3

     Под утро часовые на валах зорко всматривались в долину - не  двинутся
ли полчища на городище; но они стояли по-прежнему на том же месте,  что  и
вчера, и ждали приказаний. Всадники отвели коней от стогов  и  держали  их
около себя, несколько посланных поскакало в разные стороны. Наступил ясный
и морозный день, покрывший инеем деревья и траву. По мере того, как солнце
поднималось кверху, белая пелена инея таяла и исчезала.
     В замке все были  полны  тревожным  ожиданием,  только  о.  Гедеон  в
обычную пору совершил богослужение, а по окончании его,  встал  на  колени
перед алтарем и долго молился.
     Он еще стоял на коленях, когда до слуха его долетели крики с валов  и
мостов городища.
     Вдали заметили выдвинувшееся из леса,  широко  раскинувшееся  войско,
которое шло навстречу полчищам Маслава.
     Но можно ли было назвать его войском?
     Это был скорее сильный отряд вооруженных рыцарей, в которых защитники
сразу узнали своих.
     По численности он не мог равняться с теми,  которых  привел  с  собой
Маслав, но все это рыцарство имело совсем иной, - более  блестящий  и  как
будто  чужеземный  облик,  и  шло  оно,  как  будто   за   процессией,   в
торжественном молчании и спокойствии.
     У Маслава было не более двух сотен вооруженных и обученных воинов,  -
все же остальные - простой народ в сермягах,  с  палками  и  обухами,  без
всяких доспехов, которые могли бы их защитить от ударов копий и  мечей,  -
войско это могло быть страшно только своей  многочисленностью.  Отряд  же,
показавшийся из леса, весь состоял из людей, вооруженных с ног до  головы,
причем почти все они были на конях.
     Лясота и  Белина  узнали  на  одном  крыле  по  доспехам  и  пикам  с
маленькими треугольными знаменами,  по  шапкам,  с  кованным  верхом,  над
которыми развевались султаны, какое-то немецкое войско.
     В центре отряда несколько всадников в блестящих панцирях, со щитами в
руках, в рыцарских поясах, окружали и заслоняли собою кого-то, в ком легко
можно было отгадать главного начальника отряда.
     Здесь развевалось новое знамя  с  каким-то  раскрашенным  гербом.  На
древке знамени блестел золотой крест.
     Оба старые рыцари не могли удержаться  от  слез  при  воспоминании  о
временах Болеслава Великого, когда насчитывались тысячи таких  рыцарей.  А
теперь от них уцелела только небольшая горсточка.
     Когда войско  это,  выйдя  из  леса,  стало  устанавливаться  широким
полукругом, как бы  готовясь  к  бою,  -  зашевелились  и  Маславы  полки.
Раздались звуки рога, а самозваный князь стал объезжать  отдельные  группы
своего войска, обозначая места, где они должны были стоять.
     Желая поразить неприятеля численностью, он рассыпал  своих  людей  на
огромном пространстве; все громче и яростнее звучали рога, и  толпы  черни
колебались, как рожь в поле под напором ветра. Но все стояли неподвижно на
месте.
     А железная стена против них тоже молчали не двигалась.
     Из леса выходили и примыкали  к  ней  все  новые  шеренги  и  так  же
безмолвно, как первые, выстраивались позади. Здесь не слышно  было  звуков
рога, люди стояли, как бронзовые статуи.
     А со стороны Маслава поднялся  шум  и  крики,  замелькали  в  воздухе
палки, угрожая неприятелю и вызывая его на бой.
     И вот, наконец, дрогнули ряды рыцарей, опустились пики,  заколебались
султаны, зашелестело знамя, зазвенели доспехи, и весь отряд  ринулся,  как
один человек, сначала рысью, потом вскачь, в самую  гущу  полков,  которые
вел в бой сам Маслав.
     Толпы черни тоже двинулись им навстречу, но не смело и неохотно.
     Между тем, закованные в броню рыцари, рысью спустившись  с  пригорка,
врезались в толпу, которая,  не  выдержав  первого  натиска,  отступила  и
разбежалась в разные стороны.
     Однако, растерянность продолжалась недолго. Маслав с своей дружиной в
свою очередь бросился на врага. Все смешалось, сплелось вместе, и началась
борьба мечей и топоров, пик и палок.
     В центре  своих,  Маслав  мужественно  сражался,  напирая,  с  высоко
поднятым мечом, на ту группу, которая окружала,  повидимому,  вождя  этого
отряда.
     Три раза бросался Маслав и отступал под ударами мечей... Первые  ряды
его воинов уже пали, сраженные мечами и пиками рыцарей, но  другие  упорно
шли в бой, хотя и здесь уже видны были пробоины, и  чувствовалось,  что  и
эти не выйдет живыми.
     В то время, как около обоих вождей шел настоящий бой,  на  флангах  -
небольшие отряды вооруженных рыцарей, врезавшись в пеших  воинов  Маслава,
разбили их ряды и гнали в лес, продолжая работать мечами и пиками.
     Здесь царило такое замешательство, что никто уже и не думал о защите:
толпа черни, только  для  виду  увеличивавшая  войско  Маслава,  спасалась
бегством  в  леса,  предоставляя  своего  вождя,  с  его  немногочисленной
дружиной, собственной судьбе.
     Но молодые, едва обученные воины не могли сравняться с  привыкшими  к
боям и шедшими в сражение, как на веселую  охоту,  польскими  и  немецкими
рыцарями. Они не отставали от своего  вождя  и  бились  храбро,  но  вдруг
неожиданно поворачивали, отступали, потом возвращались с отчаянием, и было
очевидно, что холодное мужество железных людей брало верх.
     Когда толпа черни с криками бросилась к лесу и исчезла в нем,  а  два
главные отряда  еще  продолжали  упорную  битву,  в  которой  трудно  было
угадать, кто останется победителем, в городище Вшебор, Топорчик, Канева  и
еще несколько молодых и  пылких  рыцарей,  -  не  спрашивая  разрешения  у
старого Белины, покинули свои посты.
     Невозможно было удержать их.
     - На коней! - крикнул Вшебор, - мы нападем на них с другой стороны, -
на коней, на помощь нашим!
     - На коней! - принесся призыв по всему городищу.
     Все, кто только мог, бросились в конюшни седлать коней, - о  доспехах
нечего было заботиться, потому что с самого утра все были готовы к бою.
     С конями справились быстро, не было времени особенно украшать  их,  -
перебросили кусок сукна вместо седла, - да взнуздали...
     Белина молча смотрел на эти  приготовления  и  своим  молчанием,  как
будто, давал разрешение, -  разве  мог  он  запрещать,  когда  сердце  его
стремилось навстречу к своим.  К  охотникам  примкнул  и  сын  его  Томко.
Открыли ворота, и  старику  едва  удалось  уговорить  небольшую  горсточку
охотников остаться в замке, чтобы не оставлять его совсем без защитников.
     Отряд Маслава, боровшийся с польскими рыцарями, был обращен  тылом  к
городищу и, вероятно, не ждал вылазки оттуда. И только тогда, когда за  их
спинами  послышался  конский  топот  и  воинственные  крики,   часть   его
обернулась навстречу  мчавшимся  охотникам.  Маслав,  окруженный  железным
кольцом, не покинул поля битвы и продолжал отчаянно защищаться.
     С окровавленным мечом, с пылающим лицом он  перебрасывался  от  одной
группы своих воинов  к  другой,  оказывая  помощь  там,  где  силы  начали
слабеть.
     Вшебор, добиравшийся до него, чтобы сразиться с ним лично,  никак  не
мог его настичь. Их разделял ряд  Маславовых  воинов,  заслонявший  своего
вождя.
     - Ах, ты, рыжий пес! - кричал во  все  горло  Долива,  подскакивая  с
пикой к Маславу. - Иди сюда, рыжая собака, иди,  не  трусь,  померяемся  с
тобой силами! - А ты, змея, - возразил Маслав, заметив его, - я еще должен
поблагодарить  тебя  за  службу!  Иди  сюда,  смердящая  лиса,  что  умеет
подкрадываться к курятнику! Иди, иди! Посмотрим, сумеешь ли ты так биться,
как умеешь ползать!
     - А ты, пастуший сын, - ответил Долива, -  где  же  ты  оставил  свое
стадо?
     - Постой, паршивец, вот  я  тебе  дам  пастушьим  бичем!  -  верещал,
наскакивая на него, Маслав.
     Так они ругались и срамили друг  друга,  стремясь  сойтись  в  боевой
схватке, но каждый раз,  когда  Маслав  приближался  к  Вшебору,  на  него
напирали сзади, и он должен был обороняться оттуда.  А  Долива  все  время
вызывал его.
     - Ну, что же ты, улитка, - чего копаешься! Я тебя!..
     Наконец, выбравшись из сечи, Маслав стал лицом к лицу с  Доливой,  но
вместо  пики,  у  него  оставался   только   обломок   ее,   который   он,
размахнувшись, бросил в Вшебора, но только  оцарапал  ему  плечо.  В  свою
очередь Вшебор бросил в него дротиком и поранил коня в шею.
     Они были так близко друг от друга, что теперь уже исход битвы зависел
от мечей. У Маслава был огромный  двухсторонний  широкий  саксонский  меч,
который он, держа его обеими руками направлял  на  Вшебора,  с  намерением
перерубить ему шею. В ту же минуту Вшебор, замахнувшись своим мечом, отбил
удар, меч заколебался, но не выпал из рук  Маслава.  Мазур  с  проклятиями
снова подхватил его и, понукая коня, приготовился ударить Вшебора.
     Но именно в эту минуту Вшебор, более ловкий и быстрый, ударил  его  в
бок своей пикой. Удар Маслава был этим ослаблен, но все же пришелся по шее
Вшебора, и из нее брызнула кровь.
     Они продолжали бы свое единоборство, потому что Долива не  чувствовал
потери крови, но дружина Маслава, защищавшая  его  сзади,  рассеялась  под
натиском поляков и немцев; он обернулся, услышав их крики и, заметив,  что
с  ним  осталась  всего  небольшая  горсточка  людей,   -   испугался   и,
повернувшись, ударился в бегство с такою быстротою, что  Вшебор  не  успел
даже пуститься за ним в погоню. Под ногами коня лежали  трупы  и  раненые,
что еще более затрудняло погоню. Долива наудачу бросил ему вслед копьем.
     Ужасны было замешательство и последняя, почти безумная, борьба черни;
даже железное рыцарство изменило своему хладнокровию и добивало без пощады
всех, упиваясь кровью...
     В долине видны были только отдельные группы пеших  и  конных  воинов,
торопливо уходивших от настигавшей их погони.
     В последних отчаянных схватках погибали воины Маслава.
     Некоторые раненые падали с коней, другие цеплялись  за  их  шею,  еще
третьи шли пешком, истекая кровью, то и дело припадая  к  земле,  снова  с
усилием поднимаясь и проползая несколько шагов, пока не падали в последний
раз лицом в землю.
     Маслав со своей дружиной пробирался сквозь ряды  рыцарей  и  громким,
полным отчаяния и гнева голосом стал сзывать беглецов, приказывая  трубить
в рога и собираться вместе. Ему удалось сплотить вокруг себя уцелевших,  и
он еще раз ударил с ним на рыцарей, число которых было так  невелико,  что
мазур не боялся сразиться с ними.
     Но это последнее усилие  продолжалось  недолго:  из  городища  выехал
свежий отряд воинов, который так стремительно напал на мазуров, что вся их
толпа рассеялась и разбежалась... Видно было, как сам Маслав повернул коня
и пустился в лес, а его примеру последовали и все его соратники.
     Отъехав на некоторое расстояние,  князь  остановился  на  пригорке  и
поднял окровавленный меч.
     - Ни одна душа не уцелеет у вас! - кричал он. - Залью  вас,  засыплю,
не пощажу никого! Еще я вернусь к вам, вы меня увидите! Будете  висеть  на
одном суку вместе с вашими немцами и псами!
     Весь пылая яростью, осыпая  врага  проклятиями,  -  он  только  тогда
повернулся и поехал прочь,  когда  к  нему  бросилось  несколько  рыцарей.
Вместе с уцелевшими воинами он скрылся в лесу.
     Победа осталась на стороне рыцарства, которое,  подняв  руки  кверху,
громко восклицало: Осанна!
     Только теперь Вшебор мог подъехать  поближе  и  присмотреться  к  тем
мужественным  рыцарям,  которые,  несмотря  на  свою  малочисленность,  не
побоялись напасть на Маслава...
     Большая часть воинов сошла с  раненых  коней  и  прилегла  на  землю,
некоторые же снимали шлемы и прятали в ножны окровавленные мечи... Лица их
горели воинственным жаром и радостью победы.
     Не успел еще Вшебор поравняться с ними, как воины, стоявшие в  центре
группы, расступились, и глазам его представился королевич, а теперь король
Казимир.
     Его окружали поляки и немцы, поздравляя с победой,  которая  являлась
добрым предзнаменованием.
     Но, опустив глаза в землю, как  будто  задумавшись  или  творя  тихую
молитву, Казимир стоял, не обнаруживая особенной радости.
     Его юное, прекрасное лицо носило уже следы испытаний и  разочарований
в жизни и в людях,  преждевременных  огорчений  и  замкнутой  монастырской
жизни, - и было лишено выражения юной  веселости  и  непринужденности.  Он
казался преждевременно созревшим и как бы состарившимся. Но  во  всей  его
фигуре выражалось королевское величие, смягченное христианским смирением и
соединенное со спокойствием духа и мужеством.
     Высокий, статный, - гибкий и сильный Казимир отличался матово-бледным
цветом  лица,  при  черных  выразительных  глазах,   оттененных   длинными
ресницами; темные волосы густыми локонами падали ему на плечи.
     Это был истинный рыцарь, но в рыцаре виден был в то же время вождь  и
король; и теперь этот человек, облеченный такой великой властью,  печально
стоял на месте своего первого сражения после первой своей победы.
     Среди своих немецких воинов и  своей  верной  польской  дружины,  он,
младший из них, - выглядел истинным паном и  королем,  хотя  меньше  всего
желал это обнаружить.
     И наряд его при всем своем великолепии отличался скромностью.
     На нем был короткий  кафтан,  на  панцире  его  были  нашиты  большие
металлические  бляхи,  блестевшие  на  его  груди;  к  рыцарскому   поясу,
украшенному драгоценными камнями, был подвешен двусторонний меч,  а  рядом
на цепочке висел другой, небольшой, с  украшениями  и  золотой  рукояткой.
Такие же металлические бляхи были и на ногах, а на  левой  ноге  виднелась
длинная и остроконечная шпора.
     Юноша оруженосец, стоявший за ним, держал прекрасный щит,  блестевший
золотом. По  краям  его  золотые  грозди  на  пурпурном  фоне  производили
впечатление звездочек. Другой оруженосец держал огромный обоюдоострый  меч
- знак королевской власти.
     Казимир снял с головы золоченый шлем без перьев с опущенным забралом,
закрывавшим верхнюю часть лица, - и черные локоны, рассыпавшись по плечам,
загорелись золотым отливом под лучами солнца.
     На шее у молодого  короля  виднелся  на  золотой  цепочке  крестик  с
реликвиями, которым благословил его при отъезде из Кельна его дядя.
     Взгляд Казимира блуждал по полю, усеянному трупами.
     Вид этот, быть может, был приятен  для  рыцарского  самолюбия,  но  в
человеческом сердце - он пробуждал печаль. По всей долине, до самой опушки
леса, лежали целыми  кучами  и  в  одиночку  уже  застывшие  тела  убитых,
израненные, растерзанные, с торчавшими в них стрелами и копьями. Там и сям
среди них поднимались головы умирающих, делавших последние  усилия,  чтобы
сдвинуться с места, и бессильно  падавших  на  землю.  Среди  людских  тел
лежали и конские трупы, бродили искалеченные лошади, а уцелевшие, с  чисто
животным равнодушием,  паслись  тут  же,  обрывая  примерзшие  и  засохшие
стебельки.
     Из всех громадных полчищ людей остались только те,  которые  не  были
убиты  во  время  бегства.  Пруссаки  раньше  других,  после  первого   же
неудачного столкновения с железным рыцарством, отступили поспешно к лесу и
больше не вернулись. Многие из них утонули  в  глубокой  воде  разлившейся
речки, другие попали в трясину, и  не  умея  выбраться  из  нее,  погибли,
изрубленные мечами рыцарей.
     Но и в войске Казимира почти никто не уцелел от ран; все были  избиты
и окровавлены, но остались живы, потому что их защищали  панцири  и  щиты.
Теперь они сошли с коней и воткнули в землю  поломанные  пики,  а  тяжелые
шлемы поснимали с головы.
     Вшебор, заметив того, кому он был товарищем  в  детстве,  и  в  более
позднее время придворным и слугою, с радостью поспешил к  нему.  Лицо  его
светилось счастьем и невыразимой радостью.
     Для него появление короля было признаком близости победы.
     Повидимому, и Казимир еще издали узнал его. Побежав  к  нему,  Вшебор
припал к ногам короля, сидевшего на коне, и радостно воскликнул.
     - Ты ли это, милостивый государь! Какой счастливый день!
     От волнения он не мог больше говорить.
     В это время подбежали и другие: Мшщуй, Канева  и,  наконец,  особенно
любимый  королем  Топорчик.  Все  они  с  восторженными  восклицаниями,  с
радостными лицами обступили короля.
     - Привет тебе, наш дорогой государь!
     Казимир, видя эту радость, весь зарумянился, слезы волнения выступили
у него на глазах и, широко раскрывая объятия, он произнес:
     - Привет вам, дети мои! Дай Бог,  чтобы  этот  день  послужил  добрым
предзнаменованием для нас и для всего королевства. Аминь.
     - Ты с нами, дорогой государь! - с восторгом кричал Топорчик.
     "Ты с нами и счастье будет с нами. Нам тебя не доставало."
     "Все разваливалось без государя и без головы! Теперь все  изменилось,
вернуться лучшие дни!"
     - Дай Боже! Но это будет не скоро,  мы  сами  должны  их  вернуть!  -
серьезно выговорил Казимир. - Все в Божьей власти.
     Крики и шум не смолкали и, казалось, радость была всеобщая,  но  тот,
кто всмотрелся бы повнимательнее в  лица  людей,  окружавших  Казимира,  и
заглянул  в  их  сердца,  заметил   бы   там   тревогу,   беспокойство   и
неуверенность.
     Изгнание короля лежало на совести у многих из тех, что его  окружали;
они боялся мести своих врагов и самого короля,  вспоминали  свою  вину,  и
верили, чтобы король мог забыть о них.
     В самом лагере Казимира, в замке Белины  много  было  таких,  которым
голос народный ставил в  вину,  что  они  попались  на  удочку  Маславовых
козней. Те держались в стороне, смотрели недоверчиво и боялись будущего.
     Так радость одних смешалась с опасениями других  и  завистью  к  тем,
которые остались верны Казимиру и теперь могли ждать награды.
     В лагере его и теперь чувствовалось то же тайное раздвоение,  которое
было причиной изгнания сына Рыксы.
     В минуты радости на поле битвы после одержанной победы все эти  споры
и разногласия были забыты, но завтра они снова могли возродиться.
     Между тем те, что остались в Ольшовском городище и  были  свидетелями
победы, - испытывали глубокое успокоение. Они еще не знали, кто  был  этот
Богом посланный спаситель, но видели, что свершилось  чудо,  предсказанное
капелланом.
     Настежь открылись ворота... Белина с старшими рыцарями, только теперь
узнав о прибытии Казимира, хотел тотчас же спешить к нему и припасть к его
ногам.
     Все собрались идти вместе с ним с поклоном  и  благодарностью,  когда
Потурга, очень беспокоясь, как бы на нем  не  исполнилось  пророчество  о.
Гедеона, побежал к нему, чтобы умолить его отвести от  него  грозящую  ему
судьбу.
     О. Гедеон как раз готовился идти вместе с  Белиной  к  королю,  когда
Потурга, испуганный, бледный, упал ему в ноги и, обнимая их, говорил:
     - Отец мой! Смилуйся, ради Бога! Я виновен, я согрешил, но  не  карай
меня! Вот я каюсь и исповедуюсь перед вами, умоляя о  прощении.  Сжальтесь
надо мной!
     - Чего вы хотите от меня? Я не понимаю вас! - мягко выговорил он.
     - Но как же, отец мой? Ведь вы мне предсказали, что я  дождусь  чуда,
но не испытаю его на себе, потому что не верил в него.
     Отец Гедеон стоял  в  задумчивости.  Он  уже  не  помнил  всех  слов,
сказанных им в гневе и досаде.
     - Это я говорил? Я? - говорил он, обводя взглядом присутствующих.
     - Да, отец мой, вы это сказали! - отозвался, склоняя голову Белина. -
Вы сказали так!
     - Не знаю, не знаю! Может быть, какой-нибудь дух говорил через  меня!
- опустив глаза, отвечал о. Гедеон. - Я не помню.
     - Пусть Бог простит тебе твой грех. Идите с миром.
     - Я же могу молиться и буду молиться.
     - Я - человек. Только Бог властен простить нашу судьбу.
     Потурга обнял ксендза за ноги, но не был доволен ответом.
     Он не выпускал его, плакал, умолял, и окружавшие  напрасно  старались
успокоить его.
     Все это происходило как раз у открытых настежь ворот, над которыми на
укрепленном возвышении лежала груда  камней,  приготовленных  для  защиты.
Белина делал  знаки  своим,  напоминая  им,  что  пора  двинуться  в  путь
навстречу королю, как вдруг наверху  раздался  треск:  треснула  доска,  и
огромный камень с шумом обрушился вниз; все отскочили в разные стороны,  и
только Потурга, который не успел встать с колен, был раздавлен на месте.
     Все были так  поражены  неожиданностью  происшедшего,  что  не  сразу
пришли в себя, только о. Гедеон,  опустившись  на  колени  подле  убитого,
поднял его голову, уже покрывшуюся мертвенной бледностью.
     Тихо зашептали молитвы. Был ли это случай или перс Божий?
