Часть первая 

   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   ПОГОНЯ ЗА ДОБЫЧЕЙ

   Темный еловый лес стоял, нахмурившись,  по  обоим  берегам  скованной
льдом реки. Недавно пронесшийся ветер сорвал  с  деревьев  белый  покров
инея, и они, черные, зловещие, клонились друг к  другу  в  надвигающихся
сумерках. Глубокое безмолвие царило вокруг.  Весь  этот  край,  лишенный
признаков жизни с ее движением, был так пустынен и холоден, что дух, ви-
тающий над ним, нельзя было назвать даже духом  скорби.  Смех,  но  смех
страшнее скорби, слышался здесь - смех безрадостный, точно улыбка сфинк-
са, смех, леденящий своим бездушием, как стужа. Это извечная мудрость  -
властная, вознесенная над миром -  смеялась,  видя  тщету  жизни,  тщету
борьбы. Это была глушь - дикая, оледеневшая до  самого  сердца  Северная
глушь.
   И все же что-то живое двигалось в ней и бросало ей вызов. По  замерз-
шей реке пробиралась упряжка ездовых собак. Взъерошенная шерсть их заин-
девела на морозе, дыхание застывало в воздухе и кристаллами  оседало  на
шкуре. Собаки были в кожаной упряжи, и кожаные постромки шли  от  нее  к
волочившимся сзади саням. Сани без полозьев, из толстой березовой  коры,
всей поверхностью ложились на снег. Передок их был  загнут  кверху,  как
свиток, чтобы приминать мягкие снежные волны, встававшие  им  навстречу.
На санях стоял крепко притороченный узкий, продолговатый ящик. Были  там
и другие вещи: одежда, топор, кофейник, сковорода; но прежде всего  бро-
сался в глаза узкий, продолговатый ящик, занимавший большую часть саней.
   Впереди собак на широких лыжах с трудом ступал человек. За санями шел
второй. На санях, в ящике, лежал третий, для которого с земными  трудами
было покончено, ибо Северная глушь одолела, сломила его, так что  он  не
мог больше ни двигаться, ни бороться. Северная глушь не любит  движения.
Она ополчается на жизнь, ибо жизнь есть движение, а Северная глушь стре-
мится остановить все то, что движется. Она замораживает воду, чтобы  за-
держать ее бег к морю; она высасывает соки  из  дерева,  и  его  могучее
сердце коченеет от стужи; но с особенной яростью и жестокостью  Северная
глушь ломает упорство человека, потому что человек - самое мятежное  су-
щество в мире, потому что человек всегда восстает против ее  воли,  сог-
ласно которой всякое движение в конце концов должно прекратиться.
   И все-таки впереди и сзади саней шли два бесстрашных и непокорных че-
ловека, еще не расставшиеся с жизнью. Их одежда была  сшита  из  меха  и
мягкой дубленой кожи. Ресницы, щеки и губы у них так обледенели от  зас-
тывающего на воздухе дыхания, что под ледяной коркой не было видно лица.
Это придавало им вид каких-то призрачных масок, могильщиков из  потусто-
роннего мира, совершающих погребение призрака. Но это были не призрачные
маски, а люди, проникшие в страну скорби, насмешки и безмолвия, смельча-
ки, вложившие все свои жалкие силы в дерзкий замысел и задумавшие  потя-
гаться с могуществом мира, столь же далекого, пустынного и  чуждого  им,
как и необъятное пространство космоса.
   Они шли молча, сберегая дыхание для ходьбы. Почти осязаемое безмолвие
окружало их со всех сторон. Оно давило на разум,  как  вода  на  большой
глубине давит на тело водолаза. Оно угнетало безграничностью и непрелож-
ностью своего закона. Оно добиралось до самых  сокровенных  тайников  их
сознания, выжимая из него, как сок из винограда, все напускное,  ложное,
всякую склонность к слишком высокой самооценке, свойственную  человечес-
кой душе, и внушало им мысль, что они всего лишь ничтожные, смертные су-
щества, пылинки, мошки, которые прокладывают свой путь наугад, не  заме-
чая игры слепых сил природы.
