Часть первая
ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

С ЧЕГО ВСЁ И НАЧАЛОСЬ…

Это началось на уроке немецкого языка. Я поднял руку и сказал:
– Анна Рудольфовна, можно закрыть окно? А то прямо мурашки бегают…
Анна Рудольфовна сняла пенсне, не спеша оглядела окно, потом всю нашу парту и,
наконец, меня в отдельности.
– Свою просьбу вы, Котлов, вполне могли бы изложить по?немецки. Кроме,
разумеется, слова «мурашки», которого мы еще не проходили.
Анна Рудольфовна была единственной учительницей в нашем классе, да, пожалуй, и
во всей школе, которая называла учеников на «вы». С этим «вы» у нас случалось
много разных историй. Вот, например, скажет Анна Рудольфовна ученику, стоящему
у доски: «Вы свободны», – и мы все дружно вскакиваем со своих мест.
Получив разрешение, я стал коленями на подоконник, еще шире раскрыл окно и
высунулся на улицу.
– Котлов, зачем столько лишних движений? – сказала Анна Рудольфовна. – Чтобы
сделать простой перевод с немецкого, вы зачем?то наваливаетесь на парту,
сопите и даже высовываете язык. А чтобы закрыть окно, вылезаете на улицу.
Я ничего не ответил Анне Рудольфовне, а только еще больше свесился вниз.
Наконец я все разглядел, спрыгнул на пол и, тяжело вздохнув, направился к
своей парте.
– Котлов, вы же забыли закрыть окно, – сказала Анна Рудольфовна.
И в самом деле, как же я забыл? Надо было выкручиваться.
– А я, Анна Рудольфовна, вижу: люди внизу без пальто ходят. Ну, значит, думаю,
потеплело уже!
– Потеплело? – Анна Рудольфовна развела в стороны свои полные руки. – А как же
ваши мурашки?
– Все нормально! – бодро ответил я и сел на свое место.
– Ничего но понимаю! – по?немецки воскликнула Анна Рудольфовна. И с размаху,
даже не примеряясь, насадила пенсне себе на нос. – Ничего не понимаю!..
Мой сосед Витька Бородкин, по прозвищу Витик?Нытик, прошептал так, словно
великое открытие сделал:
– У тебя, Котелок, башмаки только что в починке были, да?
– Откуда ты знаешь?
– А бумажки к подошвам приклеены. – Витька хитро подмигнул: вот, мол, какой я
сообразительный. – Ты на коленях стоял, а я твои подметки разглядывал.
И любил этот Витька всякими пустяками заниматься! Я взял ручку, как всегда
навалился на парту и написал на белом клочке: «В „Авангарде“ идет „Под чужим
именем“. Заграничная! Во всю стену – человек в черной маске, со шпагой и в
сапогах с отворотами».
Витька ответил мне на том же белом клочке: «Значит, опять завтракать не
придется? Очень есть хочу».
Я с презрением посмотрел на голодного Нытика, для которого какие?то несчастные
пончики в масле были важной черной маски, шпаги и сапог с отворотами. «Можешь
проедать свои деньги! – со злостью написал я. – В кино нас все равно не пустят».
– Почему?у? – сразу забыв про пончики, разочарованно прошептал Витька.
На белом клочке больше не было места, и я тоже ответил шепотом:
– Потому что чертову бумажку уже повесили.
«Чертовой бумажкой» мы называли зловредное объявление у дверей кинотеатра:
«Дети до 16 не допускаются». А как мы в тот день мечтали быть в «Авангарде»!
«И неужели это правда, что взрослые люди, в особенности женщины, хотят
выглядеть помоложе? – думал я. – Не верю! Только сумасшедший может убавлять
себе года. Ведь для взрослых – все на свете удовольствия. Вот мой старший
брат, Дима. Он может смотреть в кино любую картину, и во взрослую читальню
записаться, и вечером на симфонические концерты ходить. Ну, я, положим, не
особенно рвусь на симфонические концерты. Но почему все?таки ему можно, а мне
нельзя?..» В общем?то, мои рассуждения ни к чему не привели. Так что можно
считать, что все началось не на уроке немецкого языка, а после этого урока,
когда Анна Рудольфовна, прощально помахав пенсне, сказала нам: «Ауфвидерзеен!»
– и мы вырвались на большую перемену.
Я сразу побежал на четвертый этаж, к своему старшему брату Диме.
С каждым этажом ребята все взрослели, а большая перемена становилась все тише.
На втором этаже носились, кричали, свистели и толкались самые лихие, самые
буйные – пятые и шестые классы. На третьем этаже тоже шумели и бегали, по уже
не дрались и не свистели. А уж на четвертом были тишина, спокойствие и даже
свои правила уличного, или, верней сказать, коридорного, движения:
старшеклассницы под руку и в обнимку ходили по самому центру коридора, а
старшеклассники с умным видом жались у стен и подоконников.
К Диме я бежал за деньгами на завтрак. Мама уверяла, что если дать мне эти
деньги утром, дома, так я их до школы не донесу.
На большой перемене, солидно порывшись в своем кошельке, Дима всегда говорил:
– Сейчас же прямым ходом – в столовую. И бери не селедку, а что?нибудь
существенное. Ведь обедать будем только вечером. Я проверю! Смотри, Котелок!..
Проверять?то он, конечно, никогда не проверял, а говорил все это просто так,
чтобы унизить меня в глазах своих товарищей. Но и на этом Дима не
успокаивался: он напяливал на нос свои очки в толстой оправе, как у
Ботвинника, разглядывал меня и обязательно делал какие?нибудь замечания.
– Эх, Севка, уже всю рубашку помял! Если бы сам гладил, так не мял бы,
наверное!..
– Эх, Севка, всю куртку в чернилах вымазал! Если бы сам покупал, так, наверно,
не мазал бы!..
Честное слово, мне казалось, что Дима никогда в жизни не был в пятом классе, а
так прямо и родился на свет важным девятиклассником в роговых очках! Да,
хорошо быть взрослым человеком: всегда можешь поизмываться над младшим братом
да еще со всех сторон похвалы за это получать: «Ах, какой ты заботливый брат!
Ах, какой ты внимательный!» В тот день Дима, как обычно, выдал мне деньги,
приказал по дороге в буфет никуда не сворачивать и уже приготовился сделать
замечание, но не успел.
Мимо какой?то подпрыгивающей, воробьиной походкой проходила Димина классная
руководительница – маленькая седая старушка. Она, между прочим, учила ребят
математике еще тогда, когда не то что я, а даже мои папа на свет не родился.
Старушка остановилась, заглянула снизу мне в лицо и сказала Диме:
– Котлов, это твой младший братишка? Я так и подумала: вы похожи как две капли
воды.
И, взяв меня за пуговицу, она спросила:
– В каком ты классе?
– В пятом "В".
– В пятом? Ишь какой рослый! Меня обогнал и тебя, Котлов, скоро перерастет.
– Да, в смысле роста он не подкачал, – ответил Дима таким тоном, будто во
всем, кроме роста, я очень даже подкачал.
– Похож. Удивительно похож! – повторила старушка. – Только вот зрение он себе
еще не успел испортить. А так, если не считать очков, одно лицо. Тебя как зовут?
Я, помню, не сразу ответил старушке, потому что в ту самую минуту меня осенила
одна очень важная идея. Просто потрясающая! Вот с этого все и началось…

МНЕ – ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ!

На последнем уроке все рисовали цветочные лепестки, тычинки и пестики. И Витик?
Нытик тоже рисовал, деловито посасывая кончик чернильного карандаша.
Губы у него сделались синие, словно он целый день в реке сидел. Я толкнул
Витьку в бок, и один пестик в его тетрадке сразу стал длиннее других.
– Ну?у, во?от еще!.. – заныл Витька. – Все испо?ортил!.. Зарывшись в учебник и
будто разглядывая рисунки, я прошептал:
– Вопрос есть. Очень важный!
Витькины уши зашевелились от любопытства.
– Как ты думаешь, наш Димка фотографируется в очках или без очков? А?
Витька жалобно вздохнул:
– Насмехаешься, да? Издеваешься?.. Это была Витькина болезнь: ему всегда
казалось, что кто?то над ним издевается, что кто?то его обижает или одурачивает.
– Бородкин, тебя удивляет структура цветка? – спросила ботаничка. – У тебя
есть вопрос?
– Да не?ет… – протянул Нытик. И снова взялся за рисование.
«В очках или без очков? В очках или без очков?» – все время думал я и, сам
того не замечая, строил из лепестков и тычинок короткие слова: «Под чужим
именем… Под чужим именем…» Домой мы с Витькой бежали, толкая прохожих и
бормоча себе под нос какие?то извинения, которые, кроме нас самих, никто не
слышал. Витька еле поспевал за мной, но, и задыхаясь от бега, он умудрялся все
же потихоньку скулить:
– Ну, скажи?и, в чем дело? Ну, скажи?и… Сам все знаешь, а мне не говори?ишь…
Я только отмахивался от него:
– Вот дома все проверю – тогда скажу. Подожди меня у парадного. Я мигом!
Мама считала меня растяпой номер один. Но были еще растяпы номер два и номер
три – Дима и папа. Им было категорически запрещено таскать с собой документы:
«Обязательно потеряете! Или в троллейбусе вытащат».
– А если я вдруг нарушу правила уличного движения, – восклицал папа, – и у
меня потребуют паспорт?
– Не делай этого! – преспокойно отвечала мама. – Человек без паспорта не
должен нарушать никаких правил.
И дома паспорта лежали не где?нибудь в открытом ящике, а прятались в книжном
шкафу, прямо в книжках. Папин паспорт – в третьем томе Мамина?Сибиряка, а
Димин – в восьмом томе Малой советской энциклопедии.
Я стал поспешно листать страницы: перед глазами мелькали портреты, диковинные
машины, скелеты рыб и древних животных. Но паспорта не было… В спешке я и не
заметил, как тонкая темно?зеленая книжечка выскользнула из пухлого синего
тома. Паспорт валялся на полу, у моих ног, – тот самый паспорт, который мама
всегда брала только двумя пальцами, как драгоценность какую?нибудь.
Я поднял паспорт, раскрыл его – ну, ясно, так я и знал!
Дима нарочно сфотографировался в очках, чтобы испортить все дело. Вставил свои
глаза в противные черные рамочки и еще ехидно улыбается сквозь них: вот, мол,
ничего у тебя и не выйдет!
На самом деле Дима вовсе не улыбался, а очень даже напряженно смотрел куда?то
вдаль. Но это я после разглядел.
Я подошел к зеркалу, посмотрел на Димину фотографию, а потом на себя: на
фотографию – и на себя. Лица, конечно, похожи. Но вот очки…
Дима часто называл меня «великим комбинатором». Я еще тогда не читал книжки
про «великого комбинатора» и думал, что это какой?нибудь очень симпатичный,
умный и находчивый человек. Дима называл меня так недаром: ведь я никогда не
унывал больше пяти минут, а на шестой минуте уже находил выход из любого
положения. Так было и на этот раз.
Я вспомнил, что в левом ящике письменного стола лежат мамины очки. На работу
мама ходила без очков и надевала их только по вечерам, когда читала, да еще в
кино захватывала.
«А есть ли какая?нибудь разница между мужскими и женскими очками? – подумал я. 
– Вот сейчас узнаю».
Я достал из письменного ящика гладенький пластмассовый футляр, вынул из него
очки. Они были не в толстой роговой оправе, как Димины, а с тоненьким черным
ободком. Но ведь каждый человек может, например, разбить свои очки и потом
купить другие. Или даже иметь две пары очков: одни домашние, а другие, так
сказать, парадные, выходные. Конечно, может!
Я надел очки на нос, подошел к зеркалу – и увидел какую?то расплывчатую,
бесформенную физиономию. Казалось, что я переглядываюсь сам с собой сквозь
мутное стекло. Как же я буду ходить в этих очках по улице? Но тут я вспомнил,
что мама, отрываясь от книги и желая сделать мне какое?нибудь замечание,
всегда глядела поверх очков. Я сдвинул металлическую дужку на кончик носа и
взглянул на себя поверх тоненьких черных ободков. А потом – на Димину
карточку; на карточку – и на себя. Права была старушка учительница: одно лицо!
Не снимая очков, я помчался вниз. Витька чуть сумку не выронил:
– Ты?ы?..
– Нет, не я. Вовсе не я! Перед тобой девятиклассник, круглый отличник учебы и
дисциплины Дмитрий Котлов. Не веришь? Проверь, пожалуйста!
С этими словами я протянул Витьке паспорт.
– Опять издеваешься? Опя?ять?..
– А что, разве не похож?
– Похож?то похож, но…
– Раз похож – значит, дело в шляпе, – перебил я Нытика. – Пойду в кино под
чужим именем. Понял?
– А я?я?..
– Что ты?
– А я домой, да?..
– Так ведь паспорт у меня один. Был бы у тебя похожий старший брат – и ты бы
пошел в кино. Сам виноват!
– А ты на Димкин паспорт сразу два билета возьми.
– Возьми!.. Билеты не берут, а покупают. Понял? За деньги! А ты свои деньги в
буфете проел. Ведь проел, да? Витька грустно кивнул головой и снова затянул:
– Возьми?и меня… Я только издали посмотрю, как у тебя с билетом получится… И
сразу уйду. Только посмотрю. Возьми?и, Котелок!
Котело?очек!..
Мне стало жалко Нытика: ну разве он виноват, что у него нет старшего брата, а
есть только одна маленькая сестра, да и та на него ни капельки не похожа?
И аппетит у него какой?то ненормальный: вот взял и потратил все деньги на
пончики. Таких людей жалеть надо.

