14

	Стоит страху закрасться в душу, и человек погиб. Страх заявляет о
себе, чтобы прочно поселиться в мозгу, распахнуть перед глазами всю
глубь коридоров ужаса, дразнить чувства присутствием чего-то
неведомого, до чего как будто бы не штука дотянуться - но лишь как
будто бы. По дороге к верфи Мур понял: страх - пожар, зажженный
глазами и загадочными словами Бонифация, - быстро распространился
по деревне. Везде появились засовы на дверях и ставни на окнах; кое-где
на стенах виднелись наспех намалеванные вудуистские символы -
охранные талисманы. До сумерек оставалось несколько часов, поэтому
на улицах еще попадались редкие прохожие, а в гавани рыбаки готовили
сети к утру понедельника, но атмосфера переменилась. Прилегающие к
бару кварталы почти обезлюдели, и нигде не было видно ребятишек -
никто не носился по пляжу, никто не играл в мяч между рыбацкими
лачугами.
	Ворота не починили, и Мур въехал на верфь через пролом.
Несколько мгновений он лавировал среди сваленных грудами досок,
мусора и бочек из-под солярки, потом проехал мимо склада - и сбросил
газ. Двери склада были открыты, одна деревянная створка, сорванная с
петель, лежала на песке, а у входа были в беспорядке раскиданы бочки,
канистры и разбитые ящики. Мур знал, что складу полагается быть
надежно запертым. Он поехал дальше, к доку.
	Подъезжая, он тотчас увидел распахнутую настежь дверь, а за ней,
в темноте, - покореженный корпус лодки. Он остановил машину и
показал Яне на док:
	- Она здесь.
	Яна обошла пикап, залезла в багажник и раздернула молнию
спортивной сумки.
	- Здесь есть электричество? Дуговые лампы?
	- Нет, - ответил он, не сводя глаз с квадрата черноты, зная, что за
ним. - Док полностью обесточен.
	Яна открыла сумку, вынула фотоаппарат в футляре и вспышку,
застегнула молнию, открыла футляр, прикрепила к "Никону" вспышку и
повесила аппарат себе на грудь.
	- А теперь, - сказала она, - посмотрим на вашу драгоценную
реликвию.
	Они долго стояли в смрадной темноте, пока их глаза не начали
различать четкие контуры огромного корабля. Доисторическое
чудовище, подумал Мур. Яна закашлялась, прикрывая рот рукой.
	- Хлор, - пояснила она. Ее спокойный голос эхом отразился от
металла. - Батареи подтекают. - Разглядев наконец лодку от носа до
кормы, Яна затаила дыхание, шагнула вперед, моргнула и сделала такое
движение, словно хотела коснуться ее.
	- Боже мой, - благоговейно выдохнула она, устремляясь вперед. -
~Боже мой!~
	Мур пошел за ней, перешагнув через подвернувшийся под ноги
ящик с надписью "СМАЗКА. ДВАДЦАТЬ БАНОК".
	С полгода тому назад Яна ныряла в мутную зеленую воду в
двадцати милях к северу от Ямайки и на глубине девяноста четырех
футов нашла подводную лодку, которая в дни своей славы точь-в-точь
напоминала эту. Сперва она увидела длинный, темный, сигарообразный
силуэт, потом, зависнув над ним, - сплошную массу кораллов, из которой
торчали покореженные металлические ребра. Люки были открыты,
круглые отверстия забиты водорослями и полипами, от боевой рубки не
осталось ничего, кроме темного цветка, раскрывшего свои лепестки там,
куда угодила бомба или снаряд, а в самом центре системы
трубопроводов, в месте пересечения труб, поселились морские звезды и
пятнистые угри. Та лодка была мертва, она утратила свою грозную силу.
Но эта, от которой Яну отделяло всего несколько футов... была
совершенно другая. "Это розыгрыш, мистификация, - внезапно подумала
она, - кто-то подшутил надо мной. Лодка не может столько времени
провести под водой и не превратиться в ржавую развалину". Но нет;
лодка была настоящая, целая и невредимая. Яне приходилось видеть
суда, которые в считанные месяцы под водой приходили в куда худшее
состояние, чем это, и теперь она никак не могла поверить своим глазам.
Она взяла в руки фотоаппарат, включила вспышку - для подзарядки, -
немного подождала и неторопливо двинулась вдоль левого борта и
обратно, аккуратно фотографируя. Когда она окликнула Мура, он
расслышал в ее голосе возбужденные нотки:
	- Точно, это VII-C. Мелкие повреждения корпуса, треснувший
перископ... Господи! Тридцатисемимиллиметровое орудие цело,
трехсполовинойдюймовое - тоже! Палуба местами провалилась, но, Боже
мой, большую часть обшивки коррозия не затронула! - Она делала
снимок за снимком, вспышка отбрасывала на противоположную стену
угловатую тень. - Внутри вода? - спросила Яна.
	- Да, но не очень много.
	- Вероятно, коденсат или то, что залилось в люки. Если так,
погружение было срочное. Возможно, под огнем противника, раз вы
говорите, что рядом была глубинная бомба. - Яна прошла вдоль левого
борта к носу. - Торпедные аппараты пусты, - сообщила она. - Носовой
торпедный люк открыт. Вы воспользовались им?
	- Да, - кивнул Мур.
	Последовала бесшумная белая вспышка: Яна сделала еще один
снимок. В этот миг Мур кое-что заметил; он сделал шаг вперед, но
девушка была уже на сходнях. Стараясь не наступать на мусор и крыс,
она сошла на палубу.
	- Секундочку... - начал Мур, стараясь сообразить, что увидел.
	Яна вглядывалась в темноту между проломленными досками
палубы.
	- Герметический отсек вроде бы цел. - Она отодвинула в сторону
какой-то ящик, оттуда выкатились пустые банки из-под машинного
масла. - Я допускаю, что взрыв, о котором вы упомянули, вызволил ее из
песка, но почему и как она всплыла? Расширение сжатого воздуха?
Может быть, в резервуарах уже был воздух? - рассуждала девушка, не
замечая, что Мур подошел к краю бетонной дорожки и напряженно
всматривается в нос лодки. - Придется временно принять вашу теорию, -
говорила Яна, - пока Фонд не выдумает что-нибудь получше. Ну и
оружие, Господи ты Боже мой!
	- Люк, - негромко сказал Мур, и звук его голоса заставил Яну
поднять глаза.
	- Через него подавали торпеды, - объяснила она. - На корме есть
второй такой же. А что здесь делают эти ящики и банки? Похоже, кто-то
недавно смазал станину орудия...
	- Кип закрыл этот люк, - глухо проговорил Мур. - А теперь он
опять открыт.
	Яна подошла к люку и, наведя объектив на рубку, снова щелкнула
затвором.
	- Я должна взглянуть на механизмы внутри лодки, - сказала она. -
Но для этого мне нужна будет яркая лампа, она у меня в сумке.
	- Не... не стойте возле этой дыры, - хрипло предостерег Мур. Во
рту у него пересохло. Яна не услышала; она стояла над самым люком,
заглядывая в него. Мур громко повторил: - Не стойте возле этого люка! -
и пошел по сходням, к ней.
	- Что? - Яна рассеянно оглянулась на него от самого края темного
отверстия. - Что вы... - И вдруг негромко ахнула и попятилась от люка.
Мур увидел, что она смотрит куда-то ему за плечо.
	Он резко обернулся. Загораживая дверной проем, к нему двигалась
какая-то тень. Он оскалился и сделал шаг назад, загородившись
поднятой рукой.
	Тень остановилась и уставилась на них.
	- Какого черта ты здесь делаешь, Дэвид? - спросил Кип. - И кто это
с тобой? - Он не стал ждать ответа и повысил голос: - Уйдите оттуда,
мисс, покуда не сломали себе шею!
	- Что вы раскомандовались? - возмущенно спросила Яна.
	- Я - здешний констебль и приказываю вам уйти с этой лодки! - Он
поглядел на Мура. - Кто она такая?
	- Доктор Торнтон из Кингстона. Хочет осмотреть подлодку.
	- Действительно? - Кип смотрел, как она идет по сходням и
подходит к нему. - И вы собирались в одиночку лезть в эту проклятую
посудину?
	- Совершенно верно, - задиристо подтвердила Яна.
	- Ничего не выйдет. В доке и на лодке запрещено находиться без
моего специального разрешения, а его я вам пока что не давал. - Он
прижал ладонь к лицу: - Здесь пахнет гнилью, пойдемте на солнце.
	Когда они вышли из дока, Кип закрыл за ними дверь и огляделся,
ища, чем бы ее запереть; он высмотрел среди хлама тонкий
металлический прут и просунул его в скобы, соорудив временный засов.
	- У меня в сумке письмо Ямайского исторического фонда, -
отрывисто сказала Яна. - Если хотите, я достану, и тогда можно будет...
	- Нет, - сказал Кип. - Никаких писем. - Он чувствовал
нарастающий гнев этой женщины. - Как вы попали на Кокину?
	- Своим самолетом.
	- Понятно. - Он мельком глянул на Мура, потом снова посмотрел
на женщину. - Что ж... доктор Торнтон, если не ошибаюсь? Боюсь, вы
напрасно проделали такой длинный путь. В понедельник утром первым
делом два траулера отбуксируют эту лодку на глубокое место, сварщики
прорежут в ее корпусе дыры, и она отправится туда, откуда явилась.
	- Минуточку, - проговорила Яна, зарумянившись, - не знаю, с чего
вы взяли, будто имеете право принять такое решение, но выполнить его я
вам не дам!
	- Прошу прощения. Все уже решено.
	- Ну так перерешите, черт возьми! - Яна подступила к нему, пылая
гневом. Кип не двинулся с места. - Вы, кажется, не понимаете, что такое
эта лодка! Эта гитлеровская субмарина добрых сорок лет провела на дне
Карибского моря и почти идеально сохранилась. Мы должны выяснить,
как ей это удалось, что заставило ее всплыть и что это была за лодка.
Через два-три дня здесь будет команда спасателей! Вы не можете
потопить ее!
	- Это просто ржавая старая калоша, - сказал Кип.
	- Нет! Она в изумительном состоянии, за те годы, что она
пролежала под водой, ржавчина почти не разъела корпус! Бьюсь об
заклад, что и внутри все великолепно сохранилось, в том числе и
машинное отделение. Господи, да эта лодка - мечта военного историка!
Позвольте мне осмотреть ее внутри, а я гарантирую вам интерес
Британского музея!
	- Вы слышали когда-нибудь о ящике Пандоры? - спросил Кип.
Вопрос озадачил Яну. - Скажем так: вы многого не знаете об этой лодке.
Из-за нее здесь творится черт знает что. Нет, никакие три дня я ждать не
буду. Если б можно было, я бы и трех часов не стал ждать, черт возьми! -
Он подергал железный прут, проверяя, надежно ли закрыта дверь, и Мур
вдруг понял, что Кип запер ее так, словно хотел удержать что-то
~внутри~. Кип повернулся к нему и сказал: - Я возвращался из
Карибвиля и увидел здесь твой пикап. Вот уж не думал, что ты
вернешься сюда один...
	- Вы сумасшедший! - вдруг сказала Яна. - Вы хотите уничтожить
важную для науки находку!
	- Довольно препираться, мисс, - объявил на это Кип, глядя ей
прямо в глаза. - Я свое уже сказал. Если вас это не устраивает, то когда
вернетесь в Кингстон, можете подать на меня жалобу в свой Фонд, я не
возражаю. Пусть свяжутся со мной, и я скажу им то же самое: эта лодка
отправится на дно. Пока, Дэвид. Счастливого пути, доктор Торнтон. -
Он кивнул ей и пошел к машине. Заурчал мотор, и джип с ревом умчался.
Мур с Яной остались одни у стены дока.
	- Что с ним? - спросила Яна. - Он ненормальный?
	- Нет, - сказал Мур. - Нет. - Час был уже поздний; на верфи
сгустились тени, пристань окутала сине-черная мгла. Близилась ночь.
Мур вдруг понял, что если и есть на свете место, где он нипочем не хотел
бы оказаться после захода солнца, то это верфь Лэнгстри, где за тонкой
деревянной стеной лежит в доке старая подводная лодка. - Вы уже не
успеете в Кингстон засветло, - сказал он Яне. - Если хотите, я дам вам
номер в гостинице.
	- Большое спасибо, - ответила она, - тем более что я не намерена
улетать, пока хоть сколько-нибудь не вразумлю этого кретина.
	- Поступайте как знаете. - И Мур жестом пригласил ее в пикап.


	Въехав в деревню, Кип сразу понял: что-то очень и очень неладно.
Безлюдные улицы, закрытые ставнями окна, обереги, намалеванные на
досках и штукатурке стен... В нем вскипела злость, а с ней пришло
непонятное смущение. Его внимание привлек символ, нарисованный
мелом на сине-зеленой двери, и где-то в глубинах сознания Кипа вяло
зашевелились туманные воспоминания. Рисунок, сделанный примитивно
и грубо, занимал все пространство двери от порога до притолоки и
изображал огромную ладонь с растопыренными, словно отгоняющими
что-то невидимое, пальцами. Кип остановил машину на обочине и
уставился на рисунок, не в силах оторвать от него взгляд.
	Он опять стал ребенком, тринадцатилетним мальчишкой, и сидел
за низким столом над миской кукурузной каши с кусочками бекона. Хотя
в животе у него было пусто, ел он медленно. На другом конце комнаты с
дощатыми стенами потрескивали в каменном очаге поленья. На полу
лежала старая циновка. Ставни были плотно закрыты, свет шел от
расставленных по комнате керосиновых ламп. Тусклый, мутный, он
озарял соломенные ритуальные маски на стенах: хитрые волчьи черты,
нахмуренные низкие лбы, поблескивающие ракушки-глаза. Мальчику
казалось, что маски смотрят прямо на него и что порой их черты
меняются, становятся почти человеческими, только очень нелепыми и
уродливыми.
	У очага сидел в качалке мужчина. Он неподвижно смотрел в огонь,
рассеянно встряхивая банку с собачьими зубами. Чуть погодя он вынул
один зуб, бросил в пламя и подался вперед, как будто что-то увидел там.
Потом он вновь откинулся на спинку кресла, циновка тихо зашуршала
под полозьями, словно замурлыкала. В углу что-то зашелестело;
мужчина повернул голову, и мальчик увидел очерченный отблесками
огня профиль, глаза-щелки на обветренном морщинистом лице. В
глубине комнаты на подстилке из водорослей сидела крупная, почти два
фута длиной зеленая игуана в металлическом ошейнике. Веревка, одним
концом прикрепленная к ошейнику, другим привязанная к потолочной
балке, не давала рептилии удрать, но позволяла ей свободно
передвигаться по комнате. Бледно-красные глазки ящерицы смотрели
прямо на Кипа, белое горло и брюхо раздувались и опадали в такт
дыханию. Похрустывая сухой травой, игуана прошла несколько футов
вперед, остановилась, мелко подрагивая спиной, и, заметая по полу
хвостом, медленно повернула голову, пристально глядя на Кипа.
	- Покорми ее, - сказал мужчина.
	Рядом с ним лежал ломоть ноздреватого темного хлеба. Мужчина
отщипнул от него кусочек и бросил на пол. Ящерица рывком
развернулась, проворно побежала назад, подождала. Наткнулась на хлеб
и слизнула его.
	Кип чувствовал слабость и дурноту. Дурнота была следствием
голода, слабость - следствием сна. В последние три дня он очень много
спал, одурманенный странными испарениями, поднимавшимися от
горшочков, которые старик расставлял кольцом вокруг тюфяка
мальчика. Иногда, засыпая, Стив проваливался в черноту без видений,
словно умирал, но чаще его сны населяли призраки, твари, схожие с
вечно следившими за ним масками, они ухмылялись и скалили зубы в
неизменной, чреватой чем-то зловещим тишине. Во сне призрачные лица
вели вокруг Кипа хоровод, вновь и вновь окликая по имени.
	Поневоле, чтобы отгородиться от этих ужасов, Кип принялся
воздвигать у себя в сознании кирпичную стену. Известковый раствор
ложился гладко и густо, ряды кирпичей получались плотные, ровные. Но
временами твари как будто бы поднабирались сил и тянули серые
щупальца, чтобы разрушить стену, которую Кип возвел накануне. Как
бы отчаянно он ни кричал, стараясь прогнать жуткие призраки, все было
тщетно; их было слишком много, и, чтобы заделать прорехи в стене, ему
приходилось работать все усерднее. Он трудился над стеной как
одержимый, словно сон был одним из множества уроков, назначенных
ему дядей - тот заставлял Кипа нагревать и разминать комки воска,
которым предстояло превратиться в его руках в фигурки и затем уйти к
тайным клиентам. Однажды Кипа заставили пустить кровь семи белым
цыплятам, а как-то раз ночью ему пришлось сопровождать дядю на
бедняцкое кладбище за головой покойника для ~гарабанды~, страшного
заклятия смерти. Казалось, стена никогда не будет завершена - твари
находили в кирпичной кладке все новые и новые слабые места и лазейки.
Но Кип поклялся себе: в один прекрасный день стена станет такой
крепкой, что им будет не подступиться к нему, и с той поры они уже
никогда не заставят его кричать от ужаса на дне темной пропасти сна.
Эта клятва стала такой же частью его "я", как страх и неприязнь к
человеку, называвшему себя его "дядей".
	В одном из таких кошмаров, от которых его прошибал холодный
пот, он блуждал по широким коридорам и пустым комнатам огромного
заброшенного особняка. Окна и двери занавесил мох, не пропускавший
внутрь ни лучика света, и Кип двигался в кишащем пауками полумраке.
Натыкаясь на заколоченные двери, запечатанные окна, замурованные
проходы, он разворачивался и шел обратно по своим следам. В одной
комнате он обнаружил немолодых уже людей в ярком платье, каждый
стоял особняком и не говорил с остальными; в другой ребенок играл на
полу с ярко-зеленым мячом, который вдруг развернулся и ящеркой
скользнул прочь. В коридоре наверху в полу зияли прорехи, черные
доски грозили провалиться у него под ногами, но Кип осторожно,
ощупью пробирался вперед.
	Он переступил какой-то порог, и вокруг его ног вдруг заплескались
волны прилива, но Кип устоял перед течением - и увидел, что синяя вода
медленно багровеет. Из другой комнаты, дальше по коридору, ему
замахали, улыбаясь, женщина с девочкой. Вдалеке, где-то за тридевять
земель, пробили склянки, и наступила тишина. Он шел и видел комнаты,
забитые металлом, корабельными частями, ржавым оборудованием;
впереди коридор перешел белый мужчина, и Кип последовал за ним.
Перед ним, протягивая к нему руки, стоял скелет, страшная адамова
голова о чем-то молила - но Кип не мог понять, о чем; скелет осыпался,
рассыпался в прах.
	А в следующей комнате, почти под самой крышей, - сонм теней.
Кресло. Распахнутые окна, черное небо, легкие занавески летят на
неощутимом ветру. А в кресле - темный силуэт, смущающая тень,
которую невозможно узнать, бесплотная, но источающая безграничную,
ужасающую ненависть. Дверь за Кипом громко захлопнулась.
Потревоженный шумом, страшный призрак медленно поворачивает
голову, ищет непрошеного гостя. Два ослепительно-алых ока
пригвождают Кипа к полу, прожигают насквозь, до мозга. Призрак
поднимается с кресла и идет к нему, поднимает темные руки, чтобы
обнять. Кип спиной чувствует дверь, твердое, неподатливое дерево давит
на позвоночник. Горячее дыхание твари касается его щеки, и он
начинает кричать, звать на помощь, опять и опять; тварь приблизилась,
разворачивает кольца, точно черная мамба. От нее пахнет старением и
гнилью.
	Дверь у него за спиной распахивается. Он, крича, спиной вперед
летит в пустоту.
	И открывает глаза.
	К нему тянулась чья-то рука, коричневая и сморщенная. За рукой
виднелось грубое лицо с резкими чертами, внимательные глаза. Он
отпрянул; рука схватила его за плечо и затрясла, прогоняя остатки сна.
	В углу зашуршала ящерица, сверкая немигающими крохотными
красными глазками.
	Над Кипом стоял его дядя. Он обтер пот со щек мальчика.
	- Твое будущее не со мной, - сказал он.
	Вдруг изображение руки на зеленой двери задрожало. Дверь
открылась, и оттуда выглянул мужчина в рабочих штанах.
	Несколько мгновений Кип непонимающе смотрел на него, потом
опомнился и поехал дальше, к Площади. В голове вихрились
воспоминания: фрагменты знакомых лиц, пестрые пятна, запахи. Он
долго и усердно трудился, чтобы отгородить стеной эту часть своей
жизни, и полагал, что известковый раствор прочно держит кирпичи на
местах. Пока не появилась подводная лодка.
	"Я знаю, кем ты мог бы стать", - сказал Бонифаций.
	Чушь, пробормотал Кип сквозь стиснутые зубы. Ерунда.
	Кокину окутали сумерки. Взошла луна, заблестела серебром на
волнах у Кисс-Боттома. Подул ветер - сперва слабо, деликатно, потом
сильнее и наконец погнал по улицам песок, закручивая его колючими
волчками, жаля закрытые ставни. Выла на луну собака; кто-то, потеряв
терпение, чертыхнулся и швырнул в нее башмаком.
	И никто не слышал, как на верфи звенел под молотками металл.