   Прошел час, прошел другой. Бледный свет короткого, тусклого дня начал
меркнуть, когда в окружающей тишине пронесся слабый, отдаленный вой.  Он
стремительно взвился вверх, достиг высокой ноты, задержался на ней, дро-
жа, но не сбавляя силы, а потом постепенно замер. Его можно было принять
за стенание чьей-то погибшей души, если б в  нем  не  слышалось  угрюмой
ярости и ожесточения голода.
   Человек, шедший впереди, обернулся, поймал взгляд того, который  брел
позади саней, и они кивнули друг другу. И  снова  тишину,  как  иголкой,
пронзил вой. Они прислушались, стараясь определить направление звука. Он
доносился из тех снежных просторов, которые они только что прошли.
   Вскоре послышался ответный вой, тоже откуда-то сзади, но немного  ле-
вее.
   - Это ведь они за нами гонятся, Билл, - сказал шедший впереди.  Голос
его прозвучал хрипло и неестественно, и говорил он с явным трудом.
   - Добычи у них мало, - ответил его товарищ. - Вот уже сколько дней  я
не видел ни одного заячьего следа.
   Путники замолчали, напряженно прислушиваясь к вою, который  поминутно
раздавался позади них.
   Как только наступила темнота, они повернули собак к  елям  на  берегу
реки и остановились на привал. Гроб, снятый с саней, служил им и  столом
и скамьей. Сбившись в кучу по другую сторону  костра,  собаки  рычали  и
грызлись, но не выказывали ни малейшего желания убежать в темноту.
   - Что-то они уж слишком жмутся к огню, - сказал Билл.
   Генри, присевший на корточки перед костром, чтобы установить на  огне
кофейник с куском льда, молча кивнул. Заговорил он  только  после  того,
как сел на гроб и принялся за еду.
   - Шкуру свою берегут. Знают, что тут их накормят, а там они сами пой-
дут кому-нибудь на корм. Собак не проведешь.
   Билл покачал головой:
   - Кто их знает! Товарищ посмотрел на него с любопытством.
   - Первый раз слышу, чтобы ты сомневался в их уме.
   - Генри, - сказал Билл, медленно разжевывая бобы, - а ты не  заметил,
как собаки грызлись, когда я кормил их?
   - Действительно, возни было больше, чем всегда, - подтвердил Генри.
   - Сколько у нас собак. Генри?
   - Шесть.
   - Так вот... - Билл сделал паузу, чтобы  придать  больше  веса  своим
словам. - Я тоже говорю, что у нас шесть собак. Я взял шесть рыб из меш-
ка, дал каждой собаке по рыбе. И одной не хватило. Генри.
   - Значит, обсчитался.
   - У нас шесть собак, - безучастно повторил Билл. - Я взял шесть  рыб.
Одноухому рыбы не хватило. Мне пришлось взять из мешка еще одну рыбу.
   - У нас всего шесть собак, - стоял на своем Генри.
   - Генри, - продолжал Билл, - я не говорю, что все были собаки, но ры-
ба досталась семерым.
   Генри перестал жевать, посмотрел через костер на собак  и  пересчитал
их.
   - Сейчас там только шесть, - сказал он.
   - Седьмая убежала, я видел, - со спокойной настойчивостью  проговорил
Билл. - Их было семь.
   Генри взглянул на него с состраданием и сказал:
   - Поскорее бы нам с тобой добраться до места.
   - Это как же понимать?
   - А так, что от этой поклажи, которую мы везем, ты сам не свой  стал,
вот тебе и мерещится бог знает что.
   - Я об этом уж думал, - ответил Билл серьезно. - Как только она побе-
жала, я сразу взглянул на снег и увидел следы; потом сосчитал собак - их
было шесть. А следы - вот они. Хочешь взглянуть? Пойдем - покажу.
   Генри ничего ему не ответил и молча продолжал жевать. Съев  бобы,  он
запил их горячим кофе, вытер рот рукой и сказал:
   - Значит, по-твоему, это...
