12

     После бегства британца спасительницам его  не  стало  спокойнее.  При
этом  казалось,  что  они  поменялись  ролями:  Роза,   кроткая,   мягкая,
инфантильная Роза, стала как  будто  сильнее.  В  ее  чертах  обозначилась
какая-то гордая  твердость.  Похоже,  она  решилась  бросить  вызов  самой
судьбе. Теперь она обнимала и утешала индианку, бегала  к  скво,  призывая
навестить Канонду и хладнокровно сносила их оскорбительные отказы,  плевки
в спину и всяческие поношения.
     Оцепеневшая индианка смотрела на Розу незрячими глазами, ее смятенные
мысли блуждали в неведомых  далях.  Она  напоминала  прекрасную  бронзовую
статую, хотя и вздрагивала  при  алейшем  шорохе,  испуганно  съеживалась,
заслышав шаги скво. А голоса крикливых соплеменниц просто терзали ее.
     Так прошел целый день и миновала ночь. Девушки не  покидали  вигвама,
но и ни одна из скво не пришла повидать их. Наконец,  под  утро  с  берега
послышались мужские голоса. Мико со своими воинами  возвращался  с  охоты.
Канонда поднялась, но у нее подкосились колени, и ей пришлось опереться  о
стену.
     Вождь  стоял  среди  воинов.  Скво   с   кривыми   ухмылками   что-то
многозначительно им шептали, указывая руками на хижину, где жил  британец.
Но вот Канонда увидела, что вождь направляется в ее сторону. Воины шли  за
ним. Она шагнула к выходу, чтобы приветствовать отца.  Скрестив  на  груди
руки, она молча ожидала его приказаний.
     - Воины сказали своему мико, - заговорил он,  -  что  посланец  вождя
Соленого моря пришел в вигвам окони. Почему же глаз мой не видит его?
     Канонда безмолвствовала.
     - Неужели Канонда совсем разучилась слушаться своей крови  и  привела
сюда бледнолицего, янкиза и указала ему тропу, которую  ищут  враги?  Мико
думал, что у него есть дочь, но Канонда не дочь  мико  окони.  Вон!  -  не
скрывая отвращения, крикнул он. - Какой-то благородный семинол обманул  ее
мать, и та дала жизнь лгунье.
     Услышав  чудовищную  хулу  на  свою  мать,  Канонда   упала,   словно
пораженная громом, к ногам отца и потянулась, чтобы коснуться его  одежды.
Он оттолкнул ее с брезгливой поспешностью.
     - Вон! - повторил мико.
     Однако девушка не размыкала губ, не молила о прощении.
     - Мико вскормил на груди змею, - снова заговорил Токеа.  -  Он  даром
потратил бобровые  шкуры.  Белая  Роза  привела  в  вигвам  лазутчика  его
заклятых  врагов.  Через  несколько  дней  мико  и  его  воины  растерзают
бледнолицего.
     Индейцы повторили слова голосами, глухими от  ненависти.  Двое  самых
свирепых двинулись к занавесу, за которым стояла Роза.
     Но не успели они к ней приблизиться, как  неподвижно  распластавшаяся
Канонда была уже на ногах и, преградив им путь, закричала:
     - Это я, Канонда, указала тропу бледнолицему,  я  провела  его  через
болото.
     Занавес распахнулся, и на пороге появилась Роза.
     Мико взглядом следил за быстрыми движениями дочери. Он был  ошеломлен
ее дерзостью, трудно было даже  поверить,  что  она  встала  между  ним  и
жертвой его  ярости.  Но  когда  он  увидел  Розу,  его  неподвижное  лицо
исказилось свирепой гримасой, и рука потянулась к боевому ножу.
     - Моя вина! - в ужасе закричала Канонда.
     - Нет, это я привела в вигвам белого  юношу,  -  с  дрожью  в  голосе
воскликнула Роза.
     Мико застыл на месте. Благородный спор за первенство в смерти  оказал
свое воздействие. Черты его смягчились.
     - Вон! - сказал он, горько усмехнувшись. -  Неужели  Канонда  считает
отца глупцом, неужели у него такие плохие глаза,  что  он  не  видит,  кто
привел чужеземца? Я видел след Канонды. Но ею  двигал  лживый  язык  Белой
Розы.
     - Угодно ли моему отцу, - умоляюще  сложив  на  груди  руки,  сказала
Канонда, - дать волю языку дочери?
     Воцарилось всеобщее безмолвие. Ярость и отеческая любовь  боролись  в
сердце мико. И последняя все-таки одержала верх.
     - Канонда может говорить.
     - Отец мой! Бледнолицый юноша поклялся честью, что он не  лазутчик  и
вовсе не из янкизов. Он приплыл с острова, о котором ты  рассказывал,  что
там стужа и лед. Его народ встал  на  тропу  войны  с  нашими  врагами,  с
янкизами. Еще не так много солнц назад он со своими людьми был  в  Соленом
море. Они хотели подняться вверх по  Отцу  рек  и  спалить  вигвамы  наших
врагов. Он сказал, что вождь Соленого моря - вор, что он схватил  юношу  и
его братьев во время охоты за черепахами и заточил их в своем вигваме.  Но
юноша  убежал,  целых  восемь  солнц  пришлось  ему  голодать.  Его  народ
собирается повесить морского вора. Отец, твоя дочь  спасла  его  от  зубов
водяного гада, он был почти мертв. Скво это  знают.  Он  хочет  попасть  к
своим братьям и проучить своих врагов. Он не лазутчик, ладони  его  нежны,
он был слишком слаб и оказался здесь не по своей воле.
     - Еще какую ложь приберегла Канонда для своего отца? - спросил  мико,
но уже без прежней суровости. - Язык ее не в меру проворен.
     Девушка пристыженно опустила глаза. И все же нельзя было не заметить,
что  ее  слова  не  прошли  мимо  ушей  отца.  Все,  о  чем  говорилось  в
прокламации, полностью подтверждалось словами дочери.
     Мико задумался. Он был индейцем, но не был  кровожадным  и  жестоким.
Окажись он в иных, цивилизованных условиях,  мико  мог  бы  стать  героем,
надеждой и опорой тысяч, миллионов людей. Но в своем  настоящем  полудиком
состоянии,  затравленный,  осмеянный,  ожесточенный,  подчас  не  узнающий
самого себя в деяниях, совершенных им или ему приписываемых, он,  пожалуй,
мог бы и дочери нанести смертельный удар.
     Канонда слишком хорошо знала отца, чтобы ожидать  мгновенных  перемен
настроения. Обнимая Розу, она продолжала увещевать его:
     - Послушай, отец, бледнолицый юноша поклялся Розе, что он не из  рода
янкизов. Он - англичанин. Он сошел с большого каноэ своих одноплеменников.
Он был почти мертв, когда твоя дочь подобрала  его.  Разве  лазутчики  так
попадают в вигвам великого мико?
     - Канонда уже наговорилась, - сказал мико. -  Не  лжет  ли  ее  язык?
Когда человек английского племени покинул вигвам окони?
     - Когда солнце скрылось за лесистым берегом Натчеза. Мой отец  найдет
следы.
     - Пусть так, - ответил Токеа, знаком давая понять, что настало  время
снова спрятать язык.
     Воины обступили вождя тесным кольцом, Канонде не было слышно,  о  чем
они говорили. Вскоре мико указал ей  рукой  на  охотничью  сумку.  Канонда
быстро наполнила ее всем, что полагалось  в  дорогу.  И  вместе  с  частью
воинов мико тотчас же отправился в путь.
     Девушки были потрясены столь мягким  решением  мико.  Канонда  уж  не
ждала ничего, кроме скорой кары за мнимое предательство. Душа  Розы  также
разрывалась между благодарностью и изумлением. Она молча  повисла  на  шее
Канонды, и они обнялись  так,  словно  на  этой  земле  им  уж  больше  не
встретиться. Розе не давала покоя только одна мысль: мико настигнет  юного
британца, тому не уйти. Пощадит ли его мико? И  если  оставит  в  живых  и
приведет в деревню, то не для того ли, чтобы своим томагавком оборвать его
жизнь на глазах у девушек? Чувства ее не сразу облеклись в слова.
     - Мой бедный брат! - вздохнула она наконец.
     Канонда вдруг резко отпрянула и бросила ей горький упрек:
     - Белая Роза совсем не добра! Ее сердце занято только бледнолицым,  а
сестре в нем нет места. Канонда не боится смерти, отец научил ее, как надо
умирать. Она совершила проступок, уведя юношу от взгляда отца. Она содеяла
зло, но никогда больше не поступит так.
     - А наш бедный брат?
     - Мико - великий и мудрый вождь. Глаз его найдет след бледнолицего  и
проникнет к нему в душу. Если тот - друг краснокожих,  с  него  не  снимут
скальп. Если же он обманул нас обеих, пусть Роза не плачет.



                                    13

     Как и говорила Канонда, британец оказался на  почти  безлесом  берегу
Сабина. Лишь кое-где одинокие сосны и кедры жалко пригибались  к  высокому
обрыву. Но перед ним открывался необозримый ландшафт, который не  в  силах
передать самая искусная кисть.  Это  беспредельное  пространство,  мягкими
волнами холмов и низин уходящее за горизонт,  было  нежно-зеленым  луговым
царством,  по  коему  пробегали  потоки  утреннего  ветра,  и   призраками
фантастических кораблей плыли видневшиеся вдали купы редких деревьев.  Все
волновалось и зыбилось, да и самый пейзаж, казалось, плыл перед глазами. К
северу равнина мало-помалу переходила в  плоскогорье,  к  востоку  заметно
понижалась, открывая взору острова тростниковых зарослей и рощи пальметто.
Глубокая  тишина  нарушалась  лишь  плеском  уток  в  прибрежной  траве  и
отдаленным воем кайотов. В пойме паслись олени. Они удивленно смотрели  на
человека и словно спрашивали его, как  мог  он  здесь  появится?  Вся  эта
пронизанная утренним солнцем картина привела  Джеймса  в  такое  состояние
духа, какое испытывает моряк,  ночью  покинувший  свой  корабль  на  утлой
лодчонке, а поутру увидевший огромное  беспокойное  море,  где  достаточно
одного неверного движения, чтобы навеки исчезнуть в  пучине.  И  еще  было
чувство полного одиночества, побудившее его сбросить одежду, связать ее  в
узел, броситься в  холодную  воду  и  выйти  на  противоположный  берег  в
неизъяснимом блаженстве.
     Прощальные  слова  благородной  индианки  склонили  его  к   твердому
решению: вернуться в ее вигвам и предстать перед жестоким ликом вождя. Все
прочее как бы  отступило  в  тень.  Он  оделся  и  начал  искать  тропу  в
прибрежных зарослях. Если там, в вигваме, он, как и  всякий  пленник,  был
томим мечтой о побеге, то теперь его все сильнее тянуло вернуться обратно.
     А это было  делом  настолько  нелегким,  что  могло  бы  отпугнуть  и
отчаянного смельчака. Противоположный берег Сабина, как и  берег  Натчеза,
напоминает лесистую гряду, которая сходит на нет, уступая  место  обширным
болотам. Переход гряды в болото скрадывается кипарисами и кедрами, и  там,
где  кончались   деревья,   почва   становилась   зыбкой,   по   существу,
непроходимой. На склоне также росли деревья, о которых Джеймс  никогда  не
слыхал. Стволы их,  хотя  и  были  довольно  толсты,  изобиловали  густыми
коричневыми колючками, длиной в руку. Страшно было  видеть  нацеленные  на
тебя миллионы бурых штыков. Продраться сквозь щетину разнообразных колючек
не ухитрилась бы даже белка. Он припомнил тропу,  показанную  Канондой,  и
решил во что бы то ни стало  отыскать  ее.  Он  осматривал  каждый  ствол,
каждый кустик, и потратив на это не один  час,  так  ничего  и  не  нашел.
Солнце клонилось к закату, а он не продвинулся ни на шаг.
     Наконец, какой-то проблеск надежды: Джеймс увидел ложбину, в  которой
они спрятали каноэ. Однако след, ведущий в лес, он нашел далеко не  сразу.
След этот был довольно запутан, он замысловато петлял, и сумерки  помешали
Джеймсу добраться даже до болота. Голод упорно внушал ему мысль  вернуться
назад. С твердым намерением вновь попытать счастья на следующий  день,  он
взвалил каноэ себе на плечи и пошел к воде.  Реку  переплыл  на  удивление
легко, скользя по ней без малейших усилий, без единого  взмаха  весла.  На
берегу забрал съестные припасы, которыми снабдила  его  Канонда,  и  вновь
переплыл реку. Подкрепившись, он начал готовиться к ночлегу. Улегся  прямо
в каноэ, закутавшись одеялом и положив рядом ружье.
     Джеймсу приснился странный сон. На него надвигалось какое-то свирепое
чудовище, оно ступало по трупам Розы и Канонды и ножом, зажатым в огромных
когтях, метило прямо в сердце ему, Джеймсу. Он увертывался, сопротивлялся,
наносил удары. Вот богатырской рукой он хватает свое ружье, чтобы поразить
кровожадного монстра. Он изнемогал под его тяжестью, он отчаянно  боролся.
И тут Джеймс проснулся.
     Сон его обратился явью.
     Свирепого вида дикарь, опершись ногой  о  каноэ,  с  жуткой  ухмылкой
целил ему в голову смертоносным топором. Один-единственный взмах - и он бы
пропал.  Джеймс  схватил  ружье  и  направил  его  в  грудь  индейцу.  Тот
отшатнулся. Обхватив  колени  индейца  с  силой,  удесятеренной  ужасом  и
отчаянием, он опрокинул его и тут же прижал к  земле.  Нож  дикаря  слегка
задел ему грудь возле сердца. Но опять с несвойственной ему  силой  Джеймс
перехватил правую руку индейца, а левой вцепился в  горло.  Тот  вонзил  в
него взгляд, полный смертельной ненависти, но дыхание индейца пресекалось,
а клинок  выпал  из  ладони.  Наступив  коленом  на  грудь  врага,  Джеймс
склонился над ним, взмахнув его же оружием. Скрежеща зубами, дикарь  замер
в ожидании смерти. Джеймс тоже застыл, не зная, что делать  дальше,  потом
вдруг вскочил на ноги и, отступив на шаг, крикнул:
     - Пошел прочь! Я не хочу мараться в твоей крови!
     - Мой брат, верно, друг краснокожих? - послышался голос за спиной.
     Джеймс оглянулся и увидел второго индейца. В руке  его  блестел  нож,
каким снимают скальпы.
     Джеймс отскочил в сторону, повернувшись к нему лицом.
     - Моему брату нечего бояться, - сказал тот. И бросив  суровый  взгляд
на нападавшего, добавил: - Ми-ли-мач собирался  снять  скальп  со  спящего
бледнолицего, но сам должен благодарить его за то, что сохранил в  целости
свой череп. Мико не хотел всего этого.
     - Вы мико? - воскликнул Джеймс. - Мико окони?
     Старик спокойно и пристально посмотрел ему в глаза и  с  достоинством
ответил:
     - Мой юный брат не ошибся. Ему нечего  бояться.  Мико  увидел  его  и
протягивает ему руку.
     - Вы  мико  окони?  -  еще  раз  изумился  юноша,  порывисто  схватив
протянутую руку. - Сердечно рад вас видеть, и, должен признаться, как  раз
был на пути к вам.
     - Дочери сказали мико,  что  сын  Великого  Отца,  владеющего  обеими
Канадами, избежал петли вождя Соленого  моря.  Мои  глаза  видят,  а  душа
знает, что есть правда, а что ложь. Но мой брат прошел слишком малую часть
тропы к вигвамам своих соплеменников.
     - Охотно объясню причины. У вас прекрасная дочь. Да поможет ей  небо!
Она и ангел по имени Роза выхаживали  меня  как  сестры.  Я  бы  вовсе  не
покидал их,  но  я  слышал  повелевающий  голос  долга,  которого  не  мог
ослушаться. Но когда  ваша  дочь  проводила  меня  до  этих  берегов,  она
обронила несколько слов, и я понял  их  так,  что  мой  долг  -  вернуться
обратно.
     - Что же нашептала моя дочь?
     - Всего несколько слов, но в них было  много  смысла.  Я  понял,  что
бедные девушки из-за своей ангельской доброты навлекут на себя  ваш  гнев,
вы можете убить их за то, что они будто бы привели в свой вигвам шпиона.
     - И что же мой брат?
     - Если кто в чем и виноват, то только он.  Может  быть,  ему  удастся
отвести удар от своих благородных спасительниц.
     Индеец молчал, погруженный в свои мысли. Но вот лицо его  посветлело.
Он снова протянул ладонь чужеземцу.
     Это не могло не ободрить  Джеймса,  тем  более  что  вождя  обступили
внезапно отделившиеся от кустов зловещие фигуры индейцев.
     Мико испытующе смотрел на чужеземца, не ожидавшего появления  воинов,
и выдержал долгую паузу, чтобы дать бледнолицему прийти в себя.
     - Желает ли мой брат пробираться в деревни бледнолицых?
     - Я бы хотел как можно скорее попасть к своим. Я британский офицер  и
должен без промедления занять свой пост.
     Индеец покачал головой.
     - Мико знает сыновей Великого Отца Канады. Вместе  с  ним  он  поднял
томагавк войны на янкизов. Его сыновья - хорошие воины, но в  наших  лесах
они слепы, как совы. Мой брат не сумеет дойти до своих,  ему  не  избежать
голодной смерти в долгом пути среди дебрей.  Смотри,  -  вождь  указал  на
видневшиеся у горизонта очертания больших деревьев. - Мой брат начнет путь
к этим деревьям, но когда он  доберется  до  них,  голова  у  него  пойдет
кругом, он будет кружить на месте, как собака, которая гоняется  за  своим
хвостом. Ему не хватит и ста солнц, чтобы выбраться из лугов.
     - Позвольте один  вопрос.  Могут  ли  ваши  слепые  дети  не  бояться
наказания? Могут ли они рассчитывать на ваше великодушное прощение за  то,
что без ведома вождя спасли чужеземца?
     - Мико встретит свою дочь добрым взглядом.
     - А Розу?
     - Ее тоже.
     - Тогда мне не остается ничего  иного,  как  немедленно  двинуться  в
путь. Только бы добраться до Миссисипи. А там уже наши корабли.
     - Великий  Отец  моего  юного  брата  поднял  томагавк  войны  против
янкизов? Не так ли? - неожиданно спросил мико.
     - И на суше, и на море. Мы еще всыпем этим янки.
     - А сколько он снарядил воинов?
     - Сухопутное войско составляет около двадцати тысяч,  они  высадились
здесь. А на севере еще больше.
     - А мой брат?
     - Я служу на флоте.
     Индеец снова задумался.
     - Путь моего брата будет  очень  долог,  каноэ  его  братьев  далеко.
Великий Отец имеет много воинов, но у янкизов их еще  больше.  Пусть  брат
мой выслушает речь старого воина,  на  чей  голове  остался  снег  многих,
многих зим.
     Джеймс низко склонил голову.
     - Мой брат должен вернуться с мико в его вигвам. Воины будут курить с
ним трубку, а девушки услаждать пением.  Через  два  солнца  придет  вождь
Соленого моря. Мико тихо шепнет ему на ухо. И на каноэ  нашего  гостя  мой
юный брат поплывет к своим.
     - Вождь Соленого моря?  Плыть  на  корабле  пирата?  Нет,  мико,  это
немыслимо. Неужели пират сам двинется навстречу своей виселице?
     - Разве вождь Соленого моря воюет и с твоим народом?
     - Он не воюет, он грабит и хватает все, что  попадет  под  руку.  Это
пират, его казнят при первом удобном случае.
     Взгляд индейца помрачнел. Британец слегка растерялся при мысли,  что,
может быть, ненароком обидел вождя.
     - Мой брат прав, - сказал Токеа. - Он должен идти,  но  если  захочет
остаться, вигвам мико открыт для него. Если Канонда станет дочерью великих
каманчей, Белая Роза будет готовить ему пищу, ему - сыну мико.
     Британец растроганно пожал руку Токеа и с жаром сказал:
     - Когда окони Великим Духом клянутся своему мико,  что  их  томагавки
будут верой и правдой служить ему, они держат свое слово, иначе они просто
псы, - Джеймс невольно вплетал в свою речь индейские  обороты.  -  Так  же
твердо должно держать свое слово и сыну Великого  Отца  Канады.  Ему  надо
спешить к своим братьям, иначе они отшвырнут его, как  трусливого  пса,  а
имя его станет презренной кличкой.
     Эти слова, в которых было столько искреннего волнения, решили все.
     Вождь одобрительно кивнул и, взяв британца за руку, сказал:
     - Постой! Мой юный брат приблизился к  владениям  мико  после  заката
солнца, когда вождь спал. Он вошел в его вигвам, когда мико был на  охоте.
И ушел, когда мико еще не вернулся. След  моего  брата  не  видели  другие
бледнолицые. Не поклянется ли мой  брат  тем,  кого  окони  зовут  Великим
Духом, а бледнолицые - Богом, не поклянется ли он,  что  не  выдаст  врагу
тайны окони?
     - Я уже поклялся в этом твоей дочери.
     - Может ли он повторить свою клятву мико?
     - Клянусь.
     - Обещает ли он никому не говорить, что мико был  с  вождем  Соленого
моря?
     - Обещаю, - чуть поколебавшись, ответил юноша.
     - Тогда кости его  отцов,  -  сказал  мико,  положив  руки  на  плечи
британца, - могут спокойно тлеть в земле. Мико расчистит  от  шипов  тропу
моего брата и даст ему в провожатые самых быстроногих воинов. Однако  брат
мой давно не ел, а путь его долог.
     Он дал знак своим воинам, и самый молодой из  них  вывалил  на  траву
содержимое своей охотничьей сумки.
     Мико и Джеймс уселись рядом,  вождь  протянул  ему  несколько  ломтей
холодной  дичины,  горсть  жареного  маиса,  а  затем  и  калебасу  весьма
недурного вина. Со всем этим  было  быстро  покончено.  Старик  неожиданно
поднялся и, дружелюбно кивнув Джеймсу,  удалился  в  лес.  За  ним  следом
потянулись  все  прочие   индейцы,   кроме   провожатого,   который   ждал
распоряжений британца.
     Джеймс проводил взглядом терявшиеся среди деревьев фигуры и взялся за
каноэ, чтобы подтащить его к воде.
     Когда достигли  противоположного  берега,  индеец  перенес  каноэ  на
несколько сотен метров вниз по течению  и  спрятал  его  в  кустах,  затем
трусцой подбежал к Джеймсу и, не останавливаясь, с таким проворством начал
прокладывать траву в высокой траве, что британец едва поспевал за ним.