15

	Джонни Мейджорс потянулся, всей спиной чувствуя, как
напрягаются и расслабляются мышцы. Он вылез из кровати и пошел
через погруженную во мрак спальню в угол, к стулу, куда накануне
второпях побросал свою одежду. Застегивая рубашку, он поглядел на
постель, где, смутно видная в темноте, раскинулась нагая чернокожая
женщина. Ее тело еще поблескивало от испарины после их страстных
любовных объятий. Она негромко заметила:
	- Еще рано. Тебе еще не пора.
	- Без десяти восемь, - он натянул джинсы. - Старуха меня хватится.
В один прекрасный день она нагрянет в "Лэндфолл", увидит, что меня
там нет, и что тогда?
	- Боишься? - насмешливо спросила негритянка, зная, что вопрос
заденет его.
	- Нет. Черт подери, нет. Но я парень с головой и не собираюсь
играть с огнем.
	Он застегнул ширинку и ремень.
	- Кейл с Лэнгстри вернутся только завтра. Ты мог бы остаться до
утра.
	Он усмехнулся, блестя в темноте зубами.
	- Ну ты и скажешь! Если твой муженек застукает нас утром... нет
уж, спасибо. И моя старуха тоже не запрыгает от радости. Нет, детка,
нужно все делать по-умному. Тебя на нас обоих хватит - и на меня, и на
Кейла.
	- Как сказать, - капризно заметила она и села, откинувшись на
подушки. Тяжелые груди выскользнули из-под простыни.
	Он подошел и сел на край кровати.
	- Ну послушай. Твой муж и Лэнгстри не в последний раз уезжают.
Черт подери, он сейчас и так почти не бывает дома. А значит... - Он
провел по гладкой коже между грудями и хрипловато пробормотал: -
Черт меня побери, до чего ж ты хороша, Нора.
	- Останься, Джонни, я боюсь ночью одна.
	Он нагнулся, лизнул сосок и снова почувствовал эрекцию, но
время поджимало. Он провел с женой Кейла больше часа сегодня и два
часа вчера - хорошенького понемножку. Но, черт возьми, что это была за
женщина! Она знала тысячу самых разных способов водить красивыми
мягкими бедрами, когда Джонни был в ней, она изматывала его,
доводила до изнеможения, он сходил с ума от возбуждения. Но если бы,
не приведи Господь, сукин сын Кейл обнаружил, как развлекается его
женушка, это дорого бы им обошлось...
	Нора хотела прижаться к нему, затеребила пряжку ремня, но
Джонни поднялся и отошел.
	- Нет, детка. Нет. Мне пора. - Он сунул ноги в ботинки. - В другой
раз - а их еще будет много...
	Она дразняще улыбнулась, и Джонни окинул ее оценивающим
взглядом - жаркую, еще не остывшую после слияния их горячих тел. Он
стоял у единственного окна спальни. В комнату сквозь сломанные
красные жалюзи лился лунный свет. Когда он нагнулся, чтобы завязать
шнурки, Нора заметила, как за окном мелькнуло что-то темное, и села в
постели, вдруг захлебнувшись воздухом на вдохе.
	- Ты что? - спросил Джонни, думая, что она опять играет с ним. -
Эй, да что с тобой?
	Нора сидела неподвижно, не зная, действительно ли видела что-то
за окном. Неужели кто-то подсматривал за ними через жалюзи? Кто-то,
кого ее муж приставил следить за ней? Она завернулась во влажную от
пота простыню, как в саван. Может быть, это был даже сам Кейл? Вдруг
ублюдок вернулся пораньше?
	Джонни торопливо дошнуровал ботинки. Ему не терпелось уйти.
Дом стоял примерно в миле от деревни, и Джонни предстояла долгая
поездка на велосипеде по темной дороге. Выражение глаз Норы испугало
его, и он спросил, почти серьезно:
	- Эй, на что это ты уставилась? На каких-нибудь сраных джамби?
	На жалюзи снаружи упала тень. Нора выставила вперед руку с
раскрытой ладонью, словно отгоняя от себя что-то. Ее губы
приоткрылись, она заскулила - тоненько и страшно.
	Почувствовав чье-то присутствие за окном, Джонни Мейджорс
круто обернулся, и в этот миг послышался резкий треск - деревянная
входная дверь содрогнулась от сильного удара. Джонни вскрикнул от
страха, лихорадочно соображая. Кейл вернулся... или кто-то из
приятелей Кейла пришел разобраться с ним, Джонни, из-за бабы.
	В спальню полетели обломки дерева и битое стекло. Кто-то лез в
окно, и Джонни мельком заметил блеснувший в лунном свете разводной
ключ. За окном толпились тени - две, три, четыре, пять; сливаясь в один
бурлящий энергией сгусток тьмы, они рвали жалюзи, выламывали
стекло. Нора завизжала и попятилась в дальний угол. Джонни услышал,
как выбили дверь, и в отчаянье огляделся, ища какое-нибудь оружие. Он
схватил стоявший у окна стул и ударил по теням - раз, другой, третий.
На мгновение они отступили.
	- Господи, - воскликнул он, тяжело дыша и загораживаясь стулом,
как щитом, - Господи Иисусе, кто это там КТО ЭТО ТАМ?
	И во внезапной тишине услышал.
	Они дышали прерывисто, с трудом, словно не привыкли к воздуху
и каждый его глоток жег их огнем. Джонни не слышал ни голосов, ни
шороха движений - только дыхание людей, страдающих ужасным,
мучительным недугом, и одно это заставило его подумать: я схожу с ума.
	Одна тень подступила поближе, медленно потянулась к разбитому
окну, ухватила одну из сломанных перекладин жалюзи и принялась
отдирать ее.
	Джонни окаменел; женщина в углу плакала - тоненько, горько, как
ребенок. Освещенная лунным светом рука в окне казалась корявой,
темной, костлявые пальцы напоминали звериные когти. Грязные
длинные ногти царапали стекло, эти едва слышные звуки казались
пойманной в ловушку паре оглушительными, непереносимыми, а
влажный карибский ветер кружил по комнате запах тлена, и смрад
облеплял их дымными складками, словно древняя плесень или слизь,
извергнутая из чрева моря.
	В следующий миг в комнату, выбив последнее стекло, метнулась
призрачная фигура. К Джонни потянулись черные птичьи когти. Нора
издала крик ужаса: о Боже почему это был не Кейл не Кейл НЕ КЕЙЛ...
	Джонни замахнулся стулом и ударил им вонючую тварь, которая
сползала с подоконника; стул угодил во что-то твердое, как кость, но не
остановил призрак. Молодой человек слишком поздно понял, что
остальные ворвались через дверь и были теперь у него за спиной. Что-то
обхватило его сзади за горло - рука, холодная, костяная. Другая рука
вцепилась ему в волосы. Из горла Норы вырвался истошный крик и
затих, перейдя в безумный, бессмысленный младенческий лепет.
Отчаянно отбиваясь руками и ногами, Джонни попытался вырваться, но
твари сгрудились вокруг него, наступали, их страшные руки обжигали
ледяным холодом его лицо, шею, плечи.
	Он ударил одну из них согнутым локтем, и почувствовал над
самым ухом свистящее зловонное дыхание; страшная сила подхватила
Джонни и швырнула на стену. Он врезался в стену головой и
беспомощно съехал на пол, чувствуя жгучую боль в сломанном плече.
Сердце у Джонни колотилось как сумасшедшее. Охваченный паникой, он
развернулся, чтобы встретить приближающиеся тени лицом к лицу.
Обезумевшая от страха женщина по-пластунски ползла к шкафу. Джонни
- из его сломанного носа капала кровь - полулежал, опираясь о стену, и
смотрел, как твари подбираются к нему.
	Тьма скрывала их, но он видел их глаза, красные, крошечные,
горевшие ненавистью в иссохших глазницах, немигающие и
пронзительные, в дыхании призраков ему слышалось пыхтение мехов,
раздувающих адское пламя в Преисподней - и Джонни Мейджорс воздел
руки в страхе и мольбе. Он понял: настал его смертный час.
	- Прошу вас, - взмолился он и за оглушительным стуком своего
сердца не услышал собственного голоса. - Прошу вас, не убивайте меняа-
а-а-а-а...
	Один из призраков ухмыльнулся; лунный свет блеснул на гнилых,
сломанных зубах, истлевшие губы облизнул черный язык.
	- Пощадите, прошу вас... - прошептал Джонни Мейджорс.
	К его лицу придвинулись две скрюченные руки, ногти глубоко, до
крови впились в тело. Медленно, очень медленно лицо Джонни,
кричавшего от ледяной боли, стали разрывать на части. Взмах костлявой
руки - и сорванный с его лица нос разлетелся клочками окровавленной
плоти, цепкие сильные пальцы сдавили шею - и твердые ногти вонзились
в горло, задушили крик, проткнули яремную вену, выпустив на волю
темно-алую реку. Парализованный Джонни Мейджорс с незрячими,
остекленелыми от шока глазами лежал под забрызганной кровью стеной;
его нервы пылали в огне последней мучительной боли, но
отключившийся мозг был не в состоянии реагировать. Рука, лежавшая на
горле Джонни, принялась сдирать плоть, точно шелуху, обнажая сосуды
и голосовые связки. Почуяв запах теплой крови, призраки зашевелились,
подошли. Один, с красными глазами-омутами, нагнулся над Джонни.
Алчно скрюченные пальцы в мгновение ока сорвали часть щеки,
висевшую на лоскутьях кожи. Трехпалая рука с торчащими сквозь кожу
суставами потыкала в глаз, подковырнула его и вырвала из глазницы,
словно дрожащую виноградину из грозди.
	Джонни застонал и невольно содрогнулся. Голова его
запрокинулась, и лунный свет упал на разорванное горло. Из
проколотой артерии в расползающиеся лужи толчками выбрасывало
кровь.
	И тогда алоглазые твари набросились на него, приникли
несытыми ртами к лицу и горлу, впились зубами в плоть, рвали ее,
добираясь до кости, и грызли кость. Придавленный тварями к полу,
Джонни поднял руку, но она беспомощно повисла в воздухе, пальцы
медленно согнулись, и рука упала. Комнату заполнили звуки кормежки -
хруст костей на зубах, чавканье, чмоканье, треск разрываемой плоти.
Кровь заливала пол, и изголодавшиеся твари лакали из багровых луж,
шалея от густого сладковатого запаха. Они принялись рвать тело на
части, раскусывая кости, чтобы насладиться костным мозгом, все
быстрее, все лихорадочнее, наполняя спальню эхом своего дыхания.
Женщина поскуливала, замерев на месте. Твари толкались над трупом,
споря за раны, и, осушив одну, искали новых, яростно шипя, когда
другой грубо оттеснял их в сторону. Они вскрывали новые багряные
ручьи, словно выпускали из плотяных бочонков темное вино. Они
пировали нетерпеливо и жадно, они отрывали узкие полоски мяса и,
выжимали из них кровь до последней капли. А покончив с мужчиной,
растерзав его на страшные для человеческого взора куски, досуха выпив
его кровь, обнаружили, что еще не наполнили свои артерии и вены, не
уняли страшную боль, не погасили бушующее пламя - и обрушили свою
мстительную ярость на женщину.
	Она смотрела, как они приближаются - кто пешком, кто ползком,
волоча тело по полу, но не могла пошевелиться. Они пылали яростью,
ибо еще не насытились, не избавились от нечеловеческой боли, и зубы их
не знали жалости.
	Одна из тварей, кормившихся неподвижным телом Норы, вдруг
отделилась от прочих и поднялась на ноги. Пятясь от скопления
призрачных фигур, она поднесла окровавленную ладонь к
окровавленным губам и лизнула. Потом стала в углу и смотрела, как
остальные пытаются утолить голод. В самой сердцевине высохших,
покоробленных тканей, окаменевших мышц, в ссохшейся на костях,
сморщенной плоти еще тлела мучительная боль, и каждый вдох сильнее
раздувал это пламя. В тщетной попытке успокоить жгучую боль тварь в
углу приложила руку к горлу, но не почувствовала биения жизни - сердце
давно превратилось в гниющий комок, сосуды ссохлись. Тварь вдруг
пронизала дрожь боли и ярости, безумия и ненависти.
	Рядом на стене висело овальное зеркало. Зомби медленно повернул
голову и вгляделся в залитое лунным светом отражение.
	На лице жили только глаза - ввалившиеся, страшные, злобные
щелки на сморщенной, усохшей голове. Когда-то, давным-давно, эти
глаза умели смотреть хитро, по-волчьи, светиться торжеством и пылать
воинственной яростью. В прошлом орлиный, нос провалился и сгнил,
так что осталась лишь медленно расползающаяся на все лицо яма. К
изуродованной голове пристали клочья рыжих волос, а когда тварь
раскрыла рот, чтобы закричать при виде своего отражения, лунное
сияние высветило неровные пеньки гнилых зубов.
	Тварь ударила по зеркалу. По стеклу зигзагом пробежала трещина,
разняв отраженное в нем мертвое лицо надвое. Отрывисто дыша, кривя
губы, зомби осыпал зеркало ударами - и оно разбилось. Когда на стене
осталась пустая рама, а зеркало превратилось в россыпь осколков на
полу, к потолку взлетел хриплый страдальческий и яростный рев,
перешедший в пронзительный вой и оборвавшийся приглушенным
рыданием.
	Другие твари, пожиравшие обнаженное женское тело, услышали
его, но не прервали пиршества. Вокруг них, словно волны прилива,
плескались потоки крови, пятная бурые лохмотья обмундирования.