     Этого  не  мог  объяснить  и  сам  капеллан,   забывший   о   грозном
пророчестве, вырвавшемся у него в припадке гнева. Со слезами склонился  он
над убитым. Труп его тотчас же распорядились унести прочь, чтобы  вид  его
не испортил радостных минут встречи короля.
     Белина с сыном, Лясотой и оставшимися в  городище  магнатами,  все  в
богатых нарядах - двинулся на встречу государю. У всех были веселые  лица,
влажные от счастья глаза, - все сердца были полны несказанной радостью.
     Казимир уже сошел  с  коня  и  собирался  расположиться  лагерем  над
городищем, не желая  обременять  заботами  обитателей  замка,  и  так  уже
истощенных и измученных длительной осадой.
     Он уже знал, сколько они там вытерпели, и хотел дать им теперь отдых.
     Когда Белина явился к нему с поклоном и просьбой пожаловать к нему  в
замок, Казимир обещал посетить его в другое время, теперь же он хотел быть
вместе со всеми своими товарищами по оружию и делить с ними все  трудности
и неудобства на том самом месте, где  перед  тем  стоял  Маслав  со  всеми
людьми.
     Рыцари не имели времени на отдых; все хорошо  понимали,  что  Маслав,
побежденный в одной битве, не так-то легко покорится своей судьбе.  Он  не
располагал большими силами, да и союзники его могли дать ему много  людей;
при этом он знал, что Казимир был  еще  слаб  и  не  имел  опоры  в  своем
царстве. Это было только начало  битвы  и  до  окончания  ее,  возвращения
королевства, водворения порядка, усмирения бунта и разгрома  победоносного
язычества было еще очень далеко. Те, кто знал Маслава еще в  бытность  его
при дворе, были уверены, что самый характер этого вождя черни указывает на
возможность долгой и кровавой борьбы.
     Возвращение Казимира было гораздо опаснее для самозваного князя,  чем
те силы, которые действовали против  него.  Теперь  все,  которые  раньше,
обмануты Маславом, выступали против Казимира и содействовали его изгнанию,
должны были сгруппироваться около него. Уж одно  появление  этого  смелого
юноши, внука Болеслава, вернувшегося с небольшим войском в опустошенную  и
разоренную страну, - возбуждало радость, бодрость и мужество.
     По пути, из опустевших  селений,  -  выходили  откуда-то,  словно  по
волшебству, уцелевшие толпы людей, - бледные мужчины, оборванные  женщины,
исхудавшие дети, и, протягивая к нему руки, называли его своим спасителем.
     И по прошествии многих веков, со страниц хроник того времени  до  нас
долетают эти возгласы,  которыми  вся  страна  единогласно  приветствовала
молодого короля.
     - Привет тебе, привет, горогой наш государь!
     Но все эти  добрые  признаки  приближающихся  лучших  дней  не  могли
заставит Казимира забыть его  главную  заботу  -  освобождение  страны  от
насилия и разбоев врага, который по численности в десять  раз  превосходил
горсточку верных слуг короля, присоединившихся к нему.
     Простой народ, испугавшийся мести,  готовился  к  отчаянной  обороне.
Маслав, боявшийся показаться, также  должен  был  сражаться  для  спасения
своей жизни, потому что для него не было прощения. Казимир стоял за  крест
и христианство; Маслав - боролся  во  имя  умирающего  язычества,  которое
упорно отстаивал народ. Готовился страшный смертельный бой, без  пощады  и
милосердия.
     Молодой король предчувствовал это, и потому, оглядывая поле сражения,
устланное трупами, он не мог утешать себя первой победой, так как  она  не
являлась залогом уверенности в будущем.
     Пока устанавливали палатки, Казимир стоял, окруженный своими.  В  это
время подъехал к нему Белина, Лясота и другие послы из городища и, обнажив
головы, склонились перед ним. Потом, подняв руки кверху, они воскликнули:
     - Привет тебе, милостивый пан! Привет тебе, наш спаситель!
     Король, заметив среди прибывших капеллана, тотчас же двинулся к  нему
навстречу и, смиренно целуя его руку, попросил благословить его.
     Растроганный старец, осеняя монарха крестным  знамением,  произнес  с
чувством:
     - Бог победы да будет с тобой!
     За ними подошел к руке короля  Белина,  один  из  самых  верных  слуг
королевы и ее сына.
     - Я видел тебя, государь, еще ребенком, -  сказал  он,  -  и  вот  ты
явился передо мной, как ангел-спаситель. Без тебя и я, и все мои домашние,
весь мой скарб и все наследие моих предков  стали  бы  добычей  черни.  Да
благославит тебя Господь, Государь!
     Но напрасны были просьбы старика, чтобы король отдохнул  в  уцелевшем
замке. Казимир уже заранее объявил свою волю в том,  чтобы  осажденные  не
несли заботы о прокормлении войска. И теперь он опять повторил Белине свое
обещание заехать к нему в другое более спокойное время.
     Все теснились к Казимиру, целуя его руки и край одежды, так были  все
счастливы видеть снова у себя этого государя, который нес  стране  надежду
на возвращение мирного времени.
     Молодой король принимал все эти знаки доверия и преданности с великим
смирением и скромностью, почти болезненной.
     Невольно вспоминалась ему страшная ночь, когда  он  должен  был,  как
беглец и изгнанник, бежать из дома своих предков, со  стесненным  сердцем,
гонимый собственными детьми.
     И немало было людей среди низко  кланявшихся  ему  магнатов,  которым
приходилось краснеть при этом воспоминании.
     Заметив, что палатка его уже готова, и у дверей ее стоит  его  верный
слуга Грегор, молодой король пошел к ней, и прежде чем  закрылась  на  ним
завеса, все видели, как он встал на колени, вознося Богу  благодарственную
молитву.
     На страже у королевской палатки стоял человек, на которого обратились
теперь взоры всех прибывших из замка. Многим из них он улыбался, как давно
знакомым, другие сами подходили поздороваться с  ним;  среди  них  были  и
пожилые люди, однако, внешность этого человека вовсе не заслуживала такого
почтения. Это был старый, верный слуга королевского дома. Теперь уж совсем
седой, он еще помнил старые времена при дворе Болеслава.  Он  был  дядькой
королевича, первый сажал его на коня,  натягивал  ему  детский  лук,  учил
стрелять, пристегивал ему к поясу маленький меч, приучал  для  него  птиц.
Привязался к Казимиру, как к собственному ребенку, и уж никогда с  ним  не
расставался.  По  внешнему  виду  он  был  человек   простой,   невзрачной
наружности, молчаливый, неповоротливый и неловкий в  обращении,  но  очень
зорко ко всему приглядывавшийся и обладавший прекрасной душой.
     Когда королеву Рыксу изгнали из страны, И Маслав принялся бунтовать и
настраивать магнатов против ее сына, плачущий  Грегор  остался  при  своем
гонимом и преследуемом государе.  Когда  же  к  тому  пришлось  бежать  из
собственного дома, старый слуга пошел за ним в изгнание, и хотя не выносил
заключения в монастырских стенах, однако, остался вместе с  королевичем  в
бенедиктинском монастыре.
     Если бы Казимир возложил  на  себя  монашеское  одеяние,  неверное  и
Грегор попросил бы принять его в служки и надел бы  черное  платье  только
для того, чтобы быть при нем и вместе с ним. За  это  Казимир  платил  ему
полным доверием и почти детской признательностью.
     Когда сын Рыксы был  увезен  из  монастыря,  чтобы  занять  дедовский
престол, обрадованный Грегор, как верный пес, последовал за ним. Во  время
боя он всегда стоял подле него с  мечом  наготове,  чтобы  отразить  удар,
предназначенный его питомцу; он ложился ночью поперек двери,  чтобы  никто
не мог войти к нему, а днем стоял на страже у входа.
     Магнаты  и  рыцари,  окружавшие  Казимира,  относились  к  старику  с
уважением за то, что он,  не  играя  никакой  видной  роли  при  дворе,  в
действительности, нес службу за всех.
     Старик никогда не пользовался своим  влиянием  на  короля,  молчаливо
выслушивал различные просьбы, но ни в какие дела не вмешивался и  смиренно
уступал свое место другим, но, если что-нибудь казалось ему подозрительным
и вредным, он умел оказать противодействие и не допустить. Не  высовываясь
на первый план, он всегда был по близости от Казимира. Король его был  еще
беден, и он совмещал должности казначея, кассира и эконома, и часто  бывал
послом и уж с утра до ночи бессменным привратником и  подкоморием.  Но  он
этим нисколько не гордился и с почтением сторонился перед магнатами.
     Люди, знавшие Грегора и раньше, теперь  подходили  к  нему  с  низким
поклоном, над  чем  он  в  душе  посмеивался.  Это  был  человек,  умевший
беззаветно любить и заботиться только о том, как бы  без  помехи  охранять
дорогое ему существо.
     Когда король пришел  в  свою  палатку  и  опустил  за  собой  завесу,
прибывшие начали уже без стеснения разглядывать королевских  приближенных.
Одни обнимались и целовались, другие с нахмуренным лицом отворачивались от
своих прежних врагов. Слышались возгласы  радости  и  приветствия,  громко
назывались имена рыцарей.
     Вшебор встретился с Самко Дрыей, Топорчик со своим отцом, другие -  с
братьями и родственниками.
     Велика была радость, но для некоторых пришли  и  печальные  вести  об
убитых и забранных в неволю.
     Вместе с Казимиром приехали: старый Трепка  и  все  те,  кого  Вшебор
встретил в лесу. К ним присоединились по пути  и  другие  скитавшиеся  без
цели отряды уцелевших рыцарей, узнавших о возвращении государя.
     Опираясь  на  посох,  с  обвязанной  головой,  стоял  тут  и  Спытек,
несколько оправившийся от своих ран; старику было  тяжело  общество  своих
прежних врагов: тем, которые спасли  его,  -  Трепке  и  всем  сторонникам
короля, - он не мог простить своей вины.
     Воевода Топор обнимал сына, которого  давно  уж  потерял  из  вида  и
считал погибшим. Янко принадлежал к числу тех, которых устранили от двора,
а теперь они отправились искать короля в немецких землях и умели  склонить
его к возвращению.
     Счастье  было  полнам,  если  бы  будущее  представлялось  таким   же
безмятежным, как сегодняшний день, и не обещало никаких  неожиданностей  и
перемен. Общая радость нарушалась тревожной мыслью; а что-то будет завтра?
     Приятелей  и  неприятелей  с  одинаковым  радушием  приглашал  Белина
отдохнуть в городище, хотя и не мог оказать им подобающего гостеприимства.
Некоторые приняли это приглашение и поехали за ним,  другие  же  предпочли
расположиться в палатках около короля.
     Но раньше еще, чем  Белина  уговорил  своих  гостей,  Собек,  ведомый
каким-то тайным предчувствием, прибежал в  лагерь  искать  своего  старого
пана, хотя и трудно было рассчитывать найти его среди приближенных короля,
перед которыми он так тяжко провинился. Но предчувствие не  обмануло  его:
Спытек, сойдя с повозки, стоял почти один, когда Собек подбежал к  нему  и
бросился ему в ноги, упрашивая поспешить к жене и дочери.
     Он и сам спешил, но не столько на свидание с женой и дочерью, сколько
на отдых. Старик, суровый и жестокий со всеми, не делал исключения  и  для
женщин и был для них еще более тяжелым в обращении, чем для своей  мужской
братии. Его дикость и неукротимость были всем известны, хотя  по  существу
он не был ни злым, ни жестоким. Мужественный воин, он и в доме своем  ввел
военный образ жизни; и не терпел малейшего  беспорядка  или  неповиновения
его воле. Все домашние трепетали перед ним.
     И редко можно  было  встретить  в  супружеском  союзе  два  таких  не
подходящих друг к другу существа,  как  Спытек  и  его  жена.  Старик  или
бранился, или молчал и в женщинах не терпел болтливости, и в жене он искал
молчаливую рабыню. Марта, напротив, любила и поболтать,  и  пококетничать,
хотя бы ради  забавы;  ей  хотелось  быть  хозяйкой  в  доме  и  незаметно
управлять и самим мужем... Все это не удавалось ей. А так  как  борьба  со
Спытеком была немыслима,  то  ей  пришлось  из  страха  покориться  ему  и
молчать, потому что он все равно, не слушал.
     Да и по возрасту они не подходили друг к другу.  Старому  воину  было
уже под шестьдесят, а жене его только что исполнилось тридцать.
     Не имея времени на женитьбу, Спытек и не стремился к ней, но,  будучи
на Руси, пленился прелестной молоденькой девочкой, красивее которой он еще
и не встречал в жизни. Он легко добился ее руки и увез ее  с  собою,  хотя
она вовсе не хотела выходить за него, плакала и дулась. Но он  на  это  не
обращал внимания.
     Должно быть, Спытку дорого стоила эта поздняя женитьба, но он никогда
не жаловался. Жену держал в строгости и под бдительным надзором.  Касю  по
своему любил, но не мог ей простить, что она не была мальчиком, потому что
Бог не дал ему других детей. Девочка скорее боялась его,  чем  любила;  от
отца она, кроме брани и окриков, ничего другого почти и не видела.
     Женщины в городище усиленно следили за ходом сражения. Их  провела  с
собою Ганна Белинова, чтобы насытить их любопытство. Когда исход битвы  ни
в ком уже не оставлял сомнения, взрыв радости был так же силен, как  перед
тем припадком отчаяния. С громкими восклицаниями все бросились на колени.
     Потом все разбежались по дворам и мостам, -  наверху  и  внизу  везде
виднелись группы женщин. В эти минуты безумной радости  никто  не  обращал
внимания на женщин, - им предоставили, а, может быть, они сами себе дали -
полную свободу.
     И только тогда, когда наступило некоторое успокоение, старая Белинова
начала  собирать  свое  разбежавшееся  стадо  и  звать  всех,  начиная  от
служанок, - наверх, в женскую половину.
     С самого утра пища, питье, огонь в очаге и все нужное для жизни  было
забыто.
     Сразу изменилось выражение лиц и даже самый  звук  голоса  у  женщин.
Верхняя половина, где еще недавно царствовала тишина,  теперь  дрожала  от
смеха, пения и беготни. Забыта была вчерашняя смертельная  тревога,  никто
не думал и о завтрашнем дне, и даже уважение к хозяйке не  могли  сдержать
их. Все это женское царство, еще недавно такое крепкое и покорное,  теперь
явно выходило из под ее власти.
     Спыткова,  разрумянившаяся,  разгоряченная,  жаждавшая  расспросов  и
рассказов,  за  неимением  под  рукой  мужчин-слушателей,   обращалась   к
женщинам, задерживая по очереди девушек, которые  стремились  вырваться  и
убежать.
     У нее не было ни малейшего предчувствия близости  мужа.  Правда,  она
знала от Собка, что он жив, но тут же  ей  приходили  в  голову  печальные
соображения: старый, израненный он мог и умереть,  не  выдержав  неудобств
лагерной жизни. И она была почти уверена, что так оно и случилось.
     Собек подробно рассказал ей о его страшных ранах  и  о  том,  что  он
лежал совершенно без движения, и потому она никак не ожидала  увидеть  его
среди прибывшего рыцарства и особенно еще а свите Казимира, перед  которым
провинился Спытек.
     В городище готовились к приему гостей: женщины собирались расспросить
их обо  всем  подробно  и  надеялись  встретить  среди  прибывших  родных,
знакомых и друзей. С этой мыслью и Марта Спыткова усиленно занялась  своим
нарядом. Сначала заплела Касе ее длинные косы и выбрала ей платье, а потом
приказала ей упрятать под белый чепец черные волосы и помочь  ей  одеться.
Достали уцелевшие платья, драгоценности, шейную цепочку и золотые  кольца:
для девушки ожерелье, для матери - перстни. Мать выглядела немного бледной
после всех пережитых ею тревог и невзгод, но черные глаза  ее  по-прежнему
блестели  тем  неугасимым  огнем,  который  придавал  ей   вид   настоящей
молодости.
     Она была уже  совершенно  одета  и,  подперев  голову  белой  ручкой,
выглядывала из окна вниз, - не появится ли кто-нибудь, вернувшийся с  поля
битвы, как вдруг услышала чей-то  басистый  голос,  сразу  наполнивший  ее
тревогой, до такой степени он напомнил ей голос Спытка, когда  тот  бранил
ее в доброе старое время.
     В страхе она вскочила с места  и  стала  прислушиваться,  не  доверяя
собственным ушам, - испытывая скорее тревожное, чем радостное чувство.
     - Неужели глаза мои не обманывают меня? Да неужели это он?
     Она взглянула вниз, во двор и  увидела  призрак  мужа.  Да,  это  был
Спытек. Спытек, которого никак нельзя было  назвать  красивым,  и  который
давно перестал быть молодым,  теперь  явился  перед  нею  с  окровавленным
глазом и отвисшей синей губой, с обвязанной головой, опирающейся на посох,
постаревший и искалеченный. Верный Собек поддерживал его, помогая медленно
идти.
     При этом виде прекрасная Марта, если и не упала в обморок, то  только
потому, что муж ее не выносил подобных изъявлений нежности; она вскрикнула
и, сразу проникаясь чувством супружеского долга,  сбежала  сверху,  громко
призывая Касю.
     Спытек остановился, узнав знакомый голос, и оглядывался  вокруг,  ища
жену. И вдруг он почувствовал, что она уже обнимает его колени, - это  был
обычный способ тогдашних женщин, приветствовать своих мужей. Старец  молча
склонился и поцеловал ее в голову. В эту  минуту  подбежала  Кася  и  тоже
припала к отцовским коленям.
     На все эти проявления любви, старый воин не ответил ни одним  словом;
он также молча склонился к дочери  и  поцеловал  ее  в  лоб  и  тотчас  же
оглянулся, ища скамью, потому что больные  ноги  его  дрожали,  и  он  еле
стоял.
     Марта, забыв о том, что муж не терпит излишней болтливости, дала волю
и языку, и рукам, сопровождавшим рассказ энергичными жестами.
     - Ах, господин наш, - кричала она, - если бы вы только знали, что  мы
тут вытерпели! Боже милостивый! Тысячи смертей! Голод,  слезы,  страх!  Да
всего не перечесть! Пожар, крестьянский бунт!
     - Нельзя всего и описать!
     Спытек, знакомым жестом руки,  замыкавшим  уста  жене,  остановил  ее
жалобы. Он обратил к ней свой налитый кровью глаз,  приподнял  повязку  на
голове, показал кровавое веко, под которым  остался  только  след  другого
глаза, и пробормотал:
     - На всем теле нет живого места. - Он покачал головой. - Только чудом
осталась душа в теле.
     Кася  с  плачем  поцеловала  руку  отца.   Старик,   с   любопытством
пригляделся к разряженным женщинам, словно стараясь отгадать, что они  тут
задумали без него.
     - Не скоро заживут мои раны, не скоро поправится причиненное нам  зло
и снова построятся спаленные усадьбы и костелы! Некуда нам и возвращаться!
От Понца осталась только груда развалин!
     Он поднял к небу дрожащие руки и умолк.
     Словоохотливая Спыткова тотчас же заговорила о том, как много  сделал
для них Вшебор Долива. Вшебор по-прежнему пользовался ее расположением. Уж
наверное зоркий глаз пани Марты заметил ухаживания Томко за Касей, но дело
в  том,  что  она  терпеть  не  могла  Белинов,  хотя  и  пользовалась  их
гостеприимством. У нее накопилось множество обид против них. Ганна никогда
не  слушала  с  надлежащим  вниманием  ее  рассказы,  многие  ее   капризы
оставались без внимания, а Томко ничуть не старался понравиться ей.
     Вшебор, напротив, умел и взгнлядом приласкать, и слушал  внимательно,
и услуживал пани Марте, не боясь обидеть  других.  Теперь,  когда  муж  ее
воскрес из мертвых, она уж не рассчитывала выйти за него замуж, но  желала
отблагодарить его за все, - высватав ему дочку.
     Спытек нахмурился при упоминании о Доливах.
     - Знаю, что он вас спас, - сухо молвил он, - да  что  за  диво,  если
молодой малый займется бабами?
     Жена его облилась румянцем.
     - Теперь король Казимир будет платить долги за всех нас, - для  этого
мы его и привели.
     - Молодой король! - хлопая в ладоши, прервала его Спыткова.  -  Слава
Богу, что он вернулся к нам.
     - А хоть бы и молодой! - передразнил  ее  недовольный  Спытек,  -  да
только бабам от этого мало пользы, потому что он наполовину монах!
     И сказав это, он умолк, словно  утомленный  беседой  и,  опершись  на
посох, задумался.
     Вот он нашел жену и ребенка, но что делать дальше с ней и дочерью, да
и с самим собою, - он не  знал.  Дома  не  было,  -  значит,  некуда  было
возвращаться; воевать не было силы, а оставаться лишним  бременем  в  доме
Белинов  -  не  очень-то  было  приятно  когда-то  могучему  владыке.   Из
окровавленного глаза его выкатилась слезинка.
     Между тем, в городище становилось все шумнее:  съезжались  гости.  И,
желая достойно отпраздновать великое торжество победы, Белина  не  пожалел
откопать из земли бочку старого меду,  называемого  Мешком.  Служанки  уже
варили соленое мясо, пекли лепешки, заменявшие хлеб, и готовили кашу.
     Все приезжие собирались в большой горнице внизу, -  в  замок  прибыли
только те, которые привезли с собой Казимира.
     Тут был старый Янко Топор, седовласый воевода,  опиравшийся  на  руку
сына, Трепка, Лясота и много других.
     Для многих приезд Казимира казался просто чудом.
     Все  знали,  что  он  уезжал  из  страны,   глубоко   опечаленный   и
возмущенный, навеки отрекаясь от своих прав на  престол,  и  что  королева
Рыкса, не желая для сына такого  неблагодарного  королевства,  отдала  его
корону в императорскую сокровищницу. Ходили слухи,  что  Казимир,  живя  в
Кельне у дяди, намеревался возложить на  себя  монашеское  одеяние,  чтобы
потом унаследовать его высокий сан.