«ПРИГОТОВЬТЕ ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕЧЕК!»

Смотреть все время поверх очков оказалось не так?то легко: глаза очень
уставали. Да и кончику моего носа было как?то но по себе: сперва он только
чесался от металлической дужки, а потом вовсе онемел под тяжестью маминых
очков. Тогда я подтянул дужку к переносице и стал смотреть сквозь стекла.
Все кругом сразу расплылось.
И тут я подумал: "Зачем же так истязать свои глаза и свой собственный нос?
Зачем? Буду надевать очки только, как говорится, при предъявлении документа.
Не мог раньше додуматься!" Я спрятал очки в боковой карман куртки, и все
вокруг опять стало нормальным: люди как люди, деревья как деревья и солнце в
небе как солнце: круглое, золотистое, с ровными, а вовсе не расплывчатыми
краями.
Ноги мои задвигались легче, веселее. И даже так весело, что мы с Витькой
перебежали улицу в неположенном месте. И сразу спину мне защекотал свисток
милиционера.
Обычно в таких случаях мы с Витькой ныряли в первый попавшийся магазин.
Витька и сейчас так сделал. А на меня вдруг напала какая?то необычайная
храбрость. Я быстро посадил очки на кончик носа и вразвалочку, не торопясь,
зашагал к милиционеру.
– Куда ты? Куда?а? – кричал мне из дверей магазина Витька.
Но я уже был на середине улицы.
– В чем дело? – спросил я у милиционера.
– Был бы постарше, мы бы тебе показали, в чем депо!..
– А что именно вы бы мне показали?
– А то именно, что документики бы твои проверили?
– Ах, документы? Пожалуйста!..
Я вытащил паспорт и протянул его милиционеру. Тот козырнул мне и сразу перешел
на «вы». Но от этого «вы» мне легче не стало.
– Так у вас, оказывается, паспорточек имеется?! – почему?то очень обрадовался
милиционер. – Порядок! Вот мы вашу прописочку проверим. Так…
Все нормально. Тогда, будьте любезны, приготовьте пятьдесят копеечек.
Милиционер попался очень обходительный: он так и сыпал уменьшительными
словечками, а себя почему?то величал во множественном числе.
– Что вы просили приготовить? – словно не понял я.
– Пятьдесят копеечек, молодой человек! Бывшую пятерочку, так сказать!
Штрафик вам уплатить придется. Если бы вы каким?нибудь мальчишкой
несознательным были, тогда, понимаете, другой разговор. А то паспорточек
имеете! Взрослый, можно сказать, гражданин. Понимать должны. Так что, будьте
любезны.
Я вспомнил нашего учителя математики. После хорошего ответа у доски он всегда
с удовольствием потирал руки и говорил:
«Получите?ка свою пятерочку». Сейчас положение было совсем другое: пятерочку
надо было не получать, а отдавать.
В кармане у меня лежало всего сорок копеек. Но и их я вовсе не собирался
отдавать этому ласковому милиционеру. Для вида я немного пошарил в карманах и
говорю:
– Вот несчастье: бумажник дома забыл!
– Ага, очень даже понятно, – усмехнулся милиционер. – Правила нарушать вы не
забыли, а бумажник, значит, забыли.
– Значит, забыл…
И зачем меня понесло сюда, на середину улицы? Забыл про свои шестнадцать лет!
Вот удрать бы сейчас. Но удирать было нельзя: паспорт был в руках у
милиционера. Он разглядывал его так внимательно, словно хотел наизусть выучить
все, что было выведено на водяных знаках густой черной тушью.
А в это самое время пешеходы у него за спиной перебегали улицу, где хотели.
«Хоть бы спасибо сказали! – со злостью думал я. – А то бегут – и никакого
внимания!» Вид у меня, наверно, был очень расстроенный, потому что милиционер
поспешил меня успокоить:
– Не беспокойтесь, молодой человек. Мы вам повесточку домой подошлем. Тогда
уж, правда, побольше заплатить придется. Но ничего не поделаешь, раз бумажник
забыли. Вот и ваш адресочек сейчас перепишу.
И он переписал мой «адресочек» в какой?то растрепанный блокнот, состоявший из
отдельных листиков. Потом протянул мне паспорт, снова козырнул и зашагал себе
как ни в чем не бывало посредине улицы.
А я вернулся на тротуар.
– Ну что? О чем ты с ним разговаривал? – набросился на меня Витька.
– «О чем, о чем»! – огрызнулся я в ответ. – Хорошо вам, молокососам, без
паспорта!..

ПОПАЛСЯ!