                                    14

     От вигвама на берегу Натчеза веяло той мрачноватой и  меланхолической
дремой, в коей обычно коротает свои дни индеец, когда свободен от  военных
и охотничьих забот. Деревня хранила поистине гробовое молчание. Даже  юные
ее обитатели, казалось, разделяли  усталость  недавно  вернувшихся  отцов.
Никому не хотелось покидать насиженного места. Но таково было лишь  первое
впечатление. При более пристальном взгляде на деревню, человек, знакомый с
жизнью индейцев, не смог бы не почувствовать некоей напряженности  и  даже
затаенной боязни, охватившей племя, которое, по-видимому,  ждало  каких-то
перемен в своей судьбе.
     Медленная  поступь  взрослых,  направлявшихся   к   вигваму   совета,
сбившиеся в кучки, оробевшие дети и женщины, притихшие подростки - все это
было предвестием чего-то значительного в жизни общины.
     Из вигвама совета не доносилось ни звука - никаких  признаков  беседы
или спора. Как только мико вернулся,  он  почти  беспрестанно  собирал  на
совет своих воинов, и вот уже два дня вся  деревня  не  отрывала  глаз  от
вигвама. С дочерью мико еще не заводил никаких разговоров, он только молча
указал ей на вигвам, где ей надлежало находиться.  Она  не  знала,  что  и
думать. Неужели они с сестрой на положении  пленниц?  А  что  случилось  с
Ми-ли-мачем? Почему его до сих пор нет,  при  его-то  резвости,  благодаря
которой он и стал любимцем отца? Погиб в схватке с бледнолицым?  Но  тогда
почему не видно ни трофеев, ни скальпов, ни знаков скорби?
     Роза держалась куда увереннее. Она черпала утешение в книгах, которые
методистский проповедник когда-то дал Канонде. Сейчас она читала  вслух  и
так усердно, что Канонде это стало надоедать.
     Не успела Роза закончить отрывок о блаженстве спасенных  и  проклятии
язычникам, как индианка вдруг выпалила:
     - Канонда очень любила доброго  вождя  своей  школы,  но  терпеть  не
могла, когда он читал ей книги. Канонда рада, что не приняла его веру.
     - Вождь желал только добра, - ответила Роза. -  Канонда  должна  была
послушаться его.
     - Как бы не так.  А  если  мико  своим  томагавком  расколет  Канонде
голову? Что же, ей отправляться в ад к злым бледнолицым,  которые  убивали
ее братьев, за что и корчатся от боли?.. Нет,  никогда!  -  с  содроганием
заключила она.
     Роза покачала головой.
     - Милостивый Бог возьмет ее своим ангелом. Ей будет уготовано  вечное
блаженство только за то, что она спасла брата.
     - Ангелом! Канонда не хочет быть белым ангелом за то, что  пустила  в
вигвам лазутчика. Канонда не может жить среди белых ангелов, убивавших  ее
братьев и отнявших у нее землю.
     - Но в вечной жизни никто  никого  не  убивает,  ни  бледнолицые,  ни
краснокожие. Там всех ждет вечная радость.
     - Вот видишь, Канонда права, а бледнолицый вождь не прав. Великий Дух
пустил на свои охотничьи поля и тех, и других,  но  вместе  им  не  видать
радости... Нет, Канонда никогда не поверит в это. Великий Дух дал  янкизам
белую, а окони - красную кожу, одних поселил у  Соленого  моря,  других  у
Большой реки, разделил их высокими горами, столкнул их на тропе  войны,  а
теперь спасает всех разом?! И не ставит им перегородок в своих  владениях?
Нет! Ни за что не поверю! Разве смогут люди забыть вражду?  Бледнолицые  и
краснокожие и там будут так же дружны, как  здесь  дикий  кот  с  койотом.
Канонда рада, что шепот учителя не дошел до ее сердца.  Лишь  Великий  Дух
сможет осчастливить ее. Он возьмет ее в свои земные луга, где сияет вечное
солнце и гуляют ее предки. Там ее примут как добрую дочь.
     Роза отложила книгу и задумалась над словами Канонды.
     Но тут они обе вздрогнули от пронзительного свиста. Они  бросились  к
окну, но тут же отскочили: Роза поспешно  заняла  свое  прежнее  место,  а
Канонда принялась укреплять шкуры, закрывающие вход.
     Свист  был  сигналом  о  приближении  большой  лодки,  которая  мощно
преодолевала течение усилиями шестерых гребцов. Помимо  этих  шестерых,  в
лодке сидело еще двое.
     Судно вошло в заливчик. На берегу рядом с  каноэ  лежала  шлюпка,  на
которой приплыл британец, - она сразу бросилась в глаза прибывшим. Один из
них бегло осмотрел ее и  поделился  своими  соображениями  с  другим,  тот
кивнул ему и ступил на берег.
     Это был человек среднего роста, отнюдь не атлетического  сложения,  с
сильно загорелым лицом, впалыми  щеками,  покрытыми  глубокими  чернеющими
оспинами,  и  заостренным  красноватым  носом.   Мрачный   блеск   глубоко
посаженных темно-серых глаз, огромные усищи  и  борода  не  добавляли  ему
привлекательности. Тем не менее от внимательного наблюдателя  не  укрылись
бы его усилия казаться простоватым и естественным, хотя глаза  его  иногда
украдкой зыркали по сторонам, а  губы  временами  складывались  в  злобную
усмешку. На нем был короткий синий камзол, застегнутый наглухо, до  самого
горла, такого же цвета штаны и шляпа. На берег он вышел безоружным. Бросив
несколько  слов  гребцам  и  сопровождающему  его  мужчине,  он   коротким
солдафонским шагом направился к жилищу мико.
     Собравшиеся на совет индейцы тотчас же разошлись, старый вождь  хмуро
и неторопливо шагал к своему вигваму, а прочие индейцы тоже заспешили  под
свои кровли, явно не желая встречи с пришельцем.
     Тот молча смотрел на удаляющиеся фигуры воинов  и,  покачав  головой,
вошел в вигвам вождя.
     - А вот и я, друг Токеа, - с фальшивой улыбкой громко возвестил он  и
протянул руку неподвижно сидевшему на своем ложе вождю. - Ну что,  я  умею
держать слово? - продолжал усач. - Ночью вошли в залив, но,  черт  побери,
пришлось удирать во все лопатки. Целую ночь,  да  еще  день.  Так  что  я,
дружочек, голоден, как флотский интендант, и сух, как дельфин.
     Он говорил по-английски, с сильным французским акцентом, но  довольно
бегло.
     Мико постучал пальцем по деревянной доске, и из  соседнего  помещения
вышла его дочь.
     - Канонда! - вскричал пират, галантно подобравшись и  протянув  руку,
чтобы погладить ее по волосам.
     Но девушка проскользнула к двери, не  обронив  ни  слова.  Гость  был
озадачен. Он повернулся к старику:
     - Что это значит, друг мико? Я что, впал в немилость?  Стоит  ли  так
обижать меня? Когда я ступил на берег,  ваши  люди  обдали  меня  кормовой
волной, скрывшись в свои вигвамы. Вы холодны, как норд-вест, а ваша дочь -
как замерзший канат. Кстати, у вас  тут  побывал  один  гость.  Как  вижу,
молодой британец успел поработать языком.
     Пират проницательно смотрел на мико, но лицо вождя было непроницаемо.
     - О ком говорит мой брат?
     - О пленнике, молодом англичанине. Он улизнул от нас, когда я выходил
в море.
     - Мой юный брат ушел и отсюда.
     - Ушел? Должно быть, вы не знаете, что он сбежал от  меня...  -  И  с
притворным равнодушием поспешил добавить: - Ну, тут уж ничего не попишешь.
     - Мико знал, - отчеканил Токеа,  -  что  юный  брат  бежал  от  вождя
Соленого моря. Мой брат не должен был брать его в плен.
     - Ну и дела! А мико не  брал  бы  янки,  подосланного  для  шпионских
целей?
     - Разве мой юный брат из янкизов?  -  спросил  Токеа,  сверля  Лафита
взглядом.
     - Нет, Но он враг.
     - Не слишком ли много врагов у моего брата?  Янкизы,  воины  Великого
Отца Канады...
     Пират кусал губы. Наконец, он собрался с мыслями и сказал:
     - Ну, вы не жалуете американцев, а я - и тех, и других.
     - Мико, - возразил Токеа, - лишь для того берется за томагавк  войны,
чтобы защитить своих и отомстить за  кровь  убитых  братьев.  А  мой  брат
поднимает томагавк против всех и как разбойник похищает детей и женщин.
     Лицо пришельца запылало, он скрипнул зубами.
     - Право же, мико, вы говорите вещи, которые тяжелы для моего желудка.
     Он смерил старика холодным взглядом. И вдруг снова  растянул  губы  в
улыбке:
     - Какая чушь! Довольно спорить из-за пустяка. Каждый делает, что  ему
любо и сподручно.
     - Когда мико окони протянул руку вождю Соленого моря и как друга ввел
в свой вигвам, душа его мечтала о новом  брате,  который  поднялся  против
янкизов. Если б он знал, что связал себя с вором...
     - Мсье Мико!.. - с угрозой в голосе прервал его Лафит.
     - ...то не принял бы его как  друга,  -  продолжал  старик.  -  Токеа
поднял  томагавк  против  бледнолицых.  Вождь  Соленого  моря  сделал  его
разбойником. Что же он может сказать янкизам, когда попадет к ним в  руки?
Они вздернут его на первом же суку.
     Столь нелицеприятная правда произвела впечатление на пирата. Он начал
нервно ходить взад и вперед, обдумывая свой ответ.
     - Оставим это, мой друг, я не считал скальпы, которые  вы  содрали  с
черепов американцев. Не будем копаться в прошлом. Что  было,  то  было.  В
будущем многое изменится. Я, например, вовсе не желаю вести прежнюю пустую
жизнь.  Мечтаю  осесть  в  этом  зеленом  раю   и   вести   полуиндейский,
полуфранцузский образ жизни. Приятно и радостно!
     Не меняя выражения лица, старик сказал:
     - Мико окони еще никогда не обагрял рук кровью друзей. Он  беден,  но
ни разу не прикоснулся к тому, что ему не принадлежит. Его отцы осудили бы
его за дружбу с разбойником. Великий Дух отвратил бы от него лицо, если бы
он обесчестил свой народ союзом с разбойником.
     Француз выслушал его на удивление спокойно, хотя временами  лицо  его
нервно подергивалось.
     - Вы так думаете? - спросил он наконец. - Вы собираетесь обойтись без
Лафита? Не стану уговаривать. Знал бы я раньше,  не  потратил  бы  столько
времени, чтобы услышать от вас такое поношение. Адью, мсье Мико!
     - Мой брат, - словно бы спохватившись, заговорил мико, - должно  быть
проголодался. Ему надо поесть. Канонда приготовила ему любимое кушанье.
     - Лафиту не будет отказано в желании еще раз осмотреть одну хижину? -
настороженно спросил пират.
     - Мой брат - желанный гость. Рука мико не преградит ему путь к  тому,
что указала однажды, - смиренно ответил вождь.
     - Ну вот, это другое дело. Англичанин навеял хандру на моего  старого
друга. Надеюсь, она исчезнет бесследно. Однако пора  посмотреть,  что  там
поделывают дамы.
     Он попытался откинуть занавес, но - тщетно.
     - Это как понимать?
     - Мой брат должен поискать себе другую скво. Роза  не  войдет  в  его
вигвам.
     Из соседнего помещения послышался странный звук, - он  был  похож  на
приглушенный до шепота радостный возглас.
     Пират растерянно потоптался возле занавеса и,  повернувшись  к  мико,
сказал:
     - Значит, союзу не бывать? Все двери на запоре? En bieb, nous verrons
[ладно, мы еще посмотрим (франц.)].
     С этими словами он вышел из вигвама.
     Старик не взглянул ему вслед и не двинулся с места.
     Лафит еще раз напомнил о себе, просунув голову в дверной проем:
     - Надеюсь, вы не будете возражать,  -  спросил  он,  -  если  я  буду
хозяином хотя бы в своей лодке? А то как бы во время моего  отсутствия  не
нанесли бы мне визит незванные гости.
     - Если вождь Соленого  моря  встал  на  тропу  войны,  враги  у  него
найдутся.
     - Разумное суждение.
     - Мой брат голоден, - мико указал на Канонду, вышедшую с подносом.
     - Мне, однако, пора, - служба прежде всего.
     Лафит направился к берегу,  по  которому,  скрестив  на  груди  руки,
расхаживал маленький коренастый человек.  Его  оливковое  лицо  утопало  в
черной с сединой бороде, открывавшей лишь длинный пылающий от загара нос.
     По мере приближения главаря его верный сподвижник слегка подобрался.
     - Лейтенант! - окликнул Лафит.
     - Капитан?
     - Все спокойно?
     - Настолько, что нам показалось, будто мы тоже сидим в вигваме  мико.
Раньше наш приезд превращал это местечко в веселую ярмарку, а  сегодня  не
видно ни души. Женщины-то вроде не прочь присоединиться к нашей  компании,
да мужья не пускают.
     - Сколько голов составляет наш резерв в Сабинском озере?
     - Тридцать. Остальные завтра покончат с расчисткой.
     - Джакомо и Жорж, - коротко и властно распорядился  пират,  -  плывут
вниз с приказом прибыть сюда. Двое остаются  там  и  поджидают  отставших.
Весь экипаж вооружается мушкетами, штыками,  пистолетами  и  укрывается  в
двух милях вниз по течению, до особых распоряжений.
     - Ясно, капитан.
     - Молодой британец был здесь.
     - Я уж вижу.
     - И старик отпустил его.
     - И вы тоже, капитан, вы и ваши парни. Я бы этого не делал.
     - Мсье Клоро много бы чего не сделал, - ехидно парировал Лафит. -  Не
солить же нам было тех пятерых. Но молокосос поднял здесь пыль.
     - Прошу прощения, капитан. А что здесь случилось?
     - Ничего особенного. Старику что-то наскучил союз с нами.
     - Ха!  Он  нам  больше  и  не  нужен.  Вот  теперь-то  и  настал  час
порезвиться нашим ребятам.
     Капитан с нескрываемым презрением посмотрел на чернобородого.
     - Стало быть, мсье Клоро полагает, что я  немедленно  свистну  ребят?
Этот час я так дешево не отдам, господин лейтенант! Терпеть не могу глупые
выходки. Скоро поймете, что к чему.
     Лейтенант повернулся  к  гребцам,  продолжавшим  сидеть  в  лодке,  и
передал им приказ. Через  несколько  секунд  лодка  уже  неслась  вниз  по
течению.
     - Пора перекусить. Распорядитесь принести вина, лейтенант.
     Тот сделал знак одному из оставшихся гребцов,  и  он,  нагрузив  руки
множеством бутылей, последовал за своими начальниками, шагающими к вигваму
вождя.
     - Ничем не выдайте  наших  намерений.  Будьте  непринужденнее,  лучше
держаться шутливого тона. Уж мы, я думаю,  узнаем,  что  на  уме  у  этого
старого сыча.
     Оба вошли в вигвам и  сели  к  столу,  который  горбился  только  что
приготовленным бизоньим мясом. Канонда протушила его по всем правилам.
     - Не откажите в приятной возможности поднять бокал, -  сказал  пират,
разливая вино и протягивая стакан мико.
     - Токеа не испытывает жажды.
     - Ага, тут нужен ром. Лейтенант, пусть принесут бутылочку.
     - Токеа не испытывает жажды, - громко повторил старик.
     - Ну, как  угодно,  -  пробормотал  Лафит  и,  обратившись  к  своему
лейтенанту, ткнул пальцем в мясо.
     - Разве не удивительно, что все соки и силы зверя сконцентрированы  в
этом горбоподобном наросте? Если индейцев на загробных пастбищах или,  как
они говорят, на вечных полях охоты ждет такая вот скотина, пожалуй,  стоит
быть дикарем. А? Во всяком случае, эти деликатесы вызывают больше доверия,
чем вранье наших священников.
     Лейтенант, помня о субординации, смеялся во все горло. Токеа сидел  в
своей обычной позе, опустив голову и опираясь на обе руки.  При  последних
словах он бросил быстрый взгляд на пирата и снова опустил голову.
     - Вкушайте же, лейтенант. А вы, друг мико, не забудьте осушить  бокал
за здоровье гостя. Иначе тому придется покинуть вашу  деревню  сегодня  же
ночью.
     - Мой брат - желанный гость. Токеа никогда не  поднимал  томагавк  на
человека, которого угощал в своем вигваме.
     - Я убежден, - сказал француз, - что Токеа мне  друг,  и  если  тропа
между нами кое-где подзаросла, мудрый мико сумеет перешагнуть через траву.
     - Окони - воины, они ценят слово мико. Но руки их свободны.
     - Я знаю, что у вас тут нечто вроде  республики,  а  вы  своего  рода
наследный консул. О делах лучше поговорим завтра. А сейчас выпьем за мир и
дружбу.
     - Ладонь мико открыта, она не сожмется в кулак. Но голос окони должен
быть услышан.
     - А им в ладони вождь Соленого моря вложит нечто такое, отчего  слова
его станут музыкой для их ушей. Я припас отменные вещицы для мужчин,  скво
и девиц. Для вас тоже кое-что найдется, подобающее сану великого мико.
     Лейтенант покинул застолье.
     Незаметно надвинулась ночь. Над вершинами деревьев повис  серп  луны.
Старик поднялся и вместе с гостем проследовал к выходу.
     - Мой брат, - сказал он, - не так уж юн, а язык у него прыгает, как у
глупой девчонки, которой впервые навесили стеклянные бусы. У  моего  брата
довольно врагов, нет нужды делать своим врагом еще и Великого Духа.
     - Ну уж с ним-то мы как-нибудь справимся, - захохотал пират.
     - Мой брат давно пытался обмануть глаза мико, но Великий  Дух  вернул
ему ясность взгляда,  чтобы  уберечь  народ  от  того,  кто  глумится  над
останками его предков. Смотри, -  сказал  он,  указав  рукой  на  двурогий
месяц,  -  этот  Большой  свет  осеняет  и  берега  Натчеза,   и   деревни
бледнолицых. Но не вождь Соленого моря и не  мико  окони  зажег  его.  Это
огонь Великого Духа. А там, - он посмотрел в сторону шелестящих  на  ветру
пальметто, - ты услышишь дыхание предков мико. В лесах, где он родился, их
гневный голос слышен в завывании бури. И то и другое идет от губ  Великого
Духа, ветры - его вестники, их посылают уста моих далеких предков. Великий
Дух наделил мико красной кожей, а его  врагов  -  белой.  Он  дал  им  два
несхожих языка, и понять друг друга они не могут. Но Великий Дух  понимает
всех: и краснокожих, и бледнолицых. Они шепчут ему свои  молитвы,  подобно
тому, как шелестит прибрежный тростник или шумит  листва  дубов  там,  где
мико оставил могилы предков. Мико окони читал вашу Книгу жизни, он  выучил
буквы, уже когда был взрослым воином. Тогда-то он и  понял,  что  преграду
между краснокожими и бледнолицыми возвели их мертвые друзья - буквы. Но  и
эта книга говорит то, что ему известно от предков, - Великий Дух,  Великий
Отец - жив. Слушай дальше! Когда мико был послан своим народом к  Большому
Отцу бледнолицых и  вместе  с  другими  вождями  заходил  в  деревни,  где
бледнолицые почитали Великого Духа в огромных вигвамах совета, он  увидел,
что у них добрые лица, и они принимают его как брата. У Токеа был разговор
с Большим Отцом. Смотри, вот что он получил от него. - Мико показал пирату
серебряную медаль с изображением Вашингтона. -  И  тогда  мико  спросил  у
Большого Отца, а тот был отважным воином и мудрым отцом,  верит  ли  он  в
Великого Духа своей книги, вождь бледнолицых сказал, что верит и  это  тот
самый Великий Дух, которого почитают краснокожие. Таковы были слова самого
могущественного и справедливого из бледнолицых. Когда мико вернулся в свой
вигвам, солнце уже садилось, и душа  мико  помнила  слова  Большого  Отца,
глаза его были широко раскрыты. Но как только он вернулся  в  леса  своего
племени, увидел, что бледнолицые,  жившие  рядом,  смотрели  хмуро,  в  их
глазах не было света Великого Духа. Токеа знает: тот, кто  не  поклоняется
Великому Духу, не может быть добрым человеком. А мой брат насмехается  над
Великим Духом и над блаженством предков на вечных лугах. Какой же он  друг
окони, если хочет отнять у них единственную светлую тропу? Он хочет  стать
другом мико, который не выдержал бы ноши, если бы его  не  манили  умершие
предки? Уходи! -  с  отвращением  закончил  мико,  повернувшись  спиной  к
пирату.
     - Спокойной ночи! - зевая, сказал Лафит. - В вас  погиб  методистский
проповедник.
     Он направился к вигваму совета, где останавливался  на  время  своего
пребывания у индейцев.
     Токеа повернул к своей хижине. Никто не развеял  песней  его  мрачных
стариковских дум. Кругом стояла мертвая тишина, лишь  перекличка  часовых,
выставленных у жилища пират и на берегу, указывала  на  присутствие  живых
существ.