     В конце  концов,  каковы  же  были  силы  у  молодого  короля,  чтобы
отвоевать  королевство,  наполовину  завоеванное  чехами,   а   наполовину
присвоенное себе дерзким Маславом.
     Когда гости вошли в главную горницу  внизу,  все  расступились  перед
ними, приглашая занять места ближе к огню и уступая свои места. Всем  было
любопытно послушать, что они расскажут, и раньше, чем прибывшие заговорили
сами, их уже засыпали вопросами.
     На первом  месте  сидел  Янко  Топор.  Это  был  человек  преклонного
возраста, но еще ильный и крепкий, с ясным и веселым  лицом,  с  кудрявой,
седой бородой и с длинными, белыми волосами, которые  падали  локонами  по
плечам, и составляли оригинальный  контраст  с  румяным  лицом.  Лицо  это
носило выражение ума и энергии, и каждый, взглянув на него, сразу угадывал
в нем рыцаря и государственного  мужа;  его  мужество,  его  ум  и  сердце
никогда еще не возбуждали сомнения, и никто, поверив ему, не был введен  в
заблуждение.
     Пока Мешко слушался его советов, все шло хорошо,  и  Рыкса,  поступая
согласно с его мнением, - никогда в этом не раскаивалась.  Но  завистливые
люди стали нашептывать им, что Янко Топор хотел  властвовать  и  управлять
всеми. Понемногу отстранили его от двора, исключили из числа  приближенных
короля и перестали слушать его советов.
     А он отправился в свой Тенчин и стал там жить, развлекаясь охотой  на
оленей.
     Только тогда, когда погнали Казимира, когда чехи  разграбили  Краков,
Познань и Гнезьно, и Маслав святотатственной  рукой  посягнул  на  корону,
старый Янко поднялся и сказал:
     - Не время сидеть у очага!
     И, собрав около себя уцелевшее рыцарство, уговорил их идти  вместе  с
ним искать государя, - наследника короны Пястов...
     - Это просто чудо Божьего милосердия,  -  вскричал  Лясота,  стоявший
подле Янко, гревшегося у очага. - Как же все  это  произошло?  Как  же  вы
нашли короля? И как вам удалось уговорить королеву-мать, чтобы она  отдала
его?
     - Да мы и не пытались этого сделать, потому что знали, что ничего  из
этого не выйдет, - возразил Топор. - Кто же из вас не знает королевы?  Это
женщина святой жизни, но она всегда  помнит,  что  мать  ее  была  дочерью
императора. Живя на нашей  земле,  она  никогда  не  любила  ее  и  всегда
чувствовала себя у нас только гостьей. И душой и сердцем она  всегда  была
среди своих немцев. От нас слишком еще пахло язычеством. Зная, что  у  нас
делается, могла ли она отдать нам в жертву сына?
     - А как же можно было обойтись без нее? - спросил Белина.
     - Воля и милость Бога помогли нам, - продолжал Топор. - Я  знал,  что
мы не обойдемся без императора, и что вся надежда на него. Ведь, если чехи
теперь грабили и опустошали нашу землю, то впоследствии они могли угрожать
и ему. И вот мы решили явиться к  императору  Генриху,  потому  что  иначе
ничего нельзя было придумать.
     - Император сначала не хотел ни видеть  нас,  ни  выслушивать.  Велел
уходить к себе. Вот тут-то мы вооружились терпением. Выгнанные  со  двора,
мы остановились за стенами, на посмешище слуг, но  не  теряли  надежды  на
милость Божью.
     - Генрих Черный несколько раз проезжал мимо нас, пока ему не  надоело
смотреть на эту толпу упрямцев.
     - Однажды, в счастливую для нас минуту, когда император возвращался в
свой замок, окруженный свитой из духовных и светских лиц, мы,  по  обычаю,
поклонились ему. Он, заметил нас, долго  не  отрывал  от  нас  взгляда,  а
немного погодя, нас вызвали к нему.
     - Прежде чем мы решили заговорить, он сам начал речь о  том,  что  мы
напрасно приехали к нему, так как он не может и не хочет  ничего  для  нас
сделать...
     - Милостивый государь, - возразил я. - А я крепко надеялся на Бога  и
на вашу помощь. Для  костела  -  потеряна  страна,  в  которой  процветало
христианство, а империя  ничего  не  выиграла  от  того,  что  верх  взяли
изменники, которые хотят освободиться из-под ее власти. Неужели же все эти
костелы, разрушенные язычниками, разграбленные сокровища и попранные права
жителей захваченных земель не вопиют к Богу о мщении? Если же  ни  римский
папа, и ни вы, милостивый государь, не вступитесь за нас, то весь наш край
погибнет, язычество займет его, а Рим и империя  одинаково  пострадают  от
этого.
     - Я говорил горячо, со слезами в голосе. Император призадумался.
     - И с этой минуты все и определилось.  На  другой  день  я  узнал  от
самого Генриха, что он  похлопочет  перед  папой  об  участи  костелов,  а
Казимиру, - если он задумает вернуться в Польшу, даст  в  помощь  шестьсот
вооруженных воинов.
     - Оттуда мы уже ехали успокоенные; нам осталось только найти короля.
     - При  дворе  королевы  Раксы  тщательно  скрывали  место  пребывания
Казимира. Известно было только то, что он обучается наукам среди духовных,
и что мать была бы очень склонна видеть его в монашеском одеянии. Пришлось
ездить  из  одного  монастыря  в  другой,  стучась  в  двери   и   просить
гостеприимства, как бедные странники. Из опасенья, чтобы от нас не  скрыли
того, кого мы искали,  мы  даже  не  говорили,  откуда  и  с  какой  целью
путешествуем, и боялись признаться, что едем от Гнезьна...
     - Но в монастырях, когда мы упоминали о сыне Рыксы, - все молчали, не
желая или не умея ничего сказать о нем.
     - Печально было это наше путешествие, когда мы, как бедные,  покорные
сироты искали своего короля, который скрывался от нас.
     - Но как же вы нашли его? - спросил Лясота.
     - Как? Просто каким-то чудом! - вздохнув, отвечал Топор.
     - Мы уж было совсем потеряли надежду. Но однажды  вечером,  когда  мы
остановились на ночь в маленьком бенедиктинском монастыре сидели за столом
за общей трапезой, - один из странствующих монахов  начал  рассказывать  о
богобоязненном юноше, который недавно только прибыл туда из  Зальфельда  и
прилежно занимался науками. А был он, как говорила молва,  знатного,  чуть
не королевского рода, - хотя имя его держали в строгой тайне.
     Тут уж на нас снизошло как бы откровение  Божье,  и  мы  решили,  что
рассказ этого монаха является для нас указанием с неба.  На  другой  день,
никому ни слова не говоря, мы пустились в путь в указанный город и,  после
долгих и утомительных скитаний по опасным  дорогам  постучались  у  дверей
монастыря при костеле св. Иакова.
     Нас привели к настоятелю монастыря Альберту, который  спросил  нас  о
цели путешествия, и когда мы сказали ему, что  нас  привело  сюда  желание
увидать лично святые места и поклониться им, - приказано было принять  нас
в монастыре.
     Когда мы въезжали во двор, некоторые из наших случайно встретились  с
королевским слугой Грегором и узнали его; после этого мы уже  были  вполне
уверены, что найдем здесь и самого короля.
     С бьющимися сердцами шли мы на трапезу в общую столовую. Уж много лет
многие из нас  не  видели  Казимира,  но  все  хорошо  помнили  черты  его
юношеского лица, и когда он вошел в черной одежде и занял назначенное  ему
место подле настоятеля, -  все  внутренности  наши  перевернулись.  А  сам
королевич, хоть уж конечно, не ждал, что мы искали  его,  и,  может  быть,
даже и лиц наших не помнил - все же, заметив  нас  издали,  задвигался  на
месте, словно что-то вспомнив.  Но  наше  молчание  успокоило  его,  и  он
перестал обращать на нас внимание.
     Когда  трапеза  окончилась,  и  была   произведена   благодарственная
молитва, Казимир поднялся и пошел  вслед  за  другими.  Но  нами  овладело
беспокойство,  и  нам  уж  трудно  было  оставаться  в  неизвестности;  мы
заступили ему дорогу и пали перед ним на колени.
     Он испугался и отступил, сложив руки и говоря:
     - Что вам нужно от меня? Кто вы такие?
     Монахи тотчас окружили его, словно собирались защищать от нас. Тогда,
целуя край его одежды, я решил  заговорить,  прося  его  смилостивиться  и
спасти нас так, как будто через меня умоляла его вся наша страна:
     - Государь наш милостивый! Смилуйся над нами! Тебя  скрыли  здесь  от
нас, но мы и сюда пришли за тобой. Сжалься над опустевшим краем, в котором
ты родился, сжалься над разрушенными костелами,  где  находят  себе  приют
дикие звери, сжалься над рыцарством своим, осужденным  на  резню,  над  не
отомщенной кровью и слезами. Вернись к нам, умоляем тебя об этом,  вернись
и царствуй над нами!
     Слезы потекли из глаз королевича, и он сказал растроганным голосом:
     - С вами случилось только то, что вы заслужили своей  изменой  мне  и
матери моей. Вы сами изгнали от себя кровь ваших королей. Оставьте же меня
мирно окончить здесь мою жизнь. Я навсегда отказываюсь от  земной  короны,
чтобы приобрести в замет нее корону небесную. Хочу жить в тишине и служить
только Богу.
     Но когда он  отступил,  как  бы  собираясь  уходить,  мы  на  коленях
поползли за ним и преградили ему дорогу.
     - Если не нас, то хоть детей наших пожалей, спаси веру  христианскую,
- вскричал я, - протягивая к нему руки. -  Ту  веру,  которую  привил  нам
своей кровью твой дед и прадед, и которую ты должен беречь и охранять. Ты,
государь, рожден не для тишины монастыря, а для суда и расправы над  нами,
для власти и для борьбы. К  тебе  протягивает  руки  несчастная  страна  -
спаси, мы гибнем без тебя!
     - Спаси нас! - закричали за мной и все остальные, обнимая его ноги.
     Рыданья прерывали наши речи, и с нами вместе плакал королевич  и  все
бывшие с ним монахи. Но на все наши мольбы Казимир повторял только одно:
     - Я не могу идти с вами... Я  исполняю  приказание  императора,  волю
моей матери и мою собственную, принося мою жизнь в жертву Богу.
     Но мы лежали у ног его и просили неотступно, так  что  он  под  конец
смягчился и стал колебаться в своем решении.
     Потом мы проводили его до его  жилища,  которое  находилось  рядом  с
монастырем, и он расспрашивал нас о Польше, о костелах и замках и  о  всех
наших несчастьях.
     Он  жил  здесь,  как  духовное  лицо,  почти  как  монах,  окруженный
небольшим двором, совершенно не соответствовавшим его княжескому сану,  ел
за общей трапезой со всеми монахами и присутствовал на их общих  молитвах.
Казалось, он не желал ничего другого и совершенно не стремился к власти.
     - Милостивый государь! - говорили мы  ему.  -  Мы  приносим  тебе  не
золотую, но терновую корону, и ты должен принять ее во имя Христа, который
носил ее. Смилуйся над бедными!
     Чехи опустошили нашу землю, язычество подняло голову и повсюду  взяло
верх. Маслав с пруссаками ведет  с  нами  борьбу  и  берет  в  плен  твоих
рыцарей. Неужели дело, за которое мы проливали нашу кровь,  так  бесславно
погибнет?
     - Если бы я отдал вам всю мою кровь, возразил Казимир, - то и это  не
принесло  бы  вам  пользы.  Моих  двух  рук  недостаточно  для  борьбы   с
тысячеруким врагом.
     И только тут я признался ему, что прежде чем придти сюда, мы побывали
у императора и заручились его помощью.
     Тогда он оживился и стал расспрашивать, были ли мы у королевы матери,
- номы искренне отвечали ему, что до сих пор не были у нее, зная, что наши
мольбы будут напрасны.
     Поздно ночью, когда уж звонили к молитве, мы  расстались  с  ним,  не
получив от него никакого обещания. На другой день утром мы все отправились
к обедне в костел св. Иакова, и здесь застали Казимира,  распростертым  на
земле.
     По окончании службы он сделал нам знак, чтобы мы следовали за  ним  в
его жилище. Мы еще не знали, что нас там ожидает.
     При входе он сказал нам:
     - Я искал в костеле откровения воли Божьей, и Бог повелел мне идти  с
вами. Пусть не говорят, что я пожалел для вас своей жизни и крови. Вот я -
берите меня с собой.
     Обливаясь радостными слезами, мы все пали перед ним на колени.
     Нельзя описать словами нашего счастья! Тотчас же мы начали готовиться
в путь, хотя аббат Альберти и монахи пытались нам оказать противодействие,
обратившись за помощью к епископу Нитхарту, - чтобы тот задержал  Казимира
и не отпускал с нами.
     И вот, вызванные в епископский замок, мы должны были явиться к  этому
владыке, который из руки императора принял духовную и светскую  власть.  В
одной руке он держал крест, а в другой - меч, и так, в рыцарских  доспехах
отправляет богослужение и заседает на епископском троне, как король.
     Выслушав наш рассказ о том, как унижена и загнана вера  христианская,
он приказал выдать нам короля. Да и  сам  Казимир,  раз  уже  согласившись
ехать с нами, был непреклонен в своем решении, и на третий день мы выехали
вместе с ним в Регенсбург к императору Генриху - напомнив ему о данном  им
обещании.
     Император принял нас чрезвычайно ласково и  слово  свое  сдержал.  Он
приказал достать из  своей  сокровищницы  обе  короны  и  дать  их  нам  и
предоставить в распоряжение нашего короля.
     - Что же такое случилось с немцем, что он вдруг так разжалобился  над
нами? - пробормотал Лясота.
     - Уж наверное, он это сделал не из любви к нам, - произнес  Топор,  -
но из справедливого опасения, как бы Бретислав не слишком  усилился  и  не
распространил своих владений за чешскую границу.
     Из Регенсбурга король решил ехать к матери, чтобы проститься с ней  и
взять у нее благословение. Напрасно старались мы  отклонить  его  от  этой
мысли: он, как любящий послушный сын,  не  хотел  идти  без  ее  ведома  и
разрешения.
     Пришлось нам уступить его желанию.
     Королеву Рыксу мы нашли в  Кобленце,  где  она  была  всецело  занята
постройкой небольшого костела. Ее уже уведомили о том, что сын выехал  без
ее разрешения ко двору императора, намереваясь отправиться  в  Польшу.  Мы
застали ее сильно разгневанной и возмущенной.
     Казимира,  прибывшего  вместе  с  нами  и  окруженного  императорской
свитой, она не сразу допустила к себе. Но он  терпеливо  ждал,  когда  она
назначит ему свидание, а вместе с ним ждали и мы. Вошли мы  все  вместе  и
видели, как он склонившись к ее коленям, нашел у нее материнский прием.
     - Вижу, милостивый государь,  -  сказала  она,  -  что  уговоры  тех,
которые  уже  раз  изменили  нам,  имеют  для  вас   большую   цену,   чем
предостережения и воля матери. Вы снова хотите вернуться в неблагодарную и
дикую страну на жертву язычникам для  новой  измены,  и  оставляете  здесь
спокойное пристанище и счастливую жизнь. Что же я могу еще сказать,  чтобы
слово мое имело для  вас  значение?  Император  дал  свое  согласие,  ваша
милость рвется ехать, подвергая себя ненужным опасностям,  и  у  меня  нет
силы, чтобы задержать вас. Я повторяю вам еще раз, что  все  это  делается
против моей воли, что я этого не хотела и не хочу. И так как ваша  милость
не хочет считаться с волей матери, то и мать распорядится своим  наследным
состоянием во славу Божию, а не в пользу вашей милости. Эти  люди  позорно
изгнали меня и принудили вашу милость удалиться, - и мы после этого  будем
еще добиваться этого жалкого королевства?
     Так говорила королева, и, конечно, если бы не то откровение  Божие  и
не воля императора, Казимиру  трудно  было  бы  устоять  против  просьб  и
убеждений матери.
     До последней минуты она продолжала уговаривать сына, а  из  сокровищ,
вывезенных  из  Польши,  не  хотела  ничего  дать   ему,   повторяя,   что
предпочитает употребить их во славу Божию, нежели отдать  на  разграбление
язычникам.
     Так мы и расстались с неумолимой королевой, и Казимир поехал с нами.
     - И Господь Бог уже дал ему победу! - воскликнул Лясота.
     - Около него соберется все рыцарство, ободрятся все наши сердца, а  в
войске Маслава, поднимется тревога... Бог с нами!
     Бог с нами! -  прозвучало  в  горнице,  и,  словно  окрыленные  новой
надеждой, все стали с места, подняли руки кверху и воскликнули:
     - Бог с нами!



                                    4

     Но поблизости не было ни одного безопасного места, где бы Казимир мог
устроить временную столицу, - и ею сделалось на время Ольшовское городище.
     Внук Долеслава, еще помнивший все великолепие его двора, вынужден был
принять гостеприимство бедного  шляхтича  и  остановиться  в  его  старом,
плохом замке.
     Его  собственные  поместья  представляли  собой  одни  развалины.   В
опустошенных землях  все  усадьбы  были  разграблены  чехами,  все  города
обезлюдили или разорились. И там, где Бог дал ему первую  победу,  Казимир
решил отдохнуть и подождать, пока подойдет  к  нему  второй  императорский
отряд и соберутся  разрозненные  остатки  рыцарства,  за  которым  повсюду
разослали гонцов. Отсюда надеялись нанести поражение Маславу, зная, что он
со своими союзниками готовится к упорному сопротивлению.
     Среди лесов, на месте  недавнего  боя,  предав  земле  трупы  убитых,
выбрали место для стоянки  и  начали  рыть  окопы.  Скоро  отовсюду  стали
съезжаться отдельными  группами  уцелевшие  привлеченные  сюда  слухами  о
возвращении Казимира во главе императорских отрядов.
     Белина, освободив часть главного дома и прилежащих к  нему  построек,
разместил в городище короля и его приближенных.
     Стали изыскивать способы для добывания пищи. Все, что только  уцелело
по близости, свозили сюда, но этого было недостаточно.
     Известие о первой победоносной битве каким-то чудом  передавалось  из
уст в уста. Весть эту несла с собою бежавшая под натиском рыцарств  чернь,
скрывавшаяся по лесным хатам, из боязни  мщения  за  все  совершенные  ими
злодеяния. Весть эту распространяли сами воины Маслава.
     И, услышав ее, все, блуждавшие  и  прятавшиеся  в  лесах  приверженцы
Казимира, выходили из своих убежищ и спешили к нему  под  защиту.  Печален
был вид этих людей,  изголодавшихся,  истощенных  и  оборванных:  они  уже
потеряли всякую надежду на спасение, а теперь, обретя ее снова, спешили  в
упоении и радости приветствовать спасителя.
     Если бы сын Рыксы не имел в душе твердого решения -  избавить  страну
от невзгод и упадка, то уж один вид этих  людей  наполнил  бы  его  сердце
мужеством и стойкостью.
     Всякий раз, когда Казимир появлялся среди них, они с плачем бросались
ему в ноги, приветствуя его именем  спасителя,  которое  было  у  всех  на
устах.
     Небольшой сначала лагерь все разрастался, словно из  земли  вырастал.
Люди все прибывали со всех сторон. Устанавливали  новые  палатки,  строили
шалаши, подъезжали возы,  число  зажженных  костров  не  увеличивалось.  В
лагере царило оживление; все  были  заняты  какой-нибудь  нудной  работой.
Воины приезжали в поцарапанных и  изорванных  доспехах,  с  поломанными  и
затупившимися мечами и  копьями.  Надо  было  исправлять  погнутые  шлемы,
точить оружие, обделывать топоры, чинить доспехи и одежду.  Те,  кто  имел
что-нибудь лишнее, охотно делился с неимущими.
     Но беспокойство не оставляло воинов короля. Пока  одни  готовились  к
бою, другие шли на разведки к Висле и в мазовецкие  замли,  чтобы  узнать,
как обстоят дела у Маслава.
     Среди королевских советников не все держались одного мнения в вопросе
о времени нападения на Маслава. Часть польского  рыцарства  и  все  рыцари
императора стояли за то, чтобы, не  дожидаясь,  пока  Маслав  оправится  и
соединится со своими союзниками, пруссаками и поморянами, напасть на  него
теперь же. Но Казимир, Топор, Трепка и еще многие  другие  держались  того
мнения, что там, где дело шло о большой битве, которая должна была  решить
судьбу  королевства,  следовало  поступать  с  осторожностью,  выжидать  и
стараться увеличивать свои силы.
     Уже раньше были посланы гонцы на Русь с просьбой о помощи,  и  теперь
ждали оттуда ответа.
     Старый Собек тоже должен был идти на разведки, хотя Спытек  был  этим
не особенно доволен. Подвижному и юркому старику гораздо больше  нравилось
бродить по лесам и городам, везде подсматривать и подслушивать, чем сидеть
в четырех стенах. Зная Плоцк и побывав в нем еще недавно, он  был  уверен,
что сумеет пробраться туда не замеченным в  одежде  нищего.  И  когда  он,
наконец, получил приказ отправиться в путь и надел для  этого  путешествия
лохмотья, повесил на веревке у пояса горшочек, взял в руки посох, надел на
ноги старые лапти, а за плечи закинул мешок, то вся его фигура  сразу  так
изменилась, что трудно было его узнать.
     Едва только  он  исчез,  пробираясь  в  лесу  известными  ему  одному
тропинками, как явился бежавший из плоцкого плена шляхтич, Носала, который
едва выбрался из ямы. Его тотчас же привели к королю, и он рассказал  ему,
что что только чудом  спас  жизнь:  его  заподозрили  в  укрывании  где-то
зарытых кладов и заставляли указать месть. Та со дня на день откладывалась
его смерть, пока ему, наконец, удалось бежать из темницы.
