Это ущелье - лишь один из выходов той бездны темноты, что лежит у нас
                                                             под ногами.

                                       Натаниэль Готорн "Мраморный фавн"
                                                    Духи всегда голодны.

                                                          Р.Д. Джеймсон


ПРОЛОГ. ПУТЬ НА ЮГ

Глава 1

   Что самое плохое ты сделал в жизни?
   Я не хочу говорить об этом, но я расскажу тебе о самом плохом, что со
мной случилось.., о самом ужасном...

Глава 2

   Он боялся, что при попытке перевезти девочку через канадскую  границу
возникнут проблемы, и поэтому ехал на  юг,  объезжая  большие  города  и
выбирая безымянные дороги, идущие словно через другую страну, -  и  сама
эта поездка была как  другая  страна.  Это  одновременно  успокаивало  и
подстегивало его, и в первый день он гнал машину двадцать часов  подряд.
Ели  они  в  "Макдональдсах"  и  придорожных  забегаловках:   когда   он
чувствовал голод, он  сворачивал  на  шоссе,  и  всякий  раз  поблизости
обнаруживалась закусочная. Там он будил девочку, и они вгрызались в свои
гамбургеры или сосиски; девочка не говорила ничего, кроме того, что  она
хочет съесть. Большую часть времени она спала.  В  первую  ночь  мужчина
вспомнил о лампочках,  подсвечивающих  его  номера,  и  хотя  на  темной
проселочной дороге это было не обязательно, выкрутил лампочки и забросил
их в поле. Потом он зачерпнул горсть грязи  и  замазал  номера.  Вытирая
руки о штаны, он вернулся к дверце машины и открыл  ее.  Девочка  спала,
вытянувшись в кресле, с плотно закрытым ртом. Она  выглядела  спокойной.
Он до сих пор не знал, что ему с ней делать.
   В Западной Вирджинии он вскинул голову и понял, что заснул за  рулем.
Нужно остановиться и вздремнуть. Он <выехал на  шоссе  у  Кларксберга  и
ехал, пока не увидел красневшую на фоне неба вывеску  с  белой  надписью
"Пайонир-Вилледж". Он держал глаза открытыми с большим трудом. В  голове
всё смешалось, на глаза  наворачивались  слёзы,  и  скоро  он  начал  бы
плакать. Доехав до стоянки, он нашел самый дальний угол у  изгороди.  За
ним возвышалась кирпичная  фабрика  игрушек,  ее  двор  был  загроможден
гигантскими пластиковыми  цыплятами  и  телятами.  В  центре  возвышался
громадный синий  бык.  Цыплята  были  непокрашены  и  мертвенно  белели.
Стоянка была почти пуста. За  рядом  машин  виднелись  низкие  песочного
цвета здания - торговый центр.
   - Посмотрим на цыплят? - предложила девочка.
   Он покачают головой.
   - Не надо выходить из машины. Давай спать.
   Он запер двери и закрыл окна.  Под  выжидающим  взглядом  девочки  он
нагнулся и вытащил из-под сиденья моток веревки.
   - Подними-ка руки.
   Улыбаясь, она приподняла свои руки, сжав их в кулаки. Он связал их  и
дважды обмотал веревкой запястья, завязав на узел, потом сделал то же  с
ее ногами. Увидев, что осталось еще немного, он придвинул ее и  примотал
к себе остатком веревки. Только  после  этого  он  устало  вытянулся  на
переднем сиденье.
   Она лежала рядом, прижимаясь головой к его груди. Дышала она ровно  и
спокойно, будто ничего другого и не ожидала. Часы  на  панели  говорили,
что уже полшестого; стало холодать. Он вытянул ноги и положил голову  на
куртку. Шум машин не помешал ему уснуть.
   Проснулся он внезапно, мокрый от пота,  чувствуя  сухой  запах  волос
девочки. Уже стемнело - должно быть, он проспал несколько часов.  Их  не
нашли - у торгового центра в Кларксберге, Западная  Вирджиния  -  его  и
маленькую девочку, привязанную к нему.  Подумать  только!  Он  застонал,
перевернулся на бок и разбудил ее. Она тоже  сразу  проснулась,  подняла
голову и оглядела его. В ее глазах не было страха,  только  любопытство.
Он быстро распутал узлы и смотал веревку; когда он сел, шея ныла.
   - Хочешь в туалет? - спросил он.
   - А куда?
   - За машину.
   - Прямо тут? На стоянке?
   - Именно.
   Он опять подумал, что она улыбается.  Он  вгляделся  в  ее  маленькое
личико под черными волосами.
   - Ты отпустишь меня?
   - Я буду держать тебя за руку.
   - А подглядывать не будешь? - она в первый раз проявила беспокойство.
   Он помотал головой.
   Она взялась за ручку дверцы, но он опять  покачал  головой  и  крепко
взял ее за руку.
   - С моей стороны, - сказал он, открывая свою дверцу и вылезая  вместе
с девочкой. Она заерзала по сиденью к выходу  -  маленькая  девочка  лет
шести или семи, с короткими черными волосами, в розовом платьице и синих
сандаликах на голых ногах. Теперь сандалики слетели,  и  она  осторожно,
по-девчачьи, попробовала траву босой пяткой.
   Он подвел ее к ограде фабрики. Девочка огляделась.
   - Ты обещал. Не подглядывай.
   - Не буду.
   И какой-то момент он не  смотрел,  глядя  на  гротескных  пластиковых
зверей. Потом он почувствовал прикосновение ткани и поглядел  вниз.  Она
сидела, задрав платье, и тоже смотрела на зверей. Он подождал, пока  она
закончит, и поднял ее. Она стояла и ждала, что будет дальше.
   - Какие у тебя планы? - спросила она.
   Он усмехнулся, вопрос прямо для вечеринки!
   - Никаких.
   - А куда мы едем? Ты везешь меня куда-нибудь?
   Он открыл дверцу и ждал, пока она влезет в машину.
   - Куда-нибудь. Конечно, куда-нибудь я тебя везу.
   - А куда?
   - Увидим, когда приедем.
   Он снова ехал  всю  ночь,  и  девочка  снова  все  это  время  спала,
просыпаясь лишь затем, чтобы поглядеть в окно (она спала  сидя,  похожая
на куклу в своем розовом платье) и задать странный вопрос.
   - Ты полицейский? - спросила она как-то и потом, поглядев на дорожный
знак: - Что такое Колумбия?
   - Город.
   - Как Нью-Йорк?
   - Да.
   - И Кларксберг?
   Он кивнул.
   - Мы все время будем спать в машине?
   - Не все.
   - А можно включить радио?
   Он разрешил, и она нагнулась и повернула ручку.  В  машину  ворвались
перебивающие друг друга голоса. Она переключила канал - та же какофония.
   - Покрути настройку, - посоветовал он.
   Она стала с  сосредоточенным  видом  снова  крутить  ручку,  пока  не
наткнулась на четкий сигнал. Долли Партон.
   - Это мне нравится, - сообщила она.
   Так они часами и  ехали  на  юг  под  аккомпанемент  кантри:  станции
возникали и пропадали; диск-жокеи выкрикивали имена и названия; спонсоры
предлагали страховку, мыло, зубную пасту, мазь  от  прыщей,  пепси-колу,
похоронные услуги, бензин, алюминиевую посуду, шампунь  от  перхоти,  но
музыка была одна и та же  -  нескончаемый,  тягучий  эпос,  где  женщины
выходят  замуж  за  шоферов,  которые  мало  получают,  а  после  работы
пропадают в баре, но они все равно не разводятся, а  только  жалуются  и
беспокоятся за детей. Иногда у них не заводилась машина,  или  взрывался
телевизор, или их выкидывали из бара на улицу, вывернув карманы.  Каждая
фраза и каждая нота этих песен  были  банальны,  но  девочка  слушала  с
довольным видом, засыпая с Уилли Нельсоном и просыпаясь с Лореттой Линн,
а мужчина все гнал машину, обалдев от этой  нескончаемой  мыльной  оперы
Америки.
   Как-то он спросил ее:
   - Ты слышала о человеке по имени Эдвард Вандерли?
   Она не ответила.
   - Слышала? - он повторил вопрос.
   - А кто это?
   - Мой дядя, - сказал он, и девочка улыбнулась.
   - А про человека по имени Сирс Джеймс?
   Она покачала головой, так же улыбаясь.
   - А про Рики Готорна?
   Она снова покачала головой. Продолжать было незачем. Он  не  знал,  о
чем еще ее спрашивать. Может, она действительно никогда не слышала  этих
имен. Конечно же, не слышала.
   В Южной  Каролине  ему  показалось,  что  за  ними  следует  патруль:
полицейская машина ехала  в  двадцати  ярдах  от  него.  Он  видел,  как
полисмен говорит что-то по радио; он тут же прибавил скорость  и  сменил
полосу, но машина не отставала. Он почувствовал стук сердца и видел уже,
как они нагоняют его, прижимают к обочине, останавливают. Потом начнутся
вопросы. Было около шести, шоссе забито. Зачем он только поехал сюда  от
Чарлстона? Вокруг простиралась унылая местность  с  убогими  домиками  и
гаражами. Он не помнил номера шоссе.  Старый  грузовик,  за  которым  он
ехал, обдал его сизым выхлопом из похожей на каминную  выхлопной  трубы.
Он чувствовал  себя  беззащитным.  Вот  сейчас  полиция  прижмет  его  к
обочине, и девочка закричит, пронзительно и громко:  "Он  заставил  меня
ехать с ним, он связывал меня, когда спал!" Патрульный  медленно  выйдет
из машины и подойдет к нему.
   - Эй, это не твоя девчонка, кто она?
   Потом они запихнут его в камеру и станут  бить,  долго  и  методично,
пока его кожа не сделается пурпурной...
   Но ничего этого не случилось.

Глава 3

   Сразу после восьми он свернул с шоссе на  узкую  проселочную  дорогу,
словно вырытую в рыжей грязи, которая окружала ее. Он не знал,  в  каком
он штате - Южная Каролина или Джорджия, - они будто  перетекали  друг  в
друга, соединяясь, как дороги. Все было не так: в этой унылой  местности
нельзя было  ни  жить,  ни  думать.  Незнакомые  кустарники,  зеленые  и
вьющиеся, оплетали обочину дороги. Уровень бензина снизился  за  полчаса
до отметки Е. Все было не так, абсолютно все. Он посмотрел  на  девочку,
которую он похитил. Она спала, как обычно,  похожая  на  куклу  -  спина
вытянута вдоль сиденья, ноги в рваных сандаликах на полу.  Она  чересчур
много спит. Может, она больна, может быть, умирает?
   Она проснулась, когда он смотрел на нее.
   - Я хочу еще в туалет.
   - Слушай, ты в порядке? Ты не больна?
   - Я хочу в туалет.
   - Хорошо, - и он потянулся к дверце.
   - Разреши мне самой. Я не убегу. Ничего не сделаю. Я обещаю.
   Он поглядел на ее серьезное лицо, в черные глаза на оливковой коже.
   - Правда?
   Когда-то это должно было случиться, не может же он все время  держать
ее.
   - Ты обещаешь? - спросил он, зная, что это дурацкий вопрос:
   Она кивнула.
   - Ну ладно.
   - А ты не уедешь?
   - Нет.
   Она открыла дверцу и вылезла из машины. Все, что  он  мог  -  это  не
смотреть за ней. Своего рода испытание. Внезапно он пожалел.  Она  могла
побежать, вскарабкаться на обочину, закричать...  Она  не  кричала.  Так
часто случалось - самое ужасное, что он воображал, не происходило. Жизнь
шла  своим  чередом.  Когда  девочка  села  обратно,   он   вздохнул   с
облегчением. Все нормально, никаких черных дыр.
   Он закрыл глаза и увидел пустую ленту дороги с  белой  разделительной
полосой.
   - Нужно найти мотель, - сказал он.
   Она уселась на сиденье, ожидая, что он сделает. Радио работало  тихо,
донося до них шелковистые переливы  гитары  из  Огасты,  штат  Джорджия.
Внезапно ему представилось, что девочка мертва -  глаза  выкачены,  язык
вывалился изо рта. Что ему тогда делать? В следующий момент он  стоял  -
как будто стоял - на улице  Нью-Йорка,  одной  из  Восточных  50-х,  где
хорошо одетые дамы  прогуливают  овчарок.  Одна  из  этих  дам  шла  ему
навстречу. Высокая, загорелая, в вылинявших джинсах и дорогой блузке,  с
солнечными очками, сдвинутыми на лоб, она приближалась. За  ней  плелась
громадная овчарка. Он мог уже  увидеть  веснушки  в  распахнутом  вороте
блузки.
   Ох!
   Но тут он снова услышал гитару  и,  прежде  чем  включить  зажигание,
погладил девочку по голове.
   - Поехали в мотель.
   С час он ехал молча, отдавшись машинальности вождения. Он  был  почти
один на темной дороге.
   - Ты не обидишь меня? - спросила девочка.
   - Откуда я знаю?
   - Ты не должен. Ты мой друг.
   И тут он оказался на улице Нью-Йорка без всяких "как будто" - он  был
там, глядя, как женщина с овчаркой идет к нему. Он снова видел  веснушки
у ее ключиц и знал, как приятно дотронуться до  них  языком.  Как  часто
бывало с ним в Нью-Йорке, он не видел солнца, но ощущал его -  жаркое  и
агрессивное. Женщина была ему незнакома.., просто приятный тип,  рядом
проехало такси, заставив его отступить  к  железной  ограде.  На  другой
стороне улицы поблескивала витрина  французского  ресторанчика.  Горячий
тротуар жег ему подошвы, Откуда-то сверху кто-то выкрикивал  одно  слово
опять и опять. Он был там... Видимо, смятение отражалось  на  его  лице,
поскольку женщина с собакой удивленно  посмотрела  на  него  и  поспешно
отошла к другой стороне тротуара.
   Может ли она  говорить?  Сказать  какую-нибудь  обычную  человеческую
банальность? Можете ли вы говорить  с  людьми,  которых  воображаете,  и
могут ли они отвечать вам? Он открыл рот. "Скажите..." - но он уже снова
сидел в машине. В горле у него застрял солоноватый комок, бывший недавно
двумя картофельными чипсами.
   Что самое плохое ты сделал в жизни?
   Карта показывала, что он находится в нескольких милях от Валдосты. Он
поехал вперед, не осмеливаясь взглянуть на девочку и  не  зная  поэтому,
спит она или нет, но все равно чувствуя на себе ее  взгляд.  Наконец  он
проехал знак,  извещающий,  что  до  "Самого  дружелюбного  города  Юга"
осталось десять миль.
   Город оказался похожим на  любой  южный  городок:  мало  предприятий,
груды железного хлама, изуродованные грузовики во дворах перед облезлыми
деревянными домиками, на  углах  кучки  черных,  одинаковых  в  темноте.
Тинэйджеры бесцельно разъезжали по улицам на старых машинах.
   Он проехал мимо низкого современного здания -  знак  обновления  Юга,
увидел вывеску "Мотель Пальметто" и развернулся.
   Девушка с жесткими от лака  волосами  и  неумеренно  розовыми  губами
вручила ему дежурную улыбку и ключ от комнаты  с  двумя  кроватями  "для
меня и моей дочери". В журнале он записал "Ламар Берджесс, Ридж-роуд,  ,
Стоннингтон, Коннектикут". Он заплатил наличными и взял ключ.
   В комнате стояли две  кровати.  Прочая  обстановка  включала  в  себя
коричневый ковер, две картины (котенок, ловящий себя за хвост, и индеец,
взирающий со скалы вниз), телевизор  и  дверь  в  ванную.  Он  сидел  на
унитазе, пока девочка раздевалась.
   Когда он выглянул, она лежала под простыней лицом к  стене.  Ее  вещи
валялись на полу вместе с почти пустым пакетиком чипсов. Он пошел  назад
в ванную и влез под душ. Какое блаженство! На миг он -снова почувствовал
себя не "Ламаром Берджессом", а тем, кем он был в прежней жизни -  Доном
Вандерли, жившим в Болинасе, Калифорния, автором двух романов  (один  из
них принес ему  неплохие  деньги).  Любовником  Альмы  Моубли  и  братом
несчастного Дэвида Вандерли. Все это было, от  этого  не  уйти.  Прошлое
было ловушкой, подстерегающей на каждом шагу. Что бы там ни было, сейчас
он был здесь, в мотеле "Пальметто". Он выключил душ. Блаженство исчезло.
   В комнате, призрачной в слабом свете ночника,  он  натянул  джинсы  и
открыл чемодан. Из рубашки выпал охотничий нож.
   Он поймал его за короткую рукоятку и подошел к постели  девочки.  Она
спала, открыв рот, на лбу блестели бусинки пота.
   Он долго сидел рядом с ней, сжимая в руке нож, готовый пустить его  в
дело.
   Но в ту ночь он не сделал этого. Он  лишь  потряс  ее,  пока  она  не
проснулась.
   - Кто ты? - спросил он.
   - Я хочу спать.
   - Кто ты?
   - Уходи.
   Пожалуйста.
   - Кто ты?
   - Ты знаешь.
   - Знаю?
   - Знаешь. Я тебе говорила.
   - Как твое имя?
   - Анджи.
   - Анджи кто?
   - Анджи Моул. Я говорила.
   Он спрятал нож за спину, чтобы она не видела.
   - Я хочу спать. Ты меня разбудил.
   Она снова отвернулась к стене. Он  зачарованно  смотрел  на  нее.  Ее
глаза закрылись, дыхание моментально стало ровным.  Все  выглядело  так,
будто она заставляла себя заснуть. Анджи - Анджела?
   Она называла ему другое имя. Минозо?
   Миннорси?
   Что-то вроде этого, итальянское, но уж никак не Моул.
   Он сжимал нож обеими руками, уткнув черную  рукоятку  в  свой  живот:
оставалось только повернуть его и изо всех сил...
   Около трех ночи он пошел спать.