                                    15

     - Капитан! Индейцы что-то чересчур оживились,  -  доложил  лейтенант,
переступив порог вигвама.
     - А точнее?
     - Носятся и прыгают, будто  в  них  бес  вселился.  Таскают  какие-то
пожитки, еду, оружие. Вся деревня на ногах.
     Пират поднялся и начал быстро одеваться.
     - Постарайтесь собрать более подробные сведения.  А  я  тем  временем
загляну к старику. Обнаружите что-нибудь подозрительное - действуйте,  как
договорились.
     - Да, капитан. Но осмелюсь поделиться...
     - Ну, что там еще? Выкладывайте.
     - Нам идет в руки недурная добыча.
     - Знаю.
     - Промедление...
     - Имеет свои причины.
     - Ясно, капитан.
     Лейтенант  кивнул  и  вышел.  Лафит  вскоре  тоже  покинул  вигвам  и
направился к мико. Тот неподвижно сидел у входа в  свою  хижину,  лицом  к
реке.  Увидев  пирата,  он,  казалось,  потерял   самообладание.   А   тот
приветствовал его еще более громко, чем в час прибытия.
     Старик не мог  скрыть  своего  беспокойства,  а  при  его  всегдашней
невозмутимости это особенно бросалось в глаза. Мико вдруг вскочил на  ноги
и, вытянув шею, начал к чему-то прислушиваться.
     Вскоре деревня огласилась протяжным радостным криком, нарастающим  от
вигвама к вигваму. Это был какой-то невообразимый хор,  вобравший  в  себя
голоса всех индейцев  от  мала  до  велика.  Деревня  натурально  заходила
ходуном. Из-за каждого кустика, каждого бугорка,  из  каждой  хижины,  как
безумные, выскакивали мужчины, женщины, дети, и все они неслись к  вигваму
совета. Даже присутствие мико не могло умерить их прыть.
     Дело в том, что на другом берегу Натчеза появилось три десятка конных
индейцев. Иные уже въехали в воду, вероятно, в поисках брода. Река в  этом
месте достигала примерно  пятисот  футов  в  ширину,  да  и  глубина  была
порядочная. Однако это нимало не смущало отважных всадников.
     Пират, скрежеща зубами, поспешил к берегу. Лицо его  было  перекошено
от ярости.
     - Десяток бы добрых карабинов! - бросил он лейтенанту.
     - Прошу  прощения,  капитан.  Это  не  окони,  это  каманчи,  бешеные
каманчи. Уж я-то насмотрелся на них в мексиканских переделках.
     Небольшая группа всадников была уже в заливчике возле каноэ. А  самый
первый приближался к окони, столпившимся у вигвама совета.
     Мико выступил вперед, вытянув правую руку.
     -  Большой  вождь  каманчей  и  пауни  -  желанный  гость  окони,   -
торжественно произнес он.
     Молодой индеец остановился и почтительно склонив голову, выслушал его
слова. Затем спрыгнул с коня и протянул  старику  открытую  ладонь  правой
руки. А когда подошел совсем близко, еще раз поклонился  старику  и,  взяв
его руку, возложил ее себе на голову.
     Трудно  вообразить  себе  две   более   несхожие   фигуры:   высокий,
напоминающий свилеватый ствол огромного дерева  мико,  застывший  в  своем
молчаливом величии, и живой,  открытый,  играющий  мускулами  юного  тела,
вождь каманчей. Его голову украшал живописный убор из перьев  и  звериного
меха, выпуклый лоб  и  все  его  чуть  отливающее  медью  лицо  словно  бы
стыдились грубой воинственной мазни, которой индейцы так  любят  покрывать
кожу. Выразительные, сверкающие темным блеском глаза и благородный римский
нос как нельзя более соответствовали его мужественной фигуре, сила которой
удачно подчеркивалась всем его нарядом и вооружением.
     Грудь его охвачена лисьим мехом, со спины свешивалась  шкура  ягуара.
Он являл собою великолепный образец мужской красоты, расцветшей в  вольных
саваннах Мексики, в  лоне  великого  племени,  не  признающего  над  собой
никаких господ, кроме Великого Духа. Кинжал с рукоятью из чистого  золота,
небольшой карабин и длинное  девятифутовое  копье  с  кистью  из  конского
волоса составляли его вооружение.
     Подобным же образом были вооружены и  одеты  еще  четыре  воина.  Все
остальные принадлежали к одной из ветвей племени пауни. Их можно  было  бы
назвать бритоголовыми, если бы не торчал на макушке пук  волос,  тщательно
заплетенных в короткую  косицу.  Плечи  их  покрывали  дубленые  выворотки
бизоньих шкур. Седлом также служила  шкура  бизона.  На  каждом  был  пояс
шириной в ладонь с лоскутком ткани и  мокасины.  Добрая  половина  из  них
могла похвастаться огнестрельным оружием  -  мушкетами  и  карабинами.  Но
копья, боевые ножи и томагавки были у всех.
     -  Мой  брат  -  желанный  гость!  -  повторил  мико.  -  Помнит   ли
могущественный Эль Золь слова, которые  Токеа  передал  ему  через  своего
гонца?
     - У него открытые уши и широкое сердце.  Обращена  ли  речь  Великого
мико только к Эль Золю, или она может быть услышана всеми каманчи и пауни?
     - Вожди и воины каманчи и пауни - желанные гости  в  вигвамах  окони,
братья окони.
     После этих слов  Эль  Золь,  четверо  каманчей  и  столько  же  пауни
спрыгнули с коней и вслед за Токеа направились в вигвам совета.
     А на берегу же, опершись на руки, лежали  четыре  пирата.  Капитан  и
лейтенант расхаживали взад и вперед. Если не  считать  нескольких  быстрых
взглядов в сторону индейцев, ничто  не  выдавало  их  особого  интереса  к
происходящему в деревне.
     Прошло, должно быть, не менее часа, когда на пороге вигвама  возникла
фигура мико. Он двинулся к берегу, и  шаг  его  был  непривычно  поспешен.
Завидев старика, пират остановился.
     - Вожди краснокожих воинов, - сказал мико, - пришли в вигвам, который
Токеа отвел своему брату. Они держат совет, не  хочет  ли  вождь  Соленого
моря послушать их речи?
     Пират кивнул, и оба они сквозь молчаливую толпу индейцев проследовали
к вигваму. Пирату было указано место среди индейцев. После чего воцарилось
полное безмолвие. Наконец мико счел приличным нарушить его:
     - Вождь Соленого моря! Деревья  дважды  сбрасывали  листву  и  дважды
одевались ею по воле Великого Духа с тех пор, как Токеа со своими  воинами
начал охотиться на потребу Лафиту, а скво - выращивать для него зерно.
     - Все же оплачено! Если мы задолжали, говори прямо.
     Индейцы сидели, как  окаменевшие.  Лишь  Эль  Золь  поднял  голову  и
пристально посмотрел на Лафита.
     - Мико окони, - ледяным тоном продолжал  Токеа,  -  больше  не  может
охотиться для Лафита и его людей.  Отныне  у  них  с  краснокожими  разные
тропы.
     - Короче говоря, - перебил пират, -  вы  разрываете  узы  братства  с
Лафитом. Может ли он поинтересоваться причинами?
     -  Смотри,  -  сказал  мико,  подымаясь  с  места   и   указывая   на
раскинувшееся за окном хлопковое дерево, - семь лет миновало с  той  поры,
как это дерево пробило почву. Оно было таким хрупким и маленьким,  что  не
устояло бы и перед птичьим клювом. Но вот оно выросло, и десяток мужчин не
вырвут его из земли, оно раздавит их своей тяжестью. Вождь  Соленого  моря
никогда не будет охотником,  он  тянет  свою  руку  к  тому,  что  ему  не
принадлежит. Его тяга к чужому добру разрослась, как это дерево,  и  давит
собой все другие желания. Ему не дано довольствоваться малым.
     По  лицу  пирата  скользнула  язвительная  улыбка,   но   он   быстро
спохватился.
     - Мико, - продолжал индеец, - лишь повторил то, о чем говорят  друзья
и враги Лафита. Смотри, - он вытащил из-за пояса прокламацию  и  развернул
ее перед пиратом. - Отец бледнолицых обещал много долларов за его  скальп.
Он назвал его вором.
     Пират слушал его с непроницаемым лицом дипломата.
     - Так  значит,  этот  жалкий  клочок  бумаги  и  есть  причина  вашей
обличительной  тирады?  -  Тут  он  презрительно  усмехнулся.  -  Какие-то
несчастные пятьсот долларов! И вы клюнули? Так  здесь  их  тысяча,  десять
тысяч!
     Индеец почувствовал себя оскорбленным.
     - Лафит, - сказал он, - в вигваме мико окони он может спать спокойно.
Окони бедны, все их богатство - оружие, с которым они ходят на  охоту,  им
не нужны сокровища Лафита. Да и он мало что найдет у окони.  Но  их  тропы
должны разойтись.
     - А я-то думал, - хладнокровно  отвечал  пират,  -  что  Токеа  такой
человек, который не забывает зол, причиненных ему бледнолицыми.  Теперь  я
вижу свою ошибку. Клочок бумаги заставил его предать недавнего друга. Он -
не мужчина.
     В глазах Токеа вспыхнул было огонь, но он мгновенно взял себя в  руки
и с удивительным спокойствием обнажил свою  грудь  со  страшными  следами,
оставленными саблями и штыками американцев.
     - У Токеа, - быстро и чуть сдавленно вымолвил он, - больше ран, чем у
вождя Соленого моря пальцев на руках  и  ногах.  Он  смеется  над  словами
Лафита.
     - Отчего же вы тогда испугались какой-то прокламации?  Она  не  может
причинить вам вреда. Что за дело нам до губернатора Луизианы и прочих янки
здесь, в Мексике?
     - В Мексике? Что хочет сказать мой брат?
     С первых  дней  пребывания  на  берегах  Натчеза  старик  был  твердо
убежден, что живет во владениях Большого Отца янки, мысль об этом  терзала
его днем и ночью. Пират знал больное  место  Токеа,  но  всегда  оттягивал
сообщение этой новости, надеясь извлечь  наибольшую  для  себя  пользу,  а
может быть, и добиться с его помощью власти над  индейцами.  И  сейчас  он
пустил в ход этот козырь, вероятно,  лишь  для  того,  чтобы  хоть  как-то
повредить замыслу мико объединиться с каманчи.
     Старик испустил глубокий вздох, будто с плеч его  свалилась  огромная
ноша.
     - Стало быть, мико окони живет не на той земле, которую Большой  Отец
бледнолицых считает своей.
     - Разумеется, нет. Могу показать карту.
     Индеец снова погрузился в  раздумье.  Слишком  важную  и  ошеломляюще
радостную весть принес пират. Хотя пришла она не ко времени, ибо, судя  по
всему, они коснулись такого пункта переговоров, от которого  мико  уже  не
смог бы отступить, не теряя своего достоинства.
     - Рука Великого Духа, - сказал он наконец, - гнетет  краснокожих,  он
омрачает им лица, убивает лучших воинов. Их кости  белеют  непогребенными.
Их кровь растворена в воде рек. Настала пора зарыть томагавки, иначе  наши
дети исчезнут с лица земли. У них и так много врагов. Зачем им больше?  Не
могут они заключить союз с людьми вождя Соленого моря.
     Пират слушал его, не переводя дыхания, и вдруг выпалил:
     - А если я вас покажу, что именно эти враги...
     Лафит вдруг осекся, но, приняв надменный вид, заговорил снова:
     - Токеа! Я  пришел  сюда  за  тем,  чтобы  предложить  узы  братства,
разделить с тобой все, чем я владею, что с таким трудом собирал по крупице
долгие годы. Лафит, гроза голубых вод между Европой  и  Америкой,  владыка
Мексиканского залива, протягивает тебе руку дружбы и  братства.  Лафит  не
желает тебе ничего, кроме добра. Не о своей выгоде он печется, а о  вашей.
Лафит берется вас защищать, и ни один янки не посмеет вас пальцем тронуть.
Лафит клянется. Это его последнее слово. Не пропусти его мимо ушей!
     Сила и даже некоторое величие его пылкой речи не повредили бы и более
достойному человеку. Индейцы смотрели на него почти изумленно.
     - Мико, - с неколебимым спокойствием ответил старик, - покинул  земли
отцов потому, что там поселились лживые бледнолицые. Его душа  тоскует  по
людям с такой же кожей. Его сердце изнурено бледнолицыми.  Но  не  за  тем
бежал мико от бледнолицых, чтобы принять в  свое  сердце  худших  из  них.
Союзу не бывать.
     - Ну что ж, хорошо, - с напускным равнодушием сказал пират. - Памятуя
о вашем обещании, я жду, когда вы отдадите мне Белую Розу. Требую то,  что
считаю своей собственностью.
     - Токеа обещал Белую Розу вождю Соленого  моря,  другу  окони,  врагу
янкизов, воину. Но ничего не обещал разбойнику и вору. Мико  говорил,  что
вождь Соленого моря может прийти за Розой в вигвам  мико.  Но  вигвам  для
него уже закрыт, пусть поищет другую скво.
     Пират ухмыльнулся, не скрывая ненависти, в упор посмотрел на  мико  и
быстро вышел. Никто из индейцев не взглянул ему вслед.



