Счастливой памяти Т.


               ГОНЗАЛО:       Устроил бы я в этом государстве
                              Иначе все, чем принято у нас...
               ....................................................
                              Никто над ним
                              Не властвовал бы...

               СЕБАСТЬЯН:     Вот тебе и раз,
                              Ведь  начал он с того, что  он  -
                              властитель!

               АНТОНИО:       В конце он позабыл уже начало.

                                                      "Буря"

     Глава  первая. Желтые  руки 

   Стоял  обжигающий  июльский  день,  и  казалось,  будто море
вскипает, как лимонад в нагретых бутылках.
   Близнецы в одних брюках с лямками ничком лежали  на  горячем
камне.  Никки,  жмурясь,  разглядывал  звездочки или сверкающие
булавочные острия, рассыпанные солнцем по камню в  трех  дюймах
от  его  носа.  Если  он не напрягал глаз и не старался держать
пятнышки света в фокусе, они начинали медленно сплывать  влево.
Джуди играла обломком яичной скорлупки, наслаждаясь его тонкой,
округлой и хрупкой гладкостью.
   Небо,  не  мигая, смотрело на них, - оно-то не мигало, а вот
смотреть на него, не мигая, было невозможно, - и в  его  синеве
дюжинами  кружились  морские  птицы,  словно  взметенные вихрем
снежные хлопья.  Пролетая  между  человеком  и  солнцем,  птицы
коричневели,   потом   чернели,   и   крылья   их   приобретали
прозрачность.
   Примерно в двадцати футах от близнецов  сидел  на  скошенном
выступе их отец с мистером Пьерпойнтом.
   Они   сидели,   повернувшись   к   детям  спиной  и  уплетая
бутерброды.
   На мистере Пьерпойнте была цветастая  рубашка  с  танцующими
лиловыми   и   зелеными   индонезийками.   Герцога  же  облекал
цельнокроеный комбинезон, вроде того, что нашивал  сэр  Уинстон
Черчилль,   только   этот   был   изготовлен  из  очень  тонкой
непромокаемой хлопковой ткани. У Герцога имелась теория  насчет
пористых  материалов.  Голову  его  покрывала клеенчатая шляпа,
совсем  как  у  мужчины  в  рекламе   "Шотландской   Эмульсии".
Настроение у обоих было приподнятое.
   - Дорогой  сэр,  -  говорил Герцог, - сознаете ли вы, что до
сего дня ни единая нога человеческая не ступала  на  этот  утес
посреди винноцветного моря?
   - Как-как?
   - Мы первые люди, высадившиеся на этом острове.
   - Право  же,  Герцог,  -  отвечал  мистер Пьерпойнт, - я сам
читал в одной книжке, что Святой  Брендан,  прежде  чем  поплыл
открывать  Соединенные  Штаты,  как раз здесь и высаживался. Он
тогда  плавал  на  мельничном  жернове  и  назвал   эту   скалу
Брандионом.
   - Да знаю, голубчик, знаю. Однако...
   - И еще там говорилось...
   Близнецы перестали прислушиваться.
   Джуди отложила скорлупку и сказала:
   - А все-таки, Никки, мне как-то не по себе.
   - Отчего?
   - Оттого, что мы Первые Люди На Этом Острове.
   - Готов   поспорить,  что  ничего  мы  не  первые.  Ты  хоть
последнюю войну возьми. Тут столько самолетов пролетало, - уж в
этом-то я, во всяком случае,  уверен.  Папина  осведомленность,
как  обычно,  заканчивается  тысяча  восемьсот девяносто шестым
годом.
   - Никки!
   - Ну, а что я могу поделать? И как  это,  интересно,  Святой
Брендан плавал на мельничном жернове?
   - Это такой поэтический образ. Или религиозный.
   Никки издал один из звуков, перенятых им у матросов.
   Остров,  на  котором  они  загорали,  носил  название "скала
Роколл", - его иногда поминают в прогнозах  погоды.  Это  такой
гранитный  утес  размером  с  большой  дом  - футов семьдесят в
высоту  -  выступающий  из   огромной,   укачливой,   пустынной
Атлантики примерно в двухстах птидести милях к северо-западу от
ближайшего из мысов Ирландии.
   Когда-то он составлял, - вполне вероятно, - часть Атлантиды,
пока весь этот материк не ушел под воду.
   Остров  окружает  пучина,  уходящая  вниз на тысячу с лишком
отметок  лота.  Этот  каменный  клык,  атакуемый  бурунами,   -
единственная крупица тверди, встающая из воды между Британией и
Америкой.   Здесь   истинная  обитель  солнца,  водной  пыли  и
одиночества.
   Высаживались на остров немногие, это  верно.  Прежде  всего,
уединенность делает его труднодостижимым для мореплавателей. Ну
и  затем,  высадиться  на  него  -  дело  нелегкое  по  причине
отвесности его стен, о которые нередко хлещет волна.
   Если не считать легендарного Святого Брендана, остров Роколл
упоминается в истории всего несколько раз. Однажды  ясным  днем
его  заметил  Фробишер.  В то время утес покрывали деревья, так
что он, надо думать,  был  повыше  и  покрупнее.  В  1810  году
капитан  Холл, командовавший фрегатом его величества "Эндимион"
увидел на верхушке скалы белые  пятна  птичьего  помета  и,  по
ошибке  приняв  ее  за  белоснежный топсель, пустился в погоню.
Посланный им  в  исследовательских  целях  десант  был  отрезан
внезапно  павшим  туманом.  (Туманы  -  вот  еще  одна причина,
затруднявшая отыскание Роколла. В те дни проплыть 250  миль  и,
пользуясь  только  показаниями компаса, попасть в пятнышко суши
высотою всего в семьдесят футов было непросто.)
   Затем была еще бригантина "Елена", в 1824 году разбившаяся о
далеко выдающийся риф. Его еще и поныне называют "рифом Елены".
Странно, однако, что  корабль  угораздило  столкнуться  посреди
пустынной Атлантики с камнем, не превосходящим размерами самого
корабля.  Это  все  равно,  что  двум  мухам, ползущим с разных
концов бального зала, стукнуться лбами.
   В 1862 году сюда был  послан  на  шлюпке  боцман  с  корабля
"Дикобраз",  также  принадлежащего флоту ее величества; команда
шлюпки имела задание произвести обмеры острова. Море, когда они
приблизились к  острову,  было  неспокойным,  так  что  высадка
оказалась  невозможной.  Впрочем,  пока  шлюпку  мотало вверх и
вниз, боцман изловчился отколоть кусок скалы. Отбил его  ручным
лотом.  Этот  кусок  привезли  в  Англию.  Сейчас он хранится в
Британском Музее.
   В 1896-м, - именно эту дату и упомянул Никки,  -  Ирландская
королевская  академия  организовала  экспедицию,  имевшую целью
высадиться на острове. Экспедиция  предприняла  две  попытки  с
двухнедельным  интервалом,  но  обе  оказались  отбиты  морским
прибоем, высоким, как Гималаи.
   С  той  поры  островок  навестило  (в  1921-м)   французское
исследовательское  судно,  и французы тоже, не сумев произвести
высадку, отломали кусочек, а в 1948-м вокруг утеса  проплыл  на
шлюпке  мистер  М.Т.  Бизони с приписанного к Флитвуду траулера
"Балби".  И  этот  ухитрился  отщипнуть  от  острова   какую-то
малость.
   Как   известно,   Великобритания   аннексировала  Роколл  18
сентября 1955 года, сопроводив это деяние салютом  из  двадцати
одного   орудия.  Аннексия  вполне  могла  явиться  результатом
событий, о которых я собираюсь вам рассказать.

   Причина,  по  которой  сюда  приплыли  мистер  Пьерпойнт   с
Герцогом,  сводилась  к  тому,  что  это  давало им возможность
рассказывать впоследствии,  как  они  побывали  в  столь  редко
посещаемом и труднодоступном месте.
   Одного   человека   спросили   как-то,   почему  он  пытался
взобраться на Эверест, и человек этот ответил: "Потому  что  он
там стоит".
   Шкипер  мистера  Пьерпойнта  точно проложил курс на скалу, а
высадились они на  нее  по  чистому  везению,  воспользовавшись
гарпунной пушкой, чтобы забросить на остров веревку.
   Ну, и с погодой им повезло.
   Невдалеке  от  берега  медленно  кружила под солнцем большая
желтотрубая  яхта,  очертаниями  напоминавшая  клипер  (у   нее
имелось  подобие бушприта), - шкипер опасался рифов. Можно было
разглядеть Герцогиню, сидевшую на открытой палубе  под  красной
парасолем  и  читавшую  книгу  о хиромантии, и ее свернувшегося
рядышком крошечного отсюда ирландского сеттера Шерри, островами
не интересовавшегося. У подножия утеса, с западной его стороны,
на тяжко дышащей  груди  океана,  словно  лифт,  поднималась  и
опускалась  шлюпка.  Потревоженные птицы кружили над островом в
слепящем эфире. Кое-кто  уверяет,  что  видел  на  Роколле  или
вблизи  от  него  гагарок,  тупиков,  олуш,  моевок,  чистиков,
глупышей, поморников двух разновидностей, малых буревестников и
даже буревестников больших, тех что гнездятся в Южной Атлантике
на острове Неприступном. Сказать по правде, одно время  верили,
что  большой  буревестник  гнездится  и  на  Роколле,  но  это,
конечно, глупости. Никакие птицы на нем не гнездятся.
   При том, что ветер "проходит" сюда  по  океану  -  от  самой
Америки  -  тысячи  миль,  волны в этих местах во время больших
штормов  достигают  высоты  шестидесяти  футов,  от  гребня  до
котловины.  Прибой  же,  - когда волна встречает препятствие, -
достает и на сотню футов. (Маяк  на  мысе  Даннет,  указывающий
пролив Пентленд-Ферт, - это примерно в тех же краях, - стоит на
обрыве  высотой  в  триста  футов, и тем не менее волны нередко
бьют  ему  стекла,  швыряясь  камнями.)  Такие  большие  шторма
случаются здесь четыре-пять раз в году. Какая же здравомыслящая
птица   станет   гнездиться   на   утесе,  который  торчит  над
поверхностью океана всего-то на семьдесят футов?
   Впрочем, птицы навещают этот остров и отдыхают на нем.
   Герцог,  намереваясь  переплюнуть  боцмана  с   "Дикобраза",
прихватил  с  собой  геологический молоток и теперь принялся за
работу.
   Стук молотка мешался с чуждыми уху криками чаек.
   Еще  одно  живое  существо  присутствовало  на  Роколле,   -
принадлежавшая  Джуди  беспородная  собачонка  по имени Шутька.
Шутькой ее назвали еще в щенячьем возрасте, потому  что  она  и
впрямь  походила  на шутку, да к тому же дурную. Она была столь
неуклюжа, что казалось, будто все лапы у нее  разной  длины.  У
Шутьки  имелся  длинный  хвост  и  космы, свисающие на глаза, -
вообще же шерсть у нее росла куда-то не в  ту  сторону,  как  у
гиены.  Она  смахивала  на  маленькую,  неопрятную,  деятельную
подметальщицу, родившуюся в мусорном  ящике.  Размером  она  не
превосходила  скайтерьера.  Джуди  любила  ее  больше  всего на
свете. В эту минуту Шутька где-то тявкала.
   - А куда подевалась Шутька?
   Из-за чаек им приходилось кричать.
   - Вниз пошла, вон туда.
   - Шутька!
   Дети посвистели, покричали, но все впустую, получив в  ответ
лишь  тявканье  и молчанье, - Шутька молчала, исследуя какую-то
находку, и тявкала, призывая на помощь.
   - Наверное, нашла что-нибудь.
   - Скорее всего, дохлую птицу.
   - Шутька!
   - Вот же зануда, - сказала  Джуди.  -  Небось  забралась  на
какойнибудь обрыв и спрыгнуть не может.
   Действительно,  с  юго-западной  стороны  Роколл  был  почти
отвесным, дети как раз на краю обрыва и лежали. Вернее сказать,
обрывов там было два, и шли они уступом, -  верхний  поднимался
над  нижним примерно на двадцать футов, а нижний торчал из воды
на пятьдесят. На круче хватало и зацепок, и подпорок для ног, -
во всяком случае, для детей, в  которых  весу  меньше,  чем  во
взрослых, а энергии больше.
   - Шутька!
   - Придется пойти посмотреть.
   - Да все с ней в порядке.
   - Но она же может свалиться.
   - Ой, ты только паники не поднимай.
   Близнецы  по-прежнему  лежали  ничком,  но  взглянув на них,
пожалуй, можно было понять, о чем  они  думают.  Джуди  думала:
"Никки  мужчина,  он  и  должен  идти,  потому  что это мужская
обязанность - все делать для женщин, кроме  стряпни".  А  Никки
думал: "Как бы там ни было, а это ее собака".
   - Вот сам пожалеешь, если она убьется.
   - Как же, жди.
   - Никки!
   - Да и с чего это она убьется-то.
   - С того, что там опасное место.
   - Ну так пойди сама и найди ее.
   - Это ты должен пойти.
   - Почему это я должен?
   - Потому.
   Вообще говоря, ответить на этот вопрос было нечего, ибо всем
было известно, что Шутька - собака Джуди.
   На  некоторое время наступило обиженное молчание, нарушаемое
лишь визгливыми, как у механической  пилы,  криками  олушей  да
стуком  молотка.  В  отдалении  одна  из  олуш, патрулировавших
прибрежные  воды,  засекла  подводную  рыбу,  на  миг  повисла,
застопорив  крылья,  и  пала  вниз,  словно лот, словно молния,
словно глубоководная бомба. Она вошла в море  отвесно,  и  вода
чмокнула,  почти  неохотно  выбросив  в искрящийся воздух белый
фонтанчик. Можно было медленно сосчитать до четырех,  пока  над
поверхностью  не  показалась  темная  голова и не встряхнулась,
сглатывая рыбу. Вся остальная эскадрилья, получив сигнал, - ибо
явно  пришел  косяк,  -  уже  слетелась  туда  же  и  принялась
пикировать, чмок, чмок, чмок. Замечательные ныряльщики!
   Джуди с жалобным видом встала ("женских дел не переделаешь")
и принялась  нащупывать  путь  среди  острых  выступов  обрыва.
Вскоре она обогнула его изгиб и скрылась из глаз.
   - Никки!
   Тонкий голос еле слышался за птичьими криками.
   - Что?
   - Иди сюда.
   - Зачем?
   - Да иди же, пожалуйста.
   - Ну ладно, ладно.
   Он машинально прибегнул к  ворчливому  тону,  но  вскочил  с
охотой,  потому  что,  сказать  по  правде, ему с самого начала
хотелось пойти посмотреть, в чем там дело. Только он об этом не
знал.
   - Что такое?
   - Иди, взгляни.
   Прямо под выступом или полкой на  отвесной  круче,  Джуди  с
Шутькой,  не  очень надежно утвердившись на другой естественной
полке, а то и тропе, разглядывали нечто, помещавшееся прямо под
их носами. Носы почти  соединялись,  словно  у  пары  сеттеров,
причем  Шутька,  державшая голову несколько набок, задрала одно
ухо.
   Никки подобрался к ним по гранитной круче, выпуклостью скалы
отделив себя от отца. Стук молотка замер.  Даже  птичьи  крики,
казалось,  затихли.  Теперь детей и с яхты не было ни видно, ни
слышно.
   - Ну, что тут у вас такое?
   - Да замолчи же ты, Шутька. Не тявкай.
   Выступ был достаточно широк, чтобы на  нем  стоять,  поэтому
Джуди  взяла  вырывающуюся  собаку  на руки и пальцами сжала ей
челюсти. Шутька была вне себя.
   - Тут что-то странное.
   - Где?
   - Шутька!
   Никки, профессионально опустившись на колени  -  как  обычно
поступают   мужчины,   когда   их  зовут  прочистить  слив  или
разобраться, что такое случилось с кухонной плитой, -  осмотрел
поверхность  скалы  в  том  месте, где ее обнюхивала Шутька. Со
стороны казалось, что все трое стоят  на  клавиатуре  каменного
пианино. Перед ними, там, куда ставятся ноты, поднимался обрыв,
а за их спиной другой спадал к лежащим в море педалям.
   Правильнее  сказать, что все это больше походило на огромную
пианолу.  У  пианолы  за  подставкой  для  нот  имеется   такая
панелька, которую можно открыть и посмотреть, как, воспроизводя
музыку,  кружатся  на барабанах инструмента дырчатые ленты. Вот
прямо перед Никки и шли не то ровные прорези,  не  то  трещины,
проделанные  в  скальной породе с точностью, которая сделала бы
честь и столяру-краснодеревщику, - результат  походил  на  пару
гаражных дверей.
   Двери  или не двери, однако снаружи никто их не выравнивал и
не скоблил. Они были такими же грубыми и  бугристыми,  как  вся
остальная   поверхность   утеса.   Ни  ручек,  ни  запоров,  ни
каких-либо  приспособлений,  чтобы   их   открывать.   Даже   с
расстояния  в  несколько  шагов  заметить  трещины в скале было
невозможно. Словно великан острым ножом прорезал в  поверхности
скалы,  как  в  пироге,  математически  правильный  квадрат, но
вырезанного куска не вынул.
   - Ничего себе!
   - Шутька уверяет, что внутри кто-то есть.
   - Трещиной это быть не может, Джуди. Смотри, она ровно  идет
вверх, потом горизонтально, потом вниз. И видишь, этот разрез в
середине? Это наверняка что-то вроде дверей.
   - Но для чего?
   - Это  людских  рук  дело.  У  природы таких прямых линий не
получилось бы.
   Зачарованный сделанным открытием, он  провел  пальцем  вдоль
трещины.   Джуди,   соображавшую   вдвое  быстрее,  чем  Никки,
понемногу охватывал страх.
   - Пойдем, папе расскажем.
   - Нет, погоди минутку. Я хочу посмотреть.  Слушай,  если  бы
они  открывались  наружу,  на выступе были бы канавки, чтобы им
легче распахиваться. Они должны открываться внутрь. Подожди,  я
попробую нажать.
   Джуди  стояла,  боязливо  прижав  к  груди извивавшуюся всем
телом дворняжку; ей все это очень не нравилось.
   - Давай сначала за папой сходим.
   Но Никки старательно толкал утес.
   - Должно быть, заперты.
   - Может, они все  же  естественные,  -  с  надеждой  сказала
Джуди,  -  результат  землетрясения  или  еще  чего?  Ну,  там,
вулкана.
   - Дурында.
   - Но Никки...
   В этот миг одна из дверей сама собой растворилась,  величаво
и плавно, словно дверца тяжелого сейфа.
   Две  желтых  руки  с  длинными,  как у китайского мандарина,
ногтями высунулись из темного  каменного  нутра,  -  и  ласково
столкнули детей с обрыва.

