- Я к вам, Григорий Анисимович, - заговорила она, сев на предложенный  ей
стул, и обернулась к навострившим уши ребятам: - Алла, Шура, пойдите немного
погулять во  дворе.  -  Ослушание  было  невозможно.  Анна  Алексеевна  была
учительницей, у которой в первых классах училась Алла. Как не подчиниться?
   Ребята вышли. На улице крутился Васька.
   - Жаловаться мать прислал? - сурово спросила Алла.
   Однако она ошиблась. Анна Алексеевна пришла не жаловаться. Хотя речь  шла
именно о Васе.
   - Один он у меня, - грустно говорила Анна Алексеевна, - отец умер,  когда
ему еще трех не было. А я его избаловала.  Все  жалела  -  сирота,  дескать,
кроме меня пожалеть некому. Непростительно, конечно, для учительницы, да что
поделаешь. А теперь вот сама вижу - неплохой мальчишка, а много  дрянненьких
черт в характере есть. Вот, пока не поздно, нужно их выправить. Возьмите его
с собой, Григорий Анисимович.
   - Хорошо, Анна Алексеевна,  -  согласился  Проценко.  -  Машина  большая,
шестиместная, нас взрослых трое,  будет  трое  и  ребят.  Уместимся.  Вообще
лишний человек, пусть хотя бы и мальчишка, не помешает.
   Мать Васьки обрадовалась:
   - Алла и Шура ребята хорошие, около них и мой будет стараться.  Пример  -
сила великая. А вы с ним построже. Не давайте лодырничать.
   На дворе, столкнувшись с ребятами, она успокоила Ваську:
   - Берут, берут тебя! - И, погрозив пальцем, добавила:  -  Только  смотри,
это не прогулка. Там дела много будет.
   Она пошла домой.
   - А что же, - разглагольствовал Васька, - я много могу  пользы  принести.
Могу быть поваром. Я знаете как здорово готовить умею!
   - Самое для тебя подходящее  дело  кашеварить,  -  насмешливо  отозвалась
Алла.
   - Да, только все голодные будут оставаться, - добавил Шура: - он же, пока
сготовит, все сам слопает.
   Трунили они над Лелюхом просто по привычке,  а  не  со  злости.  Оба  они
привыкли к Ваське и были рады, что он тоже едет.

   Было поздно, и Проценко уже собирался ложиться  спать,  когда  неожиданно
зазвонил телефон.
   Григорий Анисимович, недоумевая, поднял трубку.
   - Художник Проценко? - услышал он мужской голос. - С вами будет  говорить
секретарь крайкома партии товарищ Рябцев.
   - Григорий Анисимович, извините, что так поздно звоню. Дело не терпит.  Я
только что разговаривал с Москвой и докладывал о  предпринятых  вами  первых
шагах по розыску пропавших полотен.
   Пожалуй, только сейчас Проценко до конца понял, за какое важное  дело  он
берется.
   Как бы отвечая на мысли художника, Рябцев сказал:
   - Мы все придаем исключительное значение  этим  поискам.  Исключительное!
Несколько практических во-просов. Кого вы еще берете в экспедицию? Не  нужно
ли вам помочь людьми?
   Проценко рассказал о Ракитиной и Жмуркине.  Потом  сказал,  что  берет  с
собой Аллу, дочь того самого Гудкова, который спрятал картины.  Подумав,  он
сказал и об остальных двух членах экспедиции.
   - Брать в группу еще людей, по-моему,  нет  смысла.  Правильнее  было  бы
организовать несколько поисковых партий, но их нужно  составлять  из  людей,
знающих местные условия.
   - Хорошо, - согласился Рябцев, -  утром  вы  получите  приказ  начальника
управления культуры, утверждающий состав вашей экспедиции. С завтрашнего  же
дня артистка Ракитина откомандировывается впредь до особого  распоряжения  в
состав  экспедиции.  Кстати,  -  вдруг  саркастически  заговорил   секретарь
крайкома, - с каких это пор советский художник Проценко считает, что  розыск
пропавших художественных ценностей есть его личное дело  и  может  волновать
лишь его?
   На недоуменный вопрос Проценко Рябцев ответил, что имеет в  виду  желание
художника взять все расходы по экспедиции на себя.
   -   Средств   будет   отпущено   столько,   сколько   нужно.   Это   дело
государственное. Утром зайдете в краевое управление культуры и  получите  на
всех  едущих  командировки.  Краевое  управление  милиции  выделяет  машину?
Возьмите. Иначе ни за что обидите товарищей. Крайком выделяет вторую машину.
Очень удачно, что два члена экспедиции имеют шоферские права.  Что  касается
ребятишек...
   Рябцев на  минуту  замолчал  и  вдруг  засмеялся  молодым,  заразительным
смехом:
   - Вы ведь знаете, я старый комсомольский работник. Человек  пристрастный.
Хорошие ребята? Берите.  Благословляю.  В  поисках  ребята  могут  быть  еще
полезнее взрослых. Они пролезут там, куда взрослому даже в голову не  придет
заглянуть.
   Секретарь крайкома дал еще несколько  советов  и  указаний,  сказал,  что
завтра утром в краевом управлении культуры будет готов приказ об экспедиции,
который пришлют Проценко на дом, и, еще раз извинившись за  поздний  звонок,
пожелал счастливого пути.
   Заснуть Проценко уже не мог. Он заглянул в комнату  дочери.  Положив,  по
привычке, ладонь под щеку, Алка крепко спала. Очевидно,  ей  снилось  что-то
хорошее, так как ее веснушчатую мордочку то и дело озаряла блаженная улыбка.
   Проценко, возбужденный только что  состоявшимся  разговором,  чувствовал,
что ему все равно не уснуть, и пошел на кухню подогревать чай.
   Рано утром пришел приказ. Проценко внимательно  прочел  его.  В  крайкоме
партии  и  управлении  культуры  продумали   все   организационные   стороны
экспедиции.
   Один пункт приказа вызвал у него улыбку.
   "Утвердить начальником экспедиции тов. Проценко, членами экспедиции:  тт.
Ракитину, Жмуркина, Гудкову, Бабенко и Лелюха".
   Он представил себе физиономии ребят, когда они будут это читать.
   Алла, узнав о приказе, метнулась к двери, но Проценко вовремя поймал ее.
   - Ты что, сумасшедшая, опять соловья-разбойника  изображать  -  весь  дом
будоражить своим атаманским посвистом?
   - Верно, - согласилась Алла. - Тогда я побегу за ребятами.
   Свистнув Соколу, Алка вместе с ним умчалась. Она подошла к одному из окон
первого этажа и тихонько постучала. Сразу  же  высунулась  голова  Шуры,  Он
понимающе закивал и скрылся,
   Не дожидаясь, пока выйдет Шура, Алла бросилась к раскрытому окну квартиры
Лелюха. Здесь можно было не опасаться. - Анна Алексеевна, - спросила она,  -
Вася встал?
   - Встает, - откуда-то из глубины комнаты отозвался голос учительницы.
   - Пусть быстрее бежит. На нас специальный приказ есть. На  меня,  Шуру  и
Ваську!
   Когда мало что понявшая из этой тирады Анна Алексеевна  подошла  к  окну,
Алки уже и след простыл.
   Нужно отдать должное Ваське, что он хоть и вовсе ничего не понял из  слов
Аллы, но на этот раз мгновенно оделся и даже не схватил со стола пирожок.
   В дверях они столкнулись с Ольгой.
   Приказ, вернее тот пункт, где были их фамилии,  ребята  прочли  раз  пять
подряд.
   - Вот видите, - высокомерно заявил Васька и, торжественно выпятив  живот,
выплыл из комнаты, - я - же вам говорил!
   Проценко и Ракитина прыснули. Алка сокрушенно всплеснула руками,  а  Шура
передразнил:
   - "Я же вам говорил"! Он говорил! Вот балаболка-то!
   Но у Шуры тоже зашевелилось горделивое чувство.
   - Вот что, члены экспедиции, - заговорил Проценко, - в  одиннадцать  утра
всем быть здесь - пойдем в краевое управление культуры за командировками.
   - И мы? - удивленно и радостно спросила Алла.
   - Ну как же без вас обойдется! - засмеялся Проценко.  -  Раз  уж  министр
приказал, тут ничего не поделаешь.
   Вместе с Проценко или по его поручению Алке не раз приходилось  бывать  в
управлении культуры. Она здесь всё и всех знала,  поэтому  чувствовала  себя
совершенно спокойно.
   Шура волновался. Он впервые попал в  большое  учреждение  не  в  качестве
сопровождающего отца или мать, а самостоятельно.
   Васька же был горд  и  напыщен,  как  индюк  ярким  весенним  днем.  Даже
знакомясь с начальником управления культуры, который  захотел  взглянуть  на
ребят, он еле процедил сквозь зубы:
   - Лелюх.
   - Наш шеф-повар, - пояснила, улыбаясь, Ракитина.
   Ребята сидели на стульях, расставленных вдоль стены, и слушали  разговоры
взрослых.
   Говорили о том, каким образом экспедиция будет снабжаться бензином, какие
продукты надо захватить с собой, а какие можно брать на месте,  о  состоянии
дорог на Тамани. Об обмундировании.
   Особого интереса для них эти прозаические вещи не имели,  и  все  трое  с
облегчением вздохнули, когда беседа наконец была окончена.
   - Теперь проходите, товарищи, в  бухгалтерию,  -  распорядился  начальник
управления культуры, - получите командировки и все, что положено.
   В малюсенькой комнатке бухгалтерии мог поместиться лишь один  посетитель.
Первым, как начальник экспедиции, зашел  Проценко.  Он  задержался  довольно
долго, так как, кроме командировки, получал еще деньги под отчет на  текущие
расходы экспедиции, документы на бензин, накладные в кладовую  на  получение
кое-каких вещей.
   Выйдя, Проценко вместе с  Ракитиной  и  Жмуркиным  начали  разбирать  эти
документы, решая, какое из дел кто возьмет.
   Меж тем из комнатки бухгалтерии позвали:
   - Входите! Кто там есть из экспедиции художника Проценко?
   Видя, что взрослые заняты, Васька направился в бухгалтерию.
   - Кто там из экспедиции?  -  не  обращая  никакого  внимания  на  Ваську,
крикнула немолодая женщина в очках. - Входите!
   - Я уже вошел, - вежливо заметил Васька. - Моя фамилия Лелюх.
   - Очень хорошо, - ответила ему женщина в очках. - Найди побыстрее папу  и
пошли его ко мне. Ты тоже едешь?
   - Не тоже, - невозмутимо заметил Васька, - а обязательно еду. По приказу.
Я Лелюх.
   - Мальчик, мне некогда с тобой возиться! - рассердилась женщина  в  очках
и, услышав в коридоре голос Проценко, позвала: -  Григорий  Анисимович,  что
это за ребенок? Возьмите его, пожалуйста, отсюда! -  Она  ворчливо  добавила
вполголоса: - Ох, уж эти художники  и  актеры,  обязательно  детей  с  собою
приведут! У нас в конторе промкооперации никогда ничего  подобного  быть  не
могло.
   Проценко подтвердил, что Васька  именно  и  есть  тот  Лелюх,  о  котором
говорится в приказе по краевому управлению культуры.
   - Что, брат, не верят? - похлопал он  по  плечу  возмущенного  Ваську.  -
Выдавайте, Муза Ивановна. Дама в очках возмущенно поджала губы:
   - Расписывайся.
   Васька расписался. Его обидчица передала ему  бумажку,  на  которой  была
крупная надпись "Командировочное удостоверение", и  довольно  большую  пачку
денег.
   - Следующий! - крикнула она.
   Шуре и Алле она уже не сказала ни слова, лишь безмолвно  тыкала  высохшим
пальцем с длинным ногтем в то место, где нужно было расписаться.
   - Зачем мне столько денег? - недоумевал Шура и наконец  нашел  выход.  Он
положил в карман десять рублей, а остальные протянул Ракитиной: -  Возьмите,
пожалуйста, тетя Оля. Это же для дела. Если что нужно, вы и будете тратить.
   - И мои, Оля. В общий котел, - сказала Алла.
   Ракитина положила деньги ребят в свою сумку.
   "Действительно, еще глупостей натворят", - подумала она.
   Тяжело вздохнув, протянул без всяких слов свои деньги  и  Васька.  "Общий
котел" ему никак не улыбался, но предсказание  его  матери  о  великой  силе
примера уже сбывалось. Он чувствовал, что иначе поступить не может.
   Тут же, в управлении, договорились, кому что делать дальше.
   Жмуркин и Ольга отправились  принимать  машины.  Алла  пошла  домой.  Она
должна была собрать  в  дорогу  вещи  свои  и  Проценко  и  подготовить  все
необходимое для этюдов: складной мольберт, краски, кисти и другое. Начиная с
семи лет, она каждое лето ездила вместе с приемным отцом на этюды.  Сборы  в
дорогу давно считались Алкиной привилегией.
   Шура получил от  Проценко  деньги  и  отправился  по  магазинам  покупать
кое-какие  мелочи:  термосы,  ножи,  рыболовные  принадлежности,   карманные
фонарики, Словом, десятки нужных вещей.
   - А ты Вася, обратился Проценко к Лелюху, -  пойдешь  со  мной  на  склад
получать продукты.
   С собой Проценко взял Лелюха лишь потому, что не  знал,  какое  поручение
ему можно дать. Но оказалось, что Васька совсем не бесполезен.
   Прочитав наряд, завскладом кивнул на груду мешков:
   - Пожалуйста. Подъезжайте и берите в любой момент.
   - Этот сахар я не приму,  -  вдруг  выпалил  Васька,  успевший  незаметно
ощупать мешки.
   - Почему, Вася? - спросил обомлевший Проценко. - Сахар как сахар,

