Теперь я обращаюсь к третьему возражению против решения Хотеллинга--Лернера.
Говорится, что причиненные убытки будут компенсированы за счет роста налогов.
Налоги, которые имеют в виду Хотеллинг и его единомышленники, -- это
подоходные налоги, налоги на наследство и поземельные налоги в зависимости от
местоположения участка. Временно предположим, что для компенсации убытков
выбран подоходный налог. Но подоходные налоги обычно устроены так, что
облагаются налогом только предельные единицы дохода, а значит подоходный налог
столь же неблагоприятно подействует на выбор потребителей, как и налог на
потребление, и приведет к результатам таким же, как и в случае, когда цена
дополнительной единицы продукции выше предельных издержек. После появления
первой статьи Хотеллинга казалось, что Лернер обратил его внимание на этот
момент. В дискуссии с Фришем, возникшей после первой публикации, Хотеллинг
говорит, что "обычный подоходный налог есть разновидность акцизного налога на
усердие и на ожидание, так же, как и на другие сравнительно менее достойные
способы выкачивания дохода. Подоходный налог нехорош тем, что он влияет на
выбор между трудом и досугом, так же как на выбор между немедленным и
отложенным потреблением. Поэтому подоходному налогу сопутствуют те же виды
ущерба, что и собственно акцизным налогам. Серьезность ущерба можно оценить
только на основе конкретных исследований; но есть основания полагать, что в
этом отношении подоходный налог превосходит акцизы на отдельные предметы
потребления" [Hotelling, Relation of Prices, p. 154--155]. [Я бы добавил, что
подоходный налог также влияет на выбор между работой на себя и наймом
работника, а в итоге подоходный налог рассеивает некоторые из преимуществ
специализации (Paish F. W., Economic Incentive in Wartime // Economica, n. s.
8, щ 31, August 1941, p. 244).] Хотеллинг никак не обосновывает своего мнения,
что в этом отношении подоходные налоги будут менее вредными, чем акцизы. Может
быть, так оно и есть, но прежде, чем обращаться к политике
Хотеллинга--Лернера, желательно знать, каковы обстоятельства, при которых
подоходные налоги не столь вредны, и как их можно обнаружить -- поскольку эта
политика поведет к росту подоходных налогов. [Кажется, эту проблему
просмотрели в теории государственных финансов. Обычное понимание бремени
косвенных налогов предполагает, что альтернативой является суммарный платеж
(lump sum payment). См., например: Joseph M. F. W., The Excess Burden of
Indirect Taxation // Review of Economic Studies 6, June 1939, p. 226--231. См.
также: Hicks J. R., Value and Capital Oxford: Clarendon Press, 1939, p. 41.]
Хотеллинг пытается избежать этой трудности с помощью предположения, что
"государственные доходы, включая те, что потребуются для поддержки отраслей,
цены на продукцию которых будут устанавливаться на уровне предельных издержек,
... должны иметь источником в первую очередь рентные платежи за землю и другие
редкие ресурсы, налоги на наследство и налоги на нерегулярные доходы, а также
налоги, предназначенные для сокращения социально вредного потребления"
[Hotelling, Relation of Prices, p. 155]. Это не слишком удовлетворительное
решение. Во-первых, предполагается, что этих налогов будет достаточно для
сбора нужных средств. Во-вторых, предполагается, что ущерб распределению
богатства и дохода от дополнительных налогов на людей, получающих доходы
такого рода, лучше, чем тот ущерб, который возникнет при более равномерном
распределении дополнительных налогов среди населения. В то же время идея
Хотеллинга включает предположение, что до сих пор богатство и доход были
распределены не оптимально, а те, кто получает свой доход такими способами, в
прошлом облагались налогом недостаточно. Если так, то дополнительное
налогообложение желательно вне зависимости от вопроса о политике
ценообразования, и нет никакой нужды увязывать дополнительные налоги с
проблемой ценообразования в условиях падающих средних издержек. Кроме того,
остается по-прежнему вопрос, как будет решаться проблема ценообразования после
достижения оптимального распределения доходов и богатства? Рецепт Хотеллинга,
как избежать ущерба от роста подоходного налога, не слишком основателен.
В этом разделе я сравнил результаты использования поэлементного
ценообразования с тем, что должно получиться от применения политики
Хотеллинга--Лернера. Я показал, что она нанесет ущерб распределению факторов
производства, распределению доходов, и, возможно, ущерб, схожий с тем,
которого предполагали избежать, возникнет и от увеличения подоходных налогов.
Этих последствий можно избежать с помощью системы поэлементного
ценообразования.
VI. Ценообразование по средним издержкам в сравнении с решением
Хотеллинга--Лернера
ХОТЕЛЛИНГ, Лернер, Мид и Флеминг, кажется, не осознали, что многие из проблем,
которые они взялись решать, можно было бы устранить с помощью поэлементного
ценообразования и что результаты действия этой системы не порождают таких
возражений, как решение Хотеллинга--Лернера. Чтобы быть справедливым к ним,
следует отметить, что предметом их атаки была система установления единой цены
на основе средних издержек, а не поэлементное ценообразование. Сохраняют ли
силу наши аргументы в этом случае? Если поэлементное ценообразование
невозможно, не лучше ли принять решение Хотеллинга--Лернера, вместо того,
чтобы устанавливать цены по средним издержкам?
В этом случае доводы в пользу решения Хотеллинга--Лернера существенно
усиливаются, и даже в двух отношениях. Во-первых, ясно, что, если потребителям
не дают приобретать дополнительные единицы по предельным издержкам,
складывается искаженное распределение факторов производства. Характер выгод,
возникающих тогда: при принятии решения Хотеллинга--Лернера, уже обсуждался
выше. [Можно решить, что если цены на все блага устанавливаются по средним
издержкам, то на выбор потребителей это не повлияет, поскольку все цены будут
подняты над уровнем предельных издержек. Но это было бы верным, только если бы
рост цен оказался пропорциональным предельным издержкам, что крайне
маловероятно. См. дискуссию между Фричем и Хотеллингом в "Econometrica" (April
1939).] Доводы в пользу решения Хотеллинга--Лернера усиливаются также, если
сравнить его с эффективностью ценообразования по средним издержкам в качестве
рыночного теста готовности потребителей на оплату полных издержек. В
предыдущем разделе я отметил, что система поэлементного ценообразования
выдерживает этот тест. А как насчет ценообразования по средним ценам? Тот
факт, что потребители готовы покупать по ценам, которые покрывают средние
издержки, определенно показывает, что они предпочитают получать ценность
факторов именно в этой, а не в какой-либо другой, также доступной им форме
[ср.: Wicksteed Philip H. The Common Sense of Political Economy and Selected
Papers and Reviews on Economic Theory, Vol. 2., London: G. Routledge & Sons,
1933, p. 675--676]. Как указывает Хотеллинг, трудность в том, что обратное
неверно. Экономисты давно знают, что, когда кривая спроса на всем протяжении
лежит ниже кривой средних издержек, можно с помощью ценовой дискриминации
увеличить среднюю выручку так, чтобы покрыть средние издержки. И когда в
основе ценообразования лежат средние издержки, обязательно возникнут случаи,
при которых потребители будут готовы оплатить полные издержки, но это окажется
невозможным из-за ограничений, налагаемых данным методом ценообразования. В
таких случаях производство может иметь место только при следовании политике
Хотеллинга--Лернера.
Таковы преимущества решения Хотеллинга--Лернера в сравнении с установлением
цены по средним издержкам. Но недостатки, рассмотренные в предыдущем разделе,
также сохраняются. Их надо сопоставить. Первое преимущество решения
Хотеллинга--Лернера в сравнении с ценообразованием по средним издержкам в том,
что оно улучшает предельный потребительский выбор. Но это преимущество
уменьшается и может быть сведено на нет ущербом от увеличения подоходных
налогов. Второе преимущество в том, что при готовности потребителей оплачивать
полные издержки правительство может начать производство, которое было бы
невозможно при ценообразовании по средним издержкам. Но следует помнить, что
это та политика, которая возлагает на правительство задачу оценки
индивидуального спроса, а значит, предполагает ограничения, рассмотренные
выше. Не во всех случаях, когда производство возможно при ценообразовании по
средним издержкам, это производство следует вести вообще. Правительство,
которое со слишком большими ошибками оценивает спрос индивидуумов, может легко
свести на нет все возможные благие результаты такой политики. При
ценообразовании по средним издержкам какие-то вещи, которые следует делать,
может быть, не будут делаться, но одновременно мы избежим некоторых ошибок в
производстве, которые станут неизбежны, как только мы последуем политике
Хотеллинга--Лернера. Как я отметил ранее, я не верю в разумность предположений
о способности правительства правильно оценивать индивидуальный спрос в
ситуации, когда все цены базируются на предельных издержках. Наконец, политика
Хотеллинга--Лернера предполагает перераспределение богатства и доходов,
которое, как я уже отметил, будет трудно откорректировать при отсутствии
поэлементного ценообразования, не вводя налогов, которые сделают невозможным
тот рациональный выбор, учитывающий предельные издержки. А ведь как раз на это
и направлена политика Хотеллинга--Лернера.
Обсуждение в этом разделе показывает, что результаты сопоставления
ценообразования на основе средних издержек с решением Хотеллинга--Лернера не
ясны. Представление о заведомом преимуществе решения Хотеллинга--Лернера по
сравнению с ценообразованием на основе средних издержек следует отвергнуть.
VII. Остающиеся проблемы
В ЭТОЙ статье я исследовал проблему ценообразования в условиях снижающихся
средних издержек. Я ограничился рассмотрением особого случая, когда для всех
издержек можно определить, какая именно их часть будет приходиться на каждого
индивидуального потребителя, и когда все издержки уже осуществлены. При этих
предположениях я показал, что решение Хотеллинга--Лернера уступает
поэлементному ценообразованию, а в сравнении с ценообразованием по средним
издержкам его преимущества не очевидны. В дальнейшем следовало бы рассмотреть
проблему ценообразования при наличии совместных издержек. Если существуют
издержки, которые невозможно разнести по отдельным потребителям, может быть,
решение Хотеллинга--Лернера окажется пригодным, как предполагает Г. Хавлик
[см. Havlik H. F., Service Charges in Gas and Electric Rates (N.Y.: Columbia
University Press, 1938) и ссылки в ней]. Следует ли такие совместные издержки
возмещать из налоговых поступлений? Или правильным было бы найти некую основу
для раскладки этих издержек среди потребителей? Наконец, остается вопрос об
уже произведенных расходах на факторы. Следует ли возмещать эти издержки из
налоговых поступлений? Или их должны возместить потребители? Если анализ,
проделанный в этой статье, будет принят, именно эти вопросы стоят на очереди.