Глава 4

   Наутро, перед тем как они уехали, она обратилась к нему.
   - Ты не ответил на мой вопрос.
   - Какой? - он, по  ее  требованию,  стоял  к  ней  спиной,  пока  она
надевала свое розовое платье. У него вдруг возникло ощущение, что  стоит
ему повернуться, как он увидит свой нож у нее в руках,  направленный  на
него. Глупо. Нож лежал у него в чемодане, завернутый в рубашку. - Могу я
повернуться?
   - Конечно.
   Медленно, все еще чувствуя у своей спины нож,  нож  своего  дяди,  он
повернулся. Девочка сидела на незаправленной кровати и смотрела на него.
Лицо ее было некрасивым и внимательным.
   - Какой вопрос?
   - Ты знаешь.
   - Скажи.
   Она покачала головой и ничего не сказала.
   - Ты хочешь знать, куда мы едем?
   Девочка подошла к нему.
   - Сюда, - ткнул он пальцем в карту. - Панама-Сити, штат Флорида.
   - Там мы увидим море?
   - Может быть.
   - И не будем спать в машине?
   - Нет.
   - А это далеко?
   - К вечеру доедем. Мы поедем вот по этой дороге - видишь?
   - Ага, - ее это мало интересовало.
   Она спросила:
   - Как, по-твоему, я красивая?
   Что самое плохое случилось с тобой? То, что ты ночью стоял у  постели
девятилетней девочки? То, что ты сжимал нож? Что хотел убить ее?
   Нет. Были вещи еще хуже.
   Недалеко от границы штата он увидел стрелку, указывающую  на  большое
белое здание. Надпись гласила "Товары в дорогу".
   - Пойдешь со мной, Анджи?
   Она открыла дверцу и так же, по-детски, вылезла, будто спускалась  по
лестнице. На прилавке,  как  Шалтай-болтай,  восседал  толстяк  в  белой
рубашке.
   - Вы укрываете налоги, - заявил он. - И вы сегодня первый покупатель.
Верите? Полпервого, а никто еще не заходил. Нет, - продолжал он,  слезая
с прилавка и подходя к ним. - Вы не  надуваете  Дядю  Сэма,  вы  сделали
кое-что  похуже.  Вы  парень,  который  на  днях  прикончил  четверых  в
Таллахаси.
   - Что? Я только зашел купить что-нибудь поесть.., моя дочь...
   -  Я  работал  в  полиции,  -  сказал  толстяк.  -  Двадцать  лет.  В
Аллентауне, Пенсильвания. Потом купил это место, потому что мне сказали,
что оно приносит сто  долларов  в  неделю.  В  этом  мире  полно  жулья.
Каждому, кто заходит, я говорю, что он сделал. Вот теперь я вижу вас как
следует. Вы не убийца - вы похититель детей.
   - Я, - он почувствовал, как на лбу выступает пот. - Моя дочь...
   - Полно вам. Я же говорю, я двадцать лет служил в полиции.
   Он панически оглянулся, ища девочку. Она стояла  у  полки,  глядя  на
банку с арахисовым маслом.
   - Анджи! Анджи, иди сюда!
   - Ну ладно, - сказал толстяк. - Шучу.  Не  берите  в  голову.  Хочешь
этого масла, девочка?
   Анджи посмотрела на него и кивнула.
   - Тогда бери его и неси сюда. Еще что-нибудь, мистер?  Конечно,  если
вы Бруно Гауптман, придется мне вас задержать. У меня  где-то  завалялся
служебный пистолет.
   Дурацкие шуточки. Но он не мог сдержать дрожь.  Неужели  этот  бывший
полицейский в самом деле что-то заметил? Он отвернулся к полкам.
   - Эй, послушайте, - сказал толстяк ему в спину. - Если не знаете, что
вам нужно, так лучше идите отсюда.
   - Нет-нет, мне нужно кое-что...
   - Эта девочка не очень-то похожа на вас.
   Он начал брать с полок, что попало. Банку пикулей, коробку с яблочным
пирогом, еще какие-то банки. Все это он отнес к прилавку.
   Толстяк подозрительно смотрел на него.
   - Вы меня просто удивили. Я устал, почти не  спал.  Я  еду  уже  двое
суток, - тут в голову пришла спасительная догадка. - Везу ее к бабушке в
Тампу.
   Тут Анджи притащила две банки арахисового масла и стала слушать,  что
он говорит.
   - Да, в Тампу. Мы с ее матерью развелись, и мне нужно искать работу и
все такое. Правда, Анджи?
   Девочка открыла рот.
   - Тебя зовут Анджи? - спросил толстяк.
   Она кивнула.
   - Он твой папа?
   Вандерли едва не упал.
   - Теперь да, - сказала она.
   Толстяк рассмеялся.
   - Вот дети! "Теперь да". Черт побери!  Просто  гениально.  Ладно,  не
нервничайте, давайте ваши деньги.
   Когда они вышли, он обратился к ней:
   - Спасибо за то, что ты сказала.
   - Что сказала? - и еще, почти механически, странно качая  головой:  -
Что сказала? Что сказала? Что сказала?

Глава 5

   В Панама-Сити он поехал в мотель "Вид на  залив"  -  ряд  обшарпанных
кирпичных бунгало вокруг  стоянки.  Контора  располагалась  у  входа,  в
отдельном здании, отличающемся от других большой стеклянной панелью,  за
которой восседал суровый старик в очках с золотой  оправой,  похожий  на
Адольфа Эйхмана. Его строгий взгляд опять привел Вандерли в  трепет:  он
вспомнил слова бывшего полицейского и подумал, что  он  с  его  светлыми
волосами и белой кожей в самом деле не похож на отца девочки.
   Но старик лишь мельком взглянул на них, когда он  сказал,  что  им  с
дочерью нужна комната.
   - Десять пятьдесят в день. Запишитесь в  журнал.  Если  хотите  есть,
езжайте в закусочную, тут недалеко. У нас нет кухни. Вы хотите  остаться
здесь дольше, чем на одну ночь,  мистер...  -  он  заглянула  журнал,  -
Босуэлл?
   - Может быть, даже на неделю.
   - Тогда оплатите первые две ночи.
   Он отсчитал двадцать один доллар, и менеджер дал ему ключ.
   - Номер одиннадцать, счастливый. Через стоянку налево.
   Комната с  белыми  стенами  пахла  чистотой.  Он  огляделся:  тот  же
коричневый ковер, две узкие кровати с чистыми, но не новыми  простынями,
телевизор, две  ужасные  картины  с  цветами.  Девочка  сразу  бросилась
изучать кровать у стены.
   - А что такое "Волшебные пальцы"? Я попробую? Можно?
   - Наверное, это не работает.
   - Ну можно попробовать? Пожалуйста.
   - Ладно. Ложись. Мне нужно кое-что  сделать.  Не  уходи,  пока  я  не
вернусь. Видишь, я кладу сюда четвертак. Когда приду, пойдем есть.
   Девочка растянулась на кровати и нетерпеливо кивнула, глядя на монету
в его руке.
   - Я хочу купить кое-что из вещей. Не можешь же ты все время ходить  в
одном.
   - Положи монетку!
   Он пожал плечами, сунул монету в прорезь и услышал  гудение.  Девочка
вытянулась и раскинула руки.
   - Ух ты! Здорово.
   -  Я  скоро  вернусь,  -  и  он  вышел  на  солнце.  Там  он  впервые
почувствовал присутствие моря.
   Залив был далеко, но уже виден. Сразу  за  дорогой  земля  обрывалась
вниз, в заросли кустарника, где стояли железнодорожные вагоны.  За  ними
тянулся берег с разбросанными по нему складами и лодочными  сараями.  За
всем этим отсвечивал серым Мексиканский залив.
   Он пошел по дороге в направлении города.
   На краю Панама-Сити он набрел на магазин "Остров сокровищ", где купил
девочке джинсы и пару рубашек, а себе - белье, носки, две рубашки, брюки
хаки и туфли "Хаш-Паппи".
   Нагрузив две большие сумки, он  пошел  дальше.  Мимо  него  проезжали
машины с надписями "Юг останется  великим"  на  бамперах.  По  тротуарам
фланировали мужчины в рубашках  с  короткими  рукавами,  стриженные  под
ежик. Заметив полисмена, мирно облизывающего  мороженое,  он  нырнул  за
грузовик и перешел на другую сторону. Ручеек  пота  пробежал  по  лбу  и
попал в глаз. Опять ничего не случилось.
   Автобусную станцию  он  нашел  случайно  -  большое  новое  здание  с
затемненными стеклами. Он вдруг вспомнил Альму Моубли.
   Войдя внутрь, он увидел обычную картину: несколько человек с помятыми
лицами  на  скамейках,  играющие  дети,   спящие   пьяницы,   три-четыре
тинэйджера с волосами до плеч. В окно заглядывал еще  один  полицейский.
Ищет его? В нем опять поднялась паника, но страж порядка  смотрел  мимо.
Он притворился, будто изучает расписание, потом зашел в туалет.
   Там он разделся, переоделся в новое и умылся. С лица сошло так  много
грязи, что пришлось умыться еще раз, втирая в кожу зеленое жидкое  мыло.
Вытершись насухо, он надел голубую рубашку с тонкими красными полосками.
Старые вещи перекочевали в магазинную сумку.
   Небо за окном было  странного  синевато-серого  цвета.  Именно  такое
небо, как ему казалось, висит над южными болотами и сетью рек, отражая и
умножая солнечный жар, заставляя растения  давать  немыслимые  побеги...
Именно такое небо и раскаленное солнце всегда стояли над Альмой  Моубли.
Он бросил сумку со старыми вещами в мусорную кучу.
   В новом его тело чувствовало себя молодым и сильным, чего не было всю
эту ужасную зиму. Вандерли шел по южной улице,  стройный  тридцатилетний
мужчина, больше не терзаемый сомнениями.., хотя бы на  время.  Он  потер
щеку и обнаружил мягкий пушок, свойственный блондинам - он не брился уже
три дня. Мимо промчался пикап, набитый  моряками,  и  они  крикнули  ему
что-то - что-то веселое и шутливое.
   - Они не имели в  виду  ничего  плохого,  -  сказал  проходящий  мимо
человек с громадной бородавкой над бровью, ростом по грудь  Вандерли.  -
Они славные ребята.
   Вандерли смутно улыбнулся, что-то пробормотал и пошел  прочь.  Он  не
мог идти в отель  и  общаться  с  девочкой  -  это  грозило  помрачением
рассудка. Ноги в "Хаш-Паппи", казались нереальными, слишком далекими. Он
вдруг  обнаружил,  что  идет  по  улице  к  району  неоновых  витрин   и
кинотеатров. Солнце в раскаленном небе висело неподвижно. Все тени  были
густо-черными. Он подошел к отелю и увидел за  его  стеклянными  дверями
обширное пятно тени - прохладный бурый сумрак.
   Он поспешно отошел, испытав знакомый озноб, и пошел  прочь,  стараясь
не наступать на черные тени. Два года назад весь мир стал таким -  после
эпизода с Альмой Моубли и смерти его брата. Она убила его в  прямом  или
переносном смысле; он знал, что счастливо спасся  оттого,  что  толкнуло
Дэвида в окно отеля в Амстердаме. Он мог вернуться в мир, только написав
об этом, об этой жуткой путанице между ним, Альмой и Дэвидом.  Написать,
как историю с привидениями, и освободиться.
   Панама-Сити? Флорида? Что он делает здесь? Зачем он привез  сюда  эту
странно безучастную девочку? Кто она?
   Он всегда был в семье  уродом,  призванным  оттенять  и  подчеркивать
успехи Дэвида ("Ты в самом деле думаешь стать писателем? Даже твой  дядя
не был таким  идиотом"  -  слова  отца),  ум  и  здравый  смысл  Дэвида,
медленное  продвижение  Дэвида  сквозь  дебри  юриспруденции  в  хорошую
юридическую фирму. То, что Дэвид свернул с этого медленного, но  верного
пути, убило его.
   Это было самим плохим, что с  ним  случилось.  До  прошлой  зимы,  до
Милберна...
   Улица будто падала в  пропасть.  Он  почувствовал,  что  еще  шаг,  и
облезлые кинотеатры увлекут его за собой вниз,  в  бесконечное  падение.
Перед ним что-то показалось, и он прищурился, чтобы это разглядеть.
   Увидев, он отшатнулся. Его локоть врезался в чью-то невидимую грудь и
он услышал приглушенное "извините", сказанное  им  самим  даме  в  белой
шляпе. Он повернулся и почти побежал  обратно.  Там,  внизу,  перед  ним
предстала  могила  брата:  розовый  мрамор  со  словами  "Дэвид  Уэбстер
Вандерли, 9-5".
   Да, это была могила Дэвида, но Дэвида здесь не было. Его  кремировали
в Голландии и пепел отослали их матери. Но его  погнала  назад  не  сама
могила, а ощущение, что она ждала здесь его. Что он должен нагнуться над
ней, вытащить гроб и найти в нем собственное изъеденное червями тело.
   Он все же вошел в прохладный вестибюль  отеля.  Нужно  было  сесть  и
успокоиться; под равнодушными взглядами клерка и девушки за прилавком он
плюхнулся на диван. Его лицо горело.  Грубая  материя  дивана  неприятно
терла спину, он наклонился вперед и посмотрел на часы.  Нужно  выглядеть
нормальным, притвориться, что он ждет  кого-то,  перестать  дрожать.  По
вестибюлю были расставлены кадки с  пальмами.  Гудел  вентилятор.  Тощий
старик в пурпурной униформе стоял у лифта и глядел на него; он  поспешно
отвел глаза.
   Когда он услышал звуки, он осознал, что ничего не слышал с  тех  пор,
как увидел могильную плиту на улице, - его  собственный  пульс  заглушал
все звуки. Теперь в его биение вторглись обычные шумы  отеля:  телефоны,
пылесос, мягко закрывающиеся двери лифта. О  чем-то  говорили  люди.  Он
почувствовал, что снова способен выйти на улицу.