   Протяжный тоскливый вой не дал ему договорить.
   Он молча прислушался, а потом закончил начатую фразу,  ткнув  пальцем
назад, в темноту:
   - ...это гость оттуда?
   Билл кивнул.
   - Как ни вертись, больше ничего не придумаешь. Ты же сам слышал,  ка-
кую грызню подняли собаки.
   Протяжный вой слышался все чаще и чаще, издалека доносились  ответные
завывания, - тишина превратилась в сущий ад. Вой несся со всех сторон, и
собаки в страхе сбились в кучу так близко к костру, что огонь чуть ли не
подпаливал им шерсть.
   Билл подбросил хвороста в костер и закурил трубку.
   - Я вижу, ты совсем захандрил, - сказал Генри.
   - Генри... - Билл задумчиво пососал трубку. - Я все думаю. Генри:  он
куда счастливее нас с тобой. - И Билл постучал пальцем по гробу, на  ко-
тором они сидели. - Когда мы умрем. Генри, хорошо, если хоть кучка  кам-
ней будет лежать над нашими телами, чтобы их не сожрали собаки.
   - Да ведь ни у тебя, ни у меня нет ни родни, ни денег, - сказал  Ген-
ри. - Вряд ли нас с тобой повезут хоронить в такую даль, нам такие похо-
роны не по карману.
   - Чего я никак не могу понять. Генри, это - зачем  человеку,  который
был у себя на родине не то лордом, не то вроде этого и ему  не  приходи-
лось заботиться ни о еде, ни о теплых одеялах, - зачем  такому  человеку
понадобилось рыскать на краю света, по этой богом забытой стране?..
   - Да. Сидел бы дома, дожил бы до старости, - согласился Генри.
   Его товарищ открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вместо  этого
он протянул руку в темноту, стеной надвигавшуюся на них со всех  сторон.
Во мраке нельзя было разглядеть никаких определенных  очертаний;  видне-
лась только пара глаз, горящих, как угли.
   Генри молча указал на вторую пару и на третью. Круг горящих глаз стя-
гивался около их стоянки. Время от времени какая-нибудь пара меняла мес-
то или исчезала, с тем чтобы снова появиться секундой позже.
   Собаки беспокоились все больше и больше и вдруг, охваченные  страхом,
сбились в кучу почти у самого костра, подползли к людям и прижались к их
ногам. В свалке одна собака попала в костер; она  завизжала  от  боли  и
ужаса, и в воздухе запахло паленой шерстью. Кольцо глаз  на  минуту  ра-
зомкнулось и даже чуть-чуть отступило назад, но как только собаки  успо-
коились, оно снова оказалось на прежнем месте.
   - Вот беда. Генри! Патронов мало!
   Докурив трубку, Билл помог своему спутнику разложить меховую  постель
и одеяло поверх еловых веток, которые он еще перед  ужином  набросал  на
снег. Генри крякнул и принялся развязывать мокасины.
   - Сколько у тебя осталось патронов? - спросил он.
   - Три, - послышалось в ответ. - А надо бы триста. Я  бы  им  показал,
дьяволам!
   Он злобно погрозил кулаком в сторону горящих глаз и  стал  устанавли-
вать свои мокасины перед огнем.
   - Когда только эти морозы кончатся! - продолжал Билл. - Вот уже  вто-
рую неделю все пятьдесят да пятьдесят градусов. И зачем только я пустил-
ся в это путешествие, Генри! Не нравится оно мне. Не по себе мне как-то.
Приехать бы уж поскорее, и дело с концом! Сидеть бы нам с тобой сейчас у
камина в форте Мак-Гэрри, играть в криббедж... Много бы я дал за это!
   Генри проворчал что-то и стал  укладываться.  Он  уже  задремал,  как
вдруг голос товарища разбудил его:
   - Знаешь, Генри, что меня беспокоит? Почему собаки не  накинулись  на
того, пришлого, которому тоже досталась рыба?