	Дэвид Мур, прихлебывая ром, сидел на веранде гостиницы и
следил за далеким огоньком в море. Рядом дымилась в пепельнице
сигарета, у ног стояла полупустая бутылка. Огонек горел на грузовом
судне, которое шло в порт более крупного острова. Вид его пробудил в
Муре страсть бродяжить, навеял мысли о дальних берегах, о тех, кого он
когда-то знал и с кем расстался.
	Теперь его жизнь в Балтиморе казалась жизнью какого-то другого
человека. Тот Дэвид Мур был наивным, простодушным и о многом не
подозревал. Если судьба действительно существовала, то с ним она не
церемонилась и стремглав гнала его по той тропинке, где нечего было
надеяться найти дорогу назад. Его личная трагедия навсегда оставалась
непреложным фактом, глубоким рваным шрамом на душе. После гибели
жены и сына Мур поклялся никогда больше не влюбляться, и хотя он тем
не менее влюблялся - в города, острова, переживания - в отношениях с
людьми ему не удавалось преодолеть некоторую отчужденность.
Слишком уж это было опасно. Да, его порой тянуло к женщинам, но он,
как и его случайные партнерши, искал лишь сексуальных контактов. О
чувствах речи не было. Он знал, что слишком много пьет, потому что
боится и жизни, и смерти; вернее, он был подвешен между ними - его
тело наслаждалось тем множеством и разнообразием впечатлений, какое
давали путешествия, душа же оцепенела и точно замерзла. Мур был
теперь лишь внешней оболочкой человека, который когда-то играл
волосами Бет, чувствуя, как они искрятся жизнью, словно
наэлектризованные. И все же за это время он стал только ближе к ней.
Иногда, скованный сном, Мур вдруг понимал - стоит протянуть руку, и в
нескольких дюймах от себя он почувствует ее гибкое нагое тело,
притянет ее к себе и сожмет в объятиях так крепко, что никто и никогда
больше не отнимет ее у него.
	Думать о сыне, Брайане, было так же трудно: каким бы человеком
он стал? Каково было бы смотреть, как мальчик подрастает, заканчивает
школу, поступает в колледж? Не дай Бог, мальчуган получил бы место в
банке своего деда и задыхался бы там так же, как в свое время Дэвид.
Нет, это было бы слишком просто. Может быть, мальчик,
заинтересовавшись тайнами океана, избрал бы иную, наполненную,
жизнь - к примеру, занялся бы океанографией, проблемами охраны и
очистки океана или морским строительством, тем, чем мог бы
заниматься сам Дэвид, не определи семья его жизненный выбор. Он
позаботился бы о том, чтобы Брайан узнал, как много на свете дорог и
что он хозяин своей жизни.
	Сейчас, один в ночи, одурманенный ромом, слушая, как море
разбивается о риф, Мур не мог долго гнать от себя картины прошлого -
вот они с сыном играют в футбол в огромном, заросшем травой парке
под кудрявыми облаками; вот рука Бет касается его руки под длинным
полированным столом на обеде в День благодарения в поместье у Мура-
старшего; вот сверкает огнями и гремит музыкой карусель в бродячем
луна-парке, их губы встречаются, а Брайан на деревянной лошадке с
красными губами улыбается и хлопает в ладоши...
	После того, как это случилось, после того дня, когда разразился
шторм и в жизнь Мура ворвался ужас, после того как доктора
определили его апатию, бессонницу и, позднее, приступы ярости как
"синдром выжившего", отец встретился с ним в гостиной их родового
дома; льдистые глаза старика всматривались в Мура сквозь синий дым
кубинской сигары. Мур не смотрел на отца, вместо этого он
сосредоточенно изучал огонь, пылавший в огромном мраморном
камине.
	- Если у тебя снова неприятности с полицией, Дэвид, - наконец
скрипуче объявил отец, - я не намерен тебе помогать. Я хочу, чтобы ты
уяснил это здесь и сейчас. С меня довольно кабацких драк и
уничтожения общественной собственности.
	Молодой человек хранил молчание. В камине ярко вспыхнуло
полено.
	- Ну? Тебе нечего мне сказать?
	Мур медленно повернул голову; два ледяных взгляда встретились.
	- В последний раз я не просил тебя помогать, - спокойно напомнил
он.
	- Черт побери, иначе было нельзя! - Старик взмахнул сигарой,
просыпав пепел на восточный ковер. - Или, по-твоему, я должен был
оставить тебя ночевать в камере, чтобы утром какой-нибудь проклятый
репортеришка нашел тебя там, опухшего от пьянства, и накропал
историю о том, как сынок Хортона Мура упился, начал буянить и
перебил все до единого светофоры в восьми кварталах города? Боже
правый! Именно это, конечно же, и мечтают увидеть мои вкладчики!
	- Да пошли твои вкладчики знаешь куда, - неслышно для отца
прошептал Мур.
	- Ты и сейчас сидел бы за решеткой, если бы не мои связи в
городском совете! - сверкая глазами, продолжал старик. - Господи,
мальчик, к чему ты катишься? Заруби себе на носу, в роду Муров не было
паршивых овец! И я, покуда я жив, не стану сидеть сложа руки и
смотреть, как ты превращаешься в позор семьи! Не стану!
	Мур кивнул, но ничего не сказал; он слышал, как потрескивает
огонь в камине, и ему казалось, что это море разбивается о камни.
	- Не знаю, не знаю, - пробормотал его отец, выпуская струю дыма,
которая, закручиваясь кольцами, поднялась к картине над каминной
полкой. С портрета на Мура смотрела еще одна пара изобличающих
суровых глаз: дед. - Возможно, дело в том, что ты единственный ребенок
в семье... может быть, поэтому я до сих пор был так снисходителен к
тебе. Может быть, я слишком любил тебя - не знаю... Слава Богу, что
твоя мать не дожила и не видит, во что ты превратился!
	Мур наконец взглянул в лицо отцу, да так яростно, что тот
замолчал.
	- А во ~что~ я превратился? Ты хотел сделать из меня то, чем я
никогда не хотел быть; мне противна сама мысль о конторе, о тесных
стенах, о мертвом шелесте бумаг. Ты ведь твердил коллегам, что я -
прирожденный администратор? Истинный Мур? Нет. Я туда не вернусь.
	- Чем же ты тогда собираешься заниматься, идиот? Черт побери,
ты же получил специальное образование! Никем другим ты быть не
можешь! Боже правый, я знаю, что ты пережил очень тяжелое время, но
ты ведешь себя, как помешанный! Их нет уже полгода, Дэвид! Они не
вернутся, и единственное, что ты теперь можешь сделать, это снова
впрячься в работу и делать свое дело!
	- Нет, - сказал он. - Не могу.
	- Понимаю, - кивнул отец; он вынул сигару изо рта и холодно,
саркастически улыбнулся. - Не можешь или не хочешь?
	- И то и другое.
	- Тогда, если ты не возьмешь себя в руки, как подобает мужчине, -
Мур-старший едва заметно подался вперед, - ты мне не сын. Я ошибался
в тебе. Теперь я это вижу.
	- Возможно. - Дэвид Мур поднялся; разговор подходил к концу, и,
как обычно, последние реплики напоминали утратившие силу удары
усталых гладиаторов. - Я скажу тебе, что я буду делать. Я давно
раздумывал над этим. Я буду путешествовать, где - неважно. Я буду
переезжать с места на место, пока не увижу все, что хочу увидеть, и,
может быть, пока не найду место, где мог бы снова осесть. Здесь мне
больше нечего делать.
	- Ну разумеется. Ты собираешься бежать. От меня. От себя. Что ж,
валяй, беги! Мне плевать! Куда же ты удерешь? Чего ты ищешь - еще
одну такую же девицу?.. - Он вдруг умолк, подавившись последним
словом: сын обернулся к нему, и накал его ярости заставил старика
отшатнуться. Мур-старший закрыл рот, но постарался, чтобы Дэвид
этого не заметил - ему не хотелось, чтобы сын думал, будто он испугался.
	Мур справился с собой и сказал:
	- Когда я был маленьким и ничего не понимал, - сказал он, - ты
любил рассказывать мне, как мы с тобой похожи. Теперь я мужчина и
вижу, какие мы разные.
	- Тогда валяй, - сказал старик. - ~Беги~.
	Мур еще раз заглянул отцу в лицо и внезапно увидел того, с кем в
действительности сейчас говорил; отец быстро отвел взгляд.
	- Я лучше пойду, - сказал он наконец.
	- Я тебя не держу.
	- Да, больше тебе меня не удержать. Извини, я не хотел говорить
тебе о своем решении в таком тоне.
	- Какая разница? Главное, что ты сказал.
	Установилось неловкое молчание; Мур шагнул вперед и подал
отцу руку:
	- До свидания.
	- Ты вернешься, - сказал старик, подчеркнуто не замечая
протянутой ему руки.
	Тогда-то Дэвид Мур и ушел от своей прежней жизни. Он кочевал
по разным странам, жил то в сельской глуши, ближе к земле, то в море,
на кораблях, и, не ведая, что движет им, знал - нужно сделать еще шаг. И
еще. И еще. Вернулись старые кошмары - в круговерти ветра и
взбесившихся вод "Баловень судьбы" рассыпался под ним в куски; ему
начал мерещиться голос Бет - он то окликал его откуда-то издалека, то
истаивал, то шептал в самое ухо: "Дэвид..." - и растворялся в молчании.
Это раздражало его, тревожило, но он начал прислушиваться, ждать.
Порой Мур сомневался, в здравом ли он уме, но иногда его охватывала
уверенность в том, что Бет рядом, старается пробиться к нему сквозь
единственную разделяющую их преграду - барьер между жизнью и
смертью.
	В темной дощатой хижине в Сингапуре женщина с вычерненными
зубами и кошачьей улыбкой уставила на него неподвижный взгляд
поверх блюда с пожелтевшими костями, зачерпнула их обеими руками,
покатала в ладонях и высыпала обратно. Это были обычные куриные
кости, но женщина, казалось, видела в них нечто диковинное и
значительное.
	В полумраке, сгущавшемся у стен, стояли моряки с сухогруза
Мура. "Что, парень, получишь богатое наследство?" - поддел один, и все
рассмеялись. "Черта с два наследство, - отозвался другой, - хороший
трипак он получит, а если нет, стало быть, он у нас везунчик".
	- Вас кто-то ждет, - тонким голосом сказала гадалка. Матросы
захохотали, последовал обмен грубыми замечаниями. Мур заглянул
женщине в глаза и поверил. - Их двое, - сказала она. Она снова взяла
кости, покатала, высыпала на блюдо.
	- Какого черта мы тут делаем? - спросил кто-то.
	Гадалка посмотрела Муру в лицо, ее губы влажно блестели.
	- Впереди у вас еще очень далекий путь, - сказала она. - Я не вижу,
где они. Но они не двинутся с места, пока вы их не найдете.
	- Кто они? - спросил Мур, и при звуке его голоса смешки стихли.
	- Женщина. Высокая. Очень красивая. Мужчина. Нет. Ребенок,
мальчик. Они в смятении, они не понимают, отчего вы их не слышите.
	- Я... - начал Мур и осекся. - И все?
	Гадалка покатала кости, бросила на блюдо и долго, тщательно
всматривалась в них, словно искала одну определенную. Потом
покачала головой.
	- Нет. Остальное пока скрыто. - Она протянула руку за деньгами. -
Есть еще желающие?
	Огни грузового судна исчезли, горизонт снова стал черным, над
ним висели редкие, яркие точки - звезды. Мур раздавил окурок в
пепельнице. Верить и не верить было одинаково трудно. Впрочем, ему
хотелось верить, ему отчаянно нужно было верить - может быть, оттого,
что Кокина расслабляла его, внушала чувство, что здесь конец его пути.
Но ответов на вопросы, которые терзали его денно и нощно, подчас
доводя до слез, ибо он ~не понимал~, ответов на эти вопросы по-
прежнему не было. Почему он не погиб вместе с Бет и Брайаном? Почему
спасся? Почему судьба привела его... сюда? На Кокину? Чтобы найти -
что? "Остальное пока скрыто", - сказала ему старуха-гадалка.
	- Можно, я посижу с вами?
	Мур медленно (сказывалось действие рома) повернул голову на
голос. У него за спиной на крыльце стояла Яна в тесной белой блузке и
джинсах. Сколько она уже стоит здесь? Он не знал.
	- Само собой, - он жестом предложил ей соседний стул.
	Яна села и положила ноги на перила веранды. Волосы у нее были
точно такие, как он себе представлял: очень красивые, бледно-
золотистые, до плеч.
	- Как тихо, - заметила она после минутного молчания.
	- Да, сегодня бары закрылись рано. Обычно по субботам здесь
очень шумно. - Он поглядел на девушку, погладил взглядом красивый
точеный профиль. - Как номер, все в порядке?
	- Да, спасибо, все отлично. - Яна чувствовала, что ему хочется
остаться одному, но не собиралась уходить. - Жаль, что здесь так мало
туристов. Мне кажется, Кокина в этом смысле - очень перспективный
остров.
	Мур хмыкнул.
	- А нужно ли это? Еще один туристический рай, где вырубят
джунгли, чтобы построить "Хилтон" и торговый центр? Конечно, на
Кокину рекой потекут деньги, но ведь на Карибах почти не осталось
таких не тронутых цивилизацией уголков... Вот почему я купил эту
гостиницу и решил на некоторое время обосноваться здесь. И никаких
перемен я не потерплю.
	- Вы - противник прогресса?
	- Прогресса - нет. Уничтожения природы - да. Несколько лет назад
один бизнесмен задумал выстроить у северной оконечности острова
отель с эспланадой и пристанью для яхт. Дно бухты изрыли, джунгли
корчевали динамитом. Уничтожили великолепную естественную
экологическую нишу, а строительство так и не закончили.
	- А что их остановило?
	Мур пожал плечами.
	- Полагаю, финансовые затруднения. И проблемы с индейцами - те
обижали их ночных сторожей и растаскивали стройматериалы; карибы
считают эту часть Кокины своей и ревностно охраняют ее от чужих
посягательств. Но я рад, что ничего не вышло. Оставьте себе свои
Ямайки и Гаити, а Кокину лучше оставить в покое.
	Снова возникла пауза, потом Яна сказала:
	- Вот уж не думала, что коснусь больной темы...
	Мур покосился на нее; он не хотел возражать так страстно и знал,
что отчасти виноват ром.
	- Извините. Я думаю, что появление здесь туристов лишь вопрос
времени, но я привязался к этим местам и не хочу перемен.
	- Я понимаю вас.
	- Что ж, - сказал Мур, небрежным взмахом руки закрывая тему, -
довольно о Кокине. Я совсем забыл о том, как следует вести себя
джентльмену. Хотите выпить?
	Яна покачала головой.
	- Я не пью. Но все равно, спасибо.
	Мур отхлебнул из своего стакана, на миг прислушавшись к шуму
океана у Кисс-Боттом. Волна была сильнее обычного - пожалуй, где-то
зарождался шторм.
	- Вы давно работаете в Фонде? - наконец спросил он.
	- Чуть больше года, - ответила девушка. - После института я
работала в исследовательском отделе Британского музея, и мне
подвернулся случай понырять с "Британники" вместе с Кусто. Это, в
общем-то, было чистое везение, но оно помогло мне получить должность
в Кингстоне.
	- Чем же занимается ваш Фонд?
	Она чуть улыбнулась и кивнула в сторону морского простора.
	- Вот моя лаборатория. Там покоятся, возможно, тысячи разбитых
кораблей. Некоторые из них нанесены на специальные карты, некоторые
нет, и все время обнаруживаются новые. Мы регистрируем и изучаем те,
что еще не идентифицированы. В Карибском море затонувших кораблей,
может быть, больше, чем в любом другом месте земного шара, поэтому я
из кожи вон лезла, чтобы устроиться на работу в Фонд. Пиратские
галеоны, военные корабли, торговые парусники, пароходы - истинный
рай для морского археолога. Мы стараемся не только во имя истории, но
и ради безопасного плавания.
	- Вы так молоды, и уже сделали такую карьеру...
	Яна улыбнулась - открыто, тепло; в ее улыбке было очарование,
которого Мур прежде не замечал.
	- Это я уже слышала. Поверьте мне, я работала как каторжная, не
разгибая спины. Это нелегкий хлеб - но, по-моему, работа того стоит.
	- Так что вы решили насчет подводной лодки?
	Улыбка Яны моментально растаяла. Она встала и облокотилась на
перила, глядя в ночь; когда она вновь повернулась к Муру, он прочел в
ее глазах яростную решимость.
	- Я не позволю затопить ее, если вы об этом. Ваш приятель,
кажется, не понимает, какой это, возможно, ценный экземпляр. Если
говорить откровенно, некоторое время назад пожертвования
Великобритании Фонду прекратились, Британский музей как будто бы
теряет интерес к нашей работе. Подобная находка могла бы вдохнуть
новые силы в научную общественность! Нет. Я не вернусь в Кингстон.
Что я им скажу? Что обнаружила поднятую со дна немецкую подводную
лодку периода второй мировой, в изумительном состоянии, и позволила
ее затопить едва ли не на моих глазах?
	- Секундочку, - Мур вдруг поднялся. - Я хочу вам кое-что показать.
- Он сходил к себе в кабинет, нашел пресс-папье со скорпионом и вынес
его к Яне. - Взгляните-ка.
	Девушка уставилась на стеклянный куб и поднесла его к тусклому
свету лампочки над крыльцом. На ее лице отразились волнение и
тревога.
	- Где вы это нашли? - спокойно спросила она, бросив быстрый
взгляд на Мура.
	- Внутри лодки, в каюте по соседству с рулевой рубкой.
	Яна кивнула.
	- В каюте командира. - Она повернула пресс-папье, разглядывая
буквы. Мур увидел, как краска вдруг сбежала с ее лица. - Коррин, -
сказала Яна.
	- Что?
	- Здесь написано имя. Коррин. Вильгельм Коррин. Видите? - Глаза
у нее блестели от возбуждения.
	- Да... возможно.
	- Я знаю это имя, - уверенно проговорила она.
	Мур взял у нее пресс-папье и поднес его к свету.
	- И знаю теперь, что это за лодка, - прибавила Яна.