I. Теорема Коуза
НЕ МНЕ принадлежит выражение "теорема Коуза", так же как и точная формулировка
теоремы, -- автор того и другого -- Стиглер. Однако смысл теоремы
действительно основан на моей работе, в которой развита та же мысль, хотя и
совсем иначе выраженная. Впервые я развил предположение, которое затем
превратилось в теорему Коуза, в статье "Федеральная комиссия связи". Там я
говорил: "Принадлежит ли вновь открытая пещера тому, кто ее открыл, тому, на
чьей земле расположен вход в пещеру, или тому, кто владеет поверхностью земли,
под которой расположена пещера, -- зависит от закона о собственности. Но закон
просто определяет человека, с которым следует заключить контракт на
использование пещеры. Используется ли пещера для хранения банковской
информации, как хранилище для природного газа или для выращивания грибов,
зависит не от законов о собственности, но от того, кто больше заплатит за
пользование пещерой -- банк, корпорация природного газа или грибной концерн"
[Coase R. H., The Federal Communications Commission // The Journal of Law and
Economics, October 1959, p. 25]. Затем я отметил, что это положение, которое
трудно оспаривать в случае с правом на использование пещеры, может быть
использовано также и для права на излучение электромагнитных волн (или на
создание дымового загрязнения), и я иллюстрировал свои доводы делом Стуржес
против Бриджмена, где врачу мешали шум и вибрация, создаваемые машинами
кондитера. Используя цепь аргументов, которые теперь, видимо, достаточно
известны, я показал, что независимо от того, имеет или нет кондитер право на
создание шума и вибрации, это право было бы приобретено тем, для кого оно
представляет наибольшую ценность (так же, как в случае с вновь открытой
пещерой). Я подытожил аргумента сказав, что хотя "разграничение прав является
существенной предпосылкой рыночных трансакций ... конечный результат (который
максимизирует ценность производства) не зависит от правового решения" [Ibid.,
p. 27]. Это и есть содержание теоремы Коуза. Я развил аргументы более подробно
в статье "Проблема социальных издержек", где ясно показал, что этот результат
возможен при предположении нулевых трансакционных издержек.
Стиглер так формулирует теорему Коуза: "... в условиях совершенной конкуренции
частные и социальные издержки будут равны" [Stigler George J., The Theory of
Price, 3rd ed., N. Y.: Macmillan Co., 1966, p. 113]. Поскольку, как указывает
тот же Стиглер, при нулевых трансакционных издержках монополии будут
принуждены "действовать как конкурентные фирмы" [Idem, The Law and Economics
of Public Policy: A Plea to the Scholars // Journal of Legal Studies, 1, щ 1,
1972, p. 12], возможно и достаточно сказать, что при нулевых трансакционных
издержках частные и социальные издержки окажутся равны. Следует заметить, что
Стиглер формулирует теорему Коуза иначе, чем выразил я ту же мысль в своей
статье. Там я говорил о том, что ценность производства будет
максимизироваться. Но в этом нет непоследовательности. Социальные издержки
представляют собой наивысшую ценность, которую могут принести факторы
производства при альтернативном их использовании. Однако производители,
которые обычно заинтересованы лишь в максимизации собственного дохода, не
обращают внимания на социальные издержки и приступают к какой-либо
деятельности, только если ценность того, что производят вовлеченные факторы,
будет большей, чем их частные издержки (т. е. величина дохода, который можно
заработать с помощью этих факторов при их наилучшем альтернативном
использовании). Но если частные издержки равны социальным издержкам, значит,
производители приступят к деятельности только тогда, когда ценность того, что
производят вовлеченные факторы, больше, чем ценность того, что они могут дать
при альтернативном использовании. Иными словами, при нулевых трансакционных
издержках ценность производства будет наибольшей.
В экономической литературе теорема Коуза обсуждалась очень подробно, и я не в
силах охватить все моменты, затронутые в дискуссии. Некоторые возражения,
однако, выдвигавшиеся весьма способными экономистами и бившие прямо в центр
моей аргументации, повторялись с таким постоянством, что на них нельзя не
ответить, тем более что эта критика, с моей точки зрения, большей частью
малосущественна и безосновательна, или не имеет отношения к делу. Даже те, кто
симпатизировал моей точке зрения, зачастую неверно понимали мои аргументы, что
я объясняю необычайной властью подхода Пигу над мышлением современных
экономистов. Я могу только надеяться, что эти заметки помогут ослабить это
влияние. Прав я или нет, они, по крайней мере, прояснят природу моих
доказательств.
II. Будет ли достигаться максимизация богатства?
ГЛАВНЫЙ вопрос -- разумно ли предполагать, подобно мне, что при нулевых
трансакционных издержках переговоры приведут к соглашению, обеспечивающему
максимизацию богатства. Утверждали, что это ошибочное предположение, и этому
возражению придало вес то, что его выдвинул, помимо всех прочих, Самуэльсон.
Он только дважды ссылается на "Проблему социальных издержек", оба раза -- в
примечаниях, но его точка зрения в обоих случаях одна и та же. В первом случае
он говорит "Неограниченный корыстный интерес в таких случаях (переговоры о
нарушениях покоя и порядка дымовым загрязнением и т. п.) приведет к
неразрешимой проблеме двухсторонней монополии, со всеми ее неопределенностями
и неоптимальностями" [Samuelson Paul A., Modern Economics Realities and
Individualism, The Texas Quarterly, Summer, 1963, p. 128; reprinted in "The
Collected Scientific Papers of Paul A. Samuelson", Vol. 2, Cambridge, Mass.:
MIT Press, 1966, p. 1411]. А во втором случае он говорит: "... проблему
определения цены для двух или более ресурсов, которые могут быть использованы
совместно, нельзя решить сведением ее к проблеме определения максимального
общего продукта, распределение которого между участниками представляет собой
нерешаемую проблему в случае многосторонней монополии" [Samuelson Paul A., The
Monopolistic Competition Revolution in "Monopolistic Competition Theory:
Essays in Honor of Edward H. Chamberlin" ed. Robert E. Kuenne, N.Y.: Wiley,
1967, p. 105; reprinted in "The Collected Scientific Papers of Paul A.
Samuelson", V. 3, p. 36].
В комментариях Самуэльсона выражена его давнишняя точка зрения, которую он
впервые сформулировал в критике более грозного противника. Эджворт в
"Математической психологии" (1881) утверждал, что два индивидуума, вовлеченные
в обмен благами, закончат на "контрактной кривой", потому что в противном
случае останутся такие точки, в которые они могут переместиться посредством
обмена и в которых благосостояние каждого окажется выше. Эджворт в явной форме
предполагал, что "заключение" и "перезаключение контрактов" осуществляются без
издержек; и я часто думал, что подсознательная память об аргументах
"Математической психологии", которую я изучал более 50 лет назад, могла
подтолкнуть меня к формулировке положения, ставшего известным как "теорема
Коуза". Самуэльсон в своих "Основаниях экономического анализа" говорит о
доводах Эджворта следующее: "... из любой точки, лежащей не на контрактной
кривой, возможно движение по направлению к ней, которое принесет выгоду обоим
индивидуумам. Это не то же самое, что сказать, вместе с Эджвортом, что обмен
фактически неизбежно приведет нас в какую-то точку на контрактной кривой; ведь
для многих типов двухсторонних монополий конечное равновесие может быть
достигнуто за пределами контрактной кривой" [Samuelson Paul A., Foundations of
Economic Analysis, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1947, p. 238].
Далее Самуэльсон добавляет: "... наше знание о человеке как об общественном
животном предполагает, что (нельзя) с уверенностью утверждать как нечто
соответствующее фактическому положению дел, что "разумный и просвещенный
человек доброй воли" действительно будет склонен двигаться по направлению к
обобщенному контрактному геометрическому месту точек. Мы не можем принять как
эмпирический факт утверждение Эджворта, что двухсторонние монополиста должны
закончить где-либо на контрактной кривой. Они могут закончить и где-либо еще,
поскольку один из них или оба не пожелают обсуждать возможность
взаимовыгодного изменения из страха, что обсуждение нарушит существующее
приемлемое status quo" [Ibid., p. 251]. В "Основаниях" Самуэльсон объясняет
неспособность двух индивидуумов попасть на контрактную кривую 1ем, что они
могут не захотеть начать ведущие к обмену переговоры, которые принесут выгоду
обоим, потому что они могут прийти к соглашению, которое сделает положение
одного или обоих сразу худшим, чем до переговоров. Это утверждение нелегко
понять. Если уже существовал контракт между сторонами, так что для его
изменения нужно было только обоюдное согласие, казалось бы, не должно
существовать препятствий для начала переговоров. А если контракта прежде не
было, значит, нет и status quo, которое можно ухудшить. Чтобы обмен
осуществился, нужно согласие об условиях обмена, а раз так, мне трудно
представить, что стороны выберут условия, которые ухудшат положение обоих.
Может быть, Самуэльсон имел в виду, что и контракт, и обмен могут не
состояться, потому что стороны не смогут прийти к согласию об условиях, если
это влияет на достающуюся каждому долю выгод от обмена. Кажется, такова была
позиция Самуэльсона в 1967 г. Он утверждал, что "рациональное преследование
собственного интереса каждого из двух свободно водящих индивидуумов не
предопределяет с необходимостью возникновение, даже в самой идеальной
теоретико-игровой ситуации, оптимального в терминах Парето решения, которое
максимизирует суммарную прибыль сторон -- до того и без учета того, как эта
максимизированная прибыль будет разделена между ними. Без приказания
аналитика-экономиста или без тавтологического переопределения того, что
считать "нерациональным" поведением, мы не можем исключить
Парето-неоптимального результата" [Samuelson, Collected Scientific Papers, V.
3, p. 35].
Конечно же, мы не можем исключить такого исхода, если стороны неспособны
достичь согласия об условиях обмена, а значит, нельзя утверждать, что два
индивидуума, ведущие переговоры об обмене, должны оказаться на контрактной
кривой (даже в мире с нулевыми трансакционными издержками, где у обеих сторон
в наличии вечность для согласования условий). Однако есть серьезные основания
полагать, что доля случаев, в которых переговоры не приведут к соглашению,
будет мала.
Как указывает сам Самуэльсон, ситуации, в которых поставщик готов продавать по
цене более дешевой, чем покупатель готов купить, и где стороны должны только
достичь согласия о цене, "встречаются в реальной жизни сплошь и рядом" [Ibid.,
p. 36]. Самуэльсон приводит пример: "Если моя секретарша подготовлена как раз
для такой работы, как у меня, и я подготовлен к работе с ней, неизбежна
некоторая область неопределенности в проблеме вменения нашего совместного
продукта. Я могу найти ей некую замену, но вовсе не обязательно (с точки
зрения результата на доллар издержек) близкую по качеству. В то же время, если
я завтра обращусь к карьере сантехника, ее немалые инвестиции в овладение
используемым мною словарем экономической теории могут полностью обесцениться.
Если бы я был готов вот-вот принять это решение, для нее имело бы смысл даже
заплатить мне, чтобы я отказался от карьеры слесаря-сантехника" [Ibid.].
Это причудливый образец очень обычной ситуации -- идет ли речь о приобретении
сырья, оборудования, земли, домов или трудовых услуг. Конкуренция между
заменителями обычно резко сужает диапазон, в пределах которого будет лежать
согласованная цена, но чрезвычайно редка ситуация, когда и покупателю, и
продавцу безразлично, состоится ли сделка вообще. Мы постоянно видим, что
сырье, оборудование, землю, дома и трудовые услуги покупают и продают, и даже
профессора как-то находят себе секретарш. Обычно мы не позволяем проблеме
деления общей выгоды стать на пути к соглашению. И это не удивительно. Кто не
в силах прийти к соглашению, обнаруживает, что он не покупает и не продает, а
в результате не имеет дохода. Черты характера, благоприятствующие такому
результату, дают мало шансов на выживание, и мы можем предположить (я просто
уверен в этом), что такой набор качеств необычен, и что люди, как правило,
готовы "разбить разницу". Самуэльсон утверждает "как эмпирический факт", что в
ситуации, проанализированной Эджвортом, люди вовсе не обязательно закончат
где-либо на контрактной кривой. Это-то верно, но гораздо важнее наше привычное
ожидание, что люди все-таки попадут именно туда. Обсуждая гипотетическую
ситуацию, в которой он присматривается к возможности стать сантехником,
Самуэльсон утверждает, что для его секретарши "имело бы смысл даже заплатить
мне, чтобы я отказался от такой карьеры". Конечно, верно, что его секретарша
может не согласиться пойти на эту взятку своему шефу или, что означает то же
самое, принять сокращение жалованья, даже если в результате от этого выиграет
и она сама (и Самуэльсон); верно и то, что Самуэльсон может ухудшить свое (и
ее) положение, если решит обратиться в сантехника только из-за того, что она
не согласилась бы на достаточно большое сокращение своего жалованья; но я бы
рассматривал такой исход как наименее вероятный в этой ситуации, особенно в
режиме нулевых трансакционных издержек.
Самуэльсон также подчеркивает неопределенность конечного результата. Хотя это
и верно для любых покупок и, значит, приложимо к любому экономическому
анализу, существование неопределенности, как показывает Эджворт, само по себе
не предполагает неоптимальность результатов. Более того, неопределенность
относительных выигрышей каждой из сторон не имеет отношения к вопросу, который
я рассматривал в "Проблеме социальных издержек": наделение индивидуумов и фирм
правами выполнять определенные действия и последствия этого с точки зрения
того, что будет производиться и продаваться. В любом случае нет оснований
предполагать, что степень неопределенности относительно своей доли дохода
будет выше в переговорах по поводу выбросов дыма, чем в более привычных для
экономистов трансакциях, таких, как приобретение дома.
III. Теорема Коуза и ренты
В БОЛЬШИНСТВЕ возражений против теоремы Коуза, похоже, недооценивается то, что
может быть достигнуто при трансакциях с нулевыми издержками. Но некоторые
критические высказывания поднимают более общие вопросы. Например, утверждают,
что теорема Коуза не в силах учесть ключевую роль, которую играет наличие или
отсутствие ренты. В этом контексте термин "рента" используется для обозначения
разницы между тем, что зарабатывает фактор производства в данном виде
деятельности, и что он мог бы заработать в другом месте. Я анализировал
проблему, когда рассматривал, что случилось бы с чистым доходом от земли. И
нет труда в том, чтобы переформулировать аргумент в терминах ренты. Это не
более чем переложение в других словах моих первоначальных доводов, но
некоторым экономистам такой подход может показаться более удобным.
Первым отношение между моим анализом и существованием ренты обсуждал Велиц
[Wellisz Stanislaw, On External Diseconomies and the Government assisted
Invisible Hand// Economica, n. s. 31, November 1964, p. 345--361]. Позднее
этот подход использовали для доказательства ошибочности моих выводов среди
прочих Риган [Regan Donald H., The Problem of Social Cost Revisited // Journal
of Law and Economics, 15, щ 2, October 1972, p. 427--437] и Аутен. Сжато
излагает суть Аутен: "В примерах Коуза результат... будет изменяться в
зависимости от рикардианской ренты загрязнителей и загрязняемых. Если и
загрязнитель, и загрязняемый действуют на предельном участке земли,
загрязнитель должен, если он несет ответственность за загрязнение, прекратить
свою деятельность, а загрязняемый будет вытеснен, если ответственность лежит
на нем" [Auten Gerald E., "Discussion in Theory and Measurement of Economic
Externalities", ed. Steven A. Y. Lin, N. Y.: Academic Press, 1976, p. 38].
Утверждение правдоподобно. Участок земли является предельным и не приносит
дохода, а предложение других используемых факторов абсолютно эластично, и при
данном употреблении они приносят дохода не больше, чем при любом другом. В
этих обстоятельствах представляется очевидным, что если бы те, кто несет
ответственность за загрязнение, должны были уплачивать возмещение за ущерб,
производственные факторы (иные, чем земля), участвующие в деятельности,
которая связана с загрязнением, вышли бы из нее, поскольку любой платеж за
причиненный ущерб сократил бы приносимый ими доход ниже уровня, который они
могут приносить где-либо еще. Но предположим, что создающие загрязнение не
несут ответственности. Терпящие ущерб от загрязнения обнаружат, что с учетом
ущерба они стали получать меньше, чем могли бы при альтернативном
использовании, и что им станет лучше при перемещении в другую сферу
деятельности. Все это могло бы навести на противоречащую моему утверждению
мысль о том, что правовая позиция влияет на результат. Аргументы Аутена хотя и
правдоподобны, но, по моему убеждению, неверны. Поскольку в этих
обстоятельствах ничей доход не может быть увеличен за счет приобретения права
на загрязнение, никто его не купит. А значит, цена будет равна нулю. Как можно
сказать, что никто не имеет права загрязнять, если это право можно приобрести
за нулевую цену? Как можно сказать, что кто-либо должен терпеть ущерб, если за
нулевую цену он может избежать его? Ответственность и отсутствие ее
взаимозаменяемы по желанию. Загрязнители и загрязняемые, если использовать
термины Аутена, с равным основанием могут остаться в той же сфере деятельности
или уйти в другую. Что именно случится, совершенно не зависит от исходной
правовой позиции.
Рента представляет собой разницу между тем, что фактор производства приносит в
данной деятельности, и тем, что он может принести при наилучшем альтернативном
его использовании. Вовлеченные в деятельность факторы будут готовы, если
нужно, выплатить сумму чуть меньшую, чем величина их рент, ради продолжения
своего участия в этой деятельности, поскольку даже с учетом этого платежа они
будут в лучшем положении, чем если им придется перейти к наилучшей из
альтернатив. Точно так же они будут готовы оставить эту деятельность за любую
плату, большую, чем сумма их рент, поскольку с учетом этого платежа они
улучшат свое положение, перейдя к наилучшей из альтернатив и покинув нынешнюю
деятельность. Если все это так, будет легко показать, что при нулевых
трансакционных издержках размещение ресурсов останется тем же, независимо от
правовой позиции в том, что касается ответственности за ущерб. Для простоты я
буду называть сумму рент факторов, вовлеченных в деятельность, "рентами" и
проанализирую тот же пример, что и в моей прежней статье, -- про скот и
потраву посевов. Я буду называть факторы производства, вовлеченные в
выращивание скота, "скотоводами", а факторы производства, вовлеченные в
обработку земли, -- "фермерами".
Поскольку ренты представляют собой рост ценности продукта (а значит, и дохода)
вследствие того, что осуществляется какая-то специфическая деятельность, а не
лучшая из ее альтернатив, то ценность продукта, как она измеряется рынком,
максимизируется тогда же, когда максимизируются ренты. Если бы фермеры
обрабатывали свою землю (а скотоводов ю было), рост ценности производства
вследствие их действий измерялся бы рентами факторов, участвующих в
фермерстве. Если бы скотоводы разводили свой скот (а фермеров не было бы),
рост ценности производства вследствие их действий измерялся бы рентами
факторов, участвующих в скотоводстве. Если бы были сразу и фермеры, и
скотоводы, но скот не трогал посевы, рост ценности производства измерялся бы
суммой рент фермеров и скотоводов. Но предположим, что часть урожая стравлена
скотом. В этом случае, когда одновременно осуществляются земледелие и
скотоводство, рост ценности производства измеряется суммой рент фермеров и
скотоводов (по определению) за вычетом ценности посевов, потравленных скотом.
Предположим сначала, что -- при одновременном ведении земледелия и
скотоводства -- ущерб урожаю оценен величиной меньшей, чем ренты скотоводов
или ренты фермеров. Если скотоводы должны платить за ущерб, причиненный их
скотом, они могут возместить фермерам ущерб и продолжать свои действия и
все-таки получать больше, чем если оставит скотоводство, на величину, равную
их рентам за вычетом ценности ущерба. Если скотоводы не должны платить за
ущерб, максимум того, что фермеры заплатили бы им за отказ от их действий, --
это ценность стравленного урожая. Это меньше, чем дополнительный доход
скотоводов от продолжения своей деятельности и непереключения на лучшую из
альтернатив. Значит, фермеры не смогут побудить скотоводов прекратить их
деятельность. До тех пор, пока ренты фермеров будут больше, чем ценность
стравленного урожая, они все еще будут получать чистый выигрыш от продолжения
фермерства. При любых правовых условиях и фермеры, и скотоводы будут
продолжать свою деятельность. Легко показать, что при этом будет достигаться
максимизация ценности производства. Если ренты фермеров равны 100 долл. и
ренты скотоводов равны 100 долл., а ценность уничтоженного урожая равна 50
долл., ценность совокупной продукции окажется большей, когда и те, и другие
продолжат свою деятельность, чем в противном случае. В этих условиях прирост