     Глава вторая. Внутри  

   После  того,  как  Герцог  и  мистер Пьерпойнт обыскали весь
остров, ползая по скалам и криком призывая детей, они вернулись
за помощью на яхту. Яхта раз за разом оплывала вокруг  острова,
нацелив  бинокли  на каменные отвесы и море под ними. На остров
высадили поисковую партию, чтобы еще раз  обшарить  каждый  его
вершок.  Но глаза взрослых, даже усиленные биноклями, оказались
не так остры, как глаза детей, да и человеческому чутью было до
Шутькиного далеко. Никто не заметил трещин  в  скале.  В  конце
концов  поисковая  партия  возвратилась  с  обнаруженной в воде
красной соломенной шляпой Джуди.
   Пожалуй,   лучше   не   вдаваться   в   подробности    сцены
разыгравшейся на борту, - с Герцогиней, прямой и застывшей, как
статуя   (только  пальцы  ее  двигались  сами  собой,  раздирая
платок), и с несчастным Герцогом, съежившимся в каюте, глядя  в
пол   и   обхватив   руками  седую  голову.  Мистер  Пьерпойнт,
приходившийся  Герцогине  братом,  чувствовал  себя  не   лучше
прочих.
   Он говорил:
   - Фанни, это несчастный случай. Тебе не в чем себя винить.
   В  течение  двух  дней яхта обыскивала море, а затем уплыла.
Больше им ничего не осталось.

   Когда Джуди слетела с выступа, по-прежнему прижимая к  груди
Шутьку, обе они завизжали, причем в точности на одной ноте.
   Никки же крикнул:
   - Берегись!
   Вот это было странно. Потому что обращался он к себе самому.
   Он  увидел,  как  обрыв проносится мимо него, словно дорога,
уходящая под мчащий автомобиль, или, - если вернуться  опять  к
пианоле,  -  словно  прокручиваемая  вспять музыка ее барабанов
после нажатия кнопки обратной перемотки. Еще он увидел,  -  ибо
смотрел  он  во  все  стороны  сразу,  -  как близится зеленое,
искрящееся море с мелкой рябью на волнах покрупнее, и овальными
пятнами солнца прямо под ним,  как  оно  поднимается,  встречая
его,   разрастаясь,   увеличиваясь,   распахиваясь   и   норовя
поглотить. И наконец, услышав сокрушительный  свист  и  получив
хлесткий   удар   по  переносице  и  глазам,  он  стал  уходить
вниз-вниз-вниз в синевато-зеленую, соленую, давящую, удушающую,
оглушающую воду. Он повис  в  ней,  извиваясь,  словно  собака,
сдерживая  дыхание, не понимая в полуобмороке, где теперь верх,
где низ. Он был слишком занят, чтобы успеть подумать о  смерти.
В  глубоком  безмолвии  он  догадался,  в какой стороне верх, и
рванулся туда,  отчаянно  колотя  руками,  пыхтя  без  дыхания,
силясь пробиться, выжить.
   Легкие   его   разрывались.   Свет  понемногу  краснел.  Еще
чуть-чуть и ему  осталось  бы  только  вдохнуть  полной  грудью
соленую воду.
   И тут, хватая ртом воздух, все еще молотя руками, встряхивая
головой,  будто  мокрая  выдра, он выскочил под солнечный свет.
Лицо горело, как после грубого шлепка, а кожа под мышками и  на
груди,  там  где  ее  не  покрывала  планка пляжных брюк, стала
багровой и зудела. Он почти ничего не видел.
   В следующий миг рядом с ним вылетела из воды Джуди.
   Еще через миг появилась Шутька.
   Джуди с сердитым видом выпустила изо рта  фонтанчик  морской
воды и машинально подняла руку, чтобы пригладить мокрые волосы.
Шутька,  которая  с  ее  маленькой,  мокрой,  обтянутой  шкурой
мордочкой выглядела до странности похожей на  утонувшую  крысу,
решила, что самое безопасное и сухое место - это макушка Джуди.
Она  уперлась  передними  лапками  в  голову  девочки,  полезла
наверх,  и  обеих  с  плеском   накрыло   волной,   вблизи   от
спасительного берега.
   Когда они снова вынырнули, переплетясь, Джуди была вне себя.
   - Как ты могла!
   Кто-то  же  должен быть во всем виноват, вот Джуди и свалила
всю вину на Шутьку. Она неловко шлепнула собачонку и снова ушла
под воду.
   На поверхности они появились уже в лучшем расположении духа.
Беспорядочно  колотившая  лапами,  охваченная   ужасом   Шутька
тронула сердце Джуди. На этот раз она сняла испуганные лапки со
своих  плеч,  одной рукой придерживая собачье тельце и стараясь
больше под воду не уходить. Шутька  с  одичалым  выражением  на
мокрой  мордочке,  озиралась  налево, направо, снова налево, ей
казалось, что наступил один из вечеров ненавистного ей купания,
да еще и купания какогото сумасшедшего.
   Никки как раз собирался спросить: "Кто это сделал?", - когда
начались новые события.
   В море за их спинами послышались какие-то  шлепки,  по  всей
видимости  не связанные с тремя или четырьмя громкими хлопками,
донесшимися сверху. На  противоположной  стороне  обрыва  этого
шума никто услышать не мог.
   Никки,  сощурив  заплывшие  глаза,  глянул  вверх,  - там, в
пятидесяти  футах  над  его  головой,   виднелась   распахнутая
каменная  дверь. В проеме двери стоял Китаец, - самый настоящий
Китаец в шафранном халате  с  голубыми  драконами,  -  стоял  и
преспокойно стрелял в них из автоматического пистолета.
   Стрелял прямо в них!
   Никки  разгневался. Сначала тебя спихивают с обрыва, а потом
в тебя же еще и стреляют! Это же опасно. Самое занятное, что он
не испугался. Он думал: "Безобразие какое! Разве можно  так  со
мной поступать!"
   И тут, пока изукрашенный драконами человек еще палил, Шутька
скулила,  а Джуди пыталась понять, что там шлепает за спиной, в
отвесной  стене  -  прямо  перед  ними,  на   уровне   воды   -
растворилась вторая дверь, на сей раз маленькая, больше похожая
на окно, и в ней возник гигантский, угольно-черный негр.
   Джуди,  смотревшая  в  противоположную  сторону, бесстрастно
сообщила:
   - Никки, по-моему в нас чем-то кидаются.
   Негр нырнул, - великолепным, профессиональным нырком,  такую
же  кривую описывает вылетающий из воды лосось. В два гребка он
очутился за спиною у  Джуди  и  схватил  ее  за  волосы.  Джуди
открыла рот, - Шутька тоже, - и сразу же обе, с так и открытыми
ртами,  ушли  под  воду  в  третий  раз.  Уходя, они успели еще
вытаращить глаза.
   Негру хватило двух гребков больше, чтобы,  таща  на  буксире
добычу,  вернуться  к  проему  в  стене,  а  там  несколько пар
участливых рук втащили мокрые тела за порог. Арап развернулся в
воде  и  едва  не  столкнулся  с   Никки,   который,   загребая
по-собачьи,  поспешал  за  ним.  За время меньшее, чем уйдет на
рассказ об этом, мальчика также подняли внутрь, арап,  рассыпая
брызги,  последовал  за  ним,  и тяжелая дверь скользнула за их
спинами на свое место.
   Дети, с которых струилась вода,  стояли  на  кафельном  полу
освещенного электрическим светом коридора.
   У  Никки  порвалась  брючная  лямка,  а  у  Джуди лопнула по
внешнему шву одна  из  штанин.  Шутька  с  силой  встряхнулась,
стараясь  посильнее  обрызгать  ближайшего  из  сухих  людей, -
собаки всегда так делают, - и сказала:
   - Ну и хватит об этом.
   Никто не промолвил ни слова.
   Шестеро  мужчин  в  запятнанных   смазкой   хлопчатобумажных
рабочих  штанах  стояли,  молча  разглядывая  детей. Негр, лицо
которого сморщилось от улыбки,  кивал,  гукал  и  делал  руками
успокаивающие   движения,  словно  показывая,  что  тут  они  в
безопасности и все им рады. Дети с удивлением  обнаружили,  что
он,  несмотря на великолепное сложение, далеко не молод, густые
короткие волосы его побелели и стали как вата.  Сверкали  голые
электрические  лампочки, звучно капала с одежды детей вода, и в
спертом воздухе пахло какой-то механической смазкой.
   В конце  коридора  вздохнул  лифт,  звякнула  дверца,  и  по
коридору  к  ним неторопливо двинулся Китаец, так и державший в
руке пистолет. Никки заметил, что с указательного пальца правой
руки куда-то исчез длинный ноготь, должно быть и все они были у
Китайца накладными.
   Китаец негромко спросил у негра:
   - Зачем?
   После чего приблизился к Джуди, повернул ее лицом от себя  и
уткнул ствол пистолета чуть ниже ее затылка.
   Из   громкоговорителя,   -   видимо,   коридор  был  снабжен
трансляционной сетью, - послышался голос, сказавший небрежно  и
медленно:
   - Не потратишься, не спохватишься.
   Щелкнул тумблер усилителя.
   Китаец сунул пистолет в карман, пришитый снутри его рукава.
   Никки вырвало.
   Джуди сердито спросила Китайца:
   - Что это вы себе позволяете?