16

	- Мы промахнулись на двести с лишним миль! - говорила Яна. -
Невероятно! Если бы не это... - Она подняла пресс-папье. Девушка
сидела на диване в гостиной "Индиго инн" и вертела стеклянный куб в
руках, всматриваясь в буквы на нем так, словно опасалась, что они вдруг
возьмут и испарятся прямо у нее на глазах.
	- Вы говорили целых пятнадцать минут, - крикнул Мур из кухни
(он варил кофе), - но я ничегошеньки не понял. Подождите, я сейчас
приду.
	- Как скоро можно будет послать радиограмму в Кингстон?
	- Трудно сказать, - отозвался Мур. - Иногда оператор работает по
воскресеньям около часа, а иногда не работает вообще...
	- Но я должна связаться с ними!
	- Успокойтесь, - сказал Мур, внося в комнату на подносе кофейник
и две чашки. Он поставил поднос на стол и налил кофе - Яне, потом себе.
- Если это так важно, мы разбудим ее на заре. - Он уселся рядом с
девушкой. - Ну вот, я вас слушаю. Кто такой Вильгельм Коррин?
	- Один из гитлеровских асов-подводников, - сказала Яна. - Их
было, в общем, немного: Прин, Шепке, Кречмер - и Коррин, который,
судя по документам, один потопил столько же судов, сколько все
остальные вместе взятые. Война закончилась, и все получили по заслугам
- кто погиб, кто пошел в лагеря. Коррин же бесследно исчез, и эта
загадка много лет не давала покоя военным историкам.
	Несколько месяцев назад группа спортсменов-ныряльщиков
обнаружила у берегов Ямайки затопленную немецкую подводную лодку
в весьма плачевном состоянии. Мы проверили данные, и оказалось, что
она еще не идентифицирована, а поскольку последний известный отряд,
к которому была приписана лодка Коррина, дислоцировался в
Карибском море, мы, естественно, решили, что это она. Но ваша находка
- пресс-папье - все меняет, и теперь тем более важно сохранить лодку! На
ее борту могут быть дневники, вахтенный журнал Коррина, да мало ли
что еще! Это же настоящий клад и для Фонда, и для военных историков!
	Мур хмыкнул:
	- Такая важная птица?
	- Очень, - ответила Яна. - Коррин почти в одиночку блокировал
северо-восточное побережье Соединенных Штатов; как-то раз он даже
сумел пробраться внутрь конвоя, потопить три танкера и благополучно
ускользнуть. За эту операцию Берлин представил его к Рыцарскому
кресту, но награда так и не была вручена: Коррин на родину не вернулся.
В самом начале 1942 года ареной его деятельности были Карибы; он
одним из первых стал патрулировать карибские воды и получил право
самому выбирать мишени. По непроверенным данным, именно его
подлодка обстреляла нефтеперегонные заводы на Тринидаде, проникла в
бухту Кастри и торпедировала стоявший там на якоре грузовой корабль
и потопила британский крейсер "Хоклин" единственной торпедой,
разломившей судно пополам. Те, кто спасся с "Хоклина",
засвидетельствовали, что спустя несколько часов подводная лодка
возвратилась, чтобы обстрелять спасательные шлюпки. Будь этот эпизод
доказан, Коррина приговорили бы смертной казни - то есть, если бы
Коррина удалось предать суду. Дело в том, что из соображений
безопасности немецкие подводные лодки почти не поддерживали связь
друг с другом, поэтому проследить за передвижениями Коррина не было
никакой возможности.
	А потом он исчез. Испарился. Лодка U-198 больше не появлялась в
военных сводках. Да, Коррин действительно был незаурядной фигурой -
безжалостный, очень умный, преданный идеям нацизма человек, он
добровольно вызывался исполнять самые сложные задачи. Но где он был
и что делал последние сорок лет, оставалось тайной.
	Рассказ произвел на Мура впечатление:
	- Вы зря времени не теряли.
	- Когда я занималась той подводной лодкой около Ямайки, я
постаралась узнать как можно больше. Вот главная причина, по которой
я взялась за свое нынешнее задание. - Она отложила пресс-папье и
посмотрела на Мура. - А теперь скажите-ка мне вот что: сегодня днем вы
нипочем не хотели подпускать меня к лодке. Почему?
	Он поставил чашку на стол и после секундного колебания
спокойно сказал:
	- Когда мы с Кипом залезли внутрь, произошло нечто такое, чего я
не могу ни понять, ни объяснить. Лодка опасна... очень опасна.
	- Расскажите-ка.
	Мур глубоко вздохнул, понимая, что Яна не отстанет.
	- Тела моряков превратились не в скелеты, а в мумии. Зрелище не
из приятных...
	- Это я как-нибудь переживу.
	- Нет. Дело не только в этом. - Мур помедлил, чувствуя на себе ее
взгляд; он отхлебнул кофе, прикидывая, как сказать. - Внутри лодки что-
то двигалось, - наконец проговорил он.
	Яна хихикнула, но увидела, что он совершенно серьезен, и тоже
посерьезнела.
	- Вы не шутите?
	- Нет. - Мур испустил протяжный вздох и сцепил пальцы. - Я
десятки раз прокручивал это в голове. Кип говорит, это была
галлюцинация, действие паров, которые мы вдыхали, но, черт побери, я
знаю, что видел в центральном коридоре что-то реальное. Похожее на
человека.
	- На человека? Может быть, на лодке прятался кто-то еще?
	Мур быстро помотал головой.
	- Нет, оно было похоже на одного из... тех, кого мы нашли в
штурманской рубке. Я знаю, это звучит как бред сумасшедшего, пусть,
может быть, я действительно схожу с ума - но на лодке прячется что-то
ужасное, и ноги моей там больше не будет.
	- Иногда воображение... - начала Яна.
	- ~Нет!~ - Мур вскинул на нее глаза, и выражение его лица
испугало девушку: она увидела глубоко спрятанный страх, точивший
Мура изнутри. - Воображение здесь ни при чем, я ~видел~ это существо.
	Несколько секунд они сидели в неловком молчании. Потом Яна
отодвинула пресс-папье, допила свой кофе и встала.
	- Мне пора. Я рано встаю. Боюсь, придется попросить вас помочь
мне с разъездами по острову. Но если это слишком хлопотно, я,
наверное, смогу взять в деревне велосипед напрокат.
	- Да что вы, какие хлопоты, - спокойно возразил Мур.
	- Ну, если вы уверены... Утром я бы хотела подъехать быстренько
взглянуть на самолет и, конечно, поговорить с констеблем.
	- Кип вряд ли изменит свое решение.
	- Посмотрим. Если придется, я вернусь в Кингстон и задействую
официальные власти. - Она мгновение постояла над ним, сказала: -
Спокойной ночи, - и пошла к лестнице. Поднявшись на несколько
ступенек, она обернулась, чтобы подбодрить его, но передумала и пошла
к себе в номер.
	Мур долго сидел на диване и вдруг испытал странное чувство - ему
почудилось, что где-то совсем рядом притаилось зло, острая, жгучая
ненависть, способная в любой момент вскипеть и разрушить деревню.
Это было то же ощущение, какое возникло у него на лодке, и он не мог
избавиться от него. Потом он вспомнил, что в ящике стола у него в
комнате лежит автоматический пистолет сорок пятого калибра. Мур
поднялся, защелкнул замок на двери-ширме и деревянной двери, прошел
по коридору в кухню и задвинул засов на двери черного хода. Лишь
придя к выводу, что гостиница надежно заперта, он выключил свет и в
темноте поднялся по лестнице.


	Густые, сулящие ненастье тучи неслись по ночному небу, заслоняя
луну и звезды. Короткий ливень простучал по окнам и крышам, по
желобам и канавам потекли ручейки. Рябой от дождя морской простор
разгладился, и хмурый рассвет озарил две слитые у горизонта аспидно-
серые равнины - море и небо; только чуть более светлое серое пятно над
неспокойным океаном выдавало, где солнце. Ветер, пригнавший сюда с
северо-востока тучи, под утро улегся, и Кокину сковали мрачные штиль
и безмолвие.
	Кипу спалось плохо. Его то и дело будили воображаемые шумы:
какое-то шевеление в кустах под окном, далекие крики птиц, крысиная
возня у стен. Он затемно вылез из постели и до утра пытался читать, но
мысли, теснившиеся в голове, не давали ему сосредоточиться на
напечатанных строках. Кип переворачивал страницы машинально, не
видя текста, а потом, когда маленький дом заполнился серым светом и
Майра захлопотала на кухне, окончательно погрузился в свои мысли и
сидел совершенно неподвижно, сложив перед собой руки.
	- Сейчас будем завтракать, - сказала Майра, заглядывая в дверь. -
Минди будить?
	- Нет, - отозвался Кип. - Пусть поспит еще немного.
	Майра поняла, что муж хочет побыть один, вернулась в кухню и
стала накрывать на стол.
	Кип понимал, что в последние несколько дней держится с женой
прохладнее обычного. Враг добрался до нас, вдруг подумал он, одолел
преграду времени и смерти и не успокоится, покуда не уничтожит нас.
Немецкая подводная лодка пожирала его, заполоняла сны, отравляла
самый воздух, которым он дышал. Что за люди, подумал Кип, создали
подобную машину смерти? Кто клепал корпус, кто обшивал его
стальными пластинами, кто тянул под палубами целые мили тросов и
кабелей? Кто начинял торпеды взрывчаткой, размещал оборудование в
недоброй памяти штурманской рубке и вгонял на место
водонепроницаемые переборки? Эта лодка до последнего дюйма
задумывалась и воплощалась ради одной цели - разрушать. Живая, она
резала носом подвижную толщу воды, дабы выполнить свое
предназначение, мертвая - раскаленным клеймом впечаталась в сознание
Кипа. "Враг настиг нас, - думал Кип, - и спасения нет".
	Он быстро съел завтрак, вполуха слушая Майру; та знала, что муж
частенько решает свои проблемы, уйдя в себя и не реагируя на
окружающее до тех пор, покуда не сыщется разгадка. Кип помог ей
убрать со стола, поцеловал ее и еще не проснувшуюся дочку и
отправился к своим повседневным утренним обязанностям.
	Он ломал голову над тем, как отвязаться от этой Торнтонши. Ей
никогда не понять, что им движет; ей не увидеть того, что увидел он, и не
почувствовать того, что он почувствовал, а значит, и говорить с ней без
толку. Он поступит так, как считает правильным, - ведь он представляет
закон и отвечает за всех.
	Он еще раздумывал над этой проблемой, когда заметил, что к
нему, спотыкаясь, бежит какой-то человек. Человек этот размахивал
руками и что-то выкрикивал. Кип пригляделся. Это был Эндрю Кейл,
заместитель управляющего верфью. Он с трудом удерживал
истерические рыдания, из ввалившихся остекленелых глаз лились слезы,
голые руки были исцарапаны.
	- ~Кип!~ - выкрикнул он, тяжело дыша. - Слава Богу, я вас нашел!
- Схватив констебля за руку, он начал куда-то тянуть его.
	- Что с вами? - спросил Кип. - Что случилось?
	- У меня дома... - выдавил Кейл, который никак не мог
отдышаться. - О Господи... у меня дома...
	У Кипа закаменела спина.
	- Садитесь в машину. - Он помог Кейлу забраться в джип.
	- Мы... с мистером Лэнгстри только что вернулись... из Стил-Кэй...
а у меня дома... я не смог войти... не знаю... не знаю-у... - проскулил
Кейл.
	Кип свернул на дорогу, которая вела к дому Кейла. Он остановил
джип у гаревых ступенек крыльца, и Кейл с трудом выбрался из машины.
	- Пойдемте, Кип! - едва слышно прошептал он. - Прошу вас!
	Кип уставился на дом. Входная дверь была сорвана с петель и
лежала на перилах крыльца. Весь двор усеивали осколки стекла из
разбитых окон. За останками оконных рам еще висели цветастые
занавески, располосованные в бахрому. Кейл вцепился ему в руку.
	- Прошу вас...
	Едва Кип переступил порог дома, он почувствовал резкий запах
крови, к которому примешивался другой, такой же неприятный. Смрад
гниющей плоти.
	Кейл протиснулся мимо Кипа в коридор, сделал несколько шагов
вглубь и застыл как изваяние в дверном проеме. ~"Нора!"~ - вдруг
вскрикнул он дрожащим голосом. Но не шелохнулся, даже когда Кип
положил руку ему на плечо.
	- Там, - выговорил Кейл, тыча пальцем.
	Кип посмотрел, куда он показывает, - и окаменел от ужаса.
	На полу среди обломков дерева и осколков стекла лежало то, что
когда-то было человеком.
	Поблескивали переломанные кости. От головы мало что осталось,
глаза были вырваны, нос тоже, и только странно белели ровные зубы. На
груди, руках и ногах виднелись бесчисленные серповидные раны - там
мясо сдирали до кости, целыми ломтями. "Укусы, - вдруг подумал Кип. -
Крысиные укусы". От горла не осталось ничего; плоть была содрана до
позвонков, сосуды безжалостно порваны. Тело лежало в загустевшей
винно-красной липкой луже. Кейл поперхнулся и, спотыкаясь, кинулся к
двери, но не смог побороть рвоту. Кипу пришлось напрячь все силы,
чтобы совладать с волной тошноты, стремительно подкатившей к горлу,
но голова у него кружилась и на ногах он держался нетвердо.
	Когда дурнота прошла, он заставил себя войти в спальню. Окно
было выбито, в углу валялась заскорузлая от крови простыня, матрац
тоже был забрызган кровью. Кип собрался с духом, нагнулся, пошарил у
покойника в заднем кармане и обнаружил бумажник. Он раскрыл его и
поискал что-нибудь, что удостоверяло бы личность убитого.
	Джонни Мейджорс. Господи Иисусе!
	- ~Где моя жена?~ - спросил Кейл, утирая губы. Глаза у него
припухли, веки отяжелели. - Где она?
	- Н-не знаю... - ответил Кип и удивился тому, как глухо звучит его
голос. Возле головы мертвеца лежала кисть руки, то ли отгрызенная, то
ли отломанная от запястья. Кости в месте перелома были обсосаны
дочиста.
	- КТО ЭТО СДЕЛАЛ? - внезапно взвизгнул Кейл и попятился от
Кипа, цепляясь руками за стену коридора.
	Кип нагнулся к полу, отгоняя мух, круживших над телом. В лужах
ясно отпечатались следы башмаков. Констебль подавил внезапно
зародившуюся паническую дрожь. Закрыв труп простыней и изо всех сил
стараясь сохранять спокойствие, он торопливо вышел из дома и оперся
на капот джипа. На крыльце показался Кейл - остекленелые глаза,
потерянный взгляд.
	- Где Нора? - едва слышным хриплым голосом спросил Кейл. - Что
с ней стало?
	Но Кип не слышал. Он неподвижно смотрел на джунгли, плохо
понимая, что перед ним. Наконец в голове у него прояснилось, и он
сообразил, что в зеленой стене зарослей пробит коридор, уводящий от
дома. Приблизившись, он увидел в еще сырой мягкой земле у границы
джунглей след башмака. Потом еще три. Кейл снова выкрикнул
рыдающим голосом: "Где моя жена?" - но его вопрос не достиг ушей
констебля: тот уже шел по тропинке, недавно проторенной кем-то в
перевитых лианами колючих кустах.
	Через каждые несколько футов попадались капли крови, а впереди
тропа сворачивала в гниющую мертвую рощу. Минут двадцать Кип шел
по ней, сознавая, что, должно быть, рехнулся, раз отправился в путь один
и без оружия, а потом, продравшись сквозь высокую заросль колючек,
увидел, что вышел к большому, старому, медленно разрушающемуся
плантаторскому дому - квадратному, массивному, под сводом
переплетенных мертвых ветвей иссохших деревьев. Крыша дома давно
провалилась, засыпав третий этаж, из пустых глазниц окон торчали
черные балки. Балкон третьего этажа просел, опоры рухнули, по
дряхлым, серым дощатым стенам расползлись вьющиеся растения.
	Следы башмаков здесь обрывались.
	Где-то вдалеке пронзительно крикнула птица - и умолкла. Кип
огляделся, нашел сук, который при необходимости можно было
использовать как дубинку, и пошел к бетонным ступенькам,
поднимавшимся к массивному входу. Здесь он снова увидел засохшие
капли крови; Кип остановился перед самой дверью и прислушался, но
ничего не услышал. Он покрепче ухватил дубинку и пинком распахнул
дверь. Она сорвалась с петель и с гулким грохотом рухнула на голый
пол. Кип ступил в холодную сырость дома - и весь покрылся гусиной
кожей, увидав лужи крови и кровавый след там, где по полу что-то
протащили - что? Труп женщины? Он стоял в огромной комнате с
высоким потолком, во все стороны расходились коридоры; широкая
лестница со сломанными перилами поднималась на третий этаж и круто
ныряла во тьму. В прорехи над головой Кип видел ветви деревьев.
	Держа перед собой занесенную дубинку, он медленно двинулся по
одному из коридоров, свободной рукой нащупывая дорогу. Он прошел
несколько футов, и что-то мазнуло его по пальцам: ящерица, спешившая
спастись в норе. Подавив крик, он отдернул руку, подождал, пока
выровняется пульс, и тогда пошел дальше. Ящерица стремительно
прошуршала по коридору. У себя под ногами Кип снова увидел капли и
мазки крови, они вели в другую комнату. ~"Уходи отсюда~, - сказал он
себе. - ~Ты вернешься с оружием и подмогой, а сейчас уходи, уходи, пока
не поздно!"~ Но тут он оказался в комнате и едва не задохнулся от
невыносимой тухлой вони. Потолочные балки здесь обвалились и
лежали на полу, а через выбитые квадратные окна высотой во всю стену
в комнату вдвигались массивные колонны серого света.
	В углу кто-то лежал навзничь.
	Глаза у Кипа округлились, и, стискивая зубы из-за зловония, он
медленно двинулся вперед.
	Это был труп - но не Норы Кейл. Почти вся его плоть давно
рассыпалась в прах; скелет облекали лохмотья военной формы - бурые,
грязные, заплесневелые, точь-в-точь клочок ткани, зажатый в мертвых
пальцах Турка, - а его простертые руки молили то ли о смерти, то ли о
пощаде... или, возможно, и о том и о другом. Кип заглянул в пустые
глазницы и почувствовал, как улетучивается его трезвая, долгие годы
формировавшаяся решимость.
	Безумие, подумал он; в реальном мире были границы и пределы,
синее море и небо, зеленые джунгли, дощатые и оштукатуренные
домики, люди из плоти и крови. Там не было ни Дамбаллы, ни Барона
Субботы, ни призраков-джамби, регулярно наведывавшихся в деревню.
Но откуда же тогда здесь взялся скелет в истлевшей нацистской форме?
Душа Кипа испуганно сторонилась тварей, рыскавших за границей огня;
всю свою жизнь он пытался достигнуть равновесия, сделать реальность
ядром и основой своей жизни. Но что-то в самой его середке, спрятанное
от всех и вся, а часто и от него самого, ~верило~. Там ютилась вера в
знамения и приметы, в могущество вуду, в злых духов, которые пьют по
ночам жизнь спящих, разгуливают по погостам с холодными стальными
косами и, застыв во тьме, из-под капюшонов разглядывают мир света.
	И вот этот мертвец лежит здесь, за много миль от поднявшейся со
дна немецкой подводной лодки; время наконец настигло его, соленый
воздух разъел плоть, разрушил кости. Кип попятился от скелета; заметив
кровь на подоконнике, он понял - то, что осталось от женщины, твари
забрали с собой. НЕТ! НЕТ ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ~"Да~, -
шептал знакомый голос - голос его "дяди", его "учителя", - ~да это
правда вспомни силы человеческие живут и после его смерти смерти
смерти смерти..."~
	Твари, которых он боялся всю свою жизнь, похороненные им на
задворках сознания, все-таки существовали.
	И вдруг невидимая кирпичная стена, возведенная Кипом давным-
давно, затрещала и раскололась, и оттуда с воем хлынули мрачные
призраки.