ценности производства составит 150 долл. (сумма рент за вычетом ценности
потравленного урожая). Если либо фермеры, либо скотоводы оставят свою
деятельность, прирост ценности производства упадет до 100 долл.
Теперь посмотрим, что будет в случае, когда ущерб от потравы меньше, чем ренты
скотоводов, но больше, чем ренты фермеров? Сначала предположим, что скотоводы
должны возмещать ущерб, причиняемый их скотом. После компенсации скотоводами
ценности потравы урожая (что они в состоянии сделать, поскольку их ренты
больше, чем величина ущерба), фермеры получат доход такой же, как если бы
никакой потравы не было (платежи скотоводов за ущерб возмещают доход от
продажи на рынке). Но ренты фермеров меньше, чем ценность потравленного
урожая. Фермеры согласились бы не обрабатывать землю вовсе, если бы платеж
превосходил сумму их рент. Положение скотоводов улучшилось бы, если бы они
смогли побудить фермеров -- за сумму меньшую, чем ценность потравленного
урожая -- отказаться от возделывания земли (и тем самым прекратить причинение
ущерба). В предположенных нами обстоятельствах была бы заключена сделка, в
силу которой фермеры прекратили бы возделывание земли, а скотоводы бы им за
это платили -- больше, чем ренты фермеров, но меньше, чем ценность потравы.
Теперь предположим, что скотоводы не должны возмещать ущерб от потравы.
Поскольку потери фермеров окажутся большими, чем их ренты, их доход станет
меньше, чем при лучшей из альтернативных видов деятельности, и они откажутся
от возделывания земли, если только не смогут побудить скотоводов отказаться от
их деятельности. Но максимум того, что фермеры согласятся заплатить за это,
будет немного меньше их рент. Поскольку ренты скотоводов от продолжения их
деятельности (с сопутствующей потравой посевов) больше, чем ренты фермеров,
фермеры не смогут заплатить, сколько нужно, чтобы побудить скотоводов
отказаться от их деятельности. В этих условиях, так же, как и в предыдущем
случае, когда скотоводы были обязаны возмещать ущерб, земля не будет
возделываться и фермеры обратятся к наилучшей альтернативной деятельности, а
скотоводы будут заниматься своим делом. Как и прежде, смена правовой позиции
не оказывает влияния на размещение ресурсов. Более того, в конечном итоге мы
получаем такое размещение ресурсов, которое максимизирует ценность
производства. Предположим, что ренты скотоводов равны 100 долл., ценность
потравленного урожая равна 50 долл., а ренты фермеров -- 25 долл. Если и
скотоводы, и фермеры продолжат свою деятельность, увеличение ценности
производства составит 75 долл. (100 долл. плюс 25 долл. минус 50 долл.). Если
скотоводы бросят свою деятельность, увеличение ценности производства составит
25 долл. (ренты фермеров), а если только скотоводы продолжат свою
деятельность, увеличение ценности производства будет равно 100 долл. (ренты
скотоводов).
Теперь представим себе ситуацию, обратную только что рассмотренной, и
посмотрим, что будет в случае, когда ценность потравленного урожая выше, чем
ренты скотоводов, но меньше, чем ренты фермеров. Предположим сначала, что
скотоводы несут ответственность за ущерб. Поскольку им придется уплатить в
виде компенсации больше, чем величина их рент, скотоводство прекратится, а
фермеры продолжат свою деятельность. Теперь предположим, что скотоводы не
несут ответственности. Если скотоводы продолжат свою деятельность, фермерам
придется смириться с ущербом, поскольку он меньше, чем их ренты. Но для них
открыта и лучшая возможность. Ренты скотоводов меньше величины ущерба,
причиняемого их скотом. Скотоводы будут готовы прекратить свое занятие, если
им заплатят хоть немного больше, чем величина их рент. Фермеры будут готовы
выплатить эти суммы, поскольку они меньше, чем величина ущерба от потравы.
Именно такие результаты и предполагались. Отсюда следует, что будет заключена
сделка, в силу которой скотоводы прекратят свою деятельность. Как и прежде,
результат останется тем же при любой правовой позиции. И вновь оказывается,
что конечная ценность производства будет максимизироваться. Предположим, что
ренты скотоводов равны 25 долл., ценность ущерба от потравы равна 50 долл., а
ренты фермеров равны 100 долл. Если свои занятия продолжают и скотоводы, и
фермеры, увеличение ценности производства составит 75 долл. (25 долл. плюс 100
долл. минус 50 долл.). Если только скотоводы продолжат деятельность,
увеличение ценности производства составит 25 долл. (ренты скотоводов), а если
только фермеры продолжат деятельность, увеличение составит 100 долл. (ренты
фермеров).
Теперь рассмотрим случай, когда потери урожая больше, чем ренты как
скотоводов, так и фермеров. Сначала предположим, что ренты скотоводов больше,
чем ренты фермеров. Если бы скотоводы были обязаны компенсировать ущерб,
причиняемый их скотом, ясно, что им пришлось бы прекратить свою деятельность.
Но это не единственный способ действий для них. Фермеры будут счастливы не
выращивать ничего, если им заплатят больше, чем величина их рент. В этих
обстоятельствах скотоводы будут готовы заплатить фермерам больше, чем их ренты
(но меньше, чем собственные ренты), чтобы побудить их к отказу от возделывания
земли, что положит конец потраве посевов, устранит нужду в выплате компенсаций
и улучшит положение скотоводов. Если же скотоводы не обязаны компенсировать
ущерб, ценность ущерба окажется выше, чем ренты фермеров, которые поэтому
оставят свою деятельность и обратятся к наилучшей альтернативе, если только им
не удастся побудить скотоводов к прекращению деятельности. Для достижения
этого фермеры могут предложить чуть меньше своих собственных рент. Но
поскольку ренты скотоводов больше, чем ренты фермеров, скотоводы не пожелают
принять это предложение. Поэтому фермеры откажутся от возделывания земли. И
опять-таки результат останется тем же при любой правовой позиции. Более того,
результатом окажется максимизация ценности производства. Предположим, что
ренты скотоводов равны 40 долл., ценность потравленного урожая -- 50 долл., а
ренты фермеров -- 30 долл. Если продолжат свою деятельность и фермеры, и
скотоводы, ценность производства превысит альтернативный результат на 20 долл.
(40 долл. плюс 30 долл. минус 50 долл.). Если только фермеры продолжат
деятельность, превышение составит 30 долл. (ренты фермеров), а если только
скотоводы продолжат деятельность, оно окажется равным 40 долл. (ренты
скотоводов).
Наконец, мы можем рассмотреть случай, когда ценность потравленного урожая
больше, чем ренты как скотоводов, так и фермеров, но ренты фермеров при этом
больше, чем ренты скотоводов. Предположим сначала, что скотоводы отвечают за
причиненный ущерб. В этом случае скотоводы не смогут компенсировать фермерам
потраву и продолжать свою деятельность. Они также не смогут побудить фермеров
к прекращению возделывания земли, поскольку максимум того, что смогут
заплатить скотоводы, -- это суммы, чуть меньшие их рент, тогда как фермеры не
согласятся отказаться от обработки земли, пока не получат хоть немного больше,
чем их собственные ренты (которые больше, чем ренты скотоводов). Предположим
теперь, что скотоводы не отвечают за ущерб. В этих обстоятельствах фермеры
смогут избежать ущерба (повторение которого вынудило бы их к отказу от
возделывания земли), заплатив скотоводам больше, чем их ренты, чтобы побудить
последних обратиться к наилучшей из имеющихся у них альтернатив (а тем самым и
прекратить потраву посевов). Вот что могут сделать фермеры, чтобы их положение
оказалось лучшим, чем в случае отказа от возделывания земли, если только их
ренты больше, чем ренты скотоводов. Каким бы ни было правило ответственности
за ущерб, все-таки фермеры продолжат обработку земли, а скотоводы прекратят
свою деятельность. Вычисления, схожие с приведенными в предыдущих примерах,
покажут также, что при этом размещение ресурсов будет таким, при котором
ценность производства окажется максимальной.
Анализировать все эти ситуации скучно, но результаты убедительны. Размещение
ресурсов остается тем же при всех обстоятельствах, независимо от правовых
позиций. Более того, результаты в каждом случае обеспечивают максимизацию
ценности производства, как она измеряется рынком, т.е. максимизацию величины,
образуемой суммой рент скотоводов и фермеров за вычетом ценности потравленных
посевов. Ущерб посевам будет продолжать существовать только в том случае,
когда он меньше рент и скотоводов, и фермеров. Если ущерб больше, чем ренты
фермеров или скотоводов, но не обоих сразу, будет прекращена та деятельность,
для которой величина рент меньше величины ущерба. А если ущерб больше, чем
ренты скотоводов и фермеров одновременно, то будет прекращена та деятельность,
которая приносит меньшие ренты. При любых обстоятельствах общая ценность
производства будет максимизироваться. Эти результаты окажутся по сути такими
же и в случае, когда вопрос будет стоять не о том, что выживет -- только
земледелие или только скотоводство, но когда возникнет возможность сохранить в
большей или меньшей степени и скотоводство, и земледелие, но при этом выкладки
станут еще более утомительными.
IV. Наделение правами и распределение богатства
В РАЗДЕЛЕ III этой статьи было показано, что в режиме нулевых трансакционных
издержек размещение ресурсов не зависит от правовых установлений и от того,
кто и как несет ответственность за вредные последствия. Однако многие
экономисты доказывали, что это заключение ложно, поскольку даже при нулевых
трансакционных издержках изменение правовой позиции воздействует на
распределение богатства. Ведь оно приводит к изменению спроса на блага и
услуги, в том числе -- и в этом суть вопроса -- и на те, при производстве
которых возникают вредные последствия, и на те, которые терпят ущерб от этих
вредных последствий. Так что если мы вернемся к примеру предыдущего раздела,
окажется, что фермеры всегда будут в лучшем положении, а скотоводы в худшем,
если скотоводам придется компенсировать ущерб, чем если им не придется делать
этого. Если скотоводы должны отвечать за ущерб, они либо выплатят фермерам
компенсацию, либо заплатят им за отказ от производства (что бы ущерб не
возник), либо им придется избегать причинения ущерба с помощью переключения на
наилучшую альтернативную деятельность, но в этом случае их доход сократится.
Когда не существует ответственности за ущерб, фермеры не получают компенсации
и продолжают фермерствовать с меньшим доходом, либо им самим придется
заплатить скотоводам за отказ от деятельности (и ущерба не возникнет), либо
они перейдут в наилучшую альтернативную сферу деятельности и будут получать
меньший доход. Эти изменения в богатстве фермеров и скотоводов поведут, как
нам говорят, к изменениям в спросе и станут причиной изменений в размещении
ресурсов.
Я считаю этот аргумент ложным, поскольку изменения в правилах об
ответственности за ущерб не приведут к каким-либо изменениям в распределении
богатства. А значит, здесь нет соответствующих воздействий на спрос, которые
следовало бы учитывать. Посмотрим, почему. В разделе III этих заметок я
говорил о группе факторов, вовлеченных в возделывание земли, как о "фермерах",
и о группе факторов, вовлеченных в выращивание скота, как о "скотоводах".
Разделим группу факторов "скотоводы" на собственно скотоводов и земли, занятые
под скотоводство, а группу факторов "фермеры" -- на самих фермеров и
обрабатываемую землю, а также сделаем не столь уж нереалистичное
предположение, что только земля, используемая под фермерство и под
скотоводство, может приносить "ренты", как это определено в разделе III.
Предположим также, что скотоводы и фермеры арендуют землю.
Ограничимся простым случаем, когда причиняемый скотом ущерб меньше, чем
"ренты" как фермерской, так и скотоводческой земли. Рассмотрим воздействие
правила ответственности за ущерб на условия контрактов, которые заключают
фермеры и скотоводы. Если бы скотовод должен был компенсировать фермеру
наносимый скотом ущерб, величина арендной платы за землю понизилась бы на
сумму компенсационных платежей за ущерб, тогда как величина арендных платежей
фермера увеличилась бы на ту же самую сумму (по сравнению со случаем, когда
никаких компенсаций платить и получать не было бы нужно). Богатство фермеров и
скотоводов осталось бы тем же самым независимо от правила ответственности за
причиняемый скотом ущерб. Но что с землевладельцами? Если за потраву посевов
полагается платить компенсацию, цена аренды скотоводческой земли будет меньше,
а цена аренды фермерской земли будет больше, чем в случае, когда компенсацию
платить не надо. Но если правило ответственности за ущерб известно заранее,
это отразится в цене, по которой приобретается земля, и за землю под
скотоводство будет уплачено меньше, а за землю под фермерство -- больше, чем в
случае, когда нужно было бы платить компенсации. Богатство землевладельцев,
таким образом, не изменится, поскольку изменения в продажной цене земли будут
уравновешены изменениями в цене за аренду земли -- при изменении правовой
позиции по отношению к правилу ответственности за ущерб. Таким образом, выбор
различных правил ответственности за ущерб не влечет за собой последствий для
распределения богатства и связанных с этим изменений в спросе, воздействие
которых следовало бы учитывать. Хотя я рассмотрел только случай, в котором
ущерб был меньше "рент" как фермеров, так и скотоводов, сходные результаты
могут быть получены для всех случаев, проанализированных в разделе III.
Можно думать, что анализ того, какое воздействие оказывают различия в правовой
позиции, предполагающий в каждом случае, что стороны полностью приспособились
к ним, неприложим к ситуации, когда происходит переход от одной системы к
другой. Это не так. Вывод, согласно которому при нулевых трансакционных
издержках перераспределения богатства не будет, остается неизменным, хотя путь
к этому заключению оказывается другим. Вспомним, что при нулевых
трансакционных издержках усилия по внесению дополнений и уточнений в контракт
оказываются бесплатными. Если это так, то будут составлены контракты,
устанавливающие, как должны изменяться платежи при перемене правовой позиции.
В только что рассмотренном примере было бы предусмотрено, что, например, при
внесении в закон требования об оплате причиняемого скотом ущерба величина
арендной платы за скотоводческую землю уменьшится, но владельцы этой земли
дополучат разницу от тех, у кого они покупали землю, тогда как величина
арендной платы за фермерскую землю увеличится, и владельцы этой земли должны
будут доплатить тем, у кого они ее покупали. Распределение богатства останется
прежним.
Труднее ответить на вопрос, ведет ли изменение закона к перераспределению
ресурсов в случае прежде не осознававшихся прав. Разнообразие критериев, в
соответствии с которыми определяется собственность на эти права, в подобном
случае, казалось бы, должно неизбежно вести к различному распределению
богатства. Можно было бы, конечно, доказывать, что при нулевых трансакционных
издержках ничего не стоит сделать контракт более подробным, все последующие
события будут учтены, а значит, никакого перераспределения богатства не
произойдет. Но было бы неразумно предполагать, что люди способны включить в
контракт ссылки на права, о которых они не имеют представления. Поэтому
следует рассмотреть вопрос, не приведет ли -- в силу своего воздействия на
спрос -- изменение критериев наделения собственностью на не осознававшиеся
прежде права к иному размещению ресурсов. Впервые я выдвинул предположение,
известное теперь как теорема Коуза, в статье "Федереальная комиссия связи".
Как было объяснено ранее, для иллюстрации аргументов там использовался пример
с собственностью на вновь обнаруженную пещеру. Я пришел к выводу:
"Используется ли пещера для хранения банковской информации, как хранилище для
природного газа или для выращивания грибов, зависит не от законов о
собственности, но от того, кто заплатит больше за пользование пещерой -- банк,
корпорация природного газа или грибной концерн" [Coase, Federal Communications
Commission, p. 25]. Мне никогда в голову не приходило добавить уточнение, что,
если спрос на грибы у различных претендентов на пещеру различен, и если их
расходы на грибы (на банковские услуги или природный газ) занимают важное
место в их бюджете, и если потребление ими этих продуктов составляет
значительную часть совокупного потребления, решение о собственности на вновь
открытую пещеру изменит спрос на банковские услуги, на природный газ или
грибы. В результате относительные цены банковских услуг, природного газа и
грибов изменятся; такое изменение способно повлиять на цену, которую захотят
уплатить за пользование пещерой соответствующие фирмы, а это может повлиять на
способ ее использования. Не приходится отрицать, что можно вообразить такое
изменение в критериях наделения собственностью на прежде не осознававшиеся
права, которое может, изменив спрос, привести к изменениям в размещении
ресурсов, но -- если не считать таких грандиозных событий, как отмена рабства,
-- эти воздействия обычно бывают столь незначительными, что ими вполне можно
пренебречь. Это верно и относительно тех изменений в распределении богатства,
которые сопутствуют изменению закона в мире, где издержки трансакций больше
нуля и разработка контракта, который предусматривал бы все будущие события,
обходится слишком дорого. Так, в судебном деле Стурджес против Бриджмена
вполне возможно, что решение суда, учитывая существовавшие у сторон контракты,
изменило относительное богатство кондитера и врача (а может быть, повлияло
сходным образом на богатство их соседей), но трудно вообразить, чтобы это
могло оказать сколь нибудь заметное влияние на спрос на кексы и медицинские
услуги.
V. Влияние трансакционных издержек
МИР с нулевыми трансакционными издержками часто описывали как коузианский мир.
Ничто не может быть дальше от истины. Это мир современной экономической
теории, тот самый, из которого я пытался выманить современных экономистов. В
статье "Проблема социальных издержек" я просто попытался высветить некоторые
особенности этого мира. Я доказывал, что в таком мире размещение ресурсов не
будет зависеть от правовых позиций, и это утверждение Стиглер окрестил
"теоремой Коуза": "... в условиях совершенной конкуренции частные и социальные
издержки будут равны" [Stigler, Theory of Price, p. 113]. По уже отмеченным
причинам даже уточняющее выражение "в условиях совершенной конкуренции" может
быть отброшено. Следуя за Пигу, работы которого определяли мышление в этой
области, экономисты пытались объяснить наличие несовпадений между частными и
социальными издержками и придумать, что с этим можно поделать, но использовали
при этом теорию, по которой частные и социальные издержки всегда равны. Потому
едва ли удивительно, что они зачастую приходили к неверным выводам. Причина
заблуждения экономистов была в том, что их теоретическая система не учитывала
фактор, весьма существенный для того, кто намерен изучать воздействие
изменений законов на размещение ресурсов. Этот неучтенный фактор и есть
трансакционные издержки.
При нулевых трансакционных издержках производитель включит в контракт все, что
нужно для максимизации ценности производства. Если бы можно было предпринять
нечто для сокращения ущерба, и эти действия являлись бы наиболее дешевым
средством для достижения подобного сокращения, они были бы осуществлены. Могли
бы потребоваться действия одного производителя или нескольких одновременно.
Как я отметил в "Проблеме социальных издержек" на примере со скотом и
посевами, возможные действия включают такие меры, как вывод всей или части
земли из обработки или переход на культуры, меньше страдающие от потравы (для
фермеров); сокращение размеров стада или вида разводимых животных, привлечение
пастуха или собак, перевод скота на стойловое содержание (для скотовода);
строительство оград (скотоводом или фермером). Можно даже вообразить такой
экзотический прием, как приобретение фермером ручного тигра, запах которого
будет держать скот подальше от посевов. И у фермера, и у скотовода будут
достаточные стимулы для использования любых известных им способов (в том числе
совместных действий), которые могут увеличить ценность производства, поскольку
каждый производитель получит свою долю в конечном приросте дохода.
Но если трансакционные издержки учитываются, многие из этих действий не будут
осуществлены, поскольку введение в контракты необходимых условий окажется
делом более дорогостоящим, чем возможные выгоды. Для простоты предположим, что
все контрактные установления, направленные на сокращение ущерба, слишком
дороги. В нашем примере, если скотоводы обязаны будут выплачивать компенсацию
за причиненный их скотом ущерб, у фермеров не будет оснований для пересмотра
контрактов, поскольку компенсация за полную или частичную потраву посевов
всегда возместит ущерб. Но у скотоводов здесь иное положение. У них есть
стимул перестроить свою деятельность, если связанные с этим издержки окажутся
меньше, чем сокращение компенсационных выплат фермерам. Предположим, однако,
что скотоводы не обязаны компенсировать ущерб, следовательно, у них нет
стимулов для изменения своих действий, а фермерам придется принимать меры для
сокращения ущерба при условии, что прирост дохода от спасенного таким образом
урожая превосходит издержки по достижению этого прироста. Легко показать, что
при таких обстоятельствах ценность производства может оказаться большей, когда