   - Уж очень ты стал беспокойный, Билл, - послышался  сонный  ответ.  -
Раньше за тобой этого не водилось. Перестань болтать, спи, а утром вста-
нешь как ни в чем не бывало. Изжога у тебя, оттого ты и беспокоишься.
   Они спали рядом, под одним одеялом, тяжело дыша во сне. Костер  поту-
хал, и круг горящих глаз, оцепивших стоянку, смыкался все теснее и  тес-
нее.
   Собаки жались одна к другой, угрожающе рычали, когда какая-нибудь па-
ра глаз подбиралась слишком близко. Вот они  зарычали  так  громко,  что
Билл проснулся. Осторожно, стараясь  не  разбудить  товарища,  он  вылез
из-под одеяла и подбросил хвороста в  костер.  Огонь  вспыхнул  ярче,  и
кольцо глаз подалось назад.
   Билл посмотрел на сбившихся в кучу  собак,  протер  глаза,  вгляделся
попристальнее и снова забрался под одеяло.
   - Генри! - окликнул он товарища. - Генри!
   Генри застонал, просыпаясь, и спросил:
   - Ну, что там?
   - Ничего, - услышал он, - только их опять семь. Я сейчас пересчитал.
   Генри встретил это известие ворчанием, тотчас же перешедшим в храп, и
снова погрузился в сон.
   Утром он проснулся первым и разбудил товарища. До рассвета оставалось
еще часа три, хотя было уже шесть часов утра. В  темноте  Генри  занялся
приготовлением завтрака, а Билл свернул постель и стал укладывать вещи в
сани.
   - Послушай, Генри, - спросил он вдруг, - сколько, ты говоришь, у  нас
было собак?
   - Шесть.
   - Вот и неверно! - заявил он с торжеством.
   - Опять семь? - спросил Генри.
   - Нет, пять. Одна пропала.
   - Что за дьявол! - сердито крикнул Генри, и,  бросив  стряпню,  пошел
пересчитать собак.
   - Правильно, Билл, - сказал он. - Фэтти сбежал.
   - Улизнул так быстро, что и не заметили. Пойди-ка сыщи его теперь.
   - Пропащее дело, - ответил Генри. - Живьем слопали. Он, наверное,  не
один раз взвизгнул, когда эти дьяволы принялись его рвать.
   - Фэтти всегда был глуповат, - сказал Билл.
   - У самого глупого пса все-таки хватит ума не идти на верную смерть.
   Он оглядел остальных собак, быстро оценивая в уме достоинства каждой.
   - Эти умнее, они такой штуки не выкинут.
   - Их от костра и палкой не отгонишь, - согласился Билл.  -  Я  всегда
считал, что у Фэтти не все в порядке.
   Таково было надгробное слово, посвященное собаке, погибшей на  Север-
ном пути, - и оно было ничуть не скупее многих других эпитафий  погибшим
собакам, да, пожалуй, и людям.


   ГЛАВА ВТОРАЯ
   ВОЛЧИЦА

   Позавтракав и уложив в сани свои скудные пожитки, Билл и Генри  поки-
нули приветливый костер и двинулись в темноту. И  тотчас  же  послышался
вой - дикий, заунывный вой; сквозь мрак и холод он долетал до них  отов-
сюду. Путники шли молча. Рассвело в девять часов.
   В полдень небо на юге порозовело - в том месте, где выпуклость земно-
го шара встает преградой между полуденным солнцем и страной  Севера.  Но
розовый отблеск быстро померк. Серый дневной свет, сменивший  его,  про-
держался до трех часов, потом и он погас,  и  над  пустынным  безмолвным
краем опустился полог арктической ночи.
   Как только наступила темнота, вой, преследовавший путников и  справа,
и слева, и сзади, послышался ближе; по временам он раздавался так  близ-
ко, что собаки не выдерживали и начинали метаться в постромках.
   После одного из таких припадков панического страха, когда Билл и Ген-
ри снова привели упряжку в порядок, Билл сказал:
   - Хорошо бы они на какую-нибудь дичь напали и оставили нас в покое.
