ПОНЯТИЕ ЗЛА 

   В этом смысле показательны рассуждения старца Зосимы об аде и  разго-
вор Ивана Карамазова с чертом. Последний как бы олицетворяет себя с дви-
жущимся началом мира: "Каким-то там довременным назначением, которого  я
никогда и разобрать не мог, я определен "отрицать"". Противоположная Аб-
солюту динамическая составляющая бытия сама по себе безлична,  он  же  -
личность, которая ни при каких  условиях  не  может  быть  "отрицающей".
Отождествление здесь этих двух - результат не "довременного назначения",
а свободного выбора: "Я был при том, когда умершее на кресте слово  вос-
ходило на небо..., я слышал радостные взвизги херувимов, поющих и вопию-
щих: "Осанна", и...я хотел примкнуть к хору и крикнуть со всеми:  "Осан-
на". ...Но здравый смысл...удержал меня...и я пропустил мгновение".
   Косвенным образом черт и сам определяет зло как злоупотребление волей
- в рассказе об исповеди развратной женщины. Она говорит: "Это доставля-
ет ему так много удовольствия, а мне так мало труда!", он  комментирует:
"это крик самой природы, это, если хочешь, лучше самой невинности!" Сле-
довательно, "крик природы" не зло. Не относящееся же к изначально данно-
му, соответственно, относится к свободно принятому решению. Между  таким
пониманием с одной стороны, и утверждением себя козлом отпущения,  кото-
рого "заставили писать в отделении критики" - с другой, он сам чувствует
противоречие: "Я ведь знаю тут есть секрет, но секрет мне не хотят  отк-
рыть, потому что я, пожалуй,  тогда,  догадавшись  в  чем  дело,  рявкну
"осанну" и тотчас исчезнет необходимый минус". Секрет в том, что  "необ-
ходимый минус" существует лишь в качестве оболочек  для  личности,  сама
она по своей природе его носителем стать не может.
   Помимо загрязненных бессознательных целеустановок,  вызывающих  отож-
дествление, в человеческой форме существования сильны также духовные им-
пульсы. Они побуждают сосредоточивать всю свою энергию вовнутрь, что ве-
дет к отторжению страсти и вследствие этого - к  отделению  личности  от
потока состояний. Пренебрежение же внемирным голосом в себе и  организа-
ция образа мысли согласно внешним ориентирам есть зло.
   Но в чем "здравый смысл", помешавший черту крикнуть "осанна"? "Я мыс-
лю, следовательно я существую, это я знаю наверно, остальное же все, что
кругом меня...- все это для меня не доказано, существует ли оно само  по
себе, или есть только одна моя эманация, последовательное развитие моего
я, существующего довременно и единолично". Есть ли  Бог,  он  не  знает.
Только отдание предпочтения пути духа способно сделать когда-нибудь  бы-
тие Божие самодостоверным. Последнее окончательно  доказано  может  быть
лишь внутренне интуитивно, а не внешне логически. "Не знаешь, а бога ви-
дишь?" - говорит ему Иван Карамазов.
   Посмертное состояние безбожия, к которому приводит прижизненное  сле-
дование злу, где Бог виден, но не очевиден, есть ад. Интересно представ-
ление о нем старца Зосимы: "Раз в бесконечном бытии, неизмеримом ни вре-
менем, ни пространством... некоему духовному существу, появлением его на
земле дано было мгновение любви деятельной, живой, а для того дана  была
земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло  сиё  существо