скотоводы не обязаны возмещать причиняемый их скотом ущерб, чем когда они
обязаны это делать. Предположим, что если скотоводы обязаны возмещать ущерб,
то они сочтут, что в их собственных интересах принятие мер по полному
предотвращению ущерба, а если они не обязаны этого делать, то тяготы этих мер
возьмут на себя фермеры. Предположим далее, что издержки по предотвращению
ущерба составят для скотоводов 80 долл., а для фермеров 50 долл. Если бы на
скотоводов закон не возложил ответственность за ущерб, соответствующие меры
осуществлялись бы фермерами. Их издержки составили бы 50 долл. А если бы
скотоводы должны были возмещать наносимый их скотом ущерб, они бы предприняли
необходимые шаги для предотвращения ущерба. Их издержки составили бы 80 долл.
Отсюда следует, что ценность производства выше на 30 долл. (80 долл. -- 50
долл.), когда скотоводы не должны возмещать ущерб. Это не значит, что виновник
вредных последствий никогда не должен нести обязанности по возмещению ущерба
тем, кто от него пострадал. Поменяв местами величину издержек по
предотвращению ущерба, мы получим пример, когда ценность производства будет
большей, если ответственность по компенсации ущерба, причиненного скотом,
лежит на скотоводах. Эти примеры показывают, что будет ли ценность
производства большей, когда скотоводы обязаны устранять ущерб или когда они не
обязаны этого делать, -- зависит от конкретных обстоятельств.
Предлагалось изменить мой тезис, чтобы учесть, что -- по крайней мере, в
странах с системой обычного права -- ущерб должен быть смягчен (действиями
стороны, причиняющей этот ущерб -- Прим. пер.). Я утверждал, что скотоводы,
когда на них не лежит ответственность, и фермеры, когда на скотоводах лежит
ответственность, не будут иметь стимулов взваливать на себя издержки по
сокращению ущерба. Было отмечено, что в странах, в которых господствует
обычное право, фермеры -- дабы получить компенсацию за ущерб от отвечающих по
закону скотоводов -- должны предпринять некие разумные меры по смягчению
ущерба, а скотоводы, если закон не возлагает на них ответственность, должны
сделать то же самое, если хотят избежать судебной ответственности. Все это,
конечно же, важно для тех, кто изучает работу системы обычного права, но не
отменяет сути моих утверждений.
Хотя существование подобной доктрины может побудить скотоводов и фермеров к
принятию на себя некоторых расходов, которых они в противном случае на себя не
взяли бы, суды не склонны возлагать на кого бы то ни было такие расходы, если
только они совершенно не уверены в том, что результатом будет действительно
значительное сокращение ущерба и -- не менее важно -- что меры, необходимые
для сокращения ущерба, им известны. Я не могу поверить, что доктрина о
смягчении ущерба подтолкнет скотоводов к принятию всех тех мер по сокращению
ущерба, которые они осуществили бы, если бы были обязаны компенсировать
фермерам ущерб, или что она подвигнет фермеров на все те шаги по сокращению
ущерба, которые они осуществили бы в условиях, когда скотоводы не были бы
обязаны платить компенсацию. Если это верно, то мои выводы остаются
неизменными. Если после принятых мер по смягчению ущерба скотоводам придется
понести расходы еще на 70 долл. для полного устранения ущерба (при
предположении, что в целом ущерб больше 70 долл.), а фермеры способны достичь
того же за 20 долл., ценность производства явно будет на 50 долл. больше в том
случае, когда скотоводы не обязаны возмещать ущерб, а значит, именно фермеров
принудят принять меры по предотвращению ущерба. Конечно, с другими числами
может быть создана ситуация, в которой ценность производства окажется большей
в случае ответственности скотоводов.
Зербе также предположил, что мой вывод неверен, поскольку в своем анализе я
использую не оптимальное правило об ответственности [Zerbe Richard О. Jr.,
"The Problem of Social Cost Fifteen Years Later" in Theory and Measurement of
Economic Externalities, p. 33]. Это возражение основано на непонимании сути
моего утверждения, что при наличии ненулевых трансакционных издержек правила
об ответственности и не могут быть оптимальными. Можно вообразить, что в мире
с нулевыми трансакционными издержками, в котором все стороны заинтересованы в
обнаружении и раскрытии всех тех мер, которые приведут к росту ценности
производства, информация, необходимая для расчета оптимального правила
ответственности, окажется хотя и доступной, однако излишней, поскольку в этом
мире ценность производства будет максимизирована при любых правилах об
ответственности. Но раз уж мы начинаем учитывать трансакционные издержки, у
разных сторон не оказывается стимулов (или есть только ослабленные стимулы)
для раскрытия информации, которая нужна для формулирования оптимального
правила ответственности. На деле они сами могут и не знать про эту информацию,
поскольку для тех, у кого нет стимулов для раскрытия информации, нет и причин
для обнаружения ее. Информация, необходимая для осуществления трансакций,
которые не могут быть осуществлены, не будет собираться.
Тот же подход, который в случае с нулевыми трансакционными издержками
демонстрирует, что размещение ресурсов остается тем же независимо от правового
положения участников, показывает, что при ненулевых трансакционных издержках
закон играет ключевую роль в определении того, как используются ресурсы. Но он
делает и больше этого. При нулевых трансакционных издержках результат
оказывается всегда одинаковым, потому что в контрактах права и обязанности
сторон подвергаются все время таким изменениям, чтобы все стороны оказывались
заинтересованными в действиях, максимизирующих ценность производства. При
положительных трансакционных издержках внесение всех или части этих изменений
в контракты оказывается делом чересчур накладным. Стимулы к осуществлению
некоторых шагов, которые привели бы к максимизации ценности производства,
исчезают. От закона зависит, каких именно стимулов будет недоставать,
поскольку он определяет, как именно нужно изменить контракты, чтобы
осуществились те действия, которые максимизируют ценность производства.
Результаты действия различных юридических правил интуитивно не очевидны, и
зависят от фактических обстоятельств в каждом отдельном случае. Может
случиться, например, как было показано ранее в этом разделе, что ценность
производства будет большей, когда те, кто порождает вредные последствия, не
обязаны платить компенсацию тем, кто страдает от причиняемого им ущерба.
VI. Пигувианские налоги
ВПЛОТЬ ДО ПУБЛИКАЦИИ статьи "Проблема социальных издержек" воздействие
различных правил об ответственности на размещение ресурсов почти не
рассматривалось в экономической литературе. Следуя за Пигу, экономисты
говорили о невозмещенном ущербе и предполагали при этом, что те, кто был
причиной этих вредных воздействий, должны быть законом обязаны компенсировать
ущерб тем, кто от него пострадал, но самому вопросу о правилах несения
ответственности особого внимания не уделяли. Большинство экономистов полагали,
что проблемы, возникающие, когда действия производителя наносят ущерб другим,
наилучшим образом можно разрешить установлением соответствующей системы
налогов и субсидий, при этом особенно подчеркивалась роль налогов. Так, во
введении к недавно опубликованной статье сказано: "Экономическая теория
установила, что для достижения эффективности в конкурентной экономике нужны
налоги (субсидии) на товары, при производстве которых возникают отрицательные
(положительные) экстернальные эффекты" [Sandmo Agnar, Anomaly and Stability in
the Theory of Externalities // Quarterly Journal of Economics, 94, щ 4, June
1980, p. 799]. Каковы бы ни были достоинства этих средств регулирования
процессов порождения вредных эффектов, использование налогов привлекательно
еще и тем, что они могут быть проанализированы с помощью существующей теории
цен, что разрабатываемые схемы выглядят весьма внушительно на классных досках
или в статьях и что они не требуют знания предмета.
В конце моей статьи "Проблема социальных издержек" я утверждал, что на
налоговую систему нельзя возлагать задачу оптимального размещения ресурсов,
даже если этого хотят власти. Однако мои аргументы были явно плохо
сформулированы, раз даже такой исполненный сочувствия критик, как Баумол, не
понял их. Критика Баумола была направлена на положения, которых я не
придерживался и не придерживаюсь. Потому я намерен изложить мои доводы более
ясно, расширив те разделы аргументации, где сжатое или неточное изложение
могло ввести в заблуждение моих критиков. Многие из тех, кто писал об
использовании налогов для решения проблемы вредных воздействий, приняли
выдвинутое Баумолом толкование моей позиции, но я ограничу свои комментарии
лишь тем, что попытаюсь ее прояснить [Baumol William J., On Taxation and the
Control of Externalities // American Economic Review, 62, щ 3, June 1972, p.
307--322].
Я начинал с предположения, что налог будет равен ценности причиненного ущерба.
В качестве примера я взял фабрику, дым которой наносил ущерб в 100 долл. в год
и где дымоуловитель можно было бы установить за 90 долл. Поскольку выбросы
дыма навлекают на владельца фабрики налоги в 100 долл., он поставит
дымоуловитель и сэкономит таким образом 10 долл. в год. Тем не менее ситуация
может не быть оптимальной. Предположим, что те, кому причиняют ущерб, могут
избежать его за счет мер, влекущих издержки в размере 40 долл. в год. В этом
случае, при наличии дыма и отсутствии налогов, ценность производства оказалась
бы большей на 50 долл. в год (90 долл. минус 40 долл.). Затем я отметил, что
рост числа людей или предприятий, расположенных по соседству с фабрикой,
увеличит размер ущерба, причиняемого теми же выбросами дыма. Это приведет к
уплате более высоких налогов, если выбросы дыма продолжаются, а значит,
фабрика будет готова понести большие издержки по предотвращению дыма во
избежание более высоких налогов, чем прежде. Те, кто решает расположиться
рядом с фабрикой, не будут учитывать эти дополнительные издержки. Это легко
проиллюстрировать с теми же числами. Предположим сначала, что рядом с фабрикой
нет никого. Будет дым, но не будет ущерба, а значит, не будет и налогов.
Теперь предположим, что кто-то решил рядом с фабрикой построить новое здание и
что в результате ценность ежегодно причиняемого дымом ущерба достигает 100
долл. Застройщик может рассчитывать на то, что владелец фабрики установит
дымоуловитель, который будет ему обходиться в 90 долл. в год, поскольку так он
сможет избежать налога в 100 долл. Те, кто будет строиться рядом с фабрикой
после этого, не будут страдать от какого-либо ущерба, поскольку дыма больше
нет. Но ситуация может и не быть оптимальной. Застройщик мог выбрать другое
место, столь же удовлетворительное и безо всякого дыма, всего за
дополнительные 40 долл. в год. Опять-таки ценность производства была бы больше
на 50 долл. в год, если бы не было налогов и фабрика продолжала дымить.
Я также заявил, что если "уж следует принуждать владельца фабрики к уплате
налога в размере причиненного ущерба, то следовало бы учредить двойную
налоговую систему и принудить обитателей района к уплате налога, равного
дополнительным издержкам владельца фабрики... чтобы избежать причинения
ущерба" [The Problem of Social Cost, p. 151--151]. Это легко показать.
Дополнительные издержки владельца фабрики в нашем примере равны 90 долл. в
год. Предположим, что на жителей округи наложен налог в 90 долл. В этом случае
застройщик предпочтет строить в другом месте, понести из-за этого
дополнительные издержки в 40 долл., но избежать налога в 90 долл., а в
результате фабрика будет по-прежнему испускать дым и ценность производства
будет максимальной.
Ошибочным был бы вывод, что я выступал за двойную систему налогов или вообще
за использование налоговой системы для этой цели. Я просто отметил, что если
уж вводить налог, основанный на размере ущерба, то желательно обложить этим
налогом и тех, чье присутствие навлекает издержки на фирму, порождающую
вредные воздействия. Но, как я уже говорил в статье "Проблема социальных
издержек", любая налоговая система изобилует трудностями, и желаемое может
оказаться недостижимым.
Баумол, который подробно разбирал мои взгляды в своей статье, утверждал, что
его основная цель -- "показать, что, если исходить из собственных предпосылок
пигувианской традиции, ее выводы фактически безупречны" [Baumol, On Taxation,
p. 307]. Он доказывает, что в случае нарушения покоя и порядка из-за дыма
"должным образом выбранный налог, налагаемый только на фабрику (без уплаты
компенсации соседним жителям), -- это как раз то, что нужно для оптимального
размещения ресурсов в условиях чистой конкуренции" [Ibid., p. 309]. Далее он
настаивает, что двойной налог (вроде предложенного мною) вовсе не нужен, и
добавляет, что мое утверждение, что налоговая система может стать причиной
поселения слишком многих людей рядом с фабрикой, идет от смешения денежных
экстерналий с технологическими экстерналиями. Но анализ моих вычислений,
приведенных ранее в этом разделе, доказывает, что мои выводы верны. Почему же
Баумол и я пришли к разным ответам? Причина та, что в моей статье я
предполагал, что налог, о котором шла речь, равен причиненному ущербу, а с
налогом Баумола это не так. Я не буду отрицать, что налоговая система Баумола
представима и что, будучи реализованной, она даст как раз те результаты,
которые он описывает. Высказанное мною возражение заключается лишь в том, что
она не может быть реализована на практике. Я думал, что сказал об этом
достаточно ясно. Вот что я писал в статье "Проблема социальных издержек":
"Налоговая система, ограниченная налогом на производителя за причиняемый
ущерб, поведет к несправедливому возрастанию издержек по предотвращению
ущерба. Этого можно было бы, конечно, избежать, если бы удалось сделать так,
чтобы налог основывался не на размере причиняемого ущерба, а на размере
падения ценности производства (в самом широком смысле), обусловленного
эмиссией дыма. Но для этого требуется детальное знание индивидуальных
предпочтений, и я не в силах вообразить, как можно собрать данные, необходимые
для такой системы налогов" [см. статью "Проблема социальных издержек"].
То, что я имел в виду, становится ясным, если рассмотреть, как может быть
организована пигувианская налоговая система. Отметьте, что она должна быть
приложима, как указывает Баумол, к случаю "со многими участниками". В нашем
примере, значит, много людей и (или) предприятий должны, предположительно,
подвергаться воздействию фабричного дыма. Отметьте также, что ни малейшая
часть налоговых поступлений не должна отдаваться как компенсация тем, кто
испытывает вредное воздействие дыма. Таким образом, у них будет стимул принять
меры для сокращения размеров ущерба, если только они смогут это сделать с
относительно более низкими издержками. Издержки таких мероприятий вместе с
ценностью остающегося ущерба будут подсчитаны и суммированы для всех,
подвергающихся (или могущих подвергнуться) вредному воздействию дыма.
Дополнительные подсчеты должны быть произведены для каждого уровня эмиссии
дыма, чтобы можно было построить таблицу, показывающую падение ценности
производства из-за дыма для каждого уровня эмиссии. Для каждого уровня эмиссии
будет установлен налог, равный падению ценности производства из-за дыма. Затем
эта таблица будет предъявлена владельцу фабрики, и он выберет метод
производства и определит приемлемое для него количество дыма с учетом налогов,
которые ему придется платить. Он выберет уменьшение эмиссии дыма, если
дополнительные издержки на это окажутся меньше, чем экономия на налогах.
Поскольку налог равен снижению ценности производства из-за дыма в
окрестностях, а рост издержек из-за изменений методов производства
представляет собой падение ценности производства на самой испускающей дым
фабрике, владелец фабрики, выбирая между дополнительными издержками или
уплатой налога, выберет то, что максимизирует ценность производства. Именно в
таком смысле эта налоговая система может быть названа оптимальной.
Положение, однако, гораздо сложнее. В обычной ситуации владелец фабрики не
захочет вести дело так, чтобы уровень эмиссии дыма был постоянным во времени,
но предпочтет, чтобы объем выбрасываемого дыма изменялся. Интенсивность
колебаний выбросов и распределение их во времени повлияют на то, какие меры по
приспособлению сочтут выгодными соседи. Существует бесконечное множество
способов распределить интенсивность выбросов дыма во времени, но, конечно же,
достаточно будет собрать данные у соседей фабрики (или у тех, кто мог бы там
поселиться) об их реакции на ограниченное число различных типов распределения
дымовых выбросов во времени, чтобы получить информацию, необходимую для
разработки соответствующей схемы налогообложения. И, разумеется, поскольку
выгодность мер по предотвращению вредного влияния выбросов зависит от
продолжительности последних, данные придется собирать за много лет.
Даже по этому, крайне упрощенному, описанию весьма сложного процесса очевидно,
что же предстоит проделать ради реализации пигувианской системы налогов. Все
обитатели района, страдающего от дыма (или их представительная выборка),
должны будут обнародовать, чем же именно им вреден дым, какие меры они
намерены принять для снижения или предотвращения вредного воздействия и каковы
будут их издержки при различных сочетаниях интенсивности и продолжительности
эмиссии. По той же схеме придется опросить и тех, кто не находится постоянно в
этом районе, но может там очутиться, если уровень эмиссии дыма будет
достаточно снижен (следует предполагать, разумеется, что мы сможем выделить
этих людей). Данные, которые придется собирать при опросах всего этого
множества народа, -- это та самая информация, которую многие просто не сочтут
нужным раскрывать, даже если она у них есть, а большей частью люди вообще не
будут ее иметь. По моему мнению, просто нет способа собрать информацию,
которая нужна для пигувианских налогов.
В статье "Проблема социальных издержек" я обсуждал систему налогов, в которой
налог точно равнялся причиняемому ущербу. Хотя такие налоги требуют намного
меньшего объема информации, чем пигувианская система, все-таки и ее нелегко
собрать, и в любом случае, как я подчеркивал, результаты оказываются далеки от
оптимальных. Моей основной целью было показать это. Я добавлял, что, если
владелец фабрики должен платить налог, основанный на величине ущерба, было бы
желательным заставить тех, кто страдает от дыма, платить налог, равный
дополнительным издержкам владельца фабрики по предотвращению ущерба от дыма. Я
исходил из того, что, если налог основывается на величине ущерба, может
случиться так, что люди и предприятия начнут располагаться рядом с фабрикой, а
в результате владельцу фабрики придется устанавливать дымоуловители даже в том
случае, когда было бы дешевле, чтобы все остальные выбрали для себя другое
место. Баумол утверждает, что этого не случится, потому что "экстерналии (дым)
ограничивают численность близживущего населения" [Baumol, On Taxation, p.
312]. И при этом он предполагает, что пигувианская налоговая система уже
действует, хотя я-то этого не делал. Я рассматривал налоговую систему, в
которой величина налога зависит от величины причиняемого ущерба. При такой
налоговой системе у владельца фабрики есть стимулы установить дымоуловители в
условиях, которые просто не могут существовать, когда действует пигувианская
система налогов. Как только установлен дымоуловитель, дыма не станет и ничто
не будет сдерживать тех, кто захочет разместиться рядом с фабрикой; а при
данном уровне ущерба они всегда смогут рассчитывать на то, что соответствующие
устройства будут установлены. Целью системы двойных налогов было бы удерживать
людей и предприятия от того, чтобы размещаться рядом с фабрикой и увеличивать
тем самым ее издержки, когда было бы дешевле разместиться где-либо еще. Но я
не хочу обсуждать сравнительные достоинства различных налоговых систем,
поскольку это заведет нас в трясину сложнейшей аргументации, а также и потому,
что это никуда не ведет. У всех этих налоговых систем есть весьма серьезные
недостатки, и ни одна из них не породит результатов, которые экономисты могли
бы счесть оптимальными. Но то, что некоторые системы налогов при всех своих
недостатках могут в некоторых ситуациях оказаться лучше, чем все другие (в том
числе и отсутствие налогов), -- это иной вопрос, и по нему у меня нет
определенного мнения*
В конце своей статьи Баумол утверждает практически то же самое. Он говорит: "В
конце концов, у нас мало оснований верить в возможность точной реализации
пигувианского подхода. Мы не умеем вычислять величину нужных налогов и
субсидий, и мы не знаем, как устанавливать их в практической жизни методом
проб и ошибок" [Ibid., p. 318]. Очевидно, что, когда Баумол говорил, что "если
исходить из собственных предпосылок пигувианской традиции, то ее выводы
фактически безупречны", он имел в виду, что логика этой традиции безупречна и
что, если бы соответствующие проекты налогов были осуществлены (чего не может
быть), конечное размещение ресурсов оказалось бы оптимальным. Этого я никогда
не отрицал. Я просто утверждал, что такие налоговые проекты -- это тот самый
материал, из которого сделаны сны. В дни моей молодости говаривали, что, если
глупость слишком велика, чтобы быть высказанной вслух, ее можно спеть. В
современной же экономической теории ее можно облечь в математическую форму.