     Глава третья. Хозяин 

   Они  проснулись  в  комнате,  похожей  на больничную палату,
только без окон. Стены, пол и даже  потолок  устилал  такой  же
белый  глазурированный  кафель,  что и в коридоре. Кровати были
черные, металлические. Кроме их кроватей тут стояло еще  четыре
пустых,  аккуратно  застеленных  серыми одеялами. Имелась также
тележка с термометрами, бинтами и  сияющими  ножницами.  Ширмы.
Это  и в самом деле была больничная палата и даже с центральным
отоплением.
   Близнецы ощущали себя какими-то одурманенными.
   - Никки?
   - Что?
   - Ты проснулся?
   - Нет.
   - Пожалуйста, проснись.
   Он  недовольно  повернулся  на  другой   бок,   по-дельфиньи
всхрапнул и затем сказал совершенно нормальным голосом:
   - Ты как?
   - Есть хочется.
   - А у меня подбородок снизу ободран, - сказал Никки.
   Это стоило обдумать.
   - Я,  наверное,  вошел  в  воду ногами, вот она и ударила по
всему, что смотрит вниз, - в подмышки, под подбородок, под нос,
под веки, под...
   Он умолк, чтобы пошевелить  пальцами  ног  и  выяснить,  как
обстоит дело с подошвами, которые защищала обувь.
   - Но зачем все это?
   - Что зачем?
   - Зачем они нас спихнули?
   - Наверное, мы им мешали.
   - А зачем они нас тогда захватили?
   - Не знаю.
   - Ведь они же нас захватили, так, Никки?
   - Так.
   - Кто они такие?
   - Не знаю.
   Через некоторое время он спросил:
   - На тебе что-нибудь надето?
   Она заглянула под одеяло.
   - Да, что-то вроде ночной сорочки.
   И с довольным удивлением добавила:
   - С пояском.
   - А моя с карманами.
   - Моя тоже.
   - Что ж, и на том спасибо.
   Еще немного погодя Никки позвал:
   - Джуди?
   - Что?
   - Наверное, эти люди живут здесь?
   - Да.
   - Я думаю, они тут прячутся.
   - Да.
   - И они не хотели, чтобы мы про это узнали.
   - Не хотели.
   - Вот  они  и  столкнули  нас  вниз,  когда услыхали, как ты
говоришь, что надо позвать папу.
   - Ох, Никки!
   - Да нет, ты была совершенно права. Конечно, надо  было  его
позвать. Это я виноват, Джу, а не ты.
   - Ник!
   Он  удостаивал  ее  похвалы примерно два раза в год, так что
эта минута была  для  нее  сладостной,  даже  несмотря  на  все
свалившиеся на них напасти.
   - Китаец  сквозь дверь услышал твои слова. Они, должно быть,
подслушивали.
   - Тогда почему же негр нас спас?
   - Возможно...
   - И чем они в нас кидались?
   - Китаец стрелял в нас.
   - В нас?!
   - Ох, Джуди, все-таки ты дурында.
   Никки выпрыгнул из своей постели  и  присел  на  ее,  -  ему
захотелось обнять сестру, на близнецов порой такое находит.
   - Ты была такая смешная, все время ныряла.
   - Ничего смешного во мне нет.
   - Есть-есть.
   - А я говорю, нет.
   Приятно,  конечно, когда разговор идет исключительно о тебе,
что бы там ни болтал Никки, однако не все же сидеть в  обнимку,
были  дела  и  посерьезней.  Следовало разобраться в том, что с
ними случилось
   - А Голос ты слышала?
   - Да.
   - Я думаю, он у них главный.
   - Почему это?
   - Потому что когда он сказал то, что сказал, Китаец  тут  же
перестал делать то, что он собирался сделать.
   - А что он собирался сделать?
   - Голову тебе прострелить собирался.
   Тоненьким, дрожащим голосом Джуди сказала:
   - Вообще-то, я об этом знала.
   Дети примолкли, чувствуя себя очень несчастными.
   - Ну ладно, во всяком случае, он этого не сделал.
   - Нет.
   - А почему он сказал: "Не потратишься, не спохватишься"?
   - Это он про твою голову.
   Никки осенило вдруг истинное вдохновение, и он пояснил:
   - Голос имел в виду, что мы можем на что-то сгодиться.
   - На что?
   - Откуда  я  знаю? Он хотел сказать, что живые люди полезнее
мертвых.
   - Но для чего полезнее-то?
   - Ну, я думаю, для всего.
   Помолчали.
   - Ник?
   - Да?
   - Китаец у них второй по старшинству, и когда оказалось, что
их тайну вот-вот раскроют, он спихнул нас  с  обрыва,  надеясь,
что  мы  погибнем, а мы не погибли, вот он и пытался застрелить
нас в воде, а когда папа увидел  бы,  что  мы  исчезли,  он  бы
решил,  что  мы  сорвались,  а  когда  негр  нас  вытащил,  он,
наверное, сделал это сам, без  приказа,  и  Китаец  пришел  нас
прикончить, и тогда Голос остановил его, и поэтому мы здесь.
   - Похоже что так.
   - Но  что  же папа про нас подумает? - простонала она. - Где
он? Когда он за нами придет?
   Никки чувствовал себя еще паршивее, чем сестра, но он  обнял
ее рукой за плечи и сказал:
   - Придет, не бойся.
   Джуди вдруг подскочила в постели:
   - А Шутька где?
   В палате Шутьки не было.
   Лицо у Джуди стало совсем потерянное, она зарылась в подушку
и зарыдала.
   - Дверь заперта, Джуди.
   Рыдание.
   - Нас заперли здесь.
   Еще одно.
   - Они  держат  Шутьку  где-нибудь  внизу. Может, у них тут и
животные есть.
   - Шутька погибла.
   Никки вдруг побелел, как белеют костяшки стиснутых  кулаков,
и сказал:
   - Если Шутьку убили, я их всех тут прикончу.
   Он подскочил к двери и ударил по ней.
   И  в  бешенстве  произнес  самое  страшное  из известных ему
ругательств:
   - Гады, гады, гады!
   - Не сквернословь.
   - А вот буду. И все равно они не сделали этого.
   - Чего?
   - Шутька жива, -  сказал  он,  смерив  Джуди  таким  гневным
взглядом, будто она это отрицала.
   - Может быть и жива.
   - Ах, Шутька, Шутька!

   Несколько  времени  спустя, настроение у них изменилось, они
испытывали скорее любопытство, чем отчаяние.
   - Слушай, а кто же они, в конце концов, такие, эти люди?
   - Может быть, пираты?
   - Да откуда теперь возьмутся пираты, дурочка? Я,  во  всяком
случае, не думаю, что это пираты. А ты?
   - Ну, тогда гангстеры или контрабандисты.
   - Интересно,  какая  тут  может быть контрабанда, в середине
Атлантики?
   - Ладно, - покладисто сказала Джуди, - но все равно они  тут
чемто  незаконным занимаются. В конце концов, они расхаживают с
пистолетами и сбрасывают с обрыва людей, это как-то  не  похоже
на родительское собрание, верно?
   - А   может   они  инопланетяне  или  какие-нибудь  летающие
колдуны?
   - Да чушь это все.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю.
   - Джуди у нас все знает.
   - Детские сказки - вся эта твоя научная фантастика.
   - Джуди все знает. Джуди...
   Они как раз намеревались поцапаться на эту тему, когда дверь
беззвучно  отворилась,   обнаружив   улыбающегося   мужчину   с
сервировочным столиком.
   Мужчина  был  загорел, лыс, и на округлом лице его светилась
очаровательная улыбка (зубы вставные).  Мелодичным  голосом  он
объявил:
   - Доброго утречка, детки. Как насчет ням-ням?
   Дети возмущенно уставились на него, ибо по их меркам "детки"
и "нямнм"  были  едва  ли  не хуже стреляющего Китайца. Если бы
этому мужчине да нацепить ватные  усы,  из  него  получился  бы
отличнейший  Санта Клаус. Голосок у него был, как у кукушки, но
вроде бы добрый.
   Светским тоном Джуди произнесла:
   - Заходите.
   Неестественность  его  голоса  заставила  и  ее  вести  себя
неестественно.
   - С добрым утром.
   - Доброго  утречка, голубки, - сказал он. - Доброго утречка,
милые крошки. Наилучшего утречка желает вам Бравый Бен Бакштаг.
   - Кто?
   - Кто как не я, детки, - так тут зовут старого Весельчагу.
   Никки решил опустить предисловия и требовательно спросил:
   - Где Шутька?
   - А не будет ли ваша честь так благолюбезна открыть мне, кто
она, эта Шутька, и где этой Шутьке положено быть?
   - Где наша собака?
   - О, это есть вопрос.
   Никки побелел и попросил:
   - Пожалуйста, ответьте мне немедленно, где она?
   - Ага! - сказал Бравый Бен Бакштаг или Весельчага,  или  кто
бы  он  ни  был. - А теперь, детки, послушайте-ка меня, старого
турка!  Что  мы  здесь  имеем?  Мы  имеем  тосты-посты,   столь
возбуждающие  юный аппетит, а на этом блюде - с правого борта -
яичница с беконом и со шкварками из наилучшей консервной банки.
Право, вы могли бы сказать, что такого и царь не едал, когда  у
нас  побывал,  и все это приготовил вам ласковый Бонио или Джек
Утешитель, как называют его сотрапезники.
   - Где Шутька?
   - А вот и мармеладик...
   - Наша собака...
   - Ах,  это  жестокий  вопрос,  -  ответил  ласковый   Бонио,
приобретший  вдруг  австралийский акцент, и кланяясь, и потирая
мягкие ручки,  кивая,  приседая  и  расточая  улыбки,  отступил
назад, в коридор.
   Дверь за собой он запер.

   - Скотина!
   - Может, ему не велели нам говорить?
   - А может, он и сам не хотел.
   - Если  кто-нибудь  убивает твою собаку, так он потом всегда
говорит, будто отдал или продал ее, или отослал в один  хороший
дом, вообще выдумывает какое-нибудь гнусное вранье в этом роде.
   - Не  стоит  об  этом, Джуди. Мы же не знаем, мертва она или
жива. Может быть, эти, в комбинезонах взяли ее к себе. Моряки и
всякие такие люди любят держать разных зверушек.  Я  вот  точно
знаю, что на лайнерах запрещается держать собаку в каюте, и она
живет   внизу,   у   мясника   какого-нибудь,   и   он  за  ней
присматривает.
   - Она там, наверное, мучается.
   - Если бы нам удалось  выбраться  из  палаты,  -  воскликнул
Никки.  - Поспорить готов, что яхта до сих пор здесь, и все нас
ищут. Они не ушли бы, не попытавшись нас  отыскать.  Должен  же
быть  какой-то  способ дать им знать о себе. Хоть бы окно здесь
было!
   - А как по-твоему, нельзя попытаться подкупить  этого  Бонио
или как его там?
   - Чем это, интересно?
   - Ну, мы могли бы пообещать, что папа ему заплатит.
   - Тогда  уж не папа, а дядя Пьерпойнт, у папы и денег-то нет
никаких.
   - Дядя Пьерпойнт мог бы заплатить ему долларами.  Доллары  в
Англии ценятся.
   - Пожалуй, стоит попробовать.
   - Давай ему скажем, что ты маркиз, вдруг это поможет.
   Немного погодя, он спросил:
   - Джу,  а кто его подкупать-то будет, ты? Я, вроде, не знаю,
как это делается.
   - Я.
   Она была беспринципна и не стеснялась в  выборе  средств,  а
Никки был как-никак лордом.
   - Надо предложить им выкуп за нас.
   - Похищенные!  -  аппетитно  выговорил  он.  -  Совсем как в
Чикаго. А иногда они еще убирают тебя, как опасного свидетеля.
   Однако попытка подкупа не увенчалась успехом. Когда  тот  же
добряк  снова принес им еду, он только улыбался, совершенно как
кошечка. Разговаривать с ними он не  пожелал.  Что  бы  они  ни
говорили  ему,  он  лишь улыбался и улыбался и вообще вел себя,
как последний мерзавец.
   Время  после  полудня  тянулось  долго  и  скучно,  и  детей
охватило  чувство,  будто их в наказание оставили в школе после
уроков. Они обшарили унылую, смертельно-белую  палату,  которая
могла  бы  показаться  более пригодной для обитания, если бы ее
выкрасили, ну, хоть в кремовый цвет, что ли, да уж если  на  то
пошло,  так  в  какой  угодно,  только  не в белый, - белый это
вообще не цвет. Джуди обратила внимание на то, как скруглены  в
ней  все  углы,  -  чтобы  легче  было  подметать, - а на Никки
произвела впечатление геометрическая точность, с  которой  была
уложена плитка.
   - А вот интересно, сколько комнат в этой скале?
   - В тот коридор их много выходило.
   - И лифт у них большой.
   - Чтобы все это соорудить нужны целые века.
   - Я  еще  мог  бы  понять,  -  добавил  Никки, - если бы они
понаделали тут пещер, взрывая скалу динамитом или еще  чем,  но
тогда  стены  были бы грубые, как в угольной шахте, а у них тут
все устроено совсем  как  в  общественной  уборной.  Тьфу!  Вот
именно  на  нее  и  похоже.  Так ведь чтобы столько нагородить,
нужны миллионы людей. Наверняка народу здесь больше, чем  мы  с
тобой видели.
   - Слушай, а может они тут что-нибудь производят, может быть,
у них  здесь  фабрика? Фальшивки какие-нибудь изготавливают или
опиум варят?
   - Уж тогда, скорее, атомные бомбы.
   - А это возможно?
   - Я думаю, нет. Чтобы делать атомные бомбы  нужны  богатства
целой страны. Вроде России.
   - Так они, может, и есть русские.
   - Пока мы тут никаких русских не видели.
   - А Бонио кто?
   - Притворяется   ирландцем,   но   по-моему,  он  совсем  не
ирландец, а ты как думаешь?
   - Он, вроде, с виду добрый.
   - Скотина он, вот он кто.
   - Ну, ты же не знаешь, скотина он или нет. В  конце  концов,
это он нам еду приносит.
   - Ай,  да  он  скорее всего стюард какой-нибудь. У него руки
сальные.
   - Каким же им  еще  быть,  если  он  стюард?  Наверное,  ему
приходится мыть посуду.
   - Во  всяком  случае, мне он не нравится. Будь он порядочным
человеком, он нам сказал бы про Шутьку.
   - А он может и не знать про нее.
   - Ну ладно, ладно.
   После угрюмой паузы Джуди сказала:
   - Может быть, он такой же пленник, как мы. Как  по-  твоему,
они нас всю жизнь здесь продержат?