     Носала говорил, что Маслав вернулся в Плоцк, взбешенный  неудачей,  и
тотчас же разослал гонцов к своим прусским и поморским союзникам, прося из
о помощи, и что он собирал огромное войско, намереваясь напасть на  короля
раньше, чем к нему подоспеет помощь. Он уверял,  что  те  отряды,  которые
Маслав приводил с собой в городище, были только частью его войск.  Главные
полки стояли под Плоцком, и  кроме  пруссаков  и  поморян,  поджидали  еще
мазуров из лесных областей.
     Измученный неволей, напуганный всем виденным, Носала,  оглядевшись  в
лагере и сравнив с тем, что он оставил за собой, советовал не рисковать  с
такой небольшой кучкой людей против несравненно сильнейших полчищ Маслава.
Хотя здесь он видел и лучшее вооружение, и больший  порядок,  все  же  ему
казалось безумием это намерение рыцарства - вступить  в  бой  с  громадами
черни, предводимой таким упрямым, стойким, железной воли человеком,  каким
был Маслав.
     Самое имя Маслава  будило  в  нем  тревогу,  так  что  он  при  одном
упоминании о нем хватался за голову и испуганно  озирался  кругом,  словно
боясь увидеть его перед собой.
     Король и его советники  признавали  справедливость  слов  Носалы,  но
молодежь вышучивала его и дразнила его трусом,  но  что  бедняга  даже  не
отвечал.
     Более  осторожная  часть  рыцарства  выслала  гонцов   на   разведки,
расставила в окрестностях сторожевые посты и днем и ночью охраняла лагерь.
Маслав мог решиться на  все,  даже  на  похищение  короля.  В  виду  этого
позаботились также об укреплении замка, в котором случайно оказался король
со своей свитой. Теперь в замке  было  достаточно  людей,  поэтому  черни,
сделавшейся  ненужной  тяжестью  и  предметом  опасения,  приказано   было
разойтись по домам, где  они  жили  раньше.  На  рассвете  вся  эта  толпа
бесшумно, в грозном молчании вышла из городища  и  укрылась  в  лесах.  Ее
место заняли знатнейшие рыцари, окружавшие Казимира,  двор  его  и  слуги.
Разрушенные сараи были вновь отстроены, и в них разместили коней и слуг.
     День и ночь  шли  в  хамке  работы,  и  царило  оживление  в  лагере,
приходили и уходили посланные, собирались беглецы из разных земель. С утра
до ночи двери дома, где жил Казимир, были открыты для  них:  всякий  хотел
видеть его, рассказать ему о себе и пожаловаться на судьбу.
     Поблизости от короля поместили тяжело раненый в битве,  которых  было
довольно много, но едва только раны их начали подживать, как они уже стали
возвращаться  в  палатки.  Среди  пострадавших  находился  также   Вшебор,
которому удар Маслава разрубил шею до самой кости. Только кусочек  железа,
приделанный сзади к шлему, сделал этот  удар  не  смертельным  и  сохранил
Доливе  жизнь.  Рана  была  глубокая,  а  так  как  больной  не  отличался
терпением, то нельзя было надеяться на скорое выздоровление.
     Все пострадавшие лежали вместе внизу, в нескольких горницах во втором
дворе; утешением для них были женские  голоса,  которые  доходили  до  них
сверху; но случалось, что к ним заглядывала и женская фигура.
     Для старого Спытка тоже не нашли другого помещения, и он лежал вместе
со всеми.
     Вшебор, поместившись поблизости от него, рассчитывал, что  у  старику
каждый день будут приходить жена и  дочь  и  то  соседство  это  даст  ему
возможность приобрести расположение Спытка.
     Хоть не время было думать о таких вещах, когда опасность  висела  над
головами, да и тяжелая рана внушала беспокойство за собственную жизнь,  но
пылкий  воин  каждый  раз  при  входе  женщин  приподнимал  голову,  чтобы
полюбоваться на девушку и перекинуться взглядом с ее матерью, как будто он
был здесь просто в гостях, в самой мирной обстановке.
     Заискивая перед отцом, он  всячески  старался  угодить  ему,  но  тут
трудно было добиться  какой-нибудь  близости  или  поощрения.  Редко  кому
удавалось вытянуть слово из Спытка, а уж тронуть его сердце не мог  никто.
Уже и в молодости он получил от людей прозвище ежа, что же было ожидать от
него теперь, после всех испытанных им бед и  несчастий,  после  всех  ран,
болезней и в том состоянии неуверенности в будущем, которое его угнетало.
     Вшебор, тоже не отличался миролюбием, давно уж начал бы  грызться  со
стариком, но для милой девушки он готов был переносить все его чудачества,
воркотню и даже брань.
     Владыка, привыкшей у себя дома к неограниченной  власти  над  людьми,
здесь, очутившись в равном положении с  другими,  целыми  днями  ворчал  и
возмущался, всеми недовольный, всех браня и на всех жалуясь. Все,  что  он
узнавал нового, не встречало его одобрения. То он уверял,  что  без  нужды
слишком торопились, то ему казалось, что все ленятся. Марту и  дочку  свою
он так запугивал, что они уже переставали понимать, что ему нужно и как им
лучше угодить ему. Когда они приходили к нему, он сердился,  что  они  без
толку шатались по дворам,  приказывал  побольше  заниматься  пряжей  и  их
приход объяснял женским любопытством и недостойным кокетством; а когда они
некоторое время не являлись, он упрекал их за то, что они забыли старика и
предпочитали болтать с кем-нибудь другим.
     Перестань он быть таким ежом, ему было бы хорошо и у  Белинов,  да  и
Вшебор ради прекрасных глаз Каси исполнял бы все его причуды.
     Томко, полюбивший девушку,  готов  был  бы  носить  ее  на  руках,  а
родители,  видя  это,  старались  расположить  его  к  себе.  Но  он   был
неприступно суров со всеми. Ему отвели отдельную  горницу,  чтобы  удалить
его от Вшебора, но он не захотел перебраться в нее, чтобы не пришлось и за
это еще быть благодарным Белине.
     Еще никто не чувствовал себя хорошо с ним, да и ему никто не был мил.
Но хоть от него доставалось людям, его все же уважали за  его  мужество  и
храбрость.
     Над головой его Вшебор и Томко, два соперника, смотрели друг на друга
такими глазами, как будто хотели съесть. Только  Мшщуй,  полюбив  Здану  и
убедившись, что и она платит ему взаимностью, несколько отстал от брата  и
сблизился с Белинами.
     В то время, как в  лагере  все  дышало  войной,  и  все  были  заняты
приготовлениями к ней, мало помалу сплеталась та сеть забеганий и просьб о
милостях, забот и возвышении своего рода и  напоминаний  о  своих  слугах,
которая  всегда  окружает   всякую   власть.   Те,   что   дали   Казимиру
доказательство своей верности, требовали теперь признательности и  доверия
к себе;  виноватые  старались  вымолить  прощение,  оправдываясь  в  своих
прошлых прегрешениях. И все смотрели в  глаза  новому  государю,  стараясь
понять его. Но никто не мог этим похвалиться.
     Молодой король был  замкнут  в  себе  и  молчаливо,  неохотно  слушал
разговоры о прошлом, о котором ему хотелось забыть,  и,  будучи  одинаково
доступным для всех, ни перед кем не раскрывал своей  души.  Он  вел  почти
монашеский образ жизни и довольствовался малым.
     Перед боем с  Маславом  Топор  и  те,  которые  были  вместе  с  ним,
сомневались сначала, пробудится ли в нем военный дух. Но они  ошиблись.  В
первую минуту, когда начался бой, Казимир стоял  пораженный  и  как  бы  в
нерешимости, что ему делать. Но  когда  рыцари  ударили  на  врага,  когда
зазвенели доспехи, засверкали мечи,  и  первые  ряды  столкнулись  вместе,
бледное лицо короля загорелось румянцем, глаза заблестели, и, выхватив  из
ножен меч Болеслава, он неудержимо рванулся вперед. Грегор и ближайшие его
советники должны были заслонять его собственной грудью, так он мало  думал
об опасности.
     И из этой первой битвы он вышел рыцарем, приняв в ней крещение кровью
и победой. С этой минуты он изменился до неузнаваемости, так рыцарь и воин
взяли  в  нем  верх  над  монахом.  На  него  все  смотрели  с  уважением,
любопытством и тревогой, потому что никто не знал его близко, даже те, что
с юных лет жили при дворе  и  считались  его  друзьями,  как  Топорчик,  и
которым всегда  был  открыт  доступ  к  нему.  Несколько  лет  изгнания  и
замкнутой жизни совершенно изменили эту молодую натуру. И  именно  потому,
что он был для всех такой загадкой, все старались  быть  к  нему  ближе  и
понять его. Рыцарем он уже  показал  себя,  теперь  желали  видеть  в  нем
короля.
     Между тем приближенные короля думали  и  тревожились  за  него.  Хоть
император Генрих и пришел на помощь Казимиру, и вооруженный отряд, который
он предоставил в его распоряжение, был только началом  той  будущей  силы,
которая должна была сплотиться вокруг него, хоть  немцы  стойко  выдержали
рядом с польскими рыцарями первую битву, но  друзья  молодого  короля  уже
беспокоились о том, как бы избавиться от императорской опеки  и  дружбы  с
немцами. Никто не хотел видеть на польском троне вторую Рыксу или Оду.
     В интимных беседах между собой, несмотря на то, что Маслав со  своими
грозными союзниками стоял над Вислой, а  король  не  имел  на  собственной
земле пристанища, верные ему рыцари обсуждали его будущее, устраивали  его
брак, искали для него союзников и отстраивали Краков, Познань и Гнезно.
     Топор хотел как можно скорее подыскать ему подругу жизни, чтобы  быть
уверенным, что он не покинет страну, но  эта  подруга  должна  была  иметь
хорошее приданое, чтобы пополнить опустошенную  казну  Польши,  красоту  и
грацию, чтобы  дать  Казимиру  семейное  счастье  и  сильного  союзника  в
представителе своего рода.
     -  Пусть  бы  только  не  была  немкой,  -  говорили  одни,  -  и  не
какая-нибудь внучка или родственница императора, чтобы мы опять не  попали
в кабалу к немцам. Мы еще помним время Оды...
     - Но пусть не будет и чешкой, - прибавил  Лясота,  которого  изранили
чехи, - эти братья сидят у нас костью в горле. Пользуясь нашим несчастьем,
ограбили нас, как разбойники без всякого  милосердия.  Гнезна,  Познань  и
Гдечи мы им никогда не забудем.
     - Пусть бы взял польскую красавицу, на что ему  королевна?  -  сказал
другой. - Кого он посадит рядом с собой, та и  будет  королевой,  хоть  бы
родилась крестьянкой.
     - Этого еще недостаточно, -  заметил  Топор,  -  нам  нужно  получить
приданое и союзника при помощи этого брака. Все добро у нас растащили! При
Болеславе серебра было сколько угодно, а теперь и железа не жватает.
     - Ну, тогда уж лучше всего  искать  ему  жену  на  Руси,  -  вымолвил
Трепка. - Там  богатства  большие,  и,  если  мы  протянем  руку  киевским
князиям, они не оттолкнут нас. Оттуда бы нам и невесту брать!
     - А почему бы нет! -  подхватили  другие.  -  Если  правда,  что  они
обещали нам помощь против Маслава, то легко будет  сговориться  с  ними  и
насчет жены. После великого князя  Владимира  остались  дочери  и  большие
богатства и слава к него большая. Довольно уж было у нас немцев, и  чехами
мы по горло сыты. С Руси Болеслав привозил много всякого добра, и  красных
девок там немало найдется. Одну могут нам дать.
     Так окрепла первая мысль о сватовстве, когда Казимир еще и  не  думал
ни о жене, ни о семье, потому что между  ним  и  Маславом  судьба  еще  не
сделала выбора. Весть о сватовстве на Руси дошла и до женской половины,  и
когда узнала об этом Марта Спыткова, то очень обрадовалась и возгордилась,
потому что рассчитывала быть первой при  дворе  королевы-русинки.  Спытек,
когда ему об этом сказали, решительно потряс головой.
     - Вы лучше меня спросите, что такое русинка, - говорил он, - на  цепи
ее надо держать, а ко рту замок привесить.
     Все посмеивались над  ним,  но  воркотня  старика  не  умоляла  славы
русинок; и только Марта, которой передали  его  слова,  залилась  горючими
слезами.
     Все эти разговоры и совещания оставались тайной для  короля:  сам  он
занимался только военными делами. Ждали  Собка,  который  должен  был  или
подтвердить  известия,   принесенные   Носалей,   или   обрадовать   более
утешительными сведениями.
     Старый слуга вернулся через несколько дней. Дело было  под  вечер,  и
король вместе с графом  Герьертом,  предводителем  императорского  отряда,
Топором и Трепкой совещался о том, когда и каким образом идти на  Маслава.
Старый Грегор возвестил о приходе Белины и Собка, так как король желал  от
него лично услышать принесенные им вести.
     Король помещался в главной горнице внизу, несколько  приукрашенной  в
честь его. Сюда снесли все лучшее, что у кого нашлось, но убранство все же
не отличалось роскошью. Только на  полу  набросали  звериных  шкур  вместо
ковров, да стены закрыли материями, поверх  которых  блестело  развешенное
оружие, а на столе стояло небольшое количество серебра. Но кроме  серебра,
на этом же столе лежало то, что в то время  редко  встречалось  даже  и  в
королевских замках; перед  креслом  короля  лежали  на  столе  две  книги,
обделанные в дерево и медь. Одна из  книг  была  открыта,  и  пергаментные
страницы были заложены золотым крестом. Казимир сидел в кресле, окруженный
стоявшими вокруг  него  магнатами,  по  большей  части  старыми  с  седыми
волосами и  бородами,  которые  составляли  оригинальный  контракт  с  его
юношескими черными локонами. Топорчик стоял за креслом короля, Грегор,  со
сложенными на груди руками, присматривал одновременно за огнем в  очаге  и
за входной дверью. Он как будто самою судьбою  был  назначен  играть  роль
придверника, мало нашлось бы людей, которую решились бы вступить с  ним  в
борьбу. Его мускулистые руки и ноги и жилистая  шея  свидетельствовали  не
только о почтенном возрасте, но также о большой силе, окрепшей с возрастом
и  в  непрестанных  трудах,  а   спокойное   морщинистое   лицо   выражало
непоколебимую веру в эту силу.
     Когда Собек в одежде нищего показался у входа в сопровождении Белины,
все молча расступились. Старый слуга упал в ноги королю, чтобы почтить его
высокий сан. Прежде чем он начал говорить, Топор тихо спросить у Белины:
     - Что нового?
     Старый хозяин с хмурым видом покачал головой. Все притихли, и  Собек,
поглаживая себя, по своему обычаю, по голове, начал, не спеша, отрывочными
фразами рассказывать о виденном. И он подтверждал, что силы у Маслава были
огромные, и, задавшись целью отомстить за первое поражение, он еще набирал
их везде, где только мог. Собек  видел  войска,  стоявшие  под  Плоцком  и
собиравшиеся окружить со всех сторон Казимировых рыцарей, чтобы  никто  из
них не ушел живым. Каждый день прибывали новые  подкрепления,  и  было  их
столько, что Собек, не умея сосчитать, повторял только, что они  двигались
всюду, как муравьи, и лагерь их над Вислой был, по его словам, в пять  или
шесть раз больше королевского войска.
     Окружающие  Казимира,  опасаясь  впечатления,  которое  мог  на  него
произвести рассказ Собека, старались уличить старика в  преувеличении,  но
старый слуга упрямо стоял на своем и повторял только одно: что с  Маславом
всякая борьба была немыслима.
     Король молчал, и никто не мог бы догадаться по его  спокойному  лицу,
как он отнесся к рассказу Собека.  Он  слушал,  не  сморгнув  глазами,  не
шевелясь на своем сидении и держа руку на книге...
     Когда же слуга, рассказав все, что узнал, удалился. Казимир обратился
к окружавшим его с такими словами:
     - Неужели мы будем бояться количества вражеских войск, как  будто  бы
мы не верим в правоту нашего дела? Мы боремся за крест и веру...
     Топор и другие склонили головы, и только один сказал со вздохом:
     - Надо бы нам поторопиться, пока чернь не двинулась на нас.
     - И мы так бы и  сделали,  -  сказал  король,  -  если  бы  не  ждали
возвращения послов, отправленных за помощью. Со дня на день мы их ждем.  А
как только они вернутся с благоприятным  ответом,  мы  не  будем  медлить.
Пусть меч решит наш спор во имя Божье!
     Никто не возражал на это; мужество и  спокойствие  короля  передались
всем остальным; надежда оживила сердца воинов. Те, что сражались в долине,
припомнили, какая масса людей была и тогда у Маслава, и что  же?  Все  они
рассмеялись при первом же столкновении.
     Королевские слова явились как бы пророчеством добрых  вестей;  наутро
прискакал высланный вперед гонец и  возвестил  королю,  что  за  ним  едут
послы, отправленные в Киев, а с  ними  и  бояре  с  приветом  от  князя  и
обещанием скорой помощи. Известие это было встречено в  лагере  с  большой
радостью, которой из упрямства не разделял только Спытек. Верный слуга его
Собек в таком виде изобразил ему могущество Маслава, что он считал  всякую
борьбу с ним гибельной для короля и рыцарства.
     На третий день после этого прибыли послы вместе с княжескими боярами,
старостой Торчином, Парамоном и Добрыней. Окруженные небольшой, но  богато
одетой и хорошо вооруженной свитой, они  счастливо  пробрались  к  королю,
минуя отряды Маслава, разъезжавшие по всей стране.
     В городище уже заранее приготовились к встрече бояр: особенно  Грегор
употреблял все усилия, чтобы как-нибудь  скрыть  бедность  своего  короля,
которая могла повредить ему в глазах будущих союзников.
     Благодаря его  стараниям,  королевскую  горницу  убрали,  как  только
могли, нарядные, чтобы она не слишком проигрывала по сравнению с  киевской
"гридницей", собрали даже столовое серебро, чтобы послы не могли упрекнуть
короля, как некогда упрекала Владимира дружина, что он заставляет их  есть
деревянными ложками. В этот день  и  король  принарядился,  надел  на  шею
богатую цепь, а к поясу прикрепил самый красивый свой меч.
     Около полудня перед воротами замка появился небольшой  конный  отряд,
сопровождавший киевских послов. Впереди всех ехал староста Торчин, мужчина
средних лет с веселым лицом и живыми карими глазами.
     На послах были длинные, богатые кафтаны, высокие  шапки  и  оружие  в
позолоченных ножнах; у поясов висели сумки с деньгами, а платки у них были
шелковые.
     Парамон и Добрыня держались с достоинством, но и добродушно в  то  же
время; видно было, что они люди добрые, но  очень  "себе  на  уме".  Низко
кланяясь королю, они передали ему привет от князя Ярослава  и  обещали  от
его имени помощь, а Торчин принялся расхваливать своих  воинов,  выставляя
их героями и богатырями, которые готовы были завоевать весь мир.
     Король  в  кратких  словах  поблагодарил  послов  и  приказал   своим
доверенным заняться их угощением.
     Для них уже был приготовлен  стол,  богато  убранный  и  заставленный
всевозможными явствами, хоть ради этой пышности весь лагерь был  поставлен
на ноги. Так как в палатках неудобно было угощать  их,  то  на  этот  день
женщины уступили свои горницы, и здесь заранее  был  накрыт  стол.  Топор,
Трепка и все приближенные короля уселись за стол вместе с гостями, которые
резко выделялись среди угрюмых и печальных лиц рыцарей своей веселостью.
     Еще Торчин, старший, немного  сдерживался,  и  Парамон  не  отличался
болтливостью, но зато Добрыня говорил и смеялся за всех.  Хозяева  усердно
угощали и упрашивали гостей, подкладывая им в тарелки и подливая в  кубки,
и мало-помалу и староста Торчин, и Парамон  разговорились  без  стеснения.
Началась такая живая беседа, какой давно уж здесь не слыхали,  а  в  конце
концов хозяева  и  гости  так  подружились,  что  принялись  обниматься  и
целоваться.
     - Вы как будто робеете, - говорил Добрыня - а, по-моему, надо  весело
идти на врага, тогда сам подбодряешься,  а  его  пугаешь.  Было  плохо,  а
теперь будет хорошо, - весело продолжал он. - Пусть только  подойдут  наши
молодцы, вот вы увидите! Они и  гору  с  места  сдвинут,  а  соснами,  как
палками размахивают; ни один из тех людей не уйдет живым,  и  следа  после
них не останется!
     - Вот вы нам теперь поможете, - сказал Трепка, - а если, не дай  Бог,
придет беда и для вас, мы пойдем проливать свою кровь за вашего князя.
     Опять наполнились кубки, пили за здоровье друг  друга,  обнимались  и
целовались, как вдруг из соседней горницы появилась разряженная  Спыткова,
которая не могла выдержать, чтобы не поздороваться с своими земляками.
     При одном появлении красивой женщины лица послов просияли, но,  когда
она заговорила  с  ними  по-русски,  они  просто  вскрикнули  от  радости.
Спыткова стала расспрашивать их о  своих,  но  киевляне,  по-видимому,  не
имели сведений о полочанах, по крайней  мере  никто  из  них  не  знал  ее
родных, хоть все с одинаковым восхищением любовались  прекрасными  глазами
русинки и охотно поделились бы с ней хорошими вестями.
     А Спыткова щебетала без умолку.
     - Сам Господь Бог привел вас к нам! - говорила она,  кланяясь  низко,
как приличествовало женщин перед такими важными гостями.  -  Говорят,  что
ваш князь посылает помощь нашему князю. Да наградит его за это Господь!  И
еще одно должен был бы сделать ваш князь для нашего  короля,  чтобы  между
ними было братство навеки...
     И Спыткова таинственно умолкла, загадочно улыбаясь послам.
     - Ну, что же, красавица-боярыня? - спросил Добрыня. - Либо совсем  не
начинать, либо уж надо докончить.
     - Что? Что? - медленно выговорила Марта, окидывая взглядом послов.  -
Неужели же вы, такие мудрые люди, дружина  государева,  не  догадываетесь,
что нужно молодому королю, чтобы он был счастлив?