                                    16

     Когда солнце поднялось к зениту, был объявлен всеобщий сбор,  дабы  в
случае опасности деревню не застали врасплох.
     Младшие вожди и прочие воины, как обычно, образовали  два  полукруга:
внутренний составляли зрелые мужчины, внешний -  молодые.  Все  сидели  на
траве. Каждый с боевым ножом и томагавком за поясом, скрестив ноги, застыл
в традиционной индейской позе и молча ожидал появления вождя.
     Площадка перед  вигвамом  совета,  как  самое  почетное  место,  была
целиком  отдана  людям  из  племени  пауни.  Как  только   оба   вождя   с
сопровождающими их воинами вышли из вигвама, все разом встали. Вожди вошли
в меньший полукруг и опустились на землю.
     Торжественная серьезность мужественных лиц, зоркие осмысленные глаза,
статность фигур - все это придавало сбору необычайно значительный вид и не
имело ничего общего с толпой так называемых дикарей.
     Один из стариков отделился от второго полукруга и подошел к вождям  с
трубкой мира. Он сделал глубокую затяжку и направил облачко дыма  вверх  -
Великому Духу, второе - вниз, матери-земле, и третье - горизонтально:  оно
предназначалось всем, кто его окружало, и знаменовало собою  добрую  волю.
Затем он передал трубку Эль Золю, тот также выпустил три облачка и  вручил
трубку другому индейцу. После того как она обошла три круга во славу  трех
племен, объединившихся против одного врага, Токеа поднялся  и  начал  свою
речь.
     Он говорил о коварстве бледнолицых, избирающих  кривые  тропы,  чтобы
отнять исконную землю у него и его сородичей; он описывал приемы обмана  и
ухищрения  перекупщиков,  дабы  обирать  краснокожих  вымогательством;  он
рассказывал об их силках и ловушках, которые в конце концов  вынудили  его
уйти с земли отцов и скитаться до тех пор,  пока  не  забрел  он  в  такие
места, где не грозила новая встреча с бледнолицыми. Не столь подробно,  но
говорил он и о союзе с пиратом,  причем  в  самых  деликатных  выражениях.
Сказал о прокламации и о том, что теперь им  нельзя  жить  у  реки,  устье
которой знакомо вождю Соленого моря. Затем он поведал о захвате его дочери
враждебным  племенем,  и  голос  его  дрогнул,  когда  он  назвал  имя  ее
бесстрашного спасителя - Эль Золя, который предложил Токеа союз на  вечные
времена. И скоро, назло врагам, три племени сольются в один народ.
     - Пришло время, - сказал он, заключая свою  речь,  -  вновь  сомкнуть
разорванное  кольцо,  снять  слепоту  с  глаз  индейцев,  собрать  воедино
рассеянных по земле детей краснокожего  племени.  Великий  Дух  направляет
могущественного  вождя  каманчей  и  пауни,  которому  дано   восстановить
разорванную цепь. Руки Токеа утратили гибкость,  ноги  ослабли,  он  долго
искал преемника, но тщетно, а вот теперь -  нашел.  Великий  Дух  пожелал,
чтобы это был спаситель дочери мико.  Кровь  Токеа  не  смоют  ливни,  она
пребудет в сыновьях благородного Эль Золя.  Он  один  из  них.  Окони,  вы
видите сына вашего мико!
     Взгляды, полные любви и изумления,  устремились  на  молодого  вождя,
который тотчас же встал и, поклонившись мико, начал говорить:
     - Много летних солнц отпылало с тех пор, как воины пауни  из  племени
тойасков перешли большие горы, которые отделяли их  от  лугов  краснокожих
братьев на  просторах  Мексики.  Они  построили  себе  хижины  и  сказали:
останемся здесь, в этой земле много бизонов и оленей. Десять солнц длилась
большая охота, и вскоре краснокожие воины Мексики напали  на  след  пауни.
Вскоре их догнали хмурые всадники с ружьями. Но  пауни  -  воины,  они  не
привыкли показывать спины. Раздался воинственный клич - и  двое  всадников
повалились на землю, остальные помчались прочь на своих быстроногих конях.
От одного из умирающих индейцев пауни узнали, что он  из  отряда  отборных
воинов большого народа каманчей. Горными тропами вернулись  пауни  в  свои
вигвамы, их трофеем были два скальпа.
     Велика была  радость  пауни,  когда  молодые  воины  предстали  перед
вождями и показали скальпы могучих врагов, громок был крик  ликования.  Но
тут раздался голос главного вождя Эттовы, и все затихли.
     "Пауни! -  воскликнул  он.  -  Вы  сняли  два  скальпа  с  воинов  из
могущественного племени, живущего между восходящим  и  заходящим  солнцем!
Они многочисленнее бизонов, их  кони  быстрее  молний,  их  руки  страшнее
укусов змей. Нам не придется долго ждать, - они  перейдут  горы,  и  кости
пауни будут белеть в долинах, запылают вигвамы, и враги  будут  сушить  на
огне  пожарищ  скальпы  пауни!  Воины!  Мрачный  взор  Ваконды  [верховное
божество,  дух-творец]  упал  на  ваши   головы.   Ваши   сыновья   издали
воинственный клич, ступив на неверную тропу. Они перешли горы, которые сам
Ваконда воздвиг  как  границу  между  двумя  народами.  Пауни!  Вы  должны
исправить дело рук ваших юных воинов. Вы должны сдержать  месть  каманчей,
ибо справедливость не на  вашей  стороне.  Пусть  лучше  погибнет  десяток
воинов, чем весь народ".
     Так говорил великий Эттова. И ответом ему был крик печали.  Но  пауни
вняли его словам, ибо он говорил правду.
     Вожди и  воины  собрались  на  совет,  и  вскоре  до  вигвама  совета
донеслась песня смерти, она звучала там, где стояли юные воины.  Это  была
песня смерти Черного Орла -  единственного  сына  Эттовы.  Великий  Эттова
смотрел на сына, его уши жадно впитывали песню смерти, но ни тени горя  не
было в его глазах, радость наполняла его грудь. Потом песню смерти один за
другим повторили еще  девять  юношей.  И  вскоре  десять  воинов  покинули
вигвамы пауни. Они перешли горы и поскакали во владения каманчей.
     Каманчи - могучее племя. Но этого мало. Они великодушный  и  отважный
народ. Они цвет и гордость всех краснокожих. "Не  дай  нам,  Великий  Дух,
поднять руку на того, кто пришел к нам с миром, - сказали они.  -  Каманчи
всегда защитят своих братьев. Но у нас двое из отцов остались без сыновей:
их должны заменить два  ваших  юных  воина.  Все  прочие  могут  вернуться
домой".
     Черный Орел вместе со своим  одноплеменником  был  выбран  в  сыновья
каманчей.
     Не успело двадцатое лето Черного Орла смениться двадцатой зимой, а он
уже трижды вставал на тропу войны с осаджами. Он умел  одолевать  врага  и
обуздывать диких скакунов. Каманчи любили его. Их дочери бросали  на  него
долгие взгляды, но душа его была для них пуста и непроницаема. Он тосковал
по отцу, по своему племени, по своим братьям. Однажды, когда он  пересекал
бесконечные степи каманчей, взгляд его настиг коня, легконогого как олень,
белого как снег и гордого как лось. Душа юного воина рванулась к коню,  но
тот скрылся из глаз с быстротой молнии. Два солнца скакал Черный  Орел  по
следу. Наконец, к полудню он почти нагнал его, оказавшись в лугах великого
вождя каманчей. Он бросил лассо, и конь был уже у него в руках,  когда  на
пороге  большого  вигвама  вождя  появилась  его   дочь.   Белый   жеребец
принадлежал ей, он пропадал  в  прериях,  куда  манили  его  табуны  диких
братьев.
     Черный Орел встретил взгляд Коры, и лассо выпало  из  его  рук.  Дочь
верховного вождя каманчей была прекрасна,  как  восходящее  солнце.  Белый
конь рванулся к хозяйке, и она вскочила ему на спину.
     "Мой брат устал, - сказала она, - и Кора поведет его в дом отца,  где
он сможет отдохнуть; он голоден, и она накормит его; его мучает  жажда,  и
она утолит ее пальмовым соком; его  клонит  в  сон,  Кора  приготовит  ему
мягкое ложе. Идем же, брат мой!"
     Черный Орел перестал тосковать по вигвамам пауни -  отныне  в  мыслях
его была Кора.
     "Ты мне дороже света моих глаз, - шептала дочь вождя, - твое  дыхание
слаще утренней прохлады, твой голос приятнее пения птиц. Попроси Эль Золя,
и он отдаст тебе свою дочь".
     И Эль Золь прознал про подвиги Черного Орла, и душа его была  с  юным
воином.
     "Черный Орел, - сказал он, - моя дочь смотрит на тебя, пауни, теплыми
глазами, но отец не может отдать усладу своего сердца тому, кто не убил ни
одного  врага  пауни.  Скоро  мои  воины   выступят   против   бледнолицых
мексиканцев. Мой юный брат пойдет с ними.  Если  он  вернется,  отмеченный
знаком победы, Эль Золя примет его как сына".
     Черный Орел выслушал речь вождя и душа его возликовала. Он  встал  на
тропу войны и взял в плен двух мексиканских вождей.  Он  вошел  в  большой
вигвам вождя, как входит сын в дом своего отца.
     - Черный Орел и Кора, - торжественно заключил молодой воин,  -  стали
отцом и матерью Эль Золя, вождя каманчей и пауни.
     Он замолчал, грудь его взволнованно вздымалась.  Взгляды  индейцев  с
безмолвным обожанием устремились на своего предводителя.
     - Лишь раз обновились листья на пальмах, пока жил он в вигваме вождя,
и Великий Дух позвал отца Коры  на  свои  цветущие  луга.  Вожди  и  воины
собрались у изголовья Эль Золя, чтобы услышать слова умирающего.
     "Каманчи, - сказал он, - Черный Орел - великий воин и  будет  великим
вождем, но воля наших  предков  противится  тому,  чтобы  он  стал  вождем
каманчей. Однако сына Коры почитайте как первого вождя нашего народа".
     Черный Орел вернулся в вигвам пауни, а Кора и Эль Золь последовали за
ним. Четыре вождя каманчей сопровождали дочь Эль  Золя  и  ее  сына,  дабы
защитить и уберечь отпрыска великого рода  и  забрать  его  назад  в  лоно
своего племени, как только он перестанет нуждаться в молоке матери.
     Черный Орел стал верховным вождем пауни-тойасков. Осаджам он  казался
страшнее грозовой тучи, и завидев его, они обращались в бегство.
     Миновало четырнадцать  лет,  семь  раз  приходили  и  уходили  вожди,
охраняющие малолетнего повелителя, как вдруг появились  белокожие  люди  и
сказали, что Большой Отец купил землю между широкой рекой и Соленой морем,
а сами они собираются строить  свои  хижины  на  охотничьих  полях  пауни.
Сначала их было немного, но вскоре они заполнили весь край.
     Нахмурив лица, смотрели пауни на следы  пришельцев,  но  Черный  орел
сказал свое слово, и  они  протянули  руки  бледнолицым  в  знак  мира.  А
бледнолицые отвечали им угоном коней и вымогательством мехов. Черный  Орел
стоял на своем, но народ стал пропускать его уговоры мимо  ушей,  и  пауни
подняли свои томагавки. И покрылась густой травой тропа,  соединяющая  два
народа.
     Черный Орел был на охоте, он как раз готов  был  пустить  пулю  вслед
убегающему оленю, но на пути его оказалась группа вооруженных бледнолицых.
Встретив гордый взгляд воина, она возжаждали крови. Не успел он  вымолвить
слова, как пуля пробила ему сердце. Бледнолицые ускакали, оставив  его  со
смертельным свинцом в груди.
     Большой небесный свет потух за краем  земли,  а  Кора  все  не  могла
дождаться возвращения любимого мужа. Объятая страхом, она сидела в сумраке
вигвама, прислушиваясь к каждому шороху, припадала  ухом  к  земле,  чтобы
уловить приближение легких  шагов  Черного  Орла.  Но  ничего,  кроме  воя
койотов и топота бизоньих табунов, не доносилось до ее  слуха.  Тогда  она
обвила рукой Эль Золя и вместе с ним поспешила в лес.
     Долго пришлось им  идти  по  слабому  следу  вождя,  прежде  чем  они
услышали  предсмертный  хрип  раненого.  Тусклый  свет   луны   падал   на
окровавленную грудь. Кора опустилась на  землю  рядом  с  супругом.  Вопль
скорби и отчаяния заставил его приоткрыть глаза.
     "Ступай, - сказал Черный Орел, - и позови сюда всех вождей  и  воинов
пауни".
     Сын стрелой полетел к вигваму,  его  крик  разбудил  всю  деревню,  к
умирающему вождю сбежались все пауни. Он нашел в себе силы для  последнего
слова:
     "Пуля бледнолицых разбила грудь вождя,  ему  уже  не  подняться,  ему
навеки спать в земле, но душа  Черного  Орла  узрит  лик  восседающего  на
облаках Ваконды, он будет молить его обо всем, чего хотят пауни.  Для  Эль
Золя он попросит душу великого воина и силу бизона. Слушайте,  мужи,  речь
умирающего вождя. Эль Золь унаследовал от матери  кровь  верховных  вождей
каманчей, самого могучего народа среди краснокожих. К ним должен поспешить
мой сын в сопровождении благородных  каманчей,  которые  были  ему  верной
стражей.
     Он отправится в путь, как только боевой конь  будет  убит  на  могиле
отца. Каманчи примут его как вождя, они научат его  усмирять  мустангов  и
побеждать врагов, они вложат в его руки исполинскую мощь,  в  его  ноги  -
быстроту  оленя.  Они  сделают  его  могучим  повелителем,  смеющимся  над
врагами. Когда Эль Золь проведет в зеленых лугах каманчей семь лет и  семь
зим, он вернется на родину отца  и  поведает  его  народу  обо  всем,  что
увидел. Он поведет пауни за собой через  голубые  горы.  Слушайте,  братья
мои, прощальные слова Черного Орла. Пауни - великие  воины,  но  число  их
невелико, а бледнолицые  -  смертельные  враги  краснокожих  племен.  Души
бледнолицых  темны  и  лживы,  их  языки  черны  от  ядовитых  речей,  они
ненасытны, их  руки  вечно  тянутся  к  последнему,  что  еще  осталось  у
краснокожих. Они пришли к нам со словами о мире,  но  в  душах  вынашивали
измену. Они выкурили снами трубку мира, но пустили пулю  в  Черного  орла,
когда встретили его на  одинокой  тропе.  Дети  мои  смелы,  но  их  мало,
бледнолицых же больше,  чем  деревьев  в  лесу.  Эль  Золь  станет  вождем
каманчей и еще больше укрепит узы, которыми связал Черный Орел два народа.
Земля каманчей лежит от нас на удалении многих солнц, языку не  вымолвить,
сколько у них коней и бизонов. Мои дети должны идти в страну каманчей. Эль
Золь, пробыв там семь лет и семь зим, очистит их тропу от терний.  Но  еще
не  настал  срок  моим  братьям  мстить  за  смерть  Черного  орла,  ягуар
выслеживает и скрадывает добычу, потом собирается для прыжка и лишь  тогда
нападает. Мои братья должны накопить силы, объединиться с каманчами.  Если
они выхватят томагавк сейчас, они исчезнут с лица земли. За вождя отомстит
рука, в которой сольются и сила пауни, и сила каманчей. На  зеленых  лугах
каманчей вырастет дерево свободы краснокожих народов и соберет их под свои
широкие ветви - оно будет подобно вечной  скале,  укрытой  снегами.  Народ
Мексики переломит железный прут, которым сечет его злой вождь, живущий  по
ту сторону Соленого моря.
     Воины Мексики и каманчи навсегда зароют томагавк войны".
     Когда ветер развеял серебристые облака,  закрывающие  бледный  ночной
свет, пауни увидели, как застывает лицо Черного Орла,  это  был  тот  миг,
когда душа его устремилась к Великому Духу.
     Ваконда милостивой улыбкой ответил  на  просьбу  вождя.  Эль  Золь  с
матерью и братьями вернулся в землю каманчей, туда, где глаза его  впервые
увидели небесный свет, и каманчи надели ему на голову  сверкающий  золотой
обруч и венец из разноцветных перьев. Они повели его в  зеленые  прерии  и
показали необозримые владения,  которые  отныне  принадлежали  ему,  потом
перед ним склонились мужчины, женщины и рабы, готовые служить ему верой  и
правдой. Семь лет провел он со своим народом, а после, следуя  воле  отца,
вернулся к пауни. Он соединил два народа таким союзом, что они уподобились
двум ветвям одного дерева. Он проложил и  расчистил  новые  тропы.  Дважды
сменился зеленый покров земли, пока жил Эль Золь в  вигваме  своего  отца,
часто сходились туда люди, чтобы услышать слово вождя, но сердца многих из
них тянулись к воде, по которой в юности скользили пауни на  своих  каноэ,
их глаза тосковали по могилам предков. Они покорно внимали  Эль  Золю,  но
сердца их были там, в прежних вигвамах и в буйных лугах,  которые  так  не
хотелось уступать осаджам. Но голос Ваконды,  услышанный  из  уст  Черного
Орла, был сильнее желаний, и пауни  повиновались  ему.  Эль  Золь  не  мог
больше оставаться у пауни, он должен был исполнить волю  отца.  И  каманчи
стали братьями воинов Мексики,  совладельцами  обширных  земель.  Вожди  и
бледнолицые воины Мексики пустили по кругу трубку мира.
     - Братья-мексиканцы, братья окони! - воскликнул молодой вождь, указав
рукой в сторону заката, - тропа Эль Золя ведет туда, к заходящему светилу,
которое поздно встает, но долго светит.
     Рассказ Эль Золя так потряс души индейцев, что все  они  вскочили  на
ноги и, не дождавшись решения старших, в  один  голос  провозгласили  свою
волю, означавшую, что молодой вождь отныне носит сан мико.
     Старый  мико  поднялся  с  той  величавой  неторопливостью,   которая
подобает истинному королю, и сказал:
     - Рука мико слаба и ненадежна, как ветвь усохшего дерева, а рука  Эль
Золя крепка. Старое дерево умирает, но дает побег, он разрастется и укроет
братьев мико от непогоды и палящего солнца. Эль Золь  станет  добрым  мико
окони, когда Токеа уйдет у отцам.
     Он снял с головы корону из перьев и увенчал ею  Эль  Золя.  Окони  по
обычаю низко склонились перед новым вождем, каманчи приветствовали его как
брата, и с веселым гулом индейцы стали расходиться.



                                    17

     Жители деревни отвели  гостям  вигвамы  и  окружили  пауни  всяческой
заботой.
     Их гости относились к тем племенам, которые  имели  довольно  смутное
понятие  о  ремеслах  и  домашнем  хозяйстве.  Поэтому  гости  с   немалым
удивлением  отнеслись  к  тому  обилию  вещей,  которыми  располагали   их
краснокожие братья. Для пауни, не знающих никаких занятий, кроме  охоты  и
обмена  своих  трофеев  на  самые  необходимые  предметы,  многое  было  в
диковинку. Шерстяное одеяло казалось им пределом роскоши, а  разнообразная
одежда, мебель, утварь и орудия землепашества озадачивали тем  более,  что
хозяева не жалели своего индейского красноречия на рассказ о назначении  и
применении этих вещей.
     Ну, а вид всевозможного оружия просто завораживал.
     Промысел пирата, равно  как  и  умелые  руки  женщин,  сделали  окони
обладателями изукрашенных ружей, а именно в  них  больше  всего  нуждались
пауни. Однако замешательство гостей длилось недолго. Вскоре недоверчивость
более слабых окони и  гордость  вольных  охотников  пауни  растворилась  в
чувстве взаимного расположения.
     Когда же наконец все расселись пировать на  площадке  перед  вигвамом
совета и каждый пауни увидел перед собой калебасу с  драгоценной  огненной
водой,  гости  просто  онемели  от  изумления.   Канонда   загодя   начала
приготовления к пиршеству, ее почти расточительная щедрость  явила  глазам
новых братьев такие сокровища индейской кухни, о которых те и  мечтать  не
могли.  Даже  мико  пребывал  в  необычном  для  него   беспечно-радостном
состоянии, и многие впервые увидели, как  лучатся  весельем  глаза  вождя.
Сбылась его давняя мечта:  Канонда  обручалась  с  сильнейшим  из  вождей;
окони, те, что остались с мико,  вливались  в  могучее  племя.  Счастливый
поворот событий  вселял  в  него  надежду  на  грозную  месть  бледнолицым
недругам.
     Строгие правила индейского этикета не  разрешали  Эль  Золю  до  поры
видеть свою невесту. Но когда оба вождя вернулись  в  вигвам,  Токеа  взял
молодого вождя за руку и повел его в маленькую комнату.
     - Бери ее, - сказал старик, указывая на дочь, - она твоя, и пусть  не
ржавеет цепь, которая связала тебя с Токеа.
     Канонда медленно приблизилась, руки были  сложены  на  груди,  голова
смиренно опущена.
     - Канонда не забыла Эль Золя? - тихо спросил юный вождь. - Желает  ли
она идти с ним в зеленые степи каманчей, в край заходящего солнца?
     - Спаситель мой! Повелевай мною! - прошептала она, пряча лицо у  него
на груди.
     Влюбленные обнялись, и в этот момент  послышался  подавленный  вздох.
Эль Золь шагнул в глубь вигвама и увидел Белую Розу, она забилась  в  угол
своей постели и прикрыла платком шею. Когда Эль Золь  приблизился  к  ней,
она поднялась, чтобы сказать ему  приветственные  слова,  однако,  видимо,
догадавшись  о  причине  его   появления,   поспешно   отступила.   Слегка
озадаченный Эль Золь вернулся к Канонде. Дело в том,  что  Роза  понимала,
что своим присутствием мешает влюбленным и давно пыталась покинуть вигвам,
но каждый раз возвращалась назад из боязни встретить пирата. Таким образом
она стала свидетельницей счастливейших минут своей подруги. Но радость  за
Канонду постепенно уступала  место  иным  чувствам,  и  вот  на  глаза  ее
навернулись  слезы,   и   она   вдруг   разрыдалась.   Канонда   мгновенно
высвободилась из объятий жениха  и,  опустившись  на  колени  перед  своей
подругой, прикоснулась ладонями к ее  вискам  и  с  невыразимой  нежностью
поглядела в глаза Белой Розе.
     - Не плачь, милая Роза. Ты отправишься с нами. Канонда, как и прежде,
будет тебе сестрой, а Эль Золь станет твоим братом. Его глаза  не  упустят
ни одной твоей слезы, а уши - ни единого вздоха.
     Она подвела девушку к своему жениху и тот взял ее за руки.
     - Сестра Канонды станет сестрой Эль Золя. А широкие степи  примут  ее
как Белую Розу окони. Эль Золь  будет  гордиться  новой  сестрой  в  своем
вигваме.
     - Благодарю тебя, брат мой, - с достоинством ответила девушка. - Есть
хоть одна душа, готовая  принять  всеми  покинутую  Розу.  А  мико  пирату
Соленого моря... - она запнулась.
     - Пусть пират поищет себе другую, - быстро, чтобы избежать  неловкого
молчания, возразил Эль Золь. - Белая Роза будет вольно  и  счастливо  жить
среди каманчей, и ни один из моих братьев не позволит  кому-либо  омрачить
ее взгляд.
     -  Благослови  тебя   Господь,   благородный   Эль   Золь,   -   Роза
почтительнейше склонилась перед вождем и отступила на шаг. В это  время  у
входа в вигвам послышались  грубые  мужские  голоса.  Эль  Золь  мгновенно
откинул бизонью шкуру, и взору его предстал Лафит с обнаженной шпагой. Тот
осыпал яростной бранью охраняющих вход четверых каманчей.
     Одному из  них  он  успел  перерубить  копье.  Старый  мико  бросился
разнимать споривших и сам едва избежал удара.
     - Я полагаю, мне не  надо  просить  разрешения  у  этих  дикарей  для
разговора с вами, - надменно отчеканил пират.
     - Мой вигвам открыт для всех, но мои братья охраняют его, потому  что
их вождь пришел сюда посмотреть на дочь мико. Она станет его женой.
     - Мико! - с напыщенным видом воскликнул пират. - Я пришел попрощаться
с вами. Вы избрали иной путь. Что ж, в добрый час! А в знак того, что я не
таю зла, примите вот это.
     Он положил на стол карабин и какой-то ящичек.
     - Брат мой, - голос мико выдавал некоторое смущение, -  неужели  брат
мой покинет вигвам на закате дня? Не пожелает ли  он  отведать  небогатого
угощения краснокожих?
     - Лафит достаточно горд для того, чтобы пригубить кубок человека,  не
принявшего протянутую руку. Желаю тебе удачи в делах с новыми  союзниками.
Прощай, мико!
     -  Стой!  -  сказал  мико,  пристыженный  таким  отношением   к   его
гостеприимству. - Мой брат должен  забрать  все,  что  дарил  Белой  Розе.
Золото, кораллы и все остальное.
     Он быстро прошел в маленькую комнату  и  вскоре  появился  с  охапкой
платьев и грудой всяких драгоценных безделушек.
     Пират никак не ожидал столь щепетильного расчета.
     - Оставьте у себя. Для меня это не имеет ценности, - сказал  пират  и
быстро удалился. Через несколько минут его лодка скрылась за тростником.
     Неожиданный объезд пирата произвел тягостное впечатление на  мико,  и
всех прочих смутил. К пиру приступили молча. Токеа нелегко  было  пережить
разрыв с французом. Старик никогда не испытывал ни симпатии, ни доверия  к
бледнолицым. С юных лет познавший предательскую тактику своих  недругов  и
научившийся платить им той же монетой, мико ожесточился душой.  Но  маска,
избранная Лафитом для общения с  Токеа,  столь  разительно  отличалась  от
холодной, брезгливо-насмешливой мины американцев, что  предводитель  окони
был, пожалуй, недалек от душевного расположения к нему.
     Пауни вместе с окони кружились в танце под звездным небом  на  берегу
Натчеза. Лишь глубокой ночью смолкли  звуки  музыкальных  инструментов.  И
хотя порой в непроглядной тьме еще можно было услышать возгласы и  обрывки
разговора, вскоре смолкли и они. Старый мико повел Эль Золя в свой вигвам.
     - Канонда! - ласково окликнул Токеа.
     Дочь уже стояла перед отцом,  как  всегда  скрестив  на  груди  руки.
Меланхолическая  улыбка  на  испуганном  лице  не  могла  ввести   его   в
заблуждение:  по  щекам  катились  слезы.  Извечная  веселость,  казалось,
навсегда покинула Канонду. Токеа взял Эль Золя за руки и, возложив  их  на
плечи дочери, передал ему свою отцовскую власть над девушкой. Потом накрыл
ладонями ее голову и сказал:
     - Пусть Великий Дух даст вам много отважных воинов!
     - Неужели Эль Золю придется ввести в свой вигвам тоскующее сердце?  -
с мягким укором спросил жених.
     - Эль Золь Канонде дороже жизни, он - самый любимый цветок ее сердца,
голос его - музыка, а его любовь  для  нее  -  источник  жизни,  но  грудь
Канонды тесна и вот-вот разорвется. Великий Дух что-то ей шепчет,  но  она
не может сказать в ответ ни слова.
     Канонда обняла Розу и поцеловала ее в губы. Потом  вместе  с  женихом
двинулась к выходу, но вдруг застыла как вкопанная  и,  снова  подбежав  к
розе, обняла ее.
     - Роза, - шептала она, - ты будешь для мико дочерью вместо Канонды?
     - Буду, - задыхаясь от плача, ответила Роза.
     - Поклянись Великим Духом, что не оставишь его.
     - Клянусь.
     Мико сделал знак, и Канонда понуро присоединилась к жениху. Вслед  за
Токеа они пошли в вигвам совета.