   - Да, слушать их малоприятно, - согласился Генри.
   И они замолчали до следующего привала.
   Генри стоял, нагнувшись, над закипающим котелком с бобами и подклады-
вал туда колотый лед, когда за его спиной вдруг послышался  звук  удара,
возглас Билла и пронзительный визг. Он  выпрямился  и  успел  разглядеть
только неясные очертания  какого-то  зверя,  промчавшегося  по  снегу  и
скрывшегося в темноте. Потом Генри увидел, что Билл не то с  торжествую-
щим, не то с убитым видом стоит среди собак, держа в одной руке палку, а
в другой хвост вяленого лосося.
   - Половину все-таки утащил! - крикнул он. - Зато  я  всыпал  ему  как
следует. Слышал визг?
   - А кто это? - спросил Генри.
   - Не разобрал. Могу только сказать, что ноги, и пасть, и шкура у него
имеются, как у всякой собаки.
   - Ручной волк, что ли?
   - Волк или не волк, только, должно быть, действительно  ручной,  если
является прямо к кормежке и хватает рыбу.
   Этой ночью, когда они сидели после ужина на ящике, покуривая  трубки,
круг горящих глаз сузился еще больше.
   - Хорошо бы они стадо лосей где-нибудь спугнули и оставили нас в  по-
кое, - сказал Билл.
   Его товарищ пробормотал что-то не совсем любезное, и  минут  двадцать
они сидели молча: Генри - уставившись на огонь, а Билл - на круг горящих
глаз, светившийся в темноте, совсем близко от костра.
   - Хорошо было бы сейчас подкатить к МакГэрри... - снова начал Билл.
   - Да брось ты свое "хорошо бы", перестань ныть! - не выдержал  Генри.
- Изжога у тебя, вот ты и скулишь. Выпей соды - сразу полегчает, и мне с
тобою будет веселее.
   Утром Генри разбудила отчаянная брань. Он поднялся на локте и увидел,
что Билл стоит среди собак у разгорающегося костра и с искаженным от бе-
шенства лицом яростно размахивает руками.
   - Эй! - крикнул Генри. - Что случилось?
   - Фрог убежал, - услышал он в ответ.
   - Быть не может!
   - Говорю тебе, убежал.
   Генри выскочил из-под одеяла и кинулся к собакам.
   Внимательно пересчитав их, он присоединил свой  голос  к  проклятиям,
которые его товарищ посылал по адресу всесильной Северной глуши,  лишив-
шей их еще одной собаки.
   - Фрог был самый сильный во всей упряжке, - закончил свою речь Билл.
   - И ведь смышленый! - прибавил Генри.
   Такова была вторая эпитафия за эти два дня.
   Завтрак прошел невесело; оставшуюся четверку собак запрягли  в  сани.
День этот был точным повторением многих предыдущих дней.  Путники  молча
брели по снежной пустыне. Безмолвие нарушал  лишь  вой  преследователей,
которые гнались за ними по пятам, не показываясь на глаза. С наступлени-
ем темноты, когда погоня, как и  следовало  ожидать,  приблизилась,  вой
послышался почти рядом; собаки дрожали  от  страха,  метались  и  путали
постромки, еще больше угнетая этим людей.
   - Ну, безмозглые твари, теперь уж никуда не денетесь, -  с  довольным
видом сказал Билл на очередной стоянке.
   Генри оставил стряпню и подошел посмотреть. Его товарищ привязал  со-
бак по индейскому способу, к палкам. На шею каждой собаки он надел кожа-
ную петлю, к петле привязал толстую длинную палку - вплотную к шее; дру-
гой конец палки был прикреплен кожаным ремнем к вбитому  в  землю  колу.
Собаки не могли перегрызть ремень около шеи, а палки мешали  им  достать
зубами привязь у кола.
   Генри одобрительно кивнул головой.
   - Одноухого только таким способом и можно  удержать.  Ему  ничего  не
стоит перегрызть ремень - все равно что ножом полоснуть. А  так  к  утру
все целы будут.