Глава 6

   - Я хочу есть, - сказала она.
   - Я купил тебе новые вещи.
   - Не хочу вещи. Хочу есть.
   Он пересек комнату и сел на стол.
   - Я думал, тебе надоело носить одно и то же.
   - Мне все равно, что носить.
   - Ладно, - он поставил сумку ей на кровать. - Я  просто  думал,  тебе
это понравится.
   Она не ответила.
   - Я тебя покормлю, если ты ответишь на кое-какие вопросы.
   Она отвернулась и принялась комкать простыню.
   - Как твое имя?
   - Я говорила тебе. Анджи.
   - Анджи Моул?
   - Нет. Анджи Митчелл.
   Почему твои родители не  обратились  в  полицию,  чтобы  тебя  нашли?
Почему тебя не ищут?
   - У меня нет родителей.
   - У всех есть.
   - У всех, кроме сирот.
   - А кто же о тебе заботится?
   - Ты.
   - А до меня?
   - Слушай, хватит, - лицо ее стало сердитым.
   - Ты в самом деле сирота?
   - Хватит хватит хватит!
   Чтобы остановить ее крик,  он  извлек  из  сумки  с  провизией  банку
ветчины.
   - Ладно. Сейчас будем есть.
   Ага, - гнев ее моментально улегся. - Я еще хочу арахисового масла.
   Когда он открывал ветчину, она спросила:
   - А у тебя хватит денег для нас двоих?
   Она ела весьма своеобразно: набивала рот ветчиной, потом  зачерпывала
пальцами масло и отправляла туда же.
   - Вкусно, - сообщила она с полным ртом.
   - Если я посплю, ты не убежишь?
   Она помотала головой.
   - Но мне можно погулять, правда?
   - Правда.
   Он выпил банку пива из упаковки, купленной на обратном пути; от  пива
и еды ему захотелось спать.
   - Хватит меня привязывать, - сказала она. - Я вернусь.  Ведь  ты  мне
веришь?
   Он кивнул.
   - Да и куда мне идти? Некуда.
   - Ладно. Иди, только ненадолго, - он вошел в роль отца  и  знал,  что
она тоже играет роль дочери. Это было смешно.., или страшно.
   Он смотрел, как она  уходит.  Потом,  сквозь  сон,  он  услышал,  как
щелкнул замок, и понял, что она вернулась.
   Ночью он лежал на кровати одетый, глядя на  нее.  Когда  его  мускулы
начали болеть от долгого лежания в одном  положении,  он  повернулся  на
бок. Потом он менял позы, не сводя с девочки глаз, так что это  казалось
каким-то ритуалом. Она лежала совершенно спокойно, словно душа  оставила
ее тело и улетела куда-то еще. Так они и лежали вдвоем.
   Он встал, открыл чемодан и  достал  свернутую  рубашку.  Взяв  ее  за
воротник, он почувствовал тяжесть ножа. Когда нож выпал, он взял его.
   Снова  держа  нож  за  спиной,  он  потряс  девочку  за  плечо.   Ему
показалось, что черты ее расплылись, потом она спрятала лицо в подушку.
   Он снова потряс ее, чувствуя тонкую плечевую кость.
   - Уйди, - пробормотала она.
   - Нет. Нам надо поговорить.
   - Уже поздно.
   Он  потряс  ее  еще,  потом  попытался  перевернуть.  Она   оказалась
неожиданно сильной, и он не мог заставить ее показать лицо.
   Потом она повернулась сама. На лице ее не было никаких признаков сна.
Глаза смотрели серьезно, по-взрослому.
   - Как твое имя?
   - Анджи, - она беззаботно улыбнулась. - Анджи Моул.
   - Откуда ты?
   - Ты знаешь.
   Он кивнул.
   - Как звали твоих родителей?
   - Не помню.
   - Кто заботился о тебе до меня?
   - Неважно.
   - Почему?
   - Они не имеют значения. Просто люди.
   - Их фамилия была Моул?
   Она опять улыбнулась.
   - Какая разница? Ты же и так все знаешь.
   - Что значит "просто люди"?
   - Просто люди по фамилии Митчелл. Вот и все.
   - Ты сама сменила фамилию?
   - А что?
   - Не знаю, - и это была правда.
   Так они смотрели друг на друга; он сидел на краю кровати, спрятав  за
спиной  нож,  и  знал  -  что  бы  ни  случилось,  он  не  в  силах  это
предотвратить. Он подумал, что Дэвид тоже не мог отнять у  кого-то  свою
жизнь - у кого-то, кроме себя. Девочка, может быть, знала, что он держит
нож, но не боялась его. Она никогда его не боялась.
   - Ладно, попробуем еще раз. Кто ты?
   В первый раз она улыбнулась по-настоящему, но ему не стало  от  этого
легче. Теперь она казалась совсем взрослой.
   - Ты знаешь.
   - Что ты такое?
   - Я - это ты.
   - Нет. Я - это я. Ты - это ты.
   - Я - это ты.
   - Что ты? - повторил он в отчаянии.
   И тут он снова очутился на улице Нью-Йорка,  и  к  нему  шла  уже  не
незнакомая загорелая женщина - к нему шел  его  брат  Дэвид  с  разбитым
лицом, в сгнившем костюме, в котором его хоронили.
   О самом ужасном...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЕЧЕР У ДЖЕФФРИ 

   Разве не одинока луна сквозь ветви деревьев?
   Разве не одинока луна сквозь ветви деревьев?

   Блюз

I

КЛУБ ЧЕПУХИ: ОКТЯБРЬСКАЯ ИСТОРИЯ

   Первыми героями американской беллетристики были старики.

   Роберт Фергюсон

Милберн через дымку ностальгии

   В один из  дней  начала  октября  Фредерик  Готорн,  семидесятилетний
адвокат, выглядящий значительно моложе своих лет, вышел из  своего  дома
на Мелроз-авеню в городе Милберне, штат Нью-Йорк, и  направился  в  свой
офис на Уит-роу через площадь. Было немного холоднее, чем обычно  в  это
время  года,  и  Рики  надел  зимний  костюм  -   твидовое   полупальто,
кашемировый шарф и серую шляпу. Он  спустился  по  улице  чуть  быстрее,
чтобы разогреть кровь, прошел под развесистыми  дубами  и  кленами,  уже
окрасившимися в красно-оранжевые тона -  тоже  раньше  времени.  Он  был
чувствителен к холоду и при понижении температуры еще на  пять  градусов
взял бы машину.
   Но сейчас прогулка ему нравилась, по  крайней  мере,  пока  ветер  не
забрался под шарф. Дойдя до  низа  Мелроз-авеню,  он  перешел  на  более
медленный шаг. В офис спешить было незачем -  клиенты  редко  появлялись
раньше полудня. Его компаньон и друг, Сирс Джеймс, не покажется там  еще
минут  сорок  пять,  поэтому  Рики  мог  спокойно  пройтись  по  городу,
поздороваться со знакомыми и полюбоваться  вехами,  которыми  он  привык
любоваться.
   Больше всего он любил сам Милберн - город, где прошла вся его  жизнь,
за исключением учебы  и  службы  в  армии.  Он  никогда  не  хотел  жить
где-нибудь еще, хотя в первые годы  брака  его  неугомонная  жена  часто
жаловалась, что город нагоняет на нее сон. Стелла стремилась в Нью-Йорк,
но он выиграл и эту битву. Рики был  не  согласен  с  тем,  что  Милберн
нагоняет сон: глядя на него в  течение  семидесяти  лет,  можно  увидеть
время за работой. В Нью-Йорке за тот же период можно было  увидеть  лишь
как  работает  сам  Нью-Йорк.  По  мнению  Рики,  там   слишком   быстро
поднимались и разрушались дома, и вообще все двигайтесь слишком  быстро,
окутанное волнами энергии и стресса. К тому же в Нью-Йорке  было  больше
двухсот тысяч юристов, а в Милберне - только пять-шесть, и они с  Сирсом
вот уже сорок лет были лучшими из них (этот довод в конце концов .
   Повлиял и на Стеллу).
   Он вошел в деловой район, пройдя два квартала к западу от  площади  и
миновав кинотеатр "Риальто" Кларка Маллигена, где он  задержался,  чтобы
взглянуть  на  афиши.  То,  что  он  увидел,  заставило   его   невольно
скривиться.  Плакат  изображал  залитое  кровью  лицо  девушки.  Фильмы,
которые Рики любил, теперь показывали только по телевизору, а  это  было
не то (Кларк Маллиген, наверное, согласился  бы  с  ним).  Многие  новые
фильмы  слишком  напоминали  страшные  сны,  преследовавшие   его   весь
последний год.
   Рики отвернулся от кинотеатра  и  устремил  взор  на  более  приятное
зрелище. В Милберне еще сохранились старинные дома (хотя  в  большинстве
из них теперь размещались офисы), они  были  даже  старше  деревьев.  Он
проходил, топча начищенными черными туфлями опавшие листья, мимо зданий,
которые помнил с детства. Он улыбался, и если бы люди, попадавшиеся  ему
навстречу, спросили, о чем он думает, он ответил бы (если бы  не  боялся
прослыть слишком патетичным): "О тротуарах. Знаете, их  ведь  укладывали
при  мне.  Привозили  сюда  плиты  на  лошадях.  Тротуары  -  величайшее
достижение цивилизации. Пока их не было,  весной  и  осенью  приходилось
шлепать по грязи и тащить ее за собой в гостиную. А  летом  кругом  была
пыль!" Конечно, вспомнил он, гостиные исчезли чуть позже, чем  появились
тротуары.
   Дойдя до площади, он обнаружил еще один неприятный сюрприз.  Деревья,
окаймляющие  заросшее  травой  пространство,  были  почти   голыми.   Он
предвкушал богатство осенних красок, но налетевший ночью  ветер  обнажил
черные  скелеты  ветвей,  и  они  торчали  теперь,  как   первые   знаки
надвигающейся зимы. Опавшие листья покрывали площадь.
   - Здравствуйте, мистер Готорн!
   Он обернулся и увидел Питера Бернса, школьника старших  классов,  чей
отец, двадцатью годами моложе Рики, принадлежал  ко  второму  кругу  его
друзей. Первый круг состоял всего из четверых его ровесников - раньше их
было пятеро, но Эдвард Вандерли умер почти год назад.
   - Привет, Питер. Ты почему не в школе?
   - Сегодня мне на час позже - опять батареи сломались.
   Питер Берне стоял перед ним - высокий  симпатичный  парень  в  лыжном
свитере и джинсах. Его черные волосы казались Рики чересчур длинными, но
плечи уже обещали, что скоро он будет здоровее своего отца.
   - Значит, гуляешь?
   - Точно, - сказал Питер. - Иногда  интересно  походить  по  городу  и
посмотреть.
   - Я тоже люблю гулять по городу. В голову  приходят  странные  мысли.
Вот сейчас я думал, как тротуары изменили мир.  Они  сделали  его  более
цивилизованным.
   - О? - Питере удивлением взглянул на него.
   - Знаю, знаю, я говорю странные вещи. Как Уолтер?
   - Нормально. Он сейчас на берегу.
   - А Кристина?
   - Тоже, - сказал Питер,  и  при  ответе  на  вопрос,  касающийся  его
матери, в его голосе проскользнули прохладные нотки. Почему бы это? Рики
помнил, что Уолтер несколько  месяцев  назад  жаловался  ему,  что  жена
грустит. Но  Рики,  который  помнил  родителей  Питера  еще  детьми,  их
проблемы всегда  казались  несерьезными:  как  могут  грустить  люди,  у
которых вся жизнь впереди?
   - Знаешь, давно мы с тобой не говорили. Как отец, еще не решил насчет
Корнелла?
   Питер чуть улыбнулся.
   - Похоже, решил. В Йельский университет лучше  и  не  соваться.  А  в
Корнелле гораздо легче.
   - Конечно, - Рики как раз вспомнил, что он последний  раз  говорил  с
Питером на вечере у Джона Джеффри год назад, где умер Эдвард Вандерли.
   - Ладно, мне нужно зайти в магазин, - сказал Питер.
   - Да-да, - Рики продолжал припоминать детали этого вечера. С тех  пор
ему часто казалось, что жизнь дала трещину и стала темней.
   - Я пойду, - Питер отошел в сторону.
   - Не обращай внимания. Я просто задумался.
   - О тротуарах?
   - Нет, негодник.
   Питер, улыбаясь, распрощался и быстро зашагал через площадь.
   У гостиницы Арчера Рики заметил "линкольн" Сирса Джеймса,  следующий,
как всегда, на десять миль в час медленнее, чем прочие машины, и ускорил
шаг. Налетевшая грусть не уходила:  он  опять  посмотрел  на  обнаженные
ветви деревьев, на залитое кровью лицо девушки на  плакате  и  вспомнил,
что вечером его очередь рассказывать историю в Клубе Чепухи. Он подумал,
что может послужить его вдохновению,  и  решил,  что  это  будет  Эдвард
Вандерли. Случившееся с ним волновало всех их, членов клуба. На раздумья
у него было двенадцать часов.
   - О, Сирс, - он нагнал  компаньона  уже  в  дверях.  -  Доброе  утро.
Сегодня вечером у тебя?
   - Рики, - сказал Сирс, - в такое утро положительно лучше не заикаться
об этом.
   И он вошел в офис. Рики последовал за ним, оставив Милберн за спиной.
Фредерик Готорн