   - Не приму, - непреклонно стоял на своем Васька. - Тут половина пудры.  В
дорогу это не годится. И он еще сырой.
   -   Подумаешь,   товаровед!   -   обиженно   огрызнулся   завскладом.   -
Торгинспектор! "Сырой"! Тогда берите песок.
   Лелюх был неумолим.
   - Песок не годится, -  заявил  он.  -  Давайте  пиленый,  но  без  пудры.
Настоящий.
   - Товарищ Проценко, - возмутился завскладом, - кто будет принимать сахар?
   - Будет принимать он, - к великой радости Лелюха, объявил Проценко да еще
добавил обескураженному завскладом:  -  не  могу  вмешиваться.  Он  назначен
ответственным за снабжение приказом начальника управления культуры.
   - Ладно, - уныло согласился завскладом. - Приготовлю пиленый в  пачках...
Проныра парень! Видать, ваш начальник знал, кого назначает.
   - По всей вероятности, - невозмутимо согласился
   Проценко, еле сдерживая душивший его смех. - Так он заедет, получит.
   При подборе  круп  Васька  тоже  проявил  знание  дела  и  настойчивость.
Предстояло еще ехать на склад "Консервсбыта" и на мясокомбинат.
   - Вот что, Вася, - сказал Проценко, - на-ка вот тебе  наряды  и  действуй
один, а то у меня дела и без этого достаточно.
   - Хорошо, - солидно ответил Васька. - Можете  не  беспокоиться,  меня  не
надуют.
   На мясокомбинате и в "Консервсбыте" посмеялись над таким  представителем,
но так как все документы были в порядке, предложили отбирать продукты.
   На следующий день принялись за укладку вещей в машины. Это  оказалось  не
таким легким делом. Вещей было много.
   После долгих споров решили, что машина Ольги будет занята пассажирами,  а
на машину Жмуркина погрузят вещи. К концу дня все уложили.
   Первым приступил к исполнению Своих обязанностей в пути Сокол, посаженный
охранять груз.
   Проценко не хотел было брать пса, но на этом горячо  настаивали  Ольга  и
Алла. Решетняк тоже считал, что Сокол может быть полезен. Первую  службу  он
сослужил, охраняя вещи в машине. У всякого желающего заглянуть в  нее  сразу
пропадала  в  этом  охота,  стоило  увидеть  массивную  голову   и   большие
остроконечные уши пса.
   Ночевать остались у Проценко. Так было удобнее: не придется никого  ждать
или разыскивать среди поздней ночи.
   В половине третьего Проценко всех разбудил. Заснувшие раньше других Ольга
и Алла хорошо выспались. Без особого труда встал и  Шурик.  Зато  с  Лелюхом
пришлось повозиться. Он так отбрыкивался своими толстыми, короткими  ногами,
что подходить к нему надо было с опаской.
   - Что за человек! - ругалась громко Алла. - Васька! Васька! И что  ты  за
соня такой!
   Наконец Алла решила прибегнуть к хитрости.
   - Слышь, Вася, - совершенно серьезным тоном заговорила она, - мы поехали.
Когда встанешь, покрепче запри дверь. Ключ пусть у вас будет.
   - Мм! - замычал Васька и сел на своем твердом походном ложе.  -  На  меня
приказ есть начальника управления культуры!
   - Ишь, - съехидничал Шура, - вспомнил! А  то  брыкается,  как  жеребенок.
Чуть мне нос не разбил.
   - Нос, нос! - передразнил Лелюк. - Все равно такому боксеру, как ты, носа
не уберечь.
   Грозила разразиться перепалка, но вошла Ольга, стряхивая  с  волос  капли
воды, и позвала всех умываться.
   Умывание не заняло много времени.
   - А теперь быстро завтракать, - распорядилась Ольга.
   Не привыкшие вставать среди ночи ребята, и даже  такой  любитель  поесть,
как Лелюх, отказались от еды. Только после категорического приказа  Проценко
сначала Лелюх, а потом и Шура с Аллой начали лениво жевать.  Ну,  а  аппетит
приходит, как известно, во время еды.
   - У вас не найдется немного вина? - спросил Жмуркин.
   - Вот верно! - неожиданно радостно поддержала Ракитина и  быстро  достала
бутылку из буфета. Она налила три рюмки.
   - Позвольте вас поздравить, Ольга Константиновна, - смущенно обратился  к
ней Жмуркин, - у вас такая необычная свадьба.
   - Спасибо, - чокнулась с ним Ольга. -  Необычная  -  значит,  счастливая.
Правда, Гриша?
   Проценко   смутился   и   начал   протирать   очки,   улыбаясь   какой-то
несвойственной ему блаженной улыбкой.
   - Оля! - бросилась к Ракитиной Алла. - За свадьбу и я хочу.
   Алке удалось завладеть бутылкой, но Ольга отобрала  ее.  Она  достала  из
буфета другую  бутылку  и  налила  из  нее  ребятам  вина.  Попробовав,  они
убедились, что это обыкновенный вишневый сироп.  Но  никто  не  протестовал.
Вино еще неизвестно каким окажется, а тут, по крайней мере, вкусно.
   Все трое могли чинно чокнуться за свадьбу и за успех экспедиции.
   - Чокаться все равно чем, - с апломбом заявил Васька. - А знаете,  откуда
произошел такой обычай? Дикари при встрече друг с другом  терлись  носами  в
знак дружбы. Чокаться то же самое.
   - Так давай мне сироп, - наивно предложил Шура, - а я тебе воды в рюмочку
налью, и чокайся сколько хочешь.
   - Но-но-но! - погрозил пальцем  Васька  и  поторопился  осушить  рюмку  с
пахучим сиропом.
   - Как это военные командуют... - заговорил Проценко, видя, что все поели:
- По машинам!
   Весело гомоня, все двинулись к выходу. Алла не забыла захватить  солидную
порцию еды для Сокола.
   Около их машин стояла только что подъехавшая "Победа" Решетняка,  который
не утерпел, чтобы не приехать на проводы.
   Филипп Васильевич расцеловался с Проценко и Аллой, пожал руки Жмуркину  и
Ольге,  дружески  похлопал  по  плечу  ребят.  Сокол  в  это   время   успел
позавтракать. Все начали рассаживаться по местам.
   - Садитесь рядом со мной, товарищ Лелюх, - обратился улыбающийся  Жмуркин
к Ваське. - Поедете на так называемом хозяйском месте. Мне одному скучно,  а
в той машине тесновато.
   Действительно, весь груз был уложен на заднем сиденье  и  место  рядом  с
шофером оставалось свободным. В машине же Ольги, кроме  людей,  ехал  еще  и
Сокол, которому полагалось быть все время вместе с хозяйкой.
   - Грицько, - вдруг попросил Решетняк, - дай мне ключ от  твоей  квартиры.
Буду присматривать, а иногда, глядишь, и заночую. Если, конечно, доверяешь.
   -  Чудак!  -  меланхолически  отозвался  Проценко  и  протянул  ключ.   -
"Доверяешь"! Сколько лет одним карманом жили!
   - Да, -  задумчиво  ответил  Решетняк,  -  еще  в  до-колхозные  времена.
Помнишь, когда у Перебийноса батрачили. -  Однако  отдаваться  воспоминаниям
было не время, и Решетняк, спрятав ключ, заторопил: - Давай, давай,  садись!
Видишь, за тобой дело. Все уселись. Станичникам привет передай.
   ...Машины миновали  еще  темные,  пустынные  в  этот  час  улицы  города,
проскочили мост через Кубань и вырвались на асфальтовый простор прямого, как
стрела, шоссе.
   Идущая впереди "Победа" Ракитиной, шла на предельной скорости. В  зеркало
Ольга видела, что Жмуркин не отстает.
   Яркие лучи фар вырвали из темноты здания МТС, колхозных ферм,  складов...
Не сбавляя скорости, машины проносились по  улицам  станиц,  густо  заросших
садами и акацией.
   Восход экспедиция встретила у подножия небольших лесистых гор.
   Эти горы были крайней западной оконечностью Главного Кавказского  хребта.
Дальше шла изборожденная лиманами,  протоками  и  болотами  плавней  степная
земля таманская.
   - Чего ты молчишь? - спросила Ольга сидевшего рядом Проценко. -  Хоть  бы
рассказал о местах, куда мы едем. Я тут впервые, и ребятам  интересно  будет
послушать.
   - Я боялся тебе мешать, - оправдывался Проценко, - а то  еще  перевернешь
нас всех в канаву.
   -  Ничуть  не  помешаешь,  -  уверила  его  Ольга.  -  Наоборот:   будешь
рассказывать - спать не захочу.
   - Западная оконечность Кавказа - Таманский полуостров,  очень  напоминает
своим  ландшафтом  и  климатом  Крым,  от  которого  его  отделяет  узенький
Керченский пролив.
   Ежегодно на Тамань  устремляются  тысячи  туристов.  Они  поднимаются  на
грязевые сопки, часть которых - действующие вулканы.
   Привлекают туристов и  исторические  памятники  этой  древней  славянской
земли. Еще в Х веке пришел сюда с дружиной киевский князь Святослав и создал
свое удельное княжество Тмутараканское. В течение  двухсот  лет  упоминается
столица княжества, город Тмутаракань, в  русских  и  иностранных  летописях.
Вспоминается Тмутараканское княжество и  в  русском  эпосе  "Слово  о  полку
Игореве". Даже сейчас  можно  нередко  услышать,  что  Таманский  полуостров
называют землей Тмутараканской. Наш путь совпадает с обычным путем туристов.
   - А вулканы мы увидим? - заинтересованно спросил Шура.
   - Обязательно, - пообещал художник.
   - Уж и вулканы! - презрительно хмыкнула Алка. - Одна грязь.
   - А в лермонтовские места мы попадем, Гриша? - спросила Ольга.
   - Непременно. Да тут что ни шаг, то историческое место, связанное либо  с
Лермонтовым, либо с Суворовым, либо с декабристами.  Я  вам  все  покажу,  а
сейчас, Олюшка, как подъедем к  станице  Туннельной,  поворачивай  вправо  и
гляди в оба.
   Действительно, Ольге стало не до разговоров.  Бледная  от  волнения,  она
вцепилась в баранку и едва успевала сворачивать  то  вправо,  то  влево.  На
несколько километров тянулся  крутой,  зигзагообразный  спуск.  Узкая  лента
дороги, справа - отвесная каменная стена, слева - пропасть.
   Наконец  спуск  был  окончен.  Вытерев  со  лба  выступивший  пот,  Ольга
притормозила и оглянулась назад.
   Жмуркин летел по коварным  извилинам  полным  ходом.  Он  оказался  более
опытным водителем, чем Ракитина.
   Миновав зеленую  долину,  засаженную  виноградниками,  машины  въехали  в
город.
   - Смотрите, смотрите, море!!! - донесся восторженный крик Васьки.
   Высунувшись из машины, Лелюх показал рукой туда,  где  в  просвете  между
пригорками виднелась исчерна-синяя водная гладь. Васька не мог  оторвать  от
нее взгляда. Шура и Алла, хотя уже бывали на море, тоже прильнули к окнам.
   Вот и пляж. Могучий, многокилометровый разлив мелкого  песка,  нежного  и
бархатистого.
   Вперегонки все устремились к воде и долго плескались  в  ласковых  теплых
волнах. Купание возбудило аппетит. Васька на этот раз  готов  был  забыть  о
завтраке,  лишь  бы  купаться  подольше.  Но  он  помнил  о  своем  "высоком
назначении" и безропотно принялся за приготовление  пищи.  Все  взялись  ему
помогать.
   - А я помогу по-другому, - сказал Жмуркин.
   Он сел за руль и  уехал.  Вернулся  Жмуркин  как  раз  тогда,  когда  все
рассаживались вокруг "стола".
   - Анапские виноградники не менее знамениты, чем пляж, - весело  возвестил
он,  и,  раздвинув  колбасу  и  сыр,  положил  между  ними  тяжелые  гроздья
винограда.
   После еды все снова купались и  жарились  на  солнышке,  растянувшись  на
золотистом песке.
   Но вот Проценко отдал распоряжение садиться в машины, и экспедиция  снова
отправилась в свой путь.

   КУБАНСКИЕ ДЖУНГЛИ  

   Пыльная, хорошо накатанная дорога проходила по высокой  дамбе.  Справа  и
слева, насколько хватал глаз, колыхались и шумели камыши. В  эти  необъятные
зеленые просторы лишь кое-где были вкраплены темно-синими пятнами  небольшие
озера, темнели коричневые островки суши.
   - Кубанские джунгли, - задумчиво произнес Жмуркин.
   - Да, - согласился Проценко, - непроходимые чащобы, пропасть зверья.  Так
же, как в джунглях, человеку здесь приходится отвоевывать у  природы  каждый
клочок земли.
   Он попытался представить себе, как прятались  в  этих  дебрях  партизаны.
Где-то на островках размещал свои базы Гудков.
   - Давайте сегодня же разобьемся по двое, по трое и пойдем на  острова,  -
предложил Жмуркин.
   Оказывается, это невозможно. Тот, кто плохо знает коварный нрав кубанских
плавней и решится проникнуть в глубь камышовых зарослей, может найти  в  них
свою смерть. Его  засосут  топи.  Он  может  провалиться  в  замаскированные
зеленой тиной глубокие омуты. Он может встретиться со свирепым  кабаном  или
ловким, отчаянным камышовым котом - хаусом.
   Даже выросший в этих местах Проценко заявил, что не решится идти в плавни
без хорошего проводника.
   Обогнув Витязьский лиман, один из крупнейших  ли-манов  в  устье  Кубани,
машины въехали в стоящую  на  пригорке  станицу.  Это  была  родная  станица
Проценко и Решетняка.
   Навстречу попались двое парней. Оба в ярких руба-хах с бесконечным числом
пуговиц, подпоясанные узень-кими поясками, украшенными серебряными с  чернью
пластинками. На головах у парней, несмотря на жару,  -  каракулевые  казачьи
шапки - кубанки.
   Два седобородых деда сидели на завалинке. На одном - выцветшая коричневая
черкеска с костяными  газырями,  другой  -  в  темно-синем  пиджаке,  из-под
которого виднелась рубаха, украшенная множеством мелких пуговок.
   - Вот она,  сердечная,  Тамань  -  земля  Тмутараканская,  -  растроганно
произнес Проценко. - Давай, Олюша, вон к тому домику с флагом над  крыльцом.
Заедем в станичный совет, а тогда уже определимся по домам.
   Алка выскочила из машины почти на ходу.  В  этой  станице  она  родилась.
Здесь она проводила два предыдущих лета, и ей не терпелось поздороваться  со
своими станичными друзьями.
   - Тетя Лукерья! - крикнула  она  пожилой  казачке,  подошедшей  к  плетню
посмотреть, кто приехал на таких больших и шикарных машинах. - Тетя Лукерья,
здравствуйте! Петяшка где?
   - Ах,  та  же  боже  ж  мий!  -  всплеснула  руками  дородная  Лукерья  и
заторопилась к машине. - Здоро-венька  була,  девонька!  Потянуло  до  дому?
Здравствуй, Грицько!  -  кивнула  она  Проценко.  -  С  товарищами  приехал.
Заходьте, заходьте.
   Передав своих спутников тетке Лукерье, Проценко пошел в станичный  совет.
Оказалось, что сюда  звонил  Решетняк  и  председатель  совета  уже  выделил
экспедиции двух проводников. Проценко хорошо знал их обоих.
   Это был Лаврентий Кулибаба, здоровенный плечистый казак с черной, чуть  с
проседью  бородой,  и  щуплый  вертлявый  казачишка  Христофор  Ферапонтович
Майборода,  бывший  партизан  отряда  Гудкова.  Оба  станичника  -  отменные
охотники, знающие в плавнях каждую тропинку, каждый островок.
   Они как раз собирались на охоту  по  заданию  краеведческого  музея;  для
пополнения коллекции чучел надо было  добыть  несколько  птиц  и  зверей.  С
охотниками должен был идти и сын тетки Лукерьи - Петяшка.
   Переночевав в станице, экспедиция ранним утром отправилась в плавни.
   По плохо накатанной дороге, с самыми замысловатыми зигзагами, подъехали к
сплошной стене камыша. Дальше пути не было.
   - Машины можно оставить здесь,  -  распорядился  молчаливый  Кулибаба,  -
никто их не тронет. Петяшка,  веди  товарищей  на  Атаманский  остров,  а  я
пойду...
   Ничего не объясняя, он скрылся в камышах.
   - А куда ж тут  идти?  -  с  сомнением  проговорил  Лелюх.  -  Совершенно
непроходимая трясина.
   - Не бойсь, - успокоил Майборода, - Петяшка - он  проведет.  Я  тож  могу
провести, но Петяшка лучше.
   Петяшка уверенно шагнул вперед и скрылся в камышах.
   Вытянувшись цепочкой, за ним пошли остальные члены экспедиции. Алла  вела
на поводке Сокола. Они не переставали удивляться тому, как их юный проводник
находит дорогу в плавнях, в причудливом лаби-ринте болот, маленьких  пресных
и соленых озер.
   Охоту начали с первых же шагов.  Счет  открыл  Петяшка.  Да  какой  счет:
выстрелом, какому мог  позавидовать  любой  снайпер,  он  сшиб  изумительной
красоты пурпурную цаплю. Через несколько минут  дуплетом  из  обоих  стволов
выстрелил по стае уток Христофор Майборода.  Две  утки  остались  неподвижно
лежать на воде. Третья, подранок, ударила  несколько  раз  по  водной  глади
крыльями и тоже затихла.
   Грохнул выстрел где-то вдалеке.
   - Лаврушка зверя подбил, - уверенно сказал Майборода. Он  как  выстрелит,
так шкура есть. Вот я вам расскажу... Петяшка! Гляди! Гляди! Стреляй, милай!
   Прямо у них  над  головой,  лениво  помахивая  крыльями,  летел  большой,
тяжелый пеликан. Мальчик выстрелил по пеликану в упор, прямо в  его  широкую
белую грудь.
   Больше под выстрел ничего не попадалось. Зато издалека,  с  той  стороны,
куда ушел Лаврентий Кулибаба, один за другим прогремели еще два выстрела.
   Камыши становились гуще, и продираться сквозь них было все труднее.
   Васька Лелюх совсем приуныл. Все брели по колено в воде.
   Неожиданно камыши  расступились,  и  участники  экспедиции  оказались  на
берегу  большого  чистого  озера,  в  центре  которого  возвышался   круглый
островок, поросший большими ивами и кустарником.
   - Вот и Атаманский, - объявил Петяшка. Он отыскал  брод  и  провел  своих
спутников на остров.
   Под одной из плакучих ив сидел  Лаврентий  Кули-баба.  У  его  ног  лежал
небольшой кабан. Перегоняя друг друга, все бросились к  нему:  рассматривали
свирепую морду, щупали жесткую, как проволока, щетину,  удивлялись  страшным
клыкам.
   - Вот это да! - воскликнула Ольга.
   - Хорош кабанчик, - поддержал Жмуркин.
   - Подсвинок-то? - довольно безразлично ответил Лаврентий. -  Нет,  худой.
Вот к осени, тогда бы он жиру нагулял, а то сейчас бить зверя  или  птицу  -
одно баловство. Подсвинок для  стоящего  охотника  не  добыча.  У  меня  тут
настоящая добыча есть.
   Он поднял с земли тужурку. Под ней лежал пушистый,  величиной  с  большую
собаку, зверь. Его шерсть, чуть подпорченная кровью, шелковистая  на  ощупь,
была серо-бурого цвета. На ногах и шее - темные полосы. Острые уши  украшены
пушистыми кисточками. Четыре черные полосы тянутся от лба к затылку.  Черные
кольца на хвосте.
   - Болотная  рысь!..  Это  хаус!..  Камышовый  кот!..  -  Раздалось  сразу
несколько возгласов.
   Все щупали мускулистые лапы кота, пытались по хвосту и  зубам  определить
его возраст, рассматривали место, куда попала пуля.
   Лаврентий был доволен.
   - Этих камышовых котов, или по-нашему хаусов, надо бить во всякое  время,
- говорил он, - как и волка. Каждая такая гадюка за месяц столько яиц и птиц
истребит, что человек и в год не съест.  А  сильный,  дьявол!  Как  кукуруза
поспевает, он на поля пробирается мышей ловить. Ну, бывает,  собаки  кота  и
прихватят. Так ведь уходит, дьявол. От целой своры отобьется и уходит. Самым
сильным псам животы повспарывает, глаза выцарапает и уйдет.
   - А на людей нападает, дядя Лаврентий? - спросил Васька, на всякий случай
отодвигаясь от мертвого кота.
   - На человека? Раненый кот нападает, а так - нет. Я  только  один  случай
знаю. Да и то не с хаусом, а с лесным котом. Такие у нас на Кубани в  горных
лесах водятся. Он немного поменьше камышового кота, но тоже страшный:  когти
и зубы, как у этого. Так вот, раз в лесу  кот  с  ветки  на  спину  охотника
кинулся и вцепился ему в шапку. На спине  у  охотника  был  привязан  убитый
заяц, он, видно, и привлек голодного кота.
   - Ну, а охотник что?
   - Да чего охотник? Известно. Схватил кота да об землю и убил.
   - И сильно поранил его кот? - спросил Проценко.
   - Поранил? - переспросил Кулибаба. - А вот гляди.
   Он поднял кверху свою неподпоясанную рубаху. От шеи  через  всю  спину  к
поясу шли полосы глубоких рубцов.
   - Кхе! Кхе! - захихикал Майборода. - Лаврушка потому и невзлюбил  хаусов.
Бить, говорит, надо этих зверюг во всякое время.
   - Не болтай! - насупился Лаврентий. - Сам знаешь,  что  от  хаусов  уткам
погибель, а лесные коты, того и  гляди,  фазанов  начисто  переведут.  -  Он
демонстративно  отвернулся  от  Христофора  Ферапонтовича  и,  обращаясь   к
Проценко, предложил: - Давайте свежевать добычу да полдничать.
   - Нет, мы сначала  остров  осмотрим.  Решетняк  говорил,  что  здесь,  на
Атаманском, отряд Гудкова около месяца был, а потом, когда отряд ушел, здесь
была тайная база. Оружие, патроны хранили, - сказал Проценко.
   - Было, было, - подтвердил Майборода. В центре острова стояла  старая,  в
несколько обхватов ива. В ее дупле хранились когда-то гранаты и  патроны,  а
на вершине помещался наблюдательный пост. Разыскивали  полусгнившие  остатки
свай, на которых стоял выстроенный  партизанами  склад  для  винтовок.  Были
тщательно обследованы дуплистые ивы, но нигде ничего похожего на  тайник  не
обнаружили.
   - Надо рыть землю, - предложила Ольга.
   - А ты попробуй, милашка, покопай, - засмеялся Майборода.
   Не понимая, почему  он  смеется,  Ольга  несколько  раз  ковырнула  ножом
мягкую, податливую почву. Небольшая ямка сразу же наполнилась  водой.  Ольга
перешла на другое  место  и  снова  попробовала  копать  -  опять  вода.  Не
оставалось сомнений в том, что на Атаманском - главной базе отряда Гудкова -
никакого тайника нет,
   - Пойдем завтракать, - нарушил тягостное молчание  Кулибаба,  -  да  и  о
шкурах нужно позаботиться, а то пропадут.
   - Вы идите, а я еще поищу, - сказал  Жмуркин  и  стал  снова  выстукивать
стволы и копать землю.
   Возня с охотничьими трофеями  немного  развлекла  участников  экспедиции.
Только Проценко, раздосадованный первой  неудачей,  был  хмур  и,  отойдя  в
сторону, уселся на полусгнивший ствол поваленной бурей ивы. Он думал о  том,
что же делать дальше. Где искать?
   Ракитина и ребята обступили Кулибабу, который,  ловко  орудуя  охотничьим
ножом, снимал с кабана шкуру.
   В  это  время,  бормоча  что-то  себе  под  нос,  Христофор  Ферапонтович
заканчивал потрошить утку.
   - Ну-ка, хлопчики, эвон под  ивой  накопайте  глины,  -  скомандовал  он.
Ребята повиновались.
   - А зачем глина? - поинтересовался Васька. - Утку жарить, - пожалуй, даже
с некоторым удивлением ответил  Петяшка:  неужели,  дескать,  таких  простых
вещей не знаешь!
   По виду Васьки нетрудно было догадаться,  что  он  ничего  не  понял,  но
спрашивать не стал, чтобы Петяшка не зазнался,
   Христофор Ферапонтович спустился к воде,  тщательно  промыл  утку.  Потом
развел глину и, к удивлению Васьки, начал  обмазывать  ею  чистенькую  тушку
птицы.
   - А разве так можно? - усомнился Васька. - А  я  думал,  что  так  только
индейцы жарят, Я читал...
   - В каких книжках? - заинтересовался Петяшка.
   - Эх, ты! - торжествовал на этот раз Васька. - Не знаешь! У Майн Рида,  у
Купера.
   Обмазанную глиной утку Майборода положил на землю,  засыпал  слоем  сухой
глины, а сверху развел костер.
   Лаврентий Кулибаба  принес  кусок  грудинки,  ничем  не  отличавшейся  от
домашней свинины. Майборода нарезал мясо кабана на небольшие  куски,  сложил
их в котелок, крепко посолил, положил туда  два  стручка  красного  перца  и
повесил над костром.
   Лаврентий Кулибаба, Петяшка и вызвавшаяся им помогать Ольга сняли  шкурки
с хауса и птиц.
   Наконец  Христофор  Ферапонтович  объявил,  что  полдник  готов.  Подошел
Жмуркин. Подсел поближе Проценко.
   Сначала ели жаренку. Впрочем, ели  не  все.  Ольга  Ракитина,  Жмуркин  и
Васька, никогда  не  пробовавшие  кавказской  пищи,  взяв  по  ложке,  долго
отдувались, пили воду и второй раз лезть в котелок не отважились.
   - Ну и перец! - вытирал выступившие слезы Васька. - Словно горячий примус
проглотил!
   К их счастью, утка была без перца, а то бы сидеть им голодными.
   - Пища богов! - зажмурился от удовольствия Васька, проглотив первый кусок
охотничьего блюда. - Никогда не ел ничего вкуснее.
   Шкуры хауса, кабана и птиц были обработаны, свернуты в аккуратные трубки.
В таком виде они бу-дут отравлены в город, а там препараторы превратят их  в
чучела для музея.
   Делать на Атаманском было нечего.
   - Ну, Грицько, - предложил Кулибаба, - пошли на другие  острова.  Их  тут
богато. До вечера на трех-четырех побываем,
   Проценко несколько минут молчал, задумчиво смотря куда-то вдаль. Потом он
снял очки, обвел всех взглядом добрых близоруких глаз и неожиданно сказал:
   - Нет, дядя Лаврентий, мы больше никакие острова  осматривать  не  будем.
Надо отправляться в горы Скалистого хребта и искать там.
   Жмуркин недоверчиво хмыкнул. Проценко обернулся к нему.
   - Я все думал, почему записка адресована именно мне. И вот я догадался, о
какой решетке идет речь. Решетка - это  шифр.  У  меня  дома  хранится  одно
письмо, вернее записка Натальи Гудковой, которая написана этим шифром.
   - А ключ к шифру, - оживился Жмуркин, - ключ есть?
   - Есть и ключ.
   Следование экспедиции по намеченному маршруту прервалось.