     Добрыня, прикрываясь  ладонью  и  втянув  голову  в  плечи,  принялся
смеяться.
     - Ах, хитрая красавица! -  воскликнул  он.  -  Захотелось  тебе  быть
государевой свахой!
     Все засмеялись, и даже самый  серьезный  из  послов,  Тивун  Парамон,
покраснел и хихикнул про себя.
     - А почему бы и нет? - отозвалась Спыткова.
     - И вы удачно попали, - весело заговорил Добрыня, - нигде  нет  таких
красивых девушек, как у нас в Киеве, а что там болтают злые люди, что  все
они ведьмы, так это сущее вранье! Ой,  ой,  что  за  девки!  Можно  бы  их
продавать на вес золота, и то было бы недорого,  а  другу  можно  и  даром
отдать - мы не таковские.
     - Да и у вашего князя, наверное, есть дочки? - спросила Спыткова.
     - Покойного князя Владимира дочка - как раз  вашему  королю  пара,  -
говорил Добрыня. - Пусть будет в добрый час сказано!
     Польские шляхтичи переглянулись между собой.
     - А как звать вашу княжну? - спросил Трепка.
     - И имя хорошее, а уж девушка - красавица собой, - говорил Добрыня, -
зовут ее Доброгневой; потому что она даже в гневе бывает добра.  Личико  у
нее белее снега, а щечки румянее малинового сока. А как распустит  золотые
свои косы, так они у нее по  земле  волочатся,  а  как  взглянет  голубыми
глазами, - у людей на  сердце  становится  веселее;  улыбнется,  -  словно
солнышко на  небо  взойдет.  Когда  красавица  выходит  из  терема,  птицы
слетаются к ней с неба, а голуби садятся к ней на плечи,  -  когда  запоет
песенку, львы  ложатся  у  ее  ног,  а  если  вышьет  золотом  или  шелком
полотенце, - только и место ему на алтарь.
     - Отдайте же ее нам в королевы, - вскричала Спыткова...
     Со смехом чокнулись кубками, а старики только головами  покачивали...
и долго еще, до поздней ночи, тянулась дружеская беседа.
     Несколько дней спустя граф Герберт и начальники королевских  отрядов,
выйдя под  вечер  от  короля,  молча  шли  к  своим  палаткам...  Там  уже
собиралось все рыцарство; как молния, разнеслась по всей  долине  весть  о
том, что на другой день войска должны были выступить в поход к  Висле,  не
дожидаясь Маслава, чтобы  напасть  на  него  врасплох.  Такова  была  воля
короля. В назначенный день ожидались войска из Киева, которые должны  были
переправиться с той стороны в ладьях.
     Едва только было принято это решение, как все городище задвигалось  и
заволновалось. Ожидание было утомительно для всех, и все желали борьбы. Не
радовались только те, кто был лишен возможности принять в ней участие.
     В городище надо было оставить  хоть  немного  войска,  чтобы  оно  не
оказалось совершенно беззащитным. Некоторые тяжело раненые тоже принуждены
были остаться. Белина должен был охранять свое добро, а Спытек ни  на  что
уже не годился.
     У Вшебора только что поджила рана на шее, но горячая кровь не  давала
ему покоя. Его тянуло в поход и в то же время  хотелось  остаться,  потому
что  Томко  оставался  в   городище,   чтобы   помогать   отцу.   Он   мог
воспользоваться этим временем и предупредить его  сватовством.  Долива  не
знал, что делать, и, встав с лавки, долго ходил  по  горнице  с  опущенной
головой, пока ему не пришло в голову посоветоваться с матерью девушки.  Он
тотчас же пошел на верхнюю половину и попросил одну из служанок вызвать  к
нему Спыткову.
     Марта явилась слегка испуганная. Наверху было уже темно, но по голосу
она узнала Вшебора.
     - Что с вами случилось? - вскричала она. - И что вы  тут  делаете?  В
эту пору вызывать меня на беседу, а  если  кто  подсмотрит,  что  подумают
люди?
     Вшебор склонился к ее коленям и поцеловал у нее руку.
     - Дорогая пани, - попросил он,  -  посоветуйте  мне,  как  мать,  как
королева... Завтра мы идем на войну... Должен ли я  идти  и  оставить  тут
Томка, чтобы он высватал Касю? Если я ее потеряю, опостылеет  мне  свет  и
жизнь...
     - Что же делать? Вы тоже едете? - спросила Марта.
     - Я должен идти ради короля и ради самого себя;  рана  почти  зажила,
мне нельзя остаться.
     Марта призадумалась немного и вдруг ударила в ладоши.
     - Вы ведь в милости у короля? - сказала она. - Почему бы не попросить
его быть у вас сватом? Спытек боится его, потому что у него есть что-то на
совести против него. Если король его попросит, он не откажет.
     Услышав это, Вшебор бросился в  ноги  Спытковой  и,  прежде  чем  она
успела что-нибудь прибавить, бегом пустился по лестнице вниз.
     Он и раньше был в приятельских отношениях со старым Грегором, который
знал его, как верного слугу короля. Не теряя  ни  минуты  времени,  Вшебор
побежал прямо к нему. Грегор осматривал и чистил дорожное платье короля  и
был очень удивлен посещением Доливы в такое позднее время...
     - Мне надо видеть нашего милостивого государя, - заговорил Вшебор.
     - Теперь поздняя ночь, а завтра мы едем в поход, теперь не время... -
сказал старик, покачав головой.
     - Я должен видеть его еще сегодня! - отозвался Долива.  -  Смилуйтесь
надо мной. Я не задержу его, только  брошусь  к  его  ногам  и  скажу  два
слова...
     Ни слова не отвечая, Грегор сделал ему знак, чтобы подождать,  а  сам
вошел в горницу. Немного спустя, двери  открылись,  и  верный  привратники
пригласил Вшебора войти.
     Король был один; он стоял около догорающего  очага  и  повернулся  от
него лицом к входящему.
     Долива, который никогда не умел  ни  сдержаться,  ни  промолчать,  ни
выждать, тотчас же упал к его ногам и, обнаружив свою рану, вскричал:
     - Милостивый государь, я сражался за тебя и буду сражаться до смерти,
но будь же моим благодетелем и окажи мне милость.
     Король знаком заставил его подняться с колен.
     - Говори, что ты хочешь от меня! - ласково сказал он.
     Вшебор встал, но долго  не  мог  начать  говорить  от  душившего  его
волнения.
     - Стыдно мне в такую минуту просить о милости, - сказал он,  наконец,
- и особенно тебя, милостивый государь, у которого совсем другое  на  уме;
но прости моей молодости, - и он снова склонился перед королем.
     - Говори, о чем просишь? - повторил Казимир.
     - Ах! - вполголоса сказал Вшебор.  -  Хочу  просить  тебя  быть  моим
сватом.
     Казимир отшатнулся с краской на  лице.  Видно  было,  что  он  ожидал
совсем иной просьбы.
     - Не время нам думать о свадьбе, - печально сказал он, - и  не  скоро
найдется место, где можно будет ее отпраздновать.
     - И я тоже не думаю еще о свадьбе, я хочу  только  получить  согласие
отца и матери, - настойчиво повторил Вшебор, целуя  руку  короля.  -  Хочу
посвататься к дочери Спытка - влюбился до смерти в эту девушку!
     Король слушал его, опустив глаза, с румянцем почти девичьего стыда.
     - На с только два брата, - горячо говорил Вшебор, - родителей  у  нас
нет, будь нашим опекуном и отцом. Спытек чувствует, что у него  есть  вина
против вашей милости и был бы рад  получить  прощение;  стоит  вам  только
слово сказать, и он отдаст мне дочку.
     И снова он склонился к коленям короля, а тот ласково отстранил его от
себя.
     - Охотно сделаю это, когда мы вернемся с войны, - сказал он, - теперь
не время для сватовства.
     - А потом тоже будет не время, потому  что  ее  высватает  кто-нибудь
другой, - прервал его Вшебор. - Король мой и государь, сегодня или  завтра
- иначе нельзя.
     Казимир стоял в нерешимости, не зная, как ему поступить, когда  вошел
Трепка за приказаниями на завтрашний день. Король  с  облегченным  сердцем
обратился к нему.
     - Мой старый друг, - сказал он Трепке, - замените  меня  и  от  моего
имени замолвите слово за моего  верного  слугу,  которому  я  был  бы  рад
отплатить за его преданность мне.
     Трепка не понял сразу, в чем дело, и с изумлением переводил взгляд  с
короля на юношу, но  тут  Вшебор  в  коротких  словах  объяснил  ему  свою
просьбу.
     Старик слегка нахмурился.
     - Эх вы, молодые! - сказал он. - Храбро сражаетесь, но в голове у вас
не все в порядке... Теперь,  когда  надо  спасать  страну,  вы  думаете  о
девчонках...
     - А если ее возьмет кто другой, а я жить без нее не могу! -  возразил
Вшебор.
     Старик пожал плечами.
     - Кто же может взять у тебя это сокровище? - спросил он.
     - Томко Белина увивается около нее. Он останется здесь с  родителями,
а меня не будет!
     - Томко. Он идет с нами, - возразил Трепка. - Вы видите, что он  ради
девчонки не забывает службы королю и нашему делу.
     Вшебор несколько смутился.
     - А я все-таки прошу, - прибавил он упрямо, - хоть  бы  он  и  шел  с
нами, я хочу иметь согласие родителей и тогда охотно пойду на войну.
     Казимир стоял молча. Трепка взглянул на него.
     - Согласны ли вы на это, милостивый государь? - сказал он.
     - Сделайте это для него, чтобы у него  было  спокойно  на  сердце,  -
печально отозвался король. - Не откладывайте...
     Вшебор схватил старика за руку.
     - Государь и отец мой...
     Трепка рассмеялся добродушно и, видя его волнение,  низко  поклонился
королю и вышел вместе с Вшебором.
     - Что же это? - буркнул он в дверях. - Какой я сват, когда у нас даже
полотенец нет с собой.
     Они направились во второй двор.
     Старый Спытек занимал по-прежнему  то  место,  которое  он  сам  себе
выбрал среди больных и калек. Только ложе его было лучше убрано и окружено
сосновыми ветками. Он уже лежал, но не  спал  еще,  у  ног  его  стоял  на
коленях верный Собек. Остальные раненые или спали уже, или пошли в  лагерь
попрощаться с уходившими утром товарищами.
     Заметив подходившего к нему Трепку, который ухаживал за ним во  время
болезни, Спытек приподнялся на локте.
     - Что же, разве уже едете? Пришли проститься?
     - Нет, я еще не прощаться пришел, - отвечал старик, подойдя к нему  и
оглядываясь на Вшебора, который тоже подошел  ближе.  -  Я  пришел  к  вам
послом от короля.
     Спытек беспокойно заворочался и поднял свой окровавленный глаз.
     - От короля ко  мне?  Что  же  хочет  от  старого  калеки  милостивый
государь?
     - Он желает, чтобы вы ему дали доказательство своей  преданности  его
воле, - сказал Трепка. - Не имея,  чем  вознаградить  свое  рыцарство,  он
желает, чтобы вы заплатили долг за него.
     Спытек, не понимая, к чему клонится речь, широко открыл  рот,  а  лоб
его нахмурился.
     - Не смейтесь над старым калекой, - сказал он.
     - Не время для насмешек, - отвечал Трепка. - Вот перед вами тот, кому
вы должны заплатить королевский долг - Вшебор Долива!
     Спытек, очевидно, догадался, и грозные морщины перерезали его лоб; от
охватившего его гнева он только шевелил губами и долго не  мог  произнести
ни звука.
     - Что же я ему дам? У меня у самого ничего нет! - вскричал он.
     - У вас есть дочь... Король просит ее руки для Вшебора.
     Долива молча склонился к руке старика, но тот отнял ее.
     - Я ничего не имею против Доливы, - заговорил  он,  наконец,  -  хотя
единственная дочь Спытка могла бы найти кого-нибудь познатнее, чем он.  Ей
и князь бы подошел, но пусть свершится королевская воля... Она будет его.
     Долива молча поблагодарил его,  а  старик  продолжал  все  с  большим
волнением:
     - Скажи королю, что делаю это только для него, потому что хочу, чтобы
он вернул мне свою милость, все это только для него... вы понимаете?
     - Итак, я могу передать королю ваше обещание? - спросил Трепка.
     Спытек, вместо ответа, обратился к слуге.
     - Пусть придет сюда Марта с дочерью...
     Вшебор, который чувствовал  себя  безмерно  счастливым,  взглянул  на
старика, лежавшего с приподнятой кверху  головой  и  смотревшего  на  него
взглядом, полным затаенной злобы, и также  ощутил  в  груди  нарождающийся
гнев и оскорбленное самолюбие. Но не  время  было  ссориться,  приходилось
терпеть молча.
     Пока Собек бегал исполнять поручение своего  пана,  Трепка  и  Долива
стояли в молчании, а Спытек вздыхал и грузно ворочался, как  будто  внутри
его происходила какая-то борьба. Наконец, послышались женские  шаги,  и  в
дверях показалась Марта с торжествующим блеском в глазах, увлекая за собой
бледную и перепуганную Касю; увидев Доливу, девушка пошатнулась  и  быстро
повернулась назад, как будто собиралась убежать, но мать насильно удержала
ее.
     Спытек еще больше нахмурился при виде жены.
     - Король, наш милостивый государь, сам сватает нашу  дочь,  -  сказал
он. - Я не могу отказать королю.
     Он указал на Доливу.
     - Вот будущий твой муж! - сказал он, обращаясь к Касе. - Такова  воля
короля и моя. Когда придет время, отпразднуем свадьбу.
     Марта  склонила  голову,  но  на  лице  Каси  отразилась   совершенно
неожиданная в такой молоденькой девушке чувства. На этом юном лице, вместо
слез и печали, запылал гнев,  глаза  засверкали  угрозой,  а  сжатые  губы
отразили упрямую и вызывающую решительность. Ни одна девушка не осмелилась
бы в то время явно противиться воли отца и государя. И Кася  не  возразила
ни слова. Но Вшебор понял значение ее взгляда...
     Спытек не обращал уже больше внимания на дочь, а Марта, подведя ее  к
Вшебору, хотела, по старому обычаю, скрепить  обручение  пожатием  руки  и
поцелуем. Но Кася, как прикованная, стояла на месте, а когда мать потянула
ее за собою, она вырвала руку и отступила на несколько шагов.
     Вшебор и не настаивал на соблюдении обычая; он решил про себя, что  в
будущем сумеет подавить этот девичий стыд, а пока ограничился почтительным
целованием рук отца и матери в знак благодарности.
     Трепка направился к выходу.
     - Ну, пойду к королю с доброй вестью, - сказал он.
     Спытек кивнул ему головой и, уже не обращая внимания  на  присутствие
будущего зятя, на жену и дочь, упал на подушки, приказывая слуге:
     - Собек, закутай мне ноги.
     Закрыл глаза и закутался с головой...
     Марта неслышно выскользнула из горницы, за нею шла бледная с  горящим
взглядом  Кася.  Когда  они  очутились  на  дворе,  и  Вшебор  решился   в
присутствии матери приблизиться к девушке, Кася отскочила от него и бегом,
даже не оглядываясь назад, бросилась на свою половину.
     - Да она же еще ребенок, -  с  улыбкой  сказала  мать,  подавая  руку
Вшебору, - молодая пташка... что тут удивительного. Приласкаешь ее  потом,
когда будет твоя. Времени будет довольно.
     И начала тихо разговаривать с ним.
     На верхней половине послышался громкий плач, стоны и гневные  голоса.
Двери неожиданно открылись, из них выбежала Здана, которая,  минуя  Марту,
бросила на нее гневный взгляд и исчезла.
     Старый Белина, Томко и Ганна - все сошлись вместе на женской половине
и о чем-то тихо совещались... Потом Томко с сестрой  отошли  в  сторону  и
тоже о чем-то долго шептались между собой, а когда Вшебор ушел, провели  и
Мшщуя на общий совет.
     Группа эта то расходилась, то снова собиралась вместе и беседовала до
поздней  ночи,  а  когда  Мшщуй  вернулся  на  ночь  к  себе,  то,  против
обыкновения, не обменялся с братом ни одним словом, а тотчас же лег спать,
укрывшись с головой.
     Вшебор почувствовал, что он сердится  на  него,  и  даже  не  решился
поговорить с ним о своем счастье.



                                    5

     Весна пришла в том году рано, что только жаворонки не удивились ей, а
люди верили в зиму; пришла она неожиданно в одну темную ночь, прилетела  с
юга на теплых крыльях ветра. Еще вчера лежал повсюду белый снег, блестя на
морозе заиндевевшим покровом, на  реках  трещал  лед,  и  тяжелые  облака,
словно мешки, наполненные снегом, тянулись синею полосою с севера. Пропели
беспокойные петухи, ветер  прижался  к  земле  и  заснул,  настала  полная
тишина. Вдруг  вдали  что-то  зашумело,  налетел  ветер  с  юга,  влажный,
стремительный и упорный, и к утру начал таять  почерневший  снег,  потекла
вода поверх ледяной коры, и, как  невеста,  сбрасывающая  с  себя  снежные
покровы, обнажилась земля,  взвился  кверху  жаворонок,  откуда-то  явился
измученный перелетом аист, и засуетилась хлопотливая ласточка.
     Те, что спали зимой, пробудились испуганные  шумом  ручьев,  которые,
журча, пробивали повсюду дорогу,  разрыхляя  черные  пласты,  а  к  вечеру
только кое-где виднелся еще ломкий лед. Из-под зимнего  покрова  выглянули
зеленеющие травы и посевы. В  воздухе  запахло  весной,  влагорастворенной
землей, набухшими  почками,  теплым  дождем  и  водяными  испарениями.  На
берегах рек образовались озера, на реках  вода  вздулась,  и  лед  трещал,
разламываясь в куски, но еще упорно борясь с действием солнца и  тепла.  И
те, что ждали оттепели и не хотели верить  в  приход  весны,  должны  были
принять победительницу... Аист нес ее на  крыльях,  жаворонок  распевал  в
облаках, верба  приветствовала  ее  бархатными  почками,  волчьи  ягоды  -
розовыми цветами, а небо - лазуревой одеждой.
     И с каждым днем  укреплялась  власть  весны,  не  той  благовонной  и
спокойной, что приходит позднее  исцелять  раны,  одевать  изрытую  землю,
взращивать цветы, светить горячим солнцем и поливать  теплыми  слезами,  а
весны воинственной, вступающей в поединок со старой зимой и  борющейся  до
тех пор, пока не победить ее.
     Горячий  ветер  пролетел  вверху  среди  разорванных  облаков,   град
рассыпался стеклянным горохом,  в  небесах  грохотало,  на  земле  шумело,
стремительно неслись освобожденные воды, сталкивались разорванные  льдины,
ручьи вырывали посевы, буря ломала деревья.
     Страшная была эта весна, опередившая весну зеленую; от нее  прятались
звери, запирались люди в своих жилищах, а  птицы,  слишком  ранние  гости,
погибали от холода и голода.
     В один из таких вечеров молодой весны после  пронесшейся  только  что
грозы над Вислой выглянуло солнце  и  осветило  закатными  лучами  военный
лагерь.
     Громадное пространство  кверху  от  разлившейся  реки  было  завалено
грудами человеческих тел. На пригорке с  одной  стороны  виден  был  почти
опустевший лагерь, а внизу на лугу  и  полях  длительная  борьба  оставила
следы смерти и разрушения. С левой стороны виднелись беспорядочные  группы
людей, с криком убегавших от гнавшихся за ними конных рыцарей.
     В некоторых местах бой еще  продолжался.  За  убегавшим  Маславом,  у
которого шлем слетел с головы, и красноватые волосы развевались по  ветру,
гнался неукротимый Вшебор.  Беглец  иногда  оглядывался  назад,  конь  его
устал,  товарищи  оставили  его.  На  поле  битвы  их  было  только  двое:
побежденный мазурь и разгоряченный победой Долива.  Левую  ногу  с  острой
шпорой он прижимал к брюху коня, чтобы заставить его бежать скорее.  Но  и
конь Доливы напрягал последние усилия, догоняя убегавшего. Они  готовились
сразиться  смертным  боем,  когда   неожиданно   из   зарослей   выскочила
притаившаяся там кучка людей и бросилась на помощь убегавшему.
     Вшебор очутился один лицом к лицу с несколькими нападавшими.
     Убегавший остановился, а догонявший его, видимо, колебался, не  зная,
какое  выбрать  направление;  теперь   роли   их   переменились.   Маслав,
воспользовавшись своим положением, бросился на него,  а  Вшебор  принужден
был спасаться от него; лицо его покрылось краской, глаза заблестели.
     Убегать от  побежденного,  побитого,  от  изменника!  Убегать,  чтобы
спасти свою жизнь!
     Он оглянулся вокруг, но не увидел никого из своих. Все разъехались  в
разные стороны, преследуя бежавших - он был один. Оставалось только  одно:
или пожертвовать жизнью, или позорно спасать ее!
     - Убегать от Маслава...
     Но взбешенный неудачей мазурь был  не  один,  к  нему  присоединилось
подкрепление, и они гнались за ним все сразу.
     Вшебор держал в руке  сломанное  копье,  сбоку  висел  погнутый  щит,
панцирь  его  был  весь  исколот,  и  сам  он  был  сильно  утомлен  боем,
продолжавшимся весь день.
     В нескольких шагах показался Белина с небольшим отрядом и смотрел  на
него... Мстительное чувство загорелось  в  его  душе.  Маслав  должен  был
наказать Вшебора за него. Для этого достаточно было, чтобы Томко  отступил
назад и не торопился с помощью... Долива пал бы от руки Мазура, а  невеста
его была бы свободна...
     Черная мысль, как молния, промелькнула в его голове и пронзила его  в
самое сердце. Пусть гибнет тот, кто хотел отнять у него... Пусть гибнет!
     Вшебор все оглядывался, не пошлет ли ему судьба  помощи.  Он  заметил
неподвижно стоявшего Томка и в душе сказал самому себе:
     - Этот скорее добьет меня, чем спасет.