В кассе остались только самые дорогие билеты. Значит, нужно было ждать, пока
начнется очередной сеанс и кассирша начнет продавать билеты на следующий. А
ведь до этого она еще закроет свое окошко и будет минут двадцать стучать
деревянным штампиком по синей билетной книжке, словно азбуку Морзе выстукивать.
В нашем распоряжении было часа полтора. Что же делать?
Я сразу вспомнил про взрослую читальню. Она была совсем рядом, на углу, но
попасть туда я раньше никак не мог: записывали только по паспорту. «Вот пойду
сейчас и попрошу книжку про великого комбинатора. Надо же узнать в конце
концов, с кем сравнивает меня Дима!» Я много раз слышал, как Димины приятели
читали эту книжку вслух и хохотали так, что однажды даже дворничиха снизу
пришла: «Надо, молодые люди, и совесть знать!» А мне бывало не до смеха: меня
каждый раз выставляли в другую комнату. Я, конечно, прилипал ухом к замочной
скважине, но из?за их дурацкого хохота ничего толком не мог понять. Чаще всего
Димины приятели читали главу про какой?то шахматный турнир. Дима ее прямо всю
наизусть знал.
«Сейчас вот и про турнир почитаю и вообще посмотрю, что уж там такого
смешного», – думал я, с трудом открывая тяжелую дверь читальни, всю увешанную
объявлениями о разных читательских конференциях и обсуждениях.
– А я?я?.. – заныл Витька. – Ты будешь смеяться, а я буду здесь ходить как
дурак. Да?а?..
– Если можешь, ходи как умный. Мне не жалко.
– Сам ты уж больно умный. Хи?итрый ты! Вот!.. – Витька опустил голову и
обиженно заколесил по прохладному и темному вестибюлю.
– Можешь объявления почитать! Тоже интересно! – крикнул я ему уже сверху.
И тут меня кто?то схватил за руку.
– Вы что, молодой человек, на бульвар пришли? Седая полная женщина в синем
халате была очень возмущена, вся покраснела и даже руками размахивала, а
говорила еле слышным шепотом.
Мне, между прочим, всегда казалось, что у библиотекарш какие?то особые
голосовые связки. «Это у них чисто профессиональное, – объяснил мне как?то
Дима. – Знаешь, от вечной темноты можно ослепнуть, а от вечной тишины –
потерять половину своего голоса».
– И вообще мы детей не обслуживаем, – произнесла библиотекарша так тихо,
словно рядом спал тяжелобольной человек и она очень боялась его разбудить.
– Мы только по паспорту записываем.
– Вот и прекрасно! – шепотом воскликнул я. – Нечего здесь всяким
несовершеннолетним слоняться. Пожалуйста!..
Я протянул паспорт – и вдруг мне показалось, что на библиотекарше не синий
халат, а синяя милицейская форма и что в руке у нее не толстый граненый
карандаш, а полосатый орудовский жезл. Точь?в?точь как мой ласковый знакомый
милиционер, только шепотом, она сказала:
– Так у вас, оказывается, паспорт есть? А вести себя в читальне не научились?
Были бы вы каким?нибудь там шестиклассником, тогда другое дело.
А то – взрослый человек!
Библиотекарша обвела меня сердитым взглядом, как говорится, с головы до ног, и
вдруг какая?то жалость появилась у нее в глазах. Казалось, она хотела сказать:
«И какой же ты маленький для своего возраста! И какой же ты щупленький!» –
Ладно уж, запишу вас, так и быть.
Она направилась к своему столику, по краям которого стояли длинные узкие ящики
с карточками. И тут я с ужасом вспомнил, что ведь Дима давно уже записан в
этой самой читальне.
– Не надо меня записывать, – схватил я библиотекаршу прямо за синий рукав.
– Не надо… Я уже и так… давно к вам хожу…
– Где же ваш читательский билет?
– Билет?.. Ах, билет?! Билет я дома забыл.
– Тогда придется паспорт в залог оставить.
– Конечно! – обрадовался я, нацепляя на нос мамины очки. – Возьмите себе на
здоровье!
Библиотекарша удивленно подняла на меня глаза, но ничего не сказала.
– Мне бы «Двенадцать стульев», – попросил я уж таким тихим шепотом, что она
даже и не расслышала толком.
– Стулья? Да, да, стулья для читателей имеются, конечно. Пожалуйста, садитесь, 
– сказала она, все так же жалостливо разглядывая меня. – Садитесь. Вы что?то
слегка побледнели.
Да, я, конечно, побледнел, когда она заговорила про читательский билет. Но
теперь уж опасность миновала.
Седая библиотекарша была похожа на старую добрую учительницу, и ей, наверно,
очень трудно было сердиться.
– Мне бы книжку «Двенадцать стульев»… Книжку… – уже громче попросил я.
Она довольно ловко для своих лет поднялась по деревянной приставной лестнице и
с трудом вытащила потрепанную книжку, плотно зажатую соседними томами. Книжный
ряд тут же сомкнулся, и даже никакой щелочки не осталось.
Библиотекарша медленно погладила потрепанную книжку, потом погладила корешки
других книг, будто утешая их: «Ничего, мол, ваша соседка скоро вернется на
свое место». Спускалась она с лестницы гораздо медленней, чем поднималась,
нежно прижимая книжку к груди.
Книга эта сразу, уже одним своим видом, мне очень поправилась. Я любил
зачитанные книжки с пожелтевшими страницами и зубчатыми, потрепанными краями.
У таких книг даже запах какой?то особенный: понюхаешь – и сразу читать
захочется.
Я вошел в читальный зал, весь уставленный очень солидными и важными столами. Я
еще ни разу в жизни нигде не заседал, но мне всегда казалось, что именно за
такими вот длинными столами происходят всякие длинные и скучные заседания,
против которых статьи в газетах помещают. В зале была мертвая тишина. И только
сами книги, которые чувствовали себя здесь полными хозяевами, чуть?чуть
нарушали ее: они осторожно переговаривались, шелестя страницами. Все сидели с
опущенными головами, словно провинились в чем?нибудь.
Я пошел к самому дальнему столу, за которым сидел один только человек –
пожилой, лысый дядя. На улице стоял конец апреля, а дядя был в белых
полотняных брюках и белой рубашке с отложным воротником. Словом, одет он был
до того по?летнему, что мне показалось, будто в читальном зале очень жарко и
душно. На столе возле пего лежали белая панама и палка с толстой гнутой ручкой.
Читая журнал, лысый дядя все время улыбался и согласно покачивал головой.
Я стал перелистывать «Двенадцать стульев» и вскоре понял, что Дима сравнивает
меня с самым настоящим жуликом. «Ну ладно! – подумал я. – Вот прочту побольше
книг и найду, с кем тебя самого сравнить!.. Найду какого?нибудь злодея!» Но
вскоре я перестал злиться и начал потихоньку хихикать, что почему?то доставило
лысому дяде большую радость. Можно было подумать, что он вместе со мной читает
книгу и ему тоже очень смешно.
Наконец я добрался до главы о шахматном турнире и уж захохотал прямо во все
горло. В дверях сразу появилась старая библиотекарша. Вид у нее был такой,
словно в доме начался пожар и пламя уже пожирало самые ценные книги.
– Что вы делаете? Как вы себя ведете!..
За меня библиотекарше ответил лысый дядя:
– Ничего особенного. Просто молодой человек очень заразительно смеется, а смех
– ото те же витамины. Послушайте, как он хохочет. Нам с вами так уж не
похохотать!
– Но хохотать надо про себя! – возразила она.
– Нет, вы послушайте только, что здесь написано! – воскликнул я, думая
рассмешить библиотекаршу. – Здесь написано: «Великий комбинатор играл в
шахматы второй раз в жизни…» Всего второй раз! А полез сражаться на тридцати
досках!..
– Ну и что? – преспокойно спросила библиотекарша. – Это вовсе не значит, что
можно безобразничать в читальном зале. Смейтесь, пожалуйста, про себя.
Иначе я вас просто выведу отсюда.
– Не дают развернуться молодому организму, – вздохнул добрый лысый дядя.
А я продолжал читать про шахматный турнир. Я, честно говоря, не очень?то
понимал, как это можно «хохотать про себя». Но все же старался: зажимал рот
рукой, фыркал то в рукав, то в носовой платок, а то прямо в книжку.
Глава о турнире с каждой строчкой становилась все смешнее. Когда, наконец,
«великий комбинатор» проиграл двадцать девять партий из тридцати возможных,
мне очень захотелось прочитать эту главу Витьке Бородкину. «Ходит сейчас один
по вестибюлю, читает объявления, – с жалостью подумал я. – Небось уж все их
наизусть выучил!» Витька хоть и был нытиком, но мы с ним все?таки родились в
одном доме, «дружили, как говорила мама, буквально с пеленок» и всю жизнь за
одной партой сидели.
Да и вообще я очень любил пересказывать своим приятелям и папе с мамой фильмы,
которые мне нравились, и книжки любил перечитывать вслух. Читая, я все время
предупреждал:
«Ох, сейчас страшно будет!.. Ох, сейчас смешно будет!..» И если мои слушатели
и правда волновались или смеялись, я получал огромное удовольствие. Мама
говорила, что это «непроизводительная трата времени»:
«Лучше бы сам что?нибудь новенькое почитал». А папа не соглашался с мамой и
говорил, что в моем характере понемножку «торжествует общественное начало».
В общем, мне очень захотелось почитать Витьке главу из «Двенадцати стульев».
Но как это сделать? Как вынести книгу в вестибюль?
План созрел довольно быстро: засуну «Двенадцать стульев» в штаны, под ремень,
и выйду, как будто для того, чтобы попить газированной воды. Пить мне и правда
хотелось. Все было просто. Но как только я начинал засовывать эти «Двенадцать
стульев» под ремень, лысый дядя поднимал на меня свои добрые глаза, а мне
приходилось нежно прижимать книжку к груди, как это делала старая
библиотекарша. Лысый дядя умилялся чуть не до слез:
– Ах, до чего наша молодежь любит литературу! Когда же наконец он углубился в
свой старый журнал и на несколько минут оставил меня в покое, оказалось, что
надо расстегнуть пояс, потому что «Двенадцать стульев» в брюки не лезут. Для
маскировки я вытащил рубашку из брюк – и тут добрый дядя вновь с любовью
взглянул на меня. Заметив некоторое изменение в моем туалете, он очень удивился.
– Как?то жарко, знаете. Душно… – объявил я и стал обмахиваться краем рубашки,
вытащенной из брюк.
– Температура вполне терпимая. И даже прохладно, я бы сказал. Но, может быть,
вам не по себе, молодой человек?
Добрый дядя перегнулся через стол и схватил меня за кисть руки. Но пульс у
меня оказался абсолютно нормальным.
– Да нет, ерунда, – тихонько вырывался я. – Сейчас все пройдет.
– Не говорите так, не говорите. Сердце – очень загадочный механизм. От него
можно ждать всяких сюрпризов и неожиданностей. Вот я – врач, а и то не
поручусь за свой двигатель внутреннего сгорания. – Он похлопал себя по груди. 
– Так что понюхайте немного нашатыря.
Он достал из потайного кармашка брюк маленький пузырек и, перегнувшись через
стол, поднес его к моему носу. Пузырек был вонючий, но пришлось нюхать.
Два раза чихнув, я почувствовал заметное облегчение, заправил рубашку обратно
в брюки, а добрый дядя посоветовал мне:
– Если еще когда?нибудь почувствуете духоту, охлаждайте прежде всего голову, а
не живот. И дышите поглубже. Я обещал всегда действовать именно таким образом.
Еще некоторое время добрый дядя ворчал по поводу излишней перегрузки учащихся
домашними заданиями, огорчался, что я так рано испортил свое зрение и уже
вынужден носить очки. Но вот наконец он взглянул на часы, сказал: «Мне пора!»
– и направился к выходу.
Теперь уж ничто не могло помешать мне. Я запихнул книжку в брюки, под пояс, и
тоже пошел к двери. Я старался идти как можно уверенней, но шаг у меня
получался каким?то напряженным, деревянным. «Двенадцать стульев» неприятно
щекотали живот и все время грозили вывалиться наружу.
Увидев меня, старая библиотекарша привстала и наклонилась над столиком:
– Вы куда же собрались, молодой человек?
Согласно паспорту я за один день постарел сразу на три года, но никогда еще
мне так часто не напоминали о моей молодости: все – и милиционер, и добрый
дядя, и старая библиотекарша – назвали меня «молодым человеком». А раньше меня
называли просто мальчиком, без всякой добавки «молодой».
– Попить что?то захотелось, – объяснил я библиотекарше.
– Попить? Так у нас ведь графин на каждом столе.
– Ах, графин? А я что?то не заметил… Мне, знаете, газированной воды захотелось.
С сиропом…
– А книжку вы в читальном зале оставили?
Я хотел было сказать: «Да, конечно, оставил!», но сама книга не дала мне
соврать – она вдруг стремительно нырнула в левую штанину моих брюк. Я
вскрикнул, согнул ногу в колене, как аист, и схватился за штанину.
Разговаривали мы все время шепотом, а вскрикнул я полным голосом, так что
библиотекарша от неожиданности вздрогнула и схватилась за край стола. Так мы
оба и вцепились руками: я – в штанину, а она – в стол.
– Что с вами, молодой человек?
– Судорога ногу свела…
– Судорога? Странно! А почему у вас брючина так раздулась?
– Опухоль. Нога, что ли, опухла…
– А вот я вам сейчас разотру ногу – и судорога пройдет. – Библиотекарша
подошла ко мне. – Да вы не стесняйтесь: у меня уж внуки такие, как вы.
– Не трогайте! Не трогайте мою ногу, – зашептал я. – Там воспаление…
– Воспаление хитрости, как говорит моя маленькая внучка. – С этими словами
библиотекарша вытащила книгу из моей левой штанины и потрясла ею в воздухе.
– Вы хотели похитить книгу, источник знаний?! – воскликнула она.
– Я не хотел похитить… Я только Витьке показать… Вынести на минутку – и сразу
обратно…
– Сейчас вот занесу вашу фамилию в наш «черный список врагов книги» – и больше
сюда но показывайтесь. На порог вас не пустим!..
Она достала из ящика мою темно?зеленую книжечку, переписала все данные о
бедном Диме в свой «черный список» и буквально швырнула паспорт на край стола.
А я молча взял его и поплелся вниз…
Витька все еще петлял по вестибюлю. Заметив меня, он испугался:
– Что случилось, а?
– Молчи, Нытик несчастный! Все из?за тебя… Из?за тебя нашего Диму больше
никогда не пустят в читальню. Никогда!.. И он умрет необразованным человеком!
Понял?