Маяк в экономической теории



I. Введение
В СОЧИНЕНИЯХ экономистов маяк появляется ради того света, который, как
предполагается, он бросает на вопрос об экономических функциях правительства.
Он часто используется как пример услуги, которую должно предоставлять
правительство, а не частное предприятие. По-видимому, экономисты имеют в виду
при этом, что невозможность гарантировать получение платы за услугу с
владельцев судов, которые выигрывают от существования маяка, делает для любой
частной фирмы или отдельного человека невыгодными его строительство и
содержание.
Я рад возможности поблагодарить членов "Тринити Хаус", а также сотрудников
Министерства торговли и Корабельной палаты за предоставление мне информации о
маяках в Британии. Все они никоим образом не ответственны за то, как именно я
использовал предоставленные ими данные, и вовсе не обязательно разделяют
сделанные мною выводы.
Джон Стюарт Милль в своих "Принципах политической экономии", в главе
"Основания и границы системы laissez-faire, или принципа невмешательства",
говорил:
"... в обязанности правительства входят строительство и содержание маяков,
установка буев и многое другое, что обеспечивает безопасность навигации;
невозможно заставить судно, которому свет маяка принес пользу, платить пошлину
за то, что оно получило эту пользу. По этой причине никто не стал бы сооружать
маяка для личной выгоды, если б не получал вознаграждения за счет
принудительного сбора, устанавливаемого государством" [Mill John Stuart,
Principles of Political Economy, Vol. 3 // The Collected Works of John Stuart
Mill, ed. J. M. Robson, Toronto: University of Toronto Press, 1965, p. 968].

Генри Сиджвик в "Принципах политической экономии", в главе "Система
естественной свободы в производстве", заявил следующее:
"... существует обширный и разнообразный класс случаев, для которых это
предположение (что индивидуум может всегда через свободный' обмен получить
достаточное соответствующее вознаграждение за предоставляемые им услуги)
окажется явно ошибочным. И здесь, прежде всего, следует отметить те услуги,
которые по своей природе практически не могут быть присвоены теми, кто их
производит, или теми, кто желал бы их приобрести. Например, легко может
статься, что выгоды от удачно расположенного маяка будут доставаться большей
частью судам, с которых окажется невозможно истребовать пошлину за пользование
им". [Sidgwick Henry, The Principles of Political Economy, 3rd ed., London:
Macmillan & Co., 1901, p. 406. В первом издании (1883) высказывание
относительно маяков звучит так же, но остальные фразы (в отличие от их смысла)
немного изменены.]

Пигу в "Экономической теории благосостояния" использует приводимый Сиджвиком
пример с маяком как образец невознаграждаемой услуги, для которой "предельный
чистый продукт оказывается меньше предельного социального чистого продукта на
величину случайных услуг, оказываемых не участвующим в соглашении сторонам, с
которых технически невозможно истребовать за это плату" [Pigou А. С., The
Economics of Welfare, 4th ed., London: Macmillan & Co., 1932, p. 183--184].
Пол Самуэльсон в своей "Экономике" более прямолинеен, чем эти ранние авторы. В
разделе "Экономическая роль правительства", он утверждает, что "правительство
производит некоторые незаменимые общественные блага, без которых совместная
жизнь была бы невозможной и производство которых в силу их природы нельзя
предоставить частным предприятиям". В качестве "бесспорных примеров" он
указывает на обеспечение национальной обороны, поддержание законности и
порядка внутри страны, отправление правосудия и гарантирование договоров, а в
примечаниях добавляет.
"Вот более поздний пример правительственных услуг: маяки. Они спасают жизни и
грузы; но смотрители маяков не могут собирать плату за услуги с капитанов
кораблей. "Итак, -- подытоживает позднейший комментатор, -- здесь налицо
расхождение между частными выгодами и денежными издержками (с точки зрения
человека, достаточно эксцентричного, чтобы попытаться разбогатеть содержанием
маяка) и действительными социальными выгодами и издержками (измеренными
спасенными жизнями и грузами в сравнении: 1) с полными издержками по
содержанию маяка и 2) с дополнительными издержками, возникающими оттого, что
еще один корабль воспользовался его предупреждающими огнями)", философы и
государственные деятели всегда осознавали незаменимость правительства в
подобных случаях "существования внешней экономии при расхождении между
частными и социальными выгодами". [Samuelson P. A., Economics: An Introductory
Analysis, 6th ed., N. Y.: Mcgraw-Hill, 1964. Все ссылки на "Экономику"
Самуэльсона даются по 6-му изданию.]

Позднее Самуэльсон еще раз упоминает маяк как "правительственную деятельность,
оправданную в силу экстернальных эффектов". Он говорит.
"Возьмите приводившийся пример с маяком, который предостерегает корабли от
попадания на скалы. Его луч помогает каждому, кто его видит. Бизнесмен не
может построить его ради извлечения прибыли, поскольку он не в силах получать
платеж с каждого пользователя. Очевидно, что это деятельность как раз того
типа, которую естественно было бы предпринять правительству" [Samuelson,
Economics, p. 159].

На этом Самуэльсон не останавливается. Он использует маяк для еще одного
умозаключения (не встречающегося у ранних авторов). Он говорит:
"... в примере с маяком следует выделить одно обстоятельство: тот факт, что
содержатель маяка не может получить -- в форме покупной цены -- плату за
пользование с тех, кому маяк помогает, определенно заставляет относить эту
услугу к разряду общественных или социальных благ. Но даже если бы содержатель
маяка смог -- скажем, с помощью опознающего радара -- требовать уплаты с
каждого проплывающего мимо судна, вовсе не обязательно, что это сделало бы
оптимальным с социальной точки зрения предоставление этой услуги наподобие
обычного частного блага по устанавливаемой на рынке индивидуальной цене.
Почему? Потому что для общества издержки на обслуживание еще одного
дополнительного судна равны нулю; а значит, изменение курса любого судна,
имеющее целью избежать платы за пользование маяком, представляет экономический
ущерб с точки зрения общества -- даже если установленная для всех цена не
превышает долговременных издержек по содержанию маяка. Если с социальной точки
зрения строительство и содержание маяка оправданы, -- а это не всегда так, --
то при более глубоком анализе можно показать, каким образом свободный доступ к
этому общественному благу может оказаться оптимальным решением" [Ibid., p.
151].