                                    18

     Было  за  полночь.  Со  стороны  берега  к  вигваму  мико   крадучись
приближался человек. Рука  его  прикрывала  обнаженную  саблю.  Подойдя  к
кустам,  окружавшим  хижину,  он  боязливо  огляделся,  затем  повернулся,
намереваясь столь же бесшумно вернуться назад, как вдруг  почувствовал  на
своей шее лассо и был опрокинут на землю. Сабля выпала из рук еще до того,
как он  сообразил  перерубить  ею  удавку.  Все  случилось  так  быстро  и
незаметно, что группа вооруженных мужчин, стоявших в каких-нибудь тридцати
метрах от вигвама, пребывала в  полном  неведении  об  этом  происшествии.
Внезапно неизвестно откуда раздался голос, способный разбудить и мертвецов
в могилах. Со страшным  грохотом  распахнулась  дверь  вигвама  совета,  и
несмотря на вспышки оружейных выстрелов,  гремевших  с  берега,  мелькнула
мускулистая фигура. Человек вышел из хижины, держа в руках что-то тяжелое,
и тут же исчез в зарослях кустарника.  Послышался  второй  голос.  Он  был
подхвачен десятками других, как эхо вторивших ему из-за  каждого  кустика.
Звук был так жуток и оглушителен, словно его исторгали демоны в аду.  А  в
это самое время со стороны берега грянули залпы, и хижины одна  за  другой
стали озаряться голубоватым дрожащим огнем, который  подползал  к  крышам,
разгорался, принимая ярко-красный цвет.
     Среди этого ада послышался голос, подобный  рыку  разъяренного  льва.
Это был крик Эль Золя, обращенный к воинам.
     Только  что  он  безмятежно  спал,  убаюканный  ночным  напевом  юной
супруги, как вдруг раздался  тот  страшный  крик.  Подхватив  одной  рукой
любимую, другой - боевой нож и карабин, он бросился  вон  и  был  встречен
мушкетным огнем. Молодой вождь почувствовал обжигающую боль в левой руке.
     - Не бойся, Канонда, - хрипло забормотал он, рванувшись к лесу. -  Ты
со мной.
     Она не отвечала, голова была опущена. Он почувствовал,  как  судорога
пробежала по всему ее  телу.  На  мгновение  грудь  Эль  Золя  сдавило  от
страшного предчувствия, но он тут же успокоил себя: кровь на ней - это его
кровь, кровь из раны Эль Золя... Он уходил от огня невидимых врагов, и  из
каждой хижины, из-за каждого куста почти инстинктивно пробирались  к  нему
его воины. Не успел он достичь края леса, как едва ли  не  все  пауни  уже
были возле него.
     - Это пират, - шепнул он возлюбленной.  Он  поцеловал  ее  в  губы  и
осторожно положил на траву.
     Затем, встав в середину боевого  кольца  воинов,  издал  воинственный
клич.
     - Вот вам верность бледнолицего вора! - сказал он, указав на пылающие
хижины.
     Вокруг молодого вождя внезапно  воцарилась  тишина,  нарушаемая  лишь
горестными возгласами подбегающих воинов.  Это  были  опоздавшие  пауни  и
окони, которые после хмельной трапезы  и  глубокого  сна  не  сразу  могли
понять, кто же их враг.
     - Где мико? - вопрошали полсотни голосов.
     Никто  им   не   ответил,   только   со   стороны   берега   раздался
душераздирающий женский крик. Эль Золь  весь  обратился  в  слух.  Он  уже
наметил план боя и отдавал отрывистые приказы.
     Один из каманчей, сопровождаемый несколькими пауни и окони,  исчез  в
кустах. А  сам  Эль  Золь  с  тремя  одноплеменниками  и  десятками  пауни
стремительно двигался вдоль опушки леса.
     У залива они заметили блеск  мушкетных  стволов;  это  был,  по  всей
видимости, довольно сильный пикет, охраняющий лодки. На  подкрепление  ему
время от времени отправлялись другие пираты.  Между  пикетом  у  залива  и
основным отрядом, продвигавшимся  к  хижине  мико,  было  расставлено  еще
несколько постов на случай поддержки с флангов.
     Судя по всему, пират намеревался похитить мико и его  приемную  дочь.
Возможно, это ему и удалось бы, если б не двое каманчей, которые по обычаю
своего племени несли охрану у жилища вождя  во  время  его  брачной  ночи.
Однако и они в полной мере насладились гостеприимством хозяев. И  хотя  их
чувства были притуплены действием огненной воды, индейское ухо не могло не
уловить крадущихся шагов бледнолицых.
     Пират за два года достаточно изучил нравы индейцев, чтобы не  затеять
заварухи при свете дня, когда каждый  из  его  головорезов  мог  бы  стать
удобной мишенью для укрывшихся в траве краснокожих. Он выбрал ночь. К тому
же он делал ставку на устрашающий вид загоревшихся хижин.
     Двух лучших стрелков он посадил как можно ближе к вигваму совета, дав
им одно-единственное  задание  -  уложить  молодого  вождя,  -  в  нем  он
чувствовал самого опасного противника.  Сам  же  с  отборными  молодчиками
продвинулся к хижине мико, окружил ее  и  захватил  обоих  ее  обитателей.
Можно предположить, что и такой трезвенник, как мико, на сей  раз  изменил
своей всегдашней умеренности и посему стал легкой добычей. Пирату  удалось
провернуть свою операцию так быстро и четко, что мико и Роза были окружены
и взяты в плен еще до того, как раздался яростный крик Эль Золя.
     Пират построил свой отряд в маленькое каре и  через  большую  поляну,
поросшую кое-где манграми и  миртовыми  кустами,  двинулся  к  прибрежному
лесу. Шли быстро: индейцы как вымерли. Отряд уже подходил к берегу и был в
нескольких шагах от выставленного там пикета. Еще несколько мгновений -  и
пираты усядутся в лодки, один-другой гребок - и они  уже  недосягаемы  для
пуль и стрел индейцев. Преследование на каноэ - пустое дело.
     Пират уже собирался окликнуть часовых,  как  вдруг  прямо  перед  его
носом зашевелился кустарник, и он увидел множество  полуобнаженных  фигур,
поистине красных в отблесках зарева.
     - Изготовьсь! - скомандовал Лафит своим людям, которые еще продолжали
бравый строевой шаг, с  некоторым  удивлением  поглядывая  на  шевелящиеся
кусты. Лафит бросил Розу в объятия одного из матросов, а мико  втолкнул  в
лодку. Старик повалился, как обрубок дерева; глаза убийц  смотрели  сквозь
частокол штыков. При этом никто не проронил ни звука.
     Банда  начала  перестраиваться  для   нападения.   И   тут   раздался
воинственный рев сотен индейцев. Он на мгновение замер, а потом повторился
вновь, слившись с пронзительным криком скво и  девушек.  Этот  жуткий  хор
начал песню смерти, - как бесноватые носились они вокруг пепелищ.
     И вдруг с неукротимой яростью индейцы разом кинулись к берегу.
     Пират скривился в зловещей ухмылке.
     - Выдвинуть  резерв!  -  скомандовал  он  пикету  и  вновь  замолчал,
выжидая, когда обезумевшая толпа окажется на  расстоянии  девяти  шагов  и
подставит себя под дула мушкетов. Пираты услышали его хриплое: "Огонь!"
     И первые ряды  нападающих  пошатнулись,  и  пролилась  первая  кровь.
Индейцы смешались  и  отпрянули,  но  уже  через  несколько  секунд  снова
отчаянно бросились на врага. Пираты  хладнокровно  перекинули  мушкеты  из
одной руки в другую и выхватили пистолеты. Второй залп привел  индейцев  в
полное смятение. Обрыв был усеян телами убитых и раненых. С воем  отчаяния
оставшиеся в живых скрылись за кромкой берега.
     - Марш! - рявкнул Лафит, и пикет двинулся к лодкам.
     Но в этот решающий момент раздались какие-то странные шлепки по воде.
Лафит обернулся и увидел в реке четверых своих гребцов, оставленных им для
охраны лодок. Сначала их головы чуть виднелись над водой, а затем исчезли,
чтобы больше уже не появиться. В тот же  миг  яхта  и  маленькая  лодочка,
приводимые в движение какой-то  невидимой  силой,  вырвались  на  середину
реки.
     - Проклятый мексиканец! - прохрипел пират. Он послал вслед лодке пару
пистолетных выстрелов, но в ответ услышал смех, донесенный ветром.
     Пираты обалдело смотрели на свою удаляющуюся флотилию...
     Но вот они собрались с духом, перезарядили оружие и с  твердокаменной
решимостью приготовились к отражению новой атаки. Ждать пришлось  недолго.
Первый залп, второй, еще более прицельный, уложили на землю добрую  треть.
А тут еще раздался леденящий душу воинственный клич, и  вновь  разъяренные
индейцы ринулись на матросов. Затем последовала новая порция огня с лодок,
в тот же миг Эль Золь со своими лучшими  воинами  как  дьявол  налетел  на
пиратов. Сражение было коротким. Не  в  силах  противостоять  краснокожим,
атакующим и спереди и сзади,  пираты,  парализованные  страхом,  побросали
оружие и сломя голову бросились  в  воду,  чтобы  спастись  от  томагавков
беспощадных врагов.
     Один лишь капитан, кажется, преисполнился твердой  решимости  продать
свою жизнь, как можно дороже. Повернувшись спиной к обрыву, он взял  саблю
в правую, а пистолет - в левую руку и какое-то время отбивался  от  окони,
которые с бесстрашием безумцев кинулись на него. Одному Лафит снес голову,
второму продырявил грудь. Но не  успел  он  еще  раз  занести  саблю,  как
почувствовал на шее петлю и повалился на землю.
     Долгий, наводящий ужас крик по всему  берегу  означал  полную  победу
индейцев.



                                    19

     Никакими словами не описать  то  прискорбное  зрелище,  какое  являла
собой сожженная деревня.
     Перед площадкой, на которой стоял вигвам совета,  образовали  широкий
круг из сорока убитых индейцев; все они были усажены на землю и прислонены
спинами к стволам деревьев. На каждом были украшения и одежда воина. Перед
Великим Духом следовало явиться во всем блеске  своего  облачения,  только
тогда можно рассчитывать на его милость. Возле каждого пауни стоял  боевой
конь, далекий путь в вечнозеленые луга  полагалось  совершать  с  оружием,
поэтому воинам и тут не пришлось расставаться с  карабинами  или  копьями.
Перед каждым из окони было воткнуто в землю несколько стрел, на которых  с
помощью небольшой сети крепились ружья, томагавки и боевые ножи.  Поодаль,
у хижины мико, покоилось тело его мертвой дочери. Канонда была обряжена  в
свою свадебную одежду, а  перед  ней  горкой  возвышались  все  прочие  ее
платья. Уши и запястья украшены золотыми серьгами и браслетами. Две  пули,
предназначенные ее возлюбленному, прошли  через  ее  сердце.  Но  даже  на
мертвом лице ее можно было заметить кроткую улыбку.
     На  пепелище   вигвама   совета   был   разложен   огромный   костер,
предназначенный для тел и отрубленных голов  полусотни  пиратов.  С  голов
были содраны скальпы. Чуть  поближе  к  склону  лежали  на  траве  капитан
пиратов и еще двенадцать пленников, связанные по рукам и ногам ремнями  из
бизоньей кожи. Эти молча ждали своего приговора.
     Для убитых индейцев за костром были вырыты могилы,  выложенные  корой
хлопкового дерева. Перед каждой могилой воткнут в землю пропитанный кровью
шест, к нему прикреплены военные трофеи убитого. С самого края  находилась
могила Канонды. Она также была выстлана корой и обтянута шелковой  тканью.
В изголовье лежала подушка.  Возле  каждой  могилы  были  посажены  побеги
мангров и пальм.  Обряд  захоронения  длился  всю  ночь  и  все  утро,  он
совершался с необычайным усердием и прерывался лишь горестными стенаниями.
Напротив убитых полукругом уселись трех племен, скрестив ноги, закрыв лица
одеждами и опустив головы на  грудь.  Головы  были  непокрыты,  косицы  на
затылках пауни сбились на сторону.
     Впереди  всех  восседали  мико  и  вождь  каманчей.   Токеа   казался
спокойным,  но  его  мертвенно-застывший   взгляд,   нахмуренный   лоб   и
мученическая складка у рта говорили о том,  что  в  сердце  его  поселился
ледяной холод.
     Эль Золь мужественно противился  горю,  но  в  его  опущенных  глазах
стояла невыразимая боль. Он то и дело вставал, бросал  долгие  взгляды  на
мертвую невесту, точно пытался воспламенить в ней жизнь.
     Была здесь и та, чье сердце изнемогало  в  невыразимых  муках.  Белая
Роза потеряла единственную  на  свете  поистине  родную  душу.  Ничего  не
замечая вокруг, смотрела она на  свою  бездыханную  сестру.  Далее  сидели
плачущие девушки и скво.
     Этот траурный плач длился не менее часа. Но вот  послышались  громкие
стоны, исторгнутые  старой  скво.  С  возрастающей  мощью  они  подхвачены
гортанными голосами индианок.
     Вскоре раздались глухие удары индейского барабана и  заунывные  звуки
флейты, голоса, звучащие в унисон, стали сливаться в песнь смерти. Простой
и величавый распев нарастал, потом с той  же  постепенностью  снижался  и,
затихая, замер совсем. Наступила полная тишина. Все  будто  окаменели.  Но
спустя время послышался ропот. Он становился все громче.  Скво  выбирались
из круга и окружали  пленных,  как  бы  роились  вокруг  них.  Послышались
голоса, зовущие к мести, и опять они были подхвачены  хором  и  утонули  в
диком яростном вое.
     - Эль Золь, - глухо произнес мико, - мои братья хотят  слышать  голос
Великого Духа, чтобы он успокоил ожесточенные души их убитых братьев.
     Молодой мексиканец ничего не ответил, он рассеянно огляделся  вокруг,
словно очнувшись от глубокого сна. Наконец сказал:
     - Мои братья могут дать волю языкам, чтобы Эль Золь услышал их слова.
     Совет начался. Взоры индейцев обратился к поднявшемуся с места окони.
Он начал славить отвагу павших, их ловкость на охоте и мудрость в  вигваме
совета. Он говорил о горе вдов и сирот, о предательстве пирата и  закончил
речь тем, что простер руку в сторону убитых, которые могут предстать перед
Великим Духом и без своих врагов. Второй воин говорил живо  и  пылко,  еще
более возбудив снедавшую индейцев жажду мести.
     - А что скажет мудрый Тлахтала? - обратился  Эль  Золь  к  одному  из
каманчей, который лежал на одеяле, едва придя в себя после  двух  сквозных
ранений.
     - Эль Золь, - ответил воин, - знает законы каманчей.
     - Подобает ли каманчам расправляться с вором, привязанным к столбу?
     Раненый презрительно мотнул головой.
     - А как бы поступили каманчи?
     - Они послали бы за худшим  из  апачей,  чтобы  он  повесил  вора  на
дереве.
     - У Эль Золя душа каманчей. Он сделает так, как говорит брат.
     Горящие нетерпением взгляды индейцев сошлись на  Токеа  и  Эль  Золе.
Старик поднялся, но это стоило ему невероятных усилий. Казалось,  что  ему
тяжко вымолвить даже несколько слов.  Но  он  сказал,  что  хотел.  И  его
немногие слова обжигали, в них клокотала жажда мести. Пираты  должны  быть
приговорены к смерти.
     Теперь окони с нетерпением смотрели на молодого мексиканца.
     Обычай казнить врагов у могил своих соплеменников или на общем  сходе
отнюдь не связывается в сознании североамериканских индейцев с  варварской
жестокостью. Этот обычай был освящен веками  и  возвышен  до  ранга  самых
почитаемых племенных традиций. Иное дело  -  каманчи.  Их  обычаи  выгодно
отличают  их  от  обитателей  великих  лесов.  Давно  и  прочно  осев   на
плоскогорье Санта-Фе, вкушая все прелести мягкого великолепного климата  и
соприкасаясь с испанцами, они мало-помалу смягчились нравом и далеко  ушли
от необузданных родичей.
     Молодой вождь смотрел на случай с пленным пиратом иначе, нежели мико.
Поэтому стоило только Эль Золю подняться, как воцарилась мертвая тишина.
     - Разве не сошлась тропа моих братьев  окони  с  тропой  каманчей?  -
глухим голосом начал он. - Разве не  хотят  они  услышать  слова  каманчи,
который, сражаясь за них, получил две смертельные раны, чтобы его братья в
родных вигвамах поведали родичам, как чтут их мудрость новые братья?
     Его слушали молча, робко и настороженно. Молодой вождь  повернулся  к
раненому воину, из горла которого уже вырывался предсмертный хрип.  Но  по
обычаям племени умирающий должен был всячески скрывать угасание сил.
     - Не скажет ли мой брат своим новым братьям, как бы поступили каманчи
со своими пленниками?
     - Они бы их привязали к столбу, - тяжело дыша проговорил  раненый,  -
левую ногу и левую руку, а  правые  оставили  бы  свободными.  Вернули  бы
пленным оружие. И шестеро юных воинов поодиночке вступали бы с ними в бой.
Если пленный упадет, победитель может лишить его жизни и сжечь  его  тело.
Если же будут повергнуты шестеро краснокожих  юношей,  пленник  становится
каманчи.
     Эль Золь дал передохнуть говорящему и задал новый вопрос:
     - А что делают каманчи с ворами, которые крадут их коней и скот?
     - Они зовут худшего из апачей, чтобы он вздернул воров  на  дереве  и
отдал на съедение стервятникам, - из последних сил вымолвил воин.  Вопросы
вождя заставили его  продлить  мгновения  жизни,  а  ответив  на  них,  он
распластал на земле свое уже мертвое тело. Каманчи подняли его  и  усадили
впереди всех убитых.
     Хотя до окони дошел далеко не весь смысл  слов,  сказанных  на  языке
пауни, они все же могли уловить, что их погибшим друзьям и братьям не дают
взять в далекий путь скальпы пиратов. Среди  старых  скво  поднялся  рокот
недовольства. Старухи поднялись со своих мест и начали  какой-то  странный
танец.
     - Кровь наших мужей и детей зовет к мести. Воры подняли  топор.  Пора
нам окунуть в крови наши ножи! - возвысился чей-то голос.
     Мужчины одобрительно загудели. Старухи вдруг ринулись  к  обреченному
на казнь пирату, вслед за  ними  побежали  девушки,  они  в  свою  очередь
увлекли за собой юных воинов, и вот уже все скопом в ярости  бросились  на
Лафита.
     Лишь пауни и каманчи не поддались дикому порыву, они стояли за спиной
своего вождя, сидевшего рядом с Токеа.
     - Желают ли мои братья смотреть на кровь врагов? - спросил Эль Золь у
своих воинов.
     - Эль Золь - вождь пауни и каманчей, его слово не минует их  ушей,  -
сказал один из них.
     Молодой вождь встал  и,  словно  предвидя  то,  что  может  произойти
дальше, подхватил на руки Белую Розу и понес ее в сторону вигвама.
     Токеа ринулся к беснующейся толпе. Толпа расступилась и  открыла  его
взору страшное зрелище. Один из пиратов с  раскроенным  черепом  лежал  на
земле. Над ним, размахивая скальпом, стоял его  торжествующий  палач.  Еще
один сдирал ножом кожу с черепа своей жертвы,  ухватившись  за  ее  голову
окровавленной рукой. Он уперся коленом в спину пирата, дугой  прогнув  ему
позвоночник, и резким движением содрал скальп. Несчастный повалился в лужу
собственной крови. Удар томагавком положил конец его мучениям.
     Лишь величавый вид и непререкаемый авторитет  старого  мико  сдержали
безумную  ярость  толпы.  Ему  все-таки  удалось   приостановить   буйство
соплеменников. Затем он круто повернулся и поспешил к молодому вождю.
     - Эль Золь, - дрогнувшим голосом  сказал  Токеа,  -  мужчины  племени
окони хотят услышать, что скажет им вождь.
     - Эль Золь, - мягким, но решительным тоном возразил мексиканец, давно
протянул свою руку окони для братского рукопожатия, но  они  показали  ему
лишь зубы.
     Старик ничего не ответил.
     Эль Золь возвысил голос  и,  окинув  гордым  взглядом  своих  воинов,
сказал:
     - Может быть, каманчи и пауни спали,  когда  Токеа  похитили  пираты?
Разве окони пленили разбойников? Разве им принадлежат скальпы  побежденных
врагов?
     Слова вождя привели в движение всех каманчи и пауни.  Кто  взялся  за
копье, кто выхватил томагавк. Их угрюмые лица выражали грозную  решимость.
Стоило Эль Золю лишь повести бровью, и они бы стерли окони с  лица  земли.
Впервые в жизни Токеа заколотила дрожь.
     - Всегда ли, - начал он сдавленным  голосом,  каманчи  и  пауни  были
послушны своим мудрым вождям? Разве не случалось  им  сбиваться  с  тропы,
указанной мудрыми? Разумно ли рвать узы братства  из-за  того,  что  окони
поступили так, как поступали их предки? Мои дети еще не каманчи. Когда они
будут жить в прериях великого народа, тогда слово  вождя  станет  для  них
законом. Токеа никогда не говорил впустую. Пожмет ли  мой  сын  протянутую
руку?
     Более смиренной просьбы нельзя было ожидать от мико окони.
     Эль Золь порывисто пожал руку старого вождя.
     - Скажи моим людям слово будущего, - умоляюще произнес Токеа.
     - Пусть руки и ноги пиратов будут привязаны, пусть казнят  их  худшие
из бледнолицых, пусть пираты висят на деревьях, терзаемые хищными птицами.
Кости врагов и останки бледнолицых не должны лежать вместе. Иначе  Великий
Дух смешает их и в его вечных лугах появятся полубелые, полукрасные люди.
     Мико погрузился в раздумье, а толпа окони угрюмо молчала.
     - Мой сын мудр, - сказал Токеа, - у него душа великого вождя,  но  не
захочет ли он заработать кучу долларов, обещанных за голову разбойника?
     - О чем говорит мой отец?
     - Бледнолицые станут думать, что Токеа и Эль Золь ловят пиратов  ради
долларов, а не ради скальпов. Краснокожим этого  не  перенести.  Их  честь
будет растоптана. Они станут позором для всех племен.
     Эль Золь задумался. Он начал что-то горячо обсуждать с каманчами.
     - А что думает мой отец?
     Токеа глубоко вздохнул и,  глядя  на  мертвое  тело  дочери,  признал
правоту Эль Золя:
     - Устами моего сына говорит Великий Дух. Бледнолицый вор должен  быть
вздернут худшими из бледнолицых. Он недостоин служить расплатой за  смерть
дочери мико и других окони. Токеа и Эль Золю незачем марать об него руки и
выдавать его бледнолицым. Пират - враг бледнолицых. Он причинил им  немало
зла. Большой Отец обещал за его головы много  золота.  Почему  же  гонимые
должны помогать своим притеснителям?
     Мексиканец начал улавливать замысел мико.
     - Ягуар, - продолжал старик, -  сам  попадает  в  капкан,  бизон  сам
мчится навстречу своей пуле и своей стреле. И бледнолицый вор  сам  найдет
дорогу к своему дереву. Пусть бледнолицые ловят пирата, пусть прольется  и
их кровь, как пролилась кровь окони.
     Призыв к беспощадной мести, затаенная ненависть к смертельным  врагам
и нескрываемое великодушие по  отношению  к  поенному  пирату  -  все  это
неожиданно соединилось в речи мико. Поначалу  сбитый  с  толку,  Эль  Золь
растерянно смотрел на Токеа. Мексиканец тоже был врагом этих  бледнолицых,
подло убивших его родного отца, но он даже не мог вообразить  такой  лютой
ненависти, которая оказалась  сильнее  жгучей  жажды  мести  и  обернулась
мыслью отпустить убийцу, чтобы приумножить страдания бледнолицых.
     - Стало быть,  мой  отец  желает  разрубить  путы,  которыми  связаны
пираты?
     - Они отомстят за кровь Черного Орла и Канонды.
     Мико понадобилось время, чтобы убедить ослепленных ненавистью окони в
верности  такого  решения.  В   конце   концов   это   удалось.   Раздался
одобрительный крик:
     - Голос мико - голос ясновидца!
     Мико снова молча сидел на прежнем месте, и голова его была опущена.
     - Эль Золь, - сказал молодой вождь,  -  услышал  слова  своего  отца.
Каманчи признали его правоту. Мой отец знает, как быть.
     Старик сделал знак одному из молодых воинов, тот подбежал к пленным и
быстро перерезал ремни.
     Полумертвые пираты пытались подняться на  ноги,  но  долго  не  могли
собраться с силами. Их пустые  бессмысленные  глаза  не  выражали  ничего,
кроме неспособности понять, что  именно  с  ними  собираются  сделать.  Но
молодой воин махнул рукой в сторону берега и сказал:  "Воры  могут  уйти".
Тогда они встали на ноги и, все еще не веря своим ушам, из  последних  сил
потрусили к берегу.
     Не спешил только Лафит.  Иногда  он  даже  оглядывался  на  индейцев.
Призывные крики товарищей, предупреждавших его, что  он  рискует  остаться
здесь навсегда, казалось, не производили  на  него  никакого  впечатления.
Дойдя до залива, он сплел на груди руки, еще раз взглянул на  поляну,  где
пережил самый страшный из своих кошмаров, и быстро шагнул в лодку.