   - Ну еще бы! - сказал Билл. - Если хоть одна пропадет,  я  завтра  от
кофе откажусь.
   - А ведь они знают, что нам нечем их припугнуть, - заметил Генри, ук-
ладываясь спать и показывая на мерцающий круг, который окаймлял их  сто-
янку. - Пальнуть бы в них разок-другой - живо  бы  уважение  к  нам  по-
чувствовали. С каждой ночью все ближе и ближе подбираются. Отведи  глаза
от огня, вглядись-ка в ту сторону. Ну? Видел вон того?
   Оба стали с интересом наблюдать за смутными  силуэтами,  двигающимися
позади костра. Пристально всматриваясь туда, где в темноте сверкала пара
глаз, можно было разглядеть очертание зверя. По временам удавалось  даже
заметить, как эти звери переходят с места на место.
   Возня среди собак привлекла внимание Билла и Генри.  Нетерпеливо  по-
визгивая, Одноухий то рвался с привязи в темноту, то, отступая назад,  с
остервенением грыз палку.
   - Смотри, Билл, - прошептал Генри.
   В круг, освещенный костром, неслышными  шагами,  боком,  проскользнул
зверь, похожий на собаку. Он подходил трусливо и в то  же  время  нагло,
устремив все внимание на собак, но не упуская из виду и людей.  Одноухий
рванулся к пришельцу, насколько позволяла палка, и нетерпеливо заскулил.
   - Этот болван, кажется, ни капли не боится, - тихо сказал Билл.
   - Волчица, - шепнул Генри. - Теперь я понимаю, что произошло с  Фэтти
и с Фрогом. Стая выпускает ее как приманку. Она завлекает собак,  а  ос-
тальные набрасываются и сжирают их.
   В огне что-то затрещало. Головня откатилась в сгорю ну с громким  ши-
пением. Испуганный зверь одним прыжком скрылся в темноте.
   - Знаешь, что я думаю. Генри, - сказал Билл.
   - Что?
   - Это та самая, которую я огрел палкой.
   - Можешь не сомневаться, - ответил Генри.
   - Я вот что хочу сказать, - продолжал Билл, - видно, она  привыкла  к
кострам, а это весьма подозрительно.
   - Она знает больше, чем полагается знать уважающей  себя  волчице,  -
согласился Генри. - Волчица, которая является к кормежке собак, -  быва-
лый зверь.
   - У старика Виллэна была когда-то собака, и она ушла вместе с  волка-
ми, - размышлял вслух Билл. - Кому это знать, как не мне?  Я  подстрелил
ее в стае волков на лосином пастбище у Литл-Стика. Старик Виллэн плакал,
как ребенок. Говорил, что целых три года ее не видел. И все эти три года
она бегала с волками.
   - Это не волк, а собака, и ей не раз приходилось есть рыбу из рук че-
ловека. Ты попал в самую точку, Билл.
   - Если мне только удастся, я ее уложу, и она будет не волк и не соба-
ка, а просто падаль, - заявил Билл. - Нам больше нельзя собак терять.
   - Да ведь у тебя только три патрона, - возразил ему Генри.
   - А я буду целиться наверняка, - последовал ответ.
   Утром Генри снова разжег костер и занялся приготовлением завтрака под
храп товарища.
   - Уж больно ты хорошо спал, - сказал он, поднимая его ото сна. -  Бу-
дить тебя не хотелось.
   Еще не проснувшись как следует, Билл принялся за  еду.  Заметив,  что
его кружка пуста, он потянулся за кофейником. Но кофейник стоял  далеко,
возле Генри.
   - Слушай, Генри, - сказал он с мягким упреком, - ты ничего не забыл?
   Генри внимательно огляделся по сторонам и покачал головой. Билл  про-
тянул ему пустую кружку.
   - Не будет тебе кофе, - объявил Генри.
   - Неужели весь вышел? - испуганно спросил Билл.
   - Нет, не вышел.
   - Боишься, что у меня желудок испортится?
   - Нет, не боюсь.
   Краска гнева залила лицо Билла.