17

	Иностранец пришелся им не по душе. Если бы он подошел к кому-
нибудь, сел с ними за карты, пропустил глоток рома или затеял разговор,
возможно, все переменилось бы. Но он заперся в каюте и не желал ни с
кем общаться, даже приплачивал за то, чтобы стюард носил ему туда
еду. Суровым чернокожим морякам это не нравилось; иностранец
должен был пробыть у них на борту всего три дня, но они вообще не
доверяли белым, а этот белый был очень странный.
	Болезненно-бледная кожа, тусклые рыжеватые волосы, зачесанные
назад по давнишней моде - он, казалось, не любил солнца и днем
никогда не появлялся на палубе, но ходили слухи, что в глухой
полночный час он пробрался по баку на самый нос корабля и стоял там,
всматриваясь в темноту, словно хотел разглядеть что-то вдали. Стюард
подметил в его речи странный акцент - не британский и не
американский. Когда судно пришвартовалось у торговой пристани в
кокинской бухте, все вздохнули с облегчением - команда давно уже
прослышала, что капитан объявил первому помощнику: обратно в
Кингстон этот человек с нами не поплывет.
	Пока шла швартовка, иностранец поднялся на палубу, сощурился,
хотя солнце было лишь тусклым пятном на сером небе, и прошел мимо
расступавшихся перед ним матросов к левому борту, откуда должны
были спустить сходни. На нем был некогда белый, но пожелтевший от
старости костюм, в руке - потертый коричневый чемодан. Шел он
медленно, переступая через лини и тросы, и время от времени морщился
- давала о себе знать нога. Должно быть, из-за жары и влажности,
подумал он, пожалуй, будет дождь. Всегда можно предсказать погоду по
болям в раздробленной кости.
	Ожидая, пока укрепят сходни, он снова прищурился - свет
причинял ему почти физическую боль. Когда он сошел по сходням на
пристань, кто-то из матросов пробормотал ему в спину: "Скатертью
дорожка..."
	Слегка прихрамывая, иностранец сделал по пристани несколько
шагов, остановился, внимательно посмотрел на видневшуюся вдали
деревню и спросил у малыша, тащившего мимо корзину с бананами:
	- Будь добр, здесь быть отель?
	Мальчуган вскинул глаза на чужака, повернулся и ткнул пальцем в
синий дом на холме.
	- "Индиго инн", - пояснил он и заторопился прочь.
	- ~Danke~ <* Спасибо, нем. Прим. ред.>, - отозвался незнакомец.
Он подхватил чемодан и пошел с пристани.
	В "Лэндфолле" в музыкальный автомат со звоном посыпались
монеты, и глухо заухала музыка - высокие частоты давно накрылись, и
теперь из динамиков несся лишь голос бас-гитары и буханье барабанов.
Бармен, злой оттого, что рассчитывал на спокойный день, цедил в
кружки пиво и разливал ром - компания моряков с сухогруза нагрянула в
"Лэндфолл" утолить жажду.
	В глубине бара в одиночестве пил пиво иностранец, радуясь тому,
что угол, где он сидит, темный, - ему вовсе не хотелось, чтобы моряки
заметили его. На столе перед ним лежала затрепанная страница из
"Дэйли глинер" четырехдневной давности. Он купил газету на Ямайке.
Увидев заметку на третьей странице, он уединился в своей комнате
пансиона и очень внимательно перечитал ее. И еще раз. Он позвонил в
газету, и его отослали в полицейский участок, к Сирилу Маккею. "Да, -
подтвердил полисмен, - сейчас по этому поводу проводится
расследование... да, маленький остров, Кокина, это к юго-западу от
Ямайки... У вас какой-нибудь особый интерес к этому делу?"
	- Нет, - ответил он. - Просто любопытно. Видите ли, я бывший
военный моряк.
	И вот он на острове. Подниматься на холм нужно было пешком,
путь до гостиницы был неблизкий, и ему захотелось сперва отдохнуть от
солнца. Он снова уставился на два абзаца мелкого текста, озаглавленных
"НАЙДЕНО ЗАТОНУВШЕЕ СУДНО".
	Поразительно, просто поразительно, думал он, как цепко держит
человека прошлое; от его хватки нельзя избавиться, оно всегда напомнит
о себе фразой, знакомой картиной, звуком, запахом - острое щемящее
чувство, какое испытываешь, глядя на уходящие в открытое море суда.
Казалось, эти три слова - НАЙДЕНО ЗАТОНУВШЕЕ СУДНО -
завладели им без остатка. Спустя столько лет? Тридцать пять, тридцать
шесть? Ему недавно стукнуло шестьдесят. Выходит, прошло все сорок?
Он успел состариться и поседеть, упругие мышцы стали дряблыми,
былое моряцкое чутье притупилось.
	Но, хотя ему едва сравнялось шестьдесят, выглядел он старше.
Сказывались годы, проведенные в тюрьме, унижения и побои, которые
он терпел от надзирателя-патриота. Сорвав на нем свою ярость, тот
преспокойно усаживался возле камеры и принимался рассуждать о
бесперспективности процесса над наци. Тот человек знал, куда бить,
чтобы не оставалось следов, к тому же заключенных предупредили: кто
будет кричать, того задушат во сне, а в официальном медицинском
заключении будет значиться внезапная остановка сердца.
	Он так и не сказал им ни слова. Его приводили в темную комнату,
открывали люк в крыше, оттуда на него лилось палящее тропическое
солнце - но он только мрачнел и крепче сжимал губы. "Кто был твоим
командиром? - спрашивал тот, который знал немецкий, а другой,
помоложе, наблюдал. - Ты один спасся, нет смысла хранить им верность.
Они погибли, пошли на корм рыбам. Они бы не были так жестоки с
~тобой~ - ведь у них остались на родине жены и дети, они хотят знать,
что стало с их близкими! Чьи имена они должны высечь на могильных
плитах? Твоя лодка уничтожила "Хоклин", верно? А потом ушла в бухту
Кастри и потопила стоявший там на якоре грузовой транспорт, так?"
	По его лицу струился пот; солнце, лившееся из отверстия в
потолке, пекло немилосердно, жгучее как кипяток, но он молчал, потому
что по-прежнему оставался одним из них, по-прежнему подчинялся
своему командиру и ничто не могло заставить его предать.
	- Еще? - спросил кто-то.
	Он поднял голову; над ним стоял бармен.
	- Прошу прощения?
	- Еще пива?
	- Нет. - Бармен кивнул и удалился. Немец оглядел столики, за
которыми сидели матросы с сухогруза. Он знал, что они его
недолюбливают, они с презрением сторонились его, словно в его
бледной плоти гнездилась заразная болезнь. Но быстрее всего попасть на
остров можно было только на грузовом судне, и пусть в каюте, которую
он делил с дюжиной тараканов, было не повернуться - зато и заплатил он
немного. По ночам через переборки к нему доносился рокот огромных
дизелей - приятные звуки, напоминавшие ему о хороших людях и иной
жизни.
	Кто-то грубо толкнул его в плечо. Немец повернул голову. Кто это
там ухмыляется из темноты, скалит зубы, крупные, как надгробия? Ах да,
фон Штагель... Кудлатая рыжая борода придавала ему сходство с
необузданным викингом. А рядом в полутьме прокуренного бара -
мрачный Крепс. За их столиками все пили, смеялись, шумели; звуки
доносились сразу со всех сторон, звенели стаканы, кто-то пьяно
чертыхался, хор голосов тянул непристойную матросскую песню о
дамочках, оставшихся на берегу.
	- Эй, эй! - гаркнул Бруно, широкоплечий механик. - Даешь танцы!
	Громовой хохот, звяканье тарелок, ножки стульев скрипят по полу.
Официант поставил перед ним розовую гору свинины на ложе из
картофеля и кислой капусты. Он жадно набросился на еду - завтра снова
садиться на казенные харчи: яйца всмятку, чуть теплый кофе, черствый
хлеб и сосиски, мгновенно плесневеющие в сыром воздухе.
	- ...Так что я должен был подумать? - спрашивал фон Штагеля
старший радист Ханлин. - А один старшина - помнишь, был такой
надутый засранец Штиндлер? - вылез в борделе на балкон, выставил свое
хозяйство и стоял-красовался перед берлинской публикой! Бог ты мой!
Ну, патруль долго ждать не пришлось. И вот волокут его в машину, а у
него из штанов хрен торчком! А мы-то все его святым считали! На U-172
матросики его так и прозвали: Святой Штиндлер. Боже, как же мы
ошибались!
	- И что дальше? - полюбопытствовал фон Штагель. - Получил он
свое или нет?
	- А кто его знает. Могу только сказать, что в судовой роли на
новой лодке его не было.
	Чуть дальше за столом моторист второго класса Люшке негромко
переговаривался с Биттнером, кочегаром.
	- ...опасные воды, - говорил моторист, - ...Атлантика - кипящий
котел...
	- ...теперь везде опасно, - отвечал Биттнер. - Это вопрос стратегии:
кто хитрее, не кто сильнее.
	Одна стена была задрапирована гладко, без единой морщинки,
натянутым нацистским флагом. Стул под ним пустовал - командир
лодки отсутствовал и как будто бы даже подчеркивал это свое
отсутствие. Прочие офицеры беседовали, ели, пили, но не забывали
поглядывать на дверь, выходившую на улицу.
	- На прошлой неделе сволочи томми <*так во время второй
мировой войны немецкие солдаты называли англичан, прим. перев.>
едва не пустили ко дну лодку Эрнста, - с полным ртом говорил Ханлин.
	- Я что-то такое слыхал, - перебил его сосед Дрексель,
молоденький необстрелянный новобранец. - Где-то у берегов
Исландии...
	- Эти сукины дети выскочили нам в лоб, - продолжал Ханлин. -
Закидали бомбами все вокруг лодки и довольно сильно подпортили
рубку, но ребятам удалось сделать срочное погружение...
	- Везучие, черти, - пробурчал Крепс.
	Бруно восхищенно любовался кельнершами; девушки - их было
три - сновали от стойки к столикам и обратно с большими подносами,
уставленными пивными кружками. Две были высший класс - юные,
белокурые, крепкотелые; про ту, что повыше, Руди порассказал ему
немало интересного - а вот третья подкачала. Кривозубая уродина,
отворотясь не наглядишься, а поди ж ты, самая общительная! Она
охотно плюхалась на колени к клиентам, и ее голос тонул в общем
грубом хоре.
	- А вот в "Парадизе", - заметил Бруно, - девочки танцуют прямо на
столах!
	- Ишь распалился, кобелина! - не сдержался фон Штагель.
	- Ну и что? Айда в "Парадиз"! Вы, болваны, думаете, горбатиться в
машинном отделении большая радость? Хрен! Я хочу сперва всласть
надышаться духами, а уж потом нюхать солярку с мочой. "Парадиз", а
потом "Морской клуб". Сегодня мы хорошенько повеселимся.
	- Я за! - заорал Дрексель.
	- А, была не была! - Фон Штагель огляделся. - Шиллер, а ты?
	Но тут в пивной установилась тишина: открылась входная дверь, и
оттуда словно дохнуло холодом. Все звуки замерли, и стало слышно, как
пыхтит в бухте буксир и где-то вдалеке тоскливо воет ревун. По твердым
доскам пола решительно простучали башмаки: с улицы вошел Коррин, а
с ним еще двое. Они остановились - Коррин чуть впереди, - и командир
стремительно оглядел пивную, на миг заглянув в глаза каждому из своих
людей.
	- Хайль Гитлер! - отрывисто сказал он, щелкнув каблуками и
вскидывая руку в нацистском приветствии.
	Моряки вытянулись по стойке смирно и дружно ответили:
	- Хайль Гитлер!
	В светлых рыжеватых волосах Коррина пробивалась седина, лицо
было жесткое, пронзительные, очень темные глаза смотрели
повелительно и властно. Высокий - заметно выше шести футов,
поджарый, атлетического сложения; на щеках - оставленные рапирой
отметины, на верхней губе - едва видный шрам, из-за которого казалось,
будто уголок рта Коррина изогнут в презрительной усмешке. Пилотка
подводника, накинутый на плечи темно-коричневый плащ в каплях
дождя, черные перчатки. Шиллер съежился под пристальным взглядом
этого человека, чувствуя себя букашкой, которую изучают через окуляр
микроскопа.
	- Меня зовут Вильгельм Коррин, - спокойно и куда тише, чем
ожидал Шиллер, объявил командир. - Итак, - он снова оглядел пивную,
прищурив темные глаза, такие холодные, что по спинам моряков
пробежала ледяная дрожь, - это и есть мой новый экипаж. Каждая новая
команда все моложе, Герт... впрочем, они стареют быстро. - Помощник
коротко улыбнулся тонкими губами, и командир вновь сосредоточил
внимание на моряках.
	- Да, - повторил он, - одни из вас, возможно, вернутся из похода
стариками. Другие не вернутся вовсе. Кто-то станет героем. Но трусов
среди вас не будет, не сомневайтесь. - Он на миг уставился в толпу, и кто-
то нервно заерзал под его пристальным, изучающим взглядом. - Кое-
кого из вас я уже знаю, кое-кому выпало служить под моей командой
впервые. Мои требования очень просты: служить как должно моряку под
германским флагом и неукоснительно выполнять мои приказы.
	Фон Штагель поднес кружку к губам, но Коррин немедленно
почувствовал это движение; он молча посмотрел на фон Штагеля, и тот
поставил кружку на стол.
	- Мы поплывем на самом совершенном из военных судов, когда-
либо сходивших с германских стапелей, - продолжал Коррин. - И на то
время, что я буду командовать этим судном, каждый из вас станет его
составной частью. Вы будете дышать вместе с лодкой, валиться с ней с
борта на борт, переворачиваться, ее вибрация проймет вас до самого
нутра, и вы узнаете ее как любовник - свою возлюбленную.
	Коррин взялся за спинку стула. Обтянутые черными перчатками
пальцы были длинные и чуткие, как у хирурга.
	- К сожалению, я не смогу присоединиться к вам сегодня - меня
вызывают в штаб. Веселитесь, делайте что хотите с кем хотите, но
помните: мы выходим из бухты на рассвете, и всякий, кто не сумеет
доложить о прибытии, будет отвечать передо мной. Ясно? - Он взял со
столика бутылку красного вина, налил полбокала и высоко поднял этот
кубок. На миг Шиллер увидел сквозь стекло лицо командира: в море
крови плавало что-то уродливое, мало похожее на человека. - Тост,
господа! - провозгласил Коррин.
	Стаканы были поспешно наполнены и в молчании подняты над
столами.
	- За добрую охоту! - сказал командир. Он отхлебнул из бокала и
отставил его на стол; не глядя больше на свой экипаж, он присоединился
к тем двоим, с которыми пришел, и они покинули заведение. С улицы
донеслись их шаги.
	В пивной долго было тихо; потом кто-то что-то пробормотал, и
очень медленно жизнь стала входить в нормальную колею.
	Бруно покачал головой.
	- Я в "Парадиз", - заявил он. - Сейчас или никогда.
	~"Найдено затонувшее судно"~. Эти два слова раскаленным
клеймом впечатались в мозг Шиллера. Что это - потопленная U-198? А
если так, почему она не там, где ей следует быть, не в мрачной бездне
океана? В ту страшную ночь много лет назад уцелел только он, Шиллер,
и теперь прошлое всплыло, призвав его в этот забытый уголок.
	Конечно, все они мертвы. Все его друзья и боевые товарищи. Он
был там до конца, он своими глазами видел, как падали глубинные
бомбы, как поверхность океана опять и опять выбрасывала бурлящие
белопенные гейзеры. Но что-то и по сей день связывало его с ними, даже
по прошествии стольких лет - он по-прежнему был одним из них, частью
смертоносной U-198. Пусть он состарился, ослабел, хуже видел и страдал
мигренями, пусть жил совсем не так, как когда-то мечтал жить, он по-
прежнему оставался моряком германского военного флота, членом
экипажа подводной лодки U-198.
	Возможно, подумал он, это наша лодка, тогда я должен быть
здесь, я должен сказать последнее прощай своим товарищам.
	Он махнул рукой бармену, и когда тот подошел, сказал:
	- Будьте добры еще пива...