Глава 1

   Из всех комнат, где они собирались, эта нравилась Рики больше всего -
библиотека Сирса Джеймса с ее кожаными креслами, высокими  застекленными
книжными шкафами, напитками на круглом столике,  старым  широким  ковром
под ногами и  устойчивым  ароматом  дорогих  сигар.  Так  никогда  и  не
женившись, Сирс мог вволю следовать  своим  представлениям  о  комфорте.
После многих лет общения его друзья привыкли к удобству его дома  и  уже
не замечали его, как не замечали и неудобств  дома  Джона  Джеффри,  чья
домоправительница Милли Шиэн, все время по-своему переставляла вещи.  Но
они, тем не менее, чувствовали это, и  Рики  Готорн,  быть  может,  чаще
остальных мечтал сделать у себя такое же местечко.  Но  у  Сирса  всегда
было больше денег, чем у других, как и у его отца было больше денег, чем
у их отцов.  Так  тянулось  уже  пять  поколений,  начиная  с  сельского
бакалейщика, который сумел поймать, удачу и вывел род  Джеймсов  вперед.
Ко времени деда Сирса они уже были своего рода дворянством: все  женщины
в семье были худыми, изящными и болезненными, а мужчины любили  охоту  и
учились в Гарварде. Отец Сирса был там профессором древних  языков;  сам
Сирс пошел в юристы только потому, что ему казалось неприличным не иметь
профессии. Год или два учительства показали ему, что педагога из него не
выйдет. И он не прогадал: большая часть его родни  уже  старта  жертвами
несчастных случаев на охоте, циррозов, инфарктов, а  Сирс  все  еще  был
если не самым хорошо выглядевшим пожилым человеком в Милберне  -  таким,
бесспорно, был Льюис Бенедикт - то уж  наверняка  самым  изысканным.  За
исключением бородки, он был копией отца -  таким  же  высоким,  лысым  и
массивным, с тонкими чертами лица. Его голубые  глаза  все  еще  глядели
молодо.
   Рики немного завидовал этой его профессорской внешности. Сам  он  был
чересчур невысок и подвижен,  чтобы  выглядеть  солидным.  Важность  ему
придавали  разве  что  седые  усы.  Небольшие  бакенбарды,  которые   он
отрастил, не прибавлявши веса, а лишь делали его лицо осмысленным. Он не
считал себя особенно умным, иначе не смирился бы с вечной ролью младшего
партнера. Но в фирму Сирса его взял еще отец, Гарольд Готорн, и все  эти
годы  его  радовала  возможность  работать  рядом  с   другом.   Теперь,
развалившись в невероятно удобном кресле, он  все  еще  радовался:  годы
породнили его с Сирсом не менее тесно, чем со Стеллой,  и  деловой  союз
был куда более мирным,  чем  домашний.  Стелла  никогда  не  была  такой
терпимой, как Сирс, несмотря на то, что за долгие годы их супружества за
ней накопилось много грешков.
   Да, сказал он себе в сотый раз, ему здесь нравится. Это  было  против
правил и,  быть  может,  против  его  порядком  подзабытой  религии,  но
библиотека Сирса и весь его дом были местом, где он расслаблялся. Стелла
не упускала случая показать, что женщина тоже  способна  расслабиться  в
таком месте. Спасибо, что Сирс это терпел. Это именно Стелла (двенадцать
лет назад, войдя в библиотеку с таким  видом,  словно  за  ней  следовал
взвод архитекторов) дала км имя. "А, вот они где, Клуб Чепухи, - сказала
она. - Опять вы забрали моего мужа на всю ночь, Сирс? Неужели вам еще не
надоело врать друг другу?" При всем при том он думал, что именно энергия
Стеллы удерживает его от состояния старого Джона Джеффри.
   Да, Джон был старым, хотя ему было на полгода меньше, чем Рики, и  на
год меньше, чем Сирсу. Льюис, самый молодой из них, был  всего  на  пять
лет моложе его.
   Льюис Бенедикт, про которого говорили, что он убил свою  жену,  сидел
прямо напротив Рики, так и сияя здоровьем. Казалось, возраст ему  только
на пользу. Сейчас он был разительно похож на Кэри Гранта. Его подбородок
не отвис, волосы не поредели.  Пожалуй,  он  сделался  красивее,  чем  в
юности. Этим вечером на его выразительном  лице,  как  и  на  остальных,
застыло  выражение  ожидания.  Все  знали,  что  лучшие  истории  всегда
рассказываются здесь, в доме Сирса.
   - Кто сегодня на очереди? - спросил Льюис скорее из вежливости. Все и
так знали. В Клубе Чепухи было не так много  правил:  они  собирались  в
вечерних костюмах (потому что тридцать лет назад Сирсу  понравилась  эта
идея), никогда не пили слишком много (а теперь они все  равно  не  могли
себе этого позволить), никогда не спрашивали, является  ли  рассказанное
правдой (в каком-то смысле правда была даже в  явной  выдумке),  и  хотя
рассказывали  они  по  очереди,  никто  не   настаивал   на   соблюдении
очередности.
   Готорн уже был готов сознаться, когда заговорил Джон Джеффри.
   - Я думаю, - начал он и обвел всех  взглядом,  -  нет,  я  знаю,  что
сегодня не моя очередь. Но я подумал, что через две  недели  будет  год,
как не стало Эдварда. Он был бы здесь, если бы я не устроил ту проклятую
вечеринку.
   - Джон, не надо, -  сказал  Рики.  Он  не  смотрел  в  лицо  Джеффри,
побелевшее от волнения. - Мы все знаем, что тебе не в чем себя винить.
   - Но это случилось в моем доме.
   - Успокойся, док, - сказал Льюис. -  Все  равно  ничего  хорошего  из
этого не выйдет.
   - Это уж мне решать.
   - Тогда подумай о том, что для нас в этом тоже нет  ничего  хорошего.
Мы все об этом помним. Как можно такое забыть?
   - Тогда что с этим делать? Что,  вести  себя  так,  будто  ничего  не
случилось? Будто все было нормально?  Так,  один  старик  сыграл  дурную
шутку!
   Поверьте мне, все совсем не так.
   Воцарилось молчание, даже Рики не нашел, что ответить.  Лицо  Джеффри
теперь посерело.
   - Нет, - сказал он. - Все вы знаете, что с нами случилось.  Мы  сидим
здесь, как призраки. Милли уже с трудом терпит нас в моем доме. Мы же не
всегда были такими - мы говорили обо всем. Мы веселились,  вспомните!  А
теперь мы боимся. Не знаю, нравится ли вам это. Но  прошел  уже  год,  и
пора об этом сказать.
   - Не уверен,  что  я  боюсь,  -  сказал  Льюис,  отхлебывая  виски  и
улыбаясь.
   - Ты не уверен и в обратном, - парировал доктор.
   Сирс Джеймс кашлянул в кулак, и все немедленно  посмотрели  на  него.
"Боже, - подумал Рики, - как легко ему привлечь наше внимание. Почему он
решил, что не может стать хорошим учителем?"
   - Джон, - сказал Сирс, - мы все знаем факты. Все  вы  пришли  сегодня
сюда по холоду, а мы уже не молоды. Поэтому хватит...
   - Но Эдвард умер не в твоем доме.  И  эта  Мур,  эта  так  называемая
актриса, не...
   - Достаточно, - сказал Сирс.
   - Ладно. Вы помните, что было после этого?
   Сирс кивнул. Рики тоже. На первой их встрече  после  странной  смерти
Эдварда Вандерли им мучительно  не  хватало  его.  Разговор  раз  десять
сбивался и начинался снова. Все они, Рики знал, задавали себе  вопрос  -
смогут ли они вообще теперь встречаться? Тогда он взял инициативу в свои
руки и спросил у Джона: "Что самое плохое ты сделал в жизни?"
   Его удивило, что Джон покраснел; потом, в тоне их предыдущих  встреч,
он ответил: "Я не хочу говорить об этом, но  я  расскажу  тебе  о  самом
плохом, что со мной случилось", -  и  рассказал  то,  что  действительно
можно было назвать историей с привидениями. Это увело их мысли прочь  от
Эдварда. Так они делали каждый раз с тех пор.
   - Ты правда думаешь, что это совпадение? - спросил Джеффри.
   - Не надо, - сказал Сирс.
   - Ты боишься. Поэтому мы и говорили об этом после того, как Эдвард...
   Он замолчал, и Рики понял, что он не решился сказать "был убит".
   - Отбыл на запад, - вмешался он, надеясь  разрядить  обстановку,  но,
увидев каменный взгляд Джеффри, понял, что  ему  это  не  удастся.  Рики
откинулся в кресле и решил не высовываться.
   - Откуда это взялось? - спросил Сирс, и  Рики  вспомнил.  Так  всегда
говорил его отец, когда клиент умирал: "Старый Тоби Пфейф отбыл на запад
вчера ночью... Миссис Винтергрин отбыла на запад утром... Теперь  дьявол
оплатит судебные издержки". - Ладно. Я все равно не знаю...
   - Я только знаю, что случилось что-то чертовски  странное,  -  сказал
Джеффри.
   - Ну и что ты советуешь? Уж не прекратить ли нам собираться?
   Рики чуть улыбнулся, желая показать, насколько абсурдна эта мысль.
   - У  меня  есть  предложение.  Я  знаю,  нам  нужно  пригласить  сюда
племянника Эдварда.
   - И зачем?
   - Он, кажется, специалист.., по таким вещам.
   - Что значит "по таким вещам"?
   Джеффри подался вперед.
   - Ну по тайнам. Быть может, он сможет помочь  нам,  -  Сирс  выглядел
недовольным, но доктор не дал себя прервать, - нам  ведь  нужна  помощь.
Или я здесь единственный, кому снятся дурные сны? Рики!  Ты  всегда  был
честным.
   - Не единственный, Джон.
   - Я думаю, нет,  -  подтвердил  Сирс,  и  Рики  взглянул  на  него  с
удивлением. Сирс никогда не давал повода думать, что ему  могут  сниться
дурные сны. - Ты имеешь в виду эту его книгу?
   - Да, конечно. У него должен быть какой-то опыт.
   - Я думал, что весь его опыт - умственная неустойчивость.
   - Ага, как у нас, - мрачно сказал Джеффри. - У Эдварда были  какие-то
основания завещать племяннику дом. Я  думаю,  он  хотел,  чтобы  Дональд
приехал, если с ним что-нибудь случится. У него ведь было  предчувствие.
И вот что я еще думаю - я думаю, мы должны рассказать ему про Еву Галли.
   - Рассказать бессвязную историю пятидесятилетней давности? Смешно.
   - Она не становится смешной от своей бессвязности, -  так  же  мрачно
заметил доктор.
   Рики увидел, как вздрогнул Льюис, когда  Джеффри  заговорил  про  Еву
Галли. Рики знал, что  за  прошедшие  пятьдесят  лет  никто  из  них  не
вспоминал о ней.
   - Ты думаешь, что знаешь, что с ней случилось? - спросил доктор.
   -- Слушай, зачем это нужно? - голос Льюиса чуть охрип.  -  Зачем  все
это ворошить?
   - Затем, чтобы выяснить, что все-таки случилось с Эдвардом.  Сожалею,
если не смог вам это объяснить.
   Сирс  кивнул,  и  Рики  показалось,  что  он  видит  на  лице  своего
компаньона следы.., чего? Облегчения? Конечно, он не выражал  это  явно,
но для Рики было сюрпризом, что он вообще способен на такие чувства.
   - Я все же сомневаюсь, - сказал Сирс, - но если тебе от  этого  будет
легче, мы можем написать племяннику Эдварда. Его адрес у нас есть,  ведь
так, Рики?
   Рики кивнул.
   - Но для демократизма предлагаю  проголосовать.  Что  вы  скажете  по
этому поводу? - он отхлебнул из бокала и обвел всех взглядом.
   Все кивнули.
   - Начнем с тебя, Джон.
   - Конечно, да. Нужно вызвать его.
   - Льюис!
   Льюис пожал плечами.
   - Мне все равно. Вызывайте, если хотите.
   - Значит "да"?
   - Да, да. Но я против того, чтобы копаться в деле Евы Галли.
   - Рики?
   Рики посмотрел на компаньона и увидел, что Сирс уже знает его мнение.
   - Нет. Решительно нет. Я думаю, это ошибка.
   - Хочешь, чтобы продолжалось то, что тянется уже целый год?
   - Все меняется только к худшему.
   - Помнишь как настоящий юрист, но плохой христианин. А я скажу  "да",
и нас большинство. Решение принято. Мы ему напишем.
   - Я только думаю: вдруг он захочет продать дом? Ведь прошел уже год.
   - Не создавай проблем. Захочет, так приедет еще быстрее.
   - А почему ты уверен, что все не может измениться к худшему?
   Сидя, как и каждый месяц в течение последних  двадцати  лет,  в  этом
уютном кресле, Рики страстно желал, чтобы ничего  не  изменилось,  чтобы
они продолжали собираться. Глядя на них при тусклом свете лампы, слушая,
как холодный ветер шумит в ветвях за окном, он  желал  только  одного  -
продолжения. Они были его друзьями, он был как бы женат на них,  как  он
перед этим думал о Сирее, и он  боялся  за  них.  Они  выглядели  такими
взволнованными, словно для них не  было  ничего  важнее  плохих  снов  и
страшных историй. Но он увидел  полоску  тени,  пересекающую  лоб  Джона
Джеффри, и подумал: "Джон скоро умрет". Эту интуицию не убили в нем  все
рассказанные за годы  истории,  и  мысль  словно  пришла  в  его  голову
откуда-то извне, вместе с первым дуновением зимы.
   - Решено, Рики, - сказал Сирс. - Мы не можем  все  время  вариться  в
собственном соку. А теперь...
   Он оглядел их, со значением потер руки и воскликнул:
   - Теперь вернемся к повестке дня. Так кто у нас на очереди?
   У Рики неожиданно все сдвинулось в голове, и, хотя он  не  готовился,
прошлое неожиданно предстало так ясно - те восемнадцать  часов  далекого
45-го года, - что он сказал:
   - Похоже, что я.

Глава 2

   Двое уже ушли. Рики замешкался, сказав им,  -что  незачем  спешить  в
такой холод. Льюис ответил: "Это живо разрумянило  бы  тебя,  Рики",  но
доктор Джеффри просто кивнул.  Действительно,  для  октября  было  очень
холодно, достаточно холодно, чтобы выпал снег. Сидя в  библиотеке,  пока
Сирс пошел за новой порцией выпивки, Рики слышал, как удаляется  гудение
машины Льюиса. У Льюиса был "моргай",  пять  лет  назад  привезенный  из
Англии, спортивный автомобиль, который нравился Рики. Но его брезентовый
верх в такой вечер не спасал от  холода.  В  такие  нью-йоркские  зимние
вечера нужно что-то большее, чем маленький "моргай" Льюиса. Бедный  Джон
совсем замерзнет, пока Льюис довезет его домой  на  Монтгомери-стрит,  к
Милли Шиэн.
   Милли сидит сейчас в полутьме  в  смотровой  доктора,  ожидая,  когда
повернется ключ в замке, чтобы помочь ему снять пальто и  сварить  чашку
горячего шоколада. После этого Льюис поедет дальше за город, в леса, где
стоит купленный им после возвращения дом.
   Что бы ни делал Льюис в Испании, денег он оттуда привез достаточно.
   Дом Рики стоял буквально за углом, в пяти минутах ходьбы, в былые дни
они с Сирсом каждый день ходили на  работу  пешком.  Теперь  они  гуляли
только в теплую погоду. "Как Том  и  Джерри",  говорила  Стелла.  Ирония
относилась в первую очередь к Сирсу: Стелла его недолюбливала.  Конечно,
она никогда не показывала  этого.  Не  могло  быть  и  речи,  чтобы  она
встречала мужа с горячим шоколадом; она  ложилась  спать,  оставив  свет
только в верхнем холле. Само собой считалось, что, коль Рики засиделся у
друзей, ему полагается шарить  в  темноте  и  натыкаться  на  модерновую
мебель с острыми углами, купленную им по ее настоянию.
   Сирс вернулся в комнату с двумя бокалами в руках и сигарой во рту.
   -  Сирс,  -  сказал  Рики,  -  ты,  должно  быть,  единственный,  кто
заставляет меня пожалеть, что я женат.
   - Не трать на меня зависть. Я слишком старый и толстый.
   - Ни то, ни другое, - Рики взял бокал. - Ты просто притворяешься.
   - Но ты попал в точку. Ты не можешь никому сказать то,  что  говоришь
мне. Если ты скажешь это твоей красавице, она вышибет из тебя  мозги.  А
мне ты говоришь, потому что... - Сирс сделал паузу, и  Рики  показалось,
что сейчас он скажет:
   "Я тоже жалею, что ты женат".
   - Слушай, я, по-твоему, боевая лошадь или рабочая?
   Слушая своего компаньона с бокалом  в  руке,  Рики  подумал  о  Джоне
Джеффри и Льюисе Бенедикте, мчащихся в свои дома,  о  своем  собственном
доме, ждущем его, и о том, как переплелись их жизни и привычки.
   - О, я думаю, боевая, - сказал Рики и  улыбнулся.  Он  вспомнил,  что
говорил недавно "все меняется только к худшему", и подумал:
   Да, это так, храни нас Бог.
   Внезапно он представил, что  все  они,  он  и  его  друзья,  летят  в
маленьком самолетике по черному грозовому небу.
   - А Стелла знает про твои кошмары?
   - Я и не знал, что у тебя тоже, - Рики не хотел отвечать.
   - Я считал, что незачем это обсуждать.
   - И у тебя они уже...
   Сирс поглубже погрузился в кресло.
   - А у тебя уже?..
   - Год.
   - И у меня. Год. И у остальных, наверно, тоже.
   - Льюис не кажется встревоженным.
   - Льюиса ничего не может встревожить. Когда Бог создавал  Льюиса,  он
сказал: "Я дам тебе красивое лицо, хорошую фигуру  и  добрый  нрав,  но,
поскольку мир  несовершенен,  недодам  немного  мозгов".  Он  разбогател
потому, что ему нравились рыбацкие деревни в Испании, а не  потому,  что
он знал, что с ними делать.
   Рики не стал развивать эту тему.
   - Это началось после смерти Эдварда?
   Сирс кивнул своей массивной головой.
   - А как ты думаешь, что случилось с ним?
   Сирс пожал плечами. Они все долго искали ответ.
   - Я знаю не больше тебя.
   - Думаешь, нам будет лучше, если мы узнаем?
   - О, небо, что за вопрос! Я думаю, что случится что-то  ужасное.  Что
ты навлечешь на нас беду, если пригласишь сюда молодого Вандерли.
   - Предрассудки. Чушь.  Я  думаю,  что-то  ужасное  уже  случилось,  и
молодой Вандерли как раз может помочь нам в этом разобраться.
   - Ты читал его книгу?
   - Вторую? Пролистал.
   Это значило, что он все же читал.
   Ну и что ты думаешь?
   Хороший опыт. Больше мастерства, чем у многих. Несколько превосходных
фраз, интересный сюжет...
   - Но то, о чем он пишет...
   - Я думаю, что он, во всяком случае, не примет нас  за  маразматиков.
Это главное.
   - Хорошо бы, - сказал Рики. - Не хочу, чтобы кто-то совал нос в  нашу
жизнь.
   - Но он как раз будет  "совать  нос"  и  выспрашивать,  чего  мы  так
боимся.  Тогда,  может  быть,  Джеффри  перестанет  ругать  себя  за  ту
вечеринку. Он ведь устроил ее только из-за той  актрисы.  Из-за  молодой
Мур.
   - Я много  думал  об  этой  вечеринке.  Пытался  вспомнить,  как  она
выглядела.
   - Я ее видел, - сказал Сирс. - Она говорила со Стеллой.
   - Это все видели. Но куда она делась потом?
   - Мы все плохо соображаем. Надо дождаться  молодого  Вандерли.  Пусть
посмотрит свежим взглядом.
   - Боюсь, что мы пожалеем, - сделал Рики последнюю попытку. - Это  нас
добьет. Мы будем, как те звери, грызть свой собственный хвост.
   - Решено. Не надо мелодрам.
   Переубедить его было явно безнадежным делом. Рики  решил  задать  еще
один вопрос:
   - Когда приходит твоя  очередь,  ты  заранее  знаешь,  о  чем  будешь
говорить?
   - А что?
   - А я не знаю. Просто сижу и жду, и это приходит ко мне, как сегодня.
С тобой так же?
   - Да, но не всегда.
   - А с остальными?
   - Слушай, не знаю. Тебе пора домой. Стелла, должно быть, заждалась.
   Он не мог понять, серьезно ли говорит Сирс. Он поправил свою  бабочку
- еще одну деталь их ритуала, которую Стелла с трудом выносила.
   - Откуда берутся эти истории?
   -  Из  нашей  памяти,  -  ответил  Сирс.  -  Или,  если  угодно,   из
подсознания. -Иди. Мне еще мыть бокалы, а я тоже уже хочу спать.
   - Можно мне еще раз попросить...
   - О чем?
   - Не писать племяннику  Эдварда,  -  сердце  Рики  внезапно  забилось
сильнее.
   - Что это ты так  забеспокоился?  Попросить  можно,  но  когда  мы  в
следующий раз соберемся, он уже получит мое  письмо.  Думаю,  так  будет
лучше.
   У двери Сирс держал его пальто, пока он влезал в рукава.
   - По-моему, Джон плохо выглядит, - сказал Рики.
   Сирс распахнул дверь в темноту, освещенную уличным фонарем. Оранжевый
свет  падал  на  лужайку,  усыпанную  опавшими  листьями.  Силуэты   туч
проносились по темному небу; пахло зимой.
   - Джон умирает, - спокойно сказал Сирс, вторя его мыслям. -  Увидимся
в конторе. Передавай привет Стелле.
   Дверь закрылась за ним - за маленьким человеком, уже начавшим дрожать
на холодном ветру.