   Однако  ужин,  когда  он, наконец, наступил, принес им новую
пищу для размышлений. Ужин был  как  в  заурядном  ресторане  -
черничный  джем  из  консервной банки, которого дети терпеть не
могли,  мороженое  с  персиками,  только  не  свежими,  а  тоже
консервированными  и  совершенно бесценный кларет, ни больше ни
меньше, вкусом напоминавший чернила. Ужин им  подал  безмолвный
Бонио, облаченный в белую куртку. Руки у него дрожали.
   - Так  как  же все-таки вас зовут? - с любопытством спросила
Джуди.
   Он кашлянул и хрипло ответил:
   - В точности как я сказал. Малютка Нелл.
   - Нет, вы сказали  Бен  Бакштаг,  а  потом,  что  вас  зовут
Весельчага, а потом еще...
   Совершенно  неожиданно  он  перешел на шотландский выговор и
умоляюще прошептал:
   - Только не говорите ему, что я с вами болтал. Ни  словечка,
ладно?
   - Кому не говорить?
   Он уронил тарелку и ответил:
   - Хозяину.

     Глава четвертая. Лицом к лицу 

   Он  спустил  их на лифте вниз и повел по одному из мерцающих
коридоров с лампами в сводчатом  потолке,  отстоящими  одна  от
другой, как на станции подземки. Человеку, идущему вдоль правой
стены тоннеля, казалось, что лампы отбрасывают свет лишь на его
сторону,  но  не на другую, они словно изображали фазы движения
кометы или  вереницу  уходящих  вдаль  осветительных  снарядов.
Коридор  отсвечивал,  подобно  внутренности  ружейного  ствола.
Толстый  войлок  устилал  его  пол.  Беззвучие   их   шагов   и
неколебимое спокойствие света создавали у детей ощущение, будто
что-то  ожидает их в конце коридора. Они слушали его безмолвие,
чувствуя, как оно нарастает в ушах. Вид у  коридора  был  самый
погребальный, - "Гранд-отель" да и только.
   Коридор  уперся  в  большую черного дерева дверь с тяжелыми,
декоративными  панелями  восемнадцатого  века.  Дверь  казалась
здесь   неуместной,  как  дворцовая  мебель  из  Бленхейма  или
Чатсуорта  в  операционной.  От  нее  веяло  таинственностью  и
богатством,  и  казалось,  что  она  говорила:  "Да, это здесь,
внутри". В старинных университетах  за  такими  дверьми  обычно
ожидает  ректорский  дворецкий в белых перчатках и с серебряным
подносом для визитных карточек.
   Бонио потянул за полированную медную ручку  вроде  тех,  что
порождают в далеких кухнях звон, - звон колокольца, висящего на
подобии  металлической мутовки или часовой пружины, соединенном
с ручкой натянутой проволокой.
   Медленно поворотясь, дверь сама собой отворилась.
   Бонио знаком показал им - входите. Сам он  остался  снаружи.
Лицо его походило цветом на сыр.
   Старомодную  прихожую  украшали  оленьи рога - с двенадцатью
ответвлениями,  -  и  стойка  для  зонтов,   изготовленная   из
слоновьей  ноги  в  медной оплетке. В стойке торчал альпеншток.
Еще  была   здесь   картина   работы   Ландсира,   изображающая
умницу-ньюфаундленда,   придерживающего   лапой   котенка,   на
пластинке  под  ней  значилось:  "Верные  друзья".  Имелась   в
прихожей  и  красного дерева стоячая вешалка для шляп, с гнутых
рожек которой свисала драповая  охотничья  шляпа  и  просторное
клетчатое  пальто.  А под оленьими рогами, действительно, стоял
на резном сундуке серебряный подносец с  кипой  бурых  визитных
карточек,  приобретших  от  времени  табачный оттенок. На самой
верхней значилось: "Мистер и миссис Чарльз Дарвин".
   Никакие двери никуда из прихожей не вели.
   Близнецы   поднялись   по   лесенке,    покрытой    истертым
аксминстерским   ковром,   и   обнаружили  еще  одну  дверь,  с
написанным на ней красками камышом. К камышинам были прилеплены
переводные картинки, изображающие зимородков.
   И вторая дверь отворилась, пропуская детей.
   Комната, в которой они  очутились,  освещалась  керосиновыми
лампами  в  розового  шелка  абажурах  с оборками и бантами. На
обоях  сложный  узор  белых  лилий  оплетал  тропических  птиц,
цепляющихся  за  покрытые вьющимися цветами садовые решетки. По
стенам висели японские  веера  и  несколько  картин  в  тяжелых
позолоченных  рамах. Картины изображали повернувшихся в профиль
дам с медными волосами и длинными, полными  шеями,  все  больше
нюхавших  розы  или  целовавших  рыцарей в доспехах. Попадались
между ними и акварели с видами  Церматта,  у  этих  рамки  были
потоньше,  а  в  рамке  из  мореного  дуба  помещалась сепиевая
фотография  Колизея.  В  одном  углу  комнаты   стояла   сильно
напоминающая   дренажную   трубу  ваза  из  папье-маше,  полная
павлиньих перьев, в другом - такая же, но с пампасной травой.
   Однако главным предметом, который в этой комнате бросался  в
глаза,  был самодельный радиоприемник с фонографом - огромный и
совершенно новый.
   Какая там мебель стояла, дети не заметили.
   В комнате находился  Китаец,  застывший  в  своем  халате  с
драконами  за  правым  плечом  еще одного человека - на полшага
вбок, на полшага назад. Лицо у него, как Китайцу и  полагается,
было непроницаемое. И Китайца дети не заметили тоже.
   Другой человек приковал их внимание.
   Он  был  в  охотничьей  куртке  с  нагрудными  карманами,  в
велосипедных бриджах и черных чулках, бубликом  завернутых  под
коленями.  В  белых  гетрах,  отогнутых, чтобы прикрыть высокие
ботинки. Лысый.
   Не просто лысый - лысый, как яйцо, и хуже  того,  фарфоровое
яйцо,  да  еще и треснувшее. Ибо весь его череп, челюсти, нос и
даже тонкие, желтоватые, почти прозрачные уши покрывала  мелкая
сеть  морщинок,  как  будто  его  плотно облепили миллиметровой
бумагой. Если долго держать руки в  горячей  воде,  на  пальцах
появятся  складочки и морщины. Так вот, обыкновенных морщины на
этом лице не имелось. Зато все оно было, словно слоновая кость,
протравлено неисчислимыми мелкими трещинками. Они лежали так же
тесно, как поры на  коже,  как  крохотные  мешочки  с  соком  в
очищенной  апельсиновой  дольке.  Там  и  сям  голову покрывали
коричневатые  пятна,  вроде  веснушек.  Такие  же  можно  порою
увидеть на старых бильярдных шарах.
   И руки у него были крапчатые.
   Не   поворачиваясь,   он  протянул  негнущуюся,  похожую  на
рейсшину лапу, и Китаец  вставил  в  ее  клешню  полный  стакан
неразбавленного виски.
   Человек  выпил  виски  в  три  глотка,  не  отрываясь, вновь
вытянул  ящеричью  лапу,  -  нет,  она   походила   скорее   на
звукосниматель  автоматического  проигрывателя, отходящий вбок,
чтобы сменилась пластинка, - разжал пальцы, и стакан  упал,  но
не разбился.
   Китаец поднял стакан, заново наполнил его, и вставил обратно
в звукосниматель, и этот стакан был без промедления опустошен.
   Затем человек кивком подозвал к себе Джуди.
   Джуди  оцепенело  приблизилась  к Хозяину. Глаза у него были
синие, синие, как сапфиры, и ими он, чуть наклонясь,  впился  в
ее  глаза.  Странно,  однако,  что  он  -  в  его-то возрасте -
обходился без очков. Минуты две он вглядывался  в  нее.  Затем,
хотя никто ни сказал ни единого слова, Джуди попятилась, сделав
три-четыре шага, как бы отступая от царственной особы, а старик
повернулся  к  халату  с  драконами. Он и Китаец молча сдвинули
лбы, почти касаясь друг друга, и на минуту застыли. После  чего
Китаец вышел из комнаты.
   У Никки хватило смелости спросить:
   - Что вам нужно от моей сестры?
   Правильнее  сказать,  у  него  хватило  смелости  попытаться
задать этот вопрос, но вторая его половина почему-то  оказалась
беззвучной.
   Ответа Никки не получил.
   Когда  Китаец  вернулся,  все  снова застыли, - вернее, все,
кроме  Никки.  Ощущая  себя  посетителем  паноптикума,  готовым
замереть,  если  какая-нибудь  из  восковых  фигур шевельнется,
Никки осторожно подобрался к сестре. Он шепнул:
   - Джуди?
   Она не ответила. Никки изловчился заглянуть ей в глаза.  Она
глядела  перед  собой остановившимся взором. Зрачки расширились
до того, что глаза Джуди приобрели сходство  с  карими  глазами
лошади.
   - Джуди!
   Минут  через пять, кто-то поскребся у двери, и дрожащая рука
Бонио отворила ее снаружи.
   И началось светопреставление!
   Одичавшая от радости, перемазанная  машинным  маслом  Шутька
скакала   среди  павлиньих  перьев  и  пампасной  травы.  Никки
опустился на колени, чтобы обнять собаку, но ее распирала такая
жажда деятельности, что она не могла заниматься  кем-то  одним.
Пару  раз  лизнув  Никки, как бы сказав: "Да-да, разумеется, но
давай, однако, попробуем сделать все сразу", Шутька вывернулась
из его объятий и кинулась на руки  к  Джуди,  от  неожиданности
даже  проснувшейся. Вслед за тем она принялась кругами носиться
по комнате. Из рук Джуди  она  вырывалась,  чтобы  броситься  к
Никки, из рук Никки, - чтобы броситься к Джуди. Она не успевала
облизать их носы, потому что следовало и ушам уделить внимание.
Облизывая  их,  она  задыхалась, а задыхаясь, подтявкивала. При
виде столь бурной радости Китаец и тот почти улыбнулся.
   Это  цирковое  представление   прервал   Хозяин,   приподняв
склоненную  на  грудь  голову, - отчего даже Шутька присмирела,
словно бы ощутив в окружающем какую-то перемену.  На  этот  раз
кивком был призван пред царские очи Никки.
   Он  двинулся  вперед,  волоча  ноги, сердитый, испуганный, и
против собственной воли поднял глаза, чтобы встретиться  ими  с
синим взглядом Хозяина.
   Взгляд  оказался долог, почти бесконечен, - две минуты, три,
четыре, пять.
   Наконец, Хозяин вздохнул. Казалось, он старается  набрать  в
себя столько воздуху, чтобы хватило и на охотничью куртку, и на
велосипедные бриджи, и на гетры. Он прищелкнул пальцами, отчего
Китаец  дернулся,  будто  подстреленный.  Он  протянул  руку, в
которую был со всей поспешностью вставлен третий стакан  виски.
Он уронил пустой стакан на ковер.
   И затем, с новым глубоким вздохом, он промолвил, обращаясь к
Никки, голосом удивительной красоты:
   - Non omnis moriar.
   Вот и все слова, прозвучавшие во время аудиенции, не считая,
конечно, тех, что произнес Никки.