дар бесценный... таковой, уже отшедший с земли... зрит  ясно  и  говорит
себе уже сам: "Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже под-
вига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо  кончена  жизнь  зем-
ная... хотя бы и жизнь свою рад был отдать за других, но уже нельзя, ибо
прошла та жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть и  теперь
бездна между...тою жизнью и сим бытием"".
   Что же понимает здесь под "любовью" Зосима? Неужели то, что мы в сво-
ей повседневной жизни так именуем? Вот краткий диалог развратного Федора
Павловича Карамазова с аскетом отцом Иосифом:
   "- ...эта "скверного поведения женщина", может быть, святее вас всех,
господа спасающиеся иеромонахи! Она, может быть, в юности пала,  заеден-
ная средой, но она "возлюбила много",  а  возлюбившую  много  и  Христос
простил...
   - Христос не за такую любовь простил... - вырвалось  в  нетерпении  у
кроткого отца Иосифа."
   Итак, мы в праве констатировать поразительный языковой парадокс. Слу-
чаи, когда одним словом обозначаются разные предметы, достаточно  часты,
однако, обычно в смысловом отношении эти предметы между собой жестко  не
связаны. Например: ключ, открывающий дверь, и ключ, бьющий из земли.  Но
слово "любовь" применяется в русском языке для обозначения  двух  вещей,
прямо друг другу противоположных. Любовь религиозного опыта есть  высшее
достижение  духовной   практики,   полное   самоотвержение,   абсолютное
бесстрастие. Мы же  в  миру  зачастую,  говоря  "любовь",  подразумеваем
плотскую чувственность, именуемую религиозно правильно блудом.  Подобное
положение не было бы столь отрицательным, если бы в сознании  людей  эта
разница запечатлелась. Тогда, употребляя одно и то же слово, они бы каж-
дый раз четко себе представляли, что  имеют  ввиду.  Однако,  разделения
любви истинной и чувственной в обыденном сознании нет, поэтому,  узнавая
из авторитетных духовных источников о необходимости  любить,  многие  во
внутреннем делании неискушенные, исключительно благодаря словесному  не-
доразумению, путаются и рискуют впасть в тяжкое заблуждение.
   Но вернемся к рассуждениям про зло и ад. Практика "деятельной  любви"
доступна лишь личности, обладающей земным обликом по  причине  необходи-
мости для нее препятствия, объекта преодоления. После смерти, у  оказав-
шегося лицом к лицу с несоответствием заложенного в сознание при жизни и
истиной о мире и о себе, нет больше точек опоры, отталкиваясь от которых
можно было бы что-нибудь утвердить или опровергнуть.
   Неверие в видимого Бога, неспособность к восприятию того, в  ценности
чего убедился - ад. Если, имея прежде такую возможность, свою жажду  це-
лостности, равновесия и единства человек реализовывал посредством  внеш-
них восполнения и стабилизации - чувственной любви, когда приходит время
узнать о любви истинной, гипертрофированная собственная  страстная  обо-
лочка, показав ему ее, не дает приобщиться. Убрать завесу можно лишь че-
рез обладание грубым телом,  так  как  жертва  потребностями  последнего
единственная и способна наделить чистотой сознание. Поэтому  черт  гово-
рит: "я отдал бы всю эту надзвездную жизнь... за то только, чтобы вопло-
титься в душу семипудовой купчихи и богу свечки ставить".

   ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР 

   1.
   Не хлебом единым жив только человек. В отличие от животного, сознание
его способно поставить и решить вопросы смысла и цели: "тайна бытия  че-
ловеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить".  Одна-
ко, внемирная природа личности здесь - лишь намек, что вкупе с достаточ-
ной агрессивностью страстей делает свободу выбора трудной, и итог - неп-
редопределенным. Стыдом "высшее человеческое достоинство не  охраняется,
а свидетельствует о себе... это только напоминание, и от личной разумной
воли зависит, воспользоваться им или нет".
   Инквизитор мудр. Он знает силу  совести  в  противостоянии  страстной
природе : "дашь хлеб и человек преклонится, ибо  ничего  нет  бесспорнее
хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо те-
бя - о, тогда он  даже  бросит  хлеб  твой  и  пойдет  за  тем,  который
обольстит его совесть... . Нет ничего обольстительнее для человека,  как
свобода его совести, но нет ничего и мучительнее". На низших стадиях ду-
ховного развития человек как бы сам себе в этом смысле не доверяет,  бо-
ится, что, хоть и стыдно, а не избежит беззакония, поэтому ищет сильного
и стремится перепоручить ему свою свободу: "нет у человека заботы  мучи-
тельнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот  дар  свободы,  с
которым это несчастное существо рождается".
   Авторитетностью в данном случае может обладать только система,  обес-
печивающая условия для самоограничения, так как это суть голоса совести,
а доверить другому человек хочет лишь внешнюю власть, но не право приня-
тия решений: "овладеет свободой людей лишь  тот,  кто  успокоит  их  со-
весть". Однако, загрязненное сознание часто смешивает смысл с  явлением,
привязывает силу духа к грубому или тонкому мирскому  могуществу:  "чуть
лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет  и  бога,  ибо  человек
ищет не столько бога, сколько чудес". С повышением духовного уровня  это
проходит, а жизнедеятельность меньше начинает нуждаться в силовом посто-
роннем воздействии. То, что раньше делалось из-под палки,  теперь  стало
естественным, и получается, что, хотя закон не нарушается, он уже  и  не
существует.
   Инквизиторская любовь к слабым мнима. Она полна разочарования  в  бо-
жественности любой личности, а соответственно, в замысле Божием  относи-
тельно мира. Спасения для них нет. Но раз они так  этого  хотят,  скажу,
что буду следовать дорогой Христа, и взяв, как это подобает сильному, на
себя их ответственность, поведу "сознательно  к  смерти  и  разрушению",
"чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми". Дам
покой и сытость, пусть в единственной жизни, и "в обмане этом будет зак-
лючаться... сострадание".
   2.
   Гнев бывает обычно многократно мощнее и обоснованней, когда появляет-
ся как побочный эффект от сострадания. Не будучи в силах  нарушить  пра-
вильное неотождествляющее мировоззрение, подавляемая  страстность  здесь
как бы ищет себе лазейку, чтобы не потерять власть. Результатом  находки
может являться или утверждение невозможности освобождения для всех,  или
в принципе отказ от него в пользу гнева. Под напором болезненной  привя-
занности к последнему иссякает вера, унося с собой  ощущение  реальности
гармонии и присутствия Бога. И тогда для "слабосильных бунтовщиков", ко-
торым сострадаешь, для "недоделанных пробных существ, созданных  в  нас-
мешку", возможность иного счастья, кроме забытья в грехе, видится перес-
тает. Сочетание презрения с состраданием рождает желание обмануть их  и,
усыпив законом и авторитетом совесть, разрешить грех.
   Но ради греха люди иногда бунтуют против закона  и  авторитета,  обо-
жествляя самих себя. Это приводит к поступкам, резко ухудшающим  условия
судьбы и обостряющим реакцию совести. Тогда блудные дети возвращаются  к
закону, но блуждания на этом не заканчиваются. Потерявший веру религиоз-
ный авторитет вознамеривается их вести не от добра человеческого к добру
ангельскому, а от зла человеческого к злу животному.  Без  такого  руко-
водства - в погоне за наибольшим наслаждением - происходит скатывание  к
злу бесовскому, потому что животность предусматривает  путь  наименьшего
страдания. Как раз здесь вывернутое наизнанку, загноившееся  сострадание
выступает во всей своей полноте.
   "Можно представить себе тот ужас, когда человечество, наконец  устро-
ившееся во имя высшей истины, вдруг узнает, что в основу  устроения  его
положен обман, и что сделано это потому, что нет вообще никакой  истины,
кроме той, что спасаться все-таки нужно и спасаться нечем." Нужно  пото-
му, что ничто в этом мире не способно устранить дисгармонию. Нечем же  в
силу привычки к  отождествлению,  отсутствия  веры.  Человек  вырывается
из-под власти дьявольского пастора, но как тяжкое похмелье,  болезненной
раздвоенностью тяготит его "синтез самой пламенной жажды религиозного  с
совершенной неспособностью к нему".
   Выдающаяся личность рождает и выдающиеся заблуждения. Гению достаточ-
но минимальной оплошности, чтобы стать злодеем. Светоч мира всегда  идет
путем узким и скользким. На шаг отступив, на миг поскользнувшись, он на-
полняет мир такой злобой и похотью, что волосатые морды братьев  меньших
краснеют от стыда. "Один человек, который жил между нами, но конечно  не
был похож ни на кого их нас, непостижимым  и  таинственным  образом  по-
чувствовал действительное отсутствие Бога и присутствие Другого, и перед
тем, как умереть, передал нам ужас своей души, своего одинокого  сердца,
бессильно бьющегося любовью к тому, кого - нет, бессильно убегающего  от
того, кто есть. Всю жизнь он проповедовал Бога,...но...человек, у  кото-
рого действительно нет Бога в душе, тем и страшен, что "приходит с  име-
нем Бога на устах"".
   Жалость к обиженному и гнев на обидчика присущи каждому.  Но  простой
человек лишь поможет пострадавшему и накажет виновного. Великий же обоб-
щит, доведет до предела, и если хоть капля страстности,  эмоциональности
спрячется в глыбе сострадания, сделает вывод, что "самая природа челове-
ка...извращена. И нет средства иначе как через преступление ответить  на
ее требования, нет возможности другим способом устроить, сберечь и пожа-
леть племя извращенных существ, как приняв это самое извращение в  осно-
ву; - собрать их рассыпавшееся стадо извращенной  мыслью,  ложь  которой
ответила бы лжи их природы."