Сирс Джеймс

Глава 1

   Они проводили много  времени  в  офисе,  и  Рики  за  две  недели  до
следующей встречи у Джеффри  начал  спрашивать  Сирса,  отослал  ли  тот
письмо.
   - Конечно, отослал.
   - И что ты написал?
   - Что договорились. Упомянул про дом и о том, что мы надеемся, что он
не будет его продавать, не осмотрев предварительно. Что все вещи Эдварда
там, включая его бумаги.
   И вот наконец они вошли в комнату Джона Джеффри.  Джон  и  Льюис  уже
сидели в викторианских креслах, а домоправительница Милли Шиэн подносила
им бокалы. Как и жена Рики, Милли  не  участвовала  в  заседаниях  Клуба
Чепухи, но в отличие от Стеллы, то и дело появлялась с сэндвичами или  с
чашками кофе. Она раздражала Сирса, как летняя муха, настойчиво бьющаяся
в стекло. Но в некоторых отношениях Милли была лучше Стеллы Готорн - она
была не такой властной, не такой  требовательной.  И  она  заботилась  о
Джоне; Сирс часто спрашивал себя, заботится ли Стелла о Рики.
   Теперь  Сирс  смотрел  на  своего  компаньона,  продолжая   разговор,
успевший ему уже поднадоесть.
   - Конечно, я написал ему,  что  мы  не  удовлетворены  тем,  что  нам
известно о смерти его дяди. Про мисс Галли я ничего не написал.
   - И на том спасибо, - проворчал  Рики  и  пошел  к  остальным.  Милли
поднялась, но Рики,  улыбнувшись,  жестом  попросил  ее  сесть.  Он  был
прирожденным джентльменом в обращении с женщинами.
   Кресло стояло рядом, но он не сел, пока Милли ему не предложила.
   Сирс отвел взгляд от Рики и посмотрел на хорошо знакомую ему комнату.
Джон Джеффри превратил всю  площадь  своего  дома  в  офис  -  приемные,
смотровые, аптека. Две маленькие комнаты внизу были жилищем  Милли.  Сам
доктор жил наверху, где раньше располагались только спальни.  Сирс  знал
этот дом уже шестьдесят лет, в детстве он жил в двух домах отсюда, через
улицу. Именно туда, в семейный дом, он вернулся после Кембриджа. В  доме
Джеффри тогда жило семейство Фредериксонов, у которых  было  двое  детей
младше Сирса. Мистер Фредериксон был  торговцем  зерном  -  гороподобный
человек с  рыжими  волосами  и  багровым  лицом.  Его  супруга  покорила
маленького Сирса.  Она  была  высокая,  с  длинными  вьющимися  волосами
каштанового оттенка, с экзотическим кошачьим лицом и пышной грудью. Всем
этим Сирс был просто очарован. Говоря с Виолой  Фредериксон,  он  всякий
раз боролся с желанием смотреть на нее.
   Летом он присматривал за их детьми. Фредериксоны не нанимали  няньку,
хотя у них жила девчушка из Холлоу, исполнявшая  обязанности  кухарки  и
служанки. Быть может, их забавляло, что сын профессора Джеймса  сидит  с
их  детьми.  Сирс  находил  в  этом  свое  удовольствие.  Ему  нравились
мальчишки и то, как восторженно  они  отнеслись  к  нему,  а  когда  они
засыпали, он путешествовал по дому. Он  знал,  что  нехорошо  входить  в
спальню, но не мог побороть искушения. Однажды он нашел в ящике  столика
Виолы ее фотографию - она выглядела  невозможно,  невероятно  зовущей  и
желанной. Он смотрел на ее груди за  вырезом  блузки  и  представлял  их
тяжесть и упругость. Вдруг его член напружинился  и  стал  твердым,  как
сучок дерева, - это случилось в первый раз. Он со стоном выронил фото  и
увидел одну из ее блузок, повешенную  на  спинку  кровати.  Не  в  силах
сдержаться, он схватил ее там, где она, казалось, еще хранила  тепло  ее
плоти, извлек  из  штанов  напрягшийся  член  и  ткнул  его  в  материю,
воображая, что это ее грудь. Пара судорожных движений  -  и  он  кончил.
Вслед за облегчением его охватил невыносимый стыд. Он спрятал  блузку  в
сумку и, возвращаясь домой, обернул ею камень и утопил в реке. Никто  не
поставил ему это в вину, но сидеть с детьми его больше не звали.
   За окнами напротив головы Рики  Сирс  мог  видеть,  как  свет  фонаря
отражается в окне второго этажа дома, который купила  Ева  Галли,  когда
приехала в Милберн. Он редко вспоминал ее, но теперь вспомнил  при  виде
этого окна и при воспоминании о той дурацкой сцене.
   Спальня, где умер Эдвард  Вандерли,  была  у  них  над  головами.  По
молчаливому соглашению никто из них  не  упоминал,  что  они  собираются
здесь в годовщину смерти их друга.  Но  частица  опасений  Рики  Готорна
перекочевала и в сознание Сирса, и он подумал: "Старый дурак,  тебе  все
еще стыдно за ту блузку. Ха-ха!"

Глава 2

   - Сегодня моя очередь, - сказал Сирс,  устроившись  в  самом  большом
кресле Джеффри и убедившись, что ему не виден старый дом Галли. - Я хочу
рассказать вам о том, что случилось со мной, когда  я  пробовал  силы  в
качестве школьного учителя в районе Эльмиры. Я  сказал  "пробовал  силы"
потому, что уже в первый  год  я  сомневался,  подхожу  ли  я  для  этой
профессии. Я заключил контракт на два года, но не думал, что они  станут
удерживать меня, если я захочу уехать. И вот там со мной случилась  одна
из самых жутких историй в моей жизни - или я все это вообразил, -  но  в
любом случае я перепугался так, что не мог уже там оставаться. Это самая
страшная история, какую я знаю, и  я  никому  не  говорил  о  ней  целых
пятьдесят лет.
   Вы  знаете,  каковы  тогда  были  обязанности  учителя.  То  была  не
городская школа, и Бог знает, что я мог бы там сделать, но тогда у  меня
в голове была масса всяких идей. Я  воображал  себя  этаким  деревенским
Сократом, несущим в глушь свет разума. Эльмира тогда и была глушью, хотя
сейчас это даже не пригород. Там соединялись четыре дороги, как  раз  за
школой, но в остальном это  была  типичная  деревня  -  домов  десять  -
двенадцать, почта, магазин, школа. Все эти здания  выглядели  одинаково,
то есть деревянные, с облупившейся краской, довольно жалкие. Школа  была
однокомнатной - одна комната на все восемь классов. Когда я приехал, мне
сказали, что мне лучше поселиться у Мэзеров (они брали дешевле других, а
почему - я скоро узнал) и что мой рабочий день будет начинаться в шесть.
В мои  обязанности  входило  наколоть  дров,  затопить  печку  в  школе,
подмести класс, накачать воды, а если нужно, и вымыть окна.
   В половине восьмого начинались занятия. Я должен был учить все восемь
классов чтению, письму, арифметике, музыке,  географии,  истории..,  еще
труду. Сейчас я не вспомню ни одного из этих предметов, но тогда  голова
у меня была забита Абрахамом Линкольном и Марком Хочкинсом,  и  я  горел
желанием начать. Все это захватило меня. Я видел  во  всем  одну  только
свободу и  благородство,  хотя  мне  тогда  уже  показалось,  что  город
умирает.
   Видите ли, я не знал.  Не  знал  того,  что  собой  представляют  мои
ученики. Не знал, что большинство учителей в таких местах  -  парни  лет
девятнадцати, знающие немногим больше своих учеников. Я не знал,  как  в
этой деревне (она называлась Четыре Развилки) грязно и уныло,  не  знал,
что такое ходить все время полуголодным. Мне  поставили  условие,  чтобы
каждое воскресенье я ходил в церковь в соседнюю деревню за восемь миль.
   В первый вечер я явился с чемоданом к  Мэзерам.  Чарли  Мэзер  был  в
деревне почтальоном, но когда пришли республиканцы, они назначили на эту
должность Говарда Хэммела, и Чарли с тех пор ни разу не зашел на  почту.
Он вечно ходил хмурый. Когда он привел меня в мою комнату, я увидел, что
она недостроена - потолок состоял из кое-как  пригнанных  досок.  "Делал
для дочери, - объяснил Мэзер. - Она умерла. Одним ртом меньше".  Постель
представляла собой драный матрас  на  полу,  накрытый  старым  армейским
одеялом. Зимой в этой комнате замерз бы даже эскимос. Но  я  увидел  там
стол и керосиновую лампу, а сквозь дыры в потолке светили  звезды,  и  я
сказал, что мне очень понравилось. Мэзер даже хмыкнул.
   На ужин в тот день была картошка.  "Мяса  тебе  не  будет,  -  заявил
Мэзер, - пока не купишь сам. Я обязан кормить тебя,  а  не  делать  так,
чтобы ты толстел". Не думаю, что я ел мясо у Мэзера больше  пяти  раз  -
это было тогда, когда кто-то принес ему гуся, и мы ели этого гуся,  пока
не обглодали последнюю косточку. В конце концов ученики  начали  таскать
мне сэндвичи с ветчиной: их родители хорошо знали Мэзера. Сам он  плотно
обедал днем, но я в это время был в школе, "оказывая необходимую  помощь
и налагая наказания".
   Наказания там считались основой педагогики. Я узнал  об  этом  уже  в
первый учебный день, когда меня хватило только на то, чтобы поддерживать
в классе тишину и переписать учеников. Я был  весьма  удивлен  тем,  что
читать умели только две старшие девочки. Никто не умел толком считать  и
никто не слышал о других странах. Один лохматый  десятилетний  мальчишка
не поверил даже, что они существуют. "Чушь это все, - сказал он  мне.  -
Что,  есть  место,  где  люди  не  американцы?   И   даже   не   говорят
по-американски?" Не окончив, он расхохотался над абсурдностью этого, и я
увидел гнилые черные зубы. "Эй, болван, а как же война? - сказал  другой
мальчик. - Ты что, не слышал про немцев?" Прежде чем я успел  вмешаться,
первый вскочил и вцепился в своего обидчика.
   Мне казалось, он готов убить его. Девчонки  визжали,  а  я  с  трудом
разнял дерущихся.
   "Он прав, - сказал я. - Ему не следовало так  тебя  называть,  но  он
прав. Немцы - это  народ,  который  живет  в  Германии,  и  война..."  Я
прервался, потому что мальчик зарычал на меня, как дикий зверь. Он готов
был меня укусить, и тут я понял, что с ним не все в порядке.
   "А ну извинись перед своим другом", - сказал я.
   "Он мне не друг".
   "Он чокнутый, сэр, - сказал другой мальчик, бледный и  испуганный.  -
Не надо было мне с ним говорить".
   Я спросил первого, как его зовут.
   ".Фенни Бэйт", - пробурчал он.
   "Фенни, - сказал я как можно мягче. - Ты не прав. Америка -  не  весь
мир, как Нью-Йорк - не вся Америка,  -  тут  я  подвел  его  к  столу  и
развернул  карту,  -  Вот  Соединенные  Штаты,  вот   Мексика,   а   вот
Атлантический..."
   Фенни мрачно покачал головой.
   "Вранье. Все вранье. Этого ничего нет. Нет!" - с этим криком он  пнул
свой стул, и тот упал.
   Я велел ему поднять стул, но он  так  же  покачал  головой.  Тогда  я
поднял его сам. Среди учеников пронесся вздох удивления.
   - Так ты слышал раньше про другие страны?
   - Да. Только это вранье.
   - Кто тебе это сказал?
   Он опять покачал головой. Я подумал, что он услышал это от родителей,
но он не сказал.
   В полдень все дети достали пакеты с сэндвичами. Я поглядел  на  Фенни
Бэйта.  Он  сидел  один.  Если  он  пытался  подойти  к  кому-нибудь  из
товарищей, те просто отходили прочь,  и  он  общался  только  с  бледной
светловолосой девочкой - она была похожа на него, и я  предположил,  что
это его сестра. Я заглянул в список: Констанция Бэйт, пятый класс.
   Тут я увидел за окном школы мужчину, стоящего на дороге. По, какой-то
причине он напугал меня - не только своей  странной  внешностью  (густые
черные волосы), но и тем, как он смотрел  на  Фенни.  Мне  он  показался
опасным и  каким-то  диким.  Я  отвернулся  в  замешательстве,  а  когда
повернулся опять, он исчез.
   Вечером я, однако,  забыл  обо  всем  этом,  когда  поднялся  в  свою
комнатенку, чтобы подготовиться ко второму учебному дню. Тут  в  комнату
вошла Софрония Мэзер. Первым делом она потушила лампу,  которую  я  было
зажег. "Это для ночи, а не для вечера. Нечего без  толку  жечь  керосин.
Учитесь пользоваться светом, данным нам Богом".
   Я удивился, увидев ее у себя. За ужином она молчала, и при взгляде на
ее лицо, натянутое, как барабан, могло показаться,  что  молчание  -  ее
природное  состояние.  Но  в  отсутствие  мужа  она   оказалась   весьма
разговорчивой.
   - Я хочу вас предупредить, учитель. Идут слухи.
   - Как, уже?
   - Очень много зависит  от  того,  как  вы  начнете.  Мариана  Бердвуд
сказала мне, что вы поощряете хулиганство в школе.
   - Не может быть.
   - Ее Этель ей это сказала.
   Я не помнил лица Этель Бердвуд,  но  по  списку  она  была  одной  из
старших девочек, пятнадцати лет.
   - И что же она сказала?
   - Это Фенни Бэйт. Правда, что он подрался с другим мальчишкой прямо у
вас перед носом?
   - Я с ним поговорил.
   - "Поговорил"? Говорить тут без толку. Почему вы не применили розгу?
   - У меня ее нет, - признался я.
   Вот теперь она действительно удивилась.
   - Но так нельзя! Их  обязательно  нужно  пороть.  Одного-двух  каждый
день. А Фенни Бэйта особенно.
   - Почему его?
   - Он испорченный.
   - Я вижу, что он несчастный, неграмотный, быть может, больной, но  не
вижу, что он испорченный.
   - Испорченный. Другие дети боятся его. Если вы будете  применять  тут
свои идеи, вам придется оставить школу. Не  только  дети  ждут,  что  вы
будете пользоваться розгой. Послушайте моего совета, я желаю вам  добра.
Без розги нет учения.
   -  Но  почему  Фенни  стал  таким?  -   спросил   я,   игнорируя   ее
заключительный афоризм. - Может, ему нужна помощь, а не наказание?
   - Розга, вот что ему нужно.  Он  не  просто  испорченный  -  он  сама
испорченность. Вам нужно утихомирить его обязательно.  Послушайте  моего
совета, - с этими словами она вышла, и я даже не  успел  спросить  ее  о
человеке, которого я видел на дороге.
   (Тут Милли Шиэн  отложила  поднос,  который  якобы  чистила,  бросила
тревожный взгляд на окно, чтобы убедиться, что шторы задернуты, и встала
прикрыть дверь. Сирс, прервав историю,  увидел,  что  дверь  со  скрипом
приоткрылась).