     Погребение завершилось. Костер, на котором  штабелями  высились  тела
убитых пиратов, ярко пылал, были принесены в жертву  и  их  кони.  Индейцы
готовились навсегда покинуть берега Натчеза.
     Эль Золь подошел к женщинам,  выплакавшим  все  слезы,  из  рук  двух
индианок принял изнуренную горем Розу, чтобы подвести ее к мико.
     - Не желает ли Белая роза  проститься  с  великим  воином,  чья  дочь
заменила ей мать? Отец собирается в далекий путь.
     Ответом ему был взгляд помертвевших глаз.
     - Токеа, - срывающимся голосом продолжал мексиканец, - держит путь  в
вигвамы бледнолицых. Он видел сон, повелевший ему так поступить.
     Роза казалась совершенно безжизненной в своем ужасном оцепенении.
     - Тропа мико окони идет в дальний край, для Белой Розы она  трудна  и
терниста. Мико просил Эль Золя взять его дочь в  вигвам  каманчей.  Сестра
Канонды станет повелительницей в их вигвамах.
     Тут Роза как будто пришла в себя.
     - Канонда! - выкрикнула она, заливаясь слезами.
     Это было первое слово, слетевшее с ее губ после того,  как  случилась
беда. Это был первый  признак  жизни,  который  подала  она  после  гибели
подруги.
     Все были потрясены.
     - Что это, брат мой? - спросила она, робко оглядываясь вокруг.
     - Моя сестра уже знает о горе отца, потерявшего  свою  дочь  и  своих
воинов из-за предательства пирата. Отныне они покоятся глубоко в земле,  и
Белая Роза никогда больше не увидит их, но, повинуясь Великому Духу,  мико
встал на долгую тернистую тропу. Он видел вещий сон.
     - Несчастный отец хочет идти к своим белокожим  врагам?  Дочь  его  в
земле? И теперь некому утешить  его  старое  сердце?  Роза  была  приемной
дочерью, теперь она заменит родную. Она будет сопровождать  отца.  Это  ее
долг.
     - Моя благородная сестра не знает, как тяжел этот путь.
     - Кто же приласкает моего отца, кто подаст ему  кубок,  кто  накормит
его? Нет, брат мой, Роза должна заступить на место сестры. Мико так  стар,
так одинок, так несчастен. Она должна заменить ему дочь.
     Ее голос становился все громче. Лицо ожило и  порозовело.  Мико  стал
прислушиваться, - последние слова донеслись до его слуха.
     - Дочь мой, - с видимым усилием, словно преодолевая удушье,  произнес
он, - мико должен идти к бледнолицым, а моя дочь найдет приют и утешение в
вигваме каманчей.
     - Канонда явится Розе во сне и будет корить  свою  бездушную  сестру,
ведь она завещала ей заботу об отце. Ничто теперь не разлучит Розу и мико.
     - Тогда пойдем одной тропой, моя благородная  Белая  Роза,  -  сказал
старик, обнимая ее как родную дочь.



                                    20

     Обширные земли  Луизианы  более  столетия  оставались  забытой  богом
колонией, то и дело переходившей из рук в руки, пока Наполеон Бонапарт  не
продал ее  американской  республике.  После  присоединения  к  Соединенным
Штатам  Луизиана  начала  быстро  развиваться  и  наверстывать  упущенное.
Миновало менее десятка лет, и на берегах  Миссисипи  раскинулись  огромные
плантации  с  роскошными  поместьями,  а  столица  штата  из  замызганного
городишки  превратилась  в  большой  торговый  центр,  привлекавший  своим
богатством к себе ненасытные взоры англичан.
     Мы не станем  подробно  описывать  все  перипетии  англо-американской
войны,  а  также  досконально  исследовать  причины,  побудившие  англичан
обратить   особое   внимание   на    новое    дитя    в    семействе    их
родственников-республиканцев, и  коснемся  этих  событий  лишь  постольку,
поскольку они связаны с нашим повествованием.
     Казалось, нет ничего проще, чем захватить этот отдаленный  штат,  ибо
правительству  республики  было  бы  слишком   трудно   переправить   туда
регулярные войска, даже если бы оно решилось  на  это,  несмотря  на  свои
весьма ограниченные возможности.
     Жители бывшей колонии никогда не знали войн.  Во  времена  господства
Испании и Франции враждебно  настроенных  индейцев  с  легкостью  укрощали
несколько  сотен  солдат,  в  задачу  которых  входило  также  держать   в
послушании и белых колонистов. Делалось  все,  чтобы  вселить  в  их  души
страх, который  в  деспотических  государствах  служит  наилучшей  защитой
правящей власти и приводит к тому,  что  покорных  подданных  весьма  мало
заботят  их  гражданские  права.  А  потому  даже  всеобщий  подъем  после
присоединения к республике  выразился  лишь  в  усилении  хозяйственной  и
торговой деятельности. Колонистам оставался чужд гордый и независимый нрав
американцев. Даже лучшим  из  креолов  было  свойственно  предубеждение  в
отношении к новым соотечественникам, ибо, привыкнув к гнету, они видели  в
их порядках и свободах лишь смуту и  анархию.  Худшие  же  и  не  скрывали
злобной радости после вторжения неприятеля, ибо тешили себя надеждой,  что
англичане сумеют разгромить и смирить гордых республиканцев.
     Совершенно очевидно, что  эти  широко  бытующие  здесь  настроения  и
побудили англичан, уже воюющих с американцами на севере,  высадить  войска
на побережье Мексиканского залива. Американские поселенцы были рассеяны по
всей территории штата. Известие о высадке английских войск пробудило в  их
душах праведный гнев и ненависть к чужеземным наемникам, и свою миссию все
они видели в том, чтобы сокрушить врага, подобно дикому зверю  вторгшегося
в их мирные земли.


     Ясным декабрьским утром  на  окраине  небольшого  городка  Опелоузаса
царило необычайное оживление. На первый взгляд могло показаться, что здесь
идет народное гулянье. Правда, вид у собравшихся был весьма  воинственный.
Кое-кто облачился в старую военную форму времен войны за независимость,  и
у всех было при себе какое-нибудь оружие. Одни держали  в  руках  штуцера,
другие  мушкеты  и  допотопные  кремневые  пистолеты,   третьи   запаслись
увесистыми дубинками. Мужчины строились в роты и  принимались  маршировать
под бодрый мотив, который наигрывал, пиликая на двух струнах, скрипач.
     В это же время в центре  городка  жители  разбились  на  две  группы.
Молодые  люди  столпились  подле  кабака  с  вывеской,  на  которой   было
намалевано нечто непонятное, а чуть ниже для всех тех,  кто  умел  читать,
имелась надпись: "Entretainment for Man and Beast" ["Развлечение для людей
и зверей" (англ.)]. Из кабака тоже доносились звуки скрипки,  но  это  был
уже не марш, а веселый танец.
     Другая группа горожан, судя  по  всему  настроенная  куда  серьезнее,
отдала предпочтение более респектабельному  месту  и  расположилась  перед
мелочной лавкой, войдя  в  которую  можно  было  увидеть  дюжину  глиняных
горшков,  кипы  жевательного  табака,  бочонок  виски  и  бочонок  пороху,
фетровые шляпы и несколько пар сапог, а также десятков шесть ножей,  ложек
и вилок.
     Посреди толпы на пне стоял оратор в новом с иголочки красном камзоле,
- он явно претендовал на  то,  чтобы  сограждане  доверили  ему  должность
офицера. Несколько человек неподалеку от него - их лощеный  облик  выдавал
схожие претензии - с нетерпением дожидались своей очереди.  Спокойствие  и
тишину,  царившие  тут,  нарушали  лишь  пронзительные  голоса   торговок,
предлагавших покупателям яблоки и пряники. Впрочем, это ничуть не  смущало
оратора. Он уже начал  было  пророчествовать  о  том,  как  укротит  "этих
проклятых британцев", как вдруг послышалось громкое "Эй!".
     Все обернулись и увидели, как два  приятеля,  которые,  спотыкаясь  и
пошатываясь, медленно брели по улице, вдруг сорвались с места и  помчались
куда-то.
     До ушей слушателей донесся крик: "Стой,  краснокожий!"  Возглас  сей,
разумеется, не мог не возбудить их любопытства, и вот уже  человек  десять
побежали следом, чтобы взглянуть, "что затеяли эти два  идиота  и  отчего,
черт  побери,  они  так  разорались".  А  вскоре  уже  почти  вся   толпа,
побуждаемая вполне понятным желанием поглядеть на  потасовку,  устремилась
за ними, и подле оратора осталось лишь человек тридцать.
     Из темных зарослей кипарисового леса, на четверть мили раскинувшегося
к югу от берега Ачафалайи, вышел человек, судя по одежде  принадлежащий  к
племени краснокожих.  Он  направился  было  прямо  к  городку,  но  потом,
вероятно чего-то  испугавшись,  свернул  в  сторону  хлопковой  плантации.
Индеец уже собирался перелезть через ограждение, но тут к  нему  подбежали
два  вышеупомянутых  приятеля.  Один  из  них  немного   замешкался,   ибо
позаботился прежде всего о том, чтобы аккуратно поставить на землю бутылку
виски. Второй же накинулся на индейца. Тот с силой оттолкнул его, и бедный
пьянчуга, и без того едва державшийся на ногах, плюхнулся прямо в грязь.
     - Стой, проклятый краснокожий! - заорал он, лежа в грязи. - А не то я
сверну тебе челюсть!
     Индеец схватился за  рукоятку  боевого  ножа  и  дерзко  поглядел  на
преследователей.
     - Иди сюда, краснокожий! - закричал второй. - Будь я проклят, если не
заставлю тебя выпить за нашу победу!
     Тем временем к ним подоспели остальные и с любопытством и  удивлением
уставились на незнакомца. Вид у него и впрямь был весьма странный.  Волосы
были старательно упрятаны под лисью шапку, но над верхней губой пробивался
светлый пушок. На нем были индейские куртка  и  мокасины,  но  этот  наряд
дополняли штаны вполне цивилизованного человека. На  щеках  еще  виднелись
следы раскраски, но руки были белые, хотя и  с  легким  загаром.  Впрочем,
последние сомнения разрешали его озорные голубые глаза.
     - Полагаю, что вы уже довольно на меня нагляделись,  -  насмешливо  и
чуть раздраженно сказал Джеймс Ходж.
     Да, то был наш  старый  знакомый,  молодой  мичман,  который,  одолев
многие мили пути по лесам,  через  реки  и  болота,  добрался  наконец  до
здешних мест.
     - Черт побери! - после долгого молчания воскликнул один из  зевак.  -
Выходит, ты не индеец?
     - Я - англичанин, - улыбнулся Джеймс.
     - Англичанин! - эхом откликнулись десятка два голосов.
     - Но что вас  завело  сюда?  -  спросил  Джеймса  человек  в  зеленом
камзоле.
     - Ноги, - шутливо ответил юноша, но никто  из  окружающих  его  людей
даже не улыбнулся.
     - Сударь! - сказал ему один пожилой  горожанин.  -  Вы  находитесь  в
штате Луизиана. Перед вами граждане Соединенных Штатов. Человек,  задавший
вам вопрос - наш констебль, и подобные шутки тут неуместны.
     - Мы прибыли на корабле...
     - На корабле! - снова повторили все собравшиеся.
     Послышался глухой ропот.
     До городка только что дошла весть о  высадке  английских  войск  и  о
захвате ими американских канонерок на Миссисипи. И хотя поражение это было
весьма малым по сравнению с победами американцев на озерах Эри и  Камплейн
и на море, все очень встревожились.
     Отойдя в сторону, констебль о чем-то  тихо  заговорил  с  несколькими
ополченцами, то и дело подозрительно поглядывая на юношу. А потом  подошел
к Джеймсу и сказал повелительным тоном:
     - Сударь, у нас возникли в отношении вас некие подозрения,  а  посему
извольте следовать за мной.
     - Кто вы такой, чтобы приказывать мне?
     - Кто я, вы уже слышали.  А  все  остальные  -  граждане  Соединенных
Штатов, и наши страны, как вам должно быть  известно,  в  настоящее  время
пребывают  в  состоянии  войны,  -  спокойно  и  с  достоинством  возразил
констебль.
     - Что ж, я последую за вами. Надеюсь, что буду под вашей охраной.
     - Вскоре вы  получите  возможность  удостовериться  в  этом,  -  сухо
ответил констебль.
     И все тотчас же направились обратно в город.



                                    21

     В те времена в Опелоузасе было  всего-навсего  двенадцать  деревянных
домов, и лишь несколько из них были оштукатурены  и  выкрашены  в  зеленый
цвет. К таковым принадлежал и дом мирового судьи, как  тут  его  называли,
сквайра.
     Неожиданно изменившееся настроение толпы, похоже, не обещало  Джеймсу
теплого приема со стороны  представителя  гражданской  власти,  с  которым
юноше предстояло встретиться. Мрачноватая торжественность, с  которой  все
шествовали  мимо  обнесенных  заборами  палисадников,   и   подозрительные
взгляды, то и дело бросаемые  на  него  ополченцами,  свидетельствовали  о
повороте событий, весьма неблагоприятном для него.
     Вдруг впереди послышалась музыка.  Две  роты  во  что  попало  одетых
ополченцев важно вышагивали по улице по колено в грязи,  а  два  музыканта
бойко  наигрывали  "Янки-дудль".  При  виде  столь  нелепого  зрелища  наш
англичанин поначалу остолбенел, а затем громко расхохотался. Однако  никто
из сопровождающих его даже не улыбнулся. Людей все прибывало, и когда  они
наконец подошли к дому сквайра, казалось, сюда сошлись все жители городка.
     Констебль  отворил  дверь  и  пропустил  Джеймса  вперед.  Охваченные
любопытством люди ринулись было следом, но тут констебль крикнул:
     - Тихо! Сквайр завтракает!
     И все мгновенно подались назад.
     В доме остались лишь констебль и оба преследователя Джеймса.
     - Милости прошу! Не желаете ли позавтракать с нами? - обратился к ним
пожилой мужчина весьма цветущего вида.
     - Пожалуй, вот этому парню  не  мешало  бы  немного  подкрепиться,  -
сказал один из выпивох и плюхнулся в кресло.
     - Присаживайтесь к столу, сударь, - сказал сквайр юноше, не  поднимая
глаз от своей тарелки. - Берите  все,  что  вам  по  вкусу.  Эй,  старуха,
принеси чашку!
     Старуха, то есть хозяйка дома, налила гостю кофе, а ее дочь  положила
перед ним на стол салфетку. Обе держались столь доброжелательно и  учтиво,
что юноша сразу же проникся к  ним  симпатией.  А  когда  хозяин  повторил
приглашение, Джеймс поклонился и принялся за еду.
     - Ну, а вы пока можете выпить, - сказал сквайр остальным,  указав  на
заставленный бутылками мадеры, портвейна и виски столик. Те  не  заставили
себя долго упрашивать и,  наполнив  бокалы,  выпили  сначала  за  здоровье
сквайра и его семейства, а потом и за здоровье Джеймса.
     Хозяйка  то  и  дело  приветливо  поглядывала  на  юношу,  а  две  ее
миловидные дочери, казалось, и вовсе позабыли  о  макрели,  лежащей  перед
ними на тарелках. Один лишь сквайр  как  ни  в  чем  ни  бывало  продолжал
неторопливо  поглощать  кушанья,  ибо,  судя  по  всему,   был   человеком
основательным и всякому делу отводил надлежащее время.
     - Выборы уже закончились? - спросил он наконец.
     - Нет, успел выступить с речью только мой брат, - ответил констебль и
недовольно покосился на  Джеймса,  который  своим  неожиданным  появлением
лишил его брата половины слушателей.
     После этого примерно  еще  на  четверть  часа  в  комнате  воцарилось
молчание. Когда тарелки были убраны  со  стола,  сквайр  отворил  дверь  и
впустил  ровно  столько  людей,  сколько  могло   без   излишней   тесноты
поместиться тут.
     - Итак, констебль, - важно произнес он, кладя  на  приставной  столик
стопку бумаги и ставя чернильницу, - кто может мне обо всем рассказать?
     - Вот эти двое, мистер Джой Драм  и  мистер  Сэм  Слеб.  Они  первыми
заметили этого молодого  человека.  А  мистеру  Драму  удалось  догнать  и
задержать его.
     Почтенный мистер Драм, столь  лестно  охарактеризованный  констеблем,
вынул изо рта огромный комок жевательного табаку и, швырнув его  в  камин,
приступил к рассказу о подозрительном незнакомце, пытавшемся  улизнуть  от
них.
     Затем мистер Слеб тоже выплюнул изо рта табак и, едва ворочая языком,
подтвердил слова приятеля.
     - Сэм, - укоризненно сказал сквайр, - вы опять напились в стельку.  А
ведь вчера, когда я вытащил вас из болота, вы дали  мне  честное  слово  в
ближайшие шесть недель даже не глядеть на виски.
     - И я сдержал его, черт побери! Можете спросить Джоя, я  пил,  закрыв
глаза.
     - Прекратите ругаться, а не то вам не поздоровится, -  прикрикнул  на
него сквайр.
     - Мне не поздоровится? - усмехнулся Сэм. - А пулю в брюхо не  желаете
получить?
     - Потише, Сэм! Меня все равно не запугать!
     Констебль между тем тоже решил внести свою лепту в изложение событий,
но ему со всех сторон закричали:
     - Помолчи, Дик! Ты пришел последним и ничего не видел!
     - Ноя же констебль и имею право...
     - Вот именно! Ты выполнил, что  от  тебя  требовалось,  а  теперь  не
встревай!
     Лицо сквайра отразило сомнения человека,  которому  надлежит  принять
решение огромной важности. Он явно не знал, как ему  поступить  с  молодым
человеком, ибо, кроме довольного странного наряда, не видел  в  нем  более
ничего  подозрительного.  Юноша  держался  спокойно  и   с   достоинством,
временами он с любопытством оглядывал присутствующих, и тогда на его губах
появлялась легкая улыбка. Добрейший сквайр долго пребывал в  задумчивости,
то и дело почесывая затылок. Наконец он изрек:
     - Молодой человек, что вы можете сказать в свое оправдание?
     - Оправдание? Но я не знаю, в чем меня обвиняют.
     - Вам уже было сказано, но,  ежели  угодно,  могу  повторить.  Мистер
Драм, мистер Слеб и наш констебль полагают, что вы - шпион краснокожих.
     Юноша хмуро поглядел на своих обвинителей,  но  на  лице  у  него  не
отразилось и тени смущения.
     - Черт побери! Что за...
     - Довольно! - резко оборвал его сквайр. - Вы находитесь  в  почтенном
доме  и  выбирайте  выражения,  когда   разговариваете   с   американскими
гражданами. Вы не у себя в Англии. Если можете объяснить нам, кто вы такой
и для чего переоделись индейцем, говорите. Если  нет,  то  я  передам  вас
военным властям. Итак, кто вы?
     - Меня зовут Джеймс Ходж, я англичанин, мичман с фрегата "Доннерер".
     - Ну, хорошо, -  сказал  сквайр,  записав  услышанное,  -  а  как  вы
оказались почти в  трех  сотнях  миль  от  побережья?  Может,  ваш  фрегат
"Летучий Голландец"?
     - Нет, - улыбнулся Джеймс. - Наш капитан получил  приказ  обследовать
дельту Миссисипи. Он разрешил нескольким  членам  экипажа  поохотиться  на
черепах и насобирать устриц. Но тут нас захватили в плен пираты и увезли к
себе на остров. Ночью мне удалось бежать. О судьбе остальных я  ничего  не
знаю.
     Когда юноша упомянул пиратов,  уже  много  лет  нарушавших  покой  на
побережье, все закричали:
     - Эй, приятель, расскажи-ка нам про пиратов!
     - А ну замолчите! - грозно приказал сквайр.  -  Некогда  мне  слушать
всякие байки. И что же было дальше? - спросил он юношу.
     -  Я  бежал  в  лодке.  Сильный  юго-восточный  ветер  пригнал  ее  в
Мексиканский залив.
     - И оттуда вам удалось  добраться  до  нас?  -  с  сомнением  покачав
головой, спросил сквайр. - Но почему на вас индейский наряд?
     - Я случайно наткнулся на  селение  индейцев,  и  они  дали  мне  эту
одежду.
     - И прямо от них вы отправились сюда?
     - Именно так.
     - Я, конечно, запишу то, что вы говорите, но должен предупредить, что
в ваш рассказ никто не поверит. Еще ни  одному  англичанину  не  удавалось
одолеть такой путь. Ведь там нет ни дорог, ни верстовых столбов. Из какого
племени были те индейцы?
     - Этого я не могу сказать.
     - Но вы знаете?
     - Да, но ответить на ваш вопрос не имею права.
     - Все это очень странно, - заметил сквайр. - И те индейцы вдруг взяли
и подарили вам одежду, которая стоит не  менее  десяти  долларов?  Молодой
человек,  возможно,  у  вас  в  Англии  с  интересом  выслушали  бы  столь
душещипательную историю,  но,  рассказывая  подобные  небылицы  здесь,  вы
ставите на карту собственную жизнь.
     - Сударь, я прошу вас только об одном -  поскорее  сообщить  обо  мне
вашему главнокомандующему, - с улыбкой ответил юноша.
     - Главнокомандующему? - переспросил сквайр. - Вам не  стоит  особенно
уповать на его милость. Знай вы нашего главнокомандующего поближе,  вы  не
стали бы к нему торопиться. Больше вам нечего добавить?
     - Лишь то, что я  сдался  добровольно.  Меня  никто  не  ловил  и  не
задерживал. Да и мог ли меня задержать человек, который сам едва  держится
на ногах?
     - Что верно, то верно, - согласился мистер Драм. - Я и впрямь изрядно
нагрузился. Сквайр, отпустите этого парня!  Одним  шпионом  больше,  одним
меньше, какая разница. А что до краснокожих, так  пусть  только  попробуют
сунуться к нам!
     - А приказ генерала передавать военным властям любого подозрительного
человека? - вмешался один из присутствующих.
     - Его приказы нас  не  касаются!  -  возразил  ему  другой.  -  Мы  -
свободные граждане и подчиняемся лишь  законной  власти.  А  ваше  мнение,
сквайр?
     - Разумеется,  генерал  не  вправе  отменять  своими  приказами  наши
законы. Но что до этого случая, то он  предусмотрен  конституцией,  и  нам
придется  отправить  этого  юношу  в  ближайший  военный  лагерь.  Молодой
человек, - обратился он к Джеймсу, - вы задержаны в индейском наряде,  что
само по себе весьма подозрительно. Кроме того, согласно вашим  же  словам,
вы служили в британском флоте. Все  это  вынуждает  меня  передать  вас  в
распоряжение военных властей. Закон сей, конечно,  слишком  суров,  но  он
действует лишь в военное время. А пока присаживайтесь и выпейте  стаканчик
вина.
     Джеймс легким поклоном  поблагодарил  хозяина  и  выпил  за  здоровье
присутствующих. А сквайр принялся обсуждать с  констеблем,  куда  бы  пока
поместить задержанного. Шериф был в отъезде, а на дверях тюрьмы не имелось
даже запоров. Наконец сквайр сказал, что оставит  юношу  у  себя  в  доме,
после чего все удалились.
     С  улицы  донеслись  оглушительные  звуки  марша,  наигрываемого   на
скрипке, турецком барабане и шотландской дудке.
     - Черт бы побрал эту писанину! - пробормотал  сквайр.  -  Нет  ничего
хуже, чем составлять документы! Ума не приложу, как бы  описать  все  так,
чтобы не навредить этому  малому  еще  больше.  Послушай-ка,  приятель,  -
сказал он Джеймсу, бьюсь об заклад, что ты  неплохо  умеешь  обращаться  с
пером и бумагой. Займись-ка этим сам.
     - Чем именно?
     - Протоколом допроса. Время у тебя есть.  Вот  тебе  перо,  бумага  и
чернила. Опиши все толково и доходчиво и помни,  что  речь  идет  о  твоей
голове.
     - Неужели вы полагаете, - улыбнулся Джеймс, - что ваши  люди  решатся
казнить англичанина, когда британские войска стоят у самых ваших ворот?
     - Молодой человек, не смеши меня! - воскликнул сквайр. - Да  будь  ты
самим  английским  главнокомандующим,  тебя  все  равно   вздернут,   если
обвинения в шпионаже подтвердятся. "Решатся!" - Он покачал головой.  -  Да
они решатся на что угодно. Скоро вам всем поумерят спесь! Не  суйся  не  в
свое дело, старуха, - пробурчал он жене, которая жестами  умоляла  его  не
горячиться, и вышел.
     А Джеймс уселся за стол и задумался. Поначалу ему никак не  удавалось
собраться с мыслями,  но  затем  он  взял  перо  и  принялся  обстоятельно
описывать службу во флоте и свои  последующие  приключения,  не  упоминая,
впрочем, ни единым словом о встрече с индейцами. Едва он успел  закончить,
как вернулся сквайр. Юноша протянул ему протокол.
     - Ты неплохо справился с этим делом, - похвалил его тот. -  Эй,  Дик,
кликни-ка людей, пускай подпишут бумагу.
     - Но это не ваша рука, - вырвалось у констебля.
     - Ясное дело, не моя. Ну и что  с  того?  Этот  парень  доставил  мне
больше хлопот, чем целая дюжина висельников. А посему вполне  справедливо,
что он взял часть из них на себя.
     - И то верно, - согласились остальные.
     - Ну, ежели ты такой мастак, может, поработаешь и на меня? -  спросил
один из ополченцев. - Нацарапай вот на этой бумажонке "Майк Брут",  а  вот
тут - "Исаак Уэллс".
     Вслед за ним потянулись и остальные. Каждый, покосившись на  сквайра,
брал листок бумаги из стопки на столе.
     - У вас, должно быть, выборы? - спросил Джеймс.
     - Точно, приятель, - ответил ему мистер Драм.
     Он вышел, но вскоре вернулся с бутылкой виски.
     - Давай-ка выпьем за процветание Соединенных Штатов  да  за  погибель
проклятых британцев, - предложил он Джеймсу.
     - Пожалуй, я воздержусь.
     - Как знаешь. Тебе же хуже. Мне еще никогда не доводилось покупать  у
Джонни такого доброго виски.
     Он разом осушил огромную  кружку  и  вновь  наполнил  ее.  А  Джеймс,
уставившись на него, с изумлением прикидывал, сколько  же  виски  способен
тот поглотить.