     Глава пятая. Гипноз 

   За черной дверью их поджидал трепещущий Бонио. На сей раз он
изъяснялся как завзятый кокни.
   - Чего он те сказал-то? Подходил ты к ведьмаку?
   - Сказал что-то на латыни.
   - А ты, выходит, не понял?
   - Вроде бы нон омнис и еще чего-то.
   - По-латински,   значит?   Это,   получается,  полюбился  ты
колдуну. Он на радостях всегда по-иностранному лопочет.
   И пока дети шли коридором, Бонио, так и не  успев  добраться
до  валлийского,  вдруг  махнул  рукой  на все диалекты. С этой
минуты и  до  последней  их  встречи  он  разговаривал,  словно
священник  из  пьесы,  каковая  манера  речи  и  была  для него
натуральной. Дети так никогда и не выяснили,  для  чего  ему  в
самом начале понадобилось прибегать к столь странным имитациям.
Возможно,  они  представляли  собой  некое  подобие  камуфляжа,
возможно, объяснение состояло в том,  что  он  был  по  природе
своей   обманщиком,   а   может  быть,  он  получал  утонченное
удовольствие, издеваясь над  ними.  Однако  теперь,  когда  они
попали  в  фавор  к Хозяину и им, может быть, предстояло занять
заметное место во всей этой странной  компании,  Бонио  снедало
желание  подслужиться  к  детям, протянув им руку христианского
милосердия.
   - Дорогие мои юные друзья, -  сказал  он,  -  позвольте  мне
поздравить   вас   с   успехом,   который  вы  имели  у  нашего
руководителя! Я не питаю ни малейших сомнений в том, что  перед
вами  открывается  великое  будущее  -  будущее  членов  нашего
счастливого сообщества! Мне следовало  бы  сказать,  сообщества
счастливых  братьев,  обосновавшегося  на  дивном  камне  сем в
серебряной оправе океана и так далее. И пусть первым  из  ваших
друзей  станет тот, кто первым разделил ваш триумф. Нет ничего,
я повторяю, ничего такого, чего я не сделал бы  для  моих  юных
соратников,   лишь   бы  это  было  в  моих  силах.  При  любых
затруднениях обращайтесь к доктору Мак-Турку. Трясун  Мак-Турк,
так называют меня на нижней палубе, - своего рода прозвище, как
вы  понимаете, - дело обычное у скитальцев морей. Считайте меня
вашим другом, о нет, вашим  слугой.  Скажем  так:  рабом  рабов
Божиих,  ха-ха. На Трясуна вы можете полагаться во всем. Я хоть
и не имею счастия вкушать доверенность нашего Хозяина,  -  ибо,
поверьте  мне, раз он не только оставил вас при своей особе, но
и беседовал с вами на латыни, значит существует некая  Цель,  о
да,  и возможно, великая, - я, повторяю, хоть и не имею счастия
входить, подобно вам, в число избранных, однако ж и я, даже  я,
на  чтонибудь да полезен. Винтик, дорогие мои, маленький винтик
могучего механизма. Да, и  бедный  старый  доктор  Мак-Турк  не
считается   здесь   чем-то   никчемным.  Теперь  он  ваш  друг.
Положитесь на него. Нет ничего, абсолютно ничего, о чем  вы  не
могли бы его попросить.
   Пока  они  слушали  эту  речь,  Никки  чувствовал, как в нем
просыпается бес злоехидства.
   - Ничего?
   - Ничего.
   - Тогда скажите мне, чему равен корень квадратный из  сорока
девяти миллионов сорока двух тысяч девяти?
   Доктор Мак-Турк, не сморгнув, мгновенно ответил:
   - Семи тысячам трем.

   Свернувшись  на  больничной  койке с измасленной дворняжкой,
пригревшейся у нее на груди, Джуди сказала:
   - По-моему, он замечательный человек.
   Спрашивать "кто?" было бессмысленно.
   - Почему это, интересно?
   - Ну как  же,  Никки,  ведь  он  такой  добрый.  Его  ужасно
заинтересовало  все,  о  чем я ему рассказывала. Он сказал, что
был когда-то знаком с папиным прадедушкой. Представляешь, какой
он старый? Это после того, как я рассказала, кто мы такие и как
мы приплыли сюда на яхте  дяди  Пьерпойнта  только  ради  того,
чтобы потом похвастаться, что мы здесь побывали, и...
   - О чем это ты, Джу?
   - О  Хозяине,  конечно.  Как  любезно он себя вел! А потом я
рассказала ему, что у нас отняли Шутьку, и как она, бедненькая,
скучает, и он отправил за ней Китайца и сказал, что у него тоже
был скай-терьер, подарок королевы Виктории, его звали  Рэбби  и
он...
   - Послушай, Джуди, да вы же ни слова не сказали друг другу!
   - Ой,  Ник,  ну  что  за  глупости.  Мы  с  ним  проговорили
несколько часов.
   Никки, не веря своим ушам, беспомощно уставился на сестру.
   - И что же ты ему рассказала?
   - Все. Я рассказала, какой дядя Пьерпойнт богатый, и  что  в
Америке  он  был  Сенатором,  а  он  сказал,  что  знал однажды
молодого человека по имени Рокфеллер, который давал на  чай  по
десяти  центов  мальчикам,  носившим  за  ним  то ли клюшки для
гольфа, то ли мячи, и еще сказал, что хорошо бы познакомиться с
дядей Пьерпойнтом, потому что дядя может быть для него полезен,
а я рассказала ему  про  маму,  а  он  сказал,  что  пошлет  ей
весточку  про  нас, - ну, что с нами все в порядке, и объяснил,
почему мы пока не можем вернуться на яхту...
   - И почему же?
   - Я уже не помню.
   - Почему мы не можем вернуться на яхту, Джуди?
   - Ну Никки, ну он же мне  все  объяснил.  Ты  все  равно  не
поймешь.  Но  он  очень  хорошо  объяснил,  почему нам придется
побыть здесь подольше, вроде  как  на  каникулах,  пока  он  не
закончит ту штуку...
   - Какую штуку?
   - Ту,  которую он делает. А потом мы, может быть, сумеем ему
помочь - через папу, - да, он так и сказал, потому что  у  папы
есть  связи  или еще что-то, и тут появилась Шутька, а потом он
разговорился с тобой.
   - Да он со мной и вовсе не разговаривал.
   - Но я же видела. Вы проболтали не меньше пяти минут.
   - Я ни единого слова ему не сказал.
   - Никки!
   - Да не сказал же! Не сказал! Не сказал!
   - Ну ладно, я ведь не прислушивалась, потому  что  играла  с
Шутькой. Но он должен был сказать тебе много всякого.
   - Он  сказал  мне  ровно три слова, на латыни, да и тех я не
понял.
   - В таком длинном разговоре...
   Никки сел в постели и завопил:
   - Да не было  же  этого  ничего!  Тебе  все  приснилось!  Ты
спятила! Это гипноз!

     Глава шестая. Без языка

   Яхта  ушла на второе утро. Когда она скрылась за горизонтом,
близнецов выпустили из больничной палаты.
   Было бы ошибкой представлять их себе беспомощными  узниками,
коих следует пожалеть.
   Прежде  всего,  они  не столько еще пожили на свете, чтобы с
уверенностью различать - что нормально, что  нет.  Происходящее
они  воспринимали  с  большей  легкостью,  чем люди постарше, и
подобно большинству детей были гораздо умней, чем казались.  Да
и  разлука с родителями удручала их не так уж сильно, как могли
бы думать родители. Джуди верила  в  то,  что  у  нее  с  Никки
каникулы,  но даже и Никки, - как ни грустно в этом признаться,
- больше тревожился о Шутьке, целиком зависевшей от  него,  чем
об  отце,  от  которого  зависел  он  сам.  Ими правила детская
жизнерадостность. Их  окружало  неведомое.  Они  столкнулись  с
головоломками,  в  которых  следовало  разобраться.  Их  умению
приспосабливаться был брошен вызов, сам по  себе  действовавший
как тонизирующее средство.
   Они  ничем  не  походили  на  Гамлета,  проводившего время в
попытках разобраться в том, что у него  происходит  внутри.  Их
взоры были устремлены наружу, они не делали из происходившего с
ними  трагедии  и  предпочитали сначала действовать, а уж потом
размышлять над содеянным. Короче  говоря,  они  едва  удостоили
уходящую яхту взглядом.
   Во   всяком   случае,   Джуди   не   удостоила.   Ее  больше
интересовало, как все устроено на острове.
   Иное дело Никки, у которого было тяжелее на  сердце,  чем  у
сестры,  да  и  загадок перед ним стояло побольше. Что бы он ни
говорил ей за завтраком, ему так и не удалось убедить  ее,  что
никакого долгого разговора между ней и колдуном не было, и это,
впервые за всю их жизнь, разделило брата с сестрой.
   Да и так ли уж не было?
   Ясно  же,  что старик послал за Шутькой, разговаривали они о
собаке или не разговаривали.
   И вообще здесь многое непонятно.  Как  это  доктор  Мак-Турк
ухитрился  правильно,  -  ибо  Никки  проверил  сообщенный  ему
результат, - взять квадратный корень из нескольких миллионов, и
зачем вообще все эти люди забились на Роколл? Каковы  отношения
между этими людьми? И что означает та латинская фраза?
   Никки был далеко не дурак. Так или этак, но Хозяин и вправду
разговаривал  с  Джуди, - с помощью экстрасенсорного восприятия
или чего угодно, - и лоб свой ко лбу Китайца он как-то  странно
прикладывал,  -  наверное,  именно  тут  и произошел между ними
подлинный "разговор". Но в таком случае,  старик  действительно
сказал, что мистер Пьерпойнт и Герцог могут оказаться полезными
для  осуществления  его  планов.  Может  быть, ради этого его с
Джуди и задержали на острове?
   А с другой стороны, он своими глазами видел, что  Хозяин  ни
единым  словом  не  перемолвился с Джуди. И помнил, как странно
изменились ее зрачки. Да если на то пошло, - что такое  гипноз?
Как  он  действует? И если Хозяин прибегнул к какому-то способу
передачи мыслей, тогда почему он ему, Никки, ничего не передал?
   Хуже-то всего, что ни одну из этих загадок  невозможно  было
обсудить с Джуди. Что бы там ни сделали с ней сапфировые глаза,
сделанное  легло  между  сестрой и братом. Стоило Никки сказать
хоть слово против ее нового друга, как она начинала злиться.
   Из них двоих мужчиной был Никки, стало быть, ему и надлежало
отыскивать  в  происходящем   логику   и   заботиться   об   их
безопасности.
   И  самое  главное,  - кто он такой, этот Хозяин? Сколько ему
лет, к примеру? И чем так напуган доктор Мак-Турк?

   Как бы там ни было, а они получили свободу. Им было сказано,
что они вольны заходить куда им угодно, и уж  по  крайней  мере
изучением острова они вполне могли заниматься совместно.
   Джуди сказала:
   - По-моему,  нам  следует  выйти  наружу,  Шутьке, наверное,
нужно сделать свои дела.
   Лифт был поместительным  настолько,  что  в  него  вошел  бы
грузовичок,  и  самой  верхней  его  остановкой  оказалась ярко
освещенная мастерская. В середине обширной комнаты было  пустое
место,  словно  бы  ожидающее  чего-то,  чему  полагалось здесь
стоять, а по стенам шли  верстаки  с  разнообразными  станками,
какие встречаешь в большом гараже, - с токарными, строгальными,
с   электросварочными  аппаратами.  Тут  были  запасные  части,
имевшие форму крыльев, канистры для топлива и масла,  стеллажи,
на  которых аккуратными рядками лежали гаечные ключи, отвертки,
плоскогубцы и скобы  всех  мыслимых  размеров.  Стоял  здесь  и
топливный  насос,  похожий  на  жуканавозника.  Цемент в центре
комнаты покрывали маслянистые пятна, как на автобусной станции.
Вдоль дальней  стены  нависал,  повернувшись  к  детям  спиной,
тяжелый  оранжевый подъемный кран, способный перемещаться вдоль
укрепленных на потолке направляющих. Прямо за краном находились
те самые двери, которые дети углядели с другой стороны.  Стрелу
крана можно было выставить сквозь них наружу.
   Сами двери были оборудованы противовесами. После того как их
отпирали, их можно было открыть легким нажатием.
   Погода  переменилась  к  худшему,  -  людям на яхте пришлось
прекратить поиски еще и по этой причине.
   После безмолвия и искусственного света внутренних  помещений
гул  и  сверкание  обрушились  на детей, ступивших на выступ, с
которого их совсем  недавно  столкнули.  В  трепете  крыльев  и
шумной  разноголосице  поднялись  над ними морские птицы. Ветер
вцепился в ночные рубашки, - ныне единственные  их  одеяния,  в
коих  они  походили  на  пару мелких друидов. Волны вздымались,
медлили, всасывая побольше воды, и обваливались  с  шипением  и
свистом  на основанье утеса. Пенные плюмажи с громом вставали в
пронизанном солнцем воздухе и, повисев в зените, опадали  белым
кружевом  струистых  водопадов, раздираемым в клочья гранитными
зубьями. Этим  вечером  ученый  голос,  доносящийся  из  теплых
помещений  радиостанции,  будет произносить привычные фразы про
"Малин, Роколл, Гебриды", сопровождая их  предсказаниями  вроде
"по   временам   достигающий  ураганной  силы".  Для  плененных
близнецов голос этот будет далеким во всех отношениях.
   Они укрылись в гараже, как только собака  сделала  все,  что
хотела,  опасаясь,  что  ее  может  сорвать со скалы. Шутька, у
которой все волосы с мордочки сдуло  назад,  отчего  она  стала
похожа  на Белую Королеву из "Алисы", деловито покидала задними
лапами воздух, давая понять, что закончила.
   Лифт спустил их на следующий этаж, такой же  пустой,  как  и
верхний.  На  этом этаже размещалась комната отдыха, имевшая те
же размеры, что и мастерская над ней. Тут были  два  бильярдных
стола,  доски  для  дартса,  замечательно  отполированная  и не
испорченная пивными пятнами доска для шафлборда и  кегельбан  -
английской   разновидности,   в   которой  деревянные  шары  не
накатывают, а бросают. Вкруг стен стояли  кожаные  диванчики  с
пуговицами,  прикрепляющими  обивку,  такие  же как в старинных
железнодорожных вагонах. На  самих  же  стенах  висела  всякая,
довольно  трогательная,  всячина  из  тех,  что собирают обычно
матросы  или  люди,  которым  приходится   жить   в   казармах:
вырезанные   из   журналов   фотографии   Дианы  Дорс;  дотошно
реалистические картинки Рокуэлла и  Хьюгса  с  обложек  "Сэтеди
Ивнинг  Пост";  виды  знаменитых  сооружений, скажем, Эйфелевой
башни; утешительные мысли Пейшенс Стронг, вырезанные из  "Дейли
Миррор", к примеру:

             Хотя печаль утраты живет в душе больной,
             Воспоминаний сладость всегда, всегда с тобой.
и фотографии лошадей, милующихся с котятами, или собак, кормящихся
из  одной  миски  с  канарейками.  Все  это  висело  вперемешку  с
печатными  напоминаниями о пожарной сигнализации и местонахождении
спасательных жилетов. Была здесь и доска объявлений, извещавшая  о
небольшом  концерте  (курить разрешается),  имевшем  состояться  в
прошлую  пятницу, а также обычные в бильярдных доски для  подсчета
очков и пара испачканных мелом аспидных досок с написанными на них
цифрами.  Внизу  одной  из  них  виднелся  схематический  рисунок,
изображающий щетку.
   Следующий  книзу,  более поместительный этаж был разделен на
небольшие комнатки с койками в несколько  ярусов  и  моечную  с
составленными  в  углу тазами и с душем, из леек которого текла
морская вода. Коек хватало, чтобы разместить  по  меньшей  мере
пятьдесят  человек,  но  пользовались,  судя  по  всему, только
шестью.  На  пустых  лежали  аккуратно   свернутые   одеяла   с
перевернутым  вверх  ногами стулом на каждом, и стены близ этих
коек никакими картинками украшены не были.
   В обитаемых комнатах рядом с койками стояли столы с  разного
рода  рукодельем  на  них  -  корабль,  помещенный  в  бутылку,
недоплетенная верша для ловли омаров, целое собрание веревочных
сетчатых кошелок, выпиленная лобзиком подставка для курительных
трубок, наволочка для подушки с вышитыми на ней очень красивыми
колибри,  дюжина  сигарных  коробок,   оклеенных   причудливыми
узорами из птичьих перьев.
   - А люди-то где? - спросила Джуди.
   Еще  ниже  расходились  в четыре стороны света уже привычные
кафельные проходы. Чем ниже  опускался  лифт,  тем  становилось
просторнее,  поскольку  скала  кверху  сужалась.  Некоторые  из
помещений могли располагаться и ниже уровня моря.
   В коридоры выходили двери с табличками.  За  их  собственной
дверью  ("Больница"),  следовали  - "Старший техник", "Стюард",
"Фотолаборатория",     "М/А      Фринтон",      "Операционная",
"Бухгалтерия".   Другой   коридор  занимали  "Склад",  "Кухня",
"Столовая",  а  еще  один  -  разного  рода  рабочие  кабинеты.
Четвертый  вел к двери из черного дерева. За глухим тупиком его
находились личные покои Хозяина.
   На самом нижнем и самом обширном этаже, нашлись, наконец-то,
и люди. Здесь в одну сторону от лифта уходили  два  тоннеля,  -
первый вел к черной двери, а второй к тому самому "окну", через
которое дети сюда попали, - по другую же его сторону размещался
отдающий  трюмом  лайнера  огромный  машинный  зал, по которому
расхаживали, исполняя свою работу, мужчины  в  хлопчатобумажных
рабочих  брюках.  Для  того,  чтобы  толково описать все чудеса
этого зала и множество теснившихся в нем машин, понадобился  бы
квалифицированный   инженер,  ибо  тут  имелись:  электрический
генератор, отопительная  система,  кондиционеры,  осветительный
щит и много чего другого.
   Однако обстановка в зале была самая домашняя. Насколько дети
могли судить, ничего тут особенного не производили, кроме того,
что необходимо для удовлетворения жизненных нужд.
   Работавшие  здесь  мужчины  встретили близнецов радушно да и
Шутьку каждый из  них  норовил  приласкать.  Они  с  явственной
гордостью  показывали брату с сестрой свои датчики и манометры,
- присматривая, чтобы собака держалась подальше  от  движущихся
частей  механизмов,  -  и,  ничего  не скрывая, ответили на все
технические вопросы, заданные Никки.
   Да, говорили они, главная трудность тут с пресной водой,  ее
приходится завозить по морю траулером и перекачивать в емкости,
расположенные  вот  здесь, под нами. Они настояли на том, чтобы
открыть несколько люков и показать свои  запасы  -  промозглую,
лишенную  света  подпольную влагу. Траулер? Да, близнецы увидят
его через пару дней, когда он  придет  в  очередной  раз.  Нет,
отвечали  они,  других людей на острове нет, вот только они - и
все. Иногда команда траулера отсыпается здесь  ночь-другую,  во
всяком случае, кое-кто из команды, - но вообще-то все эти койки
на  баке  остались  еще с тех времен, когда остров выдалбливали
изнутри, а это уже  эвон  когда  было.  Рабочие  потом  куда-то
уехали,  нет,  никто  не  знает  куда. Там все больше итальянцы
были.
   Нет-нет, рассмеявшись,  сказали  они,  водородных  бомб  они
здесь  не производят, их дело - поддерживать технику в порядке,
вот и все.
   Какую технику? Ну, как вам сказать, - ну вот всю, какая  тут
есть у Хозяина.
   Никки  обнаружил,  что  при  всем  удовольствии, с каким они
отвечали на вопросы  о  своих  машинах,  стоило  ему  перевести
разговор  на  более  общие  темы,  как  ответы  их  становились
невнятными. И глаза  у  них  приобретали  сходство  лошадиными,
совсем  как  вчера у Джуди, и чем дальше он продвигался в своих
вопросах, тем сбивчивей они отвечали, пока не  умолкли  совсем.
Они не пытались что-либо утаить. Они просто не знали ответов, -
не  интересовались  ими, - и, похоже, даже забывали вопрос, еще
не успев дослушать его. Вопросы  стекали  с  них,  как  вода  с
утиной спины.
   Все,  чего  он  добился  от  них,  - это что Китаец и доктор
МакТурк, и  негр  (его  звали  Пинки),  и  майор  авиации,  имя
которого  дети видели на двери, были специалистами, помогавшими
осуществлять План. Какой  план?  Ответом  служил  бессмысленный
взгляд.
   Если не считать этой мертвой зоны в их разуме, онемелой, как
от инъекции  новокаина,  люди  в джинсах были вполне нормальны,
насколько могут быть  нормальными,  скажем,  смотрители  маяка,
сходством  с  которыми  все  они  обладали. Люди, работающие на
маяке, друг друга, как правило, недолюбливают, - большую  часть
времени им приходится проводить вместе, в тесном помещении, вот
они   и  становятся  молчунами  и  углубляются  каждый  в  свое
излюбленное занятие, - впрочем, если не считать  чуть  заметной
напряженности  в  отношениях  между техниками, проистекавшей из
чересчур досконального знания друг друга, люди они были мирные.
Появление Шутьки и  близнецов  их  оживило,  -  все-таки  новые
впечатления  и  новая  пища  для  размышлений. Один из них даже
запасся костью для Шутьки и преподнес ее, смущаясь.  Шутька  из
вежливости   кость   приняла,   но   тут   же  засунула  ее  за
трансформатор.
   - А кто у нас Шутьку  украл?  -  спросила,  вдруг  вспомнив,
Джуди.
   Этого они не знали.
   Они даже огорчились, узнав о покраже.
   Они  и  видели-то  ее  всего  один раз, когда вытаскивали из
воды.
   Трогательно было смотреть, как они норовили подольститься  к
собаке  и  как  завидовали  тому, кто додумался припасти кость.
Наверное,  каждому  мужчине  нужен  кто-то,  о  ком  он   может
заботиться, пусть даже это будет всего лишь жена, и вероятно по
этой  причине моряки вечно возятся то с попугаями, то с судовым
котом, то с мартышкой-моной, у которой мех отливает зеленью,  и
которая до конца плавания, как правило, не доживает.
   Джуди  не  очень интересовалась манометрами, а большая часть
вопросов, задаваемых Никки, и вовсе не отвечала ее  настроению.
Они  ее  раздражали.  Она-то знала, в чем состоит план Хозяина,
хотя и забыла что-то главное в нем и  потому  не  могла  его  в
точности   описать.   Вопросы   же   казались   ей  проявлением
подозрительности, а то и дурных манер.  Послушав  их  несколько
времени, она нетерпеливо воскликнула:
   - Пойдем лучше кухню посмотрим.
   Поднимаясь в лифте, Никки предпринял последнюю попытку.
   - Ты вел себя, как грубиян, - только и сказала она.
   - Но почему же они ничего об этом не знают?
   - А  их,  наверное, загипнотизировали, - язвительно сообщила
она, - совсем как меня.
   - Ну пожалуйста, Джуди.
   - Ой, да заткнись ты. Заткнись, заткнись, заткнись!
   И  Джуди  принялась  приплясывать  по  всей  кабине   лифта,
распевая  последнее  слово  голоском,  который,  как она знала,
выводит его из себя.

   Кухня оказалась набита  техникой  не  хуже  машинного  зала.
Такие морозильные камеры, холодильники, электрические сбивалки,
мойки, картофелечистки и машинки, открывавшие консервную банку,
стоит только ручку покрутить, встречались в Англии далеко не на
каждом  шагу, - даже и в герцогском дворце, посещаемом публикой
за два  шиллинга  шесть  пенсов  с  человека  (путеводитель  за
отдельную плату). Скрытая в Джуди домохозяйка была очарована.
   - Ой!  -  восклицала  она.  - Смотри, картонные чашки, их же
можно просто выбрасывать!
   Единственным обитателем кухни был негр, Пинки, и неожиданные
посетители привели его в такой же восторг,  в  каком  пребывала
Джуди.  Хотя люди внизу и говорили, что он - один из главных на
острове инженеров, он был к тому же и поваром. Он провел их  по
кухне,  наполненной  восхитительным  ароматом  овощного  супа и
лука, медленно наливающегося золотом под крышкой сковороды.
   Шутька получила бифштекс, ровно за  две  минуты  прожаренный
изнутри  с  помощью  излучения, и с жадностью глотала его, пока
огромный негр улыбался во все лицо и прищелкивал пальцами.
   Никки, увидев, что  сестра  углубилась  в  изучение  хлебной
печи,  решил  попытать счастья и принялся задавать свои вопросы
негру.
   Однако, тот лишь улыбался,  кивал,  мерцал  глазами,  цветом
напоминавшими патоку, и ни слова не отвечал.
   В  конце  концов,  негр  разинул  рот на манер то ли крупной
трески, то ли  пианино,  демонстрирующего  свою  клавиатуру,  и
подержал его открытым, чтобы мальчик как следует все разглядел.
   Языка во рту не было.