Глава 3

   Сирс Джеймс, думая о том, что Милли слушает их с каждым  разом  более
открыто, ничего не знал о том, что случилось  в  городе  в  тот  день  и
роковым образом  повлияло  на  их  жизнь.  Само  по  себе  событие  было
малопримечательным - в город приехала молодая женщина, которая  сошла  с
автобуса на углу у библиотеки и оглянулась вокруг, словно любуясь  давно
знакомыми местами. Глядя на нее, на ее улыбку, на  ее  темные  волосы  и
длинное дорогое пальто,  можно  было  подумать,  что  она  вернулась  на
родину, но родину, которая  была  не  очень  ласкова  к  ней.  В  улыбке
присутствовала некая мстительность. Милли Шиэн,  увидев  ее  по  пути  в
магазин, подумала, что где-то уже видела ее. То же показалось  и  Стелле
Готорн, сидящей за столиком кафе. Она посмотрела вслед незнакомке, и  ее
спутник, профессор антропологии Гарольд Симе, заметил:
   - Одна красивая женщина всегда смотрит на другую с  завистью.  Но  за
тобой я этого не замечал.
   - А ты думаешь, она красивая?
   - Сказав "нет", я бы солгал.
   - Ну ладно, если я тоже красивая, то все в порядке, - ока  улыбнулась
Симсу, который был  на  двадцать  лет  моложе  ее,  и  посмотрела  вслед
незнакомке, исчезнувшей за дверью отеля Арчера.
   - Если все в порядке, то что ты на нее так смотришь?
   - О, просто.., просто так. С такими женщинами нужно сидеть в кафе,  а
не с подкрашенными развалюхами вроде меня.
   - Ну ладно, - Симе пытался  взять  под  столом  ее  руку,  но  Стелла
вырвала ее быстрым движением. Она терпеть не могла, когда  ее  лапали  в
общественных местах,  и  ей  вдруг  захотелось  закатить  Симсу  хорошую
пощечину.
   - Стелла, ты что?
   - Ничего. Почему бы тебе не вернуться к своим милым студенточкам?
   В это время молодая женщина вошла в отель. Миссис Харди, владевшая им
вместе с сыном после смерти мужа, вышла к ней из своего офиса.
   - Что вам угодно? - спросила она, тут же подумав: "Вот от кого  Джима
нужно держать подальше".
   - Мне нужна комната с ванной, - ответила женщина. - Я поживу  у  вас,
пока не подыщу квартиру в городе.
   - Как замечательно! Вы приехали в Милберн? Это просто чудесно.  Милые
молодые люди, как мой Джим, только и мечтают сбежать отсюда в  Нью-Йорк.
Вы оттуда приехали?
   - Я там жила. Но кое-кто из моей семьи жил у вас в городе.
   - Вот наши правила, а вот журнал - сказала  миссис  Харди.  -  У  нас
очень хороший тихий отель, никакого шума по ночам, совсем  как  пансион,
только с гостиничным обслуживанием, - женщина кивнула, заполняя  журнал.
- Хочу предупредить: никакого диско и, извините, никаких мужчин у вас  в
комнате после одиннадцати.
   - Хорошо, - женщина вернула журнал миссис Харди,  которая  прочитала:
"Анна Мостин" и нью-йоркский адрес.
   - Чудесно, а то, вы  знаете,  эти  современные  девушки...  -  начала
миссис  Харди  и  осеклась,   взглянув   в   спокойные   голубые   глаза
посетительницы.
   Первой ее мыслью, почти рефлективной, было: "она же совсем холодная",
и сразу потом: "за Джима можно не бояться".
   - Анна! Какое красивое старомодное имя.
   - Да.  Миссис  Харди,  слегка  обескураженная,  позвонила  в  звонок,
вызывая сына.
   - Я действительно старомодна, - сказала женщина.
   - Вы говорите, у вас были родные здесь?
   - Да, только очень давно.
   - Все равно я должна их знать.
   - Не думаю. Здесь жила моя тетя. Ее звали Ева Галли.
   Нет, вы не должны ее знать.
   (Жена  Рики,  оставшись  в  кафе,  внезапно   всплеснула   руками   и
воскликнула "Старею!".  Она  вспомнила,  на  кого  похожа  эта  женщина.
Официант, терзающийся сомнениями, стоит ли подавать ей счет после  ухода
джентльмена, вежливо переспросил: "Что?"  "Ничего,  болван!  -  отрезала
она. - Стойте! Дайте сюда счет".)
   Джим Харди глазел на нее всю дорогу, пока нес ее чемодан  и  открывал
дверь ее номера. Наконец он решился заговорить:
   - Надеюсь, вы останетесь у нас подольше.
   - Я думала, что ты ненавидишь Милберн. Твоя мать так говорила.
   - Пока вы здесь, нет, - и он одарил ее  взглядом,  бросившим  прошлым
вечером Пенни Дрэгер на сиденье его машины.
   - Почему это?
   о, - он не знал, что сказать, после того, как она проигнорировала его
взгляд. - Вы знаете.
   - Разве?
   - Я просто хочу сказать, что вы чертовски красивая, вот и все. У  вас
есть стиль. Мне очень нравятся стильные женщины.
   - Неужели?
   - Да, - он кивнул. Он не мог ее понять. Если бы она была  недотрогой,
она бы оборвала его с самого начала. Но она не проявляла к нему никакого
интереса. Потом она сняла пальто, на что он слабо  надеялся.  В  области
груди она была не  очень,  но  ноги  хорошие.  Внезапно  ее  безразличие
возбудило его - это была чистая, холодная чувственность,  накатившая  на
него волной, ничуть не напоминающая то, что он испытывал с Пенни  Дрэгер
и другими девушками, с которыми он спал.
   - О, - сказал он, тщетно надеясь, что она все же выставит его.  -  Вы
приехали сюда работать? Может быть, вы с телевидения?
   - Нет.
   - Ну ладно, я пойду. Может, зайду еще поговорить, если позволите. Или
помочь чего.
   Она села на кровать и протянула руку. Он нерешительно подошел. В руку
его опустилась свернутая долларовая бумажка.
   - Знаешь, - сказала она, - по-моему, ты не должен  на  работе  носить
джинсы. Выглядишь разгильдяем.
   Он взял доллар и выскочил вон, даже не сказав "спасибо".
   ("Анна-Вероника  Мур,  -  подумала  Стелла,  -  вот  кого   она   мне
напоминает. Ту актрису в доме у Джона, когда умер Эдвард. Почему я о ней
вспомнила? Я видела ее тогда недолго, и эта  девушка  вовсе  на  нее  не
похожа".)