В позиции Самуэльсона есть элемент парадоксальности. Правительство должно
содержать маяки, потому что частные фирмы не в состоянии собирать плату за
свои услуги. Но если бы частные фирмы и сумели собирать такую плату, не
следует позволять им делать это (что также требует, как можно предположить,
действий правительства). Позиция Самуэльсона отличается от подхода Милля,
Сиджвика или Пигу. Насколько я понял этих авторов, трудности получения платы
за пользование маяком представляют собой принципиальный момент, имеющий
серьезные последствия для политики по отношению к маякам. У них нет возражений
против сбора платы за эти услуги, а значит, и против частной собственности на
маяки, если окажется возможным такую плату взимать. Аргументы Милля, однако,
несвободны от двусмысленности. Он доказывает, что правительство должно строить
и содержать маяки, потому что частное предприятие не может предоставлять эти
услуги из-за невозможности собирать плату с пользующихся ими судов. Но затем
он делает уточняющую оговорку: "... если бы не получало вознаграждения за счет
принудительного сбора, устанавливаемою государством". Я понимаю дело так, что
"принудительным сбором" должны быть обложены суда, которые пользуются услугами
маяков (и в этом случае сбор представляет собой пошлину). Двусмысленным
изложение Милля делает неясность -- имел ли он в виду, что "принудительный
сбор" дает возможность "сооружать маяки для личной выгоды", и потому устраняет
нужду в правительственной деятельности, либо он предполагал невозможным (или
нежелательным) получение "вознаграждения за счет принудительного сбора"
частными фирмами и потому считал необходимой деятельность государства в этой
области. Думаю, Милль имел в виду первое, и если это так, то перед нами
существенное уточнение его утверждения, что строительство и содержание маяков
входят в "обязанности правительства". В любом случае представляется ясным, что
Милль не имел ничего против установления пошлин [сравните с тем, что говорит
Милль о пошлинах в "Principles of Political Economy", p. 862--863]. Точка
зрения Сиджвика (на которую ссылается Пигу) не создает особых трудностей для
толкования. Его подход, однако, очень узок. Как он говорит, "легко может
статься, что выгоды от хорошо расположенного маяка будут доставаться большей
частью кораблям, с которых окажется невозможно истребовать пошлину за
пользование им". Это не значит, что взимание платы за услуги невозможно: на
деле предполагается прямо обратное. Здесь говорится, что возможны такие
обстоятельства, при которых большинство тех, кто извлекает выгоду от
пользования маяком, могут избежать уплаты пошлины. Здесь не утверждается, что
невозможны обстоятельства, в которых услугами маяка будут в основном
пользоваться корабли, с которых легко собрать пошлину, и предполагается, что
при подобных обстоятельствах было бы желательным установление пошлины, а это
сделало бы возможным содержание частных маяков.
Я полагаю, что трудно понять, что же именно имели в виду Милль, Сиджвик и
Пигу, не зная устройства британской службы маяков; возможно, ни один из этих
авторов не был знаком в деталях с устройством этой службы, но нет сомнения,
что у них было какое-то общее представление о ней и они держали его в уме,
когда им приходилось писать о маяках. При этом ознакомление с устройством
британской службы маяков не только позволяет лучше понять Милля, Сиджвика и
Пигу, но и создает определенный контекст для оценки высказываний Самуэльсона
на эту тему.
II. Британская служба маяков
В БРИТАНИИ строительством и содержанием маяков занимаются "Тринити Хаус"
(правление маячно-лоцманской корпорации. -- Прим. пер.) (для Англии и Уэльса),
Комиссариат северных маяков (для Шотландии) и Комиссариат ирландских маяков
(для Ирландии). Расходы этих органов власти оплачиваются из средств Общего
маячного фонда. Доходы фонда складываются из маячной пошлины, которую
уплачивают судовладельцы. Ответственность за поддержание механизма сбора
маячной пошлины и за ведение счетов возложена на "Тринити Хаус" (независимо от
того, делаются ли платежи в Англии, Уэльсе, Шотландии или Ирландии), при том
что непосредственное получение средств возложено на таможенные службы портов.
Деньги, полученные в счет маячной пошлины, переводятся затем на счета Общего
маячного фонда, который подчинен Министерству торговли. Соответствующие
управления средства для своих расходов получают из Общего маячного фонда.
Между Министерством торговли и различными управлениями маячной службы
существуют примерно такие же отношения, как между Казначейством и
министерствами Британского правительства. Бюджеты различных управлений должны
утверждаться Министерством торговли. Проекты бюджетов трех управлений
представляются в период Рождества и обсуждаются на конференции службы маяков,
которая ежегодно проводится в Лондоне. В конференции участвуют, помимо
представителей трех комиссариатов и министерства, члены Консультативного
комитета по маякам, формируемого Корабельной палатой (профессиональная
ассоциация), в которой представлены судовладельцы, грузоотправители и
страховые общества. Консультативный комитет по маякам, хотя и не имеет
установленной законом власти, играет важную роль в процедуре принятия решений,
и его мнение учитывают как комиссариаты по маякам при планировании своего
бюджета, так и представители министерства, когда они решают вопрос об
утверждении бюджета. Маячные пошлины устанавливаются министерством на уровне,
который обеспечивает на несколько лет поступление денег в количестве,
достаточном для оплаты ожидаемых расходов. Но принимая решения о программе
работ и об изменениях в условиях деятельности маяков, участники конференции, в
особенности члены Консультативного комитета по маякам, учитывают то
воздействие, которое окажут новые работы или изменения в условиях деятельности
маяков на уровень маячных пошлин.
Система установления маячных пошлин была разработана во Втором перечне к
Закону о торговом судоходстве (Фонде торгового флота) от 1898 г. [61 & 62
Vict. ch. 44, sched. 1]. После этого декретами Совета изменялись уровни пошлин
и некоторые другие установления, но и по сию пору действует в основном тот же
порядок, что был принят в 1898 г. Пошлины устанавливаются на тонну чистого
груза за один рейс любого судна, прибывающего и убывающего из портов Британии.
Для судов, перевозящих грузы между портами Британии, маячная пошлина взимается
только с первых десяти рейсов в году, а для судов "заграничного плавания"
платежи ограничиваются первыми шестью рейсами года. Величина маячной пошлины
различна для этих двух категорий судов, и установлена она так, что за первые
десять рейсов суда "внутреннего плавания" уплачивают примерно столько же,
сколько суда другой категории за первые шесть рейсов. Некоторые категории
судов платят пошлину по пониженной ставке: круизные суда и парусные суда
водоизмещением более 100 тонн. Буксиры и прогулочные яхты уплачивают годовой
сбор, а не пошлину с каждого рейса. К тому же некоторые суда освобождены от
уплаты пошлин: суда, принадлежащие правительству Британии или иноземным
правительствам (если они не перевозят грузы или платных пассажиров),
рыболовные суда, землечерпалки и толкачи, парусники водоизмещением менее 100
тонн (за исключением прогулочных яхт), все суда (включая прогулочные яхты)
водоизмещением менее 20 тонн, груженные балластом суда (кроме буксиров и
прогулочных яхт), или те, которые загружены только топливом и припасами, а
также обеспечивающие безопасность на море. Все эти формулировки достаточно
приблизительны. Но они дают представление об общем характере системы.
В данный момент расходы Британских маяков возмещаются из средств Общего
маячного фонда, доходы которого образуются маячными пошлинами. Помимо маяков в
Великобритании и Ирландии, Фонд содержит некоторые маяки в колониях, а также
оплачивает расходы на разметку мест кораблекрушения и на удаление разбитых
кораблей (если соответствующие работы не закончены фирмами-спасателями), хотя
эти расходы и составляют ничтожную долю общих затрат. Некоторые расходы на
маяки оплачиваются помимо средств Фонда. Расходы на строительство и содержание
"местных маяков", которые нужны только для кораблей, использующих определенные
порты, покрываются не из средств фонда, ограничивающего свои задачи
финансированием маяков, необходимых для "судоходства в целом". Расходы на
местные маяки обычно оплачиваются береговой службой за счет портовой пошлины.
III. Эволюция Британской системы маяков
МИЛЛЬ И СИДЖВИК, писавшие соответственно в 1848 и 1883 гг., в той степени, в
которой они имели в виду реальную систему маяков в Британии, конечно же,
думали о более ранних формах организации. Чтобы понять Милля и Сиджвика, нам
нужно представлять себе службу маяков XIX в. и пути ее развития. Но изучение
истории Британской системы маяков полезно не только тем, что помогает понять
Милля и Сиджвика, но также и потому, что расширяет наши представления об
альтернативных возможностях институциональной организации службы маяков. При
обсуждении истории Британской системы маяков я ограничусь Англией и Уэльсом,
т.е. теми частями системы, которые Милль и Сиджвик знали, вероятно, лучше
всего
Для маяков Англии и Уэльса высшим административным органом является "Тринити
Хаус". Здесь же средоточие лоцманской службы Соединенного Королевства.
Корпорация содержит приюты и управляет благотворительными фондами для моряков,
их жен, вдов и сирот. Она осуществляет и другие разнообразные функции, как,
например, надзор и управление "местными маяками", предоставление экспертов по
судовождению или "мастеров Тринити" при слушании в судах дел, связанных с
судовождением. Она имеет своих представителей в ряде портовых управлений,
включая Управление лондонского порта, а члены "Тринити Хаус" входят во многие
комитеты (в том числе и правительственные), связанные с вопросами
мореплавания.
"Тринити Хаус" возникла давно. Похоже, что она возникла из средневековой
гильдии моряков. Петиция с просьбой разрешить создание корпорации была подана
Генриху V111 в 1513 г., а патент был дарован в 1514 г. [Harris G. G., Trinity
House of Deptford 1515--1660, London: Athlone Press, 1969, p. 19--20. Мой
обзор ранней истории "Тринити Хаус" в основном опирается на эту работу,
особенно на данные гл. 7 "Маяки, бакены и сигналы для мореплавателей" и гл. 8
"Ненадежный свет".] Устав закреплял за "Тринити Хаус" право регулировать
навигацию, и это наряду с благотворительностью было основной деятельностью
корпорации многие годы. Маяки стали предметом деятельности много позже.
Похоже, что в Британии до XVII столетия было совсем мало маяков, и их не стало
много в XVIII столетии. Но существовали разного рода навигационные знаки.
Большинство из них располагались на земле и не предназначались для помощи
морякам: шпили церквей, дома, группы деревьев и т.д. Сигнальные огни и буи
также использовали в помощь судоводителям. Харрис поясняет, что то были не
маяки, а просто "бревна, вкопанные на берегу, иногда с укрепленным наверху
старым фонарем" [Ibid., p. 153]. В начале XVI в. право надзора за
навигационными знаками и право установления буев и бакенов принадлежали
Главному лорду Адмиралтейства. Для поддержания бакенов и буев он назначал
своих представителей для сбора пошлин с кораблей, которые предположительно
извлекали выгоду от существования навигационных знаков. В 1566 г. право
устанавливать и регулировать навигационные знаки было дано "Тринити Хаус". На
корпорацию возложили ответственность за сохранность знаков, принадлежащих
частным лицам. Например, один купец, срубивший без разрешения группу деревьев,
по которым ориентировались моряки, был обвинен в том, что "предпочел мелочную
частную выгоду для себя большому и общему благу для публики" [Ibid., p. 161].
Он мог быть оштрафован на 100 ф. ст. (доход делился поровну между "Тринити
Хаус" и Казначейством). Кажется, существовали сомнения относительно того,
давал ли Акт 1566 г. право "Тринити Хаус" размещать навигационные знаки прямо
в море. Это сомнение было устранено в 1594 г., когда Адмиралтейство отказалось
от права на контроль и установку бакенов и буев и эти права были дарованы
"Тринити Хаус". Не ясно, как это все происходило на деле, потому что
Адмиралтейство продолжало заниматься навигационными знаками и после 1594 г.,
но постепенно авторитет "Тринити Хаус" в этой области стал признанным.
В начале XVII столетия "Тринити Хаус" основала маяки в Кейстере и Лоустофте
[Ibid., p. 183--187]. А следующий маяк был построен только в конце столетия.
Но одновременно маяки устанавливали частные люди. Как говорит Харрис:
"Характерной частью елизаветинского общества были деятели, занимавшиеся
пробиванием проектов якобы для блага публики, но на деле имевшие целью частную
выгоду. Маяки не остались вне их внимания" [Ibid., p. 180--181]. Далее он
говорит: "Построив маяк в Лоустофте, собратья по корпорации с удовлетворением
сложили руки и не делали ровно ничего... Когда в феврале 1614 г. от них
потребовали сделать что-либо полезное и поставить маяк в Уинтертоне в ответ на
петицию от трехсот судовладельцев, моряков и капитанов, они оставили это без
внимания. Неспособность удовлетворить такого рода потребности не только
пошатнула веру в корпорацию; подобное бездействие с учетом перспективы доходов
фактически означало приглашение в эту область спекулянтов. Вскоре они и
появились" [Ibid., p. 187]. В период 1610-- 1675 гг. корпорация "Тринити Хаус"
не построила ни одного маяка. И, по крайней мере, десять были построены
частными лицами [Stevenson D. Alan, The World's Lighthouses Before 1820,
London: Oxford University Press, 1959, p. 259]. Конечно же, желание частных
лиц строить маяки ставило "Тринити Хаус" в затруднительное положение. С одной
стороны, корпорация претендовала на признание себя единственной организацией,
имеющей полномочия на строительство маяков; с другой -- ей не хотелось
вкладывать собственные средства в строительство маяков. Поэтому она
противодействовала попыткам частных лиц строить маяки, но, как мы видели,
безуспешна Харрис комментирует: "Создатели маяков были типичными
представителями дельцов своего времени: соображения общественной пользы
занимали их далеко не в первую очередь. ... В том, что заявил парламенту сэр
Эдвард Коук в 1621 г., было немало правды: "Подобно лодочнику, дельцы смотрят
в одну сторону, но гребут в другую: они делают вид, что хлопочут о выгоде
общества, но добиваются только частной" [Harris G. G., Op. cit., p. 214].
Трудность заключалась в том, что те, кем двигали чувства общественного
служения, не строили маяки. Как позднее отметил Харрис: "Принимая во внимание,
что главным мотивом строителей маяков была личная выгода, стоит признать, что
дело они по крайней мере делали" [Ibid., p. 264].
Чтобы избежать столкновений с "Тринити Хаус", частные лица добывали монарший
патент на строительство маяка и сбор пошлины с кораблей, которые могут
получать выгоду от его существования. Для этого представляли прошение от
судовладельцев и моряков, в котором те заявляли о великой своей нужде в этом
маяке и о готовности платить пошлину. Я полагаю, что подписи при этом собирали
так же, как и всегда собирают подписи под прошениями, но нет сомнения, что
зачастую они представляли выражение общего мнения. Можно предположить, что
порой король использовал эти раздачи патентов как способ вознаградить
кого-либо за услугу. Позднее право индивидуумам на содержание маяка и сбор
пошлины стали предоставлять на основе парламентского акта.
Пошлины в портах собирали агенты (они могли представлять сразу несколько
маяков), которые бывали и частными лицами, но, как правило, являлись служащими
таможни. Пошлины были различны для разных маяков, и корабли платили за каждый
пройденный маяк пропорционально размеру судна. Обычно плату назначали с тонны
за каждый рейс (скажем, по 1/4 или 1/2 пенни). Позднее были опубликованы книги
с перечнями маяков для каждого рейса и с величиной пошлин.
В то же самое время корпорация "Тринити Хаус" набрела на политику, которая
охраняла ее права и сохраняла деньги (и даже увеличивала доход). Корпорация
оформляла патент на содержание маяка, а затем отдавала его за плату во
временное пользование частному лицу, которое и строило маяк на собственные
деньги. Для частных лиц преимуществом при этом было сотрудничество Тринити
Хаус вместо противодействия.
Примером является строительство и перестройка самого знаменитого, пожалуй, из
маяков Британии -- Эддистоуна, расположенного на скалистом рифе в 14 милях от
берега близ Плимута. Д. Алан Стивенсон рассказывает: "Строительство одного за
другим четырех маяков на скалах Эддистоуна до 1759 г. представляет собой самую
драматическую главу в истории маяков: пытаясь устоять перед напором волн,
строители проявили высшую степень предприимчивости, изобретательности и
мужества" [Stevenson D. Alan, Op. cit., p. 113]. В 1665 г. британское
Адмиралтейство получило прошение о маяке на скалах Эддистоуна. "Тринити Хаус"
дала ответ, что, хотя и крайне необходимый, этот проект "вряд ли осуществим"
[Ibid.]. Как говорит Сэмюел Смайлс, этот летописец частного
предпринимательства: "... это было задолго до того, как нашелся предприимчивый
частник, способный отважиться на возведение маяка на камнях Эддистоуна, где во
время прилива над водой остаются лишь верхушки скал, на которые нельзя опереть
никакую узкую постройку" [Smiles Samuel, Lives of the Engineers, Vol. 2,
London: J. Murray, 1861, p. 16]. В 1692 г. поступило предложение от Уолтера
Уайтфилда, и "Тринити Хаус" заключила с ним соглашение, по которому он строил
маяк, а "Тринити Хаус" получала половину прибылей. Уайтфилд, однако, не начал
строительство. Его права перешли к Генри Уинстенли, который договорился в 1696
г. с "Тринити Хаус" о новых условиях: он получает всю прибыль за первые пять
лет, а потом "Тринити Хаус" в течение 50 лет получает половину прибыли.
Уинстенли выстроил башню, затем снес ее и выстроил другую, и маяк был готов в
1699 г. Однако в 1703 г. сильнейший шторм снес маяк, и Уинстенли, смотритель
маяка, погиб вместе с работниками. К этому времени общие расходы составили
8000 ф. ст. (все издержки понес Уинстенли), а доходы равнялись 4000 ф. ст.
Правительство выдало вдове Уинстенли 200 ф. ст. единовременно и назначило
ежегодную пенсию в 100 ф. ст. Если бы строительство маяков предоставили
исключительно людям с пониманием общественных нужд, камни Эддистоуна еще
долгое время оставались бы без маяка. Но перспектива частных прибылей еще раз
приподняла свою уродливую голову. Двое мужчин, Ловетт и Рудйерд, решили
построить другой маяк. "Тринити Хаус" согласилась выхлопотать решение
парламента, которое бы узаконивало перестройку маяка и установление пошлины, и
сдала эти права в "аренду" новым строителям. Условия были лучшими, чем некогда
у Уинстенли: аренда на 99 лет с ежегодной платой в 100 ф. ст., а все 100%
прибыли достаются строителям. Маяк был завершен в 1709 г., и оставался в
действии до 1755 г., когда его разрушил пожар. Арендное соглашение покрывало
еще следующие 50 лет, и права на маяк перешли в другие руки. Новые владельцы
решили перестроить его и пригласили одного из величайших инженеров своего
времени -- Джона Смитона. Он решился строить маяк исключительно из камня в
отличие от предыдущих деревянных. Маяк был закончен в 1759 г. Он прослужил до
1882 г., когда его заменили и перестроили по заказу "Тринити Хаус". [Это
описание строительства и перестроек маяка заимствовано у Стивенсона (Ор. Cit.,
p. 113--126).]
Мы сможем оценить роль частных лиц и организаций в строительстве маяков в
Британии, если рассмотрим положение, сложившееся к началу XIX в. Комитет по
маякам зафиксировал в отчете 1834 г., что в Англии и Уэльсе "Тринити Хаус"
принадлежали 42 стационарных маяка; три маяка "Тринити Хаус" сдавала в аренду
частным лицам; семь маяков сдавало в аренду частным лицам государство; четыре
маяка принадлежали частным владельцам, имевшим патенты от имени Парламента;
итак, из 56 маяков 14 управлялись частными лицами и организациями [см. Отчет
Избранного комитета по маякам в Parl. Papers Sess, 1834, Vol. 12 at vi Reports
from Committees, Vol. 8, -- здесь и далее цитируется как 1834 Report]. Между
1820 и 1834 годами "Тринити Хаус" построила девять новых маяков, приобрела
пять, которые прежде были в аренде у частных лиц (в Бернхэме заменила один
выкупленный двумя новыми, которые не вошли в список девяти вновь построенных),
и выкупила три маяка у Гринвичского госпиталя (который получил их по завещанию
в 1719 г., а построены они были сэром Джоном Мелдрумом примерно в 1634 г.). В
1820 г. "Тринити Хаус" непосредственно держала 24 маяка, а 22 были в руках
частных лиц и организаций [Ibid., vii]. Но многие из маяков, принадлежавших
"Тринити Хаус", не были построены этой корпорацией, но были выкуплены или
достались ей по истечении срока аренды (примером чего является Эддиютоунский
маяк, срок аренды на который кончился в 1804 г.). Из 24 маяков, которыми
управляла "Тринити Хаус" в 1820 г., 12 достались ей в результате истечения
срока аренды, а один был передан Советом Честера в 1816 г., так что только 11
из 46 существовавших в 1820 г. маяков были построены "Тринити Хаус", а 34 были
построены частными лицами. [Из 24 маяков, которыми управляла "Тринити Хаус" в
1820 г., следующие были построены и первоначально управлялись частными лицами
и организациями и достались "Тринити Хаус" в результате истечения срока
аренды: Фоулнес (1), Портланд (2), Каскетс (3), Эддистоун (1), Лизард (2).
Этот вывод основан на информации, сообщаемой Стивенсоном в World's
Lighthouses. Я предполагаю, что если патент на маяк был получен "Тринити
Хаус", а затем сдан в аренду частнику, то строительство осуществлялось и
оплачивалось этим частником (см. Ibid., p. 253, 261).]
Расцвет строительной активности "Тринити Хаус" приходится на конец XVII в., и
это только подчеркивает преобладание частных маяков в предыдущий период.
Относительно положения в 1786 г. Стивенсон говорит: "Трудно понять отношение
"Тринити Хаус" к английским береговым маякам в это время. Судя по ее
действиям, а не по торжественным декларациям, корпорация никогда не стремилась
к строительству маяков: до 1806 г. при малейшей возможности она передавала
права на строительство арендаторам. В 1786 г. она управляла четырьмя маяками:
в Кейстере и Лоустофте (ради местных маячных сборов) и в Винтертоне и Скилли
(оба построены в пику частным лицам, которые намеревались извлекать доход по
патенту, дарованному им Короной)" [Ibid., p. 65].
Однако к 1834 г., как мы видели, существовали всего 56 маяков, из них "Тринити
Хаус" управляла 42. В парламенте существовало сильное давление в пользу того,
чтобы "Тринити Хаус" выкупила и остальные из частных рук. Предложение было
внесено Избранным комитетом палаты общин в 1822 г., и "Тринити Хаус" начала
вскоре после этого выкуп маяков. В 1836 г. парламентский акт передал все маяки
Англии "Тринити Хаус", которой были даны полномочия выкупить все остававшиеся
частными маяки [An Act for Vesting Lighthouses Lights and Sea Marks on the
Coasts of England in the Corporation of Trinity House of Deptford Strond, 6 &
7 Will. 4, ch. 79 (1836)]. Дело было завершено к 1842 г., после чего в Англии
не осталось частных маяков, если не считать "местных".
Выкуп корпорацией "Тринити Хаус" между 1823 и 1832 гг. последних остававшихся
в аренде маяков в Флетхолме, Фернсе, Бернхэме, Северном и Южном Форленде
обошелся примерно в 74000 ф. ст. [1834 Report, at vii]. Остальные частные
маяки были выкуплены согласно Закону 1836 г. примерно за 1200000 ф. ст., и
самые большие суммы были уплачены за маяк Смоллс, срок аренды которого истекал
через 41 год, а также за три маяка -- Тинемаус, Спурн и Скеррис, права на
которые были дарованы некогда актом парламента. За эти четыре маяка было
заплачено: 170000 ф. ст. (Смоллс), 125000 ф. ст. (Тинемаус), 330000 ф. ст.
(Спурн), 445000 ф. ст. (Скеррис) [Отчет Избранного комитета по маякам в Parl.
Papers Sess, 1845, Vol. 9 at vi (далее -- 1845 Report)]. Это большие деньги.
Заплаченные за Скерри 445000 ф. ст. эквивалентны сегодня (по весьма
авторитетным оценкам) 710 млн. долл., но тогда они обеспечивали, скорее всего,
существенно больший доход (в силу более низкого уровня тогдашних налогов). Вот
пример людей, которые, по словам Самуэльсона, не только были "столь
эксцентричными, чтобы попытаться разбогатеть на эксплуатации маяков", но и
преуспели в этом.
Причины сильного давления в пользу объединения всех маяков в руках "Тринити
Хаус" можно понять из Отчета Избранного комитета палаты общин за 1834 г.:
"Ваш комитет не без удивления узнал, что маяки в разных частях Соединенного
Королевства управляются весьма разным образом; различны уставы, на основании
которых действуют советы директоров" различны уровни маячных пошлин, различны
и принципы начисления пошлин. Они обнаружили, что эти заведения, имеющие столь
большую важность для мореплавания и торговли Королевства, вместо того чтобы
находиться под непосредственным управлением правительства, вместо того чтобы
быть единообразно организованной системой под управлением ответственных
государственных служащих, которые бы должным и наиболее экономным образом
заботились о безопасности судоходства, были предоставлены сами себе, что они
возникали в ответ на местные нужды, нередко после ужасающих катастроф на море;
пожалуй, можно поставить в упрек этой великой стране, что как в прежние
времена, так и ныне немалая часть маяков превратилась в средство взимания
тяжкой мзды с торговли этой страны -- ради прибылей частных людей, которые
получали эту привилегию от правительства и монархов своего времени.
Ваш комитет не может счесть законной попытку правительства обложить без нужды
налогом любую отрасль торговли этой страны, когда бы такая попытка не была
предпринята; тем более незаконно обложение налогом судоходства, пребывающего
под давлением столь многих трудностей, вынужденного в неравных условиях
конкурировать с флотом других стран. Ваш комитет привержен мнению, что
судоходство следует -- по весьма веским причинам -- освободить от каких-либо
местных и создающих неравенство налогов, если только эти налоги не являются
абсолютно необходимыми для оказания тех услуг, ради которых они и установлены.
Ваш комитет в силу этого настойчиво рекомендует, чтобы маячные пошлины в
каждом случае были установлены на наименьшем уровне, необходимом для
поддержания существующих маяков и бакенов или для основания и содержания новых
устройств такого рода, которые могут потребоваться для блага торговли и
судоходства страны.
Ваш комитет должен, далее, выразить свое сожаление о том, что столь малое
внимание -- вопреки только что выраженным принципам -- уделялось
соответствующими властями продолжающемуся вымогательству очень больших сумм,
которые ежегодно под видом маячных пошлин истребовались якобы для оплаты
расходов на маяки, а на деле -- ради выгоды нескольких привилегированных людей
и для других целей, не предполагавшихся в период создания маяков. Особое
возражение вызывает то, что эти злоупотребления увековечиваются продолжающейся
сдачей нескольких маяков в аренду уже после того, как 12 лет назад Избранный
комитет парламента обратил особое внимание на этот вопрос..." [1834 Report, at
iii--iv].