     Глава седьмая. Вся полнота сведений

   Через   три   дня   объявился   траулер.  Это  было  обычное
рыболовецкое судно, тралившее подводное плато, на котором стоял
Роколл, и действительно ловившее рыбу. Когда оно  после  путины
возвращалось  в  Северную  Ирландию,  трюмы его наполняла самая
настоящая добыча. Никто ни о  чем  не  подозревал  и  никто  не
спрашивал,  куда подевался груз, который судно, уходя, забирало
с собой. И команда  судна  ровным  счетом  ничего  об  этом  не
думала,  уподобляясь  техникам с острова. Члены команды считали
себя рыбаками. А стоило при них упомянуть о  чем-то  ином,  как
глаза  их  приобретали  все то же лошадиное выражение. Они и не
ведали о своей причастности к какойлибо тайне.
   У Никки, когда он понял это, отлегло  от  сердца.  Он  целую
ночь  провел  в  размышлениях об участи итальянцев, выдолбивших
остров изнутри (Джуди их судьбу обсуждать отказалась).
   Ему доводилось слышать о том,  как  люди,  прятавшие  всякие
ценности в потайных комнатах, устраиваемых с помощью каменщиков
и   плотников,  после  предавали  своих  помощников  смерти  из
опасения, что они проболтаются. Он знал, что этот обычай был  в
ходу   у  восточных  властелинов,  у  нечестивых  средневековых
баронов и у всех  до  единого  Борджиа,  каким  только  удалось
дорваться до власти, - ну и у пиратов тоже. Никки не разделял с
сестрой  и  малой  доли  почтения  к Хозяину, - кстати сказать,
складывалось впечатление, что его  разделяют  все,  за  вычетом
доктора  Мак-Турка  и,  может  быть,  еще  Пинки,  -  и  лежа в
томительной тьме ночной больничной палаты, он очень  тревожился
о  тех  пятидесяти мужчинах. У Никки сложилось впечатление, что
Хозяину ничего не стоило  отправить  на  тот  свет  целую  уйму
народа,  -  да  и возможность у него такая имелась, ибо он явно
обладал некой силой.
   Поэтому мысль о том, что работников, скорее всего,  отослали
обратно  в Италию, предварительно вычистив им мозги так же, как
техникам  и  рыбакам,  -  это  мысль  была  для  Никки  большим
облегчением.
   После  прихода  траулера  детям оставалось познакомиться еще
лишь с  одним  человеком.  Он  появился  из  грозового  шторма,
производя   жуткий  шум,  какой  только  вертолеты  и  способны
производить, и  машину,  на  которой  он  прилетел,  втянули  с
помощью  крана  в  гараж  наверху,  оказавшийся  на  самом деле
ангаром.  Вертолет  был  снабжен   цилиндрическими   поплавками
наподобие  надувных  пляжных  буйков, но только металлическими.
Перед подъемом в ангар винты его приходилось снимать. В  мокром
котелке  и  обычном  дождевике,  с  которого  он отряхнул капли
дождя, майор авиации Фринтон руководил работой.
   Майор оказался крепким, широкоплечим мужчиной среднего роста
и с плотной черной бородкой, совсем такой как у Ленина. Лет ему
было около тридцати пяти, но он уже начал лысеть. Сняв, в конце
концов, котелок, он немедленно заменил  его  вязаной  шапочкой,
чтобы  не  застудить  головы.  Красногубое  лицо его, почему-то
принимавшее,  когда  застывало  в  покое,  свирепое  выражение,
становилось,  стоило  ему улыбнуться, удивительно мягким, таким
же, как голос Хозяина. Улыбнулся он Пинки, вышедшему  встретить
его, - улыбнулся и даже в ладоши прихлопнул от удовольствия.
   - Привет, Пинки! Ну, как ты, старый арап? - сказал он.
   И  с  техниками,  которые  возились  с  вертолетом, он также
обходился   любезно.   Его   отличала   властная    вежливость,
распространенная  некогда в Королевских военно-воздушных силах.
Близнецов  он  оглядел  с  удивлением,  хоть  и   без   всякого
недружелюбия, и кивком отодвинул в сторону, поскольку был занят
- или,  может  быть, озадачен. Покончив с установкой вертолета,
он  спустился  на  лифте  вниз,  поглощенный  какими-то  своими
мыслями.   Он   оставлял  впечатление  человека  энергичного  и
озабоченного. Никки невзлюбил его с первого взгляда.

   Тем и исчерпывались  обитатели  Роколла,  равно  как  и  вся
полнота  сведений,  доступных  его  узникам,  пусть  Джуди и не
желала числить себя таковой.
   Сведения эти составляли условия  задачи,  -  и  задачи  явно
опасной,  если  вспомнить  про  обрыв  и  про  пистолет.  Ее-то
мальчику и предстояло решить.

   В тот вечер Никки лежал на  больничной  койке,  уставясь  на
голую   электрическую  лампочку.  К  ночи  в  палате  оставляли
светиться лампочку синюю и тусклую, а в двенадцать часов  и  ее
выключали. Детей больше не запирали.
   Он  лежал на спине под призрачным светом, обдумывая все, что
узнал, и рассеянно посасывая пуговицу, оторвавшуюся  от  ночной
рубахи.   Досадно   все-таки,  что  кроме  этой  рубахи  надеть
совершенно нечего, а еще досаднее, что и обуви у них нет. Своей
обувки дети лишились при падении  в  воду,  вот  и  приходилось
теперь  разгуливать  босиком.  Летом-то оно еще куда ни шло, но
что если их продержат тут до наступления холодов? На острове не
было  ничего  подходящего  им  по  размеру.  Может,  вертолетом
что-нибудь  привезут?  Хорошо хоть на складе обнаружилась целая
куча зубных щеток и расчесок. Надо бы попросить, чтобы для него
укоротили какие-нибудь джинсы.  Может  быть,  Джуди  сумеет  их
перешить. Может быть.
   В   холодном  свете  лампы  светлые  волосы  Никки  отливали
зеленью, а тонкие загорелые руки, казавшиеся теперь серыми, все
теребили и теребили  рубаху  в  том  месте,  откуда  оторвалась
пуговица.
   Тем  временем,  прочие  островитяне  были  погружены  в свои
таинственные заботы.
   Шестерка  техников  распределилась  между  машинным   залом,
комнатой  отдыха  и  спальнями.  Двое  оставшихся  на дежурстве
расхаживали   по   залу,   вслушиваясь   в   тихое   подвывание
генераторов,  безотчетно  вытирая ладони промасленной ветошью и
посматривая на стрелки манометров, время от времени  начинавшие
зримо  подрагивать  от  наполнявшей их жизни, но большей частью
спокойные, как глядящие в разные стороны крокодилы на  песчаной
отмели,  -  или,  быть  может,  как  пескари, дремлющие в тихом
пруду, ибо стрелки  отличались  не  меньшей  пугливостью.  Двое
других  в торжественном молчании играли наверху в шафлборд. Им,
обладавшим   строгими   моральными   принципами   первоклассных
игроков,  и  в голову бы не пришло предъявлять права на монету,
пока она не попадет  точно  в  центр  поля.  Даже  если  монета
ложилась  чуть  ближе  к  одной линии, чем к другой, пусть и не
касаясь ее, они надменно игнорировали такую позицию. Арбитра  у
них  не  имелось и друг за другом они подсчетов не вели. Сделав
ход, игрок либо приплюсовывал себе очки, либо нет,  что  же  до
протестов  или  споров,  то  их попросту не возникало. Еще двое
сидели в  спальне,  над  кастрюлькой  с  клеем.  Клей,  который
приходилось  подогревать на спиртовке, служил для них связующим
звеном,  так  что  эти   двое   поневоле   время   от   времени
перебрасывались  словами.  Тот из них, который строил в бутылке
корабль,  устанавливал  уже   оснащенную   мачту,   а   второй,
возившийся   с   перьями,   тщательно   выкладывал  мозаику  из
подобранных одно к одному перьев  чистика,  -  темнокоричневых,
как  пятнышки на яйцах этой птицы. Он работал тонкими щипчиками
вроде тех, какими пользуются электромонтеры.
   Пинки,  уединившись  в  своей  мастерской,  бывшей  когда-то
фотолабораторией, тоже занимался тонкой работой. В круге света,
изливаемого  рабочей  лампой, его длинные, приплюснутые, черные
пальцы, почти розовые с исподу, изящно перепархивали от  одного
часового  инструмента к другому. Глаза Пинки прикрывал козырек,
в одной из глазниц сидел, как у ювелира, окуляр. На стене перед
ним висела на кнопках  синька  с  чертежом,  у  которого  лампа
освещала  лишь нижнюю часть. Приоткрыв рот, Пинки работал. Будь
он ребенком и сохранись  у  него  язык,  язык  этот  непременно
торчал  бы сейчас наружу. Пинки изготавливал некий механизм или
прибор, отчасти напоминавший локатор радарной установки, только
вывернутый наизнанку. Один, уже законченный, стоял перед ним на
столе.
   Рядом с такой же рабочей лампой сидел у  себя  в  комнате  и
доктор   МакТурк.  В  этой  комнате  имелась  чертежная  доска,
наподобие архитекторской,  только  на  этой  был  еще  укреплен
большой  кусок  промокашки,  который легко сдвигался, прикрывая
то, что писал доктор. Промокашка пестрела  сложными  расчетами,
но    настоящие   вычисления,   если   промокашка   сдвигалась,
оказывались под ней. На круглом лице доктора застыло вороватое,
алчное, усталое выражение, - без каких-либо следов  добродушия,
- и  занимался  он,  надо  сказать,  делом  довольно глупым. Он
пытался произвести точные измерения большого  земного  круга  с
помощью обычного школьного атласа из островной библиотеки. Если
бы  не эти его специальные занятия, и подумать было нельзя, что
доктор - человек умственный. Работал он, почти зримо  навострив
уши.
   Когда  в  комнату,  открыв  без  стука  дверь,  быстро вошел
Китаец, промокашка столь  же  быстро,  а  на  самом  деле  даже
быстрее,  прикрыла  собою  атлас.  Она скользнула над атласом с
такой же вкрадчивой плавностью, с какой  иллюзионист  выполняет
фокус или карточный шулер сдает карты, между тем как сам доктор
Мак-Турк  обратился  в олицетворение учтивой почтительности. Он
принял от безмолвного посетителя листок с уравнениями, небрежно
просмотрел  их  и  сообщил  решение.  Китаец  записал  за   ним
сказанное  и поклонился. Поклонился и доктор. Дверь за Китайцем
закрылась, и  только  тогда  Мак-Турк,  вновь  повернувшийся  к
чертежной  доске,  заметил,  что верхняя губа его - справа, над
клыком - подрагивает. Никак ему не удавалось с ней  справиться.
Это было что-то вроде тика.
   И   еще   один   человек  сидел  в  одиночестве,  освещенный
единственной лампой, -  майор  авиации  Фринтон.  Он  торопливо
писал   крупным   округлым  почерком,  без  знаков  препинания.
Образование, полученное  им  во  время  Второй  мировой  войны,
трудно было назвать гуманитарным.
   Он писал завещание.
   Китаец,  подняв  руку,  взялся  за  оленьи рога и потянул их
книзу. Вся стена - вместе с рогами,  сундуком  и  подносом  для
визитных   карточек   -   отъехала  в  сторону,  словно  затвор
корабельного орудия, обнаружив залитую светом лабораторию.
   Огромная комната была стерильно  чистой,  как  морг,  но  не
такой  пустой  и  не  такой  безмолвной.  Шум,  свет и движение
наполняли ее. Негромко и тонко, почти визгливо, пели генераторы
с трансформаторами. Тлели  зеленоватым  флюоресцентным  сиянием
катодные   лампы,   а  выпрямительные,  полные  ртутных  паров,
наливались лиловатым огнем. Вспыхивали, когда  луч  доходил  до
центра  экрана,  осциллографы,  пощелкивая  - клик-клик-клик, -
словно   отсчитывающие   скорый   темп   метрономы.    Большой,
прямоугольный,   солидный,  стоял  иконоскоп,  наделяя  особым,
важным смыслом неизменную таинственность движения  и  звука,  -
каковые   размеренностью   их   повторения  сами  обращались  в
разновидность тишины, подобно гулу крови в ушах. Полную  тишину
можно и видеть, и слышать.
   На  дальней  стене  лаборатории  висели во множестве схемы и
карты, куда более точные, чем те, что  имелись  в  распоряжении
бедняги  МакТурка.  Тут были даже карты воздушных потоков - и в
горизонтальной проекции, и показывающие возвышение над  уровнем
моря,  с  нанесенными  на  них слоями Хевисайда и направлениями
высотных ветров. Другие стены были скрыты под тысячами книг.
   Несколько  неожиданной  казалась  здесь  шахматная  доска  с
недоигранной  партией,  стоявшая в дальнем конце лаборатории на
чем-то вроде операционного стола. Рядом с ней, неподвижный, как
шахматные фигуры, возвышался Хозяин.
   Китаец  наколол  на  острый  штырек  листочек  с  названными
Мак-Турком  цифрами,  -  словно  он  был оплаченным счетом, - и
приблизился к  столу.  Он  двинул  слона  на  шесть  клеток  по
диагонали.  Звукосниматель  Хозяина  плавно  подъехал к черному
королю, и произвел рокировку.