Глава 4

   - Нет, - продолжал Сирс, - я  не  отказался  от  мысли  помочь  Фенни
Бэйту. Я считал, что испорченных детей не бывает, что его сделали  таким
плохое воспитание и убогая жизнь. На следующий день я  приступил  к  его
перевоспитанию и в обед попросил остаться со мной.
   Другие дети вышли, оживленно переговариваясь - по-моему, они  думали,
что я его все-таки выпорю, - и тут я заметил, что в темном углу прячется
его сестра.
   "Я не трону его, Констанция, - сказал  я.  -  Иди  и  ты  сюда,  если
хочешь". Бедные дети! Я до сих пор вижу их, оборванных и напуганных. Они
сжались на стульях, а я стал рассказывать все, что  знал  об  открытиях:
про Колумба, Кортеса и Нансена. Но на Фенни это  не  произвело  никакого
впечатления. Он знал, что мир кончается в ста милях от Четырех  Развилок
и что все люди живут в этом круге.  "Кто  сказал  тебе  такую  глупость,
Фенни? - спросил я, но он опять покачают головой. - Это родители?"
   Констанция хихикнула совсем невесело. Я вздрогнул от этого ее  смешка
- он вызывал мысль о почти животном существовании. Конечно,  так  оно  и
было; но потом все оказалось гораздо хуже, гораздо страшнее.
   Но тогда я в отчаянии вскинул руки и девочка, похоже, подумала, что я
хочу ее ударить, и торопливо воскликнула: "Это Грегори!"
   Фенни бросил на нее быстрый взгляд, и могу поклясться, что никогда не
видел такого испуга. В следующий момент он вскочил и выбежал из  класса.
Я звал его обратно, но он  без  оглядки  убежал  прямо  в  лес.  Девочка
осталась в классе, но она тоже выглядела испуганной: "Кто такой Грегори,
Констанция? - спросил я. - Уж не тот ли это человек, что крутится  около
школы? С такими вот волосами?" Едва я изобразил  над  головой  спутанные
волосы, как она вскочила и убежала так же быстро, как ее брат.
   Но в тот день другие ученики признали меня. Они решили, что  я  побил
обоих  и  таким  образом  восстановил  справедливость.  Вечером  я   был
вознагражден если не большей  порцией  картошки,  то  во  всяком  случае
одобрительной улыбкой Софронии Мэзер. Должно быть, Этель Бердвуд сказала
матери, что из нового учителя выйдет толк.
   Фенни и Констанция не приходили в школу два дня. Я винил себя в  том,
что вел себя с ними неосторожно, и во время перемены от  волнения  ходил
взад-вперед по двору. Дети смотрели на меня, как на  лунатика.  Потом  я
услышал то, что заставило меня повернуться и подойти  к  группе  старших
девочек. Среди них  была  и  Этель  Бердвуд.  Мне  показалось,  что  она
упомянула имя Грегори.
   - Расскажи мне про Грегори, Этель, - сказал я.
   - А кто это? У нас нет никого с таким именем.
   Она в упор поглядела на меня, и я был уверен, что она  в  тот  момент
думала о традиции, по которой учитель сельской школы обычно  женился  на
самой старшей из своих учениц. Эта Этель, дочь богатых  родителей,  была
самоуверенной девочкой.
   - Я слышал, как ты упомянула это имя.
   - Вы, должно быть, ошиблись, мистер Джеймс, - сказала она медоточивым
голосом.
   - Не люблю, когда мне лгут. Расскажи мне о Грегори.
   Конечно, они решили, что я  угрожаю  ей  наказанием.  Другая  девочка
поспешила ей на выручку.
   - Мы говорили, что этот желоб сделал Грегори. , Я взглянул  на  стену
школы. Один из водосточных желобов был новым.
   - Ладно, он больше не будет тут расхаживать, - заявил я, заставив  их
отчего-то расхохотаться.
   В тот же день после уроков я решил отправиться в логово льва, то есть
в дом Бэйтов. Я знал, что от деревни до него примерно  так  же,  как  от
Милберна до дома Льюиса. Я прошел три-четыре мили, прежде чем понял, что
заблудился. Домов мне по пути не попадалось, значит, дом Бэйтов стоял  в
глубине леса. Пришлось идти обратно и искать его там.
   В итоге я сбился с дороги и  потерял  направление.  Пробираясь  через
лес, я вдруг почувствовал, что за  мной  наблюдают  -  очень  неприятное
чувство, будто за спиной притаился тигр. А потом  в  тридцати  ярдах  от
меня, на поляне, я увидел человека.
   Это был Грегори. Он молчал, молчал и я. Он  просто  смотрел  на  меня
взглядом, полным непередаваемой ненависти. Он мог бы убить меня  в  этом
лесу и никто бы не узнал. И по его лицу я видел, что он готов  к  этому.
Когда я уже думал, что он бросится на меня, он  отступил  и  скрылся  за
деревом.
   Я шагнул вперед. "Что тебе нужно?" - спросил я, но он не  ответил.  Я
сделал  еще  шаг,  потом  еще.  За  деревом  его  не  было:  он   словно
растворился.
   Я, еще дрожа, сделал несколько шагов в том же направлении и  едва  не
вскрикнул, увидев перед собой  бледную,  оборванную  девочку.  Это  была
Констанция Бэйт.
   - Где Фенни? - спросил я.
   Она ткнула куда-то рукой. Тут он появился так же внезапно, "как  змея
из корзины", подумают я. На лице его застыло характерное  тупо-виноватое
выражение.
   - Я искал ваш дом, - сказал  я,  и  они  так  же  молча  указали  мне
куда-то. Среди деревьев я с трудом разглядел крытую толем хижину с одним
грязным окошком. Тогда таких хижин было много, но эта была самой  убогой
из всех, какие я видел. Видит Бог, я никогда не презирал  бедных,  но  в
этой нищете было что-то действительно зловещее.  Казалось,  что  живущие
здесь люди не просто огрублены нищетой,  но  в  самом  деле  непоправимо
испорчены. Сердце мое  сжалось,  когда  я  увидел  тощего  черного  пса,
треплющего комок перьев, который еще недавно мог быть цыпленком.  Теперь
я понял, почему Фенни считали испорченным, - местным богачам  достаточно
было бросить один взгляд на его жилище.
   Я не хотел туда идти. Я не верил в зло, но там  чувствовалось  именно
зло.
   Я повернулся к детям, смотревшим на меня тем  же  странным  застывшим
взглядом.
   - Я хочу, чтобы вы завтра пришли в школу, - сказал я.
   Фенни покачал головой.
   - Но я хочу помочь вам, - я готов был произнести целую речь, сказать,
что  хочу  спасти  их,  изменить  их  жизнь,  избавить   их   от   этого
существования.., но их взгляд остановил меня. В  нем  было  что-то,  что
заставило меня вспомнить о взгляде таинственного Грегори.
   - Вы должны завтра прийти в школу, - повторил я.
   - Грегори не хочет, чтобы мы туда ходили, - сказала Констанция. -  Он
говорит, чтобы мы оставались здесь.
   - Приходите, и пусть он тоже приходит.
   - Я спрошу Грегори.
   - Черт с ним! Приходите сами! - крикнул я и пошел прочь.  Пока  я  не
достиг дороги, меня гнал страх - я будто убегал от проклятия.
   Вы можете спросить, чем это кончилось. Они  не  вернулись.  Несколько
дней все шло спокойно. Этель Бердвуд и некоторые другие  девушки  дарили
мне сладкие взгляды и носили сэндвичи на обед. Я  клал  их  в  карман  и
съедал вечером после ужина у Мэзеров.
   В воскресенье  я  отправился,  как  было  договорено,  в  лютеранскую
церковь в Футвилле. Это оказалось не так скучно, как я  боялся.  Пастор,
старый немец Франц Грубер, оказался более тонким  человеком,  чем  можно
было судить по его внушительному животу или по тексту проповеди. Я решил
поговорить с ним как-нибудь.
   Когда Бэйты появились, они выглядели опустошенными, как пьяницы после
бурной ночи. Это вошло в привычку: они пропускали два дня, потом три,  и
каждый раз выглядели все хуже, особенно Фенни. Он  будто  преждевременно
состарился. Мне иногда казалось, что он мне ухмыляется, хотя у него вряд
ли хватило бы на это ума. Теперь он на самом деле казался испорченным, и
это пугало меня.
   Однажды в воскресенье после службы я  подошел  к  доктору  Груберу  и
сказал, что хочу поговорить  с  ним.  Он,  должно  быть,  решил,  что  я
собираюсь признаться в прелюбодеянии или  чем-то  подобном.  Но  тем  не
менее он любезно пригласил меня к себе в дом.
   Мы с ним прошли в библиотеку, большую комнату, до потолка уставленную
книгами. Я не видел столько книг с тех пор,  как  покинул  Гарвард.  Это
действительно был кабинет ученого. Большинство книг  было  на  немецком,
многие на латыни и греческом. На полках  стояли  труды  отцов  церкви  в
тяжелых  кожаных  переплетах,  комментарии   к   Библии,   теологические
сочинения. На полке над столом я  с  удивлением  увидел  работы  Луллия,
Фладда,  Бруно  и  других,  что   можно   назвать   оккультизмом   эпохи
Возрождения. Дальше  я  разглядел  даже  несколько  антикварных  книг  о
колдовстве и сатанизме.
   Доктор Грубер пошел в другую комнату за пивом и, вернувшись,  увидел,
что я разглядываю эти книги.
   - Из-за этих книг, - сказал он со своим гортанным  акцентом,  -  я  и
угодил в Фалмут. Надеюсь, вы не посчитаете меня старым чокнутым  дураком
при виде их.
   Он рассказал мне свою историю, и все было, как я и предполагал, -  он
подавал большие надежды, сам писал книги, но из-за слишком  пристального
интереса к оккультным наукам ему велели прекратить исследования  в  этом
направлении. Он ослушался и был сослан в самый глухой угол, какой  могла
отыскать лютеранская конгрегация.
   - Теперь мои карты на столе, как говорят мои  прихожане.  Конечно,  я
никогда не говорю о герметических предметах в проповедях,  но  продолжаю
их изучать. Вы можете идти или рассказать то, зачем пришли, это в  вашей
воле.
   Такое пышное вступление несколько удивило меня, но я решил рассказать
ему всю историю о Фенни Бэйте и Грегори. Он слушал с большим  вниманием,
и я понял, что он уже что-то слышал об этом.
   Когда я закончил, он спросил:
   - И все это случилось недавно?
   - Конечно.
   - И вы никому об этом не рассказывали?
   - Нет.
   - Я рад, что вы пришли именно ко мне, - сказал он и, достав из  ящика
стола гигантскую трубку, набил ее и  начал  попыхивать,  глядя  на  меня
своими горящими глазами. Я уже начал жалеть что пришел к нему.
   - А ваша хозяйка никогда не давала вам понять,  почему  она  считает,
что Фенни Бэйт - "сама испорченность"?
   Я покачал головой: - А вы что-нибудь знаете?
   - Это известная история. Можно сказать, знаменитая в нашей округе.
   - Так Фенни и правда испорчен?
   -Да.
   - А почему? Здесь какая-то тайна?
   - Большая, чем вы можете вообразить. Если я вам расскажу,  вы  можете
решить, что я сошел с ума, - его глаза стали еще более пронзительными.
   - Если Фенни испорчен, то кто испортил его?
   - Грегори, - ответил он. - Конечно же, Грегори. Он причина всего.
   - Но кто такой этот Грегори?
   - Тот, кого вы видели. Вы совершенно точно его описали, - он покрутил
своими  толстыми  пальцами  над  головой,  имитируя  мои   жесты   перед
Констанцией. - Да, так оно и есть. Но если бы вы  знали  больше,  вы  бы
усомнились в моих словах.
   - Но почему?
   Он покачал головой, и я увидел, что руки его дрожат. Я подумал, уж не
сумасшедший ли он в самом деле?
   - У родителей Фенни было трое детей, - продолжал  он,  выпуская  клуб
дыма. - Грегори был старшим.
   - Он их брат! Один раз мне  показалось,  что  я  улавливаю  сходство,
но... Но что в этом противоестественного?
   - Это зависит от того, что между ними происходило.
   - Вы имеете в виду что-то противоестественное между ним и Фенни?
   - И сестрой тоже.
   Я почувствовал приступ ужаса, вновь увидел  бледное  некрасивое  лицо
Грегори с волчьей ненавистью в глазах.
   - Между Грегори и его сестрой?
   - Именно.
   - Он испортил их обоих? Тогда почему к Констанции не  относятся  так,
как к Фенни?
   - Помните,, что здесь живут бедняки. Такие отношения между  братом  и
сестрой.., хм.., не кажутся им чем-то противоестественным.
   - Но между братьями... - я словно вернулся в Гарвард и дискутировал с
профессором антропологии об обычаях какого-нибудь дикого племени.
   -  Кажутся.  -  О,  Господи!  -  воскликнул  я,  вспомнив   выражение
преждевременной взрослости на лице Фенни. - И теперь он пытается от меня
отделаться. Он видит во мне препятствие.
   - Похоже, что так. И вы понимаете, почему.
   - Он хочет оставить их себе? -  Да.  И  навсегда.  В  первую  очередь
Фенни, судя по вашей истории.
   - А что же родители?
   - Мать умерла. А отец оставил их, как только Грегори подрос  и  начал
его бить.
   - И они живут одни в таком месте?
   Он кивнул.
   Это было ужасно: то место, казалось, окутывало  проклятие,  исходящее
от самих детей, от их противоестественной связи с Грегори.
   - А разве они сами не пытались избавиться от него.
   - Пытались. Но как? -  я  подразумевал  молитвы  (я  ведь  говорил  с
пастором) или обращение к соседям, хотя я уже понял, что  от  соседей  в
Четырех Развилках помощи ждать было напрасно.
   - Вы можете не поверить мне, поэтому я просто вам покажу, - он  встал
и жестом позвал меня за  собой.  Он  казался  очень  возбужденным,  и  я
подумал, что он испытывает так же мало удовольствия от  моего  общества,
как и я от его.
   Мы вышли из дома, пройдя по пути через комнату, где на  столе  стояла
бутылка пива и тарелка - видимо, остатки его обеда.
   Он  захлопнул  дверь  и  направился  к  церкви.  Переходя  улицу,  он
обратился ко мне, не поворачивая головы:
   - Вы знаете, что Грегори был школьным плотником?
   - Одна девочка что-то говорила об этом, - сказал я ему в  спину.  Что
дальше - прогулка в лес? Что он хочет мне показать?
   За церковью разместилось маленькое кладбище, и я, следуя за  доктором
Грубером, читал имена на массивных надгробиях прошлого века: Джозия Фут,
Сара Фут и прочие потомки клана основателей городка.  Эти  имена  ничего
мне не говорили. Доктор Грубер стоял перед небольшой  калиткой  на  краю
кладбища.
   - Сюда, - позвал он.
   Ладно, подумал я, если ты так ленив, я открою  сам,  -  и  взялся  за
засов.
   - Нет, - поправил он. - Просто взгляните вниз.
   Я посмотрел. В голове могилы вместо  камня  стоял  грубый  деревянный
крест, на котором кто-то написал имя: Грегори Бэйт. Я перевел взгляд  на
пастора и на этот раз не мог ошибиться: он смотрел на меня неприязненно.
   - Этого не может быть, - промямлил я. - Я ведь его видел.
   - Поверьте мне, учитель, здесь лежит ваш соперник. Во всяком  случае,
его смертная часть.
   Я не мог сказать ничего, только повторил:
   - Этого не может быть.
   Он проигнорировал мою реплику.
   - Однажды вечером, год назад, Грегори что-то делал на школьном дворе.
Тут он заметил - во всяком случае, я так думаю,  -  что  нужно  починить
водосточную трубу и полез вверх по лестнице.  Тут  Фенни  и  Констанция,
видимо, увидели шанс избавиться от его тирании и оттолкнули лестницу. Он
упал, ударился головой об угол здания и умер.
   - А что они делали там вечером?
   Он пожал плечами.
   - Они всегда ходили за ним.
   - Не могу поверить, что они сознательно убили его.
   - Говард Хэммел, почтальон, видел, как они убегали.
   Это он и нашел тело Грегори.
   - Так никто не видел, как это случилось?
   Никто, мистер Джеймс. Но всем это было ясно.
   - А мне неясно.
   Он пожал плечами.
   - Что они делали потом? - спросил я.
   - Убежали.
   Им было ясно, что они сделали то, что хотели. У него была разбита вся
голова. Фенни с сестрой исчезли на три недели, жили  в  лесу.  Потом  им
пришлось  вернуться.  За  это  время  Грегори  похоронили,  а  почтальон
рассказал всем, что он видел. Вот откуда общее мнение  об  испорченности
Фенни.
   - Но сейчас... - я смотрел на надпись на кресте, сделанную, очевидно,
самими детьми.
   Почему-то это казалось мне самым жутким.
   - Да, сейчас. Сейчас Грегори требует их опять. И прежде  всего  хочет
вырвать их из-под вашего  влияния,  -  последнее  слово  он  произнес  с
характерным немецким акцентом.
   - Могу я помочь им?
   - Боюсь, что нет.
   - А вы, именем Божьим?
   - Дело зашло слишком далеко. Моя церковь не верит в экзорцизм.
   - Но вы сами...
   - В зло. Я верю в зло.
   Я отвернулся. Похоже, он думал, что я буду просить его о  помощи,  но
когда я пошел прочь, он окликнул меня:
   - Будьте осторожны, учитель.
   Когда я возвращался домой, я с трудом верил, что на самом деле  видел
и слышал все это. Но я видел могилу, видел своими  глазами  метаморфозу,
происходящую с Фенни, и, наконец, видел Грегори.
   Где-то в миле от Четырех  Развилок  я  столкнулся  с  доказательством
того, что Грегори знает о моих намерениях. На одном из фермерских  полей
возвышался небольшой холм, и там я  увидел  его.  Он  стоял  неподвижно,
глядя на меня, и, казалось, мог прочитать каждую мысль в моей голове.  В
ту минуту я понял: все, что рассказал мне доктор Грубер, было правдой.
   Все, что я мог - это не кинуться бежать. Он ждал, что я побегу,  стоя
там со скрещенными на груди руками и белым спокойным лицом. Я  продолжал
идти шагом.
   За обедом я с трудом мог есть. Мэзер тут же заявил:
   - Не ешь, нам больше достанется.
   - Был ли у Фенни Бэйта брат? - спросил я его.
   Он взглянул на меня с любопытством.
   - Скажите, был?
   - Был.
   - И как его звали?
   - Грегори, но я прошу не говорить о нем в моем доме.
   - Вы боитесь его? - спросил я, потому что на лицах их обоих был  ясно
виден страх.
   - Прошу вас, мистер Джеймс, - умоляюще сказала Софрония Мэзер.
   - Никто не говорит об этом Грегори, - добавил ее муж.
   - А что с ним случилось?
   Он перестал жевать и отложил вилку.
   - Я не знаю, от кого ты этого наслушался, но я вот  что  скажу:  если
был на свете проклятый человек, то это Грегори Бэйт, и  то,  что  с  ним
случилось, должно было случиться. Вот  и  все,  -  с  этими  словами  он
запихнул  в  рот  новую  порцию,  и  обсуждение   можно   было   считать
законченным. Миссис Мэзер с постным видом уткнулась в тарелку.
   Дети Бэйтов не появлялись в школе два или три дня, и мне  уже  начало
казаться, что все это  мне  померещилось.  Я  погрузился  в  учительскую
рутину, но часто вспоминал их, особенно бедного Фенни.
   Однажды меня охватил ужас, когда я встретил в  деревне  Грегори.  Это
была суббота, и Четыре  Развилки  заполнились  фермерами  и  их  женами,
приехавшими за покупками.
   Каждую субботу деревня обретала почти праздничный вид  -  по  крайней
мере, по контрасту с  унылыми  буднями.  По  улицам  разъезжали  десятки
повозок с веселыми детскими личиками, выглядывающими  из  них.  Я  узнал
некоторых своих учеников и помахал им рукой.
   Потом какой-то здоровенный фермер сдавил мне плечо и  сказал,  что  я
учитель его сына и что он хочет пожать мне руку. Я немного  поговорил  с
ним и тут увидел за его спиной Грегори. Тот стоял возле почты и  смотрел
на меня - так же внимательно,  как  тогда,  на  холме.  Во  рту  у  меня
пересохло; очевидно, это отразилось  и  на  лице,  так  как  отец  моего
ученика вдруг спросил, все ли у меня в порядке.
   "Да-да", - сказал  я,  но,  видимо,  выглядел  невежливым,  продолжая
упорно смотреть мимо него. Никто, кроме меня, не  замечал  Грегори;  все
просто проходили мимо, глядя сквозь него.
   Я извинился перед фермером, сославшись на больной зуб, и повернулся к
Грегори. За эти несколько секунд он исчез.
   Я понял, что развязка близится и что он  сам  определит  ее  время  и
место.
   На другой день Фенни и Констанция  явились  в  школу.  Они  оба  были
бледные и вели себя так странно, что дети сторонились их еще больше, чем
обычно. Они выглядели совсем больными, и я решил попытаться хоть  как-то
помочь им.
   Когда уроки кончились, я попросил их остаться.
   - Почему он позволят вам прийти сюда? - спросил их я.
   Фенни ПУСТЫМИ глазами посмотрел на меня и спросил:
   - Кто?
   - Грегори, конечно.
   Фенни потряс головой, будто отгоняя наваждение.
   - Грегори? Мы давно уже не видели Грегори. Да, очень давно.
   Я был просто поражен.
   - Тогда что вы делаете?
   - Мы ждем.
   - Ждете?
   Констанция кивнула, соглашаясь с Фенни.
   - Ждем.
   - Но чего? Грегори?
   - Нет. Просто ждем.
   - Грегори мы не видим, - сказал Фенни. Казалось, он на миг  оживился.
- Но он говорит с нами. Он говорит, что это все, что есть, и что  ничего
такого нет. Ничего, что вы говорили - насчет карт. Ничего нет.
   - А что же есть?
   - То, что мы видели.
   - Что?
   - То, что мы ждем.
   - А что это?
   - Это здорово, - сказала Констанция, положив  голову  на  стол.  -  В
самом деле здорово.
   Я не понимал, о чем они говорят, но все это  мне  не  понравилось.  Я
решил поговорить с ними об этом попозже.
   - Ладно, я хочу, чтобы сегодня ночью вы остались со мной здесь. Я вас
в обиду не дам.
   Фенни так же безучастно кивнул, будто ему было все равно, а  когда  я
взглянул на Констанцию, то увидел, что она спит.
   - Хорошо. Потом мы  найдем,  где  нам  спать,  а  завтра  я  попробую
подыскать для вас жилье в деревне. Вы не можете больше жить в лесу.
   Фенни опять кивнул, и я увидел, что он тоже вот-вот заснет. Скоро они
оба спали прямо за партами. В тот  момент  я  был  готов  согласиться  с
ужасным утверждением Грегори, что нет ничего, ничего, кроме меня и  этих
двоих измученных детей в холодном школьном здании. Пока мы  сидели  там,
солнце зашло, и в комнате стало темно. Я не мог встать и зажечь свет.  Я
обещал им найти жилье в деревне, но казалось,  что  до  нее  нужно  идти
много миль. И если бы я  и  дошел,  я  не  представлял,  кто  согласится
пустить их к себе. В такой  обстановке  я  почувствовал  себя  таким  же
потерянным, как эти дети.
   Наконец я встал и потянул Фенни за руку. Он проснулся мгновенно,  как
испуганное животное, и я с трудом смог удержать его на месте.
   - Я хочу знать правду, Фенни, - сказал  я  ему.  -  Что  случилось  с
Грегори?
   - Он ушел, - сказал он так же безучастно.
   - Это значит "умер"?
   Фенни кивнул, приоткрыв при этом рот, и я опять  увидел  его  ужасные
гнилые зубы.
   - Но он возвращается?
   Он кивнул снова.
   - И ты его видишь?
   - Он видит нас. Смотрит и смотрит. И пытается трогать.
   - Трогать?
   - Ну, как раньше.
   Я дотронулся до своего лба -  он  был  горячим.  Каждое  слово  Фенни
отдавалось у меня в голове.
   - Ты столкнул лестницу, Фенни?
   - Он смотрит и смотрит, - повторил Фенни, словно этот  факт  заполнил
все его сознание.
   Я взял его руками за голову, чтобы заставить посмотреть в глаза, и  в
этот момент в окне появилось лицо его мучителя. То же  бледное,  ужасное
лицо - он  словно  хотел  помешать  Фенни  ответить  на  мой  вопрос.  Я
почувствовал испуг  и  тошноту,  но  одновременно  и  какое-то  странное
удовлетворение от того, что сейчас все наконец решится. Я притянул Фенни
к себе, пытаясь защитить его.
   - Это он! - закричал Фенни, и от его крика Констанция упала на пол  и
заплакала.
   - Ну и что? - крикнул я. - Он не тронет тебя, я с  тобой!  Он  знает,
что потерял тебя!
   - Где он? Где Грегори?
   - Там, - и я показал на лицо за окном.
   Мы оба уставились в окно, но там не было ничего, кроме темного  неба.
Дикая радость охватила меня - я победил. Я схватил руку  Фенни,  но  она
бессильно упала. Потом он подался вперед, я подхватил его и только через
несколько  секунд  понял,  что  я  держу:  это  был  труп.  Его   сердце
остановилось.
   - Вот и все, - сказал Сирс, глядя на своих друзей. -  Грегори  больше
не появлялся. Я слег с лихорадкой и три недели провалялся на  чердаке  у
Мэзеров. Когда я поправился, Фенни уже похоронили. Я  собирался  тут  же
уехать, но они удержали меня, и мне пришлось кое-как преподавать дальше.
Под конец я даже научился  использовать  розгу,  и  меня  считали  очень
хорошим учителем.
   И еще одно. Когда я уезжал из Четырех Развилок, я впервые  пришел  на
могилу Фенни. Он был похоронен за церковью, рядом  со  своим  братом.  Я
смотрел на обе могилы, и знаете, что я чувствовал? Ничего. Пустоту.  Как
будто я не имел со всем этим ничего общего.
   - А что случилось с сестрой? - спросил Льюис.
   - О, с ней все было в порядке. Она была  тихой  девочкой  и  люди  ее
жалели. Я переоценил суровость той деревни. Кто-то взял ее  к  себе,  и,
насколько я знаю, они относились к ней как к родной  дочери.  Потом  она
вышла замуж и уехала из родных мест, но это было уже гораздо позже.