   НОВАЯ ПРОПАЖА, НОВАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ  

   Проценко выдвинул ящик письменного  стола,  вытащил  объемистую  папку  и
начал перебирать лежащие  в  ней  бумаги.  Не  найдя  того,  что  искал,  он
просмотрел их снова. Затем стал перелистывать с лихорадочной поспешностью  и
снова торопливо выдвигать один за другим ящики стола.
   -  Украли!  -  растерянно  обведя  взглядом  обступивших  его  участников
экспедиции, проговорил он. - Нет ни письма, ни ключа к шифру. Украли.
   - Кто мог украсть? - зло закричал Жмуркин. - Ищите. Вы  сами  куда-нибудь
засунули! Некому красть.
   Ольга что было силы сжала руку Жмуркина выше локтя:
   - Нельзя так волноваться. Очевидно, украл бумаги тот самый  Ванька  Каин,
который взял и "Трех мушкетеров".
   Жмуркин что-то пробормотал, извинился, нервно закурил.
   Проценко подошел к телефону и набрал номер Решетняка.
   - Филипп, - сбиваясь заговорил он, - у меня новое  несчастье...  Я  нашел
решетку. Ну, то есть не решетку, а ключ к решетке. Но у меня украли шифр.  А
ты, видимо, прав, искать надо в горах, а не на Тамани. Но как быть?
   - Откуда ты говоришь? - спокойно перебил его Решетняк.
   Узнав, что экспедиция в полном Составе вернулась обратно, Решетняк минуту
помолчал, обдумывая что-то, а потом предложил:
   - Вот что: детей оставь дома, а вы все приезжайте ко мне. Тут на месте  и
решим, как быть дальше...
   - Вот всегда так - как до интересного дойдет, так нашего брата по  шапке!
- сетовал Васька, после того как взрослые уехали.
   Алла и Шура разом, как по команде, вздохнули.
   - А там небось что-нибудь новое, - продолжал  ворчать  Лелюх,  -  события
развиваются.
   Сам того не подозревая, Васька Лелюх на этот раз оказался провидцем.
   В подъезде краевого управления милиции Проценко и его спутников встретила
с заранее приготовленными пропусками Анечка Колесникова.
   - Вас просили зайти в комнату двадцать четыре, к  завхозу,  -  обратилась
она к Жмуркину, - там  нужно  что-то  с  машиной  уточнить.  Перерегистрация
знаков, что ли. Вы  прямо  сейчас  зайдите.  Как  раз  и  Филипп  Васильевич
отлучился.
   Разыскав комнату  двадцать  четыре,  Жмуркин  без  стука  толкнул  дверь.
Особенно церемониться с завхозом он не собирался.
   За столом сидели Решетняк и какой-то  майор.  На  диванчике  около  стены
расположились два молодых человека в штатском.
   - Входите, - повелительно произнес Решетняк, а  когда  опешивший  Жмуркин
сделал несколько шагов вперед, насмешливо добавил: - Что-то вы робки  стали,
Коршун.
   Жмуркин отпрянул к двери, но только что сидевшие на диване  молодые  люди
оказались уже позади него. Один из них сдавил запястье правой руки Жмуркина,
а второй быстро и ловко выхватил плоский пистолет  из  заднего  кармана  его
брюк.
   - Значит, Ваньку Каина из этого пистолета прикончили?
   - Я не понимаю вас, - пробормотал Жмуркин. - Кого вы называете  Коршуном?
Какое отношение ко мне имеет Ванька Каин?
   Решетняк в упор посмотрел на него и сказал:
   - Чтоб вы не думали, что я вас беру  "на  пушку",  сюда  приведут  вашего
друга, который рассказал уже все. Давайте, Потапов.
   Один из державших Жмуркина молодых людей выглянул в коридор и крикнул:
   - Введите арестованного!
   Жмуркин не отрываясь смотрел на дверь.
   Два конвоира пропустили впереди  себя  невысокого,  плотного  человека  с
коротко остриженными черными волосами, сильно тронутыми проседью.
   - Слягавил, Князь! - бросился к нему с поднятыми кулаками Жмуркин.
   Но Потапов успел схватить его за руки.
   - Поганый болтун! - в бешенстве заорал арестованный, и его глаза налились
кровью. - Подвяжи язык!
   - Уведите, - кивнул Решетняк конвоирам на арестованного, которого Жмуркин
назвал Князем. - Опростоволосились, Коршун. Думаю, больше вам запираться  не
к чему. Знакомьтесь - майор Сомов, Поведет следствие по вашему делу.
   Ничего больше не добавив, Решетняк вышел и направился к себе в кабинет.
   Подавленное настроение Проценко невольно передалось Ольге. Они  сидели  с
убитым видом.
   Решетняк весело посмотрел на них и спросил:
   - Почему такое уныние?
   Не поднимая головы, Проценко глухо ответил.
   - Несчастье, Филипп. Этот мерзавец Ванька Каин, оказывается, украл вместе
с "Тремя мушкетерами" одно письмо Натальи, а в нем...
   Решетняк не дал ему докончить:
   - Если ты говоришь о шифрованном письме и ключе к шифру, то их взял я,  а
не Ванька Каин.
   - То есть как? - изумился Проценко.
   - Сейчас, сейчас, - засмеялся подполковник. - Этакий нетерпеливый  народ!
Все по порядку расскажу.
   - Нужно подождать Жмуркина, - остановил его Проценко, -  он  больше  всех
переживал.
   - Пожалуй, Жмуркина ждать не стоит, - улыбнулся Решетняк, - я его  только
что арестовал. Кстати, и фамилия его не Жмуркин.
   - Как? За что? Не может быть!
   - Придется запастись терпением, - ответил Решетняк, - нам пока  еще  тоже
не все ясно, но думаю, что уже сегодня  многое  прояснится.  Я  уверен,  что
вечером смогу вам кое-что рассказать. Приходите ко мне сюда в двадцать  один
ноль ноль. Сейчас же прошу  извинить  меня,  дорогие  друзья,  надо  принять
участие в допросе Жмуркина и еще одного его приятеля...

   ТАЙНА "ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ" 

   В девять часов вечера Проценко и Ольга снова были в кабинете Решетняка.
   Филипп Васильевич представил им немолодого майора милиции:
   - Знакомьтесь - старший следователь Степан Степанович Сомов. Вот он нам и
расскажет то, что ему известно о Жмуркине, об  убийстве  Ваньки  Каина  и  о
тайне "Трех мушкетеров".
   Майор Сомов опустился в кресло, подождал, пока рассядутся его  слушатели,
и начал неторопливый рассказ.
   ...Вскоре после окончания войны в один из исправительных трудовых лагерей
на Урале поступил новый заключенный. Фамилия его была  Коршунов,  звали  его
Максим. Осужден он был сроком на пять лет за мошенничество.
   Попав в тюрьму, Коршунов не утратил своего веселого, общительного  нрава.
Он был дисциплинирован, хорошо работал, а по вечерам  развлекал  заключенных
то пением, то забавными рассказами о своих мошеннических проделках, которыми
начал заниматься чуть ли не  с  десятилетнего  возраста.  Но  чаще  всего  в
свободное время  Максим  рисовал  на  листке  бумаги  углем  или  карандашом
портреты своих товарищей по заключению. Портреты эти в лагере имели  большой
успех. Многие удивлялись тому, как Коршунов - в лагере его звали "Коршун"  -
ловко и быстро добивается в рисунке портретного сходства.
   - Чего ж вы хотите, - улыбался он, слыша возгласы одобрения, - я  ведь  в
художественном училище занимался. Как раз бы в конце сорок первого  окончил,
да война помешала.
   В  этом  лагере  отбывал  наказание  заключенный   по   кличке   "Князь".
Утверждали, что он действительно происходит  из  семьи  каких-то  кавказских
князей.
   С первых же дней пребывания в лагере  Коршунов  заметил,  что  уголовники
боятся  немолодого,  неразговорчивого  Князя  и   сносят   от   него   любые
притеснения. А он с ними не церемонился: отбирал передачи, заставлял  вместо
себя убирать барак, нередко, срывая зло, награждал оплеухами и пинками.
   Других заключенных, не уголовников, Князь открыто презирал и ни  в  какие
сношения, с ними не входил.
   Тем удивительнее показалось всем,  что  этот  злобный,  скрытный  человек
начал водить дружбу с Максимом Коршуном. Князь явно  ухаживал  за  Коршуном,
открыто  пытался  приблизить  его  к  себе.  Он  всячески  старался   почаще
оставаться с Коршуном один на один и подолгу о чем-то с ним разговаривал.
   Юркие проныры-карманники однажды решили подслушать, о чем же ведутся  эти
оживленные  беседы.  Удивлению  их  не  было  предела:  Князь  интересовался
картинами. Втихомолку лагерники много смеялись.
   Интерес матерого бандита к живописи  удивлял  и  Коршунова,  но  в  конце
концов  он  решил,  что  у  каждого  человека  может  проснуться  интерес  к
искусству, даже в самом преклонном возрасте.
   Князь же внимательно приглядывался к Коршунову, расспрашивал о "деле", за
которое тот попал в лагерь. Наконец он понял, что Коршун для него  "свой"  и
таиться перед ним нечего.
   - Слушай,  Коршун,  правду  говорят,  что  есть  такие  картины,  которые
десятки, а то и сотни тысяч стоят?
   Максим Коршунов подтвердил это. - Так вот  слушай,  Коршун,  -  продолжал
Князь, - мы можем обделать хорошее дело. Срок и у меня и  у  тебя  кончается
почти в одно время. Я на  месяц  раньше  тебя  выйду.  Тебя  дождусь,  и  мы
раздобудем десяток или там два таких картинок. Только вот куда их сбыть?  На
толкучке таких денег не дадут.
   - Сбыть не штука, - успокоил его Коршун: - иностранцам в  Москве.  Всякие
там чины посольств. Они с удовольствием  покупают.  Это  я  бы  обтяпал.  Но
картин не взять. Картинные галереи, где висят такие полотна, охраняют почище
любого банка. Там, кроме сторожей, сигнализация, фотоэлементы.  Да  мало  ли
что.
   - А мы и не будем брать в галерее. У нас дело будет почти без риска.
   И Князь стал рассказывать:
   - В сорок втором году сидел я в ростовской тюрьме. Суда мне еще не  было,
но дело пахло керосином. Нас, меня и дружка моего, звали его Сенька  Кривой,
застукали на вооруженном налете. Банк один с Украины эвакуировался, ну, мы и
решили его распотрошить. Дело-то было плевое. Банк этот временно помещался в
какой-то школе. Ни тебе железных дверей, ни решеток  на  окнах.  Мужчины  на
фронт ушли, охрана - две бабы-милиционерши. Одна снаружи, а  другая:  внутри
здания. Ту, что снаружи, дружок мой без шума  пришил  финкой.  Выставили  мы
раму и забрались в школу, но не в ту  комнату,  где  сейф  стоял,  а  рядом.
Приоткрыли чуть дверь, видим - милиционерша стоит и вроде прислушивается.  А
тут, как назло, у  меня  под  ногой  Половица  скрипнула.  Она  за  наган  и
командует: "Ни с места!" - а сама к телефону пятится, он у нее за спиной  на
столике стоял, а с нашей двери глаз не сводит. "Бросай пушку!" - кричу я ей.
А она вместо этого из нагана - раз и другой. Ну,  ей-то  не  видно,  куда  в
темноту стрелять, а она у меня на свету как на ладони. Я  ее  враз  снял.  С
первого выстрела. Наган у нее выпал из рук, и сама упала. Но еще живая была.
Пришлось финкой кончить.
   Коршунов заинтересованно спросил:
   - Ну, а дальше?
   - У нас с собой какой надо инструмент был. Один сейф спокойно вскрыли, за
другой принялись... Тут нас и взяли: патрули выстрелы услышали.  Да  меня  и
Кривого в Ростове знали по делам разным. Так что ждали мы  -  четыре  сбоку,
ваших нет.
   Князь затянулся папиросой и  замолчал.  Слушавший  с  огромным  интересом
Коршун начал его теребить!
   - Дальше! Дальше! Суд-то все-таки не дал высшую меру?
   - Суд-то бы дал, - усмехнулся Князь, - да не успел: фашисты подошли и нас
из тюрьмы выпустили. Да не только выпустили, а и  на  службу  определили.  В
полицию свою. Мы сперва думали утечь, а потом глядим  -  служба  подходящая.
Берем что хотим, а риску куда меньше. В Ростове мы  пробыли  недолго.  Немцы
Краснодар взяли, а я и Кривой - оба кубанцы, так нас в  Краснодар  перевели.
Ну, а как мы там служили, это к делу не относится. Не в  том  суть.  Однажды
Кривого забрали в отряд по борьбе с партизанами. Не  было  его  недели  две.
Вернулся он злой как черт. Партизаны ему руку прострелили, и  поживиться  он
ничем не смог.  Даже  начальник  карательной  экспедиции  капитан  ОС  Шульц
всего-навсего заполучил какую-то маленькую картину и иконку.