ОДИН НА ДВОИХ

В очереди у кассы я оказался самым первым – так что мог даже опираться на
маленький деревянный подоконничек. Само стеклянное окошко было еще закрыто,
сквозь щелку пробивался желтый электрический свет, и было слышно, как кассирша
штампует билеты.
С другой стороны на деревянный подоконничек опирался еще и милиционер,
следивший за порядком. Он был не похож на того милиционера, который переписал
в растрепанный блокнот мой «адресочек»: этот был гораздо нарядней – весь
какой?то начищенный и выглаженный.
Милиционер был очень вежлив и внимателен к людям, стоявшим в очереди за моей
спиной.
– Очень прошу вас, товарищи, прижмитесь к стене. Вам же удобнее будет: никто
не заденет, не толканет (он именно так и сказал – «не толканет»). И не
волнуйте себя, пожалуйста. Билетов много, всем достанется.
Но я уже давно заметил, что даже самые воспитанные и вежливые люди как?то
недоверчиво относятся к нам, к мальчишкам. Словно мы обязательно должны
сделать что?нибудь плохое.
– Чего ты здесь разлегся? – совсем другим голосом, будто в нем сидело два
разных человека, сказал мне милиционер. – Все равно билетов не получишь.
Услышав эти слова, Витька, прятавшийся где?то в уголке возле автомата, очень
обрадовался и даже глупо заулыбался: вот, дескать, ничего у тебя не получится.
Сейчас вместе домой пойдем!
Я поверх маминых очков взглянул на милиционера, потом с презрением – на
Витьку, вынул из бокового кармана Димин паспорт и помахал им в воздухе.
– Тогда извиняюсь, – сказал милиционер и зашагал по вестибюлю. – Сейчас будем
кассу открывать, товарищи. Прижмитесь к стеночке, получше прижмитесь.
Милиционер, заложив руки за спину, как победитель, один расхаживал по
вестибюлю, а все прижимались к стенке.
Наконец кассирша убрала фанерную дощечку, закрывавшую окно, и по очереди
пронесся радостный ветерок: «Дают! Дают!..» Очередь ожила, зашевелилась.
Я поверх очков взглянул на кассиршу, которая, как все кассирши кинотеатров,
была усталая, строгая и не глядела на людей, а только – на билеты и деньги.
– Какие у вас самые дешевые? – спросил я, поверх очков изучая разложенные на
столике синие билеты и план зала, в котором еще не было зачеркнуто ни одного
места.
Кассирша подняла на меня глаза (это было очень плохим признаком!) и каким?то
безразличным голосом процедила:
– Есть по двадцать.
Я протянул в окошечко двадцать копеек, запотевших у меня в ладони. А взамен
получил узкий синий билетик на свое самое излюбленное место – в первом ряду
партера.
Когда Витька понял, что домой ему все же придется идти одному, он очень
загрустил:
– Ну во?от. Всегда так получа?ается…
Мы стояли в темном углу, возле автомата. Молодой человек в пиджаке, зеленом,
как скамейки на нашем бульваре, подскочил к телефону, быстро?быстро набрал
номер и заворковал:
– Мусенька, я достал самые лучшие места. Восемнадцатый ряд! Как ты любишь…
Самая серединка.
– Нашел чем хвастаться, – тихо сказал я. – По пятьдесят, наверно. У меня вот
по двадцать – это я понимаю! Витька вздрогнул:
– По двадцать? Ты по двадцать достал? Так, значит, еще двадцать копеек у тебя
осталось? Ведь десять?то ты со вчерашнего дня сэкономил… Чего же ты мне билет
не купил?
– Ой, не догадался!
– Ну да?а, не догада?ался. А еще това?арищ называется. Теперь мне домой идти,
да?а?..
Мне было стыдно перед Нытиком: «И как же я в самом деле не догадался?» – А ты
чего сам молчал? – набросился я с досады на Витьку. – Где ты сам был раньше?
– Я думал, у тебя ничего не вы?ыйдет… Я думал, не полуучится… Да еще по
двадцать копеек… Откуда я знал? Вдруг несчастный Витик оживился:
– Слушай, Котелок, а если тебе еще раз в очередь стать? А? И мне билет
достанешь. Тогда вместе пойдем. А?
– Да как же я второй раз?.. Нельзя.
Витька ничего не ответил, а молча, опустив голову и грустно постукивая себя
портфелем по коленкам, побрел к выходу.
Мне стало жаль бедного Нытика. «И как же я не догадался сразу попросить два
билета? Очень уж внимательно кассирша Димин паспорт разглядывала… Вот я и
растерялся. Но что теперь делать? Не идти же Витьке домой одному. Это нехорошо
будет, не по?товарищески как?то».
И я снова стал в очередь. Но уж не к окошку, а в самый?самый конец. И по всем
правилам, как требовал милиционер, прижался к стене. А еще я прижался и даже
слегка пригнулся для того, чтобы не слишком вылезать вперед и не попадаться на
глаза милиционеру. Но он, прохаживаясь перед очередью, как полководец перед
строем, все же заметил меня:
– Вам что, молодой человек, одного билета мало? Спекулировать собираетесь?
– Н?нет… Я не спекулировать. Я товарищу очередь занял.
– Товарищу? А где ваш товарищ? В Анапу уехал? «При чем тут Анапа? – подумал я. 
– Вот радуется, вот торжествует: думает, припер меня к стенке в прямом и
переносном смысле! А я не поддамся!..» – Товарищ мой в Анапу не ездил. Ему там
делать нечего. Вон он стоит. – Я преспокойно кивнул на Витьку и вышел из
очереди, как бы уступая ему место.
Побледневший от страха
Витик прижался к стене вместо меня.
– И ему тоже шестнадцать стукнуло? – немного растерявшись, спросил милиционер.
– Еще как стукнуло! – бодро соврал я. В самые трудные минуты на меня всегда
находила отчаянная храбрость.
– И какая мелкота пошла! – буркнул милиционер. Он презрительно оглядел
невысокого, а от страха уж совсем съежившегося Нытика.
Проверять у Витьки паспорт милиционер все?таки не стал: побоялся, что опять
осечка выйдет.
Но кассирша?то обязательно потребует паспорт – в этом я был уверен. Голова моя
работала, как говорится, с полным напряжением. А что?то внутри так и подмывало
не сдаваться, добиться своего.
Я незаметно сунул Витику Димин паспорт и шепнул:
– Покажешь кассирше. Только, смотри, не раскрывай, а так, издали помаши.
Ясно?
– Я?ясно, – жалобным шепотом ответил Нытик. Он до тою перетрусил, что ему уж,
наверно, и в кино идти не хотелось.
– А деньги? – вспомнил он. – По одному?то паспорту не дадут. Деньги нужны!
Я сунул ему в руку двадцать копеек.
– Ничего не полу?учится, – промямлил Витька. Честное слово, смотреть на него
было противно. Через каждые две минуты он оборачивался и повторял:
– Вот уви?идишь, ничего не полу?учится…
Я бы с удовольствием вытащил несчастного Нытика из очереди, отобрал у него
паспорт и деньги. Но у меня появился прямо какой?то спортивный интерес: надо
получить еще один билет, обязательно надо!
Чтобы не видеть кислой физиономии Нытика, я отвернулся к двери и стал смотреть
на улицу. А в это время с грузовика в глубокую яму, вырытую на краю тротуара"
осторожно опускали липу с длинными переплетенными корнями и застрявшей в них
землей. Железные пальцы подъемного крана цепко держали дерево за ствол.
"А вот интересно, откуда привезли эту липу? – подумал я. – И где она росла
раньше? Наверно, где?нибудь на краю пестрой полянки. Слушала она себе пение
птиц и не думала, что привезут ее сюда, на шумную улицу, и посадят прямо
напротив кинотеатра. И что каждый вечер под ее раскидистыми ветвями вместо
птичьих песен будут раздаваться одни и те же слова:
«У вас нет лишнего билетика? Лишнего билетика нету?» Мои мысли были прерваны
громким возгласом Нытика:
– Это мой паспорт! Мо?ой!..
Я обернулся и увидел ужасную картину: кассирша привстала со своего места, от
злости чуть не просунула голову в узкое окошко и, потрясая раскрытым Диминым
паспортом, кричала:
– Я по этому паспорту уже продавала билет. Где ты его взял? Говори, где!..
– Это мой паспорт. Мо?ой!.. – бубнил бледный, растерянный Нытик.
– Нет, не твой! Пока владелец не найдется, не отдам документ – и все!..
Увидев, что Димин паспорт в опасности, я бросился к кассе.
– Владелец уже нашелся! Нашелся владелец! Я тут…
– Ах, это ваш? А как же к нему попал?
– Н?не знаю…
– Не знаете? А может, он украл у вас? При слове «украл» милиционер грозно
двинулся к кассе. Нытик съежился. Надо было спасать его!
– Нет, он не украл. Вовсе не украл… – быстро заговорил я, обращаясь то к
кассирше, то к милиционеру. – Он не украл. Это я сам дал ему. Просто так, на
время… Поносить…
– Ах, поносить дали? – еще сильнее возмутилась кассирша. – Так вы свой паспорт
у администратора получите. Вход с улицы, за углом.
Кассирша уселась на свое место.
Вся очередь весьма неодобрительно оглядывала нас с Витькой. А одна ехидная
гражданка, из тех, что всегда вмешиваются в чужие дела, поджала свои тонкие
губы?полоски и спросила:
– У вас, что же, молодой человек, один паспорт на двоих? Очень оригинально!
Я снова навалился на знакомый уж мне деревянный подоконничек.
– Отдайте мой паспорт. Отдайте!
Но кассирша не обращала на меня никакого внимания. Она вновь глядела только на
билеты и деньги да отрывисто повторяла:
– Вам какой ряд? Вам за какую цену?
– Отдайте мой паспорт!
Люди в очереди стали возмущаться и оттирать меня от окошка.
– Не мешайте, молодой человек. Не задерживайте очередь. Вам русским языком
сказано: получите у администратора!..