     Белина все стоял, чувствуя, как вся  кровь  загорается  в  нем,  а  в
голове назойливо повторяется:
     - Пусть гибнет!
     Маслав со своими людьми уж настигал Вшебора. И в тот же миг черная  с
кровавым завеса спала с глаз Томка, и он  бросился  на  помощь  Вшебору  с
криком:
     - За мной!
     Мазуры, окружив Вшебора, старались поранить его коня, потому что  сам
он еще оборонялся обломком копья, но вдруг, как гром и  буря,  налетел  на
них Томко... Маслав уже готовившийся нанести  удар  противнику,  зашатался
сам от удара меча, и все его воины тотчас же разбежались в разные стороны.
Вшебор был спасен, но, ослабев от полученной в бою раны, упал с коня.
     Все это происходило на поле сражения, в месте, где убегавшие пруссаки
и поморяне могли, вернувшись, окружить их или добить; надо  было  поспешно
уходить отсюда к своим.
     Белина слез с коня и с помощью двух вооруженных воинов, которые  были
с ним, подняли Доливу и снова посадили  на  коня...  Пришедший  в  чувство
Вшебор молча приглядывался к своему спасителю, словно не веря,  что  видит
его перед собой. Белина  не  говорил  ничего  и  только  указал  рукой  по
направлению к лагерю.
     В эту минуту подъехали еще воины, намереваясь броситься в  погоню  за
убегавшими. Мшщуй заметил бледного и окровавленного брата. Они  давно  уже
не разговаривали друг с другом. Он  увидел  также  рядом  с  ним  Томка  и
остановился удивленный, вопросительно глядя на него.
     Белина взглядом же отвечал ему.
     -  Где  король?  Не  знаете  ли,  где  король?  -  стали   спрашивать
подъехавшие. - Где наш государь?
     - Я не знаю, - отвечал Белина. - Сначала я сражался рядом с  ним,  но
потом нас разделили. Он бросился в самую гущу!
     - Где Маслав? Маслав убит... А  кто  видел  его  труп?..  -  говорили
другие.
     - Он спасся с небольшой горстью людей, некому было гнаться за ним!  -
слабым голосом отозвался Вшебор. - Я последний бился с ним. Он уже был без
шлема и весь в крови.
     - А в какую сторону он ушел?
     Им показали рукой направление, и несколько наиболее ретивых пустилось
в погоню.
     - Где король? - кричали другие, подбегая к  группе  приостановившихся
всадников. - Что нам победа, если его не будет у нас...
     - Где король? - раздавались крики по всему полю битвы.
     Но никто не мог сказать, что случилось с королем.
     Солнце заходило в таком кровавом зареве, как будто облака отразили  в
себе эту битву, во время которой ручьями лилась кровь. Чернь, находившаяся
при лагере, как хищные птицы, сбегались со всех сторон и грабила трупы. Из
лагеря доносились торжествующие и насмешливые возгласы.
     То и дело подъезжали всадники и спрашивали:
     - Где король?
     - Маслав убит?
     Вшебор медленно ехал по направлению к  лагерю,  поддерживаемый  двумя
воинами. За ним с понуренными головами ехали Мшщуй с  Белиной.  Что  толку
было в этой победе, если король заплатил за нее своей жизнью. Навстречу им
показались вдали старый Трепка, граф Герберт и русский воевода Иеловита.
     Кони их ехали шагом, и они, сидя в  понуром  молчании,  с  опущенными
головами поглядывали на трупы, устилавшие поле битвы. Их молчание  и  весь
вид говорили о том, что они искали короля и нигде не находили его.
     - Он бился, как лев! - сказал Иеловита. - Я  видел  это  собственными
глазами... Он геройски рубил  врагов,  и  там,  где  он  показывался,  все
разбегались перед ним.
     - Я видел его раненым!  Из  его  руки  текла  кровь,  -  сказал  граф
Герберт.
     - Кто же был с ним? Как могли  оставить  его?  -  спросил  Трепка.  -
Верная дружина ни на шаг не должна была отходить от него!
     Старик был в сильном волнении.
     Мимо них проезжали  раненые,  проходили  пешие,  потерявшие  в  битве
коней.
     - Не видели ли вы короля?
     Все видели его в начале битвы, когда он еще молился, стоя на пригорке
и измеряя взглядом все эти полчища в три  раза  сильнейшего  врага:  диких
поморян, в крепких железных доспехах, пруссаков с палками для  метанья  за
поясом, мазуров с огромными щитами и всю эту  страшную,  крикливую,  дикую
орду, которая рассчитывала окружить королевские войска  и  уничтожить  их,
видели также многие,  как  он,  помолившись,  бросился  навстречу  войскам
Маслава и долго гнался за самим вождем, которого легко можно было узнать.
     К концу сражения, когда победа явно  клонилось  на  сторону  поляков,
русских и императорских полков, когда дрогнули  и  начали  отступать  даже
непоколебимо  и  стойко  державшиеся  пруссаки,   когда   все   пришли   в
замешательство,  и  трудно  стало  различать  своих  от  врагов  -  король
неожиданно исчез. Никто не знал, кто остался с ним, и в какую  сторону  он
заехал. Рыцарство, обеспокоенное его  исчезновением,  разбежалось  во  все
стороны, до самых границ поля сражения, многие шли, склонившись к земле  и
осматривая грудами наваленные одно на другое тела.
     Страшно горевали те, что привели с собою молодого государя и невольно
обрекли его на гибель.
     В это время из-за Вислы послышались торжествующие  клики,  как  будто
возвещавшие о новой победе. Вдали показалась медленно  двигавшаяся  группа
людей; Трепка и все остальные бросились в ту сторону.
     Все сразу узнали верного Грегора, шедшего впереди всех и  помогавшего
нести носилки из ветвей, на  которых  лежал  раненый  или  труп,  покрытый
окровавленным плащем. Рядом с носилками шел  ксендз,  прибывший  вместе  с
королем, и каждое  утро,  на  рассвете,  совершавший  богослужение.  Когда
рыцари приблизились, они тотчас же узнали в лежавшем короля...
     Он был весь в крови, но черные глаза были открыты, и  губы  кривились
полустрадальческой, полублаженной улыбкой. Король  взглянул  на  Трепку  и
произнес слабым голосом:
     - Хвала Богу! Мы победили!
     Но, произнеся эти слова, он потерял сознание.  Носилки  поставили  на
землю, и все, встав на колени, принялись приводить его  в  чувство  водою.
Только теперь заметили, что за носилками тянулась кровавая дорожка, и  сам
король был весь в крови. Нечего было и думать о том,  чтобы  нести  его  в
лагерь, в палатку, надо было тут же на месте поскорее омыть  и  перевязать
раны.
     Одни побежали за повязками, другие  -  за  хлебом  и  вином.  Грегор,
отстраняя всех, сам осторожно поворачивал израненное тело, снимая доспехи,
расстегивая платье, с материнской нежностью и заботливостью отирал  лоб  и
старался угадать все желания своего воспитанника.
     Придя в сознание, Казимир обвел всех взглядом, улыбнулся и шепнул еще
раз:
     - Победа за нами!
     Тут же, на поле битвы, перевязали королевские раны. Они были тяжелые,
и много вытекло из них драгоценной крови, но для жизни они не представляли
опасности.
     Настала уже ночь, и месяц взошел над лесом, когда Грегор снова взялся
за носилки и направился с ними  к  лагерю.  Король,  почувствовавший  себя
сильнее после  нескольких  глотков  вина,  данных  ему  графом  Гербертом,
оглядывал поле и тихо спрашивал о судьбе своих рыцарей.
     - Милостивый государь, - сказал Трепка, - мы еще не считали  своих  и
не знаем, кто жив, а кто погиб; мы думали только о тебе, ты исчез от  нас,
а с тобой погибло бы все...
     - Я перестал быть вождем, - сказал Казимир, - когда почувствовал себя
воином. Я сам не знал, что со мной сделалось.  Помню  только,  что,  когда
конь был убит, и я упал вместе с ним, я увидел над собой  лицо  Грегора  и
его меч, которым он размахивал вокруг, защищая меня.  Он  на  руках  вынес
меня, ослабевшего и раненого, в более безопасное место,  и  ему  я  обязан
жизнью.
     Грегор, который с угрюмым видом стоял, склонившись  над  королем,  не
отвел глаз и не сказал ни слова... Трепка снял перед ним шапку и подал ему
руку.
     - Высшая честь принадлежит тому, кто спас нам дорогого государя.
     Грегор, снова  взявшийся  за  носилки  и  молча  шедший  впереди,  не
повернулся на эти слова и, может быть, даже и не слышал их.
     Лагерь уже был близко; королевские  слуги,  завидев  носилки,  бежали
навстречу с плачем и криками, испугавшись, что несут тело короля.
     Но как же велика была общая радость, когда все узнали о спасении его.
Со всех сторон съезжались рыцари, возвратившиеся  с  погони,  и  сходились
раненые, которых оставили на поле битвы, считая убитыми, а  они  пришли  в
чувство и сами явились в лагерь; возвращалась и чернь, грабившая трупы.
     Зажигались  огни,  всюду  слышались  радостные  голоса  и  песни.  Не
осталось  сомнения  в  том,  что  поражение,  нанесенное   Маславу,   было
решительной победой короля. Этой победой он был обязан вовремя подоспевшим
русским  отрядам,  а  также  шестистам  рыцарям  императорского  отряда  и
собственному войску, сколько его нашлось во всей стране.
     Бой продолжался почти целый день, потому что Маслава, превосходившего
королевские войска численностью, не так-то легко было победить. Пруссаки и
поморяне бились мужественно, мазуры тоже не отставали от них, и до  самого
вечера неизвестно было, на чьей стороне будет успех и только  в  последней
стычке, когда сам король во главе своего  лучшего  рыцарства  бросился  на
Маслава, его главные силы расстроились и отступили.
     В  палатку  короля  приносили  вести  отовсюду;  начальники   отрядов
собрались здесь на совете; сюда же вносили добычу, знамена  и  изображения
языческих богов, оружие, брошенное на поле битвы,  копья  и  мечи.  Целыми
грудами навалили около палатки эту  жалкую  добычу,  но  неизмеримо  более
ценным, чем весь этот хлам, было поражение человека, бывшего причиной всей
этой войны и виновником всех несчастий в стране.
     Неподалеку  от  палатки  короля  находилась  небольшая  палатка,  где
помещались Вшебор с Топорчиком и  Каневой.  Сюда  принесли  израненного  и
ослабевшего Доливу. Рыцари перевязывали друг другу  раны  и,  несмотря  на
боль и утомление, настроение у них было почти веселое,  -  такой  радостью
наполняло их сердца сознание одержанной победы.
     Только Вшебор выглядел  угрюмых  и  печальным,  среди  своих  веселых
товарищей.
     Слуги разносили пищу и напитки, какие только могли достать.  У  графа
Герберта нашлось даже вино.
     - Что тебя так удручает, что ты и  нос  повесил?  -  заметил  Канева,
всегда отличавшийся хорошим настроением духа.
     И он слегка подтолкнул Доливу.
     - Ран и ушибов я не чувствую, - отвечал Долива, - меня мучает другое.
     - Может быть, доспехи натерли? Так я дам тебе жиру, - это поможет.
     Вшебор опустился на подушки, подложить руки под голову.
     - На что мне твой жир? - ворчливо отозвался он.  -  Другая  забота  у
меня на сердце.
     - Ну, так я знаю. Хочется тебе поскорее жениться на Касе! Подожди, уж
теперь недолго. Мы уж разбили на голову Маслава, скоро настанет мир, и  мы
все поженимся! И я бы не прочь!
     - Что ты там болтаешь глупости! - рассердился Долива.  -  Ты  знаешь,
кто меня спас, знаешь? Маслав упился бы теперь моей кровью, если бы не...
     - Белина тебя выручил! - докончил Канева. - Ну, и что же?
     - Да ведь он - мой друг, мой враг! - сказал Вшебор.  -  Мне  было  бы
приятнее биться с ним, чем быть ему обязанным жизнью.
     - Всему виною эта несчастная  Кася  Спыткова,  -  с  улыбкой  заметил
Канева, - потому что вы оба за нею ухаживали.  Правда,  что,  если  бы  на
месте Томка был кто-нибудь другой, то непременно сказал бы  себе:  "Маслав
его убьет, а девушка будет моя".
     Вшебор стремительно поднялся на подушках:
     - Вот это-то мучает меня! - крикнул он. - Вот  теперь  ты  угадал.  Я
чувствую, что, если бы я был на его месте, а он на моем (он ударил себя  в
грудь), ни за что не пошел был бы его спасать. Значит, я хуже его...
     - А он глупее... - рассмеялся Канева.
     - А теперь я еще должен ему поклониться и  быть  ему  братом  на  всю
жизнь!
     - И он будет ездить к  тебе  в  гости  и  скалить  зубы  перед  твоей
супругой.
     Оба помолчали немного.
     - Уж лучше бы меня  зарубили  эти  мазуры,  чем  быть  ему  обязанным
жизнью, - прибавил Вшебор.
     Другие посмеивались над ним.
     Всю ночь шла беседа, и в лагерь до рассвета никто не ложился; чернь и
слуги искали добычи на поле битвы, возвращались и  снова  уходили...  Надо
было подумать о том, что делать дальше.
     Решено было завтра до рассвета выслать войско, чтобы занять Плоцк.
     Отовсюду приходили вести, что Маслав, разбитый на голову, должен  был
бежать вместе с пруссаками, следовательно, непосредственной опасности,  но
надо было использоваться плодами победы и расстройством вражеских войск.
     Весь следующий день считали убитых и сносили  их  на  костры;  многие
утонули в Висле, но и без них насчитывались тысячи трупов. Не мало  воинов
пало и в королевском войске, и им  готовили  погребение  по  христианскому
обряду.


     Весна была еще черная, деревья не отзывались  на  ее  зов,  и  только
снежные покровы, дождь уничтожил последние остатки  почерневшего  снега  и
освободил из оков то, что лежало под ним.
     С юга летели  птицы,  в  полях  и  лесах  просыпалась  шумная  жизнь.
Заспанный медведь, исхудавший за время зимней спячки, шел на охоту.
     Из ульев вылетали пчелы на первые цветы, прохаживались аисты, вступая
во владение лугами. Орлы и ястребы летели в небе...
     Из глубины лесной чащи вышла, тревожно оглядываясь,  старая  женщина,
опиравшаяся на посох... Стань ее согнулся, губы посинели, седые  волосы  в
беспорядке  падали  на  плечи.  Измятая  и  испачканная  толстая   сермяга
прикрывала грубое, черное от грязи белье, ноги были босы, а за плечами  не
видно было ни узелка, ни мешка. Она шла, подпираясь посохом,  не  разбирая
дороги и не раздумывая, шла,  как  будто  ведомая  какой-то  непреодолимой
силой.
     Если на дороге попадалось бревно, она перелезала через него, даже  не
пробуя обойти, если был ручей, влезала прямо в воду,  не  ища  перекладин.
Что-то влекло ее, что-то гнало вперед куда-то, куда стремилось сердце. Так
прошла она сквозь зеленую чащу, пробралась через болота. Ночью ложилась на
мокрую землю и засыпала мертвым сном. Волки подходили, смотрели на нее  и,
не дотронувшись, скрывались в лесу; медведи  глядели  на  нее,  присев  на
земле, и следили за ней взглядом, когда она шла; с ветки  над  ее  головой
зелеными глазами всматривались в нее дикая кошка, но не двигалась с места.
Стада зубров паслись на лугу; они поднимали головы и разбегались,  завидев
ее.
     Проголодавшись, она срывала травинки  и  жевала  их;  иногда  ладонью
зачерпывала воды и проглатывала несколько капель. И так шла она уже  много
дней, шла, чувствуя, что все ближе и ближе цель ее странствий...
     Лес расступался, в долине дымятся хаты, на холме  -  господский  дом,
около него хлопочут люди.
     Старуха  остановилась,  подперлась  посохом,  и  смотрит...   втянула
воздух... села. Кровь выступила из ее босых ног, она смотрела на  них,  но
боли не чувствовала. Приближался вечер, до деревни было еще далеко, но она
не спешила. Отдохнув, поднялась снова и медленно пошла вперед. Иногда  она
останавливалась, потом снова шла. Что-то толкало ее вперед и в то же время
тянуло назад; она и хотела идти, и как будто, чего-то боялась. Кругом было
пусто. Две черные вороны сидели на дубу и ссорились между собой; то  одна,
то другая срывались с  места,  хлопали  крыльями  и  угрожающе  каркали...
Старуха взглянула на них... Втянула глубже воздух; что-то оторвалось в  ее
груди, какое-то далекое воспоминание;  она  в  изнеможении  опустилась  на
землю. Слезы потекли из ее глаз, побежали по  морщинкам,  как  ручейки  по
вспаханному полю, добежали до раскрытого рта и исчезли в нем. И она выпила
свои слезы. Подперлось рукой и стала покачиваться из  стороны  в  сторону,
как ребенок, укачиваемый матерью. Не старалась ли она усыпить  собственные
мысли?
     Становилось темно, до деревни  было  далеко,  в  поле  пусто:  только
вороны каркали, летая над нею.
     Старуха прошла еще несколько шагов, потом легла на землю и  прижалась
к ней лицом. Может быть, жаловалась  на  что-нибудь  старой  земле-матери,
потому что слышны были глухие стоны. С криком поднялась и снова упала.
     А тьма сгущалась.
     Над  лесами  из-за  черных  туч,  показался  серп  месяца,   красный,
кровавый, страшный, как вытаращенный глаз, из которого сочится кровь... Он
поднимался все выше и выше по небу. Черная тучка перерезала  его  пополам,
он выглянул из-за леса, словно  раненый,  огляделся  вокруг,  побледнел  и
пожелтел. Старуха  поглядела  на  него  и  кивнула  головой,  как  старому
знакомому... И, казалось, хотела сказать ему:
     - Посмотри, что со мной сталось!
     Но месяц, не отвечал ей, поплыл дальше; она презрительно  махнула  на
него рукой, встала и побрела дальше.
     На пригорке против господского дома стоял огромный высохший дуб.  Это
был только труп прежнего дерева. Кору с него содрали, весь он  был  опален
снизу, ветер обломал ветви, и только несколько толстых  сучьев  отделялись
от ствола, как обрезанные руки.  Две  вороны  уселись  на  нем,  продолжая
ссору. На самом толстом суку висело что-то. Легкий ветер  раскачивал  этот
груз, и он поворачивался, как живой. Это был труп человека с  красноватыми
волосами  на  поникшей  голове,  которые  развевались  по  ветру.  На  лбу
виднелась корона, сплетенная из соломы.  Открытые  глаза  были  пусты:  их
выклевали вороны. И тело его было страшно изуродовано людьми или  зверями;
мясо черными клочьями отставало от костей.
     Внизу два бурых волка, сидя под  деревом  и  задрав  пасти  к  верху,
поджидали, скоро ли ветер сбросит им добычу. Ждали терпеливо,  высунув  из
пасти голодные языки.  Иногда  какой-нибудь  из  них  поднимется,  завоет,
толкнет товарища и снова сядет  спокойно,  задрав  голову  кверху.  Вверху
вороны, а внизу волки спорили из-за трупа, который  медленно  крутился  по
воле ветра.
     Старуха шла, и вдруг взгляд ее упал на повешенного. Она остановилась,
вздрогнула, сильнее оперлась на  посох  и  рассмеялась  громким,  страшным
диким голосом, - и эхо из чащи леса повторило этот грохот. Волки бросились
в сторону, вороны  улетели.  Уселись  немного  подальше.  Старуха  подошла
ближе, приглядываясь к трупу.
     Подошла к самому дереву, посох поставила, сама села и, оперев руки на
коленях, опустила на них голову. И снова  засмеялась.  А  слезы  текли  по
извилинам морщинок и забирались ей в рот.
     Сук, на котором висел труп, трещал и скрипел, словно жалуясь, что ему
приходится держать такую тяжесть. Старуха мокрыми от слез глазами смотрела
на мертвеца, и месяц присматривался к нему, не сводили с него глаз  волки,
а ночь все окутывала черным покровом.
     Стемнело... Старуха снова раскачивала головой, а  из  уст  ее  лилось
тихое, тихое пение, как поют матери над колыбелькой засыпающего ребенка.
     Долго пела она, глядя вверх, и, устав, плакала до  тех  пор,  пока  в
груди не стало дыхания, а  на  глазах  -  слез...  Тогда,  вперив  в  него
неподвижный взор, она сидела молча, не двигаясь с места.
     В это время в лесу  послышался  далекий  шум  -  летел  король-ветер!
Черные тучки несли его по небу.
     Старуха обрадовалась ему, глаза ее заблестели.
     Зашумело и в долине, труп нагнулся и начал метаться по воздуху.
     Ветер так закружил его, что корона  упала,  волосы  развеялись,  полы
сермяги раздулись широко, - это был танец смерти повешенного!  И  старуха,
глядя на него, взялась за полы своей сермяги и принялась кружиться  вокруг
дерева, распевая все громче и быстрее и прерывая себя смехом.
     Волки завыли, подняв кверху пасти, - а ветер дул все сильнее.
     И, казалось, все кружилось в этом танце смерти,  принесенном  ветром:
труп, старуха, вороны в воздухе, волки, бегавшие  кругом  дерева,  и  даже
тучи на небе, из-за которых то показывался побледневший  месяц,  то  снова
прятался за них. Свист ветра в ветвях деревьев и в сухих тростниках  болот
походил на звуки какой-то дикой музыки.
     Старуха, напевая себе под  нос,  все  кружилась  с  какой-то  бешеной
быстротой, - вдруг что-то затрещало наверху, - она остановилась:
     Труп повешенного сорвался с сука и упал к ее ногам.
     Старуха остановилась над ним... Месяц выглянул из-за туч...
     Она медленно подошла, села под деревом и осторожно положила  себе  на
колени голову с выклеванными глазами.
     И в ту же минуту снова вспомнила колыбельную песенку, затянула  ее  и
заплакала.