   ИВАН КАРАМАЗОВ 

   Отличительная черта этого персонажа - противоречие между  конкретными
мыслями и очищенными мировоззренческими установками, которым  загрязнен-
ные бессознательные формирующие факторы не  дают  укорениться  в  потоке
сознания. Иван признает Бога: "принимаю бога не только с охотой, но, ма-
ло того, принимаю и премудрость его и цель его, нам совершенно уж  неиз-
вестные, верую в порядок и смысл  жизни,  верую  в  вечную  гармонию,...
убежден,... что весь обидный комизм человеческих противоречий  исчезнет,
как жалкий мираж,... что наконец, в мировом финале, в момент вечной гар-
монии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит на утоле-
ние всех негодований, на искупление всех злодейств людей". Однако, приз-
навая, отказываясь понимать: "где ж мне про бога понять... у меня  ум...
земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего".
   Принятие Бога без понимания непрочно. Через неприятие "мира, им  соз-
данного" оно быстро иссякает. Рождается  неспособность  любить  людей  в
частности, тогда как "принятие бога" обязывает любить целиком все  чело-
вечество: "я никогда не мог понять, как можно  любить  своих  ближних...
чтобы любить человека надо, чтоб тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо
свое - пропала любовь". "Непонимание бога" - невозможность в  конкретные
моменты времени присваивать личности  бесстрастные  сознательные  формы,
содержание которых хотя посредством отвлеченных рассуждений и было сфор-
мулировано, но реализация осталась проблематичной.
   Брат Дмитрий Карамазов испытывает то же самое: "что уму представляет-
ся позором, то сердцу сплошь красотой", "иной высший даже сердцем  чело-
век... уже с идеалом содомским в душе не  отрицает  и  идеала  мадонны",
"широк человек, слишком даже широк, я бы сузил". Широкость  -  соседство
неприглядных поступков и возвышенных идеалов  -  сочетание  "величайшего
благородства с величайшей подлостью" присуща в той или иной степени мно-
гим существенным персонажам Федора Михайловича.
   Но если Дмитрий, когда поддается страстям, не перестает называть себя
подлецом и злобным "насекомым", Иван имеет необходимость быть последова-
тельным, то есть установить соответствие между своей естественной эмоци-
ональностью, не позволяющей любить ближнего,  и  несомненными  при  этом
идеями Бога и гармонии. Тогда появляется бунт - страсти пересиливают: "Я
не хочу теперь ничего понимать. Я хочу оставаться при  факте...  Если  я
захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту".
   "Стояние на факте" - болезненная привязанность к гневу и нежелание  с
ним бороться, а вовсе не сострадание. Однако, противопоставление понима-
ния факту говорит, что и от Бога и гармонии Иван не отказывается.  Чтобы
соединить эти два несоединимые свойства личности, ему приходится отверг-
нуть не высшие идеалы, а свое в них участие, восстать на них:  "Не  хочу
гармонии, из-за любви к человечеству не хочу... Лучше уж я останусь  при
не отмщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем,  хотя  бы  я
был и не прав. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману наше-
му вовсе столько платить за вход. А потому  свой  билет  на  вход  спешу
возвратить обратно...Не бога я не принимаю,... я только билет ему почти-
тельнейше возвращаю".
   "Не по карману билет" - это бессилие  перед  страстями.  Выбор  в  их
пользу - отождествление личности с потоком состояний, и здесь уже всякая
вера бессильна. Трагизм положения Ивана - во внутренней противоречивости
его натуры. Не желая искоренять страсть, он одновременно чувствует и всю
ее низость. Презирая отца и брата за их сладострастие, сам изъявляет же-
лание "припасть к кубку" и возмущается, что "эту жажду жизни иные  чахо-
точные сопляки-моралисты называют часто подлою". Сетует на страдание не-
винных детей, но про образец истинного деятельного  сострадания,  прояв-
ленного святым Иоанном Милостивым, который "когда к нему пришел голодный
и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель,
обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной
болезни рот его", говорит, что оно совершалось "с  надрывом  лжи,  из-за
заказанной догмы любви, из-за натащенной на  себя  эпитимии",  признавая
его таким образом невозможным и ненужным не только для себя, но и ни для
кого вообще.
   Иван жаждет возмездия обидчикам невинных детей. Таков главный элемент
его психологического состояния. Последнее загрязнено, поэтому и  появля-
ется ссылка на "эвклидовость" ума, делающую Бога и гармонию, если еще не
враждебными, то уже, по крайней мере, чуждыми.
   Доказуемо ли бытие Божие? "Доказать тут нельзя ничего,  убедиться  же
возможно". Однако, лишь при помощи практики "деятельной любви", которая,
как мы видим, обсуждаемым персонажем отвергнута. Старец Зосима  говорит:
"По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в  бы-
тии бога и в бессмертии вашей души. Если же дойдет до полного самоотвер-
жения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомне-
ние даже и не возможет зайти в вашу душу".
   Возможность веры или неверия, сама способность ставить такие  вопросы
- исключительная привилегия человека, накладывающая  и  ответственность.
"Если истинная религия предполагает нравственную природу человека, то  и
ложная религия со своей стороны предполагает ее именно тем, что  требует
ее извращения". Здесь нравственная природа и свобода выбора - единое це-
лое. Сам Иван утверждает, что никакому животному недоступны  злодейства,
чинимые человеком, но создавая свою отрицательную веру, он по сути дела-
ет то же самое - злоупотребляет свободой волей.