Хотя в этом отчете упор был сделан на хаотичность существовавших тогда условий
и форм деятельности и были сформулированы предположения (то здесь, то там),
что некоторые частные маяки управляются неэффективно, нет оснований
сомневаться, что основной причиной, по которой предложение о сосредоточении
всех маяков в руках "Тринити Хаус" получило столь сильную поддержку, была
идея, что это приведет к снижению маячных пошлин. Было, разумеется, предложено
оплачивать маяки за счет средств казны [например, Избранный комитет по маякам
в 1845 г. рекомендовал, чтобы "все расходы на строительство и содержание
маяков ... оплачивались впредь из государственных средств..." (см. 1845
Report, at xii)], что привело бы к устранению маячных пошлин, но этого так и
не сделали, а потому мы и не будем здесь этого обсуждать.
Неясно, почему считалось, что соединение всех маяков под крышей "Тринити Хаус"
приведет к понижению маячных пошлин. Некоторое основание для такой идеи дает
теория комплиментарной монополии, но Курно опубликовал свой анализ не ранее
1838 г., и он не мог повлиять на взгляды тех, кто занимался проблемами
британских маяков, даже если бы они осознали значимость анализа Курно быстрее,
чем профессиональные экономисты. [См. Cournot Augustin, Researches into the
Mathematical Principles of the Theory of Wealth, Trans. Nathaniel T. Bacon,
N.Y.: Macmillan & Co., 1897, p. 99--104. См. также рассмотрение анализа Курно
у Альфреда Маршалла (Marshall Alfred, Principles of Economics, Vol. 1, 9th
(variorum) ed., London: Macmillan for the Royal Economic Society, 1961, p.
493--495).] В любом случае были веские основания полагать, что консолидация
управления маяками даст крайне небольшую экономию расходов, если вообще хоть
какую-либо. Поскольку прежним владельцам маяков следовало уплатить
компенсацию, потребность в сборах оставалась той же, что и прежде. А как
отмечала сама "Тринити Хаус", поскольку "пошлины были заложены как обеспечение
займов ... пошлины нельзя отменить до выплаты долгов" [1845 Report, at vii]. И
действительно, размер пошлин не был сокращен вплоть до 1848 г., когда займы
были выплачены [Golding T., Trinity House from Within, London: Smith & Ibbs,
1929, p. 63].
У "Тринити Хаус" был и другой способ несколько сократить маячные пошлины --
отказаться от получения чистой прибыли от функционирования собственных маяков.
Эти деньги, разумеется, предназначались для целей благотворительности, в
основном для поддержки отставных моряков, их вдов и сирот. Такое использование
средств, собираемых за счет маячных пошлин, вызвало возражения парламентского
комитета в 1822 и 1834 гг. Комитет в 1834 г., отметив, что 142 человека
содержатся в богадельнях, а 8431 человек, в том числе мужчины, женщины и дети,
получает вспомоществование в размере от 36 шиллингов до 30 фунтов в год,
предложил сохранить пенсии за теми, кто их уже получает, но не назначать новых
пенсий. Но этого сделано не было [1834 Report, at xiii].
В 1853 г. правительство предложило доходы от маячных пошлин впредь не
использовать для целей благотворительности. В протесте, направленном Ее
величеству, "Тринити Хаус" заявила, что этот доход является ее собственностью
так же, как он принадлежал частным собственникам маяков (им выплачивалась
компенсация):
"Управление маяками возлагалось на "Тринити Хаус" время от времени особыми
дарственными актами правительства или парламента. Но факт принятия этих даров
ни в чем не изменяет статуса корпорации как частной гильдии, кроме одного --
акт дарения сохраняет силу до тех пор, пока работают маяки. Правовое положение
корпорации относительно Короны и общества никоим образом не отличается от
индивидуальных получателей права на сбор маячных пошлин или других
привилегированных сборов, таких как: рыночные, портовые, ярмарочные и иные.
Утверждение, что закон всегда обязывал корпорацию сокращать пошлину до уровня
издержек на поддержание, включая или исключая проценты на цену строительства,
и что она не имела права включать в пошлину величину иных издержек, не имеет
оснований ни в разуме, ни в законе... дар остается в силе, если величина
дарованных пошлин в период дарения не выходит за пределы разумного, и остается
такой же и впредь, даже если в результате последующего увеличения судоходства
пошлины начнут приносить прибыль. В таких случаях Корона действует от имени
общества; и если условия заключенного ею договора разумны в период заключения,
она не может отказаться от этих условий. Права корпорации на построенные ею
маяки столь же основательны, как и права [частных строителей]... и цели
благотворительности, на которые расходуется часть поступлений, делают
притязания корпорации, по крайней мере, столь же почтенными, как и цели
частных владельцев... Маяки и маячные пошлины принадлежат ("Тринити Хаус")
ради целей корпорации и составляют ее собственность -- в самом прямом смысле
слова, -- используемую ради этих целей... Представляется, что предложение
правительства Ее величества сводится к тому, чтобы использование всей этой
громадной собственности было передано судовладельцам и чтобы они не платили
никаких сборов, кроме необходимого для поддержания маяков. Это предложение,
поскольку оно затрагивает благотворительную деятельность корпорации,
представляет собой отчуждение собственности, предназначенной для блага ушедших
в отставку лоцманов и моряков торгового флота, а также их семей, и передачу
этой собственности судовладельцам" [Trinity House Charities: Representation
from the Corporation of the Trinity House to Her Majesty in Council, on
proposal of Government to prevent the Application of Light and Other Dues to
Charitable Purposes, in Parl. Papers Sess, 1852--1853, Vol. 98:601, p.
602--603].

Протест был направлен в Управление торговли, где аргументы "Тринити Хаус"
нашли неосновательными:
"Лорды комитета не оспаривают в принципе права корпорации "Тринити Хаус" на
собственность, которая объявлена как закрепленная законом; но существует ...
различие между положением корпорации и индивидуума в том, что доверенная им в
управление собственность, по крайней мере поскольку речь идет о маяках, была
доверена и принадлежит корпорации ради общественного блага, а значит, и должна
управляться с учетом целей общественной политики. Их светлости не могут
согласиться с тем, что снижение налогов, установленных для выгоды общества,
может быть названо нарушением права собственности, если налоговые поступления
не направляются на важные цели; и где подразумеваемые налоги установлены для
определенной группы подданных Вашего величества, притом что эта группа не
получает в обмен никаких соответствующих преимуществ (а любая избыточная
величина маячных пошлин, превышающая то, что необходимо для поддержания
маяков, и есть такого рода налог), сокращение такого налога не только не
является в какой бы то ни было мере нарушением права собственности, но есть
дело в высшей степени справедливое и целесообразное. Их светлости не могут
счесть сколь нибудь законными притязания на щедрые дары, раздаваемые по
произволу корпорации бедным морякам и их семьям из избыточных маячных сборов;
ведь притязания являются законными, только когда индивидуумы, имеющие право на
привилегию, определены законным образом и известны закону; поэтому, хотя их
светлости намерены добросовестно воздерживаться от нанесения ущерба тем, кто
уже получает пенсии или другие благотворительные выплаты, они не видят никакой
несправедливости в том, чтобы, исходя из соображений общественной политики,
никому не предоставлять таких прав, на которые он в настоящее время не имеет
законных притязаний или правомочий... Их светлости полагают, что маяки следует
содержать за счет маячных пошлин; и то, что предусмотрительностью прошлых
поколений было построено для предохранения судов от мелей и скал за счет
пошлин с мореплавателей, является естественным и праведным наследием тех, кто
в настоящее время водит суда вдоль берегов Соединенного Королевства, и они
должны пользоваться этим за наименьшую возможную плату, которая только может
быть установлена в настоящее время, и никакие другие соображения и расчеты
здесь приниматься во внимание не должны" [Ibid., p. 605--606].

Использование маячных сборов на благотворительные цели прекратилось в 1853 г.
В результате оказалось возможным некоторое сокращение маячных пошлин, цены
приблизились к величине предельных издержек, а многочисленные моряки и их
семьи, неизвестные ни нам, ни закону, оказались в менее благоприятном
материальном положении. Но следует заметить, что для достижения всех этих
результатов не было вовсе никакой нужды в соединении всех маяков в руках
"Тринити Хаус".
Эти изменения были частью реорганизации, благодаря которой в 1853 г. был
создан фонд торгового судоходства, который и стал получателем маячных пошлин
(и некоторых других сборов) и из которого оплачивались расходы на содержание
маяков и некоторые другие расходы по обеспечению судоходства [The Merchant
Shipping Law Amendment Act of 1853, 16 & 17 Vict., ch. 131 пар. 3--30]. В 1898
г. система опять была изменена. Фонд торгового судоходства был закрыт, а
вместо него учрежден Общий маячный фонд. В этот Фонд поступали сборы от
маячных пошлин (и только от них), и из него оплачивались только расходы на
содержание маяков. В то же время была упрощена система взимания пошлин, так
что теперь сбор за каждое плавание перестал зависеть, как прежде, от того,
сколько маяков минет судно в своем рейсе и свет скольких маяков,
предположительно, будет ему полезен. [Merchant Shipping (Mercantile Marine
Fund) Act of 1898, 61 & 62 Vict., ch. 44. О том, почему были изменены способы
вычисления размера маячных пошлин см. Committee of Inquiry into the Mercantile
Marine Fund, Report Cd. No. 8167 (1896), also found in Parl. Papers Sess,1896,
Vol. 41, p. 113. Рекомендации этого комитета были приняты правительством и
стали частью закона 1898 г. Прежняя система наложения пошлин стала непригодной
потому, что список маяков, полезных для судна в определенном рейсе, был
ориентирован на парусные суда, а не на пароходы, к тому же с иноземных рейсов
пошлина бралась из расчета не первого, а последнего порта в Соединенном
Королевстве, хотя при этом были использованы многие приемы из репертуара
прежних сложных методов установления пошлин.] В 1898 г. была в основных чертах
определена существующая и поныне система финансирования и управления маяками,
которая уже описана в разделе II. Конечно, за это время кое-какие детали
изменились, но общий характер системы остается неизменным с 1898 г.
IV. Заключение
КРАТКИЙ обзор Британской службы маяков и ее эволюции, данный в разделах II и
III, показывает, сколь мало можно почерпнуть из заметок Милля, Сиджвика и
Пигу. Милль, похоже, имел в виду, что если финансирование и административное
управление маяками устроены не так, как в Британии, то невозможна частная
собственность на маяки (и среди современных читателей очень немногие поймут
его высказывания именно так). Сиджвик и Пигу доказывают, что если с некоторых
судов, получающих выгоду от существования маяков, не удается собрать маячную
пошлину, тогда можно обратиться к мерам правительственного регулирования.
Правда, суда, беспошлинно пользующиеся светом британских маяков, являются
главным образом, собственностью иноземных судовладельцев и не заходят в
британские порты. И в этом случае неясно, что, собственно, могли бы или должны
бы сделать правительства. Должны ли, например, правительства России, Норвегии,
Германии или Франции принудить своих граждан к уплате пошлин, даже если
корабли не заходят в порты Британии, или эти правительства должны перечислять
в Общий маячный фонд Британии казенные суммы? А может быть, предполагается,
что правительство Британии должно из общих налоговых поступлений доплачивать в
маячный фонд средства, которых тот недобирает из-за того, что иноземные
правительства не в силах принудить своих граждан исправно платить маячные
пошлины в Британии?
Что, скорее всего, случится, если маячные сборы заменить суммами из общих
налоговых поступлений (к чему, похоже, призывает Самуэльсон)? Во-первых,
правительство Британии, и в первую очередь Казначейство, почувствует, что оно
должно надзирать за деятельностью службы маяков, чтобы держать расходы под
контролем. Вмешательство Казначейства несколько уменьшит эффективность
управления маяками. Но будет и другой результат. Поскольку сейчас средства
собирают с потребителей услуг, был создан Консультативный комитет по маякам, в
котором представлены судовладельцы, страховые компании и грузоотправители, и
этот комитет участвует в обсуждении бюджета, качества работы и, наконец,
планов нового строительства. За счет этого Маячная служба отзывчива на нужды
своих потребителей; а поскольку за дополнительные услуги платят в конечном
итоге судовладельцы, можно полагать, что они поддержат только те новые работы,
которые обещают дополнительных благ больше чем издержки на их осуществление.
Можно предположить, что при переходе к финансированию из общих налоговых
поступлений это административное устройство будет разрушено, и служба станет
менее эффективной. В 1896 г. председателем комитета, изучавшего деятельность
фонда торгового судоходства, был Леонард Коуртни, член парламента от Коуртни,
экономист, который во время обсуждения вопроса в палате общин использовал ту
же логику. Отвечая на предложение финансировать работу маяков из общих
налоговых поступлений, Коуртни заявил: "... есть существенный аргумент в
пользу сохранения службы как она есть, и он заключается в представлении
судовладельцев -- очень полезном представлении, -- что на них лежит бремя
расходов, и они крайне ревностно следят за издержками, и они потребуют не
сегодня завтра долю в управлении; иными словами, они считают, что именно им в
первую очередь платить, а значит, им следует следить за издержками и надзирать
за управлением. Это великое преимущество, и я полагаю, что именно оно
поддерживает экономность и эффективность маячной службы, и я думаю, что
изменение системы, которая обеспечивает нам недорогое и эффективное управление
маяками, -- весьма неразумный поступок. Судовладельцы ревностно следят за
деятельностью всей системы маяков и справедливо, с моей точки зрения,
претендуют на право голоса в вопросах, которые их непосредственно затрагивают.
Если предоставить определение расходов на береговые маяки ежегодной бюджетной
процедуре (палаты общин. -- Прим. пер.), исчезнет ныне существующий тормоз,
который сдерживает безграничные требования, столь легко возникающие под
действием бурных эмоций, возбуждаемых каждой крупной морской катастрофой". [40
Parl. Deb. (4th ser.) 186--187 (1898). Ясно, что согласно Коуртни способ
финансирования уже в то время подталкивал судовладельцев к той же степени
контроля над расходами, которая в наше время обеспечивается благодаря
Консультативному комитету по маякам.]
Несомненно, что переход к субсидированию маяков из общих налогов приведет к
менее подобающей системе управления. А каких же выгод ожидает Самуэльсон от
этого изменения в способе финансирования маяков? Некоторые суда, которые
сейчас не ходят в Британию из-за маячных пошлин, начнут в будущем приходить в
нее. Как обычно и бывает, правила установления пошлины и освобождения от нее
таковы, что для большинства судов количество рейсов никак не зависит от факта
уплаты пошлины. По каботажным рейсам платят пошлину только за первые десять
плаваний в году, а по международным рейсам -- только за первые шесть. Общее
мнение тех, кто имеет отношение к морской торговле, таково, что подавляющее
большинство судов не платит пошлину за последние рейсы года. Паром,
курсирующий через пролив, выбирает свою квоту платных рейсов за первые
несколько дней года. Суда, плавающие в Европу или в Северную Америку, обычно
не платят маячную пошлину за последние рейсы года. Однако суда, связывающие
Британию с Австралией, обычно не успевают наплавать столько рейсов, чтобы
получить освобождение от маячной пошлины. Можно представить себе суда, которые
разорились из-за необходимости платить маячные пошлины, но их число не может
быть значительным, если вообще есть на свете такие суда. [Я не смог достать
сколь нибудь точных данных, но все свидетельствует о том, что маячные пошлины
составляют только малую часть издержек по судам, ведущим торговлю с
Соединенным Королевством. Существующая статистика поддерживает этот вывод, В
1971--1972 гг. платежи в Общий маячный фонд составили 8900 000 ф. ст. (General
Lighthouse Fund 1971--1972, H. C. Paper No. 301 (in cont. of H. C. Paper No
211), at 2 (July 3, 1973)). В 1971 г. доходы судов, принадлежавших британским
владельцам и таких, которые обслуживали их заказы, от перевозок экспортных и
импортных грузов, туристов и граждан Великобритании составили примерно 700
млн. ф. ст. Около 50 млн. ф. ст. было получено от прибрежной торговли. Выплаты
иностранным судовладельцам за перевозки британских импорта и экспорта
составили в 1971 г. примерно 600 млн. ф. ст. Из этого следует, что годовые
издержки по судам, торгующим с Великобританией, составили примерно 1400 млн.
Эти оценки основаны на цифрах, любезно предоставленных мне Министерством
торговли. Отдельные данные, на основании которых получены эти суммарные
оценки, очень приблизительны, но позволяют правильно оценить порядок величин,
и никакие ошибки не могут поколебать вывод, что платежи в Общий маячный фонд
составляют очень малую часть издержек на морскую торговлю с Великобританией.]
Мне трудно не прийти к выводу, что отказ от маячных пошлин принесет нам весьма
незначительные преимущества, но при этом неизбежен ущерб от изменений в
структуре управления.
Остается вопрос, как же могло случиться, что эти выдающиеся умы в своих
экономических работах делали относительно маяков совершенно безосновательные
утверждения, которые были фактически просто неверны, а с политической точки
зрения даже ложны? Объяснение в том, что эти высказывания экономистов о маяках
не были результатом того, что они сами внимательно изучили службы маяков или
прочитали подробный анализ, проделанный другим экономистом. Несмотря на частые
ссылки в литературе на пример маяка, ни один экономист, сколько я знаю,
никогда не проделывал исчерпывающего анализа системы финансирования и
управления маяками. Маяки просто берут как пример для иллюстрации. Цель такого
рода примеров в том, чтобы дать "подтверждающую деталь, сообщить
художественную убедительность тому, что само по себе является сухим и
неубедительным изложением" [Gilbert William S., The Mikado].
Такой подход представляется мне неверным. Я думаю, что нам следует стремиться
к обобщениям, которые бы помогали найти наилучшие способы организации и
финансирования. Но такие обобщения будут малополезными, если они не смогут
опереться на знание того, как на деле протекает такого рода деятельность в
разных институциональных рамках. Такие исследования помогут нам обнаружить,
какие факторы важны для общего результата, а какие -- нет, и уже исходя из
этого смогут возникнуть обобщения, опирающиеся на твердую основу. Эти
исследования могут служить и другой цели -- показать нам богатство и
разнообразие социальных альтернатив, между которыми мы можем выбирать.
Этот обзор Британской службы маяков всего лишь открывает некоторые из таких
возможностей. История ранних периодов показывает, что вопреки убеждению многих
экономистов услуги маяков могут обеспечиваться частными предпринимателями. В
те дни купцы и судовладельцы могли просить у Короны для отдельного человека
разрешение на строительство маяка и взимание (обусловленной) пошлины с судов,
которые получат выгоду от его существования. Частные владельцы строили,
управляли, поддерживали и владели маяками, они могли их продавать или завещать
по наследству. Роль правительства была ограничена созданием прав собственности
на маяки и поддержанием этих прав. Пошлины собирали в портах агенты владельцев
маяков. Проблема принуждения к уплате пошлин стояла для них точно так же, как
и для любого поставщика товаров и услуг судовладельцу. Права собственности
были необычны только тем, что в них в качестве условия оговаривалась цена --
величина пошлины. [Такое устройство обходило проблему, поднятую Эрроу при
обсуждении примера маяка. Эрроу говорит: "По-моему, стандартный пример маяка
лучше всего анализировать как проблему малого числа участников, а не как
проблему трудности исключения из доступа, хотя наличествуют оба элемента. Для
упрощения я абстрагируюсь от неопределенности, так что смотритель маяка всегда
знает о каждом судне, нуждающемся в его помощи, а также абстрагируюсь от
проблемы неделимости (поскольку маяк либо горит, либо нет). Предположим далее,
что только один корабль в каждый данный момент будет находиться в радиусе
действия маяка. Тогда исключение очень даже возможно; маяку достаточно всего
лишь выключаться, когда вблизи оказывается корабль-неплательщик. Но здесь
окажутся только один покупатель и один продавец, и нет никаких конкурентных
сил, которые могли бы подтолкнуть их конкурентному равновесию. Если к тому же
издержки проведения переговоров велики, тогда самым эффективным решением может
оказаться предоставление бесплатной услуги" (см. Arrow Kenneth J., The
Organization of Economic Activity: Issues Pertinent to the Choice of Market
Versus Nonmarket Allocation, in U. S. Cong. Jt. Econ. Comm., Subcomm. on
Economy in Government, 91st Cong., 1st Sess., The Analysis and Evaluation of
Public Expenditures: the PPB System, Vol. 1, at 47, 58. J. Comm. Print, 1969).
Нарисованная Эрроу сюрреалистическая картинка, на которой смотритель маяка
гасит его, как только тот становится нужным кому-либо, чтобы в это время вести
с капитаном переговоры об уплате (предполагая, что в это время судно еще пока
не наскочило на скалы), не имеет никакого отношения к ситуации, в которой
пребывают те, кто отвечает за эксплуатацию маяков. В Британии не нужны были
никакие соглашения, чтобы определить величину пошлины, и ни один смотритель
маяка никогда с этой целью не гасил свой маяк. Заключение Эрроу, что "самым
эффективным решением может оказаться предоставление бесплатной услуги", вполне
бесспорно, но также и совершенно бесполезно, поскольку все может оказаться и
не так.]
Позднее забота о маяках в Англии и Уэльсе была доверена "Тринити Хаус",
частной организации, которая взяла на себя общественные функции, но
финансирование по-прежнему осуществлялось за счет пошлин, налагаемых на суда.
Система, явно предпочитаемая Самуэльсоном, при которой правительство
финансировало бы маяки из общих налогов, никогда не существовала в Британии.
Такая финансируемая государством система вовсе не обязательно исключает
участие частных предприятий в строительстве маяков или в управлении ими, но
она, видимо, будет устранять частную собственность на маяки, кроме как в самой
ослабленной форме, и определенно она будет весьма непохожа на систему,
исчезнувшую в Британии в 1830-х годах. Естественно, что правительственное
финансирование повлечет за собой как государственное управление, так и
государственную собственность на маяки. Как на деле ведут себя такие
правительственные системы, я не знаю. Даваемое Бирсом определение
американского маяка -- "Башня на морском берегу, в которой правительство
держит лампу и политического союзника" [Bierce Ambrose, The Devil's
Dictionary, N. Y.: A. & C. Boni, 1925, p. 193] -- скорее всего не исчерпывает
сути дела.
Можно закончить выводом, что экономистам не следует ссылаться на маяк как на
пример услуги, которую может предоставлять только правительство. Но эта статья
не имеет целью разрешение вопроса о том, как следует финансировать маяки и как
управлять ими. Для этого нужны более детальные исследования. В настоящее время
экономистам, желающим дать пример услуги, которую наилучшим образом может
предоставлять только правительство, следует подыскать иной пример, понадежнее.