   Сомов вел рассказ так, что слушатели невольно забывали,  что  перед  ними
майор милиции. Казалось, сам Князь, матерый  бандит-рецидивист,  изменник  и
фашистский прихвостень, рассказывает о своих кровавых преступлениях.
   - Ты думаешь, - спросил Коршунов Князя, - что этот Шульц заполучил ценные
полотна?
   - Какие полотна!  -  окрысился  Князь.  -  Шульц  привез  из  карательной
экспедиции маленькую картину и иконку.
   - Ты не злись,  Князь,  -  спокойно  увещевал  его  Коршунов,  -  я  тебя
внимательно  слушаю.  Чем  дальше,  тем  внимательнее.  Полотнами  художники
называют любую картину, любое свое произведение, в том числе и иконы.
   - А, - осклабился Князь, - у них тоже, как у нас, свой жаргон.
   - Считай как знаешь. Жаргон так жаргон, - согласился Коршунов. -  Словом,
профессиональная терминология. Ну да наплевать на нее. Где этот самый  Шульц
и захваченные им картины?
   - Не торопись, - охладил его пыл Князь, - слушай по порядку. Шульц боялся
партизан и около дома, где он жил, всегда ставили пост из одного эсэсовца  и
одного полицая.
   Однажды утром заступил я  на  этот  пост.  Мне  уже  не  раз  приходилось
дежурить около шульцевской квартиры, и я знал  всех,  кто  ходит  к  Шульцу.
Только я заступил на пост, является соседка, Самойличиха. Вообще-то Шульц  с
русскими знакомства не водил. А с этой бабой  у  него  были  дела.  Она  ему
продавала и меняла вещи,  которые  мы  "организовывали"  во  время  облав  и
обысков.
   Пробыла Самойличиха в доме не больше минут пятнадцати и вышла с  каким-то
большим узлом. Мы ее  не  трогали,  поскольку  она  всегда  от  Шульца  вещи
выносила.
   Проходит часа два. Вдруг слышим в доме крик. Вылетает на  крыльцо  Шульц,
подбегает ко мне, хватает за грудки и прямо в глаза пистолет тычет.
   Он по-русски умел неплохо говорить а тут со зла мешает немецкие  слова  с
нашими, и я долго не мог попять, чего он вызверился.  Но  наконец  разобрал.
Оказывается, он спал, а в это время у него украли какую-то икону, картину  и
книгу.
   Я, по правде сказать, удивился. Немец хапуга был, но безалаберный.  Мы  с
Кривым сколько раз у него тягали и деньги и вещи, и никогда он не бушевал, а
тут из-за каких-то пустяков из себя выходит, Я ему так и скажи:
   - Не извольте, дескать, беспокоиться. Подумаешь, добро. Я вам  через  час
сотню икон и машину книг организую.
   Он кричит: "Ты есть болван! Ты есть швайн!"  -  ну  "свинья",  значит.  И
опять в нос пистолет сует и требует, чтобы я отдал пропажу.
   Я вижу - стрельнет: не в себе немец.
   - Не брал я никаких икон. На кой они мне  нужны.  Не  иначе,  Самойличиха
унесла.
   Насилу ему втолковал, что приходила его  компаньонка  и  унесла  какой-то
узел.
   Тогда он нам приказал за ним идти и бросился как есть, неодетый,  к  дому
Самойличихи.
   Та во дворе была. Нас увидела издали и, не дожидаясь, пока  мы  подойдем,
бросилась бежать. Шульц - стрелять, да с третьего либо с четвертого выстрела
и снял ее Когда мы подбежали, она уже мертвой была. Шульц, а за ним и мы - в
дом.
   Более чем полсуток Шульц все обыскивал и ничего  не  нашел.  Он  на  себе
волосы рвал. Потом он нашего начальника  полиции  на  помощь  вызвал.  Стали
вместе искать и не нашли. Из их  разговоров  я  понял,  что  икона  какая-то
особенная, а на книге  "Три  мушкетера"  написано,  где  еще  такие  картины
партизаны спрятали.

   - Да, но книга-то пропала? - разочарованно протянул Коршунов.
   - А вот и нет. Слушай дальше. В аккурат на другой день Шульца прямо около
дома партизаны убили. Кривой-то после ранения был  как  бы  в  отпуску.  Ну,
когда мы с ним увидались, я ему о всех происшествиях и рассказал. А Кривой с
этой Самойличихой тоже кое-какие дела обтяпывал. Знакомы они были давно, еще
до войны. Недели за две до того, как Шульц застрелил Самойличиху, Кривой был
у нее в гостях. Выпили, разговорились. Между прочим, она советовала  Кривому
что  поценней  подальше  прятать.  Гитлеровцы-то  с  нами   не   стеснялись:
понравится какая вещь, у полицаев отбирали так же, как и у иных прочих. Сама
же Самойличиха похвасталась, что у нее в доме  есть  такие  похоронки,  что,
если даже дом сгорит, они останутся и что спрятано уцелеет.
   - Искали вы? Нашли? - снова вскочил Коршунов.
   - Мы-то бы искали. Все б перерыли, а нашли, да не пришлось.
   - Почему? - удивился Коршунов.
   - Не от нас зависело. Через день фашисты тикать с Кубани  начали.  Ну,  с
ними и мы еле ноги унесли. Побыли мы на Украине. Глядим - дело табак. Хозяев
наших лупят в хвост и в гриву, а нашему брату полицаю с каждым днем жить все
опаснее. Да и выгодного стало мало. Ну, мы с Кривым  и  решили  утечь,  пока
живы. Утекли. Спрятались. Дождались, когда русские  вперед  продвинулись,  и
оказались уже на советской территории. Решили мы  подальше  от  родных  мест
подаваться. Туда, где нас знали меньше. Доехали до Свердловска.  А  тут  нам
враз и не повезло - засыпались. Опознал нас какой-то милицейский майор.  Вот
нам и пришлось за то ростовское дело отвечать... Все  же  получили  за  него
высшую меру. Да тут, на наше счастье, победа над Гитлером. На  радостях  нам
расстрел десятью годами замелили.
   ...Уставший рассказывать майор Сомов подошел к маленькому столику.  Налил
стакан воды и стал маленькими глотками пить.
   - Что же дальше? - не вытерпел Проценко.
   - А где же этот Кривой? - спросила Ольга.
   - Кривой был немолод. Он умер  естественной  смертью  еще  до  знакомства
Князя  с  Коршуновым.  А  дальше  было  вот  как.  Князь  и  Коршун   быстро
договорились о совместных действиях и  начали  разрабатывать  детали  своего
плана.
   Все было решено, и вдруг жизнь перепутала их планы. Коршунов  подпал  под
амнистию и был освобожден, Князю же оставалось отбывать  еще  несколько  лет
тюремного   заключения:   на   осужденных   за   бандитизм    амнистия    не
распространялась.
   Амнистия была объявлена настолько неожиданно, что  Князь  и  Коршун  даже
поговорить как следует не смогли.
   Когда Коршунов оказался на свободе, все его мысли были заняты спрятанными
картинами. Поэтому он направился в Краснодар.
   В Краснодар он хотел  приехать  "чистым",  чтобы  никто  не  знал  о  его
судимости за жульничество. Это облегчило бы ему поиски партизанского  клада.
Кроме того, он решил, что лучше  всего  в  Краснодаре  ему  было  объявиться
художником. Это  давало  возможность  безопасно  узнавать  все  о  пропавших
картинах.
   Князь назвал Коршунову одного своего старого приятеля, живущего в Одессе,
специалиста по подделке документов. Фамилия его Круг. В лесу около Кишинева,
собираясь убежать от немцев, Князь  спрятал  с  полпуда  золотых  вещей.  Он
рассказал об этом Коршунову. Прежде чем пойти  к  Кругу,  Коршунов  разыскал
тайник.  В  Кишиневе,  Тирасполе  и  Одессе  он  продал  несколько  колец  и
браслетов, а после этого явился к Кругу. Круг выдавал себя за  еврея,  якобы
чудом спасшегося во время оккупации Одессы. Князь же говорил, что Круг немец
по национальности, и высказывал догадку, что он давнишний фашистский  шпион.
Круг, удосто-верившись, что Коршунов действительно пришел к нему  от  Князя,
снабдил его паспортом на имя Жмуркина.
   За сходную цену Круг продал ему военный билет и справку  о  том,  что  он
учился  в  художественном  училище.  Коршунов  указал  училище,  в   котором
действительно учился. Это было безопасней: он мог назвать, если понадобится,
преподавателей и студентов. Училище было маленькое, находилось оно в Сибири,
следовательно, на Кубани у Коршунова была меньшая  опасность  встретиться  с
кем-либо из его питомцев. В начале войны училище было  закрыто  и  более  не
открывалось.
   На все это у него ушло полгода. Через полгода он явился в  Краснодар.  Он
много занимался и работал. Художники считали его бесталанным и  отставшим  в
технике живописи.
   По приезде в Краснодар Жмуркин принялся за розыски дома,  принадлежавшего
когда-то убитой Самойличихе. Адреса Князь ни  разу  не  назвал,  но  однажды
обронил, что дом ее стоит недалеко от большого болота.  Попав  в  Краснодар,
Жмуркин без труда понял, что речь идет о Карасуне. Карасун велик,  и  поиски
затянулись.
   В конце концов он нашел дом и узнал,  что  в  нем  живет  дочь  покойной,
Валентина, носящая фамилию мужа - Кваша.
   Жмуркин стал подумывать, как познакомиться и сблизиться с  Валентиной.  В
это время он встретился с Иваном Нижником, более известным по кличке  Ванька
Каин.
   Они были в свое время в одном месте заключения. Жмуркин посвятил Каина  в
свои дела, так как вести поиски одному было трудно, а ждать Князя у него  не
хватало терпения.  Ванька  Каин,  по  мнению  Жмуркина,  в  таком  деле  был
незаменим. Он опытный вор и мог  проникнуть  в  дом  Кваши.  Впрочем,  после
Нижник предложил и осуществил другой план. Он сдружился с Валентиной.
   - Чего ж они не поделили? - спросила Ольга. - Почему Каин был убит?
   - Каин был убит много позднее. Дело в том, что они старались  друг  друга
перехитрить.  Жмуркин  уве-рял  Каина,  что  они  ищут  золото.  Расчет  был
правильным. Узнав,  что  разыскиваются  картины,  в  которых  он  ничего  не
понимал, Нижник, конечно,  отказался  бы  от  участия  в  деле.  Жмуркин  же
рассчитывал, что, когда будут найдены картины,  он  сможет  забрать  их  все
себе, а Нижнику дать небольшую сумму денег.
   Нижник тоже был себе на уме, недаром его прозвали Каином. Он познакомился
с Валентиной Квашей, а когда решил, что  Жмуркин  рассказал  ему  все,  стал
избегать своего компаньона, чтобы вести поиски самостоятельно.
   - За это его и убил Жмуркин? - снова поинтересовалась Ракитина.
   - Каина убил не Жмуркин, а Князь.
   - А он откуда взялся?
   - Он в 1948 году бежал из лагеря  и  приехал  разыскивать  Коршунова.  Он
разыскал его довольно быстро.
   Коршун и Князь встретились сердечно. Они были  нужны  друг  другу.  Князь
считал, что ему без Максима картин не сбыть. Жмуркин,  видя,  что  Каин  его
перехитрил, радовался старому компаньону.
   Решив,  что  время  терять  нельзя,  Князь,  дождавшись  ночи,  сразу  же
отправился к Нижнику. Он застал его одного,  предложил  делиться  поровну  и
потребовал "Трех мушкетеров". Нижник же был уверен,  что,  отдай  он  книгу,
Князь его моментально убьет, поэтому он попытался бежать через  окно.  Тогда
Князь выстрелил ему в затылок.
   На выстрелы  могли  сбежаться  соседи.  Князь  не  стал  задерживаться  и
бросился бежать. Ранее, живя в Краснодаре, он хорошо изучил Карасун. Еще  до
войны ему дважды удавалось уходить через топи от погони. Ушел он и  на  этот
раз.
   - Как же его взяли? - спросил Проценко.
   - Ну, это довольно просто, - не давая ответить Сомову, вмешался в  беседу
Решетняк, - настолько просто, что мы не перестаем удивляться:  Князь,  такой
матерый преступник, - и так  опростоволосился.  Выждав  всего  два  дня,  он
явился в дом Кваши за книгой  и  напоролся  на  засаду.  Он  упорно  молчал.
Кое-какие косвенные  улики  давали  основание  подозревать  его.  Свидетель,
раненный убийцей, показал, что убежавший через болото человек тяжело  дышал.
Так дышат немолодые люди. Князю за пятьдесят. Убийца скрылся  на  мотоцикле.
При обыске у Князя были обнаружены шоферские права, полученные в лагере.  Но
все это еще не доказательства. Нам пришлось бы его  выпустить,  если  бы  не
Жмуркин. У меня к моменту ареста Князя было  даже  не  подозрение,  а  почти
уверенность, что Жмуркин замешан в убийстве Каина.
   - Почему? - удивился Проценко. Решетняк засмеялся:
   - К стыду своему  признаюсь,  что  сначала  и  у  меня  не  было  никаких
подозрений. Но я разговаривал по прямому проводу с  Москвой,  высказал  наши
предположения министру, и вот министр сказал, что, если признавать версию  о
том, что преступники охотятся за потерянными картинами, то среди них  должен
быть кто-то понимающий в такого рода вещах.  Вполне  возможно,  что  в  деле
замешан художник.
   - Художников  много,  -  заметил  Проценко.  -  Почему  у  тебя  не  пало
подозрение на меня?
   - Глупости болтаешь! - обозлился Решетняк. - С таким же успехом  я  тогда
мог и себя самого подозревать.
   - Хорошо, согласен, - не унимался Проценко, - но художников в  Краснодаре
много, а мог быть и приезжий.
   - Конечно, - согласился Решетняк, - мог оказаться и приезжий, но в первую
очередь все же следовало поинтересоваться местными. Я порасспросил  у  тебя,
воспользовался другими источниками, и подозрение пало на Жмуркина.
   - Почему? - опять удивился Проценко. - Непонятно.
   - Во-первых, почти все наши художники - коренные жители Кубани  и  мы  их
хорошо знаем. Во-вторых, сибиряки очень любят Сибирь. А тут  человек,  ничем
не связанный с нашими краями, ни с того ни с  сего  приезжает  на  Кубань  и
остается жить. Конечно, это еще не улика, но уже какая-то черточка, какой-то
толчок для размышлений. Прибавь особый интерес Жмуркина к поискам. А вот еще
одна деталь. Убитый Каин сжимал в кулаке  обрывок  бумаги,  на  которой  был
свежий след туши. Поразмыслите, кто мог писать  вместо  чернил  тушью?  Либо
художник, либо чертежник. Сопоставив все эти факты,  мы  и  заинтересовались
Жмуркиным и прежде всего стали выяснять, когда и откуда он прибыл на Кубань.
Довольно скоро  нам  удалось  установить,  что  Жмуркин  не  кто  иной,  как
Коршунов, отбывавший наказание за мошенничество.
   Как только это стало известно, возник вопрос  об  аресте  Жмуркина.  Даже
если бы он не был причастен к убийству,  все  равно  подделка  документов  -
тяжелое уголовное преступление. Я собрался посылать оперативную  группу  для
его ареста па Тамань, но  вы  неожиданно  вернулись.  Встретив  Жмуркина,  я
назвал  его  кличкой  "Коршун"  и,  не  давая  опомниться,  представил   ему
арестованного Князя. Этот-то матерый преступник не растерялся, а Жмуркин  не
выдержал  и  бросился  на  своего  компаньона  с  кулаками   и   с   криком,
подтверждающим виновность обоих. После этого им ничего не оставалось делать,
как признаться.
   Решетняк обвел всех веселым взглядом и, хлопнув ладонью по папке с делом,
добавил;
   - Вот и все.
   - Э, нет, - не согласился Проценко. - Не все. А "Три  мушкетера"?  Как  и
почему книга попала в букинистический магазин?
   - Коршунов долго не рассказывал Нижнику о книге, а  только  говорил,  что
нужно найти тайник и вынуть все  содержимое.  Нижник  искал  и  не  находил.
Валентина Кваша еще несколько лет назад натолкнулась на  искусно  спрятанную
матерью книгу. Ведя нечестный образ жизни, Самойличиха, опасаясь,  что  рано
или поздно вскроется многое, умело прятала вещи в разных  укромных  уголках.
Обычно  это  были  ценности,  а  тут  старая,  потрепанная   книга.   Немало
подивившись этому, Валентина поставила книгу на полку. А нужно сказать,  что
книг у нее было порядочно.
   Нижник готовился  к  предстоящим  поискам  "клада".  Были  нужны  деньги.
Воровать он на время перестал: боялся  попасться.  Вот  Нижник  и  заставлял
Валентину продавать вещи.
   Ожидая, что они уедут куда-нибудь в другие места, где, как обещал Нижник,
он начнет новую жизнь, полюбившая его Валентина продавала все, что возможно.
Так она в один прекрасный день отнесла в букинистический магазин две  связки
книг, в том числе и "Трех мушкетеров".
   Смеясь над доверчивостью Валентины, Нижник рассказал Коршунову-Жмуркину о
том, как она, ничего не жалея,  достает  для  него  деньги.  Рассказал  и  о
продаже книг.
   Жмуркин обеспокоился и попросил  узнать,  нет  ли  среди  ее  книг  "Трех
мушкетеров", С непонятной для Каина настойчивостью Коршунов требовал  узнать
это немедленно. Когда же Нижник  вернулся  и  сказал,  что  "Три  мушкетера"
проданы, Жмуркин в бешенстве чуть не задушил его и в пылу открыл, что в этой
книге и был ключ к кладу.
   Они каждый на свой риск и страх бросились по  базарам  и  букинистическим
магазинам разыскивать книгу. Натолкнулся на нее Нижник. Ну, а все дальнейшее
вы уже знаете.
   - А что за записка была написана тушью?
   - Это была записка Жмуркина Нижнику, которую он передал с Князем.  В  ней
сообщалось, что он, Жмуркин, согласен работать  втроем.  Убив  Каина,  Князь
забрал важную улику с собой, но впопыхах вырывал записку из  сжатого  кулака
мертвеца не аккуратно и оставил клочок. Его мы и нашли  при  осмотре  трупа.
Ну, теперь, кажется, я рассказал все.
   - Нет, - не согласился Проценко. - А почему ты подумал о шифре и забрал у
меня письмо Натальи Гудковой?
   - Слушай, - обратился к Проценко Решетняк, - может,  тебе  лучше  бросить
художество и идти ко мне следователем? Прямо ни одной малости не упустишь. О
шифре разговор особый. Когда вы уехали, я ночевал у  тебя.  Понадобился  мне
карандаш, открыл я ящик письменного  стола  и  вдруг  попадает  мне  в  руки
странное письмо: почерк знакомый, всматриваюсь - рука  На-таши  Гудковой,  а
прочесть ничего нельзя - тарабарщина какая-то.
   А под  письмом  лежит  картонка,  разграфленная  на  квадраты,  некоторые
квадратики вырезаны. Тут мне стало ясно, что  Наталья,  начитавшись  книг  о
различных приключениях,  переписывалась  с  тобой  и,  наверно,  с  Николаем
шифром. Шифр-то простенький, но как я обрадовался, когда обнаружил все это у
тебя в столе. Ведь...
   - Вот и я, - перебил его Проценко, - сидел там, на Атаманском острове,  и
думал, что это за решетка такая, да и вспомнил о нашем шифре.
   - А как он выглядит, этот шифр? - спросила Ольга.
   - Сейчас покажу, - сказал Решетняк и достал из  сейфа  письмо  Натальи  и
потрепанную картонку. Сверху картонки стояла цифра 1.