   ПОНЯТИЕ СВОБОДЫ.

   Вне всякого сомнения, что Достоевский не придавал решающего  значения
свободе человека от человека, а ценил, прежде всего, свободу  последнего
от самого себя: "что мы видим в  этой  свободе  ихней:...  мир  говорит:
"Имеешь потребности, а потому насыщай их... . Не бойся насыщать  их,  но
даже приумножай". В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права
на приумножение потребностей? У  богатых  уединение  и  духовное  самоу-
бийство, а у бедных - зависть и убийство, ибо права-то дали,  а  средств
насытить потребности еще не указали".
   Действительно, мы знаем, что, удовлетворяя потребности, лишь их  уси-
ливаем. Если это делается с сознанием того, что они - благо, а не  неиз-
бежное зло, всегда все возрастающая  неутоленность  вызывает  ненависть,
зависть и пр.. Способа полностью насытится нет. Желания  растут  многок-
ратно быстрее, чем возможности.
   Но, может быть, технический прогресс поможет - даст  людям  все,  что
они хотят, и таким образом сделав их братьями,  заставит  отказаться  от
вражды и убийства? "Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, сла-
гается в братское общение тем, что  сокращает  расстояния,  передает  по
воздуху мысли. Увы не верьте такому единению людей. Понимая свободу  как
приумножение и скорое утоление потребностей,... живут лишь  для  зависти
друг к другу, для плотоугодия и чванства".
   Дело в том, что всякий краткий период сытости, во-первых, нефиксируем
(потребность увеличивается тотчас, как удовлетворена), а во-вторых,  ка-
чественно не соответствует необходимому для братства состоянию  сознания
(поцелуи пьяных бесноваты и легко сменяются дракой). Человек с  растрав-
ленными потребностями - раб страстей. Служить же двум разным господам не
дано, особенно, когда они столь ревнивы и друг к другу враждебны. "А по-
тому в мире все более и более угасает мысль о...  целостности  людей...,
ибо как отстать от привычек своих".
   Какова же в этом случае свобода неподдельная, не иллюзорная, и как ее
отыскать? "Другое дело путь иноческий. Над послушанием, постом и  молит-
вой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь  к  настоящей,
истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, са-
молюбивую и гордую волю свою смиряю и бичую послушанием и достигаю  тем,
с помощью божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного".
   Однако, далеко не все из-за силы страстей способны четко  определить,
где истинный путь, и твердо по нему двинуться. Поэтому общественное уст-
ройство должно содержать некую авторитетную систему ценностей,  которой,
разумеется, кроме авторитета, требуется и элемент  принуждения.  Человек
духовно развитый исполняет предписанное ограничителями  внешней  свободы
добровольно, бунтующий же против опеки, в ней нуждается.
   В силу этого свобода человека от человека не может быть признана пер-
вичной и самодостаточной. Она  имеет  положительное  значение  лишь  как
вспомогательный инструмент для осуществления свободы главной -  человека
от самого себя. Второстепенная свобода призвана препятствовать  извраще-
ниям общественного устройства, тормозящим духовное развитие. Иного пред-
назначения у нее нет.
   Когда общественная система перестает рассматривать  себя  как  первую
ступень в Царство Божье, которое само по себе - вне мира, а провозглаша-
ет создание чего-то окончательного на земле, строительство это становит-
ся вавилонским столпотворением, а роль вторичной  свободы  увеличивается
пропорционально росту заблуждений.
   ___________________________________________
   Были использованы фрагменты из произведений
   Ф.М. Достоевского, В.В. Розанова, В.С. Соловьева.


 


КОНЕЦ...
Другие книги жанра: религиозные издания

Оставить комментарий по этой книге

Страница:  [1]