   - Так в чем же тогда дело, объясни, не томи меня, - сказал он.
   - Спэнкер убежал, - ответил Генри.
   Медленно, с видом полнейшей покорности судьбе, Билл  повернул  голову
и, не сходя с места, пересчитал собак.
   - Как это случилось? - безучастно спросил он.
   Генри пожал плечами.
   - Не знаю. Должно быть. Одноухий перегрыз ему ремень. Сам-то он,  ко-
нечно, не мог это сделать.
   - Проклятая тварь! - медленно проговорил Билл, ничем не  выдавая  ки-
певшего в нем гнева. - У себя ремень перегрызть не мог, так  у  Спэнкера
перегрыз.
   - Ну, для Спэнкера теперь все жизненные тревоги кончились. Волки, на-
верно, уже переварили его, и теперь он у них в кишках. - Такую  эпитафию
прочел Генри третьей собаке. - Выпей кофе, Билл.
   Но Билл покачал головой.
   - Ну, выпей, - настаивал Генри, подняв кофейник.
   Билл отодвинул свою кружку.
   - Будь я проклят, если выпью! Сказал, что не буду, если собака пропа-
дет, - значит, не буду.
   - Прекрасный кофе! - соблазнял его Генри.
   Но Билл не сдался и позавтракал всухомятку, сдабривая еду нечленораз-
дельными проклятиями по адресу Одноухого, сыгравшего с ними такую сквер-
ную шутку.
   - Сегодня на ночь привяжу их всех поодиночке, -  сказал  Билл,  когда
они тронулись в путь.
   Пройдя не больше ста шагов. Генри, шедший впереди, нагнулся и  поднял
какой-то предмет, попавший ему под лыжи. В темноте он не мог разглядеть,
что это такое, но узнал на ощупь и швырнул эту вещь назад, так  что  она
стукнулась о сани и отскочила прямо к лыжам Билла.
   - Может быть, тебе это еще понадобится, - сказал Генри.
   Билл ахнул. Вот все, что осталось от Спэнкера, - палка, которая  была
привязана ему к шее.
   - Начисто сожрали, - сказал Билл. - И даже ремней на палке не остави-
ли. Здорово же они проголодались, Генри... Чего доброго, еще и до нас  с
тобой доберутся.
   Генри вызывающе рассмеялся.
   - Правда, волки никогда за мной не гонялись, но мне приходилось и ху-
же этого, а все-таки жив остался. Десятка назойливых тварей еще недоста-
точно, чтобы доконать твоего покорного слугу, Билл!
   - Посмотрим, посмотрим... - зловеще пробормотал его товарищ.
   - Ну вот, когда будем подъезжать к Мак-Гэрри, тогда и посмотришь.
   - Не очень-то я на это надеюсь, - стоял на своем Билл.
   - Ты просто не в духе, и больше ничего, - решительно заявил Генри.  -
Тебе надо хины принять. Вот дай только до Мак-Гэрри  добраться,  я  тебе
вкачу хорошую дозу.
   Билл проворчал что-то, выражая свое несогласие с таким  диагнозом,  и
погрузился в молчание.
   День прошел, как и все предыдущие.
   Рассвело в девять часов. В двенадцать горизонт на  юге  порозовел  от
невидимого солнца, и наступил хмурый день, который через три часа должна
была поглотить ночь.
   Как раз в ту минуту, когда солнце сделало  слабую  попытку  выглянуть
из-за горизонта, Билл вынул из саней ружье и сказал:
   - Ты не останавливайся. Генри. Я пойду взглянуть, что там делается.
   - Не отходи от саней! - крикнул ему Генри. - Ведь у  тебя  всего  три
патрона. Кто его знает, что может случиться...
   - Ага! Теперь ты заскулил? - торжествующе спросил Билл.
   Генри промолчал и пошел дальше один, то и дело беспокойно оглядываясь
назад в пустынную мглу, где исчез его товарищ.
   Час спустя Билл догнал сани, сократив расстояние напрямик.