18

	Кип резко стукнул молотком по шляпке гвоздя; второй удар, и
шляпка вдавилась в дерево. Он вытащил из груды сваленных под стеной
дока деревяшек третью доску, и аккуратно прибил ее поперек закрытой
двери. Подергав самодельный заслон, Кип решил, что нужна четвертая,
и стучал молотком до тех пор, пока не счел, что дверь заколочена
наглухо. Он отступил на несколько шагов, утирая потный лоб.
	Он взмок от усилий и страшно устал, таская доски через всю
верфь. Он постоял, глядя на заколоченную дверь. Нужна была цепь,
толстая и крепкая. И амбарный замок - тяжелый и тоже крепкий. "Тут
где-нибудь должна валяться цепь, - подумал он, - а если нет, можно снять
ее с какой-нибудь лодки в бухте. Но док надо запечатать. Запечатать,
чтобы ничего... чтобы никто из них... не мог выбраться. Еще досочку, -
сказал он себе. - Прибей еще доску вон там, в самом низу".
	- Эй! Что это вы тут делаете, интересно знать?
	Кип напрягся и повернулся на голос. В его сторону быстро и
решительно шагал плотный негр в джинсах и ярко-голубой рубахе,
почти лысый, если не считать клочков седых волос над висками.
Смотрел он с подозрением, недоверчиво. В зубах он сжимал трубку, и за
ним тянулся кудрявый сизый шлейф дыма. Кип замер на месте с
молотком в руке и смотрел, как подходит Кевин Лэнгстри.
	Хозяин верфи вдруг остановился и посмотрел сперва на молоток,
потом на доски, потом опять на молоток.
	- Что это ты делаешь, интересно знать? - спросил он, не вынимая
трубки изо рта.
	Кип прошел мимо него и положил молоток на заднее сиденье
джипа, рядом с заряженным карабином, прихваченным на всякий
случай. Лэнгстри сердито засопел, подступил к двери и задергал доски.
	- ~Отставить!~ - в сердцах рявкнул Кип.
	Лэнгстри круто обернулся и ощерился:
	- Ты что, спятил? Черт подери, что здесь происходит, приятель?
	- Я опечатал док, - ровным голосом пояснил Кип, - чтобы никто не
мог туда войти.
	- Я знаю, что там у тебя! Знаю-знаю, Кокран мне утречком все
доложил! Я знаю, что у тебя там эта вонючая лодка! Ну так вот что: это
~моя~ верфь, тут один хозяин - я, Кевин Лэнгстри! Кто тебе дал право
распоряжаться здесь, пока я в отъезде?
	- Лодку обязательно нужно было убрать из бухты...
	- КОНЧАЙ ЗАСИРАТЬ МОЗГИ! - Лэнгстри выхватил трубку изо
рта, его трясло от ярости, и Кип ничуть не удивился бы, если бы
Лэнгстри его ударил. - Нет у тебя такого права, нет и нет! Любую другую
лодку еще ладно бы, хрен с тобой, но НЕ ЭТУ! - Он ткнул трубкой в
сторону дока: - ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТА ДРЯНЬ СО МНОЙ
СДЕЛАЛА? Знаешь? Сорок лет назад она разнесла мою верфь в клочки и
угробила два десятка лучших работников! Не приведи Бог умереть так,
как умерли они, - кого раздавило железом, кого разорвало, кто обгорел в
головешки, а я стоял в самой гуще этого ада! Нет, брат, этого мне не
забыть. А ТЕПЕРЬ ЭТА ГАДИНА ОПЯТЬ ОБЪЯВИЛАСЬ! Не знаю
откуда, не знаю как, а только убирай ее с моей верфи к чертовой
бабушке! - Он опять повернулся к двери и стал дергать доски.
Послышался треск, один из гвоздей выскочил.
	Кип схватил Лэнгстри за плечо и угрюмо, с нажимом, процедил:
	- Я же сказал: отставить.
	В глубине глаз Кипа светилось бешенство. Лэнгстри хотел было
послать констебля куда подальше, но по здравом размышлении убрал
руки от досок.
	- Черт возьми, верфь-то все же моя... - начал он.
	- Верфь, точно, твоя, - перебил Кип. - А остров - мой.
	- Да хоть ты десять законов представляй, нечего указывать мне,
что я могу, а чего не могу! И уехал-то всего на неделю, а тут на тебе,
полный бардак - в доке лодка эта клятая, склад взломали и невесть чего
навыносили, все трясутся как овечьи хвосты, к дверям и то никто не
подходит - боятся...
	- А что вынесли со склада? - спросил Кип так, словно это было
очень важно.
	Лэнгстри некоторое время испытующе смотрел ему в глаза.
	- А вот пойдем, сам поглядишь! Высадили дверь и давай мести:
канаты, доски, керосин, солярку - бочками, сукины дети, бочками! - и
черт его знает что еще: наборы комплектующих, аккумуляторы,
сверхпрочные тросы...
	- Может, разошлось на ремонт, пока вас не было?
	- Как бы не так! За неделю столько добра не перевести. Мы теперь
все больше обшивки латаем да красим... И такую тяжесть увели у тебя
чуть не на глазах, чтоб они лопнули!
	Кип схватил Лэнгстри за грудки.
	- А теперь ~вы~ послушайте, Лэнгстри, - очень спокойно сказал
он. - Вы сделаете так, как я велел, - оставите док в покое. Утром мы
выведем лодку в открытое море и затопим, но покамест ~забудьте о
ней~! СЛЫШИТЕ?!
	Напуганный напористостью Кипа, Лэнгстри кивнул. Он вырвался
от констебля и попятился.
	- Ну ты, парень, того, совсем свихнулся!
	Но Кип уже шел к джипу. Он сел за руль, завел мотор, вырулил из-
за дока на дорогу и помчался мимо остолбенелого Лэнгстри в деревню,
снедаемый тревогой за жену и дочь. Он чувствовал, что заразился
странным безумием, страхом, грозившим подняться и смять его. Сегодня
ему на миг приоткрылась истина, и он понял, до какой степени не в его
власти предотвратить то, что должно случиться. Керосин, сказал
Лэнгстри. Солярка в бочках, канаты, тросы. И аккумуляторы. ~О
Господи, нет~. Он прочел правду в безумном, остановившемся взгляде
Кейла, о ней говорили обглоданный труп Джонни Мейджорса и останки
матроса с немецкой подводной лодки на голом дощатом полу. И вот
самое страшное - ограбленный склад.
	Только один человек в целом свете мог помочь.
	Бонифаций.


	Мур ехал по лесной дороге к маленькому аэродрому. Рядом сидела
Яна. В безветренном воздухе пахло душной сыростью - грозой. Небо
стало однообразно серым, низким, солнце спряталось, над Кокиной
неподвижно зависли облака. Сегодня Яна проснулась, злясь на Кипа еще
сильнее, чем накануне, - Мур до сих пор видел по ее лицу, как она
сердита. В течение утра они почти не разговаривали, девушка лишь
настояла, что, прежде чем посылать радиограмму в Кингстон, ей нужно
взглянуть на самолет. Мур выехал на поляну и увидел его: самолет стоял
там, где они его оставили. Но, подъехав поближе, он понял, что ошибся.
	- ~Иисусе!~ - вскрикнула девушка и выпрыгнула из машины, не
дожидаясь, пока Мур затормозит. Она побежала вдоль самолета, Мур
поехал за ней.
	- Черт, черт, черт! - бушевала Яна. Злые слезы брызнули у нее из
глаз и потекли по щекам. Она провела рукой по неровным вмятинам на
фюзеляже. Стекло кабины было разбито, в передней ее части виднелись
остатки приборной панели, свисали какие-то провода, сиденья были
вспороты. Яна замотала головой, отказываясь верить, и ринулась мимо
Мура к открытому капоту двигателя. Мур увидел путаницу оборванных
проводов, вырванные свечи. Кто-то бесповоротно уничтожил самолет.
Яна с треском захлопнула капот и отступила, дрожа.
	- Вандализм! - проговорила она. - Чистейшей воды вандализм, а
мистер Кип тем временем протирает штаны в деревне! Он думает, он
такой ас, что ему позволено всем приказывать и указывать, а сам
порядок навести не может!
	- Не понимаю, - пробормотал Мур. - Зачем кому-то...
	- Мотор за день не починишь, - не унималась молодая женщина, -
даже если удастся достать здесь запчасти! Нет, я этого так не оставлю!
	Мур махнул рукой в сторону домика за границей летного поля:
	- Может быть, они ночью что-нибудь видели или слышали.
Пошли. - Он потянулся, чтобы взять Яну за руку, и она отпрянула, а
потом следом за ним прошествовала к грузовику.
	Над дощатым домиком грозовой тучей висела тишина. Пустой
загон, сарай, на квадратном клочке земли - зеленые стебли табака. На
крыльце лежала велосипедная рама без колес, а сбоку за домом стоял
старый громоздкий автомобиль. Тесно сплетенные кроны деревьев
походили на крашенный зеленый потолок, а несколькими ярдами
дальше начинались дикие джунгли.
	Мур с Яной взошли по гаревым ступенькам на невысокое крыльцо.
За дверью-ширмой темнела настежь распахнутая входная дверь.
	- Добрый день! - крикнул Мур в дом. - Есть кто дома? - Он
подождал ответа. Ему показалось, что он слышит странное гудение, что-
то вроде жужжания насекомых, но он не был в этом уверен.
	Яна постучала в дверь:
	- Господи, да есть тут кто-нибудь?
	Мур вдруг определил, откуда доносится жужжание. Он прошел по
крыльцу к дальнему его краю, посмотрел вниз, весь помертвел и
отступил на шаг.
	Яна подошла к нему:
	- Что это?
	На земле лежала собака - лежала там, где, по-видимому, пыталась
заползти под крыльцо. Ее голова была почти оторвана, зияющую рану
кольцо на живое копошащееся кольцо облепили бесчисленные мухи. Из
другой раны, на брюхе, вываливались кишки. Задние лапы были
оторваны, а кости начисто обглоданы.
	- Господи... - негромко сказала Яна.
	Мур содрогнулся. Он вернулся к двери, открыл ее и вошел.
	Стулья были перевернуты, столы разбиты в щепы, на полу
блестело битое оконное стекло. "Осторожней, не порежьте ноги", -
предостерег Мур вошедшую следом за ним Яну. Сердце у него вдруг
учащенно забилось, по спине побежали мурашки, и он понял, что в доме
кто-то есть.
	Яна подавила острое желание вскрикнуть, потому что внезапно
почувствовала во рту резкий, металлический, какой-то ржавый привкус -
привкус крови. Она хотела отвернуться и не смогла и как зачарованная
смотрела на скорченное тело в углу.
	Это был труп негра средних лет; на лице застыло выражение
потрясения и невообразимого ужаса. С темени был снят скальп,
обнажена страшная масса искромсанных тканей, горло разорвано точь-в-
точь как у пса под крыльцом. От правой руки осталась лишь половина:
ее переломили в локте, а лучевую и локтевую кости раздробили, словно
пытались добраться до мозга. Полоса засохшей крови вела за порог, по
коридору, в другую открытую дверь.
	Мур с колотящимся сердцем осторожно двинулся вперед; Яна
несколько мгновений медлила, не трогаясь с места. Она тупо смотрела на
диковинный рисунок, созданный кровью на штукатурке стены, и ждала,
чтобы волна дурноты либо захлестнула ее с головой, либо схлынула.
Наконец она втянула сквозь стиснутые зубы глоток воздуха, тщетно
пытаясь отцедить запах смерти.
	Вторая комната - кухня - тоже была разгромлена: ни двери, ни
одного целого окна, кухонная утварь рассыпана по полу. Здесь тоже
было очень много крови, но не было тел. Глядя на эти свидетельства
насилия и убийства, Мур испытал смутный ужас - словно кто-то
нашептывал ему на ухо предостережение, которое он не мог до конца
понять. Его передернуло. Что здесь произошло? Но сознание, не желая
скатываться за грань безумия, тотчас отринуло этот вопрос.
	Яна вопросительно взглянула ему в лицо.
	- Боже правый, что...
	- Не знаю, - поспешно ответил Мур и крепко взял ее за руку. -
Пошли отсюда. - Он отступил от окна.
	И в этот миг на них упала тень, резко пахнуло гнилью и кровью: из
дверей к Муру, целя ему в горло, тянула скрюченные руки какая-то
тварь.
	Мур толкнул Яну назад, за себя; девушка в ужасе закричала. Тварь
схватила его за шею, впилась ногтями, навалилась всем телом. Она
зашипела и, морща истлевшие губы, оскалила желтые клыки. Мур в
бешенстве ударил, стараясь отбросить тварь назад, но та уже вцепилась в
него, и в глубине кошмарных глазниц он различил красное
вулканическое пламя ненависти.
	Его повалили на пол. Он задохнулся от удара; зомби - на его когда-
то человеческом, а теперь жутком истлевшем лице натеками проросла
плесень - стукнул его головой о пол, оседлал и разинул пасть, чтобы
вгрызться в горло. Мур толкнул его в провалившуюся грудь, чувствуя
под руками кости и закаменевшие легкие, но он ослаб от удара по
голове, и перед глазами закружилась черная мгла. Он увидел, как пасть
раскрывается - шире, шире - и острые зубы приближаются к яремной
вене.
	И тотчас Яна на четвереньках поползла вперед, лихорадочно
перебирая и отбрасывая кухонную утварь в поисках того, что
непременно должно было быть здесь, и наконец схватила искомый
предмет - большой, острый разделочный нож. Она увидела, что зомби
вот-вот вцепится Муру в горло, и думать не осталось времени. Яна вся
подобралась, подскочила к страшной твари и, одной рукой вцепившись
ей в лицо, другой что было сил воткнула нож в спину.
	Зомби сотрясла дрожь. В руке у Яны остались клочья истлевшей
плоти, в нос ударил удушливый запах тухлятины. Она вскрикнула от
страха и злости, выдернула нож и вонзила его обратно, выдернула,
вонзила, выдернула, вонзила, чувствуя, как напрягается тело. Она знала,
у этого ходячего трупа должно быть больное местечко, и била ножом с
такой силой и яростью, что у нее заныла рука, а когда еще раз вцепилась
зомби в лицо, почувствовала, как что-то оторвалось - остатки носа, щеки
или губы.
	Следующий мощный удар ножом вырвал у твари пронзительный
крик - тонкий, сиплый звук, исторгнутый прогнившим горлом, - и зомби
вскочил, отшвырнув от себя Яну. Нож выскользнул из ее пальцев и
остался торчать в спине живого мертвеца, чуть ниже левой лопатки. Мур
обалдело потряс головой, отполз в сторону и увидел, как кошмарная
тварь рухнула на колени, тщетно пытаясь дотянуться до ножа; мотая
головой, как раненый зверь, она разевала рот, но оттуда не выходило ни
звука. Потом плюхнулась на живот и, часто дыша, корчась и содрогаясь,
поползла к дверям. Комнату наполнило зловоние. Зомби, во весь рост
вытянувшись на полу, одной рукой очень медленно тянулся к дверному
косяку, чтобы выбраться в коридор. Послышалось страшное протяжное
шипение, и тварь замерла, изогнувшись ломаным S, с простертой к двери
рукой, царапая ногтями косяк.
	Яна услышала собственный крик; она кричала и не могла
остановиться, хотя эти звуки пугали ее, как будто кричала не она, а кто-
то другой, далеко, все громче, громче, громче, истошнее, истеричнее.
"~Неужели это я?~ - услышала она свой голос. - ~Неужели это я я я
кричуууууууууу...~"
	- ЯНА! - Мур встряхнул ее. - ЯНА! - Он резко развернул ее к себе, и
она вдруг умолкла и посмотрела на Мура так, словно не знала ни кто он,
ни где они, ни что произошло. Мур поднес руку к горлу, почувствовал,
что там вспухают следы ногтей, и снова посмотрел на труп. Он поднялся,
подошел к нему, держась за стену, и вытащил нож из мертвых пальцев.
Крови на лезвии не было, не было ее и на полу возле твари. В ней,
высохшей как осенний лист, не осталось ни капли жизненных соков. Он
поддел ее носком ботинка, взялся за лохмотья рубашки и перевернул
навзничь. Алый огонь, горевший в глазницах, погас, осталась лишь тьма
и пустота. Череп скалился ему в лицо - карикатура сразу и на жизнь и на
смерть.
	Глядя в эти пустые глазницы, Мур понял, что за наследство
принесла им подводная лодка: мучения душ, заключенных в
разлагающуюся плоть, обреченных на жизнь в смерти. Какая-то
нечестивая сила не давала им отойти в мир иной, схоронила живыми
трупами в железном гробу... а он помог им выбраться из склепа.
	Яна с трудом отыскала голос.
	- Что... это?.. - прошептала она, не в силах унять дрожь. - Боже
мой... Боже мой...
	Мур повернулся к девушке, поднял ее с пола и повел к выходу,
крепко сжимая в руке мясницкий нож, потому что знал - поблизости
могут таиться другие. Они быстрым шагом пересекли крыльцо и
спустились к пикапу. Мур велел Яне сесть в машину и запереть дверцу.
	Садясь за руль, Мур услышал ярдах в двадцати позади треск и шум
листвы; Яна вскрикнула, он обернулся и увидел, что из чащи, напролом
сквозь заросли кустарника и лиан, на них надвигаются темные мрачные
тени. Мур повернул ключ в зажигании, мотор заурчал, и он до отказа
вдавил акселератор. В ответ грузовичок взревел, из-под колес полетели
комья сырой земли, и машина помчалась по дороге. В боковое зеркало
Мур увидел, как они возвращаются с опушки в джунгли, сжал руль так,
что побелели костяшки пальцев, и тут пикап проскочил взлетную полосу
и понесся в сторону деревни.
	- ~Кто это был?~ - Яна в смятении вцепилась ему в рукав. Страх
наконец настиг ее, и она утратила способность думать и рассуждать.
	- Они живые, - ответил Мур, зорко поглядывая по сторонам - не
притаилось ли что в зеленом полумраке по сторонам извилистой дороги;
истинность собственного высказывания лишила его дара речи, а на
висках выступил холодный пот. - Я видел их на лодке... и Кип видел. - Он
коснулся красных отметин у себя на горле. - Не знаю, как это получается
или почему, но знаю, что они живые...
	Показалась деревня. Мур промчался по пустынным улицам; он
заметил, что джип исчез со своей обычной стоянки перед конторой
Кипа, но долго колотил в дверь в тщетной надежде, что Кип может
оказаться на месте. Повернув от двери, он поднял голову и увидел
клубящиеся в небе густые облака, тускло-серые, ослепительно-белые,
далекие с черной каймой. Он пересек Площадь и обнаружил, что бакалея
заперта, а витрины закрыты щитами; он постучался в хозяйственный
магазин, но никто не ответил. Он оглядел Хай-стрит, магазин за
магазином - везде замки на дверях, тишь, безлюдье: город-призрак. Ветер
доносил от Кисс-Боттома крики чаек, птицы кружили над рифом,
проносились над самой водой и вновь взмывали в небо. Мур смотрел,
как они стаями летят в открытое море, словно решив навсегда покинуть
Кокину.
	Он вернулся к грузовичку. Не глядя Яне в глаза (из-за того, что
непременно увидел бы там, а еще из страха перед тем, что она могла
прочесть в его глазах), он завел мотор, включил передачу и поехал через
площадь в гору по Хай-стрит.
	И увидел, что двери гостиницы распахнуты.
	Мур непроизвольно напрягся. Он помнил, что утром закрыл дверь,
хоть и не запер ее. Взвинченный до предела, он сунул разделочный нож
за ремень.
	- Ждите здесь, - велел он Яне. - Первым пойду я. - Он оставил ее в
грузовичке и крадучись поднялся на крыльцо; вытаскивая одной рукой
нож, другой потянул на себя дверь-ширму и переступил порог,
прислушиваясь и принюхиваясь чутко, как зверь. Вдруг Мур застыл на
месте, всматриваясь в полумрак комнаты.
	В кресле сидел какой-то человек, рядом на полу стоял чемодан. В
руках он держал стеклянное пресс-папье и смотрел на него так, словно
вновь обрел нечто утраченное давным-давно. Мур отпустил ширму, та
громко захлопнулась за ним, и человек торопливо - и неуклюже -
поднялся.