ПАСПОРТ В ПЛЕНУ

Итак, мой паспорт оказался в плену.
Администратор был взъерошенный, злой человек, который, казалось, не спал
двадцать ночей подряд. Он сидел в маленькой голубой комнатке. В стене, за его
спиной, было проделано полукруглое окошко, закрытое голубой, под цвет комнаты,
фанеркой. В окно то и дело стучали, но администратор не открывал его, а только
пожимал плечами и произносил все время одну и ту же фразу:
«Вот люди! Вот люди!..» Войдя в комнату, я вздрогнул и спрятался за раскрытой
дверыо – так что со стула, стоявшего в уголке, меня не было видно. На этом
самом стуле сидел, опираясь на палку с толстым гнутым наконечником, мой сосед
по читальне – добрый лысый дядя.
Администратор заметил меня, но не обратил никакого внимания. Он пристально
следил за своими пальцами. А пальцы его барабанили по стеклу, лежавшему на
столе и уже треснутому во многих местах. «Добарабанился!» – подумал я.
Лысый дядя между тем говорил:
– Поймите, что ко мне приехал зять из Актюбинска. Я не видел его уже пять лет!
Администратор продолжал барабанить, следя за пальцами, словно боялся сбиться с
мотива.
– Может быть, и ваша дочь скоро выйдет замуж. И у вас тоже будет зять.
– Моя Дочь учится в третьем классе, – буркнул администратор, не поднимая
головы.
– Ну, так она лет через десять выйдет замуж. Стекло стало слегка потрескивать.
– Ну, хорошо, хорошо… Допустим, ваша дочь никогда не выйдет замуж и у вас
вообще не будет зятя.
Допустив это, администратор так хватил кулаком по столу, что стекло разлезлось
в стороны, как по швам, по трем старым трещинам.
– Успокойтесь, пожалуйста, – мягко сказал лысый дядя.
– Да что вы меня успокаиваете, как ребенка! В Москву каждый день приезжают
десять тысяч затьев, и я не могу всех их устроить вместе с тестями на
девятичасовой сеанс. Не могу!.. Зятьев – тысячи, а сеанс – один. Идите сейчас
– на дневной.
– Но мой зять приехал в командировку, и он не может днем.
– А я не могу вечером!
Тут зазвонил телефон. Администратор снял трубку, и лицо у него вдруг стало
милым, приятным, а волосы, казалось, причесались сами собой. «Нет, он,
кажется, прекрасно спит по ночам!» – подумал я.
– Здравствуйте, Лев Петрович, – замурлыкал администратор в самую трубку, точно
боялся, что Лев Петрович его не услышит. – Да. Пожалуйста, пожалуйста… Наши
двери гостеприимно раскрыты для вас. На любой! Конечно, на любой! Да хоть
целый ряд занимайте.
– Значит, у вас все?таки есть билеты на девятичасовой сеанс? – раздался вдруг
дрожащий голос дяди, который в этот момент был не таким уж добрым. – Льву
Петровичу, значит, и без зятя можно, а мне…
Администратор замахал руками: дескать, ладно, получите свои билеты – только
разговаривать не мешайте!
Повесив трубку, он порылся в ящике стола, достал оттуда маленький квадратный
листик, поднял глаза, чтобы найти ручку, и тут, наконец, обратил на меня
внимание:
– А вам что нужно?
Я подошел поближе и увидел, что паспорт мой преспокойно лежит на краю стола.
– У меня вот… отобрали…
Администратор поспешно схватил паспорт и переложил в ящик, точно я мог стащить
его и убежать.
– Паспорт, молодой человек, вы не получите. В школу отошлем!
– Отдайте паспорт… Я больше не буду. Никогда не буду… – угрюмо пообещал я.
Тут лысый дядя, который снова стал добрым, узнал меня и приветливо поднялся ко
мне навстречу.
– А?а, старый знакомый! Какими судьбами? За что арестовали ваш паспорт?
Повернувшись к администратору, он прижал палку к груди и заверил:
– Мальчик не мог сделать ничего плохого.
– Он не мальчик! – зло отчеканил администратор. – Был бы он мальчишкой – тогда
другой разговор. А то ведь вполне взрослый, самостоятельный человек.
Паспорт уже имеет!
Господи, и как же мне надоели эти разговоры: «Был бы он мальчишкой – тогда
другой разговор…» Как я хотел поскорей положить паспорт на место, в восьмой
том Малой советской энциклопедии, и поскорей вернуться в свои милые и
симпатичные тринадцать лет! Как я хотел!.. Но сделать это было не так?то легко.
– Хорошо. Допустим, что он взрослый человек, – продолжал заступаться за меня
добрый дядя. – Но он все же не мог совершить ничего дурного. Я видел недавно,
с каким подлинным упоением читал он книгу. А человек, любящий литературу, не
способен на дурные поступки. Не спо?со?бен! Литература поднимает, возвышает,
очищает… Тут какая?то ошибка. Он не мог сделать плохого.
– Ошибка? Не мог сделать?! – Администратор с жалостью взглянул на лысого дядю:
как, мол, плохо вы разбираетесь в людях. – Да он, если хотите знать, передал
этот паспорт какому?то своему дружку, не достигшему положенных шестнадцати
лет, чтобы тот незаконным путем купил билет в кассе!
Добрый дядя взглянул на меня, как бы спрашивая: «Неужели вы это сделали?» Я
опустил голову. Видя мое смущение, администратор совсем уж разошелся:
– Не получит он свой паспорт. Не получит! Учить их надо!
– Совершенно справедливо, – подхватил добрый дядя. – Надо учить! Вот и давайте
лучше побеседуем с молодым человеком. Может быть, нам удастся убедить его,
перевоспитать.
– Здесь не детский сад! И не исправительная колония! – хмуро возразил
администратор. А я стоял и упрямо повторял:
– Отдайте мой паспорт. Отдайте!..
– С юридической точки зрения, вы не имеете права отбирать у него паспорт.
Вот побеседовать, объяснить, даже в крайнем случае сообщить в школу…
За этот «крайний случай» и ухватился администратор. Перебив доброго дядю, он
сказал:
– Ладно. Хорошо. Паспорт я ему отдам. Но в школу позвоню обязательно!
– А вот мы побеседуем с молодым человеком, обратимся к его совести, – не
отступался добрый дядя. – И тогда, быть может, отпадет необходимость в вашем
звонке.
– У этих сорванцов нет никакой совести! – выходил из себя администратор. – И
ни к чему нам с вами обращаться. Просто ни к чему! Вы – культурный человек,
газеты читаете, наверно. А что там пишут? «Не проходите мимо! Но проходите
мимо!» А вы проходите и даже, можно сказать, пробегаете. Наверно, еще
прикуривать детям на улице даете и билеты у них покупаете по двойной цене.
Знаем мы таких! Читали! Хватит!
– Вот именно: хватит! – поднялся добрый дядя. – Довольно. Вы – сторонник
карательных мер, а я – воспитательных, И мы с вами никогда не договоримся.
Я вот уж второй раз сегодня наблюдаю, как этого молодого человека ругают, но
даже не пытаются побеседовать с ним по?человечески, объяснить…
– Мне некогда тут болтать со всякими сорванцами, – ответил администратор.
– А чем вы так уж заняты, интересно знать? – с ехидством, которого я уж никак
не ожидал от него, спросил добрый дядя. – Билеты Льву Петровичу организуете?
– Уж не вам, по крайней мере!..
Я понял, что ни добрый дядя, ни его зять из Актюбинска сегодня в кино не
попадут. И все из?за меня!
Администратор достал мой паспорт из ящика и, держа его в руке, спросил:
– Так какой номер вашей школы?
Я мог бы, конечно, назвать любой номер. Любой!.. Но я так много хитрил и
обманывал в этот день, что мне вдруг очень захотелось сказать правду. Да и
перед добрым дядей было неудобно: ведь он так верил в возможность моего
исправления! И я назвал номер своей школы, как?то даже не подумав в ту минуту,
что опасность грозит вовсе не мне, а Диме. Ни в чем по повинному Диме!
Администратор с недоверчивой улыбочкой зашелестел страничками Диминого
паспорта. Добрался до прописки и стал изучать ее, чуть не разглядывая на свет.
– Да… По району совпадает. Странно!.. – сказал он. – Завтра же позвоню
директору школы. Учить таких надо! Добрый дядя смотрел на администратора с
жалостью, как на какого?нибудь конченого человека.
– Эх, не верите вы людям! А ведь столько, наверно, разных фильмов видели.
Могли бы уж научиться!..
Не дожидаясь ответа, он вышел из маленькой комнаты, зло постукивая своей
палкой. И совсем даже забыл о билетах на девятичасовой сеанс – вот до чего
рассердился!
А я, спрятав Димин паспорт в боковой карман курточки, тоже поплелся вслед за
ним.
Добрый дядя нарочно шел очень медленно, чтобы я мог догнать его. А когда я
догнал, он остановился и сказал:
– Вот вы, молодой человек, читали сегодня книгу двух блестящих сатириков.
Читали? И вполне законно восторгались ею. А не подумали вы о том, что, будь
эти сатирики сейчас живы и узнай они о вашем сегодняшнем поступке, вы бы
вполне могли стать мишенью для их беспощадного пера. И очень даже удобной
мишенью.
Добрый дядя не знал, что я уж давно сделался такой мишенью: ведь не зря же,
оказывается, Дима сравнивал меня с «великим комбинатором»! Я ничего не
ответил, а только низко опустил голову и поплелся дальше. А он, видно, пожалел
меня и постучал своей палкой, требуя, чтобы я вернулся.
– А вообще?то, молодой человек, запишите телефон одного моего друга по
гимназии и коллеги – специалиста в области желез внутренней секреции. Он
поможет вам… Как бы ото сказать?.. Ну, подрасти немного… Окрепнуть! И в плечах
стать пошире. А то вы несколько хилы для своего возраста. Да?да… несколько
жидковаты…

«ХВАТИТ С НАШЕГО ДИМЫ, ХВАТИТ!..»

Витька ждал меня на улице. Он бродил вдоль кинотеатра, волоча портфель чуть не
по тротуару и печально постукивая им то по одной, то по другой ноге. Вид у
него был самый виноватый.
– Все из?за меня?а? Да?а?.. Я махнул рукой.
– Пошли домой. Там разберемся.
– Домо?ой? А как же билет?
И тут только я вспомнил, что в кармане у меня лежит билет на очередной сеанс.
– В кино я не пойду. Иди сам, если хочешь. Я протянул Витьке билет. Он
осторожно взял его, потом вернул мне. Потом снова взял и стал разглядывать все
печати и штампы, которыми, словно какой?нибудь лиловой татуировкой, был
разукрашен весь билет.
– Не?ет, один я не пойду. Давай продадим лучше. За двадцать копеек сразу купят.
– Продавать?! – набросился я на Витьку. – Как ты сказал: продавать? Нет уж,
хватит! Хватит с нашего Димы на сегодня!
– А при чем тут ваш Дима?
– Очень даже «при чем»! Подумают, что мы спекулируем, задержат, а влетит снова
нашему Диме. Хватит!
Я со злостью разорвал билет на мелкие синие клочочки и, как говорится, развеял
их по ветру.