   - Это и есть решетка.
   - А как ею пользоваться? - робко спросила Ольга.
   - Это я тебе покажу потом, Олюшка, - мягко сказал Проценко и взволнованно
зашагал по комнате. - Теперь я не  сомневаюсь,  что  Гудков  где-то  оставил
зашифрованное письмо. И вот его-то и надо искать.
   Проценко волновался все сильнее и сильнее. Решетняк обошел вокруг стола и
молча почти силой усадил друга в кресло, потом он снова подошел к стоящему в
углу сейфу и вынул из  него  красную  книгу.  Это  были  "Три  мушкетера"  с
последним  письмом  Гудкова.  В  книгу  был   вложен   листок   со   штампом
научно-технического отдела краевого управления милиции. Решетняк вынул  этот
листок и протянул его Проценко:
   -  Вот  текст,  который  нам  удалось  выявить  благодаря  фотосъемке   в
ультрафиолетовых лучах. А по всей вероятности, это продолжение  письма,  так
как нет ни обращения, ни объяснений в чем дело. "Другого выхода  нет.  Самое
ценное удалось спрятать. Клад огромной ценности. Чтобы обнаружить его, ищите
решетку". - Решетняк перестал читать и взглянул на Проценко: -  Дальше  идет
пропуск. Потом одно слово  "Тамань".  Опять  небольшой  пропуск  и  текст  с
маленькой  буквы:  "ищите  решетку,  тогда  все  станет  ясно".  Точка.  Как
по-твоему, Грицько, какие слова были в этих пропусках? Мы  расшифровали,  но
интересно, совпадет ли наша расшифровка с твоей.
   - Для меня это совершенно ясно, - ни на минуту  не  задумываясь,  ответил
Проценко. - Вот как читалось это письмо, пока  в  нем  ничего  не  стерлось:
"Клад огромной ценности. Чтобы обнаружить его, ищите решетку". Это написано,
а дальше была какая-нибудь  такая  фраза  -  "такую,  какой  мы  с  Проценко
пользовались в дни юности  на..."  Продолжение  же  у  нас  есть:  "Тамани".
Понимаете. "Пользовались на Тамани". Второй  пропуск  маленький,  тут  могло
поместиться два-три слова, примерно такие: "чтобы найти спрятанное".  Ну,  а
дальше, как написано: "ищите решетку, тогда все станет ясным".
   Решетняк и Сомов переглянулись. Слова Проценко их явно заинтересовали.
   - Я же говорю, иди в следователи. - Решетняк протянул  листок  с  текстом
завещания партизан и предложил:  -  А  ну-ка,  попробуй  восстановить  текст
остальных пропусков.
   Так же, как и в первый раз, Проценко не задержался с ответом.
   - Тут написано: "Партизаны дарят клад  Родине".  Стоит  точка.  Следующее
слово написано со строчной, а не с заглавной буквы, следовательно,  утрачено
начало фразы. Что мы имеем: "коридоре", пропуск,  "на  берегу  Б",  пропуск.
Опять со строчной буквы: "долг художника  и  моего  друга  Проценко",  снова
пропуск. Текст еще раз начинается со строчной буквы: "нашедшего книгу  прошу
сообщить ему о моем завете". Небольшой пропуск и дальше: "решетку, ориентиры
станут ясны".
   - Я так заполняю  пробелы  в  письме:  "Клад  спрятан  в..."  -  это  мое
продолжение.  Читаем;  "коридоре".  Заполняю  пропуск:  "дома,  стоящего  на
берегу". Раньше я считал, на берегу Бейсугского лимана,  теперь  думаю,  что
нужно читать: "дома, стоящего на берегу Белой". Дальше.  Слово  после  очень
маленького пропуска начинается строчной буквой.  Подставляем  начало  фразы:
"Первейший" или "Священный". Дальше видимый текст: "долг художника  и  моего
друга Проценко". Снова  заполняем  пропуск:  "разыскать  этот  клад".  Текст
Гудкова: "Нашедшего книгу прошу сообщить ему о моем  завете".  Точка.  Нужно
снова подставить стершееся начало фразы: "Пусть найдет".  Подставляем  текст
Гудкова: "решетку; ориентиры станут ясны".
   - Все? - спросил Сомов. - Я записал вслед за вами  весь  текст.  Вот  он:
"Другого выхода нет. Самое ценное удалось спасти.  Клад  огромной  ценности.
Чтобы обнаружить его, ищите решетку, такую, какой мы с Проценко пользовались
в дни юности на Тамани. Чтобы найти спрятанное,  ищите  решетку,  тогда  все
станет ясным. Партизаны дарят клад Родине. Клад  спрятан  в  коридоре  дома,
стоящего на берегу Белой. Первейший долг художника и  моего  друга  Проценко
разыскать этот клад. Нашедшего книгу прошу сообщить ему о моем завете. Пусть
найдет решетку, ориентиры станут ясны".
   - Мы тоже примерно так же прочли письмо, - задумчиво сказал  Решетняк.  -
Одно все же неясно. Гудков никогда не  был  на  реке  Белой.  Мы  с  майором
Сомовым это место прочли иначе: не Белой, а реки Большая Лаба. Но  и  то  не
уверены. Ведь мы партизанили в самых верховьях Большой Лабы, а там ни одного
дома с коридором не сыщешь. Пастушьи хижины, да и то редко.
   Наступило  тягостное  молчание.   Догадка,   казавшаяся   такой   верной,
провалилась.
   - Ничего не поделаешь,  -  вздохнула  Ольга,  -  I  нужно  искать  другое
объяснение недостающих слов.
   Неожиданно лицо Решетняка расплылось в радостной улыбке:
   - Коридор надо искать по Большой Лабе. В тех местах  коридорами  называют
каменные пещеры, а их там очень много. Мы не раз забирались в такие  пещеры.
Устраивали там склады оружия и боеприпасов.

   В ДЕБРЯХ СКАЛИСТОГО ХРЕБТА 

   Если путник держит путь с Таманского полуострова на юг, то сразу же после
того, как он миновал  Анапу,  его  взору  предстают  разбросанные  по  степи
отдельные холмики.
   Каждый едущий этим путем впервые обычно принимает далеко стоящие друг  от
друга возвышенности за холмы-могильники, которые восемь веков назад насыпали
половцы в различных местах Тмутараканского княжества.
   Но на вершинах  этих  пригорков  нет  гигантских  каменных  баб,  которых
половцы ставили для охраны покоя умерших. Нет  каменных  памятников,  потому
что холмы - не могилы именитых половецких ханов, а  самые  что  ни  на  есть
обыкновенные  холмы,  начало  Главного  Кавказского  хребта.  Чем  дальше  к
юго-востоку, тем все ближе подступают  друг  к  другу  холмы.  Вот  они  уже
образуют отдельные гряды. Еще  немного  -  и  из  отдельных  гряд  возникает
несколько  параллельно  идущих  горных  хребтов.  По  мере  продвижения   на
юго-восток горы становятся все выше и выше...
   Из многих мест степной кубанской равнины  в  ясный,  погожий  день  видны
белые шапки вечных снегов, которыми увенчаны горы  Фишт  и  Оштен  -  первые
крупные вершины Кавказа.
   Величествен,  могуч  и  живописен  Главный  Кавказский  хребет.  Круто  и
обрывисто спускается к Черному морю его  южный  склон.  Северный  же  склон,
наоборот, пологий и удобен для передвижения.  С  этой  стороны,  параллельно
Главному  Кавказскому  хребту,  тянутся  почти  обнаженные  горы  Скалистого
хребта. Среди них вы не  найдете  вершин,  покрытых  вечными  снегами.  Горы
Скалистого хребта намного ниже своих соседей с  юга,  но  зато  они  дики  и
неприступны.  Еще  севернее,  параллельно  Скалистому  и  Главному  хребтам,
выстроились густо заросшие девственными лесами Черные горы.
   Невдалеке от границы Краснодарского края с Грузией  вое  эти  три  хребта
стягиваются в один мощный горный узел.
   Суровы и неповторимо прекрасны эти места. Но  редко  ступала  здесь  нога
человека. Зато тот, кто пробьется через труднодоступные перевалы, пройдет по
нависшим над пропастями тропам и преодолеет заросли  первобытных,  нехоженых
лесов, будет вознагражден.
   Он  увидит  необыкновенные  озера.  Вот  они  чисты  и  голубоваты,   как
драгоценный камень. Проходит два-три часа - и бирюзовый цвет озера  уступает
место  изумруду.  Еще  немного  -  из  темно-зеленой  вода  превращается   в
фиолетовую. Сильнее пригрело солнце, быстрее тает снег на горах  -  вздулось
озеро и стало мутно-желтым.
   Бурные реки и ручьи, вытекающие из ледников, обрушиваются  вниз  тысячами
водопадов.
   Вплотную к берегам озер и рек подступают величественные дремучие леса.
   Вот роща белоствольных  невысоких  деревьев  с  мелкой  твердой  листвой,
напоминающей  листву  северной   брусники.   Бородатые   темно-зеленые   мхи
спускаются с ветвей до самой земли. Даже в яркий  летний  день  здесь  царит
зеленый полумрак, и кажется, идешь не лесом, а по дну моря среди колышущихся
водорослей. Как из подземелья, тянет прелью и сыростью.  Ни  одна  птица  не
нарушает своим пением тишины этого мрачного леса.  Лишь  иногда  прошелестит
змея. Это заросли самшита.  Невысокие  деревья  с  темно-зеленой  листвой  и
белыми стволами живут по четыреста лет.
   Вот другой лес. Деревья, покрытые хвоей, напоминающей пихтовую. Это тисс,
или, как его иначе называют,  красное  дерево.  Четырехсотлетние  самшитовые
деревья в сравнении с красным деревом то же, что мальчишка рядом с  глубоким
старцем. В тиссовом лесу можно встретить деревья, возраст которых измеряется
тысячелетиями.
   Вы  идете  дальше.  Мрачные  леса  тисса  и  самшита  сменяются  веселыми
березками, дубовыми рощами, сосновыми борами и еловым  чернолесьем.  Тянутся
вверх сорокаметровые громады бука. Склоняются к  реке  темные  кроны  черной
ольхи, горделиво разбрасывает свой праздничный пурпур черноклен. Под пологом
деревьев - усыпанные лиловыми цветами кусты понтийского рододендрона, желтая
азалия, падуб, кавказская  черника  и  лавровишня.  И  все  это  переплетено
причудливой и труднопреодолимой сетью лиан.
   Вы выходите из леса и попадаете на обширные субальпийские луга. Трава так
высока, что в ней может скрываться всадник. А вот  альпийская  лужайка.  Она
покрыта ярко цветущей низкой, не выше спичечного коробка, травой.
   Глухие горные дебри - раздолье для диких зверей. На границе вечных снегов
пасутся круторогие туры. Сквозь лес гордо проходит благородный олень.
   Непуганые серны и косули, встретив человека, с любопытством рассматривают
его, лишь потом, стремительные и изящные, уносятся прочь.
   Среди белого дня не редкость увидеть пасущегося на  зеленой  лужайке  или
играющего на снегу медведя, В отличие от своих  северных  собратий,  он  мал
ростом и добродушен. Никакой особой опасностью встреча с ним не грозит.
   Но вот с треском  ломается  валежник,  чавкает  грязь.  На  этот  раз  из
кустарника на поляну выходит свирепый обитатель горных лесов - дикий кабан.
   Только в очень снежные голодные зимы, собравшись большой стаей,  решаются
нападать на него волки, да и то редко добиваются успеха.
   Ударом своих кривых трехгранных  клыков  кабан  вспарывает  брюхо  своему
врагу. Сражается он упорно, свирепо и почти всегда уходит с поля боя хоть  и
израненным, но победителем.
   Горе охотнику, ранившему кабана. Кабан не  испугается  и  не  убежит,  он
постарается рассчитаться со своим врагом.
   Прижав к затылку короткие уши с кисточками,  подкрадывается  к  пасущимся
сернам рысь.
   Но вот раздается громкий и страшный рев. Замирает на месте рысь.
   Скрывается в чащобе кабан.
   В ужасе уносятся козули и серны. Торопится слезть с дерева, куда он залез
полакомиться терпкими грушами, медведь.
   Где-то вдалеке громко, отрывисто охнул и замолк барсук.
   Чего же испугались обитатели леса? Они услышали  рев  чем-то  обозленного
барса - самого страшного хищника Кавказских гор.
   Встретив человека, он неслышными шагами уходит прочь, но не  испуганно  и
стремительно, как другие животные, а с неторопливым достоинством.
   Охота на барса не менее опасна, чем охота на льва или тигра. Несмотря  на
свое полутораметровое тело, он забивается в расщелины, в которые не пролезть
человеку. Ловко спрятавшись, он появляется там, где его меньше  всего  ждут.
Нередко барс долго идет следом за охотником.
   Раненый барс бросается на человека, стараясь ударом могучих лап сбить его
с ног и ухватить страшными клыками за горло.  Победив  человека  раз-другой,
барс набирается храбрости и становится людоедом. Он  спускается  ниже  и  на
высокогорных пастбищах нападает на пастухов, устраивает засады на охотничьих
тропах.
   Завидев барса, тревожно затрещали сойки. Вспорхнула стая  крупных  лесных
голубей - вяхирей. Скрылись горные тетерева. Застыли  на  вершинах  деревьев
желтоклювые альпийские галки.
   Только в небе  по-прежнему  невозмутимо,  раскинув  трехметровые  крылья,
парит самая крупная птица Европы - гриф-ягнятник.