19

	- Прошу прощения, - сказал незнакомец с заметным акцентом. -
Дверь была открыта, и я зашел, чтобы подождать здесь. - Он поднял
пресс-папье. - Прошу вас, скажите... где вы это взяли? - Он опустил глаза
и заметил нож в руке Мура и очень спокойно добавил: - Я... не имел в
виду ничего плохого.
	- Кто вы? - спросил Мур.
	- Меня зовут Фредерик Шиллер. Мне сказали, что здесь можно
подыскать комнату, но, пока я шел по деревне, я не встретил ни одного
человека...
	Мур на миг замер, пытаясь определить, что у гостя за акцент. Ну
как же - немецкий! Он по-прежнему осторожно отложил нож на стол.
	- Так откуда это у вас? - снова поинтересовался Шиллер. Пресс-
папье он держал так, точно это был бесценный самоцвет.
	Мур не стал удовлетворять его любопытство и вместо этого
спросил:
	- Как вы сюда попали?
	- Приплыл на грузовом судне с Ямайки. - Шиллер помолчал, сунул
руку во внутренний карман пиджака и вытащил недорогой коричневый
бумажник. - Деньги у меня есть, - сказал он.
	Мур отмахнулся от кошелька.
	- Я не знаю, что у вас за дела на Кокине, мистер Шиллер, но вы
выбрали не самое удачное время для визита.
	- О? Почему?
	- Надвигается буря - вон какое нынче небо. Последний ураган чуть
не развалил гостиницу.
	- Я ненадолго, - отозвался Шиллер. - А теперь, пожалуйста,
скажите... где вы нашли этот предмет?
	- На лодке...
	Шиллер закрыл глаза.
	- ...или, вернее, на том, что от нее осталось. - Дверь-ширма за
спиной у Мура открылась, вошла Яна. Она посмотрела на Мура, потом
на Шиллера, потом опять на Мура. - С вами все в порядке? -
встревоженно спросил он.
	Она кивнула и провела рукой по лбу.
	- Да... просто я очень устала. У меня... у меня еще путаются мысли.
	- Молодая леди нездорова? - спросил Шиллер.
	- Пожалуй, я пойду отлежусь, - сказала Яна Муру.
	Он взглянул на немца.
	- Если хотите кофе, кухня в глубине дома. Я провожу мисс
Торнтон наверх. - Его заинтриговал этот человек, он гадал, кто это и
откуда.
	Мур помог Яне подняться по лестнице, проводил в конец
коридора, в номер, и откинул одеяло на постели. Когда он уже уходил,
Яна вдруг схватила его за руку пониже локтя. Золотистые волосы веером
рассыпались по подушке.
	- Я не понимаю, что здесь творится, мне страшно, я не знаю, что
делать...
	Мгновение Мур стоял, глядя на нее сверху вниз, а потом отвел
волосы с ее лба - бережно, как когда-то с другой женщиной.
	- Отдыхайте, - сказал он. - Зажечь свет?
	- Нет, - ответила Яна. Секунду-другую она лежала очень
неподвижно, потом закрыла лицо руками. - Я его видела... я его
трогала... Боже милостивый, мне кажется, от меня все еще разит
тухлятиной...
	Мур прошел через комнату и закрыл дверь на террасу. Когда он
опять посмотрел на Яну, то увидел только ее затылок. Светлые волосы в
бледном свете казались почти серебристыми. Интересно, удастся ли ей
уснуть, подумал Мур, а если да, то что ей приснится? Труп с
развороченным мозгом? Ухмыляющаяся физиономия твари, в ком еще
сорок лет назад должна была угаснуть последняя искра жизни? Яна
пошевелилась, не отнимая рук от лица, и Мур услышал, как она
протяжно, страдальчески вздохнула. Он еще немного постоял подле нее
и вышел, но оставил дверь открытой.
	Он пошел к себе и проверил, на месте ли пистолет. Обойма была
полная, и в ящике лежали еще две запасные. Он убрал пистолет и
спустился вниз.
	Немец, окутанный клубами сизого табачного дыма, сидел, держа в
руках пресс-папье со скорпионом. При виде Мура он положил
стеклянный куб на столик у своего кресла. Мур, не обращая на него
внимания, налил себе рома и единым махом проглотил. День клонился к
вечеру, солнце спряталось за тучи, и спустились бледно-серые сумерки,
но, хотя в комнате царил полумрак, а в углах колыхалась паутина теней,
Мур не собирался зажигать лампу.
	- Итак, - начал он, наконец поворачиваясь к гостю, - что привело
вас сюда?
	Шиллер выпустил струю дыма.
	- Подводная лодка.
	- Так я и думал.
	Немец полез в нагрудный карман и показал Муру вырезку из
газеты. Мур наскоро пробежал ее глазами.
	- Эта женщина - доктор Торнтон... она занимается подводной
археологией и тоже приехала посмотреть на лодку. Не знаю, в чем
состоит ваш интерес, но, если оставить в стороне историческую
ценность, эта лодка - никчемное корыто. Вы представить не можете, как
я жалею, что нашел эту проклятую посудину... - Он умолк и снова
отхлебнул из стакана.
	- И вы были внутри?
	- Да.
	Шиллер откинулся в кресле, вздохнул, затянулся.
	- Что от нее осталось? - странным далеким голосом спросил он.
	Мур пристально разглядывал его: седина, острый нос, острый
подбородок, высокие скулы, усталые, измученные глаза, глубокие
складки на лбу. Возможно, представитель фирмы, занимающейся
подъемом затонувших кораблей; прислан с Ямайки оценить старую
лодку в плане металлолома? Нет. Он немец - вряд ли это простое
совпадение. Мур сказал:
	- Взять там нечего.
	На губах гостя промелькнула тонкая улыбка.
	- Взять? Нет, этот аспект меня не волнует; по моим соображениям,
она давно должна была пройти эту стадию. Вообще, это невероятно -
видите ли, я думал, что море давно разбило ее на куски, что не осталось
ничего. - Он поднял голову и встретился глазами с Муром. - Значит,
газета не врет. - Это было утверждение, не вопрос.
	Мур сидел так, чтобы видеть лицо немца.
	- Верно.
	Немец вновь взял пресс-папье; Мур заметил, что руки у него чуть-
чуть дрожат. Шиллер бережно повернул пресс-папье, провел пальцем по
гладкой поверхности.
	- В сорок втором, - сказал он, - я, матрос германского флота,
служил на U-198 и был на борту, когда ее потопил у берегов вашего
острова британский морской охотник.
	Мур подался вперед, лицо его застыло.
	- Да-да, - сказал Шиллер. Его глаза походили теперь на кусочки
стекла, взгляд посуровел, сосредоточился в одной точке у Мура на лбу. -
Спасся только я... Все прочие... кроме одного... пошли на дно вместе с
лодкой, а тот, что не утонул, сгорел - попал в горящую солярку. Я звал
его... я пытался его найти, но море было усеяно трупами, а в воздухе
воняло дымом и горелым мясом. Наша лодка ушла; буквально ушла из-
под ног... нет-нет, на месте командира я сделал бы то же самое - видите
ли, у них не оставалось времени... И тогда я остался один, а вокруг
гремели взрывы, выли сирены, звучали крики... - Шиллер вдруг
спохватился; взгляд его едва заметно смягчился, он ткнул окурок в
пепельницу. - Извините, - сказал он. - Я не хотел вдаваться в
подробности.
	- Да нет, - сказал еще не пришедший в себя Мур, - я понимаю. А
как вас занесло на Ямайку?
	Шиллер рассеянно провел по губам тыльной стороной ладони -
привычка, от которой он так и не избавился. У всех, кому довелось
стоять вахту на мостике подводных лодок типа "U", вырабатывался и в
разной степени укоренялся в подсознании схожий жест - приходилось
вытирать с губ соленую корку, а волны снова и снова, тысячу раз
окропляли их брызгами, с грохотом разбиваясь о железный фальшборт.
Еще одно звено в цепи, которая связывает меня с погибшими, понял он,
касаясь губ.
	- Теперь я живу на Ямайке, - сказал он. - В конце пятидесятых я
вернулся сюда преподавать немецкий язык и историю в Вест-Индском
университете, в Моне. По крайней мере, так я объяснял себе это
поначалу. Но, наверное, на самом деле я вернулся на Карибы из-за
лодки.
	Мур ждал продолжения, но Шиллер молчал, и он спросил:
	- Из-за лодки? Почему?
	- Потому что, - с усилием выговорил Шиллер, - пока я жив, я
остаюсь одним из команды... последним из команды этой лодки. - Он
снова погладил грани пресс-папье и поставил его на стол. - Я никогда не
был рьяным сторонником дела нацизма и, возможно, с самого начала
понимал, что Гитлер ведет нашу страну к полному разорению. Но
история подарила нам краткий - очень краткий - миг торжества и славы,
яркий, как пламя, и, как пламя, канувший в забвение. Этого я никогда не
забуду.
	В тишине комнаты слышно было, как гудят снаружи насекомые и
тихонько шелестит, поет в натянутой на дверь сетке морской ветерок.
	- Кажется, вы не сказали мне, как вас зовут, - нарушил молчание
Шиллер.
	- Дэвид Мур, - представился тот. Он поставил стакан, поднялся,
зажег лампу. При свете немец вдруг показался старше своих лет. Взгляд
его был подернут дымкой воспоминаний.
	- Я бы сейчас с огромным удовольствием выпил, - сказал Шиллер.
- Иногда, знаете ли, надо.
	- Да. Со мной так тоже бывает. - Мур плеснул рома в другой
стакан и протянул гостю.
	Шиллер с благодарностью принял его, пригубил и прислушался к
звону насекомых. Он встал, подошел к двери и устремил взгляд на
темнеющую бухту.
	- Красивый остров, - сказал он чуть погодя, не оборачиваясь к
Муру. - Вы знаете, что наша лодка чуть было не уничтожила его?
	- Да, знаю.
	- И вам... не горько?
	- Некоторым - наверняка.
	Шиллер кивнул.
	- Честный ответ. Видите ли, этот остров находился в зоне нашего
патрулирования. Мы получили приказ обстрелять верфь - было
известно, что англичане ремонтируют здесь свои суда... и потом, была
война...
	Мур вновь уселся, не сводя с немца глаз.
	- Я помню, - спокойно проговорил Шиллер, - как во время первого
обстрела стоял на мостике и считал взрывы на берегу. Мне казалось, все
это происходит не со мной, с кем-то другим, где-то далеко. Да, я знал,
что мы уничтожаем человеческие души, и все же... это были враги.
Морские охотники в ту ночь отчего-то не появились, и обстрел
продолжался много часов. Конечно, береговая артиллерия вела
ответный огонь, но нас им было не достать. Пламя вырастало в ночи
словно буйные алые цветы на черном бархате. Командир посмотрел в
бинокль и велел прекратить огонь. И когда эхо выстрелов носового
орудия стихло, мы услышали крики... - Шиллер надолго умолк; Мур
неотрывно смотрел на него. - Командир остался доволен, и мы снова
ушли в патруль.
	- И после такого вы не испытывали угрызений совести? Ни разу?
	Шиллер повернулся к нему, хмурясь, словно не вполне понял
вопрос.
	- Я выполнял свой долг. Но будьте покойны, я расплатился за
это... и не однажды. Через несколько дней мы вернулись в этот квадрат -
командир заподозрил, что на верфях начат ремонт, и хотел еще раз
обстрелять их, пока работы не завершены. Неподалеку от острова
вахтенный заметил впереди медленно идущий корабль. Мы ушли на
глубину и некоторое время следовали за ним. Это был грузовой
транспорт. Мы расстреляли его торпедами, но вспышки привлекли
внимание военных кораблей, стоявших в вашей бухте. Они засекли нас и
зашли сзади. В это время я и еще один матрос, тот, о ком я упоминал,
были на палубе. Во время срочного погружения нас смыло...
	Шиллер умолк, глядя на море.
	- А что стало с лодкой?
	- Не знаю, - прошептал немец. - Или, вернее, знаю, но неточно. -
Он отпил из стакана. - Морские охотники оцепили район ее погружения
и стали сбрасывать глубинные бомбы. Гидролокаторы англичан
нащупали нашу лодку, и начался многочасовой обстрел. Все это я был
вынужден наблюдать с палубы британского корабля - меня подобрала
шлюпка союзников. Море бурлило, как лава в кратере вулкана,
плевалось песком, обломками кораллов, растерзанной рыбой. Я подумал
о своих товарищах - о тех, кто надеялся спастись от обстрела под
многометровой толщей воды.
	Обстрел глубинными бомбами страшная вещь, мистер Мур. Вам
слышно, как сталь прогибается от взрывов, и вы молите Господа, чтобы
не вылетели заклепки. На больших глубинах струйка воды, брызнувшая
в крохотное отверстьице, способна снести человеку голову, а заклепки
рикошетят, как пули, пробивают не только плоть и кость, но и
металлические переборки. И шум... грохот подводных взрывов,
пронзительный скрип железа, и лучи гидролокаторов шарят по корпусу
лодки, словно в него бросают пригоршнями гравий. - Он содрогнулся и
отвел взгляд. - Но ~вам~ нельзя издать ни звука, ~вы~ должны загнать
вглубь страх, подавить вопль, рвущийся из горла, ведь если вы
закричите, примерно в трехстах футах у вас над головой люди в
наушниках услышат этот крик, и на вашу лодку, кувыркаясь,
посыплются новые бомбы. Это чрезвычайно жестокая игра, война
натянутых нервов, когда вода из защитницы становится врагом и один-
единственный возглас может подписать вам смертный приговор.
	Два дня британские морские охотники не оставляли лодку в покое;
они знали, что заперли ее в своем кольце, и хотя порой надолго
воцарялась тишина, обстрел неизменно возобновлялся. Они сбрасывали
на нее, казалось, тысячи глубинных бомб - и ждали, не кашлянет ли кто,
не выдохнет ли сквозь стиснутые зубы, не лязгнет ли ведро, не застонет
ли разорванный металл. - Глаза у Шиллера были безумные, и Муру
сделалось не по себе. - Но лодка так и не всплыла. Немного солярки, да,
но ничего, что говорило бы о прямом попадании. Из того, что я сумел
разобрать, я понял: локаторы морских охотников потеряли лодку, точно
она вдруг испарилась, но англичане не сомневались: она где-то на дне.
	В эту минуту Муру живо вспомнилось его погружение - гора песка
и кораллов, нависающий над головой неровный край былого выступа
материковой отмели. Может быть, командир немецкой лодки пытался
уйти от врага, ~поднимаясь~ вдоль стены Бездны, вместо того чтобы
опускаться глубже, а потом завел субмарину под каменный карниз, где ее
не могли нащупать радары? И, может быть, в тот самый миг, когда кто-
то из команды подвинул рычаг, открыв сжатому воздуху доступ в
резервуары, карниз от сотрясения обвалился и похоронил лодку под
тоннами песка. Экипаж оказался в заточении и час за часом, задыхаясь в
накапливающихся вонючих испарениях, ждал - вот-вот иссякнет воздух.
Когда остов лодки в досточной мере освободился от песка, чему немало
способствовали ураган и последний взрыв глубинной бомбы, остатки
сжатого воздуха подняли ее на поверхность.
	- Наконец, - негромко говорил Шиллер, - морские охотники
сдались и прекратили поиск. Меня допросили и отправили за решетку.
Конец войны я встретил в тюрьме. Я вернулся в Германию, в Берлин. Я
помню, как шел по улице к родительскому дому... От него остался один
фасад - печная труба, стена, дверь. А поперек двери намалеванное кем-то
ярко-красной краской "Семья Шиллеров погибла". - Он заморгал и
отвернулся. - Они погибли во время воздушного налета.
	- Мне очень жаль.
	- Ничего, ничего. Ведь была война, - Шиллер допил свой ром и
поставил стакан на стол. - Где лодка сейчас?
	- На верфи.
	Шиллер мрачно улыбнулся и кивнул.
	- Странно, не правда ли, как иногда поворачивается судьба?
Возможно, за столько лет моя лодка еще не исполнила своего
предназначения...
	- Предназначения? - ошарашенно переспросил Мур. - Как это?
	Шиллер пожал плечами.
	- Куда ее денут? В какой-нибудь морской музей? Может быть, даже
в сам Британский музей? Полагаю, это возможно. А значит, моя лодка
еще жива, а? Быть может, ее поставят в выстланном линолеумом
огромном зале среди громадных орудий. Возможно, там будет даже
старый, подбитый в бою танк. А дальше будет выставлен сияющий
"спитфайр" или восстановленный "юнкерс". Туда будут ходить
вспоминать дни своей славы медленно выживающие из ума старики.
Будут приходить и молодые - но они не смогут понять, ~что~ перед
ними, они будут смеяться и показывать пальцем, недоумевая, неужели
этот старый хлам когда-то был хоть на что-то годен.
	- Хоть на что-то! - фыркнул Мур.
	Шиллер посмотрел на него долгим взглядом и наконец потупился.
Да, возможно, Мур был прав. Возможно, сейчас это была лишь
потрепанная, ржавая развалина, тень прошлого, где плещется морская
вода и живут призраки.
	- В марте сорок второго, - сказал он так тихо, что Мур едва
расслышал, - это был самый страшный боевой корабль из всех, что я
видел. Я попал туда с другого судна, ночью; желтые фонари в Кильской
гавани, где стояла U-198, горели тускло - ради экономии электричества.
Туман с моря висел над лодкой густыми седыми прядями; работали
дизели, их шум передавался по воде, и настил у меня под ногами
подрагивал. Я смотрел, как туман скользит вдоль бортов и втягивается в
воздухозаборники дизеля. С того места, где я стоял, казалось, будто
труба перископа уходит в темное небо; на палубах уже работали люди, из
открытого носового люка поднимался столб мутного белого света.
Лодка готовилась к походу - величественное зрелище. Я не могу его
забыть... и не хочу. И все же... сейчас, вероятно, эта лодка ничто.
	Мур помедлил, потом встал и пошел на другой конец комнаты,
чтобы заново наполнить свой стакан. Снаружи в еще светлом вечернем
небе висели тяжелые тучи, кое-где в окнах загорался свет. Ветер стих, и
Мур сквозь дверь-ширму вдруг увидел на горизонте далекий сполох - то
ли зарницу, то ли молнию, предвестницу грозы, выползающей из-за
горба планеты. Сегодня ему не хотелось, чтобы темнело. Если бы только
можно было не дать свету померкнуть - тогда он знал бы, что приняты
все меры предосторожности... Мур обшарил взглядом темные складки
джунглей. ~Они~ прятались там; он не знал, сколько их, но они
прятались там. Ждали.
	- Я не хотел рассказывать о лодке, - сказал Шиллер. - Это старая
история. Но, видите ли, это все, что у меня осталось.
	- Команда, - вдруг сказал Мур, поворачиваясь к немцу. - С ней что-
то случилось... - Он осекся. Шиллер едва заметно подался вперед:
	- Что - команда?
	Мур помолчал, соображая, что сказать. Было бы безумием
полагать, что этот человек ему поверит.
	- Вы нашли останки? - спросил Шиллер. - Я готов в меру своих сил
и возможностей помочь с опознанием.
	Воцарилось молчание. Мур погрузился в свои мысли. Лучше бы
этот человек, что сидит сейчас напротив него, не читал ту заметку в
газете, не приезжал на Кокину... Наконец он показал в сторону кухни:
	- Если вы проголодались, я могу поджарить рыбу.
	- Да... Danke. Это было бы неплохо.
	- Тогда идите-ка на кухню, - сказал Мур, - а я схожу погляжу, как
там доктор Торнтон.
	Когда немец исчез в глубине коридора, Мур поднялся наверх и
обнаружил, что Яна еще спит. Прежде чем отправиться на кухню, он
вышел из дома, закрыл и запер все ставни и защелкнул замок на двери-
ширме. По Кокине медленно растекалась тьма. Мур задвинул засов на
входной двери, словно этот деревянный брусок мог сдержать
наступление ночи.