***

«Бедный Дима! – думал я ночью, ворочаясь с боку на бок, и вздыхал. – Бедный!..»
Дима уже дважды интересовался, почему я не сплю и не получил ли я случайно
двойку. Потом он спросил, не выдал ли я себя где?нибудь за участника
экспедиции в Антарктиду. Дима был уверен, что я способен решительно на всякую
выдумку. Не дождавшись моего ответа, он еле слышно и безмятежно, как младенец,
засопел носом.
Если бы он знал, что его ждет завтра! Пришлют домой штраф – это раз. Не пустят
в читальню – это два. Пожалуются директору школы – это три. Ну, штраф – еще
полбеды. Несколько дней не буду завтракать – мне ведь не привыкать! – и все
уплачу. А как быть с читальней и с директором школы?
Надо завтра все же рассказать Диме. Нет, не завтра, а сейчас же, сию минуту! Я
вскочил с кровати, прошлепал по полу и тихо дотронулся до Диминого плеча.
– Ты не спишь?
Идиотский вопрос! Как будто я не видел, что он спит как убитый. Еще два?три
энергичных толчка – и Дима ожил. Он открыл глаза. И, как всегда бывает со сна,
не сразу понял, где он и что с ним происходит. А потом во всем разобрался и
преспокойно спросил;
– Что? Опять какая?нибудь идея?
Мне и по ночам иногда приходили в голову идеи, наедине с которыми я никогда не
мог оставаться до утра. Я будил Диму и рассказывал ему о своих планах.
Но он их никогда не мог оценить по достоинству, а всегда называл «бредом» или
еще более странно и грубо – «собачьей чушью».
Но сейчас дело было весьма серьезным.
– Димочка, я должен рассказать тебе…
– Завтра, завтра!
Если бы он знал, что будет завтра!..
Шлепая обратно в постель, я думал о том, что носить паспорт в кармане и
считаться совершеннолетним человеком – это, в общем, не такое уж простое дело.
Да, совсем не простое!


***

Директор нашей школы Елена Кирилловна сидела в маленькой комнате за маленьким
столом. С одной стороны был телефон, а с другой – развернутый, словно книжка
на деревянной подставке, календарь. Мне даже показалось странным, что все это,
вместе взятое, называлось не просто скромной комнатушкой, а очень солидно –
кабинетом директора.
Елена Кирилловна была такая же невысокая и полная, как вчерашняя библиотекарша,
такая же седая и такая же полудобрая?полустрогая.
Еще в канцелярии школы, которая была как бы приемной перед кабинетом директора,
я поклялся себе быть твердым, смелым и сознаться во всем до конца. Но как
только Елена Кирилловна подняла на меня свои строгие и немного удивленные
глаза, я сразу понял, что сказать всю правду не смогу ни за что на свете. Я
переступал с ноги на ногу, как журавль в зоопарке, оглядел подоконник, который
был весь уставлен работами наших кружков «Умелые руки», и, наконец, тихо?тихо
спросил:
– Елена Кирилловна, вам еще сегодня не звонили? Она вдруг громко рассмеялась и
почему?то схватилась при этом за сердце.
– Не звонили, говоришь? Да у меня телефон вообще не умолкает. Голосит себе
целый день и разрешения не спрашивает.
Словно желая подтвердить, что Елена Кирилловна говорит правду, телефон бодро
зазвенел. Голос у телефона и в самом деле был слишком громкий для такой
маленькой комнатки.
– Ну вот, легок на помине!
Елена Кирилловна сняла трубку – и сразу помрачнела.
– Нет, нет, обсуждать это по телефону не буду. Чтобы поговорить о своем сыне,
о судьбе сына, вы обязаны найти время и прийти в школу. Обязаны!
«Ну, если она родителей так отчитывает, – подумал я, – то что же будет со мной?
Что будет?!» Рассерженная телефонным разговором, Елена Кирилловна и ко мне уже
обратилась гораздо строже:
– Так о каком звонке ты говоришь?
– Из «Авангарда»…
– Откуда?
– Ну, из кинотеатра…
Елена Кирилловна вновь повеселела.
– Разве директоров стали приглашать на новые фильмы? Это бы неплохо было! А то
в очереди не достоишься.
Я через силу заулыбался, показывая, как это было бы хорошо, если б директоров
школ прямо по телефону приглашали в кино. Но улыбался я недолго.
– Что же мне должны были сообщить из «Авангарда»? – снова строго, по?деловому
спросила Елена Кирилловна.
– Про моего старшего брата. Про Диму Котлова…
– Это из десятого "А"? Знаю. Хороший у тебя брат.
– Он?то сам по себе хороший… – залепетал я. – А получилось с ним нехорошо. То
есть не с ним… а с одним другим человеком… Понимаете?
– Ничего не понимаю.
– Ну в общем, вам скажут, что Дима передал свой паспорт одному своему другу,
чтобы тот тоже купил билет…
– А разве у нас билеты стали по паспортам продавать? Вот что значит редко в
кино ходить, – совсем от жизни отстала.
– Да нет, – успокоил я Елену Кирилловну. – Это не всем. А только нам, кому еще
шестнадцати лет не исполнилось. Понимаете?..
Елена Кирилловна задумчиво подперла подбородок кулаком, а пальцами другой руки
стала барабанить по стеклу, лежавшему на столе. Но только барабанила она не
так зло, как администратор в «Авангарде», а очень легко и еле слышно, словно и
пальцы ее вместе с головой тоже о чем?то задумались, что?то соображали.
– Та?ак… Начинаю понимать, – медленно сказала Елена Кирилловна. – Неужели Дима
Котлов мог пойти на такой поступок?
– Нет, он не мог пойти! И не пошел! И никогда не пойдет!.. Честное слово,
никогда не пойдет! – стал я горячо защищать бедного Диму. – Это был не наш
Дима… А совсем другой мальчик из нашей школы…
– Разве в нашей школе есть еще один Дима Котлов? – удивилась Елена Кирилловна. 
– Котлов… редкая фамилия!
– Не знаю… Наверно, больше нету… А того, другого мальчика, который паспорт
передавал, совсем не Димой звали.
– Не Димой? Но как же к этому другому мальчику из нашей школы попал Димин
паспорт? Украл он его, что ли?
– Нет, нет, он не украл. Не украл! Он просто взял на время… Поносить…
– Чужой паспорт? И Дима об этом знал?
– Нет, он ничего не знал!
– А ты?
– Я?.. Тоже не знал… то есть я догадывался… Но только так… слегка…
Совсем немножко догадывался. Понимаете?
– Хочу понять. – Елена Кирилловна подперла подбородок сразу обоими кулаками. –
Значит, один мальчик, как ты говоришь, не украл, а просто взял без спросу
поносить Димин паспорт. Ходил с ним по городу, купил по нему билет в кино да
еще передал его своему товарищу.
– Ну да! – обрадовался я. – Все правильно! Вы все поняли!
Елена Кирилловна взглянула на меня так, что я сразу перестал радоваться.
– А кто же, интересно узнать, этот великий изобретатель?
– Один мальчик…
– Твой товарищ?
– Нет, он не мой товарищ… Он мой знакомый. Но но товарищ… То есть чей?нибудь
он, может быть, и товарищ… А для меня – просто знакомый… И все…
– Так надо же немедленно сообщить об этом твоем «не совсем товарище» в милицию:
он, может быть, и сейчас ходит по городу с чужим паспортом и творит неизвестно
что!
Елена Кирилловна уже дотронулась до телефонной трубки, но я, наверно, так
изменился в лице, что рука ее вздрогнула и соскочила с телефона.
– Не надо звонить в милицию… – тихо сказал я. – Не надо. Он ведь уже не ходит с
паспортом. Этот мальчик… Он уже вернул его на место. И паспорт лежит себе
преспокойненько в шкафу. Честное слово, положил обратно.
– А ты откуда знаешь?
– Я видел…
– Видел? И почему же не схватил, не задержал его – нечестного человека, который
причинил такую неприятность твоему брату?
– Я не успел схватить. То есть я схватил, а он сразу взял и вырвался… – И для
большей убедительности я добавил: – Чуть рукав его у меня в кулаке не остался!
– Здорово ты схватил! А кто же все?таки этот таинственный мальчик?
Я опустил голову и снова стал по?журавлиному переминаться с ноги на ногу.
«Хоть бы телефон позвонил, что ли?» – с тоской думал я. Но, всегда такой
голосистый, телефон тут, как нарочно, умолк. Настроение у меня было плохое.
Ведь я шел к директору, чтобы сказать правду, а получилось так, что еще сильней
заврался и окончательно все запутал.
Елена Кирилловна вдруг улыбнулась и показала сразу все свои красивые белые зубы.
– Ты не хочешь выдавать товарища? Правильно. Не выдавай. Приходи с ним вместе
ко мне. Я буду здесь часов до семи вечера. И мы оба с ним потолкуем.
Хорошо потолкуем, чтобы он все понял… А то ведь еще и не до того додумается!
Надо его вовремя остановить. Как ты думаешь?
– А он уже сам остановился! – стал я убеждать Елену Кирилловну, для чего?то
приподнимаясь на цыпочки и прижимая руки к груди. – Он уже все давно понял!
И сам остановился… Он ведь хороший… Ну, неплохой парень… И он больше не будет
додумываться до плохого, а только до одного хорошего!..
– Он тебе обещал, что ли?
– Ну да! Честное пионерское дал!
– Отлично. И все?таки вы с ним приходите ко мне. Сегодня же приходите.
Договорились, Сева? Я буду ждать вас. До семи часов вечера.