   Пламя костра делалось все бледнее. На фоне неба обозначился  контур  гор.
Начинался рассвет.
   Васька Лелюх помешал в висящем над огнем котле кушанье и попробовал  его.
Каша с мясом была уже вкусная, но крупа еще не уварилась.
   Васька отошел от костра и сел рядом с разомлевшим от жара Соколом.
   Солнце еще было скрыто высокой снежной шапкой горы, но на  лесной  поляне
уже стало светло.
   Под сенью огромной кавказской пихты примостились  три  небольшие  палатки
экспедиции. Спускающиеся почти до самой земли ветви дерева  надежно  закрыли
палатки от дождя и непогоды. Даже сильнейшие ливни не могут пробиться  через
густую конусообразную крону пихты.
   Около месяца жила на этой высокогорной поляне экспедиция, а Васька,  Алла
и Шура, впервые попавшие в дебри Кавказских гор, никак не могли освоиться  с
непривычной для них обстановкой. Как зачарованные смотрели  они  на  цветные
ковры лугов, сияющие бриллиантовыми россыпями ледники, па водопады и леса.
   Край солнца высунулся из-за  снежной  шапки  горы.  Васька  взял  в  руки
сковороду и ударил по  ней  большим  ножом.  Вскочил  обрадованный  Сокол  и
бросился к палатке, где спала Алла.
   Откинув полу палатки, вышел  Решетняк,  немного  погодя  появились  Шура,
Ольга Ракитина и Проценко. Алки не было.
   - Ну, что ты скажешь! - возмущался Лелюх. - Вот соня!
   Он зашел в палатку и ударил в  сковороду  над  самым  Алкиным  ухом.  Она
вскочила и несколько секунд ошеломлено смотрела на Лелюха.
   Перегоняя друг друга, взрослые и ребята бросились по извилистой  тропинке
к пенящемуся и ревущему потоку. Рядом с палатками бил прозрачный, как слеза,
ключ, но кто удержится от искушения умыться в настоящем водопаде! Не  так-то
часто подворачивается такой случай.
   Вода была обжигающе холодна, через десять минут все вернулись  бодрыми  и
веселыми.
   Васька, дежуривший по лагерю, приготовил  "стол".  Постеленный  на  земле
брезент был заставлен мисками с вкусно пахнущей кашей и  кружками  для  чая.
Около каждого прибора лежали горка  сухарей  и  плоская  лепешка  -  предмет
особой гордости Лелюха. В далекие горные дебри, куда  забралась  экспедиция,
хлеб доставлять было  невозможно,  пришлось  бы  ограничиться  сухарями,  но
Васька приноровился печь пресные лепешки. Даже Алка отдавала им должное.
   На завтрак уходило довольно много времени. Ели плотно. Впереди  предстоял
день трудных горных переходов.
   Месяц назад к экспедиции присоединились Решетняк, лейтенант Потапов и еще
несколько работников угрозыска.
   К большой досаде Проценко, ему пришлось отказаться от ежедневных  выходов
с поисковыми группами. В одном из походов он  неудачно  прыгнул  и  повредил
себе ногу. Все дни он работал над эскизами к задуманной им картине. Он хотел
написать последний бой партизан отряда Гудкова.
   Оставался в лагере и  Васька  Лелюх,  удовлетворившись  ролью  завхоза  и
повара. Васька нес свои обязанности с образцовой добросовестностью. Сам,  не
дожидаясь, что  его  кто-нибудь  разбудит,  он  вставал  затемно  и  готовил
завтрак. Никогда не забывал положить в сумки  уходящих  в  горы  еду.  Помыв
после завтрака по-суду, он спал два-три часа, но всегда вовремя  просыпался,
чтобы покормить оставшегося в лагере Проценко,  и  брался  за  приготовление
обеда, или, скорее, ужина, так как вторично  члены  экспедиции  садились  за
трапезу, когда на горную поляну опускалась ночь.
   Из  консервов,  сала,  крупы  и  муки  Ваське  удавалось   делать   самые
разнообразные блюда. Кроме того, подошел  срок,  когда  разрешалась  осенняя
охота. Дичи же в этих нехоженых девственных местах  было  хоть  отбавляй,  и
возвращающиеся с поисков всегда приносили с собой то жирных уток,  то  сизых
вяхирей - крупных  диких  голубей.  Особенно  часто  попадали  под  выстрелы
охотников черные длиннохвостые кавказские тетерева.
   В горы уходили парами.
   Искали уже много дней, но результатов не было.
   Однажды, как  только  начало  темнеть,  в  лагерь  стали  собираться  его
обитатели. Не было только Решетняка и Шуры Бабенко. Все уселись около костра
в, ожидании ужина. Село солнце, стало темно, а Филиппа  Васильевича  и  Шуры
нет как нет. В  лагере  начали  беспокоиться.  Пропали  Васькины  кулинарные
старания. Есть никто не мог.
   -  Нужно  идти  искать,  -  высказала  общую  мысль  Ракитина,  -  что-то
случилось.
   - Ну, может, и не случилось, - с сомнением ответил ей Проценко. -  Может,
далеко зашли и не успели возвратиться. А в темноте по горам  через  пропасти
да по осыпям не пойдешь, вот и пережидают.
   - Нет, нужно искать, - упорствовала Ольга. - А вдруг беда какая.
   - Рассветет - пойдем, - веско проговорил  лейтенант  Потапов,  -  в  этой
тьме, не зная дороги, все равно далеко  не  уйдешь.  А  сейчас  спать.  Путь
предстоит тяжелый.
   Участники  экспедиции  нехотя  разбрелись  по  палаткам.  Только  Потапов
продолжал сидеть около костра.
   - Товарищ лейтенант, - услышал он  шепот  незаметно  подошедшего  к  нему
Проценко, - наверно, и впрямь беда, как думаете?
   Потапов тихо ответил:
   - Я с той стороны какой-то громкий рев слыхал. Уж не барс ли?

   Однако Решетняк и Шура задержались вовсе не из-за встречи с  барсом.  Они
даже не слышали его рева. Причина задержки была совсем другая.
   Когда все пришли к  единому  мнению  о  том,  что  "коридор",  о  котором
говорится в письме Гудкова, не что иное, как каменная пещера, Решетняк  взял
на себя подготовку к исследованию пещер Скалистого хребта.
   В  те  времена,  когда  Филипп  Васильевич  был  начальником  разведки  у
партизан, ему много раз приходилось бывать в пещерах. Это не мудрено. Пещеры
были единственными крепостями, многие из них имели по нескольку  выходов,  и
при надобности через них можно было ускользнуть от преследования  фашистских
егерей. Наконец, пещеры  были  незаменимы  для  устройства  скрытых  складов
оружия, продовольствия и боеприпасов.
   Решетняк знал, что нужно человеку, отправляющемуся в пещеры.
   Утром участники экспедиции надевали удобные шаровары из крепкой  материи,
обували альпинистские ботинки на толстой подошве с металлическими шипами.  У
каждого был моток крепкой веревки, стальной ледоруб,  похожий  на  маленькую
кирку, на груди висел аккумуляторный фонарь, а в кармане лежал  еще  обычный
карманный фонарик  с  запасной  батарейкой.  Каждый  был  снабжен  карманной
аптечкой и неприкосновенным запасом продовольствия.
   Знал Решетняк и район,  где  вернее  всего  следовало  искать  спрятанные
Гудковым ценности.
   Невдалеке от лагеря, за перевалом, был тот самый аул, где в последний раз
видели Гудкова и его спутников. Оттуда он с боем ушел по направлению к реке,
на берегу которой остановился теперь Решетняк.
   В ущельях, пробитых бешеной рекой, было множество пещер. Гудков, не  имея
возможности  прорваться  через  занятые  врагом  перевалы,  конечно,   решил
воспользоваться пещерами.
   Весь район, где действовала экспедиция, был разбит на квадраты.  За  день
каждая группа обследовала две-три,  а  иногда  и  четыре  пещеры.  Спугивали
тысячи  летучих  мышей,  обосновавшихся  в  пещерах,  находили  позеленевшие
патронные гильзы, проржавевшие штыки и винтовки, каски и фляжки,  но  следов
последней группы партизанского отряда Гудкова не было.
   В поисках прошел месяц.
   В этот день Решетняк и Шура забрались  в  самый  конец  обследуемого  ими
района. Им предстояло побывать еще в трех пещерах,  расположенных  одна  над
другой по склону горы. Дальше шла отвесная горная стена. Как знал  Решетняк,
вершину этой горы обороняла морская пехота. Дальше гитлеровцы уже не прошли.
   Две пещеры Решетняк и Шура обошли быстро.
   В них ничего не было.
   По пробитой какими-то зверями  тропе  исследователи  поднялись  в  третью
пещеру, но она оказалась еще меньше двух первых и  тоже  ничего  интересного
собой не представляла.
   Перед пещерой была маленькая ровная площадка с чистым, веселым родничком.
   - Давай, Шура, посидим, закусим, -  предложил  расстроенный  Решетняк.  -
Сегодня далеко забрались, не скоро обратно дойдем,
   Они сняли сумки и оружие.
   Шура собрал немного сушняка, вытащил из сумки маленький плоский  котелок,
зачерпнул в него воды и повесил над костром.
   В ожидании, пока закипит чай, Решетняк лег на спину и, смотря на парящего
высоко в небе орла, стал обдумывать, что делать дальше, где искать "клад".
   Видя, что Решетняк  разговаривать  явно  не  расположен,  Шура  отошел  в
сторону. Усевшись на краю площадки, он приложил  к  глазам  бинокль  и  стал
рассматривать окрестности.
   Внизу под ногами колыхались кроны деревьев, уже чуть  тронутые  багрянцем
осени.
   На далеком склоне горы что-то двигалось, Шура стал всматриваться. Это был
медведь.
   Ветер дул от зверя в сторону людей,  да  и  расстояние  было  большое,  и
медведь, не подозревавший, что за ним наблюдают, развлекался.
   - Филипп Васильевич, - сказал шепотом Шура, - медведь! Не пойму,  что  он
делает.
   Решетняк приподнялся, тоже посмотрел в бинокль и рассмеялся:
   - Скажи пожалуйста! Катается. Рассказывали мне люди, а я не верил.
   Теперь и Шура понял, чем был занят медведь. Поднявшись вприпрыжку на верх
пологого снежника, он садился, задирал вверх  задние  лапы  и  съезжал  вниз
совсем  так,  как  скатываются  иной  раз  с  ледяных  горок   расшалившиеся
мальчишки.
   Они долго наблюдали за необычным спортсменом. Потом Решетняк был вынужден
отойти; закипела вода, надо было заваривать чай. Шура же не отрывал глаз  от
интересного зрелища.
   Начавшее клониться к западу солнце ярко освещало бывший до этого  в  тени
снежник, и забавы веселого зверя стали особенно хорошо видны. Но вот медведь
съехал в последний раз, отряхнулся и медленно  направился  в  сторону.  Шура
следил за ним.
   Вприпрыжку медведь побежал к каменной осыпи, пересек ее, вскарабкался  на
высокий уступ крутой скалы и... пропал.
   - Ну, что там мишка? - спросил снова подошедший Решетняк.
   - Не знаю, куда он делся, -  недоумевал  Шура.  -  Вон,  видите,  большая
скала, похожая на петушиный гребень. На  ней  уступ,  как  длинная  терраса.
Медведь на него взобрался и пропал. Обратно не проходил и выше не появлялся.
   Забыв о чае, Решетняк метр за метром изучал скалу, где потерялся медведь.
В конце концов он обнаружил то, о  чем  подумал  сразу  же,  как  услышал  о
неведомо куда скрывшемся звере.
   Почти вровень с уступом, похожим на террасу, зияло черное жерло пещеры.
   Разглядел вход в пещеру наконец и Шура. Вытащив карту,  Решетняк  отметил
находку.
   Они наскоро поели и двинулись по направлению к пещере.
   Ее хозяин мог встретить гостей довольно недружелюбно,  и  Решетняк  отдал
польщенному доверием Шуре свой пистолет; сам он повесил  карабин  на  грудь,
предварительно поставив курок на боевой взвод.
   Решетняку и  Шуре  пришлось  трижды  переправляться  вброд  через  бешено
несущуюся реку с  ледяной  водой,  карабкаться  по  осыпям  и  обледеневшему
снежнику.
   Наконец добрались до нужной им скалы. Шагах в  ста  от  них  зияла  узкая
дыра.
   Решетняк вскинул карабин и трижды выстрелил в воздух.
   В пещере что-то зашумело. Бурый ком  закрыл  маленький  вход,  и  жалобно
воющий медведь пустился наутек.
   - Стреляйте! Стреляйте! - кричал побледневший Шура.
   Вместо того чтобы стрелять, Решетняк  лишь  пронзительно  свистнул  вслед
улепетывающему мишке.
   -  Сейчас  на  них  охота  запрещена,   -   пояснил   Филипп   Васильевич
разочарованному Шуре,  который  уже  успел  представить  себе,  какой  фурор
произведет в лагере их появление с тушей медведя.  -  Сейчас  еще  медвежата
маленькие, и они пропадут без родителей. На  медведей  охотятся  только  три
месяца в году: с октября по январь.