     Вороны, сидя на дереве, каркали над ее  головой,  волки  придвинулись
ближе и стали обнюхивать труп. Теперь он вполне  созрел  для  них  -  этот
дубовый плод!
     В  темноте  четыре  разбойничьих  глаза  сверкнули  перед   старухой,
отнимавшей у них добычу, - блеснули былые зубы.  Взгляды  их  скрестились.
Она взяла палку и погрозила им.
     - Прочь, собаки от княжеского тела, вон ступайте, -  хриплым  голосом
закричала она. - Не знаете разве, кто это? Это  -  плоцкий  князь!  Король
Маслав! А! Он - мой сын! Мой сын! Прочь, проклятые собаки, вон убирайтесь!
     Волки отступили, старуха была смелее их, защищая дорогое  ей  тело...
Голову она положила к себе на колени и что-то бормотала про себя.
     - Так ему суждено было погибнуть! Так! Все он  имел,  а  захотел  еще
большего! Еще ребенком он так ко всему тянулся. Враги  не  смогли,  -  так
друзья повесили! Ха, ха, - я-то знала, что так и случится!
     Она опять закачала головой и  заплакала.  Взглянула  в  лицо  месяцу,
словно спрашивая у него совета.
     - Правда ведь? Мы не дадим его на съедение  волкам?  Мать  вырастила,
мать похоронила... А кто мать похоронит?
     Волки съедят... - она засмеялась, - ну, и на здоровье!
     И положив голову мертвеца  на  землю,  она  встала,  отряхивая  седые
волосы... Взяла посох и пошла прямо на волков, отгоняя их, как собак...
     - Не можете подождать, паршивые собаки! - говорила она  им.  -  Отдам
вам за него свои кости. Его - не отдам!
     И подняла палку; волки, попятившись назад, прилегли на земле.  Она  с
улыбкой взглянула на месяц.
     - Ну, помогай! - сказала она ему.
     Стала на колени  подле  трупа,  запустила  в  песок  костлявые  руки,
отбросила мох и сухую траву и начала копать землю.
     Сначала работа шла медленно; песок сыпался обратно в яму,  тогда  она
стала отбрасывать его далеко в  сторону.  Рыла  поспешно,  обеими  руками,
разравнивала землю, выбрасывала ее далеко от себя.
     Иногда бросала взгляд на труп и тихонько шептала:
     - Не бойся, я устрою тебе  гладкую  постельку,  найду  и  камень  под
голову и обверну его полотном, засыплю тебе глаза сухим песком,  чтобы  не
болели... Будешь спать спокойно, как в колыбельке!
     Задохнувшись от усталости, она отдыхала  немного,  стоя  на  коленях,
потом снова  принималась  за  работу.  Яма  увеличивалась,  расширялась  и
углублялась.
     Месяц заглядывал в нее одним боком, другой закрывала  тень  от  дуба.
Старуха все спрашивала у месяца совета.
     - Князь мой, брат мой, - достаточно ли глубоко? Может быть, надо  еще
глубже? Волки тоже умеют глубоко рыть землю, но подождите же! Вместо камня
я лягу сама, а как меня съедят, так уж его не захотят есть...
     Еле дыша от усталости, она снова села  отдохнуть,  уронив  на  колени
окровавленные руки. Роя яму, она наткнулась  пальцами  на  корни,  и  пока
вырывала их, поранила себе пальцы, а когда и пальцы не  могли  справиться,
стала рвать зубами.
     - Что это была за жизнь! - говорила она, продолжая рыть могилу. - Ох,
какая  жизнь!  Ребенок  бегал  босиком,  а  потом  ходил  весь  в  золоте,
командовал тысячами, а некому было вырыть ему могилу! Вот  тебе  корона...
корона...
     На земле лежала  сделанная  в  насмешку  соломенная  корона,  старуха
отбросила ее подальше. Яма была уже достаточно глубока, она влезла в  нее,
разгребая кругом осыпавшуюся землю; песок был мягкий, и рыть было легко.
     Когда голова ее  едва  выделялась  над  землей,  она  высунула  ее  и
зашептала, обращаясь к мертвецу.
     - Подожди! Еще не готово! Мать стара, руки у нее закостенели.
     Месяц все плыл по небу и постепенно опускался, Старуха все еще  рыла,
напрягая последние усилия, - потом начала утаптывать ногами дно ямы.
     Поздно ночью, когда ветер стих, и месяц куда-то скрылся, она  вылезла
из могилы, задыхаясь от усталости.
     - Князь мой, господин мой! Постель твоя готова. Есть в ней и  камень,
завернутый в полотно, а на дне - моя сермяга. Иди...
     Говоря это, она обеими руками охватила труп и, почувствовав его около
своей груди, которая когда-то кормила его, прижала его к ней  и  долго  не
могла опустить, лаская, как ребенка, и сама плача над ним, как ребенок...
     А над могилой стояли два волка, и четыре волчьих  глаза  блестели  во
тьме.
     Месяц спрятался, наступила темнота; старуха вскочила и потащила  труп
в могилу. Он скатился с края ямы и упал на дно лицом  к  земле...  Старуха
влезла за них, чтобы уложить его на вечный отдых, и с  огромными  усилиями
повернула лицом кверху. Закрыла ноги, поцеловала в лоб.
     - Спи, спи! - тихонько шепнула она. - Здесь  хорошо,  никто  тебе  не
изменит...
     Она взялась руками за края ямы, - мягкий песок осыпался  вниз;  волки
щелкали зубами.
     - Ну, подождите! - сказала она. - Что обещала вам, то и сделаю.  Ведь
до утра еще далеко.
     Бросила последний взгляд на сына и начала засыпать его песком, сыпала
поспешно, с нетерпением, почти с яростью, работала руками  и  ногами...  И
все поглядывала вниз.
     Лицо еще виднелось, ей жаль было засыпать его; но наконец закрылось и
оно.
     - Спи спокойно!
     Песок, как живой, выскальзывал из-под ее ног и из ладоней, падая вниз
и заполняя яму, - остался только след вскопанной земли и утоптанное  место
под дубом...
     Старуха, окончив работу, тяжело вздохнула и оглянулась вокруг.
     Над лесами  уже  светлело,  и  среди  разорванных  облаков  любопытно
выглянула бледная звездочка утренней зари.
     Старушка шепнула.
     - Кому вставать, а мне надо ложиться... Прощай и ты!
     Рассмеялась, вытянулась во всю  длину  на  свежем  песке,  одну  руку
подложила себе под голову, другой закрыла себе глаза, - вздохнула тяжело и
- уснула.
     Волки сидели и смотрели издали. Один встал и подошел  поближе,  потом
снова сел в ожидании, - другой тоже подошел.
     Первый  стал  в  головах,  другой  в  ногах;  оба,  ворча,  о  чем-то
переговаривались. Старуха спала.
     В небе рассветало, розовело и светлело.
     Двое мужчин шли от усадьбы в лес.
     - Смотри-ка, висельника сняли с дуба!
     - А что нет его?
     - Это ветер обломал сук и сбросил его.
     Они боязливо подошли и остановились. Один из них в ужасе вскрикнул:
     - Смотрите! Да он был чародей! Мы  повесили  мужика,  а  здесь  лежит
баба, которую разорвали волки.
     Оба постояли в раздумье.
     - Да, он был чародей! - повторил другой. - Хорошо сделал Кунигас, что
замучил его и повесил! Сколько наших погибло из-за него! Чародей и есть!
     И они пошли в лес.
     Долго белели под дубом кости старухи, а ветер перебрасывал соломенную
корону.



                                    6

     За несколько дней  перед  битвой,  которая  дала  Казимиру  победу  и
корону, в Ольшовском  городище  было  великое  смятение.  Захворал  старый
Спытек.
     Весна, которая  зовет  других  к  жизни,  его  тянула  в  могилу;  он
чувствовал, что не увидит более зеленых  деревьев.  Его  душил  насыщенный
воздух, и ночью он лежал в жару, а днем дремал. Был неспокоен  и  рвал  на
себе одежду.
     Все заботы Собка его раздражали, он не выносил болтовни  жены,  слезы
дочери были ему неприятны. И он всех гнал от себя прочь.
     Ганна Белинова, хотя и была на него в обиде, жалела его  и  приносила
ему всякие снадобья и лекарства, - но старик ничего не хотел  и  от  всего
отказывался.
     - А зачем же мне жизнь? - бормотал он. -  Калека?  На  коня  не  могу
сесть, топора не могу поднять, - света не вижу. На что мне жизнь?
     Зашел к нему  отец  Гедеон  со  словом  утешения;  он  выслушал  его,
покачивая головой, - но исповедался,  принял  благословение  на  смерть  и
просил не беспокоить его больше. В последнюю ночь Собек,  по  обыкновению,
сидел подле него; в полночь запел петух; больной зашевелился и подозвал  к
себе слугу.
     - Старик, - сказал он  едва  слышном  голосом,  -  не  могу  умереть.
Послушай, вынь у меня все из-под головы, мне легче будет умирать.
     Слуга, плача, послушался его  и  вынул  все,  что  у  него  было  под
головой; Спытек вытянулся во всю длину, скрестил  руки  на  груди,  закрыл
глаза, и прежде чем занялся день, он лежал уже холодный и окостенелый.
     Прибежала Марта, распустив  по  плечам  волосы,  ломая  руки,  громко
причитая и страшно плача, так что голос ее слышался по всему замку. Пришла
заплаканная Кася, а за нею все остальные женщины; - послали  за  плачеями,
чтобы причитали над телом.
     В тот же день  начались  приготовления  к  христианскому  погребению.
Дубовый гроб, по всей вероятности, заготовленный Белиной для самого  себя,
- он отдал старику; крышку забили, гроб  перенесли  на  пригорок  в  лесу,
ксендзь Гедеон совершил  обряд  похорон,  и  все  обитатели  замка  отдали
покойному последний долг.
     В городище никто не почувствовал горечи утраты,  напротив,  без  него
всем стало спокойнее, плакал только старый Собек.
     Госпожа, которая накануне так кричала и разливалась  слезами,  сидела
теперь в раздумье и  вздыхала.  На  третий  день  она  уже  смеялась,  но,
опомнившись и сама себя устыдившись, тотчас же всплакнула.
     Кася ходила печальная.
     Все ждали вестей от своих, Белина от сына, Спыткова от будущего зятя.
     В  течение  нескольких  следующих  дней  в  голове  Марты   Спытковой
зародились новые мысли: ей стало казаться, что было бы жестокостью  выдать
Касю за Вшебора.
     - Что же, если девушке полюбился другой, и тот другой тоже ее любит и
сам человек хороший, да и родители - почтенные люди! Какое дело королю  до
моей дочери? Покойник мог дать слово  за  нее,  потому  что  мужчины  ведь
ничего не понимают в этих вещах!  А  почему  бы  мне  самой  не  выйти  за
Вшебора? Он так жал мне руки, что в жар кидало, и смотрел такими  глазами,
словно съесть хотел. Это он за Касей из ревности приволокнулся. Не было бы
Каси, так он непременно женился бы на мне.
     Так рассуждала сама с собой пани Спыткова, а однажды  вечером,  когда
Ганна Белинова подсела к ней, она заговорила с ней по душе:
     - Пошли Бог вечный мир моему  покойному  мужу,  -  тихо  сказала  она
Ганне, - но при жизни тяжело  мне  с  ним  было.  Ой,  рука  у  него  была
железная! Да и Касю мне жаль, что он так  легко  отдал  по  первому  слову
короля. Девчонка не любит Вшебора, хотя я ничего не  могу  сказать  против
него, но я-то знаю, что ей нравится кто-то другой.
     И она как-то странно покачала головой.
     - Вы думаете, что я ничего не вижу? Хе, хе! Кася  худеет,  плачет  по
ночам, а кто виноват? Я знаю, я-то знаю...
     Она улыбнулась и сказала на ухо Ганне:
     - Это все Томко ее очаровал! Дай ему Бог здоровья!
     - Но ведь все кончено, вы дали слово королю, - шепнула Ганна.
     Спыткова отрицательно покачала головой.
     - Эх, все бы это устроилось, - сказала она, - только я  не  смею  вам
признаться.
     - Ну, ничего, говорите, - спокойно сказала Ганна, глядя  ей  прямо  в
глаза, - говорите, пожалуйста, ведь вы знаете, что я ваша приятельница...
     - Только, чтобы об этом никто  не  знал,  -  беспокойно  оглядываясь,
говорила Спыткова. - Знаете ли вы, что, когда Доливы спасли нас с Касей  в
лесу, то ведь мы все думали, что мужа моего нет на свете. И  я  была,  как
будто, вдова. Всю дорогу до городища Вшебор шел подле моего коня и  глядел
мне в глаза. Да если бы вы только видели, как смотрел! А когда помогал мне
слезать с коня, так сжимал мне руку, что я  вся  обливалась  румянцем.  Он
никогда не был влюблен в Каську, а только - в меня. Он просто хотел  через
нее приблизиться ко мне...
     Ганна все еще с недоверием качала головой.
     - И даже потом, моя Ганна, - продолжала рассказывать вдова, - никогда
не старался увидеть Касю, а всегда вызывал меня,  и,  как  бывало,  станет
внизу, а я наверху, да как начнет говорить, а сам с меня глаз  не  сводит!
Мне иной раз, как молоденькой  девочке,  стыдно  было!  Ну,  что  тут  еще
говорить! Что же делать,  милая  Ганна,  когда  он  такой  упрямый  и  так
влюблен! Уж пошла бы я за него, чтобы только человек не мучился!
     Удивилась Белинова, а Марта шепнула ей на ухо:
     - Пусть бы только ваш женился на Касе!
     У матери, крепко любившей сына, даже лицо просветлело,  и  она  молча
обняла Марту за шею.
     Между семьей Белинов и Спытковой завязалась самая горячая дружба.
     С того времени, как войска ушли из Ольшовской долины, о них  не  было
почти никаких  известий.  Иногда  заезжал  какой-нибудь  заблудившийся  по
дороге шляхтич, ехавший к королю, и приносил с собой услышанную где-нибудь
новость. Белина мало надеялся на успех и  очень  тревожился.  Повсюду  шли
разговоры о больших силах Маслава, и хотя русские обещали прислать помощь,
но нельзя было рассчитывать, что она подоспеет вовремя.
     Каждое утро старик хозяин  поднимался  на  возвышение  над  воротами,
смотрел в долину и слушал.
     Не едет ли кто-нибудь? Не раздается ли топот  копыт?  Нет!  Все  тихо
вокруг! Только лес угрюмо шумел, да плывут в небе облака; иногда  из  леса
выбежит дикая коза, осмотрится вокруг черными глазами, топнет сухой ножкой
и умчится.
     Однажды утром старик спустился  с  вышки  над  воротами  и,  медленно
перебирая ногами, пошел к дому. Теперь около рогаток почти не было стражи;
девушки, стиравшие белье, как раз  собирались  развесить  его  на  солнце,
потому что весенний ветер и солнце покрылось загаром человеческие лица, но
белят полотно. В это время старая Эля взглянула в сторону леса.
     - Ай! - крикнула  она.  -  Смотрите-ка,  смотрите,  вон  скачет,  как
бешеный, какой-то всадник прямо к городищу! Смотрите, он пригнулся  в  шее
коня и гонит его во всю прыть. Ой, ох,  наверное,  бежал  из  боя  -  наши
разбиты!
     И все женщины крикнули в ужасе:
     - Ай, наши разбиты! -  разносилось  по  всему  городищу,  и  девушки,
бросив мокрое полотно, побежали на женскую половину, крича:
     - Наши разбиты!
     Одни бежали к воротам, другие - на вышку над воротами, все смотрели в
долину.
     А там скакал, что есть дух, всадник, то и дело подгоняя коня. Заметив
стоявших на валах, он стал знаками что-то объяснять им. Всадник  летит  во
весь  опор,  вот  он  уж  близко.  Старый  Белина  узнал  в  нем  сына   и
возблагодарил Бога за то, что он остался жив.
     - Ганна! Томко жив! Это он едет! - крикнул он.
     Мать молитвенно сложила руки. Оба  затаили  дыхание.  Вот  уж  слышен
топот коня, вон он под воротами, на мосту... Въехал и, на ходу соскочив  с
коня, бросился к ногам родителей.
     Поодаль стояла бледная Кася; он  взглянул  не  нее,  дыхание  у  него
перехватило,  схватился  рукою   за   грудь.   Молчание   его,   казалось,
подтверждало догадку о поражении.
     Но вдруг из уст его вырвались первые слова:
     - Маслав разбит на голову!
     - А король?
     - Король тяжело ранен! Все поле  усеяно  трупами!  Бой  был  упорный,
долгий, жестокий, смертельный, но в конце  концов  чернь  не  выдержала  -
бросилась в бегство.
     Все стали на колени и, сложив руки, поблагодарили Бога.
     - Осанна! - подняв руки кверху, возгласил отец Гедеон.
     Великий страх сменился столь же великою радостью. Все плача, обнимали
друг друга, а ксендз тотчас же повел всех к алтарю.
     Когда он окончил молитву, все окружили Томка; сестра так и повисла  у
него на  шее,  мать  гладила  его  по  голове,  а  Кася  тайком  от  людей
переговаривалась с ним взглядом, значение которого он только один понимал.
     Спыткова никогда еще не была с ним так  нежна,  как  сегодня,  и  все
закидывала его вопросами, слушали внимательно и не могли наслушаться...
     Весь день с утра и до вечера он рассказывал, но и этого было мало,  и
как только он поднимался с места, его удерживали и упрашивали: говори еще!
     И только вечером Здана завладела им: выбежала к нему во двор и обняла
его руками.
     - А Мшщуй? - тихо спросила она.
     - Мшщуй здоров и храбро бился,  -  отвечал  Томко.  -  Посылает  тебе
шелковый платок; уж не знаю, где он  его  раздобыл,  и  прилично  ли  тебе
принять его. Если он не взял его у убитого  мазура,  но,  верно,  купил  у
русина.
     Платок был очень красив, но не ради него зарумянилось лицо Зданы. Она
быстро схватила его, спрятала, чтобы не увидели люди.  Слезы  выступили  у
нее на глазах.
     Томко тяжело вздохнул.
     - Послушай, Здана! Я знаю, что Кася  обручена  с  другим,  и  мне  не
следует думать о ней, но я не могу перестать любить ее... Вот здесь  нитка
жемчуга для нее, - отдай ей тихонько, чтобы мать не  заметила.  Слез  моих
прольется в десять раз больше, чем здесь жемчужин!
     Он не мог продолжать и помолчал, стараясь овладеть собой.
     - Что же делать? Видно не судьба, - закончил он.  -  Если  бы  не  я,
Вшебор грыз бы теперь песок, а Кася  была  бы  моя.  Я  спас  его  из  рук
Маслава!
     И Томко поник головой, как бы сожалея о своем добром поступке.
     - Он мне и спасибо не сказал! Только поглядел на меня таким взглядом,
словно съесть хотел.
     Здана слушала одним ухом, а  сама  все  любовалась  своим  платком  и
прижимала его к груди.
     - А знаешь ли, что Спытек умер? - сказала она.
     Днем как-то не довелось спросить о нем, да и супруга его не вспомнила
о покойнике, и теперь Томко вскрикнул от удивления.
     - Да неужели?
     - Умер, бедняга! Спыткова теперь вдова. И кто знает? Еще многое может
измениться... Такая стала с нами ласковая, так с мамой подружилась!
     Луч надежды проник в душу молодого воина. Здана пожала  ему  руку  и,
зажав жемчуг в руке, побежала к Касе.
     Прошло несколько недель; на деревьях распускались почки,  над  ручкой
зазеленели лозы, и черемуха уже развертывала свои листочки, когда  однажды
к воротам замка подъехали братья Долины.
     Томко, стоявший случайно в воротах, приветливо поздоровался с Мшщуем,
а на Вшебора даже  не  взглянул.  Зато  Спыткова,  узнав  о  его  приезде,
оделась, как на праздник, и вышла к нему. Касе она  позволила  остаться  в
горнице, и та со слезами заперлась у себя.
     Прекрасная вдова встретилась с будущим  зятем  на  втором  дворе.  Он
кинул взглядом позади нее, нет  ли  где  ее  дочери,  но  его  приветливой
улыбкой встретила только мать...
     - Знаешь ли ты о моем несчастье?  -  сказал  она,  тотчас  же  сделав
печальное лицо. - Умер мой муженек!  Осталась  я  сиротой!  Не  знаю,  что
делать, не знаю, кто позаботится о бедной женщине!
     И, говоря это, она взглянула прямо ему в глаза и взяла его  за  руку,
словно забывшись от великого горя.
     Вшебор все еще высматривал Касю; но он не  смел  спросить  о  ней,  а
вдова совсем не упоминала о дочери.
     - Если бы вы видели, как он умирал, -  рассказывала  она  о  покойном
муже, - так тяжело ему было умереть... И перед смертью хоть бы сказал  мне
доброе слово!.. Пусть Бог мне простит, но жизнь моя с ним была тяжелая...
     Мшщуй с Томком пошли искать Здану. Ее не трудно было найти. Как будто
случайно, она пошла на валы  с  девушками,  которые  расстилали  на  траву
пряжу. Она стояла среди них,  вся  зарумянившаяся,  засунув  в  рот  конец
фартучка, головку опустила, а глаза из-под  опущенных  ресниц  уже  издали
выследили Мшщуя. Маленький уголок шелкового платка выглядывал из-под белой
рубашки.
     А когда он подошел к ней, то в первую минуту ни он, ни она  не  могли
вымолвить ни слова, и Томко, стоявший поблизости, отчетливо слышал  биение
их сердец, а потом тихий смех - Здана убежала к девушкам.
     Кася, сидя в темном чулане,  горько  плакала,  прижавшись  головой  к
стене.
     Между тем Вшебор должен был выслушивать излияния вдовы.  Наконец,  он
решился спросить о Касе.
     Мать опустила глаза, - видно, ей было неприятен этот вопрос.
     - Да ведь она еще ребенок, -  сказал  она,  -  и  что-то  плохо  себя
чувствует. Даже не знаю, что с нею.