     Глава восьмая. Заговорщики  

   - Джу?
   - Да?
   - Наверное,  он  действительно  с  тобой   разговаривал,   -
сдавленно   сказал   Никки   (не   привыкший   признавать  свою
неправоту). - Знаешь... он, похоже, умеет - ну, вроде как мысли
читать.
   - Именно разговаривал, - категорическим тоном заявила она.
   - Ну, ты могла бы хоть в чем-то мне уступить.
   Она уже почти не  злилась  на  него  и  потому  с  некоторой
подозрительностью сказала:
   - Ты бы уступил, так и я бы уступила.
   - Ладно, значит, разговаривал.
   - Честно?
   - Честно.
   - Ох, Никки, тогда, может, он то самое и делал.
   - Что?
   - Да  мысли  читал.  Хотя это и не имеет значения. Если мы с
тобой понимаем друг друга, то ведь все равно,  как  это  у  нас
получается,  правда?  И  вообще,  Никки, чего ты так носишься с
этим? Почему ты на него взъелся?
   - Ты говорила, будто он тебе все объяснил, - так что  же  он
объяснил?
   - Это трудно пересказать.
   - Он  рассказывал,  что  они  тут  делают или что собираются
делать, - зачем они вообще тут сидят?
   - Да.
   - Ну так зачем?
   - Он сказал, что они заняты хорошим делом.
   - Но каким, Джуди, каким?
   Возможно, - из-за того, что они  были  близнецами,  -  разум
Никки,  имевший  сходство  с ее, обладал способностью влиять на
разум сестры  в  большей  степени,  чем  разум  любого  другого
человека.   Возможно,   оттого,   что   между  Джуди  и  братом
существовала внутренняя связь, ее сознание не удалось погрузить
в такую же глубокую спячку, как сознание  техников  и  рыбаков.
Она  принялась  нервно  теребить, развязывая и снова завязывая,
поясок на своей рубашке, и вид  у  нее  стал  встревоженный.  В
синем  свете  ночника  Никки  подошел  к  ее  койке  и  присел,
почесывая Шутьку.
   - Пожалуйста, Джуди, постарайся припомнить.
   Она с трудом выговорила:
   - Я не помню его объяснений.
   - Ты  разве  не  понимаешь,  что  не  могут  они  заниматься
хорошими делами и при этом стрелять в людей?
   - Может  быть,  это  они  по  ошибке?  Да, конечно. Он так и
сказал.
   - Да не бывает таких ошибок. И если  мы  с  тобой  здесь  на
каникулах,  то почему мама и папа не пришли попрощаться с нами?
И почему нас запирали?
   Джуди расплакалась.
   - Ну, ладно, Джу, шут с ним. Мы еще успеем все это обдумать.
   - Нет.
   - Что нет?
   - Давай думать сейчас.
   Никки  сидел,  боясь  пошевелиться  и  стараясь  не  дышать.
Братцыкролики,  думал  он, похоже я ее все-таки вытянул. Только
не торопись.
   Она сказала:
   - Я  совсем  не  помню,  что  он  мне  говорил.  Все   будто
смазалось. По-моему... А ты не чувствовал, что засыпаешь?
   - На меня это вообще не подействовало.
   - Что?
   - То,  что он делает с помощью глаз или мозга, или я не знаю
чего.
   - Но он же с тобой разговаривал?
   - Он произнес латинскую фразу - на  радостях,  что  меня  не
проняло.  Да  и  то,  прежде  чем  он  смог  ее выговорить, ему
пришлось выпить еще один стакан виски. Мне кажется,  он  вообще
без  виски  говорить не может, - так, как мы говорим. Сам-то он
разговаривает не то с помощью  глаз,  не  то  лба,  не  то  еще
чего-то.
   - Как  муравьи, - совершенно нормальным тоном сказала Джуди.
-Они прижимаются друг к другу  усиками.  Я  читала  в  учебнике
биологии.
   - Вот что-то похожее он с тобой и проделал.
   - Ник,  как интересно! Это значит, что я могу разговаривать,
как муравьи, а ты не можешь.
   - Это значит еще, что он способен прочесть любую твою мысль,
и заставить тебя думать все, что ему захочется.
   - Так вот что он с техниками сделал!
   - Да.
   - Ужас какой!
   - Захочет - и заставит тебя думать, что ты колбаса, - сказал
Никки, развивая успех.
   - Ну уж этого он не сумеет.
   - Еще как сумеет.
   - Колбаса же вообще думать не может.
   Никки открыл было рот и снова закрыл.
   - Если...
   - Никки, а если мне захочется кое-куда, он и об этом узнает?
   - Наверняка.
   - Гадость  какая!  Так  он   тогда...   Выходит,   он   меня
загипнотизировал, а это уж такая подлость, что я и не знаю.
   - Наконец-то ты поняла.
   Она поняла или, вернее, была готова понять.
   - Если этот человек...
   Никки запнулся. Всей своей герцогской душой он желал назвать
Хозяина  "этим  человеком".  И не мог. Получалось фальшиво. При
первых же своих словах он вспомнил его глаза.
   - Если Хозяин, - сказал он, и оба  посмотрели  на  дверь,  -
если Хозяин...
   Они сидели молча, освещенные, словно на сцене, и смотрели на
ручку двери.
   Когда разговор возобновился, оба уже шептались.
   - Мы  должны что-то предпринять. Разобраться что тут к чему.
Если мы не сделаем этого, нам никогда не вернуться к папе. Ясно
же, что этот летчик, и доктор, и Пинки работают на них, я  хочу
сказать,  на  Него  и  на  Китайца,  и мы должны знать, чем они
занимаются. Тут что-то ужасно важное, Джуди, и дурное.
   - Да, но как мы это выясним?
   - Придется провести расследование.
   Звук этого слова подействовал  на  Никки  живительно,  и  он
прибавил еще:
   - Придется порыться в их грязном белье.
   - А это обязательно?
   - Люди из ФБР всегда так делают.
   - А-а, ну тогда ладно.
   Она  не  очень отчетливо представляла себе, что такое ФБР, и
оттого ей оставалось лишь согласиться.
   - Главное дело, пока мы не выясним, чем они тут занимаются и
кто они такие, мы не сможем ничего предпринять.
   - Не сможем.
   - Значит, нам придется за ними следить, как будто мы шпионы.
   - Думаешь, у тебя получится? - с сомнением  спросила  Джуди,
проявляя  куда более глубокое понимание характера Никки, чем он
мог от нее ожидать.
   - Что это ты хочешь сказать?
   - Ну...
   И подумав, она как можно мягче сформулировала свои сомнения:
   - Это ведь не то, что играть в индейцев.
   Никки не одобрял критических суждений  на  свой  счет,  даже
неявных, а потому рассердился.
   - Я...
   - Никки,  тут  же  дело не в том, чтобы расспрашивать людей,
обещая им, что ты ничего никому не скажешь, или подслушивать  у
замочных  скважин.  По-моему, это больше похоже на то, что ты и
сам не должен сознавать, что ты делаешь.
   - Можно и сквозь замочные скважины подслушивать.
   - Ну тогда ладно, - сказал она, почувствовав  облегчение  от
того,  что дело предстоит не очень серьезное, больше похожее на
игру, - я думаю, это у нас получится.
   - И потом, мы можем следить за ними.
   - Сесть им на хвост.
   - Точно.
   - В кафельных коридорах не больно-то на хвосте посидишь.
   - Можно обыскать их комнаты, - неуверенно сказал он, - когда
их там не будет.
   Чем практичнее становились  их  предложения,  тем  тише  они
говорили.
   - А если нас застукают?
   Он не знал, что тогда может случиться, - на этот счет у него
никакого  опыта  не  было. Вряд ли шпионы отделываются взбучкой
или тем, что их пораньше отправляют  в  постель,  -  во  всяком
случае  не  там,  где  стреляют  из пистолетов. Как и Джуди, он
понимал, что  глупо  двенадцатилетним  детям  пытаться  сорвать
осуществление огромного заговора.
   И все-таки он знал, что они правы.
   Прежде всего, они попали в положение, которое в определенном
смысле  диктовало  им образ действий. А с другой стороны, Никки
испытывал уверенность, что он,  если  подопрет,  сможет  надуть
кого  угодно.  Дети,  когда они дают себе труд позабыть, в чем,
собственно, состоит правда, лгут с большим мастерством. И кроме
того, он сознавал свое превосходство перед взрослыми  по  части
находчивости,  как  и  то,  что  детям  обычно  грозит  меньшая
опасность,  чем  взрослым.  Удобно,  когда  тебя  принимают  за
незрелого  простофилю  (хоть  Никки  и  не  понимал, что к нему
именно так и относятся), особенно если ты  намерен  податься  в
шпионы.
   Поведение  детей  становилось все более разумным, - не глядя
друг на друга, они переговаривались почти беззвучно:
   - Здесь могут быть подслушивающие устройства.
   - В любой комнате могут быть.
   - Прежде всего, нам нужно разобраться в людях.
   - Придется обшарить весь остров.
   - Читать все, что удастся найти.
   - Спрашивать.
   - Думать.
   Он прилег на кровать, прижал губы к ее уху и выдохнул,  так,
словно делился чем-то сокровенным с собственной душой:
   - Только  не  стоит  начинать прямо с Хозяина. Начать надо с
когонибудь, кто попроще.
   Она  начала  поворачиваться  -  украдкой,  словно  за   ними
следили, и поворачивалась, пока не уткнулась ртом в его ухо.
   - Давай начнем с Пинки.
   - Почему?
   - Мне кажется, он добрый.
   - А как?
   - Просто подружимся с ним.

   Вытянувшись  в  постели,  Никки  ощущал  покой  и блаженство
оттого, что сестра снова вернулась  к  нему.  И  только  совсем
перед  тем,  как  сон  одолел его, в мозгу мелькнула неприятная
мысль.  А  что  если  Хозяин   сумеет   опять   все   повернуть
по-прежнему, - едва только снова пошлет за ней?

     Глава девятая. Доктор

   - Что толку разговаривать с Пинки, когда он немой?
   - Может, он писать умеет?
   - Фью-ю!
   Выяснилось,  однако,  что у негра просто шариков в голове не
хватает.
   Он замечательно разбирался  в  сложных  механизмах,  и  был,
возможно,  одним  из  лучших  в  мире  часовщиков, почему его и
держали на Роколле, но, похоже,  никаких  представлений,  более
сложных,  чем те, что присущи ребенку, у него не имелось. Джуди
оказалась права, он действительно был добрым человеком.
   - Пинки, куда подевался твой язык?
   Пинки красивым наклонным почерком,  какой  можно  увидеть  в
старинных прописях, написал на грифельной доске: "Пропал".
   Детям  как-то  не  захотелось спрашивать, кто к этой пропаже
причастен.
   - А с чем это ты возишься?
   Он с гордостью показал им маленькие выпуклые  локаторы,  но,
как выяснилось, и понятия не имел, для чего они предназначены.
   - А майор авиации Фринтон - он кто?
   Некая боязнь мешала им задавать более существенные вопросы.
   Пинки написал: "Хороший".
   Джуди внезапно спросила:
   - Кто украл Шутьку?
   Об   этом   он   знал,  потому  что  похитителю  приходилось
обращаться на кухню за едой для собаки. Повизгивающим мелком он
написал: "Доктор".
   И словно вызванный заклинанием, явился Доктор.
   - Ага! - сказал он, первым делом бросив взгляд на  доску.  -
Упомяни  в  разговоре  ангела и ты услышишь, шелест его крыл! С
добрым утром, с добрым утром, с добрым утром. А почему это наши
детективы  произносят  имя  целителя  всуе?  Нет-нет,  не  надо
отвечать.  Это  лишь шутка, уверяю вас. Ни малейшего осуждения.
Друзья Трясуна  Мак-Турка  имеют  полное  право  обсуждать  его
сколько душе угодно, в сущности - это честь для него, к которой
он  относится  более  чем  чувствительно  - или чувственно, как
правильнее сказать? Но могу ли я осведомиться,  в  чем  состоял
ваш столь лестный для меня вопрос?
   Никки, ничтоже сумняшеся, ответил:
   - Мы спрашивали, зачем вы украли Шутьку.
   Доктор  расстроился. Доктор был оскорблен в лучших чувствах.
Доктор поразмыслил, чем бы ему избыть свое горе,  и  простер  к
детям руки.
   - Дорогие  мои,  я  должен вам все объяснить. Нам необходимо
держаться друг за друга. Недопонимание  между  друзьями  -  это
ужасно.
   - Так зачем же?
   - Нынче   такой  погожий  денек,  -  ответил  Доктор.  -  Не
подставить ли нам тела наши Господнему солнышку, чтобы там,  на
приволье, закрыть этот сложный вопрос?
   Денек  оказался  отнюдь  не  погожим.  Из  дверей ангара они
ступили в  плотный  туман,  оставлявший  впечатление  жемчужин,
растворенных  в  снятом  молоке.  Сгустки  тумана  цеплялись за
гранитные выступы. Туман был настолько  плотен,  что  даже  вел
себя  наподобие  какого-то  твердого  тела, возвращая им эхо их
голосов, и заставляя шаги их звучать, словно в  гулкой  комнате
или  пещере.  Даже  поступь босых детских ног отзывалась в этом
тумане. Птицы, сидевшие наверху по краю, не  вспорхнули,  когда
растворились  двери.  Они  не  могли  себе  этого позволить. Им
приходилось  сидеть,  где  сидится,   бесхитростно   покорствуя
стихии.  Когда  исчезает надежда, исчезает и страх, а у птиц не
было сегодня надежды, что им удастся взлететь.
   - Чего ради мы сюда вылезли? Мы же промокнем насквозь.
   - Скорее уж свалимся.
   - Держи Шутьку.
   - Шутька! Шутька! Иди сюда, глупая! Упадешь!
   - Терпеть не могу,  когда  Шутька  гуляет  вдоль  обрыва,  -
сказала  Джуди.  -  Я  знаю,  считается, что собака не способна
споткнуться и все такое, но разве можно быть в этом  уверенной?
Кроме того, она от рождения идиотка, правда, лапушка моя?
   - Хорошаясобачея, - сказал Доктор. - Бедная собачея.
   И  тем  обрек  себя  в глазах детей на вечное проклятие. Ибо
никто не вправе называть собак "собачеями".
   - Ну, так как же?
   - Как весьма  основательно  заметила  твоя  сестренка,  нам,
может  быть,  лучше  вернуться  вовнутрь,  пока  мы  не вымокли
окончательно.
   Войдя в ангар,  Доктор  в  нерешительности  остановился,  не
зная,  куда повести детей. Он хотел выйти с ними наружу, потому
что, как  и  они,  боялся  микрофонов.  Трансляционная  система
относилась  к  числу  тех  тайн,  в которые его не посвящали. А
поговорить было нужно.
   - Может быть, ко мне, в операционную?
   Это помещение было оборудовано победнее, чем те,  в  которых
располагалась  техника.  В  нем  царил  беспорядок.  Столик  на
колесах  хаотически  покрывали  сыворотки,  ампулы,   пузырьки,
заткнутые   неподходящими   пробками,   дифтерийная   сыворотка
соседствовала с пенициллином, а рядом валялись  сломанные  иглы
для подкожных инъекций и та штука, которой, заглядывая в горло,
прижимают язык, - ее покрывала ржавчина. Близнецы присели бок о
бок  на  черную кожаную кушетку. Джуди с неодобрением заметила,
что в эмалированном ведерке так и  валяются  заскорузлые  куски
окровавленной корпии вперемешку с окурками.
   - Так как же?
   Доктор тяжело вздохнул.
   - Важно  было  увести  вас  подальше  от негра, детки. Я был
обязан извлечь вас оттуда.



 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [1]