   В пещере длиною всего в несколько шагов не было ничего, кроме натасканных
медведем веток и сухих листьев.
   Шура зажег  аккумуляторный  фонарь  и  с  интересом  начал  рассматривать
медвежью берлогу.
   Луч ослепительно яркого света скользнул по стене.
   - Филипп Васильевич, - воскликнул мальчик, - смотрите! Что это?
   По белой стене пещеры шла выскобленная чем-то надпись:  "Погибаю,  но  не
сдаюсь!"
   Такая же фраза была на обороте картины, найденной в доме Валентины Кваши.
   Решетняк и Шура стали поспешно обыскивать пещеру.
   Шура начал разбрасывать ветки и  листья,  натасканные  медведем,  но  его
окликнул Решетняк, возившийся в глубине пещеры:
   - Иди сюда, Шура. Посвети мне. Шура подошел и  направил  свет  фонаря  на
заднюю стену пещеры, около которой задержался Решетняк.
   На стене из мягкого известняка было едва заметное углубление.
   - Свети выше, - скомандовал Решетняк. В  полуметре  выше  было  еще  одно
углубление, над ним - третье и четвертое.
   Приподнявшись на носки, Филипп Васильевич рас-сматривал эти  выступы.  Не
оставалось сомнения, что эти углубления кем-то вырублены.
   Нижняя часть пещеры была влажная, и края ступеней обсыпались, верхние  же
сохранились хорошо.
   - Шура, а ну-ка залезай мне на плечи и рассмотри хорошенько эти  выступы,
- предложил Решетняк, - они ведь куда-то ведут.
   Разувшись, Шура влез на широкую спину Решетняка.
   Здесь, вблизи, он рассмотрел то, чего они не видели снизу.
   Прямо из стены торчал темный кусочек материи. Шура потянул его к себе,  и
он рассыпался.
   Тогда мальчик попробовал колупнуть стену. Рука, свободно, как  в  кучу  с
песком, ушла в стену.  Впрочем,  это  и  был  сухой  песок.  Шура  стал  его
разгребать  и  через  несколько   минут   откопал   матросскую   бескозырку.
Высовывавшийся наружу лоскут был концом ленты.
   Они вышли из пещеры, чтобы получше рассмотреть находку на свету.
   В сухом песке бескозырка прекрасно сохранилась, даже потускневшую надпись
на ленте можно было прочесть,
   - С Гудковым был какой-то матрос, - вслух подумал Решетняк, - может, его.
   Они вернулись в пещеру. Делать  лестницу  слишком  долго,  за  древесиной
пришлось бы спускаться далеко вниз и инструментов, кроме ножей,  никаких  не
было. Пришлось Филиппу Васильевичу снова заменить лестницу.
   - Потихоньку разрывай песок вокруг того места, где  нашел  бескозырку,  и
сбрасывай его вниз, - поучал Решетняк. - Я  голову  прикрою  курткой,  чтобы
глаза не запорошило.
   Сначала Шура копал руками, потом  стал  выгребать  песок  котелком.  Дело
пошло быстрее. Задерживали работу лишь  передышки.  Мальчик  был  рослый,  и
долго держать его на плечах Решетняку было трудно.
   Из песка и мелкой гальки  состояла  лишь  часть  стены.  Через  час  Шура
перешел с плеч  Решетняка  в  откопанную  им  нишу  с  полом  и  стенами  из
известняка.
   Кроме обнаруженных маленьких выступов в стене, ухватиться было не за что.
Шуре приходилось продолжать раскопки одному, так как грузному Решетняку  без
помощи веревки или лестницы на эту высоту было трудно взобраться.
   Копать стало жарко, и Шура снял куртку. Теперь он ссыпал песок на куртку,
а потом оттаскивал к краю выкопанного им хода и сбрасывал  песок  вниз.  Так
работа шла быстрее.
   В узкой нише было тесно и неудобно. Шура  остановился,  чтобы  стереть  с
лица пот. Доставая из кармана платок, Шура уперся плечом в то место, где  он
только что копал, и вдруг вместе с  казавшейся  несокрушимой  стеной  рухнул
куда-то вниз.
   - Что случилось? - испугался Решетняк, услышав шум. - Где ты, Шура?
   - Тут! - отплевываясь  от  песка,  отвечал  Шура.  -  Я  куда-то  упал  и
ударился.
   Он пошарил вокруг, отыскивая потухший фонарь. Наконец нашел его и зажег.
   - Филипп Васильевич! - закричал  он  сразу  же,  как  только"  яркий  луч
осветил узкий подземный ход, куда он упал. - Тут пулемет!
   Решетняк схватил ледоруб и с яростью начал углублять  вырубленные  кем-то
ступеньки.
   Его работу прервал Шура.
   - Кидайте мне веревку, - высунув голову из  ниши,  предложил  он.  -  Тут
огромный камень. Я к нему привяжу веревку, и вы влезете.
   - Добро.
   Взобравшись  наверх,  Решетняк  прежде  всего  бросился  к  пулемету.  Он
надеялся по какой-нибудь примете определить, не принадлежит ли оружие отряду
Гудкова.
   Обрушившийся песок образовал пробку, не  пропускавшую  воздух,  в  пещере
было сухо, и пулемет хорошо сохранился. Но ничто  не  говорило  о  том,  кто
последний вел из него огонь.
   Больше того: Решетняк понял, что стреляли из этого пулемета много раньше,
чем он попал в пещеру. Это было не трудно  определить:  вокруг  не  было  ни
одной стреляной гильзы.
   Решетняк осмотрелся. Они стояли в  большом  подземном  зале.  С  высокого
потолка гигантскими каменными сосульками свешивались сталактиты. Стены  зала
были неровные, с небольшими нишами и  закоулками.  Пещера  казалась  мрачным
подземным царством какого-то волшебника.
   - Шура, - распорядился Решетняк, - иди вдоль  стены  вправо,  а  я  пойду
влево, навстречу тебе. Осматривай повнимательнее, не торопясь, все закоулки.
Если что-нибудь обнаружишь, зови меня.
   Прошло примерно около часа, когда Шура наткнулся на след людей. Он  зашел
в одну из ниш. На пороге  ее  лежал  широкий  поясной  ремень  с  матросской
пряжкой, позеленевшей от времени.
   Шура сделал несколько шагов в глубь  большой  ниши  и  опрометью  вылетел
наружу. Он бросился туда, где мелькал огонек Решетняка.
   - Что с тобой? - спросил издали Решетняк.
   - Идите туда, - сказал Шура, - там... - От охватившей его дрожи у него не
попадал зуб на зуб. Решетняк притянул мальчика к себе.
   - Ну, что ты? Чего? Такой храбрый парнишка и вдруг дрожишь  как  осиновый
лист. Пойдем покажи, что тебя перепугало,
   ...Сразу два фонаря осветили нишу.
   Около задней стены рядом с какой-то темной, бесформенной грудой  навзничь
лежал человек.
   На лежащем были сапоги, стеганка и ватные брюки. Он был подпоясан широким
ремнем.
   Казалось, сломленный усталостью человек спит. Впрочем, так  казалось  бы,
если б не лицо лежащего.
   Лица не было. Вместо  него  зиял  черными  впадинами  череп  с  маленькой
круглой дырочкой в височной кости.
   Одна кисть скелета была обложена какими-то тряпками. Невдалеке от  второй
руки валялся заржавленный пистолет.
   Решетняк поднял его. В луче фонаря что-то  блеснуло.  Нагнувшись,  Филипп
Васильевич  увидел  на  рукоятке  маленькую  золотую  пластинку.  Он  поднес
пистолет к свету и вслух прочел:
   - "Филиппу Решетняку за отвагу в борьбе  с  бандитизмом  от  председателя
ОГПУ Ф. Дзержинского. 10.1.26 г."
   Решетняк долго стоял недвижимо.
   Потом, сняв с себя китель, накрыл голову Натальи и шагнул вперед к  тому,
что они с Шурой приняли сначала за кучу тряпья. Сейчас он уже знал, что  это
такое.
   Укрытые трофейной шинелью и казачьей буркой, лежали два скелета.
   Решетняку было нетрудно определить  по  оружию"  потускневшему  ордену  и
наборному кавказскому поясу, кто это.
   Перед ним были останки Николая Гудкова и его ординарца Ахмета.
   - Филипп Васильевич, - срывающимся голосом прошептал Шура, - это они? Да?
Решетняк тяжело вздохнул.
   - А где же решетка, картины? - через  некоторое  время  спросил  Шура.  -
Давайте искать.
   - Не могу я сегодня, мальчик, ничего не могу, - тихо ответил Решетняк.
   ...Когда они выбрались из пещеры, было уже темно, и все же Решетняк решил
идти к лагерю. Он не мог оставаться здесь, рядом с этой страшной пещерой.
   Всю дорогу они молчали. Только  начав  спускаться  в  долину,  где  стоял
лагерь, Решетняк остановился и сказал:
   - Ты уже взрослый, Шура, и я говорю с тобой  как  со  взрослым.  От  Аллы
нужно скрыть то, что мы видели. Понимаешь?
   - Я и сам думал.
   - Давай договоримся, - продолжал Решетняк: -  мы  ничего  не  нашли.  Все
пещеры оказались, как и предыдущие, пустыми. Задержались же из-за того,  что
зашли далеко. Вообще ты молчи, а говорить предоставь мне.
   - А как же быть дальше? - спросил Шура. - Нужно же  похоронить  партизан.
Потом, картины-то мы пока не нашли. Как же быть?
   - Предоставь вое мне, - ответил Решетняк, - я сегодня же отправлю в город
Аллу. Вызовем еще людей на помощь. Нужно постараться установить  подробности
последних дней и часов Гудкова и его сподвижников. Словом,  доверься  мне  и
обещай до поры до времени молчать...
   Когда они подходили к лагерю, там все уже были на ногах и готовились идти
на розыски пропавших.
   После того как утихли возгласы радости, укоры за  задержку  и  расспросы,
Васька Лелюх вспомнил о своих обязанностях и потащил провинившихся есть.  Он
предполагал, что у Решетняка и Шуры должен быть отменный аппетит, и выставил
перед ними порции вчерашнего обеда  и  сегодняшнего  завтрака.  Обрадованный
тем, что все  хорошо  кончилось,  Васька  раздобрился  и  добавил  по  банке
сгущенного молока из НЗ.
   Но старания его были напрасны:  Решетняк  и  Шура  почти  ни  к  чему  не
притронулись.
   Васька, да и другие члены экспедиции не отходили от возвратившихся.
   - Шурка, - строго и громко спросила Алла, - что-то ты скрываешь.  Чем  ты
расстроен?
   Решетняк насторожился.
   Первые же слова Шуры просто повергли его в негодование. Казалось, мальчик
вовсе не принял во внимание его просьбы. Но тут же выяснилось, что  опасения
его напрасны:
   - Конечно, расстроен, - говорил Шура: - Филипп  Васильевич  отсылает  или
тебя, или меня, а то и обоих по делам в город. А мне не хочется.
   - А по каким делам? - спросила  Алла.  Решив,  что  ему  пора  вмешаться,
вместо Шуры ответил Решетняк:
   - Прохладные ночи стали, нужно кое-что из теплых вещей сюда доставить. Да
и еще есть дела в городе.
   К удовольствию Решетняка, Алла не заставила себя упрашивать.
   - Шуру мать может во второй раз не отпустить" Лучше уж  я  отправлюсь,  -
решила она.
   Пока шел этот  разговор,  Решетняк  сумел  незаметно  передать  записочку
Ракитиной. "Вызывайтесь идти в город. Потом все объясню".
   - Я бы тоже не прочь побывать в  городе.  У  меня  ведь  отпуск  к  концу
подходит. Надо что-то предпринять, - сказала, прочитав записку, Ольга.
   - А я и не думал посылать Аллу одну, - как ни в чем не бывало  проговорил
Решетняк. - Пойдете вместе.
   - Когда пойдем? - деловито справилась Алла. - Сегодня.
   - Готовьтесь, а я пока напишу письмо. Решетняк взял  из  палатки  полевую
сумку, вынул из нее блокнот, авторучку и начал что-то сосредоточенно писать.
   Улучив момент, когда около него, никого не было, подошла Ольга.
   - Что случилось, Филипп Васильевич? - взволнованно спросила она.
   - Пойдите по этой тропинке, - не поднимая от блокнота головы, ответил он,
- отойдите подальше и Ждите. Мне нужно с вами поговорить.
   Ольга, повертевшись для виду на поляне, ушла в указанном ей направлении.
   Вскоре вслед за ней ушел и  Решетняк,  Возвратились  они  через  полчаса.
Около полудня Ракитина и Алла ушли.  Только  когда  они  скрылись  из  глаз,
Решетняк, собрав всех оставшихся, рассказал о вчерашнем походе.
   - Я дал задание Ракитиной, - говорил Решетняк, когда рассказ о виденном в
пещере был окончен, - во что бы то ни стало задержать Аллу в Краснодаре.
   - Как-то это удастся, - усомнился Проценко.
   - Ракитина притворится больной, и  Алле  придётся  за  ней  ухаживать,  -
пояснил Решетняк. - Я вызвал из Краснодара людей на помощь. Нужно  перенести
останки партизан в город или в станицу и похоронить. Да и искать картины нам
помогут.
   - А что же, мы до этих пор ждать будем? - воспротивился Проценко.
   - Нет. Пещеру мы с Шурой даже не успели осмотреть.  Начнем  ее  тщательно
исследовать. Сегодня перенесем к ней поближе лагерь.
   - А... зачем? - заикаясь, спросил Лелюх. - Раз... ве ту... ут плохо?
   Соседство с пещерой Ваське вовсе не улыбалось, и он уже пожалел, что тоже
не попросился идти в город.
   Однако все поддержали  Решетняка.  Было  бессмысленно  ходить  обедать  и
ночевать так далеко от места Поисков.
   Васька скрепя сердце принялся вместе со всеми собираться.
   К удовольствию Васьки, поход в пещеру был отложен до следующего утра, так
как за день еле успели перетащить лагерь на  новое  место.  Трудный  путь  с
тяжелой ношей пришлось каждому проделать по нескольку  раз.  К  вечеру  люди
настолько утомились, что не могли двинуть ни рукой, ни ногой  и  как  попало
повалились на сделанные из еловых веток ложа.
   Лелюх остался  верен  себе.  Он  не  согласился  ложиться  без  ужина  и,
превозмогая  усталость,  побрел  собирать  сушняк,   держась   подальше   от
видневшегося вдали черного жерла пещеры. Чтобы было не так  страшно,  Васька
свистнул с собой Сокола.
   Сушняка было мало, а Васька  зашел  довольно  далеко.  Несколько  раз  он
наталкивался на интересные находки. Сначала штык, потом  сразу  две  рогатые
каски, какие носили гитлеровские  солдаты,  и,  наконец,  разбитый  пулемет.
Конечно, все было настолько поржавевшим, что никуда не годилось, но  все  же
Васька решил притащить в лагерь кое-что из этих трофеев.
   Пулемет был тяжел, а вот штык-нож другое  дело.  Почистить  его  стальное
лезвие - так им еще можно будет щепки колоть для костра.
   Васька нагнулся, поднял штык и, обтерев травой, засунул за пояс.
   Вдруг он заметил, что Сокол тщательно обнюхивает  какой-то  предмет.  Это
была солдатская фляжка для воды.
   Она была сплющена в лепешку и никуда не годилась. Повертев фляжку в руке,
Васька хотел отбросить ее в сторону, но вдруг ему показалось, что  на  одной
из сторон превращенной в лепешку фляги что-то написано.
   Васька стер налипшую землю.
   Чем-то глубоко выцарапанная надпись стала хорошо видна. Но что  это  была
за надпись!
   "орветкор спря мыпарт рятали изаны таны  отбитые  отрядаГ  удкова  идорэт
уфаши обращае стов в мсякГ имзамас картины великих камен  мастеро  АН.  Проц
ки-рует  ном  в  его  енкозн  Откапыв  коридо   айтеиверни   ре-начи   Ищите
нающемсявпра ающемушифр тенароду иликсов навыс етскому оте "Бар  вом  соволо
Вместес че-лове гово"бо задн карти курасш нами  найде  льшуюп  емуг  ифровав
тенашидоку лупеще ментыиза ещеруК рыПос леднийостав  писи  шемуэт  шийсявжив
Гудков ыхвз оМысп артины".
   - Черт его знает, что за неразбериха! - прошептал  Васька.  -  Ничего  не
поймешь!
   Он бросил испорченную флягу, подхватил охапку хвороста и сделал несколько
шагов в сторону нового  лагеря.  Однако  странная  надпись  не  выходила  из
головы.
   - Гудков! - вдруг громко ахнул он.
   Швырнув на землю хворост, он бегом  бросился  обратно  и  отыскал  флягу.
Действительно, в конце надписи стояло слово "Гудков".
   Васька быстро прочел весь текст и теперь уже  отыскал  среди  тарабарщины
еще два слова, заинтересовавшие его не меньше,  чем  фамилия  "Гудков".  Это
слова "картины" и "шифр".
   Забыв  и  о  хворосте  и  об  ужине,  Васька  скачками,  которым  мог  бы
позавидовать горный козел, понесся к лагерю. За ним с лаем помчался Сокол.
   - Филипп Васильевич, - орал он,  еще  издали  увидев  Решетняка,  который
вышел из палатки покурить, - смотрите, что я нашел. Гудков! Тут  написано  о
Гудкове и о шифре!
   На крик Васьки бросились  Решетняк  и  Проценко.  Лишь  намаявшийся  Шура
Бабенко ничего не слышал и спал богатырским сном. 1
   Решетняк осмотрел сплющенную флягу и протянул ее Проценко:
   - Смотри, Грицько. Шифр. По-моему, это и есть ваша "решетка".
   Руки Проценко тряслись от волнения, строчки плясали перед глазами.
   - Да, - наконец вымолвил он,  -  это,  по  всей  вероятности,  "решетка".
Сейчас попробуем прочесть.
   Он принес из палатки свой альбом для зарисовок, вырвал из него один  лист
плотной ватманской бумаги, точно промерил сначала  ширину,  а  потом  высоту
надписи.
   - Ну что, Грицько? Что? - торопил его Решетняк.
   - Видишь, ширина надписи, - говорил художник,  -  точно  совпадает  с  ее
высотой и все написанное умещается в квадрате. Теперь уже нет сомнения,  что
это зашифровано "решеткой". Точно по размеру написанного делаем  квадрат  из
толстой бумаги. Расчерчиваем его, как доску  для  шахмат.  Восемь  клеток  в
ширину, восемь в высоту. Теперь некоторые клетки вырежем.
   - Любые? - спросил Васька Лелюх.
   - Нет. Весь секрет и заключается в том, чтобы вырезать клетки те же,  что
были вырезаны у человека, писавшего зашифрованный текст.
   - А откуда ж вы узнаете, какие клетки были вырезаны у  Гудкова?  -  снова
спросил Васька. Проценко пояснил:
   - Об этом шифре вычитала в какой-то книге мать Аллы. А как раз перед этим
один кулак случайно перехватил записку Николая Гудкова ко мне. Это же  давно
было. Еще в доколхозные  времена.  Так  вот,  Наталья  предложила  переписку
шифровать. Молодость, К игре, к таинственности тянуло. Вот мы и  условились,
какие именно клетки вырезать.
   Глядя, как Проценко орудует ножом, Васька спросил:
   - Могли условиться, чтобы какие-то другие клетки вырезать, а не эти,  что
вы вырезаете?
   - Конечно. Весь секрет шифра в этом и  заключается.  Прочесть  его  может
только тот, у кого есть точно такая же решетка, как и у шифровавшего  текст.
Мы раз и. навсегда договорились вырезать в первой  строке  третью,  пятую  и
восьмую клетки, во второй строке - первую, четвертую и седьмую, а в  третьей
строке - только одну пятую.
   - А ты или Николай не могли забыть и перепутать  клетки?  -  спросил  уже
Решетняк. - Тогда ведь над расшифровкой придется возиться очень долго.
   Проценко отрицательно покачал головой:
   - Нет, как ты знаешь, и у меня и у Николая отличная память.  Наталья,  не
надеясь на память, сделала еще каждому по картонному трафарету решетки, тому
самому, что ты у меня в столе взял. Нет, никакой тут путаницы быть не может,
   Наконец он объявил:
   - Решетка готова. Смотрите.
   Проценко наложил бумажный квадрат с вырезанными  отдельными  клетками  на
сплющенную фляжку с непонятными записями:
   - Смотрите! - теперь уже в волнении закричал он; все склонились над пнем,
на котором была положена Васькина находка. - Читайте. Есть текст.

   Мы парт изаны отряда Г
   удкова обращае мся к Г.
   АН. Проц
   енко зн
   ающему шифр или к сов етскому
   челове ку расш
   ифровав
   шему эт о Мы сп
   - Итак, - записывал в блокнот Решетняк, - "Мы, партизаны отряда  Гудкова,
обращаемся к Г. АН. Проценко, знающему  шифр,  или  к  советскому  человеку,
расшифровавшему это. Мы сп...
   - Ну, а дальше-то, дальше! - горячился Васька. - Пока ничего не понятно.
   - Для того чтобы читать дальше,  повернем  по  движению  часовой  стрелки
решетку.
   Проценко переставил квадрат. Его верх стал теперь  правой  стороной.  То,
что уже было прочитано, скрылось. Зато можно было читать дальше.
   рятали отбитые
   у фаши стов
   картины великих мастеро
   в Ищите
   на выс оте "Бар сово ло
   гово" бо
   льшую п ещеру К
   артины
   Снова повернул Проценко квадрат. Выступил новый текст. Когда он оборвался
на полуслове, квадрат был еще раз повернут.
   Письмо было расшифровано. В блокноте Решетняка оно уже выглядело так:
   "Мы, партизаны отряда Гудкова, обращаемся к  Г.  АН.  Проценко,  знающему
шифр, или к советскому человеку, расшифровавшему это. Мы спрятали отбитые  у
фашистов картины великих мастеров. Ищите на высоте "Барсово логово"  большую
пещеру.
   Картины спрятаны в каменном коридоре, начинаю-щемся в правом заднем  углу
пещеры.
   Последний оставшийся в  живых  взорвет  коридор,  этим  замаскирует  его.
Откапывайте и верните народу,
   Вместе с картинами найдете наши документы и записи. Гудков".

   Под скорбные звуки траурного марша медленно двигались вдоль главной улицы
города пять орудийных лафетов, везущих усыпанные цветами гробы.
   Кубань провожала в последний путь Гудкова и его товарищей.
   Обнажив  седые  головы,  шли  старые  большевики  -   участники   Великой
Октябрьской революции и ветераны гражданской войны.
   Сияя орденами и медалями, проходили люди, победившие Гитлера.
   Приспустив знамена, шагали молодые бойцы Советской Армии и пионеры.
   Почетным эскортом окружая пушечные лафеты,  ехали  казаки  с  обнаженными
шашками на плече.
   Воины несли хранимое в музее  знамя  женского  гвардейского  авиационного
полка.
   В одном  из  центральных  скверов  города  был  открыт  траурный  митинг,
посвященный памяти партизан,  до  последней  минуты  думавших  об  интересах
народа.
   Под звуки траурной музыки гробы опустили в могилы. Пока гремели орудийные
залпы прощального салюта, могилы превратились в горы живых цветов.
   Заплаканная Алла пробовала вникнуть в  смысл  слов,  которые  произносили
выступающие на митинге, но ничего не понимала.
   Вечером самый большой театральный зал города был  переполнен,  сидели  по
двое на стульях, стояли в проходах. И все же многие  остались  в  фойе,  где
только что закончился осмотр найденных картин.
   Председатель собрания предоставил слово для доклада  Филиппу  Васильевичу
Решетняку.
   Решетняк не поднялся на приготовленную  для  него  трибуну,  а  вышел  на
авансцену.
   - Здесь, в фойе театра, -  начал  Решетняк,  -  вы  осматривали  картины,
написанные великими художниками. Часть картин выставить нельзя. Они  требуют
ре-ставрации, но и по тому,  что  вы  тут  видели,  нетрудно  понять,  какие
замечательные вещи сохранили нам погибшие товарищи.
   По надписям на стенах пещеры, по запискам Гудкова  и  его  товарищей  нам
удалось восстановить подробности последних дней и часов жизни  пяти  славных
партизан,
   Вот об этом я и расскажу...