Проблема социальных издержек




I. Постановка проблемы
В ЭТОЙ статье рассматриваются те действия деловых фирм, которые оказывают
вредное влияние на других. Стандартный пример -- фабрика, дым которой
отрицательно влияет на соседей. Экономический анализ такой ситуации обычно
велся в терминах несовпадения частного и социального продукта фабрики, при
этом экономисты большей частью следовали подходу, который развил Пигу в
"Экономической теории благосостояния". Этот анализ, похоже, приводил
большинство экономистов к заключению, что было бы желательным сделать
собственника фабрики ответственным за ущерб, наносимый дымом; либо обложить
владельца фабрики налогом, зависящим от количества дыма и эквивалентным в
денежных терминах наносимому ущербу, либо, наконец, вывести фабрику за пределы
жилых районов (а может быть, и из других районов, в которых дым будет наносить
ущерб остальным). Я убежден, что предлагаемые способы действия непригодны в
том смысле, что их результаты вовсе не всегда будут благоприятны, а может
быть, они будут благоприятны довольно редко. [Эта статья, хотя и посвященная
техническим проблемам экономического анализа, возникла из изучения
политической экономии радиовещания. Аргументы нынешней статьи в скрытом виде
содержались уже в предыдущей, где рассматривалась проблема распределения радио
и телечастот (The Federal Communications Commission // The Journal of Law and
Economics 2, October 1959), но полученные мною отклики, казалось,
предполагали, что было бы желательным более явное рассмотрение вопроса и без
ссылок на первоначальную проблему, для разрешение которой и был развит этот
анализ.]
II. Обоюдосторонний характер проблемы
ТРАДИЦИОННЫЙ анализ затемнял природу предстоящего выбора. Вопрос обычно
понимался так, что вот А наносит ущерб В, и следует решить, как мы ограничим
действия А? Но это неверно. Перед нами проблема взаимообязывающего характера.
Оберегая от ущерба В, мы навлекаем ущерб на А. Вопрос, который нужно решить,
-- следует ли позволить А наносить ущерб В или нужно разрешить В наносить
ущерб А? Проблема в том, чтобы избежать более серьезного ущерба. В моей
предыдущей статье [Coase, Federal Communications Commission, p. 26--27] я
сослался на пример кондитера, который шумом и вибрацией своих машин мешал
работать врачу. Чтобы избавить от ущерба доктора, нужно навлечь ущерб на
кондитера. Проблема в этом случае сводилась, в сущности, к тому, стоит ли,
ограничив доступные кондитеру методы производства, обеспечить поставку
большего количества врачебных услуг за счет уменьшения поставок кондитерских
продуктов. Другой пример -- проблема отбившегося скота, который стравливает
соседские посевы. Если часть скота будет обязательно отбиваться от стада, рост
предложения мяса может быть получен только за счет сокращения предложения
зерна. Природа выбора очевидна: мясо или зерно. Ответ, конечно, не ясен, пока
мы не знаем ценности того, что приобрели, и ценности того, чем пожертвовали.
Джордж Стиглер приводит пример загрязнения реки [Stigler George J., The Theory
of Price, rev. ed. N.Y.: Macmillan Co., 1951, p. 105]. Если для нас вредный
результат загрязнения в том, что оно убивает рыбу, следует решить: насколько
ценность утраченной рыбы больше или меньше ценности продукта, который можно
получить за счет загрязнения реки? Заведомо ясно, что при решении этой
проблемы следует рассматривать как общие, так и предельные величины.
III. Система ценообразования, включающая ответственность за ущерб
Я НАЧНУ анализ с исследования случая, относительно которого большинство
экономистов почти, наверное, согласятся, что проблема может быть решена
совершенно удовлетворительным образом: когда предприятие, наносящее ущерб,
должно оплачивать весь ущерб, а система ценообразования работает гладко
(именно это имеют в виду, говоря, что система ценообразования работает без
издержек).
Хорошим примером может быть отбившийся скот, который стравливает посевы на
соседских землях. Предположим, что фермер и скотовод хозяйствуют на соседних
участках. Предположим далее, что при отсутствии оград между участками рост
стада увеличивает общий ущерб фермера. Что произойдет с предельным ущербом по
мере роста стада -- это уже другой вопрос. Это зависит от того, перемещается
ли скот цепочкой или бродит бок о бок, делается ли скот более или менее
беспокойным по мере роста стада, и от других подобных факторов. Для моих
непосредственных целей безразличен вопрос о предельном ущербе по мере роста
поголовья.
Чтобы упростить рассуждение, используем арифметический пример. Предположим,
что годовые издержки на огораживание владений фермера равны 9 долл. и что цена
урожая -- 1 долл. за тонну. Предположим также, что отношение между поголовьем
стада и годовым ущербом для урожая таково (в т.):



Число бычков

Годовой ущерб

Потери урожая на одного дополнительного бычка


1

1

1


2

3

2


3

6

3


4

10

4



При том, что скотовод должен платить за ущерб, дополнительные годовые издержки
для скотовода при увеличении стада от 2 бычков до 3 равны 3 долл., и, принимая
решение о величине стада, он должен это учесть наравне с другими издержками.
То есть он не будет увеличивать стада до тех пор, пока ценность дополнительно
произведенного мяса (предполагается, что он забивает скот) не превысит
величину дополнительных издержек, в том числе ценность дополнительно
стравленных посевов. Конечно, если использование собак, пастухов, самолетов,
переносных радиостанций и других средств может уменьшить размер ущерба, эти
средства будут использованы, как только их издержки окажутся меньшими, чем
ценность урожая, который они помогут спасти. При том, что годовые издержки
огораживания равны 9 долл., скотовод, желающий иметь стадо в 4 или более
голов, заплатит за строительство и поддержание оград, предполагая, что другие
средства обеспечат тот же эффект не дешевле. Когда ограда возведена,
предельные издержки на возмещение ущерба становятся нулевыми, если не считать
того, что рост стада создает необходимость в более крепкой и дорогой ограде,
поскольку на нее может теперь одновременно навалиться больше бычков. Но,
конечно, скотоводу может оказаться дешевле не делать ограды, а платить за
ущерб, как в моем арифметическом примере с 3 и менее бычками.
Можно подумать, что раз скотовод платит за весь ущерб, фермер решит увеличить
посевы, как только его соседом станет скотовод. Но это не так. Если урожай до
этого продавался в условиях совершенной конкуренции, предельные издержки были
равны цене обработки посевов, и любое их расширение привело бы к сокращению
прибыли фермера. С учетом ущерба фермер продаст на открытом рынке меньше, но
его выручка при данном объеме производства останется прежней, поскольку
скотовод оплатит рыночную цену стравленного урожая. Конечно, если бы
скотоводство в общем случае влекло за собой потраву урожая, тогда оно могло бы
поднять цену соответствующих культур и тогда фермеры расширили бы посевы. Но я
хочу сосредоточить внимание на отдельном фермере.
Я сказал, что появление на соседнем участке скотовода не вызовет увеличения
объема производства, или, может быть точнее, объема посевов. Фактически, если
скотоводство и может иметь какое-либо влияние, это скорее сокращение посевов.
Причина та, что для любой данной полосы земли, если ценность потравленной
части урожая столь велика, что выручка от продажи оставшегося урожая будет
меньше, чем общие расходы на возделывание этой полосы, и для фермера и для
скотовода окажется выгоднее договориться, что эту полосу возделывать не стоит.
Это можно прояснить с помощью арифметического примера. Предположим вначале,
что ценность урожая, полученного от обработки данного участка, равна 12 долл.,
что издержки обработки этого участка равны 10 долл., а чистый доход от
обработки участка равен 2 долл. Я предполагаю для простоты, что земля
принадлежит фермеру. Теперь предположим, что по соседству появляется скотовод
и что ценность потравленного урожая равна 1 долл. В этом случае 11 долл.
фермер получает от продажи на рынке и 1 долл. -- от скотовода за потраву, а
общая выручка по-прежнему равна 12 долл. Теперь предположим, что скотовод счел
выгодным увеличить стадо, хотя при этом размер ущерба также вырастет до 3
долл.; это означает, что ценность дополнительно произведенного мяса больше
дополнительных издержек, включая дополнительные 2 долл. платежа за потраву. Но
общий платеж за потраву теперь равен 3 долл. Чистый доход фермера от
возделывания земли по-прежнему 2 долл. Фермер будет рад отказаться от
возделывания земли за любую сумму, большую, чем 2 долл. Здесь явно есть
возможность для взаимоудовлетворяющей сделки, которая поведет к отказу от
возделывания земли. [Аргументация в тексте исходит из предположения, что
единственной альтернативой является отказ от возделывания земли. Но это не
обязательно так. Могут быть культуры, менее подверженные потраве, но не столь
прибыльные, как та, что выращивалась до появления скотовода. Так, если
выращивание новой культуры принесет фермеру не 2 долл., а 1 долл. а то же
стадо, которое наносило прежней культуре ущерб в 3 долл., новую культуру
стравит только на 1 долл., скотоводу окажется выгодно заплатить любую сумму,
меньшую, чем 2 долл., чтобы побудить фермера заменить культуру (поскольку это
понизит величину его ответственности за ущерб с 3 до 1 долл.), а фермеру это
будет выгодно, если он при этом получит, больше, чем 1 долл. (сокращение его
выручки из-за замены культуры). На деле возможность для взаимовыгодной сделки
будет всегда, если замена одной культуры другой будет уменьшать ущерб от
потравы на величину большую, чем сокращение ценности урожая (за вычетом
потравы), -- во всех случаях, значит, в которых замена культуры поведет к
увеличению ценности производства.] Но тот же аргумент приложим не только ко
всему участку земли, который возделывает фермер, но и к любой его части.
Предположим, например, что стадо ходит неизменным маршрутом, скажем, к ручью
или в тень. В этих условиях ущерб посевам вдоль этого пути может быть очень
большим; и если так, фермер и скотовод могут счесть выгодным заключить сделку,
по которой фермер согласится не обрабатывать эту полоску земли.
Но это порождает дальнейшие возможности. Предположим, что существует такая
хорошо определенная тропа. Предположим далее, что ценность урожая, который
может быть получен обработкой этой полоски земли, равен 10 долл., а издержки
возделывания земли равны 11 долл. В отсутствие скотовода весь урожай может
быть стравлен скотом (если полоска обрабатывается). В этом случае скотовода
принудят заплатить 10 долл. фермеру. При этом убытки фермера составят 1 долл.
А убытки скотовода -- составят 10 долл. Очевидно, что такая ситуация не может
длиться бесконечно, поскольку этого не захочет ни одна из сторон. Фермер будет
стремиться к тому, чтобы побудить скотовода платить в обмен на обещание не
возделывать этот участок земли, фермер не сможет добиться платежей больших,
чем издержки по огораживанию этого участка, и, конечно же, они будут не столь
велики, чтобы побудить скотовода к отказу от использования арендуемой им
земли. Но поскольку платежи не будут столь велики, чтобы вынудить скотовода к
переселению в другое место, и величина их не будет зависеть от величины стада,
такое соглашение не повлияет на распределение ресурсов, но просто изменит
распределение доходов и богатства между скотоводом и фермером.
Я полагаю ясным, что, если скотовод ответствен за потраву, а система
ценообразования работает гладко, сокращение ценности производства, где бы то
ни было, будет учтено при расчете дополнительных издержек на увеличение
размеров стада. Эти издержки будут сопоставлены с ценностью дополнительно
произведенного мяса, и, при наличии совершенной конкуренции в скотоводстве,
размещение ресурсов здесь останется оптимальным. Следует подчеркнуть, что
сокращение ценности производства, которое войдет в издержки скотовода, может
зачастую оказаться меньше, чем ущерб урожаю от потравы. Это может быть так
потому, что в результате рыночной трансакции возможно прекращение обработки
земли. Это желательно во всех случаях, где ущерб от скота, который скотовод
будет готов оплатить, превосходит сумму, которую фермер платит за пользование
землей. В условиях совершенной конкуренции сумма, которую фермер платит за
пользование землей, равна разнице между ценностью всего производства, когда
факторы используют на этой земле, и ценностью дополнительного продукта,
полученного в следующем по привлекательности использовании (как раз столько,
сколько фермер должен заплатить за факторы). Если ущерб превосходит плату
фермера за использование земли, ценность дополнительного продукта, полученного
с применением факторов где-либо еще, превзойдет ценность полного продукта в
этом использовании после учета ущерба. Отсюда следует, что было бы желательным
оставить возделывание земли и высвободить факторы для использования их
где-либо еще. Процедура, которая обеспечивает возмещение ущерба урожаю от
потравы скотом, но не содержит возможности для прекращения возделывания земли,
приведет к слишком малому использованию факторов производства в скотоводстве и
слишком большому использованию факторов в растениеводстве. Но когда возможны
рыночные трансакции, ситуация, в которой ущерб от потравы превосходит плату за
землю, не будет продолжительной. Либо скотовод заплатит фермеру за необработку
земли, либо он решит сам арендовать землю, заплатив землевладельцу чуть
больше, чем платит фермер (если фермер сам арендовал землю), но конечный
результат будет тем же и будет означать максимизацию ценности производства.
Даже если побудить фермера к выращиванию культур, которые сами по себе были бы
невыгодными, это будет чисто краткосрочным явлением, и можно ожидать, что
затем последует соглашение о прекращении возделывания земли. Скотовод
останется на своем участке, а предельные издержки производства мяса останутся
теми же, что и прежде, не оказав, таким образом, воздействия на размещение
ресурсов.



 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница:  [2]