                                    22

     - Ну, вот и все, -  сказал  сквайр,  входя  в  дом.  -  Меня  избрали
майором. Надеюсь, теперь я хоть чем-нибудь смогу помочь тебе. Эй, старуха,
собирай на стол. И принеси нам бутылочку виски! Не  печалься,  сынок.  Мне
тоже случалось  попадать  в  изрядные  переделки.  В  семьдесят  первом  в
Коупенсе мы тогда здорово вас поколотили. В  Восемьсот  двенадцатом  возле
форта Мигс, а потом с капитаном Кроганом.
     - Расскажи-ка  ему  лучше  про  того  индейца,  -  посоветовала  мужу
хозяйка, подавая на блюде олений кострец. - Вот кто нагнал  на  нас  тогда
страху!
     - Про Токеа? Лучше не напоминай мне о нем.
     - Вы знаете Токеа? - вырвалось у юноши.
     Сквайр удивленно переглянулся с женой.
     - Индейцы, верно,  причинили  вам  много  хлопот?  -  пытаясь  скрыть
смущение, спросил Джеймс.
     - Да уж, не мало. Впрочем, мы уже давным-давно ничего не слыхали  про
Токеа. Сгинул куда-то без следа вместе со своим племенем.  А  тебе  что-то
про него известно?
     - Нет, - в замешательстве ответил юноша.
     - Вот как? А мне почудилось...
     - А вот мы знавали Токеа и его красавицу дочку, - встряла хозяйка.
     - Розу? - не сдержавшись, воскликнул Джеймс.
     Хозяева удивленно уставились на него, но Джеймс не произнес более  ни
слова. Тогда сквайр уселся за стол и принялся читать молитву. Тем временем
подоспели сын и дочери хозяина. Девушки держались непринужденно, хотя и не
забывая о подобающих приличиях. На обеих были простые, но ладно  скроенные
платья из полушерстяной ткани. Дружелюбно кивнув Джеймсу, они  направились
к матери, которая резала оленину.
     - Да, тяжкие то были времена, - снова  заговорил  сквайр.  Полон  дом
ребятишек, от мала до велика. Целая дюжина.  Хвала  господу,  ни  один  не
помер, все живы-здоровы. Нам тут дети не в тягость. Земли на всех  хватит,
коли ты не бездельник, будешь жить припеваючи. Не то что у вас  в  Англии.
Вашим парням, хочешь не хочешь, приходится наниматься в солдаты, а  участь
девиц и того хуже. А у нас тот,  кто  честно  трудится  не  покладая  рук,
всегда сумеет нажить добро  и  заслужить  уважение.  Конечно,  моим  детям
живется легче, чем когда-то мне, каждый получил от  меня  несколько  тысяч
долларов на обзаведение. А вот мой отец  приехал  в  эту  страну  всего  с
тридцатью фунтами в кармане. Купил себе пятьдесят  акров  земли,  но  едва
успел немного обустроиться, как грянула  война.  Англичане  все  пожгли  и
разграбили. В лютый мороз отцу  пришлось  одолеть  пешком  почти  тридцать
миль. В ту пору я был еще мальчонкой, однако нескольким британцам шкуру  я
продырявил. Когда война кончилась, мы  упаковали  свои  жалкие  пожитки  и
перебрались на берега Кусы. Жаль, что я не мог остаться  там  навсегда.  Я
был торговцем, мотался туда и сюда, порой добирался аж до Нового  Орлеана.
Да, жизнь у меня была не сладкая! Но все  равно  это  лучше,  чем  влачить
жалкое существование в твоей  Англии,  где  люди  живут  по  указке  своих
господ. Насмотрелся я на это в те годы, когда  Луизиана  еще  принадлежала
испанцам. Без милостивого разрешения губернатора тут никто не смел  и  рта
раскрыть. Даже молились и веселились, когда им было  велено.  Но  один  не
отважился жить своим умом.  Но  зато  сколько  чванства!  Сами  ютились  в
глинобитных лачугах, по уши в грязи, а  на  нас  взирали  свысока.  А  все
потому, что мы  не  умели  кланяться  на  ихний  манер  да  рассыпаться  в
любезностях.
     Жаркое было подано, и сквайр умолк, поглощенный едой. Но едва тарелки
убрали со стола, он налил себе виски, поставил перед  Джеймсом  бутылки  с
портвейном и мадерой и продолжал:
     - Теперь-то тут все иначе. Все мы - свободные граждане, и  народ  наш
живет куда вольготнее, чем любой другой в Старом Свете. Глянь-ка в окошко:
на первый  взгляд  наши  парни  могут  показаться  немного  смешными.  Но,
присмотревшись повнимательнее, ты поймешь, что они вполне  готовы  всерьез
сразиться с врагом. Будь тут у нас хоть дюжина кадровых  офицеров,  ребята
маршировали бы не хуже ваших красных мундиров. Но в бою они  и  теперь  не
оплошали бы. Ведь ваши рискуют жизнью ради нескольких пенсов, а наши будут
защищать своих жен и детей. Все они явились сюда по доброй воле,  движимые
гражданскими чувствами. Готов побиться об заклад, что эти ребята  разобьют
англичан в первом же сражении.
     - Эти оборванцы? - усмехнулся Джеймс.
     - Полегче, приятель! -  сердито  оборвал  его  сквайр.  -  Их  одежда
куплена на их же деньги,  в  отличие  от  пышных  мундиров  тех  негодяев,
которых вы величаете защитниками отечества.
     С улицы послышались звуки выстрелов. Сквайр вышел на  крыльцо,  перед
которым расхаживал человек с карабином. Чуть поодаль на берегу был наскоро
сколочен деревянный  щит,  а  перед  ним  установили  несколько  зажженных
свечей. Раздались два выстрела, первым  был  срезан  фитиль  одной  свечи,
второй заряд угодил в другую свечу.
     Все громко расхохотались.
     - Промазал! Промазал! Влепил в свечку!
     Свечу снова  зажгли  и  поставили  перед  щитом.  Послышались  четыре
выстрела один за другим, и каждый гасил едва заметные  крошечные  огоньки.
Еще два выстрела, и снова без промаха, хотя мужчины палили из  штуцеров  с
расстояния более ста пятидесяти шагов.
     - А вон там наши ребята палят по шляпкам гвоздей. Хочешь поглядеть?
     По другую сторону дома был установлен еще один щит. Гвозди были вбиты
до половины.
     - Третий сверху! - крикнул какой-то юноша и выстрелил.
     - Всадил!
     - Четвертый сверху! - крикнул другой.
     - Всадил! - раздалось в ответ.
     Джеймс молча наблюдал за происходящим.
     - Ну, теперь ты убедился, что вашим  тут  долго  не  продержаться?  -
спросил его сквайр. - Наши парни надумали поставить у  дверей  моего  дома
часового, чтобы тебе не вздумалось дать деру.  Втемяшили  себе  в  головы,
будто ты шпион. Пошли немного выпьем. Вина у меня отменные,  они  взбодрят
тебя. Скоро мы отбываем в расположение наших  войск.  Там  и  узнаем,  как
обстоят дела на юге. А заодно решим, что делать с тобой. Старуха  моя  мне
все уши прожужжала, уверяет, что ты ни в чем не виновен.  Но  ты  меня  не
проведешь. Знаю я вас, англичан, на вид вы все простачки, но своей  выгоды
не упустите. Может, ты надумал навести на наш след индейцев?
     - Неужто вы и впрямь подозреваете меня в подобном умысле? -  изумился
Джеймс.
     - Гм! - хмыкнул сквайр. -  Просто  я  никому  не  верю  на  слово.  И
поступаю так потому, что того требует здравый смысл.  Ради  общего  блага.
Ради того, чтобы наши жители могли спать спокойно.


     Джон Коупленд - а именно так звали добродушного сквайра - пребывал  в
наилучшем расположении  духа,  ибо  он  был  весьма  польщен  уважением  и
доверием, которое выказали ему все жители  Опелоузаса,  избрав  его  своим
командиром. Мистер Коупленд сильно изменился за семь лет, миновавшие с той
поры, когда мы расстались с ним.  Себялюбие  и  расчетливость,  сквозившие
прежде в каждом его слове, уступили место доброжелательности и дружелюбию.
И хотя он по-прежнему был самого лестного мнения о собственной персоне,  в
этом не было ничего оскорбительного для окружающих, ибо ничуть не походило
на высокомерие неожиданно разбогатевшего лакея. Всего, что он нынче  имел,
Джон Коупленд добился благодаря долгим годам тяжкого  труда  и  неутомимой
деятельности во благо общества.
     За несколько  часов  Джеймс  вполне  освоился  в  доме  сквайра  и  с
добродушной  миной  слушал  бесконечные  разглагольствования   хозяина   о
добродетелях американского народа и величии Соединенных Штатов.
     - Скоро нам пора собираться в  путь,  -  сказал  Коупленд.  Констебль
решил отправиться вместе с нами. Опасается, что  ты  удерешь.  А  пока  не
мешало бы поспать пару часов.
     Они поднялись наверх.
     - Устраивайся поудобнее и не обращай  внимания  на  моих  девочек,  -
сказал хозяин, указывая на вторую кровать. -  Они  любят  поболтать  перед
сном.
     - Что? О ком вы говорите? - изумился юноша.
     - О своих дочках.
     - Но...
     - Да что с тобой? - улыбнулся сквайр. - Не бойся, они тебя не укусят.
Дом у нас тесноват, зато поместье просторное.
     И он удалился. Оставшись один, Джеймс еще раз с сомнением  глянул  на
вторую кровать, всего в двенадцати дюймах от его ложа, а потом лег и сразу
же уснул.


     - Эй! Пора подниматься!
     Чья-то сильная, явно не девичья рука потрясла его за  плечо.  Джеймсу
показалось, будто он спал всего несколько минут.
     - Наши парни вздумали поставить возле твоих  дверей  часового.  Чтобы
спровадить их, пришлось мне улечься тут самому. Собирайся,  нам  предстоит
долгая дорога.
     - Я готов, - ответил юноша и вместе с хозяином спустился вниз, где  у
накрытого стола их поджидала жена сквайра.
     - Оденьтесь потеплее, мистер Ходж, вот вам чулки и башмаки.
     Одна из дочерей сквайра протянула юноше шерстяной плед, вторая подала
отцу шляпу с перьями.
     - Это еще зачем? - удивился сквайр.
     - Как это зачем? Майору полагается шляпа с перьями,  -  ответила  ему
жена. - Мэри ощипала всех наших петухов. А вы, мистер Ходж, не вешайте нос
и держитесь там побойчее. Не давайте  им  себя  запугать.  Они  -  большие
гордецы и жутко кичатся своим богатством, а в  остальном  люди  как  люди.
Уверена, все завершится для вас наилучшим образом. А ежели вам со временем
наскучит в своей Англии, приезжайте к нам. Вы об этом не пожалеете.
     - Моя старуха дело говорит, приятель, - согласился с женой сквайр.  -
Послушай ее света. Жизнь научила ее многому.
     - Но вы же ничего не едите! - спохватилась хозяйка.
     Юноша наскоро поужинал и  попрощался.  На  улице  было  еще  довольно
людно, из  трактиров  доносилось  громкое  пиликанье  скрипок,  а  мужчины
по-прежнему упражнялись в стрельбе по свечам.
     Вскоре сквайр,  констебль  и  Джеймс  были  уже  на  пароме,  который
переправил их на другой берег Ачафалайи, где они оседлали лошадей.  Ну,  а
мы ненадолго оставим их и перенесемся в те края, куда они доберутся лишь к
утру.