   Матрос пробирался к фронту...
   Несколько месяцев назад после упорных боев под  станицей  Кущевской  его,
раненого, подобрали казачки. Он был без памяти. А когда очнулся,  фронт  уже
продвинулся из степной Кубани в предгорья Кавказа.
   Казачки прятали его в заброшенных овечьих кошарах, на чердаках просторных
станичных хат, лечили как могли простыми,  но  верными  средствами  народной
медицины и в конце концов выходили.
   И вот уже месяц он пробирается к фронту.
   Он шел ночами, а днем отсиживался в стогах,  хоронился  в  узких  степных
балках, прятался в плавнях, уходил в камыши.
   Кончились продукты, которыми его снабдили сердобольные казачки, и он  шел
полуголодный, боясь заходить в селения. Так было, пока он шел степью.
   Очутившись в горах, он повеселел. Из-за перевала  доносился  еле  слышный
непрерывный грохот артиллерийской стрельбы - значит, там был фронт. Он почти
у цели.
   Теперь матрос шел прямо по горной дороге.
   Несколько раз он сталкивался со стариками адыгейцами - коренными жителями
этих мест. Старики свято соблюдали древний  обычай  вежливости  и  ничем  не
выказывали своего удивления, встретившись с  молодым  здоровяком,  одетым  в
армейскую стеганку, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка.
Адыгейцы охотно показывали  горные  тропы,  которыми  можно  было  пройти  к
фронту, предупреждали,  в  каких  аулах  можно  напороться  на  гитлеровцев,
снабжали жестким адыгейским сыром и табаком.
   Ночью он впервые увидел зарево фронта, а вскоре после  рассвета  чуть  не
попал в руки фашистов.
   С фронта шла на переформировку какая-то истрепанная в  боях  гитлеровская
часть,
   Он увидел врагов совершенно неожиданно, столкнув-шись с ними почти нос  к
носу. Но то ли утомленные и  испуганные  солдаты  его  не  заметили,  то  ли
приняли за пастуха; во всяком случае, когда он нырнул в кусты, его никто  не
преследовал.
   Вскоре из своей засады он увидел поспешно идущего по дороге гитлеровского
унтера, видимо догонявшего ушедших вперед товарищей. Немец сильно хромал.
   Матрос выскочил и с силой вонзил ему в грудь большой нож.
   Теперь у матроса был автомат с запасным  магазином  -  парабеллум  и  две
немецкие гранаты с длинными деревянными ручками.
   Не более как через час ему это оружие пригодилось.
   Он услышал стрельбу. Думая, что он достиг наконец фронта, матрос  свернул
с дороги и пошел на выстрелы, звучавшие откуда-то снизу.
   С высокого обрыва он увидел стреляющих.
   Это не был фронт.
   Около обломков самолета лежал за камнем летчик с пистолетом. Человек пять
фашистских солдат в эсэсовских мундирах вели по нему огонь. Матрос находился
как раз над ними.
   Поднявшись во весь рост, он одну за другой метнул гранаты.
   Еще не смолкло эхо разрывов, как он увидел, что воспользовавшийся помощью
летчик бежит к нему.
   Пока к гитлеровцам подошла помощь, летчик и матрос были уже далеко.
   Матрос сел прямо на землю и оглянулся на бежавшего вслед за ним летчика.
   - Дивчина! - изумленно охнул он,
   - Вы из отряда Гудкова? - спросила она, опускаясь рядом. - Партизан?
   Он отрицательно покачал головой и в свою очередь спросил:
   - Что, подбили тебя?
   - Нет. Высоту набрала большую, а машина старая, да еще сегодня  ночью  ее
изрешетили, вот она в воздухе и начала разваливаться.
   Так  встретился  матрос  Алексей  Сагайдачный  с  летчицей  полка  ночных
бомбардировщиков Лебедевой, которую партизаны называли "Клава Белая".
   Клава рассказала о партизанском отряде Гудкова. Еще три часа назад он вел
бой на поляне, находящейся совсем рядом.
   Матрос решил  идти  на  соединение  с  Гудковым.  Проходя  поляну,  место
недавнего боя, они подобрали оружие убитых егерей. Наконец они встретились с
партизанами.
   От всего отряда Гудкова остались в живых трое: Гудков,  раненная  в  руку
Наталья и его ординарец Ахмет.
   Плотное кольцо егерей окружало партизан. Уже более часа Гудков не отвечал
на выстрелы.  На  троих  у  них  была  лишь  обойма  патронов  в  пистолете,
оставленном Решетняком. Их берегли.
   Егеря, ободренные молчанием партизан, все сжимали и  сжимали  кольцо.  За
поимку "одержимого казака" была обещана большая награда и месячный отпуск  в
Германию. Поэтому они тоже не стреляли.
   Вдруг в тылу егерей началась  стрельба.  Горное  эхо  разнесло  взрывы  и
выстрелы. Егеря дрогнули и побежали.
   Воспользовавшись моментом, Гудков прорвался и встретился с Клавой Белой и
матросом.
   Теперь их стало пятеро.
   Хорошо зная, как плотен фронт на перевалах, Гудков не обольщался, что его
будет легко перейти.
   Прежде всего надо было достать побольше оружия.  Уходя  от  преследования
егерей, они отдалились от места боя, где можно было собрать трофеи.
   Гудков решил организовать засаду.  Он  выбрал  подходящее  место:  дорога
проходила меж двух каменных скал. На одном из гребней спряталась  Клава,  на
другом - Ахмет. Сам Гудков прошел вниз, чтобы преградить дорогу  едущим  или
идущим автоматной очередью. На матроса была возложена  задача  закрыть  путь
для отступления. Если бы гитлеровцы появились не  со  стороны  фронта,  а  с
тыла, роли бы переменились: матрос преградил бы им путь, а Гудков не дал  бы
повернуть вспять.
   Наталья поднялась повыше на гору и вооружилась биноклем. Она должна  была
дать знать о приближении немцев.
   Вскоре подходящий случай представился.
   Со стороны фронта двигались две пароконные  подводы.  На  передней  лежал
связанный человек и сидело несколько  полицаев.  На  второй  везли  какой-то
груз, укрытый брезентом. Вел ее один полицай.
   Все дело испортил матрос. Он погорячился и первым открыл стрельбу,  тогда
как было условлено, что это должен сделать Гудков.
   Сидящий на задней подводе полицай Мешком свалился на землю. Он  был  убит
наповал. Рядом с ним билась в конвульсиях одна из лошадей.
   Едущие впереди, заслышав стрельбу, хлестнули по коням и  пронеслись  мимо
сидящего в кустах Гудкова.
   Гудков пустил автоматную очередь, но было уже поздно.
   Рядом с какими-то аккуратно зашитыми тюками спал в  обнимку  с  пулеметом
мертвецки пьяный полицай, которого до сих пор партизаны не видели.
   Тут же были коробки с запасными пулеметными лентами.
   Это была удача: прибавилось еще два  автомата,  а  главное  -  пулемет  с
большим количеством запасных патронов.
   Растолкав спящего полицая, Гудков строго спросил, какой груз они везут.
   По седой прядке волос полицай узнал "одержимого казака". Его приметы были
разосланы во все комендатуры и отделения полиции.
   - Господин партизан, - залепетал он, мгновенно отрезвев, - я  все  скажу.
Картины какие-то из музея везли. Вот можете взглянуть, сбоку лежат.
   Действительно, сбоку тюков были  небрежно  засунуты  несколько  картин  и
какая-то икона.
   - Не убивайте, господин партизан! - причитал полицай. - Я не  виноват.  Я
все скажу.
   - Кого везли связанным на первой подводе? - не обращая никакого  внимания
на его вопли, строго спросил Гудков. - Партизана?
   - Нет, господин партизан. Я  все  скажу.  Это  не  я  -  немцы.  Эсэсовцы
захватили в ауле. Какой-то старик вот  эти  картины  вез  в  эвакуацию.  Еще
осенью. Да не успел через перевал. Прятался в ауле. А немцы вас ловили и  на
него натолкнулись. Нам только приказали картины и его в город увезти. А я не
виноват. Честное  благородное  слово,  не  виноват!  Не  убивайте,  господин
партизан!
   - Честь! - крикнул в бешенстве Гудков. - Благородство! А  ты,  собака,  о
них помнил, когда Родину продавал?
   Вскинув пистолет, Гудков в упор выстрелил. Он мог отпустить гитлеровского
солдата, но к предателям был беспощаден.
   - Николай, - обратилась к нему Наталья, - нужно унести картины.
   Они знали, какую огромную духовную и материальную  ценность  представляют
собой картины, написанные великими художниками. Клава до ухода в армию  была
студенткой Московского  университета.  Много  часов  простаивала  она  перед
шедеврами Третьяковской галереи, и одно упоминание имени Репина или Сурикова
приводило ее в благоговейный трепет.
   Гудков повел людей в обход.  Чтобы  не  обнаруживать  себя,  он  усиленно
избегал встреч с врагом, не заходил в попадавшиеся на пути хижины пастухов и
хаты  лесников.  Он  хотел  темной  ночью  обрушиться  на   гитлеровцев   и,
воспользовавшись переполохом, прорваться на ту сторону.
   Только один раз  им  пришлось  зайти  в  кошару  пастухов.  Рука  Натальи
гноилась,  ее  нужно  было  перевязать,  а  у  них   не   было   ни   одного
индивидуального пакета, ни одной чистой тряпки. Два дня  нечего  было  есть.
Кроме того, нужно было расспросить пастухов о горных тропах,  о  том,  какие
высоты в руках советских войск, какие у врага.
   Ночью они вошли в кошару старого адыгейца.  Тот  помог  им:  нашел  бинт,
накормил, дал сыру в дорогу; рассказал, что знал о фронте.
   Фронт был рядом. С поляны, где  стояла  кошара,  был  виден  склон  горы,
изрытый окопами. Это были окопы советской морской пехоты, несколько  месяцев
сдерживавшей натиск отборных гитлеровских частей.
   Они обошли аул, спустились в узкое ущелье. Надо  было  подняться  наверх.
Там уже свои.
   Но  в  то  время,  когда  они  вошли  в  ущелье  с   одной   стороны,   с
противоположной  стороны  в  него  входил  батальон   гитлеровцев,   скрытно
подтягивавшийся к фронту.
   Партизаны были обнаружены. Они стали с боем отходить.
   Гитлеровцы упорно прижимали их к каменным стенам Скалистого хребта.
   - Перед нами две задачи, - твердо сказал  Гуд-коз,  -  спасти  картины  и
подороже продать свою жизнь.
   - Подороже продать жизнь -  это  понятно,  -  ответил  матрос.  -  Я  за.
Погибать - так с музыкой. Побольше с собой на  небо  гадов  забрать.  А  вот
картины-то придется бросить либо сжечь.
   - Нет, - отвечал Гудков, - нужно искать пещеру.
   В  тех  местах  пещер  вообще  много,  но  две  первые,  на  которые  они
натолкнулись, были малы и мелки. Зато  третья,  начинаясь  узеньким  горлом,
переходила в большой подземный зал, а из него  в  недра  горы  шел  каменный
коридор.
   Оставив матроса и Клаву с пулеметом стеречь вход в пещеру, Гудков  уложил
обессиленную  Наталью  в  подземном  зале  и  отправился  вместе  с  Ахметом
осматривать коридор. Он был длиною около километра, и второго выхода у  него
не было. ;
   В пещере Гудков был как в крепости. До тех пор, пока у него были патроны,
он мог  держаться.  Но  после  боя  патронов  осталось  мало.  Мало  было  и
продовольствия, лишь несколько кусков сыра, что дал старик пастух. К тому же
пещера была безводной.
   Днем гитлеровцы попытались пойти в атаку, но с большими потерями для себя
откатились.
   Ночью Гудков и Клава поползли к текущему на другом конце поляны ручью  за
водой.
   У них была единственная фляжка. Ее удалось наполнить и принести в пещеру.
Но  дорогой  ценой.  Обнаружив  у  партизан  движение,  гитлеровцы   открыли
шквальный огонь, и Клава уже у самой пещеры была убита.
   Гудков принес тело девушки. Вырыв ножами могилу в одной  из  ниш  пещеры,
партизаны похоронили Клаву Белую. Они даже не знали ее фамилии.
   Теперь их осталось только четверо.
   Исследовав  еще  раз  коридор,  Гудков  решил  перетащить  туда  тюки   с
картинами. Рядом положили связку из трех гранат.
   Было решено, что тот, кто останется  последним  в  живых,  взорвет  этими
гранатами вход в коридор, где спрятаны картины.
   Возник вопрос, как сообщить о местонахождении картин  так,  чтобы  поняли
свои, но не догадались гитлеровцы.
   И вот тут-то Наталья вспомнила, как в юности  они  с  Проценко  шифровали
переписку.
   В рюкзаке у Натальи лежала книга  "Три  мушкетера".  На  последнем  листе
Гудков написал письмо. Порвали  карту,  найденную  в  планшете  Клавы,  и  в
нескольких экземплярах скопировали письмо.
   Оно было понятно каждому,  кто  прочтет.  Партизаны  спрятали  клад.  Где
спрятали, мог расшифровать только Проценко,  которому  просили  сообщить  об
этом письме-завещании.
   Когда возник вопрос о шифрованном тексте, Гудков предложил сделать его на
предварительно испорченной фляге. На непригодную флягу никто не  польстится,
а надпись, выцарапанная на металле, могла храниться годы.
   Снова Гудков выполз из пещеры. Он положил фляжку с шифрованным письмом на
камень и сверху прикрыл подобранной каской. Потом записки с открытым текстом
рассовал  под  камни,  так  же  как  и  фляжку,  Прикрыл  касками  с  убитых
гитлеровцев.
   Книгу "Три мушкетера" с письмом на обложке  было  решено  спрятать  около
входа в пещеру.
   Без пищи, без воды, почти без патронов, они продержались еще трое суток.
   Потеряв надежду взять партизан  измором,  гитлеровцы  и  прибывшие  им  в
помощь полицаи пошли на приступ.
   Гудков и его верный ординарец Ахмет были убиты почти одновременно.
   Боясь надолго оставить пулемет, матрос не мог их похоронить,  как  Клаву.
Он оттащил их в подземный зал и укрыл бурками.
   Наталья застыла над телом мужа. Она была в полузабытьи  и  очнулась  лишь
тогда, когда до ее сознания донеслись горланящие голоса гитлеровцев.
   Пулемет молчал. Наталья бросилась к выходу из пещеры.
   Матрос был мертв. В пулемете же оставалось полленты патронов.
   Кое-как одной рукой Наталья повела огонь и отбила атаку.
   Она снова была ранена, но, когда кончилась пулеметная лента, сделала  еще
несколько выстрелов из маузера. Только когда в маузере остался один  патрон,
Наталья поползла в глубь пещеры. Идти она не могла.
   Она знала, что у нее есть время.
   Наталья чиркнула спичку и подожгла остатки карты  Клавы,  чтобы  осветить
пещеру.
   Взяв одну из картин, она собственной кровью вывела на обороте:
   "Патронов больше нет. Взрываю коридор".
   Подумав, дописала фразу, которую в нескольких местах  писал  еще  сегодня
утром убитый матрос:
   "Погибаю, но не сдаюсь".
   От заложенных Гудковым гранат шла веревка. Наталья потянула ее к себе.
   Грохот потряс пещеру.
   Случилось не так, как рассчитывал Гудков. При взрыве  рухнуло  не  только
устье коридора, где были спрятаны картины, но и обрушился вход в пещеру.
   Убитый матрос и пулемет были засыпаны. Картина,  на  которой  только  что
кровью писала Наталья, и икона Рублева,  очевидно,  были  вынесены  взрывной
волной на внешнюю сторону завала. Сама Наталья очнулась заживо погребенной в
подземном зале пещеры.
   Отыскав в полной темноте тело мужа,  она  опустилась  с  ним  рядом  и  в
последний раз подняла маузер, в котором оставался единственный патрон.

   ...Наступило первое сентября.
   В школе уже все знали, как необычно провели прошедшее лето Шура  Бабенко,
Алла Гудкова и Васька Лелюх.
   Ждали их с нетерпением, а они, как нарочно, задержались.
   -  Алла  с  Шурой  сейчас   придут,   -   успокаивала   подруг   какая-то
рассудительная девочка с длинной косой, - ну,  а  Лелюх,  наверное,  еще  не
дозавтракал. Он и в первый день опоздает.
   Однако все трое пришли вместе. Лето сдружило их.
   В школьном  дворе  образовались  три  группки.  Девочки  обступили  Аллу.
Спортсмены утащили в сторону Шуру. А несколько человек остались с Лелюхом.
   Известный на всю  школу  задира  и  хулиган  Юрка  Северцев  презрительно
хмыкнул:
   - Подумаешь, Лелюх тоже вроде участвовал в поисках  партизанского  клада.
Такой толстяк? Брехня.
   Васька осмотрел себя. Теперь он был совсем не  толстый.  И  вдруг  всегда
трусливый Васька развернулся и со всей силы ударил Юрку Северцева,  которого
боялись почти все. Да так, что Юрка чуть не упал.
   В следующее мгновение Юрка выпрямился и оторопело уставился на Лелюха, Не
дав ему  опомниться,  Васька  ударил  Северцева  кулаком  под  ребра,  и,  к
удовольствию собравшихся, Юрка, задира и драчун, бросился бежать.
   Лелюх его не преследовал. Он с достоинством подо-шел к Шуре.
   - Шурка, - степенно спросил он, - когда у вас занятия  секции  борьбы?  В
боксеры я не хочу. Лучше бороться.

   ...Вечером подполковник  Решетняк  заступил  на  дежурство.  Как  обычно,
помощником был Потапов.
   Начало темнеть.
   Зазвонил телефон.
   - Дежурный по уголовному розыску, - проговорил Решетняк, поднимая трубку.
- Пропажа в банке? Сейчас выезжаем.
   Последние слова он уже произносил стоя и нажимая пальцем на  разноцветные
кнопки сигналов, вызывающих  к  подъезду  машины  с  оперативной  группой  и
экспертами.
   ...Три одинаковые  "Победы"  промчались  по  оживленным  вечерним  улицам
города.
   Возвращающиеся из школы друзья - Алла, Шура и Лелюх - увидели Решетняка и
приветственно замахали ему руками.
   Подполковник их не заметил. Его мысли были поглощены новым делом.

   * Alma mater - дословно: "мать-кормилица". Так в  старину  называли  свой
университет студенты.

   Государственное Издательство
   Детской Литературы
   Министерства Просвещения РСФСР

   Москва 1960.


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: детская литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница:  [3]