     И так вышло, что в этот день Вшебор не видел Каси и  был  очень  этим
встревожен и зол прежде всего на мать.
     Отсюда братья Доливы предполагали  ехать  на  свои  земли;  в  стране
наступило спокойствие, и все спешили  к  своим  домам,  хотя  они  и  были
разрушены; надо было заново отстраиваться, налаживать хозяйство,  собирать
разбежавшихся крестьян и заставить их приняться за работу. И тот, и другой
очень спешили вернуться, а уехать не могли.
     Вшебор ходил, повесив нос, да и Мшщуй не лучше  себя  чувствовал.  На
второй или на третий день по приезде, посоветовавшись с Томком, он пошел к
матери Зданы и с низким поклоном попросил у нее руки ее дочери.
     Ганна Белинова не отличалась многоречивостью, - услышав то, о чем она
уже догадывалась, она покачала головой и отвечала так:
     - Здана еще так молода! Рано еще ей думать о муже. Да мы и не отдадим
ее прежде, чем Томко женится.
     - Милостивая пани! Да может ли это быть?
     - Это воля моего мужа! - сказала Ганна. - Вот пожените  Томко,  тогда
увидим...
     Мшщуй понял, в чем дело, и вечером набросился на брата.
     - Ты все еще думаешь о Касе.
     -  Ну,  разумеется!  Ведь  мы  уже  обручены!  Вот  ксендз  даст  нам
благословение, и я заберу ее с собой в наш дом.
     - Дома-то еще нет, - возразил Мшщуй, - но не в этом дело.  Дом  можно
быстро поставить. Хуже всего то, что Кася слышать о тебе не хочет.
     - А мне какое дело! - отвечал Вшебор. - Пусть только отдадут ее  мне,
- мы уж как-нибудь поладим.
     - Послушай, Вшебор, если бы у тебя было хоть  сколько-нибудь  разума,
ты бы не женился на ней, - сказал Мшщуй. - Взял бы лучше Спыткову, а с ней
- половину ее имения и еще то, что она получит с Руси. Та с тебя  глаз  не
спускает...
     Вшебор страшно рассердился.
     - Вот еще выдумал сватать мне старую бабу! - вскричал он.  -  Я  тебя
насквозь вижу и понимаю, чего тебе нужно. Ты хотел бы взять Здану,  вот  и
стараешься подслужиться к ее родным, а я должен за тебя расплачиваться. Не
дождешься этого от меня!
     Вшебор, не отвечал, улегся на землю и закрыл глаза, давая понять, что
не желает продолжать разговор.
     Доливы все еще не уезжали; каждый день  Спыткова  вызывал  Вшебора  и
болтала с ним, пока ему не надоело ее слушать, но ее очень сердило, что он
вместо того, чтобы делаться все более нежным, становился все молчаливее  и
угрюмее.
     И однажды он прямо спросил ее, когда же будет свадьба.
     - Что же так спешить? Ведь еще совсем недавно  у  нее  умер  отец,  -
отвечала Спыткова. - Разве вы забыли? Еще вдов-сирот можно простить,  если
она не выждет до срока каких-нибудь шести недель,  а  уж  дочери  -  никак
нельзя не выдержать.
     Делать было нечего, - приходилось ждать.  Стараясь  развеселить  его,
вдова болтала, шутила, смеялась, сверкала глазами и  белыми  зубами,  и  в
конце концов ей удавалось вызвать у него улыбку.
     В это же самое время подготавливалась страшная измена;  Вшебору  рыли
яму, а он и не подозревал об этом.
     Хуже всего то, что и сама пани Спыткова, воспылав любовью  к  дочери,
которую она неожиданно открыла в себе, если  и  не  принадлежала  к  числу
заговорщиков, то знала о заговоре и смотрела на это сквозь пальцы.
     И кто знает, не втянули ли в этот заговор и самого отца Гедеона? А уж
Белины приложили все усилия, чтобы он удался. - Задумали похитить Касю!
     В трех милях от Ольшовского городища, вглубь страны,  у  Белинов  был
кусок земли, деревня  и  господский  дом.  Каким-то  чудом  он  уцелел  от
погрома; из него только взяли все, что можно было увезти.
     Старая  усадьба  была  теперь  всеми  оставлена,  потому  что   после
поражения Маслава чернь, боясь мести, смирно сидела по своим углам, и  все
возвращалось  к  прежним  порядкам.  Томко  в   сопровождении   нескольких
вооруженных воинов выехал в Борки, которые отец отдал ему во  владение,  и
сам осмотрел их.
     Там было тихо и спокойно,  как  в  могиле.  Усадьба  была  совершенно
заброшена; в жилой дом свободно залетали птицы, забегали куницы и  лисицы,
но стены были целы. Люди, которые еще недавно дерзко  грабили,  разрушали,
убивали, - теперь присмирели и делали вид, что они ни о чем не  слышали  и
не видели.
     За то время, что Томко провел в  Борках,  он  наслушался  там  всяких
чудес. Приходили к нему деревенские люди, кланялись и  потихоньку  шептали
один на других.
     - Вот Мутка - то, правда, ходил с этой чернью, у  него  полны  чуланы
награбленного добра, да и Турга не лучше его. А я все время дома сидел, да
грыз сырую репу.
     А потом приходил еще кто-нибудь и доносил на первого:
     - Кисель всему виною, а теперь притаился и представляется, что ничего
не знает.
     Томко не судил и не обвинял никого, все осмотрел, отдал  распоряжения
и поехал назад в городище, не признаваясь никому, кроме отца, куда ездил.
     Доливы все еще не уехали; каждый день собирались  в  путь  и  все  не
могли выбраться.
     Мшщуй ждал, чтобы ему пообещали отдать Здану, Вшебор - Касю.
     Братья относились друг к другу с полным равнодушием; вечером, сходясь
вместе в  горнице,  почти  не  обменивались  ни  взглядом,  ни  словом,  -
позевывали и ложились спать.
     Однажды, когда они только что проснулись,  но  еще  не  вставали,  во
дворе послышался страшный крик и жалобные  причитания,  как  будто  кто-то
умер или был близок к смерти.
     Вшебор вскочил и  стал  прислушиваться.  Он  сейчас  же  узнал  голос
Спытковой, - никто не умел так  звонко  голосить,  как  она.  Он  поспешно
оделся и выбежал во двор.
     Посреди красного двора стояла Спыткова,  одетая,  как  всегда,  очень
нарядно, и, в отчаянии ломая руки, в которых был белый платок,  как  будто
нарочно приготовленный для вытирания слез, - плакала.
     - Спасите меня бедную! Помогите мне  -  сироте!  Похитили  дочку  мою
единственное мое сокровище! Кася моя дорогая! Где ты теперь? Ох, доля  моя
несчастная!
     Тут же стояли старый слуга Белина и Ганна, Здана и все женщины,  было
много слуг и служащих; все смотрели на вдову, слушали  ее  причитания,  но
никто не двигался с места.
     Не было только Томка.
     Вдруг, как буря, налетел Вшебор.
     - Что с вами, милостивая пани, что случилось?
     - Ах, что случилось! Несчастная я сирота, Касю мою, единственную  мою
радость, которую я берегла, как зеницу ока, Касю мою похитили!
     - Как? Где? Когда? Кто такой? И на ваших глазах? Среди белого дня?  -
вскричал Долива.
     - Ничего я не знаю, ни кто, ни когда! Не знаю ничего? Пропала  словно
в воду упала! Нет моего утешения...
     Спыткова снова заплакала и прикрыла глаза платком. Вшебор,  повинуясь
первому побуждению, побежал в  конюшню  за  конем,  глаза  его  засверкали
жестоким гневом.
     - Убью! - кричал он. - Знаю я, кто это мог сделать,  знаю.  Не  будет
ему пощады! Догоню, убью, живым не уйдет он от меня, хоть бы  скрылся  под
землю, добуду его из-под земли! Не уйдет он от меня!
     Но, сообразив, что он один не может броситься в погоню, побежал назад
в горницу за Мшщуем.
     Мшщуй, хотя двери остались открытыми,  и  он  слышал  все,  вовсе  не
спешил вставать; он лениво взялся за рукав своего кафтана и высунул  босые
ноги из-под шкуры.
     - Вставай, скорее! На коня, за мной! Похитили мою невесту. Мы  должны
догнать! Я убью насильника!
     - А ты знаешь, кто ее похитил? - небрежно спросил Мшщуй.
     - И ты еще спрашиваешь! Ты! Разве ты сам не знаешь? Кто  же  мог  это
сделать, если не Томко Белина? - крикнул Вшебор.
     - Может быть и он,  -  спокойно  отвечал  брат.  -  Значит,  если  ее
похитили, и она пошла за похитителем,  не  позвав  никого  на  помощь,  по
доброй воле, - что же ты-то с ума сошел, чтобы скакать за ней? Что тебе  в
ней? Да люди будут в глаза тебе смеяться, что ты взял  ее  после  другого,
оставил себе чужие огрызки!
     - Убью насильника!  Убью!  -  зарычал  Вшебор.  -  Кровью  смою  свой
позор!..
     - Убьешь его за то, что он спас тебе жизнь? - возразил  Мшщуй.  -  Да
неужели же твоя жизнь не дороже какой-то там девчонки?
     Мшщуй посмеивался равнодушно; ему-то хорошо было смеяться  над  чужой
бедой! В это время в открытую дверь вбежала Спыткова.
     - Вы хотите гнаться за ними? Ах, я несчастная! Еще и  вас  убьют!  Не
пущу я вас! Безумный человек, вы готовы бить и убивать всех ради  девушки!
Да он вас убьет! А у меня нет никого не свете, кроме вас! Не пущу  я  вас!
Делайте со мной, что хотите!
     Эти слова Спытковой и спокойствие брата охладили Вшебора.
     Он бросился на лавку с  опущенной  головой,  скрипя  зубами,  бормоча
сквозь зубы проклятья, ерошил  и  рвал  на  себе  волосы;  кулаки  у  него
сжимались, глаза выскакивали из орбит, пот горячими  каплями  выступал  на
лбу, ногами он бил о землю.
     - Гнаться за ними не буду, но из  этого  дома  мы  должны  сейчас  же
уехать! Меня здесь встретило не гостеприимство, а измена. Я  знать  их  не
хочу! Вставай, Мшщуй, уедем отсюда! Я не буду спать под  одной  кровлей  с
ними, не хочу есть их хлеб.
     - Ну, и поезжай, - сказал Мшщуй, - только меня оставь в покое,  я  не
могу с тобой ехать, потому что у меня захромал  конь,  да  я  и  не  желаю
уезжать. К чему мне спешить?
     Спыткова слушала этот разговор, не отходя от несчастного Вшебора; она
даже подсела на лавку и ласковым голосом заговорила с ним:
     - Я отрекусь от неблагодарной дочери! - говорила она. - Не пущу ее  к
себе на глаза! Но что же делать? Что сделано, того  уж  нельзя  поправить!
Кто знает, где они теперь, и, наверное, ксендз  благословил  их...  Да  вы
успокойтесь, давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ведь  вы  же  не
можете оставить меня здесь одну, - осталась я совсем  сиротой,  и  кто  же
позаботится обо мне в моем вдовстве, если не вы?
     Услышав,  какой  оборот  принимал  разговор  вдовы  с  братом,  Мшщуй
поспешно набросил на себя плащ и пошел осмотреть своего захромавшего коня,
предоставив их друг другу.
     Так они просидели на лавке часа два - никто им не мешал. Порешили  на
том, что Вшебор непременно уедет из городища, но только...  за  ворота.  А
там подождет Спыткову и вместе с ней поедет в Понец.
     Она так мило упрашивала  его,  так  умела  и  всплакнуть,  и  глазами
блеснуть, что Вшебор, наконец, сдался.
     По-видимому, дорога в Понец была вполне безопасна. Собек уж два  раза
ходил туда на разведку и уверял, что никогда еще не было там так спокойно,
как теперь. Много людей разбежалось, и убытки были огромные,  но  не  так,
как в Борках, да и  повсюду  в  стране,  все  уже  возвращалось  к  старым
порядкам.
     Вдова  непременно  хотела  вступить  во  владение  имением   мужа   и
распоряжаться там, как хозяйка, а в помощь  и  в  защиту  себе  она  везла
Вшебора, чтобы братья Спытка не исключили ее из общего наследия.
     Она внушила ему, что он должен взять на себя заботу о ней, потому что
покойник именно ему хотел вверить опеку над своей семьей и даже завещал ей
это.
     Каким образом ей  удалось  уговорить  потрясенного  всем  происшедшим
Вшебора, чтобы он  сопутствовал  ей,  это  осталось  ее  тайной,  -  но  в
результате Долива согласился.
     Он тотчас же, ни с кем не прощаясь, выехал из городища, велел разбить
себе палатку на лугу и до следующего утра поджидал в ней Спыткову.
     Весь этот день  Спыткова  провела  в  приготовлениях  к  дороге  и  в
прощальных  разговорах  с  Белинами  и  остальными  своими  товарищами  по
заключению в замке. Она болтала, не переставая, шептала что-то на  ухо  то
одной, то другой, всех обнимала, плакала и смеялась,  вздыхала,  молилась,
торопилась укладываться, о Касе же не было и речи.
     Рано утром в сопровождении небольшого отряда, данного ей для  охраны,
Спыткова двинулась в путь к Понцу вместе со своим  опекуном,  который  всю
дорогу молчал, как отравленный, и был зол и бледен.
     Через несколько дней после этого Мшщуй, оставшийся в  городище  из-за
своего коня, торжественно обручился с Зданой, и на этот день Кася с  мужем
приехали из Боркова. Так  как  свадьбу  нельзя  было  справлять  так,  как
полагалось по обычаю, то решено было отпраздновать оба эти события  вместе
тогда, когда Мшщуй приедет за Зданой.  Прежде  всего  надо  было  устроить
гнездышко, чтобы ввести  в  него  золотую  пташку.  Так  окончилась  двумя
свадьбами осада Ольшовского  городища,  надолго  сохранившаяся  в  местных
преданиях.
     Прошло еще несколько месяцев... Король Казимир совершал  победоносное
шествие по стране, в которой  он  восстанавливал  порядок  и  спокойствие,
укреплял христианскую веру, радостно приветствуемый всем населением.
     Шутливое сватовство Спытковой в присутствии русских  послов  начинало
приходить к осуществлению после победы, одержанной с помощью Руси.
     Из Киева было получено  обещание  выдать  за  молодого  короля  дочку
Владимира Доброгневу,  которая  должна  была  пополнить  истощенную  казну
богатым приданым.
     Чехи по приказанию папы и под угрозами  Генриха  понемногу  оставляли
все завоеванные ими земли. Возвращалось духовенство, и  заново  освещались
костелы.
     Бог снова взглянул милостивым оком  на  выдержавшую  столько  тяжелых
испытаний сразу.
     Приближалась осень, и окрестные леса зазолотились  желтыми  листьями,
когда Белины стали рассылать приглашения родным и соседям на торжественное
празднование свадьбы сына и дочери.
     Мшщуй, который жил отдельно от брата и имел собственное хозяйство,  а
с братом после того дня, когда он счел  его  чуть  не  изменником  за  его
расположение к Белинам, виделся редко, почувствовал своим долгом, едучи на
свадьбу, явиться к старшему брату, как к главе семьи, и попросить  у  него
благословения.
     Отправляясь к нему, он заранее был уверен,  что  встретит  неласковый
прием. Но он готов был на все, лишь бы совесть его была спокойна сознанием
выполненного долга перед старшим братом.
     У Вшебора, который всегда горячо брался за  всякое  дело,  уж  многое
было налажено за это короткое время. Жилой дом был уже совсем отстроен,  а
в хозяйственных пристройках было  много  коней  и  псов,  слуг  и  всякого
вооружения.
     Он как раз возвращался с охоты, когда брат подъезжал к дому.
     - Пришел к вам с поклоном, рушником и караваем, - сказал Мшщуй. -  Не
смею просить вас на свадьбу в городище, потому что знаю, что вы гневаетесь
на Белинов, на  меня  и  на  Касю,  но  не  откажите,  как  старший  брат,
благословить меня.
     Говоря это, Мшщуй встал на колени перед  старшим  братом,  как  перед
отцом, и склонил голову.
     Вшебор обнял его за плечи и молча поцеловал.
     - Пусть Бог благословит! - коротко сказал он. - Пойдем со мной в дом.
Ты меня совсем забыл, а я, ты знаешь, не люблю кланяться тем, которые меня
забывают.
     - И я тоже, - отвечал Мшщуй. - Мы, брат, одной с тобой крови.
     Оба рассмеялись веселые... Вошли в горницу.  Вшебор  приказал  подать
меду,  хоть  молодого,  потому  что  старый  выпила  чернь,  но  крепкого.
Чокнулись братья.
     Но разговор долго не клеился.
     - Ну, а что бы ты сказал, - буркнул  Вшебор,  -  если  бы  и  я  тоже
женился?
     - Милый мой брат, я пожелал бы тебе счастья, как самому себе.
     - Ну, так и пожелай, - рассмеялся старший брат. - А знаешь ли, на ком
я женюсь? Да на Спытковой! От своей  судьбы  не  уйдешь.  Околдовала  меня
ведьма! Красота и молодость скоро  проходят!  Вдова,  правда,  не  так  уж
молода, но еще хорошо держится и сумела взять меня  за  сердце.  Если  кто
почувствует, что его любят, то уж и сам полюбит из благодарности!  А  баба
страшно в меня влюбилась!
     Подумав, Вшебор прибавил:
     - А что бы ты сказал, если бы все три свадьбы отпраздновать сразу?
     - Чего же лучше! - воскликнул  Мшщуй.  -  И  началась  бы  в  мире  и
спокойствии новая жизнь!
     Братья поцеловались.
     - Завтра же поедем к моей бабе! - сказал Вшебор. - Если я  ей  скажу,
что мне так хочется, она сделает все, как я пожелаю. Она пошла бы за  мной
в огонь и в воду. Ну, значит, завтра на рассвете  едем  в  Понец,  заберем
бабу, а возы я тотчас же следом за нами вышлю в городище!
     Как решил Вшебор, так и сделали; двинулись в путь  к  той  несчастной
долине, в которой все пережили такие страшные дни.
     Три   свадьбы    были    отпразднованы    в    воскресенье.    Погода
благоприятствовала торжеству, съехалось много  рыцарства,  и  дом  старого
Белины выглядел теперь совсем иначе, чем раньше.
     В большой горнице внизу, в которой в  тревожные  дни  собирались  все
главные участники обороны, теперь были поставлены столы  для  гостей.  Шум
веселья и громкие возгласы разносились по обоим дворам замка.
     Был уже поздний вечер, и празднество становилось все более  шумным  и
оживленным, когда вдруг все - и гости, сидевшие за столом,  и  молодежь  в
соседней комнате - вздрогнули от неожиданности и испуга.
     У ворот замка раздался громкий и какой-то  необыкновенный,  никем  не
слыханный звук трех труб... Рога и трубы соседей были всем  уже  известны,
их можно было  легко  распознать,  но  тут  было  что-то  совсем  новое  и
страшное.
     В горнице все повскакали с мест, поспешно хватаясь за мечи;  невольно
вспомнилось недавнее страшное время. Все бросились к воротам.  Белина  уже
стоял на возвышении над ними, но, едва взобравшись, он проворно  спустился
вниз, приказывая раскрыть ворота настежь.
     - Король, король! - раздавались крики в замке.
     Это был, действительно, сам король. Он стоял  лагерем  неподалеку  от
городища. Ему сказали, что в замке справляют целых три  свадьбы  сразу,  и
государь пожелал повеселиться в кругу своих верных слуг и дружины.
     Вся горница сразу  наполнилась  народом,  потому  что  всем  хотелось
поглядеть поближе на своего  дорогого  короля.  Заняв  приготовленное  ему
место, король снял свою соболью шапку и осмотрелся вокруг.
     - Хозяин! - сказал он. - Не думайте, что я приехал у вам  только  как
гость, нет, я явился сюда, как судья. Здесь есть виновные, которые  должны
предстать перед мною на суд.
     Король сделал знак старому Трепке,  и  тот  начал  свою  речь  такими
словами:
     - Да, милостивый государь не может простить того, что его воля и  его
приказ не были выполнены. Подойдите ближе, подлежащие  королевскому  суду,
вы, Марта, вдова Спытка, вы, дочь Спытка Катарина и ты, Томко  Белина!  По
воле государя, дочь Спытка должна была достаться Вшебору Доливе,  вы  дали
ему слово и не сдержали его!
     Хоть  Трепка  говорил  все  это  далеко   не   грозным   тоном,   все
переглянулись между собой и не знали, что сказать и как  поступить.  Тогда
Томко, взяв за руку жену, сиявшую в тот день великим счастьем и  радостью,
подошел к королю и опустился перед ним на колени.
     - Если и есть тут виновные, то только я один. Пусть  же  и  наказание
падет на меня одного!
     Подошел и Вшебор и поклонился королю.
     - У ног  королевских  прошу  за  него;  он  спас  мне  жизнь!  А  вот
доказательство того, что я не пострадал из-за  него:  сегодня  я  повел  к
алтарю ту, с которой стою перед тобой...
     Король улыбался.
     - Хорошо было бы, если бы все были грешны только таким непослушанием!
- сказал он, весело смеясь.  -  Но  все  же  без  наказания  нельзя  этого
оставить! - прибавил он, делая знак одному из своих приближенных.
     Тот выступил вперед и подал королю золотые цепи.
     - Чтобы вы всегда помнили о своей вине, - сказал он, носите  вот  эти
цепи и как только взглянете на них, думайте обо мне.
     Все стали на колени перед Казимиром, а он возложил  цепи  по  очереди
женщинам и мужчинам. Радостные клики зазвучали в  замке,  а  король,  взяв
кубок из рук хозяина, выпил за здоровье новобрачных.
     И день этот сохранился в преданиях, и память о  нем  передавалась  из
поколения в поколение, как и воспоминание о страшных днях тревоги и ужаса,
за которые он был щедрой расплатой.


 

<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: историческая литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]