                                    23

     К северу от дельты Миссисипи вдоль левого восточного берега на  сотни
миль протянулась невысокая возвышенность  с  многочисленными  городками  и
богатыми плантациями, земли которых были обильно политы  потом  чернокожих
рабов, лишенных радости вкушать плоды своего тяжкого труда.  Возле  южного
склона возвышенности могучая полноводная река пробила один из естественных
каналов, называемых здесь протоками, которые  уберегают  от  заболачивания
почву. Берега реки и протоки выглядят на редкость живописно.  Правда,  тут
не увидишь того удивительного сочетания скал и ущелий, холмов и долин, что
так пленяет взор путешественника на севере. Но  это  с  лихвой  искупается
бесконечными далями, куда невольно устремляется его  душа.  Река  свободно
несет свои воды, а над лесами  высятся  деревья-великаны,  листва  которых
своими пышными красками затмевает северную флору.
     На берегу  протоки  раскинулся  небольшой  городок,  домики  которого
казались весьма убогими в сравнении с роскошными  поместьями  плантаторов.
Еще более жалкий вид имели несколько строений, - судя по  всему,  то  были
склады, - возведенных с той небрежной поспешностью,  что  отличает  начало
любой деятельности американских поселенцев. У  дверей  одного  из  складов
стоял  часовой.  Кругом  царила  тишина,  время  от  времени   прерываемая
барабанной дробью и  звуками  скрипки,  сопровождавшимися  весьма  ленивые
маневры  батальона  ополченцев.  Здесь  не  было  и   следа   сумятицы   и
неразберихи,  бросавшихся  в  глаза  в  Опелоузасе.  Во   всем   ощущалась
серьезность, сосредоточенность и  дисциплина.  Все  ополченцы  были  одеты
вполне прилично, некоторые даже богато. Молодые  офицеры  были  в  военной
форме, пожилые в цивильном платье и отличались от  рядовых  лишь  шпагами,
красными шелковыми шарфами и  плюмажами  на  шляпах.  Не  слышно  было  ни
окриков, ни брани, а если у кого-то из молодых все же  вырывалось  громкое
"Черт побери!", никто  не  придавал  этому  ни  малейшего  значения  и  не
обижался. Выполнив очередной маневр,  батальон  останавливался,  подбегали
негры с корзинами, офицеры и ополченцы слегка подкреплялись едой и вином.
     На реке показался пароход. Он вошел в протоку  в  тот  момент,  когда
батальон, завершив  атаку  и  отступление,  развернулся  и  выстроился  на
берегу. С парохода сошли первые пассажиры. На их лицах  читались  испуг  и
смятение.
     - Генерал Биллоу, - заметил один из офицеров, - похоже, они прибыли с
дурными вестями.
     Посовещавшись с офицерами, генерал сказал:
     - На сегодня довольно. Все могут отдыхать.
     Барабаны дали сигнал отбоя. Офицеры спешились, ополченцы поспешили  к
пассажирам. Первые же слова  прибывших  вызвали  всеобщее  замешательство,
потом послышался глухой  рокот  и  выкрики:  "Долой  тирана!"  Затем  люди
замолчали,  внимательно  и  почтительно  глядя  на  высокого   мужчину   в
коричневом камзоле,  к  которому  направился  генерал  Биллоу.  Незнакомец
прошептал на ухо генералу несколько слов, и лицо того помрачнело. Но тут к
генералу подошел капитан линейных войск.
     - Капитан Перси, - представился молодой человек.
     - Генерал Биллоу.
     Капитан вручил ему запечатанную сургучом депешу.
     -  Джентльмены,  -  сказал  генерал,  пробежав  глазами   депешу,   -
главнокомандующий приказывает нам выступать, не дожидаясь  подкрепления  с
того берега. Капитан Перси,  он  назначает  вас  комендантом  лагеря,  вам
поручено обучать прибывающих сюда ополченцев.
     Он отвернулся и начал о чем-то совещаться с офицерами.
     -  Выполнение  первого  пункта  приказа  зависит  от   мнения   наших
сограждан, - вновь обратился он к капитану. - О нашем решении вам  сообщат
завтра утром. Принимайте командование лагерем, в  вашем  распоряжении  три
сотни ружей и пять тысяч патронов. Все это собственность наших граждан.
     - Генерал Биллоу! - побледнев, воскликнул молодой человек.  -  Я  вас
правильно понял? Вы намерены обсуждать  приказ  главнокомандующего  в  тот
момент, когда неприятель уже в двадцати милях от столицы?
     - Надеюсь, капитан Перси впредь будет придерживаться  субординации  в
отношении старших по званию офицеров, избранных в  соответствии  с  нашими
законами.
     - Действие которых приостановлено, - язвительно парировал капитан.
     - За что тот, кто сделал это, понесет должное наказание,  -  уверенно
заявил генерал.
     Тем временем  к  берегу  подплыла  лодка  с  двенадцатью  пассажирами
довольно странного  вида.  Генерал  сделал  знак  капитану  Перси,  и  тот
направился встречать прибывших. Заметив офицера, гребцы вновь  налегли  на
весла и быстро ввели лодку в протоку. Там они все же причалили  к  берегу,
один из незнакомцев подошел к капитану и с поклоном передал  ему  какую-то
бумагу. После чего все они двинулись в сторону городка.
     Капитан  недоуменно  глядел  то  в  бумагу,  то  на  эту   диковинную
процессию. Затем он вернулся к генералу.
     - Что там происходит? - спросил тот.
     - Прочтите, генерал, - капитан протянул ему бумагу. - Я едва  поверил
своим собственным глазам. Охранная грамота  для  Армана,  Марко  и  прочих
жителей  Накогдочеса,  выданная  мексиканскими  властями   и   подписанная
главнокомандующим.
     - Какова цель их прибытия?
     - Тот тип заявил, что обо всем осведомлен  сам  главнокомандующий,  -
пожав плечами, сказал капитан. - Весьма подозрительный сброд!
     - А вот и мистер Биллоу! Как тут у вас дела? Рад видеть  вас,  мистер
Биллоу, -  послышался  грубоватый  голос  сквайра  Коупленда,  только  что
высадившегося  на  берег  вместе  со  своими   спутниками.   -   Позвольте
представиться, майор Коупленд собственной персоной. Мой батальон  прибудет
завтра.
     - Добро пожаловать, майор.
     - А этих двоих можете считать моей свитой. Первый вам хорошо  знаком.
Дик Глум, наш констебль.  А  второй...  гм...  даже  не  знаю,  с  чего  и
начать...
     - В таком случае, я помогу вам, - вмешался Джеймс. - Я -  англичанин,
мичман с фрегата "Доннерер", в  силу  стечения  обстоятельств  оказавшийся
вдали  от  своих   соотечественников.   Покорнейше   прошу   о   скорейшем
расследовании моего дела.
     Генерал пробежал глазами врученный  ему  сквайром  протокол  допроса,
бегло глянул на бойкого юношу и отдал протокол капитану Перси.
     -  Капитан,  это  дело  по  вашей  части.  Поступайте,  как   сочтете
необходимым.
     Капитан тоже прочитал протокол и подозвал вестового.
     -  Отведите  этого  человека  в  караульное  помещение  и  установите
вооруженную охрану.
     Сквайр равнодушно выслушал распоряжение  капитана,  а  затем  спросил
генерала:
     - Что с вами, генерал? Вы чем-то расстроены?
     - Да, и на то есть веские причины. Скоро  вы  обо  всем  узнаете.  Вы
прибыли очень кстати.
     - Дурные вести с юга? Кое-что дошло и  до  меня.  Да,  нелегко  будет
образумить его. Но с моими ребятами у него ничего не выйдет, уж больно они
своенравные. Знали бы вы, что они вчера  мне  устроили.  Сижу  я  себе  за
завтраком, и вдруг ко мне вваливается целая  толпа.  Уверяют  меня,  будто
изловили шпиона, этого самого англичанина. Поначалу я решил пропустить  их
выдумки мимо ушей. Но за обедом он вдруг кое-что  сболтнул  про  Токеа,  а
когда моя старуха упомянула красавицу Розу, покраснел точно рак.
     - Дорогой майор, эти сведения заслуживают особого внимания. Но их нет
в протоколе допроса, - укоризненно заметил генерал.
     - Не такой же он дурак, чтобы писать про это!
     Офицеры удивленно уставились на Коупленда.
     - У меня и без него забот было по горло.  Вот  я  и  велел  составить
протокол.
     - Сквайр, - сказал генерал, - на мой взгляд, вы весьма  легкомысленно
отнеслись к своим обязанностям. Где  это  видано,  чтобы  шпион  составлял
протокол собственного допроса?
     - Вы правы, тут я дал маху, - почесал затылок Коупленд.
     Тем временем подозрительные  мексиканцы  почти  подошли  к  большому,
добротного вида дому, на котором  красовалась  вывеска  "Гостиница".  Было
заметно, что они очень торопились, но поскольку некоторые из них с  трудом
передвигали ноги, их успели нагнать офицеры и вестовой с Джеймсом. Заметив
главаря мексиканцев, Джеймс впился в него глазами. Тот быстро  отвернулся.
Англичанин хотел было кинуться к нему,  но  его  грубо  ухватил  за  плечо
вестовой.
     - Послушай! - воскликнул мичман. - Я знаю этого человека!
     - Ну и что с того?
     - Пусти же меня! Это пират!
     - А ну успокойся, не то  я  переломаю  тебе  все  кости!  Этот  малый
заявляет, будто тот мексиканец - пират, - объяснил вестовой подоспевшим  к
ним офицерам.
     - Выполняйте приказ, - сухо бросил генерал, не  удостоив  юношу  даже
взглядом.
     Джеймс побледнел. Вестовой подтолкнул его:
     - Ступай!
     - Ну, а вы что скажете? - обратился генерал к мексиканцам.
     Вперед вышел человек с черной повязкой  на  лице  -  на  него  указал
англичанин - и с достоинством поклонился генералу.
     - Если я не  ошибаюсь,  вы  офицеры  доблестной  добровольной  армии,
направляющейся на юг. Мы будем счастливы присоединиться к вам, ибо все  мы
полны решимости внести свою  лепту  в  героическую  борьбу  вашей  родины,
дающей  прибежище  всем,  преследуемым  тиранией.  Любой  из   нас   готов
пожертвовать жизнью во имя свободы, величайшего блага на земле!
     - Не слишком ли легко вы готовы пожертвовать жизнью? -  сухо  спросил
генерал. - Похоже, вы не особенно дорожите ею.
     - Только сердце труса остается холодным, когда речь идет о борьбе  за
свободу!
     - Было бы куда лучше, если бы вы воспылали такой же любовью  к  своей
родине. О нашей мы позаботимся сами.  Думаю,  Мексика  более  нуждается  в
ваших горящих отвагой сердцах.
     - Мы слишком горды, чтобы прислуживать святошам. Лишь в вашей  стране
храбростью и отвагой можно заслужить почет и уважение.
     - Но все вы ранены!
     - Пустяки! Банда индейцев дорого поплатилась за эти раны.
     - А как быть вот с  этим?  -  спросил  полковник  Паркер,  хватая  за
шиворот одного из мексиканцев. - Он, верно, тоже мечтает внести свою лепту
в нашу борьбу?
     Полковник сдернул с  головы  мексиканца  шапку  и  прикрывающий  лицо
платок.
     -  Ба,  да  это  же  наш  Помпи,  -  захихикал  слуга-негр,  стоявший
неподалеку. - Он удрал от маса Паркера.
     - Помпи - мексиканец! Помпи не знает маса Паркера! - завопил негр.
     - В таком случае  тебе  придется  со  мной  познакомиться.  Вестовой,
уведите его! И не забудьте надеть на него кандалы и ошейник.
     -  А  вы  пока  останетесь  в  городе,  -  сказал   генерал   главарю
подозрительных  мексиканцев,  равнодушно  взиравшему   на   арест   своего
чернокожего собрата.
     - Под вашу ответственность, генерал. Нам  было  приказано  как  можно
скорее прибыть в штаб главнокомандующего.
     - Для начала вас осмотрит врач. Если и вы действительно  ранены,  вас
будут лечить. Если нет - отправитесь в тюрьму.
     - Но, генерал...
     - Довольно, больше можете не утруждать себя объяснениями,  -  оборвал
его тот. - Мы сообщим о вас главнокомандующему. Остальное узнаете позже.
     И генерал быстрым шагом направился к  гостинице.  Ополченцы  окружили
мексиканцев и доставили их в караульное помещение.



                                    24

     Когда двое офицеров ополчения  вместе  с  капитаном  Перси  вышли  из
гостиницы, уже стемнело. Некоторое время они молча шли вдоль берега.
     - Черт побери! - воскликнул наконец майор Коупленд. - Услышь я  нечто
подобное еще вчера, я не поверил своим бы  собственным  ушам.  Выходит,  и
среди нас объявился человек, вообразивший себя  восточным  султаном.  Ему,
видите ли, не по нраву наши  законы!  А  когда  представители  гражданской
власти не пожелали понять его прозрачные намеки, он  взял  и  запер  двери
всех учреждений!
     - Ну, за это он поплатится, - заметил полковник  Паркер.  -  Впрочем,
если ему удастся разбить англичанин, он может выйти сухим из воды.
     - Почему вы так полагаете? - спросил Коупленд.
     - Неужели не понятно? Неужели  вы  думаете,  что  опьяненная  победой
толпа станет требовать его наказания? А люди разумные решатся призвать его
к ответу и тем самым  заслужить  упреки  в  черной  неблагодарности?  Увы,
гражданское достоинство ценится у нас немногим выше, чем в  Старом  Свете,
где принято венчать лаврами разбойников  и  убийц.  Победа  вызовет  здесь
такое же безумное ликование.
     - Но разве мы можем желать поражения? - воскликнул майор.
     - Я тоже вовсе не желаю этого, - возразил полковник. - Мне  не  менее
вашего дорого то, что я нажил собственным  трудом.  Но  я  скорее  позволю
врагу разграбить свой дом, нежели хоть  на  йоту  поступлюсь  гражданскими
принципами. Я  вместе  со  всеми  создавал  наше  государство,  и  мне  не
безразлично, какое наследие получат мои дети. Мы полны  решимости  разбить
врага, но мы не позволим властолюбивому генералу, утратившему всякий разум
из-за  нескольких  тысяч  британцев,  наносить  смертельные   раны   всему
обществу.
     - Ваши гражданские принципы, разумеется, достойны всяческих похвал, -
усмехнулся капитан Перси. - Только помогут ли они шести тысячам ополченцев
разгромить лучшую армию Старого  Света?  Даже  при  самом  умелом  ведении
боевых действий мы едва ли можем рассчитывать на победу.
     - Эти шесть тысяч ополченцев будут сражаться за свободу своей родины,
капитан, - заметил генерал Биллоу. - Это могучая, неодолимая сила.  А  то,
что сделал главнокомандующий, не проступок, а преступление.
     - Передача верховной власти одному  человеку,  -  вмешался  полковник
Паркер, - это диктатура де факто. И если в его руках она  даже  никому  не
угрожает, то может стать весьма опасной в руках  другого,  более  ловкого,
правителя.
     - Ну, это меня не больно пугает, - заявил Коупленд. - Как  только  мы
разобьем англичан, гражданская власть вновь вступит в законную силу.
     - Разве я в этом сомневаюсь? - возразил полковник Паркер. -  Но  чего
стоит, в таком случае, гражданская власть, если  в  минуту  опасности  она
покорно слагает с себя полномочия и подчиняется грубому произволу. Все это
свидетельствует  о  том,  что  мы  не  слишком  высокого  мнения  о  нашей
конституции. Нынешние события могут послужить дурным  примером  для  наших
потомков.
     - Но позвольте, - сказал капитан Перси,  -  ведь  речь  идет  лишь  о
временной централизации власти во имя того, чтобы отразить  натиск  врага.
Разве вы сами не подаете  дурного  примера  остальным,  оспаривая  приказы
главнокомандующего в тот момент, когда неприятель уже подошел к столице?
     - Вы храбрый офицер, капитан Перси, но вы не  знаете  моих  людей,  -
заметил майор Коупленд. - Любой из них, не  раздумывая,  кинется  в  самую
гущу сражения, но едва ли хоть один изъявит  охоту  дружески  поболтать  с
главнокомандующим, поправшим их права.
     - Да, - поддержал майора генерал Биллоу, - во имя блага нашей  родины
мы обязаны ограничить его власть. Поверьте, капитан,  мы  и  впредь  будем
исполнять приказы главнокомандующего, ибо  того  требует  конституция,  но
непременно призовем его к ответу за противоправные деяния.
     - Да, именно так, - подтвердил полковник Паркер. - И если  вы  готовы
поддержать нас, милости просим на собрание.
     Ничего не ответив, капитан молча поклонился и ушел.
     - Он славный молодой человек и храбрый офицер, - заметил полковник. -
Но два года службы в линейных войсках  так  заморочили  ему  голову,  что,
защищая честь главнокомандующего, он готов вызвать на дуэль любого из нас.
     - Не хотел бы я себе такого в зятья, - сказал Коупленд. -  Уж  больно
он смахивает на британского вояку.
     - Как раз такие и нравятся молодым девушкам, - улыбнулся полковник. -
Впрочем, он честно выполняет свой воинский долг.
     Сев в лодку, офицеры переправились на другой берег протоки и зашагали
к большому дому, окна которого  светились  сквозь  заросли  деревьев.  Они
хотели немного отдохнуть, а потом еще раз обсудить создавшееся  положение,
прежде чем прийти к окончательному решению, которое в  любой  иной  стране
могло бы стать причиной  жесточайшего  кровопролития  или  даже  свержения
государственной власти.
     А капитан  тем  временем  вошел  в  гостиницу  и  приказал  вестовому
привести Джеймса. Потом поднялся к себе в комнату, сел в кресло и о чем-то
задумался. Несколько минут спустя появились вестовой и англичанин.
     - Джеймс Ходж, - приветливо обратился к нему капитан Перси, -  прежде
чем составить донесение главнокомандующему, мне  хотелось  бы  задать  вам
несколько вопросов. Отвечайте честно и без утайки.
     - Заверяю вас, капитан, что вы не услышите от меня ни  единого  слова
лжи.
     - Вы сказали, что вас захватили в плен пираты.
     - Именно так все и случилось.  Если  вы  потрудитесь  запросить  штаб
наших войск, вам подтвердят, что я говорю правду.
     - А еще вы заявили, будто узнали в одном из мексиканцев пирата.
     - Да, я опознал его по походке и манере держаться. Все это  отчетливо
запечатлелось в моей памяти.
     В этот миг в комнату вошли три человека. Один с  черной  повязкой  на
лице, у другого была рука  на  перевязи,  третьим  был  юноша  с  горящими
черными глазами. Все они вели себя спокойно и невозмутимо.
     - Вы узнаете кого-нибудь из них? - спросил капитан Джеймса.
     - Вот этого, - сказал Джеймс, направляясь к человеку  с  повязкой  на
лице. - Он - пират.
     Обвиняемый холодно и презрительно поглядел на англичанина.
     - Что нужно от меня этому юноше? - обернулся он к капитану.
     - Вы слышали его слова?
     - Разумеется, слышал и могу лишь посмеяться его глупости.
     - Клянусь честью, капитан, это пират! - вскричал Джеймс.
     - Молодой человек, потерпите немного. Через  три  дня  сюда  доставят
наши товары, и вы получите возможность самолично удостовериться в том, что
все мы - плантаторы и торговцы.
     Джеймс сначала побледнел, а затем побагровел от ярости.
     - Я его хорошо заполнил! Уверяю вас, я не мог обознаться!
     - Коли этот юноша так упорствует в своем заблуждении, то из  уважения
к вам, капитан, я готов предъявить более веские доказательства.
     И он сорвал повязку, обнажив на лбу и щеке глубокую рану, несомненно,
нанесенную ему томагавком.
     - Больше вы никого тут не узнаете? -  нахмурившись,  спросил  Джеймса
капитан.
     Юноша внимательно оглядел остальных.
     - По-моему я видел и этого человека, - не слишком уверенно сказал он,
указывая на второго раненого.
     - Вполне возможно, - ответил тот.  -  Мы  с  сеньором  Марко  оба  из
Накогдочеса. Вот наши рекомендательные письма. А вскорости здесь  будут  и
наши товары.
     - Капитан, - заявил первый мексиканец, - мне представляется  излишним
говорить  вам,  офицеру  доблестной  американской  армии,  о  том,   сколь
подозрительным  выглядит  поведение  этого   юноши,   который   всяческими
выдумками и небылицами стремится  отвлечь  ваше  внимание  от  собственной
персоны. Все мы - подданные Мексики и  настоятельно  просим  вас  поскорее
отправить нас к главнокомандующему. Для начала нас всех  тут  задержали  и
обыскали, а теперь, похоже, готовы держать чуть не под арестом.
     - Генерал Биллоу приказал вам оставаться в городе, пока  не  поступит
распоряжение главнокомандующего.
     - А когда это случится?
     - Через сорок восемь часов. А пока ступайте.
     Выпроводив мексиканцев, капитан гневно поглядел на Джеймса.
     - Джеймс Ходж, для человека ваших лет вы слишком хитры и изворотливы.
     - Капитан, заклинаю вас, допросите их снова. Я уверен, что не ошибся.
Достаточно посмотреть на их лица.
     - Внешность нередко бывает обманчива, - сухо возразил  капитан.  -  К
тому же, у нас запрещены допросы с пристрастием. Я рад был бы помочь  вам,
хотя бы потому, что вы так молоды. Но вынужден предупредить, что вы должны
быть готовы к самому худшему.
     - Я готов уже к чему угодно. Но если англичанин может рассчитывать  в
вашей стране на беспристрастие и справедливость, прошу, чтобы вы запросили
обо мне штаб наших войск.
     - В вашем случае дело касается не только пиратов. Не  менее  важно  и
многое другое. Для чего вы переоделись индейцем? Откуда вы  знаете  Токеа?
Об этом нам тоже доложат в вашем штабе?
     - Капитан, я не могу говорить об этом, - покраснев, сказал  юноша.  -
Не имею права. Я дал честное слово.
     - Согласно вашим  утверждениям,  вы  -  мичман.  А  посему  вам,  как
человеку военному, должно быть понятно, что в подобных обстоятельствах  не
будет приниматься во внимание данное вами  честное  слово.  Вы  играете  с
огнем, Ходж, и потом вам придется винить во всем лишь  себя  самого.  Наши
законы суровы и строги.
     - И вы могли бы...
     - Карает не человек, а закон, - сказал капитан  Перси.  -  Если  ваша
вина  будет  установлена,  он  покарает  вас,  будь  вы  хоть  наследником
английского престола.
     Он холодно кивнул на прощание юноше, и тот вышел из комнаты.



                                    25

     Мексиканцы не спеша направились  к  небольшому  селению  из  полутора
десятков домов, которое мы, следуя  обычаю  этой  страны,  будем  называть
городком.  Его  жители  -  трактирщики,   ремесленники   и   лавочники   -
обосновались тут, чтобы обслуживать моряков  и  иметь  надежный,  хотя  не
всегда почтенный, источник дохода. Некоторые из них  работали  поденщиками
на окрестных плантациях. На пяти домах красовались вывески, указывающие на
то, что это трактиры. В один из них вошли мексиканцы и уселись за  стол  в
углу.
     Прислушавшись к наречиям, доносившимся с разных  сторон,  можно  было
подумать, будто все нации мира прислали сюда своих  представителей.  Возле
самого камина, в стороне от остальных  посетителей,  случайно  заброшенных
сюда волей судьбы, расположилась компания истинных хозяев этой страны. Они
сидели, закинув ногу на ногу или водрузив их на каминную полку.  Время  от
времени кто-нибудь вставал, чтобы  принести  еще  грогу,  который  тут  же
выпивали, не переставая жевать табак.
     - Говорят, он приказал расстрелять  шестерых  ополченцев?  -  спросил
один.
     - Да, хотя ему было очень тяжело.
     - Скажешь тоже, тяжело. Будь он проклят!
     - Парней расстреляли  просто  за  то,  что  они  решили,  будто  срок
кончился и можно отправляться по домам.
     - Не забывай, что они принесли присягу  на  шесть  месяцев  службы  и
получали денежное содержание.
     - Ну и что с того? Их поймали, поставили на колени у вырытых могил  и
расстреляли. Бедняга Дик так молил пощадить его!
     - Во всяком случае, их судили по закону.
     - А по-моему, старый деспот обращается  с  законами,  как  медведь  с
поросятами. Отдает предпочтение тем, что помягче и не кусаются.
     - Да, поскорей бы все это кончилось. От военных властей добра не жди.
Все приходит в запустение, страну наводняет всякий сброд. - И он покосился
в сторону мексиканцев.
     - Пора идти. Вот-вот начнется собрание.
     Американцы вышли, а мексиканцы  остались  за  столом  в  своем  углу,
откуда порой доносились испанские слова, что не  ускользнуло  от  внимания
компании весьма прилично одетых людей, сидевших за бутылкой кларета.
     - Что там за люди, господин Меркс? - спросил  мужчина  с  одутловатым
лицом и голубыми глазами, весьма похожий на лавочника.
     - К сожалению, я ничего  о  них  не  знаю,  господин  Гиб,  -  учтиво
ответствовал его соотечественник.
     - А вы заметили, господа, сколь надменно взирали на нас американцы? -
спросил толстощекий, румяный господин, судя по всему, пекарь.
     - Да уж, по части чванства они заткнут за пояс даже англичан.
     - А как кичатся своей хваленой свободой!
     - Господин Меркс, вы, кажется, сказали, что дела на юге  идут  у  них
неважно? - спросил господин в весьма элегантном платье, вероятно, портной.
     - Видели бы вы, что там творится! Все  от  мала  до  велика  возводят
земляные укрепления, и рабы, и хозяева, а  дамы  привозят  им  в  колясках
обед.
     - Но в газетах пишут, что все трудятся добровольно и что нет  никаких
земляных укреплений.
     - Они навалили тюки с хлопком, а перед ними выкопали огромную канаву.
Ничего не смыслят в военном деле.  Жаль  пропавшего  хлопка  -  пятнадцать
тысяч тюков! Да, англичане зададут им жару. В войне они  знают  толк,  вон
как разделались с французишками в Испании.
     - А главное, господа, у англичан водятся деньжата, - заметил господин
Гиб.
     -  У  англичан  не  все  то  золото,  что  блестит.  А  денег  и  тут
предостаточно. Только вот порядка нет.
     - Да, порядок - это главное, - заметил господин  Пренцлау.  -  То  ли
дело у нас дома. Тут даже настоящей  военной  музыки  нет.  Посмотрите  на
офицеров! На одном шляпа, на другом треуголка. А их маневры? Нет, с нашими
рекрутами им не тягаться. И никакого понятия о субординации. Генерал  идет
мимо часового, а тот вместо  того,  чтобы  отдать  честь,  предлагает  ему
жевательного табаку. Я видел это собственными глазами.


 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница:  [2]