Фредерик Готорн

Глава 1

   Рики, возвращаясь домой, удивился, увидев в воздухе снег. "Все сезоны
спутались, - подумал он, - вот уже и зима". Снежинки мелькали в  тусклом
свете фонаря на Монтгомери-стрит, падали на землю, таяли. Холод проникал
под его твидовое полупальто. Он уже жалел, что не взял машину  -  старый
"бьюик", который Стелла давно  хотела  продать.  В  холодные  вечера  он
обычно ездил на машине. Но сегодня ему хотелось подумать.  Он  собирался
поговорить с Сирсом о письме Дональду  Вандерли,  но  не  успел.  Письмо
отправлено,  непоправимое  совершилось.  Он  поймал  себя  на  том,  что
вздохнул вслух, и увидел,  как  белые  клубы  его  дыхания  смешались  с
падающим снегом.
   Раньше все эти истории беспокоили его, вызывая дурные сны, но  теперь
было другое. Теперь он был по-настоящему испуган. Он не сомневался,  что
причина его  снов  -  истории,  которые  они  рассказывали.  Сегодняшняя
история Сирса  была  еще  хуже.  Они  пугали  друг  друга  и  продолжали
встречаться только потому, что не встречаться было еще страшнее.  Вместе
все же было немного безопасней.  Даже  Льюис  боялся,  иначе  почему  он
поддержал идею отправить письмо?  Теперь,  когда  письмо  уже  лежало  в
почтовом мешке, Рики боялся еще сильнее.
   Может быть, действительно стоило уехать отсюда, думал он,  смотря  на
дома, мимо которых проходил. В каждом из них он хоть раз да бывал  -  по
делу или в гостях. Может быть, нужно было  переехать  в  Нью-Йорк  после
свадьбы, как хотела Стелла? Для Рики эта мысль была почти предательской.
Уехать из Милберна, оставить Сирса и дело?
   Холодный ветер опять залез за ворот. Оглянувшись, он  увидел,  что  в
библиотеке Сирса все еще горит свет. Вряд ли он сможет уснуть, рассказав
такую историю
   Но нет, это не только истории, - подумал  он,  -  во  всяком  случае,
теперь. Что-то должно случиться. Собственно потому  они  и  рассказывали
эти истории. Рики не верил в предвидение, но он в самом деле  чувствовал
это уже давно. Потому он и думал о переезде. Он свернул на  Мелроз-авеню
- "авеню" из-за толстых деревьев по  ее  сторонам.  Их  листья  в  свете
фонарей отсвечивали оранжевым. Скоро они опадут  совсем.  Что-то  должно
случиться со всем городом.
   Над головой Рики  хрустнула  ветка.  Где-то  далеко,  на  шоссе  №17,
загудел грузовик: в Милберне  в  холодные  ночи  звуки  распространялись
далеко. Впереди он уже мог разглядеть свет своего собственного дома. Уши
и нос болели от холода. "Нечего,  мой  друг,  впадать  в  мистику  после
стольких лет разумной жизни", - сказал он себе.
   И тут, пока он так себя увещевал, ему показалось, что за  ним  кто-то
идет. Что кто-то смотрит на него из-за угла. Он ощущал  взгляд  холодных
глаз и представил, что они плавают в воздухе,  -  одни  глаза  и  ничего
больше. Он так и  видел  их,  горящие  мертвенным  бледным  сиянием.  Он
оглянулся, уверенный, что сейчас увидит их. Но, конечно же,  улица  была
пуста. Пустая улица, обычная, как дворняга.
   Просто виновата история, которую рассказал Сирс.  Глаза,  как  в  том
старом фильме с Питером  Лорре.  Как  он  назывался?  "Глаза...  Грегори
Байта"? Черт! "Руки доктора Орлака". Вот и все. Ничего не  случилось,  а
мы просто четверо старых дураков, выживших из ума. Подумать только...
   Но ему не казалось, что на него смотрят. Он знал, что это так.
   "Чушь!" - едва не сказал он вслух, но к двери подошел почти бегом.
   В доме было темно, как всегда после заседаний Клуба Чепухи. Нащупывая
пальцами дорогу, Рики миновал кофейный столик, который в предыдущие ночи
обошелся ему в десяток синяков, миновал угол столовой и прошел на кухню.
   Здесь он мог зажечь свет, не потревожив Стеллу; потом он включит  его
только  наверху,  в  гардеробе,  который  вместе  с  жутким  итальянским
кофейным столиком был последним увлечением его жены. Она посчитала,  что
в  шкафах  слишком  тесно  и  нужно  чем-то  занять  маленькую  спальню,
освободившуюся, когда  Роберт  и  Джейн  уехали  от  них.  За  восемьсот
долларов она превратила эту спальню  в  гардероб  с  зеркалами  и  новым
толстым ковром. Появление гардероба доказало Рики, что Стелла  права:  у
него на самом деле почти столько же вещей, как и у нее. Он всегда спорил
с этим, не подозревая за собой такого дендизма.
   Но еще больше удивило его сейчас то, что у него дрожали рук№ Он хотел
налить себе чаю с ромашкой, но, увидев это, потянулся за бутылкой виски.
"Старый идиот". Он пытался успокоить себя, но, когда он поднес  бокал  к
губам, руки все еще тряслись. Все эта чертова годовщина! Виски  отдавало
бензином, и он выплеснул его в раковину. Бедняга  Эдвард.  Рики  потушил
свет и в темноте пошел наверх.
   Уже в пижаме он направился из гардероба в  спальню.  Он  тихо  открыл
дверь. Стелла, ровно дыша, лежала на своей стороне кровати. Если  он  не
опрокинет стул или не налетит на зеркало, то у него есть шанс  добраться
до постели, не потревожив ее.
   Он сделал это и тихо влез под одеяло.  Он  осторожно  потрогал  плечо
жены. Похоже, она опять с кем-то встречалась, быть может, с профессором,
который бегал за ней год назад, - это у  него  была  привычка  дышать  в
трубку, если Рики подходил к телефону. Рики давно решил  для  себя,  что
есть много вещей похуже, чем когда твоя жена  переспит  разок  с  другим
мужчиной. У нее своя жизнь, и он составлял ее большую часть. Хотя иногда
у него и появлялось, как он признался Сирсу две недели назад, сожаление,
что он женат.
   Он лежал и ждал того, что должно было случиться. Ему хотелось,  чтобы
Стелла помогла ему, поддержала  его,  но  он  не  хотел  будить  ее  или
беспокоить рассказами о своих кошмарах. Так он и  лежал,  подложив  руки
под голову и устремив испуганные глаза в темноту.

Глава 2

   У себя в комнате в отеле Арчера Анна Мостин стояла у окна и  смотрела
на падающий снег. Хотя было уже за полночь, она не  раздевалась.  Пальто
брошено на кровать,  будто  она  только  что  пришла..,  или  собиралась
уходить.
   Она стояла у окна  и  курила,  высокая  красивая  женщина  с  темными
волосами и удлиненными голубыми глазами. Она  видела  всю  Мэйн-стрит  с
пустой  площадью,  черными  фасадами  магазинов   и   зеленым   огоньком
светофора. Улица тянулась на восемь кварталов, но пелена снега открывала
только контуры домов.  На  другом  краю  площади  темнели  за  деревьями
силуэты двух церквей. Посреди площади поднимал мушкет бронзовый  генерал
Войны за независимость.
   Сегодня или завтра? - спросила она себя, окидывая взглядом  маленький
город.
   Сегодня.

Глава 3

   Когда сон наконец пришел к Рики, выглядело это так, будто его в самом
деле взяли и перенесли куда-то в  другое  место.  Он  лежал  в  какой-то
странной  комнате,  ожидая  чего-то.  Комната  и   весь   дом   казались
заброшенными. Стены и пол состояли из голых досок, стекло  в  окне  было
выбито и сквозь проем сияло солнце. Пыль плясала в солнечных  лучах.  Он
не знал, чего он ждет, но что-то должно  было  случиться,  и  он  боялся
этого. Он не мог встать с  кровати.  Комната  располагалась  на  верхнем
этаже; он видел в окно только облака и бледно-голубое небо. Но  то,  что
должно было прийти, шло не оттуда, а снизу.
   Его тело прикрывал только ветхий выцветший плед. Ноги его под  пледом
были парализованы. Поглядев вокруг, Рики понял, что видит каждую  деталь
с необычайной ясностью: все трещины, все гвозди в полу,  все  пылинки  в
лучах солнца.
   Тут он услышал стук -  распахнулась  тяжелая  подвальная  дверь.  Все
здание словно содрогнулось. Потом из подвала выбралось  что-то  тяжелое,
какое-то животное. Рики  слышал,  как  оно  медленно  ступает  по  полу,
задевая за стены. Оно издало нюхающий звук. Оно искало его.
   Рики снова попробовал встать, но парализованные  ноги  не  слушались.
Тварь внизу тяжело топала из комнаты в комнату, слышался  треск  половиц
под ее грузным телом. Похоже, полы здесь совсем прогнили.
   Потом шум стал громче и яснее - ему  казалось,  что  он  слышит  даже
дыхание.
   Тварь  начала  подниматься  по  лестнице.   Что-то   рухнуло,   будто
обвалились разом с полдюжины ступенек, и она возобновила подъем,  теперь
уж более осторожно.
   Лицо Рики стало мокрым от бессильных слез. Больше  всего  его  пугало
то, что он не знал, спит он или нет; если он спал, ему оставалось только
дождаться пока то, что поднимается,  войдет  в  комнату  -  тогда  страх
разбудит его. Но это не было похоже на сон. Его  рассудок  и  восприятие
были ясными, отсутствовала характерная для сна неясность и путаница.  Он
никогда еще не плакал во сне. И если это не сон,  то  тварь  ворвется  и
растерзает его, а он не сможет даже пошевелиться.
   Характер звука изменился, и Рики понял, что он сам на третьем  этаже,
потому что тварь теперь была на  втором.  Она  снова  протискивалась  из
комнаты в комнату, только уже быстрее, словно почуяла его.
   Пыль все еще танцевала в лучах солнца, облака так же  проносились  по
бледному осеннему небу. Теперь он уже отчетливо  слышал  дыхание  твари.
Она  подобралась  к  последнему  лестничному  пролету.   Желудок   Рики,
казалось, наполнился льдом; он боялся, что его сейчас  вырвет  -  вырвет
ледяными кубиками. В горле пересохло. Он мог закричать, но подумал,  что
тогда тварь доберется до него еще быстрее. Она, пыхтя,  поднималась  все
выше. Треснули перила.
   Когда она с тихим воем заскреблась в дверь его комнаты, он понял, что
это. Гигантский паук. Если пауки могут выть, то они воют именно так. Под
дверью он уже видел множество царапающих пол лап. Рики почувствовал, как
его охватывает чистый, элементарный  ужас,  какого  он  еще  никогда  не
испытывал.
   Но дверь не разлетелась в щепки, а тихо отворилась. На  пороге  стоял
высокий темный силуэт. Что бы это ни было, это был не паук, и ужас  Рики
погас. Фигура некоторое время не двигалась, и Рики попытался в очередной
раз пошевелиться, отталкиваясь руками. Грубые  доски  кровати  врезались
ему в спину, и он в очередной раз подумал: Это не сон.
   Фигура вошла в дверь.
   Рики увидел, что это человек. Потом темный силуэт распался,  и  перед
ним предстали трое людей. За  черными  покрывалами  он  увидел  знакомые
черты. Перед ним стояли Джеймс, Джон Джеффри и Льюис, и он знал, что они
мертвы.
   Он с криком проснулся. Его глазам предстало  самое  обычное  утро  на
Мелроз-авеню, кремовые стены спальни с картинами, которые они со Стеллой
купили в Лондоне, раскрытое во двор окно. Рука Стеллы сжимала его плечо.
Казалось, что в комнате слишком темно. С максимально возможной для своих
лет  резвостью  Рики  вскочил  с  кровати  и  подошел  к  окну.   Стелла
устремилась за ним. Он сам не знал, что он  хочет  увидеть,  но  зрелище
было неожиданным: весь двор и крыши близлежащих домов покрылись  снегом.
Небо тоже было темным. Он не знал, что сказать, но изо  рта  сами  собой
вырвались слова:
   - Всю ночь шел снег, Стелла. Никогда еще  у  Джона  Джеффри  не  было
такой дурацкой вечеринки.



 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Страница:  [1]