20

	Тонкий луч света двигался по груде пустой тары из-под
аккумуляторов; вдруг послышался лихорадочный писк, какой-то шелест,
и Ленни Кокран пнул один из ящиков. Из хлама тотчас выскочили две
маленькие темные тени и кинулись в сторону причала. Ленни держал их
в луче, пока они не скрылись под перевернутым яликом с залатанным
килем. "Куда ни плюнь, везде эти чертовы крысищи, - подумал Ленни.
Он слышал, как они шуршат в горе ящиков. - Один хороший пожарчик, и
духу бы их тут не осталось".
	Он отошел от ящиков и двинулся дальше, поводя фонариком из
стороны в сторону. Свет отразился от воды, блики заплясали на
обросших ракушками боках траулера, пришвартованного у причала.
Ленни посветил вдоль борта, развернулся на сто восемьдесят градусов и
пошел по плотно утоптанному песку, то и дело останавливаясь, чтобы
осмотреть мусорную кучу, скопление бочек или разложенные на земле
части двигателей. Прямо впереди темнел крытый жестью склад с наспех
починенной и заколоченной досками дверью. Всего миг помедлив у
склада, Ленни направился в дальний конец пристани, туда, где море
размеренно плескало в убирающуюся переборку заброшенного дока.
	Ленни пробовал уговорить кой-кого поработать у мистера
Лэнгстри ночным сторожем, но все отказались наотрез. Мэйсон и Перси
в ответ на его просьбу разнылись, Дж. Р. решительно отказался, прочие
тоже. Ленни никого не смог заставить, и пришлось впрячься самому.
Впрочем, он чувствовал себя виноватым в том, что небезызвестную
лодку поставили на верфь мистера Лэнгстри без должного на то
разрешения, и видел в этой ночной работе способ успокоить свою
совесть и заодно вернуть расположение мистера Лэнгстри.
	Он точно знал, что не дает покоя остальным - все те байки,
которых они наслушались, и совет Бонифация держаться подальше от
верфи. Он сам краем уха ловил перешептывания в пивных. Творилось
что-то неладное, что-то, о чем никто не хотел говорить, и оно было
связано с проклятой лодкой. С Кораблем Ночи - так ее здесь окрестили.
Ленни припомнил разговор двух капитанов траулеров, и по спине у него
побежали мурашки. Джамби, души мертвецов, которые летают с ветром,
а потом кидаются на тебя, чтоб вырвать глаза из орбит и сердце из
груди...
	Ленни передернуло. "Стоп, приятель! Хорош себя накручивать! -
сурово велел он себе. - Только неприятности наживешь!" Он снова
нащупал старый револьвер с костяной рукояткой, который прихватил с
собой - вдруг придется обороняться. Дома он раскопал всего три
патрона, но рассудил, что этого довольно, чтобы спугнуть любого, кто
полезет за дармовым добром. "Черт побери, ну и темнотища! - подумал
он. - Ни луны, ни звезд, да вдобавок гроза собирается - еще день, самое
большее, два, и будет буря".
	Через несколько секунд он оказался у двери старого дока.
	Кокран посветил фонариком: тот, кто заколотил ее, потрудился на
славу. Сегодня ночью туда никто не влезет. Он осмотрел стену, ощупал
острием луча гниющие сваи у берега и, убедившись к своему
удовольствию, что там никто не прячется, быстрым шагом двинулся в
другой конец верфи.
	И остановился.
	По спине у Ленни пробежал холодок, сердце сильно забилось, и он
сглотнул, пытаясь прогнать страх. "Что, черт побери, это..." Он
обернулся, выбросив вперед руку с фонариком, словно это было оружие,
и стал ждать, не смея вздохнуть, стараясь расслышать что-то вроде...
вроде... царапанья.
	За дверью что-то скреблось.
	Крысы. Запертые в доке крысы старались выбраться наружу.
	И тут, на глазах у Ленни Кокрана, дверь медленно прогнулась
кнаружи под давлением чудовищной силы. Дерево затрещало, жалобно
заскрипело, потом вернулось в исходное состояние. Ленни парализовало,
разинув рот в беззвучном крике, он не мог ни шелохнуться, ни двинуться
с места, а дверь выгибалась, вспучивалась, больше, больше, со скрипом
лезли из пазов гвозди, трещало дерево... ~Боже!~ Фонарик запрыгал в
руке у Ленни, Ленни никак не мог унять эту дрожь, а когда вытащил
револьвер, тот тоже заплясал и не хотел остановиться.
	Дверь зловеще заскрипела под действием неведомой силы;
послышался резкий треск, похожий на выстрел, и посреди двери
появилась трещина, и вниз по старым доскам ширясь побежала
расселина с рваными краями.
	Изнутри высунулась корявая скрюченная рука; она пошарила под
дырой и оторвала одну из досок, которыми была укреплена дверь.
	Кокран попятился, не имея сил бежать. Он поднял револьвер и
нажал на курок. В ушах громом отдавалось его собственное
затрудненное дыхание.
	Но боек стукнул по пустому цилиндру - щелк.
	Дверь разлетелась щепками и гвоздями, в проем просунулось с
полдюжины скрюченных рук, торивших путь на волю. Кокран снова
хотел вскинуть револьвер, но тот показался чересчур тяжелым, да и
прицелиться Ленни не смог бы, он это знал, надо было убираться отсюда
бежать в деревню сказать им да джамби и впрямь существуют злобные
твари спустились на Кокину.
	Тут-то одна из тварей, подкравшись к Ленни сзади из темноты, и
прыгнула на него, вонзила зубы ему в шею, захрустела позвонками.
Другая ухватила его за левую руку, выкрутила ее, вырвала из сустава.
Третья принялась неистово когтить грудь, обнажила ребра и вырвала
сердце - кровоточащее сокровище.
	Командир стоял в стороне, особняком. Дав своим подчиненным
возможность насытиться, Вильгельм Коррин мановением ссохшейся
руки отослал их на помощь товарищам.


	В небе виднелось слабое зарево. Туда и ехал Стивен Кип.
	Кип выехал из дома ранним вечером. Он оставил Майре
заряженный карабин, не велел отпирать ни дверей, ни окон, заскочил в
контору, взял там второй карабин и канистру бензина и отправился
объезжать деревню. Он был возле бухты, когда увидел над верхушками
дальних деревьев свет и понял - горит около церкви Бонифация. "Опять
вуду? - спросил он себя, когда гнал машину по пустынным улицам. - Черт
бы все это побрал!" Перед церковью в круглой яме, выложенной по краю
красными и черными крашеными камнями, пылал большой костер. Кип
разглядел в нем сваленные кучей обломки досок, обрывки одежды и что-
то вроде кусков разбитых церковных скамей. В основании костра ярко
светилась горка красно-оранжевых углей, когда Кип вышел из джипа, их
жар опалил ему лицо. Он обошел вокруг костра и постучал в дверь.
Ответа не было. Раскаленный воздух касался его, точно рука с ярко-
красными ногтями. Кип постучал снова, сильно, сердито. Церковные
окна, как внимательные глаза, отражали пламя, сквозь щели жалюзи
пробивался свет.
	- БОНИФАЦИЙ! - крикнул Кип.
	И тогда, очень медленно, дверь открылась.
	Перед ним стоял Бонифаций в грязной белой рубашке, потный; в
каждой капельке пота на темном лице ярко блестел отраженный огонь
костра. "Уходите отсюда!" - резко сказал он и хотел закрыть дверь, но
Кип уперся в нее рукой и попытался войти.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]