РОВНО В СЕМЬ

В тот же день одна наша соседка очень удивлялась на кухне:
– Что это случилось с нашим Севооборотом? (Так «остроумно» – Севооборотом, а
иногда даже Севообормотом – звал меня соседкин муж, известный всему дому шутник,
который очень хвастался своим агрономическим образованием.) Что случилось с
нашим Севочкой? Раньше он, если замечали, никогда не ходил открывать парадную
дверь – хоть до утра звони, хоть руками стучи, хоть ногами колоти! А сегодня
на каждый звонок выскакивает. Светопреставление!
Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что сегодня обязательно
должны принести штрафную повестку, а она ни в косм случае не должна была
попасть в руки к Диме или вообще к кому?нибудь, кроме меня.
«Вот бы Дима ушел сейчас из дому!» – мечтал я. Но Дима, кажется, вовсе не
собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал какую?то шахматную
задачу. Перед ним, на самой большой подушке, до которой мама и дотрагиваться
запрещала, лежал раскрытый на последней странице номер «Огонька» и шахматная
доска, в одном уголке которой одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил
волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он
доскребется в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как
назло, не решалась. «А вот мы так пойдем, – бормотал себе под нос Дима. – А
вот если мы так попробуем?..» Каждый раз, возвращаясь в комнату после
очередного открывания дверей, я, словно невзначай, сообщал:
– Говорят, на улице погода просто замечательная!
– Вот ты пойди и погуляй, – не отрываясь от доски, советовал мне Дима.
«Сам пойди погуляй!» – про себя огрызался я. И продолжал вслух:
– А вот сейчас Петр Ефимович пришел. Говорит, скворцы уже прилетели и все
почки за одну ночь полопались. Два часа, говорит, по улицам бродил, невзирая
на ревматизм.
– Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.
Но я не сдавался:
– Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за
ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила – и забыла купить: такой
воздух на улице. Прямо опьяняющий!
На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего трехлетнего Борьки
подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чем свет стоит ругала
«торговую сеть». Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил
подушку и подбросил ее под самый потолок (видела бы это мама!).
– Эврика! Эврика!.. Упорство горы сокрушает! Он побежал в коридор, к телефону,
чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной «сокрушенной горе». И как раз
в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь.
Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Все!
Конец! Попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон?мужчина с той
особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а
деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона,
а почтальон держал в руке повестку – небольшую, желтенькую и очень ехидную.
– Это мне, это мне, – зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. –
Давайте я распишусь.
И быстро?быстро расписался в каком?то разлинованном журнальчике на глазах у
растерявшегося почтальона.
Но тут вмешалась наша соседка – жена знаменитого шутника с высшим
агрономическим образованием по имени Виктория Владимировна.
– Кому здесь почта? – поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.
Я замахал повесткой:
– Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.
– Да, гражданину Клячину, – охотно подтвердил почтальон.
– Не Клячину, а КлячинУ, – поправила соседка: она очень не хотела сознаваться,
что ее фамилия произошла от такого некрасивого слова – «кляча». И вдруг,
сообразив, в чем дело, она закричала: – Так это же нам!
Посылка!.. Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха,
а он схватил их и держит в руке. – Она выхватила у меня повестку, чуть не
разорвав ее при этом на мелкие клочки. – Теперь мне все ясно!
Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идет уже вторые сутки.
И куда девалась позавчерашняя вечерка!..
– Она по воскресеньям не выходит! – только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся
в комнате.
Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, а она отвечала ему:
– Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне
интеллигентный молодой человек.
Вслед за этим «молодой интеллигент» появился в комнате и поплотней прикрыл
дверь, что значило: «Жди серьезного разговора!» – Зачем ты схватил повестку?.. 
– начал Дима.
– Я думал, что это нам…
– Как же ты мог «думать», когда там по?русски написано: «Клячину»?
– А что я, обязан все слова от начала до конца читать, что ли? Я посмотрел на
первую букву и на последнюю, вижу – "К" и "У". Я и подумал, что «Котлову».
– Оригинальный метод чтения, – съехидничал Дима. – Ты, может, скоро будешь в
каждом слове только одну первую букву читать! Замечательная получится
рационализация: скоростное чтение!
Я отбивался очень вяло, потому что, честно говоря, мне за эти два дня
смертельно надоело врать. Я старался выпутаться из всего этого вранья, но одна
ложь незаметно цеплялась за другую, одна выдумка тянула за собой еще десять. И
я ничего не мог поделать.
– Ты безнадежный человек, – сообщил мне в конце нашей беседы Дима. – Надоело с
тобой разговаривать. Пойду в читальню.
Час от часу не легче! Шутка сказать: пойдет в читальню! Да кто его туда пустит?!
Я схватил Диму за руку.
– Зачем тебе идти в читальню? Что там интересного? И потом, ты же устал…
Вон каков бледный! Пойди лучше в Сокольники, на выставку собак. Там знаешь
какая выставка! Говорят, есть такие страшные псы, что собака Баскервилей по
сравнению с ними просто жалкий щенок.
Дима только плечами пожал.
– А вот в парке культуры, между прочим, открыли выставку женского платья, –
сообщил я. – Сам по радио слышал…
Брат посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
Что было делать? Как задержать Диму хоть на пятнадцать минут? А потом, я знал,
придет с работы папа, начнется разговор о международных событиях – и Дима сам
забудет про читальню.
Я взглянул на наши стенные часы с пожелтевшим от старости циферблатом и снова
схватил Диму за рукав.
– Ой, сейчас ведь будут «Последние известия»! И сводка погоды на завтра. А вы
завтра как раз на массовку собираетесь. Значит, надо послушать!
– Сам послушай, а потом мне расскажешь.
– Я могу чего?нибудь не расслышать… или забыть! Ведь ты же сам говорил, что я
безнадежный человек. Вот!
– Да, на тебя надежда плохая, – согласился Дима и присел на диван.
Замысловатая старинная стрелка с резными тоненькими прожилками и заржавленными
бугорками приближалась к семи. Вот уж и голос диктора, словно напоминая мне о
чем?то важном, предупредил: «Товарищи, проверьте ваши часы!» Радио на миг
замолчало, потом из репродуктора стали падать такие знакомые глухие удары…
И тут я вскочил со стула. Семь часов!.. Без одной минуты семь! Меня ждет Елена
Кирилловна. Вот сейчас она тоже проворит по радио часы и уйдет из маленькой
комнаты, которая так солидно именуется «кабинетом директора». Я пулей помчался
в коридор. Слава богу, телефон был свободен. Возле него на желтом ботиночном
шнурке косо висела телефонная книга. Я отыскал букву "Ш", потом слово «Школа»,
потом среди сотен школьных номеров – номер своей школы и набрал его дрожащей
рукой.
– Елена Кирилловна? Это я, Сева Котлов…
– Почему же не пришел твой товарищ? Этот таинственный мальчик…
– Он приходил! Приходил, Елена Кирилловна. И вы видели его… Утром, помните? И
он уже все понял. Честное слово!
Елена Кирилловна строго сказала, чтобы этот мальчик, то есть я сам, завтра еще
раз зашел к ней для очень серьезного разговора. Она так сказала… Но я не
испугался! Я даже обрадовался. Да, да, обрадовался! Мне вдруг показалось,
будто с плеч у меня свалилось что?то очень тяжелое, такое тяжелое, что даже
пол под ногами слегка покачнулся.
– Ладно, Елена Кирилловна. Конечно! Он… то есть я… Обязательно зайду!..
Соседка с кухни крикнула, что «если с таким остервенением вешать трубку, так
рычаг скоро отлетит и окажется на полу». Но я ничего не ответил соседке. Я
легко и весело зашагал в комнату, хотя разговор мне там предстоял совсем не
легкий и, уж конечно, не веселый…


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ТАЙНЫЙ СИГНАЛ БАРАБАНЩИКА», ИЛИ КАК Я ВЕЛ ДНЕВНИК

10 ноября 1957 года

Вчера вечером, когда я слонялся без дела по коридору, мама сказала:
– Займись?ка лучше дневником. Это очень хорошее дело! Каждый день записывай в
тетрадку все самое важное. А когда?нибудь, через много?много лет, тебе будет
очень интересно прочитать ее своим детям или даже внукам и вспомнить, как ты
был маленьким.
– Не маленьким, а школьником среднего возраста! – поправил я маму. – Так ведь
и в книгах пишут: «Для среднего школьного возраста».
– Ну, пусть так, – согласилась мама. – Только пиши о себе всю правду, ничего
не сочиняй. А то тебе же самому будет неинтересно читать свой дневник, если в
нем будет неправда.
– Через много?много лет я уж забуду, правда это была или неправда…
– Ничего ты не забудешь: детство никогда не забывается.
Ну, маме это, конечно, виднее!
Доставая из ящика чистую тетрадку, я думал: «А может быть, я стану не просто
взрослым, а каким?нибудь знаменитым человеком? Все люди сразу захотят узнать
разные подробности о моем детстве. И вот эта самая тетрадка в клеточку им
поможет. Тогда уж она будет храниться не в моем сломанном ящике, который можно
открывать только щипцами да плоскогубцами (голыми руками его не возьмешь!), а
где?нибудь в музее, под стеклом».
Для начала я изрисовал всю обложку и края первой страницы человеческими
головками, фигурками животных, хвостатыми росписями. Первую фразу я начинал
три раза и три раза нарочно зачеркивал: я знал, что так именно поступают со
своими рукописями всякие знаменитые писатели и поэты.
Но что делать дальше, я не знал. Тогда я пошел в библиотеку и набрал много
толстых и тонких книг. Это были дневники известных людей: путешественников,
ученых, писателей… Они все очень подробно описывали в дневниках свою жизнь и
жизнь ближайших родственников. Прямо изо дня в день: и кто что сделал, и кто
что подумал, и кто что кому сказал. Они и природу описывали, и все свои мысли,
и настроения. И я так буду делать.
Потом я почитал Димин дневник, который лежит в нашем книжном шкафу. Ну, Дима
пишет главным образом о книгах, которые он прочитал, и о международных
событиях, и о своей общественной работе. Мне кажется, это не очень интересно
записывать. О международных делах можно будет потом, через много?много лет
узнать из газет или журналов. А в дневнике уж лучше писать о собственной жизни.
Я попросил всех наших домашних – и маму, и папу, и брата Диму – помогать мне,
проверять иногда мой дневник. И сразу приступил к делу: сделал в тетрадке эту
самую первую запись.

11 ноября

Сегодня, ровно в 10 часов 20 минут утра, мне в голову пришла гениальная идея:
посадить Лельке Мухиной в парту живого ежа! То есть я не сразу дошел до этого.
Сперва я хотел сунуть ей живого ужа.
Это случилось опять на уроке немецкого языка, у той же самой Анны Рудольфовны.
Лелька зачем?то полезла в парту. А там лежала мокрая тряпка, которой доску
вытирают. Лелька со страху так заорала, что из соседнего класса прибежали две
девчонки узнать, не случился ли с кем?нибудь приступ аппендицита?
Потом Анна Рудольфовна целых пол?урока объясняла нам, что трусость – это очень
плохое человеческое качество. И что Бетховен в своем музыкальном произведении
«Эгмонт» как раз воспевал смелость, а трусость никогда и никто на свете не
воспевал. Все это Анна Рудольфовна объясняла нам на немецком языке, чтобы
«приучить нас к разговорной речи». Но так как мы к разговорной речи еще не
приучились, она почти каждую фразу со вздохом переводила на русский язык.
Так прошло пол?урока – и меня не спросили!
Тогда я и подумал: как же завизжит Лелька, если сунуть ей в парту не какую?то
мокрую тряпку, а самого настоящего живого ужа! «Надо, – решил я, – сперва
вынуть чернильницу».
Сидит?сидит Лелька на уроке – и вдруг через кругленькое отверстие в парте
появляется змея. То есть это Лелька будет так думать, что змея, а на самом
деле это будет обыкновенный уж из нашего с Витиком?Нытиком живого уголка.
Тут уж Анне Рудольфовне придется читать лекцию о смелости не меньше урока.
А может, и переменку прихватит!
Но потом я подумал: если сунуть ужа в начале большой перемены, когда все
убегают из класса, он за двадцать минут может преспокойно уползти и не
появиться в круглом отверстии для чернильницы. Нет, лучше посадить в парту
живого ежика: он заснет себе в темноте, а иголки его и во сне колются.
Решено: не буду сегодня учить немецкого! Ведь завтра вместо урока будет
настоящий спектакль!

12 ноября

Сегодня, в самом начале большой перемены, я сделал все, как было задумано.
Положил Лельке в парту своего ежа, которому мой брат Дима дал очень странное
имя – Нигилист. Я поинтересовался, кто это такие – нигилисты и за что Дима так
обозвал ежика, которого я сам нашел в лесу прошлым летом. «За то, что он
никого не признает и всех подкалывает!» – ответил Дима. Мама называла ежика
«Севкой номер два», потому что я, по ее мнению, тоже иногда бываю колючим. А
мы с Витиком?Нытиком называли его просто Борькой. В общем, у ежа было целых
три имени, и он ни на одно из них не откликался.
Значит, положил я своего колючего Борьку в парту. И не просто в парту. Я
засунул его прямо в мухинский портфель, оказавшийся довольно?таки
вместительным, и запер на блестящий серебристый замочек. ижик не уж: он не
выползет из Лелькиного портфеля! Счастливый как никогда, побежал я на большую
перемену. Целых двадцать минут я носился по этажам и даже спустился вниз, где
занимались первоклассники. Я даже изучил всю их стенгазету, в которой было
всего две маленькие заметочки, написанные огромными печатными буквами, и много
разных картинок, нарисованных цветными карандашами: дома, похожие на сундуки с
широкими трубами и толстыми хвостами дыма; пароходы с такими же трубами и
хвостами; паровозы – тоже с трубами и тоже с хвостами. Я уж давно заметил, что
малыши очень любят рисовать трубы и дым. И почему бы это? Тут ракеты летают,
атомные электростанции строятся, а у них дым столбом!
В общем, я старался сделать так, чтобы поскорей промчалась большая перемена:
уж очень мне не терпелось узнать, что произойдет на уроке.
А случилось совсем неожиданное.
Я ничего не слышал и ничего не видел, кроме рук Лельки Мухиной. А они, эти
маленькие, беленькие ручки, полежали немного на крышке парты, словно отдохнули
после перемены, потом поправили волосы, а потом… Потом полезли в парту за
учебником. Я затаил дыхание: «Что сейчас будет?!» Вот Лелькины руки скрылись
внутри. Вот сейчас… Сейчас Лелька вскочит и завопит на весь класс, на всю
школу, на всю улицу! И все ребята тоже вскочат и побегут на помощь Лельке. А
потом увидят нашего мирного Борьку и будут долго?долго хохотать. Вот сейчас,
сейчас… Но ничего такого не произошло. Лелька преспокойно достала учебник,
по?девчачьи аккуратненько завернутый в белую бумагу. Открыла нужную страницу и
стала водить пальцем по строчкам.
Я не верил своим глазам! Как же так?! Ведь Борька лежал в портфеле поверх всех
учебников и тетрадок. Она не могла, просто не могла не наткнуться на его
колючки! И все?таки, словно желая еще больше удивить меня, Лелька снова
полезла в портфель и достала оттуда тетрадь с аккуратной розовой ленточкой и
такой же аккуратной розовой промокашкой.
Это было какое?то чудо!
Чтобы я но так уж сильно удивлялся, Анна Рудольфовна сказала:
– Котлов, раскройте учебник и работайте вместе с нами! Я сунул руку в свой
портфель… И вот тут действительно раздался крик! Но вовсе не Лелькин, а мой
собственный. Я вскочил на ноги и стал дуть на руки. И все ребята повернулись
ко мне. А Анна Рудольфовна даже поднялась со своего стула.
– Что у вас такое, Котлов?
– Тут эти… Ну, как их?.. Которые колются… Гвозди! – сказал я, посасывая
уколотые пальцы.
Лелька Мухина жалостливо покачивала головой. Чтобы ребята перестали, наконец,
вертеть головой, Анна Рудольфовна решила вызвать меня к доске: там уж меня все
сразу увидят.
– Но ведь у меня… Эти самые… пальцы… – промямлил я.
– Вы, надеюсь, будете отвечать не пальцами, – строго сказала Анна Рудольфовна. 
– Разве голова и язык у вас тоже повреждены?
Я поплелся к доске. Но это даже не очень огорчало меня – одна мысль сидела в
голове: «Каким образом Борька попал обратно ко мне в парту? Или он тоже, как и
собака, верный друг человека и всегда находит своего хозяина?» Да?а… хорош
друг! Все, все испортил! Прав был наш Дима, когда назвал его Нигилистом!
Типичнейший нигилист. 13 ноября С Витькой невозможно стало ходить по улице –
он то и дело вскрикивает: «Ой, спутник летит! Спутник летит!..» Иногда даже
ему кажется, что он видит сразу два спутника, один из которых прямо у него на
глазах обгоняет другого. Вокруг нас сразу собираются прохожие. Витька тычет
пальцем в небо, и все задирают голову вверх. Но всегда кто?нибудь догадывается
раскрыть газету, где черным по белому написано, что в это самое время спутник
должен пролетать над Порт?Саидом или где?нибудь над Аддис?Абебой.
– А мне показалось… – разводит руками Нытик. – Вон там, вон там! Видите?..
И каждый раз оказывается, что это была какая?нибудь самая обыкновенная
падающая звезда или разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самолета.
Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серьезно и вполне
научно. И хотя некоторые видели спутник, как говорится, невооруженным глазом,
я все?таки решил вооружить наши с Витькой глаза.
Но чем вооружить?
Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких,
даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось.
А между тем в «Последних известиях» по радио передали, что завтра, ровно в 6
часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж
совсем приуныл.
Но вот вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захлебываясь,
торжествующим шепотом сообщил мне со своего нижнего этажа:
– Ура! Нашел старый бабушкин бинокль. Театральный!.. Левая трубка не работает…
То есть она работает, но только в одну сторону.
– Как в одну?
– Уменьшает!..
– Это нам совсем не нужно: спутник и так маленький.
– Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!
– Ну, тащи его сюда!
Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в нашей ванной комнате и
стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И
красивый: сам весь белый, из камня какого?то (Витька сказал, что из
перламутра), а ручка и ободки золотые.
Я посмотрел в один глазок – и наша ванна показалась мне маленькой?маленькой,
как крышка от белой мыльницы. А посмотрел в другую трубку – и ванна стала
огромной: хоть втроем туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку,
прикорнувшую на табуретке, – и она показалась мне настоящим рыжим тигром,
усатым и страшным.
– Бабушка с этим биноклем в театр ходила!.. – как?то мечтательно произнес
Нытик.
– Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!.. А мы вот увидим спутник.
Понимаешь: искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть просто
счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?
Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дому для научных
наблюдений!

14 ноября

Мне казалось, что я всю ночь не спал. Но это было, наверно, не совсем так,
потому что мне снились сны. А раз они снились, значит, я все?таки немножко
спал. Мне снились спутники и космические корабли, в одном из которых были мы с
Витькой. Какая?то планета хитро улыбалась вверху, словно дразнила нас… И мы с
Витькой стали добираться до нее. Мы совсем уже почти добрались, но нам помешал
будильник.
Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника
на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А
теперь он трезвонил откуда?то с книжного шкафа. Опять чудеса!
Зато рука моя наткнулась на что?то большое, твердое и продолговатое. Я быстро
зажег настольную лампу – и Дима сразу заворочался и заворчал на своем диване:
– Эгоизм! Не может в темноте одеться!
Одеться в темноте я, конечно, мог. Но я никак бы не мог разглядеть предмет,
лежавший на стуле возле моей кровати. А это был настоящий полевой бинокль!
Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые
разглядывают поля сражений разные знаменитые полководцы на картинах и в
кинофильмах. Честное слово, я подумал, что еще сплю, Я подбежал к дивану и
тряхнул брата за плечо.
– Дима, я сплю, а?
– Завтра ночью ты будешь спать в коридоре! Совсем распустился!..
Нет, это было не во сне! Такую фразу мог произнести только мой старший братец
Димочка и только наяву.
Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к
груди, а потом взглянул сквозь его стекла на Диму. И брат сразу уехал на своем
диване куда?то далеко?далеко, чуть ли не на край света. Я перевернул бинокль –
и вдруг увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое
(потому что без очков!) Димино лицо.
– Сейчас же потуши свет!
Одевался я в коридоре. Наша соседка?старушка уже зажигала газовую плиту.
– И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?..
– На спутник хочу поглядеть, тетя Паша.
– А зачем же вставать так рано? Поглядел бы днем: и светлее и видать лучше.
– Так он, тетя Паша, понимаете ли, в определенное время пролетает. Днем его не
будет.
– Ну, погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец!..
Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким?то конвертом в руке.
– Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль… Я положил его на стул,
возле кровати. И еще вот это просили передать.
– Как «прислали»? Как «просили»? Кто именно просил?
– Человек какой?то… Папа потянулся и зевнул.
– Мужчина или женщина?
– Не знаю. Кто?то из соседей дверь открывал, а я не разглядел… Кажется, мужчина.
– «Кажется»! И как это можно было не разглядеть?! Папа не спеша, будто ничего
такого не случилось, пошел в ванную комнату.
В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке:
«Посылаем тебе полевой бинокль для наблюдений за спутником. Завтра же, после
уроков, оставь его в своей парте – и сразу уходи! Не вздумай только следить.
Если вздумаешь, будет беда!» Внизу стояли три большие буквы: «ТСБ».
Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку?! И что такое «ТСБ»?
Ведь никто… никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать
за спутником!
Но размышлять было некогда – скоро уж этот самый второй спутник должен был
появиться над Москвой! И я побежал к вешалке…
На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а
на самом деле еще стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И шел мокрый
снежок. И было холодно. Витька поеживался и по своей противной привычке скулил:
– Ну да?а, тебе хорошо?о: у тебя теплое пальто. А у меня куртка… Да?а, тебе
хорошо?о: ушанку надел. А у меня кепка… А что ты прячешь под пальто?
– Тайна!
– Покажи?и… Ну, покажи?и…
– Не скули! Все равно не покажу. Вот придем на бульвар…
– Покажи сейча?ас!..
– Замолчи!
– А я тогда тебе бабушкин бинокль не дам!



 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2]

Страница:  [1]