   - Широко разбрелись, - сказал он, - повсюду рыщут, но  и  от  нас  не
отстают. Видно, уверены, что мы от них не уйдем. Решили потерпеть немно-
го, не хотят упускать ничего съедобного.
   - То есть им кажется, что мы не уйдем от них, - подчеркнул Генри.
   Но Билл оставил эти слова без внимания.
   - Я некоторых видел - тощие! Наверно, давно им ничего не  перепадало,
если не считать Фэтти, Фрога и Спэнкера. А стая большая, съели и не  по-
чувствовали. Здорово отощали. Ребра, как стиральная доска, и животы сов-
сем подвело. Одним словом, дошли до крайности. Того и гляди всякий страх
забудут, а тогда держи ухо востро!
   Через несколько минут Генри, который шел теперь за санями, издал  ти-
хий предостерегающий свист.
   Билл оглянулся и спокойно остановил собак. За поворотом, который  они
только что прошли, по их свежим следам бежал  поджарый  пушистый  зверь.
Принюхиваясь к снегу, он бежал легкой, скользящей рысцой. Когда люди ос-
тановились, остановился и он, вытянув морду  и  втягивая  вздрагивающими
ноздрями доносившиеся до него запахи.
   - Она. Волчица, - сказал Билл.
   Собаки лежали на снегу. Он прошел мимо них к товарищу, стоявшему око-
ло саней. Оба стали разглядывать странного зверя, который уже  несколько
дней преследовал их и уничтожил половину упряжки.
   Выждав и осмотревшись, зверь сделал несколько шагов вперед. Он повто-
рял этот маневр до тех пор, пока не подошел к саням ярдов на сто,  потом
остановился около елей, поднял морду и, поводя носом,  стал  внимательно
следить за наблюдавшими за ним людьми. В этом взгляде было что-то  тоск-
ливое, напоминавшее взгляд собаки, но без тени собачьей преданности. Это
была тоска, рожденная голодом, жестоким, как волчьи клыки, безжалостным,
как стужа.
   Для волка зверь был велик, и, несмотря на его худобу, видно было, что
он принадлежит к самым крупным представителям своей породы.
   - Ростом фута два с половиной, - определил Генри. - И  от  головы  до
хвоста наверняка около пяти будет.
   - Не совсем обычная масть для волка, - сказал Билл. - Я никогда рыжих
не видал. А этот какой-то красновато-коричневый.
   Билл ошибался. Шерсть у зверя была настоящая волчья. Преобладал в ней
серый волос, но легкий красноватый оттенок, то исчезающий,  то  появляю-
щийся снова, создавал обманчивое впечатление - шерсть казалась то серой,
то вдруг отливала рыжинкой.
   - Самая настоящая ездовая лайка, только покрупнее, - сказал  Билл.  -
Того и гляди хвостом завиляет.
   - Эй ты, лайка! - крикнул он. - Подойди-ка сюда... Как там  тебя  зо-
вут!
   - Да она ни капельки не боится, - засмеялся Генри.
   Его товарищ крикнул громче и погрозил зверю кулаком,  однако  тот  не
проявил ни малейшего страха и только еще больше насторожился. Он продол-
жал смотреть на них все с той же беспощадной голодной тоской. Перед  ним
было мясо, а он голодал. И если бы у него только  хватило  смелости,  он
кинулся бы на людей и сожрал их.
   - Слушай, Генри, - сказал Билл, бессознательно понизив голос до шепо-
та. - У нас три патрона. Но ведь ее можно убить наповал. Тут не  промах-
нешься. Трех собак как не бывало, надо же положить этому конец.  Что  ты
скажешь?
   Генри кивнул головой в знак согласия.
   Билл осторожно вытащил ружье из саней, поднял было его, но так  и  не
донес до плеча. Волчица прыгнула с тропы  в  сторону  и  скрылась  среди
елей. Друзья посмотрели друг на друга. Генри многозначительно засвистал.
   - Эх, не сообразил я! - воскликнул Билл, кладя ружье на место. -  Как
же такой волчице не знать ружья, когда она знает время  кормежки  собак!
Говорю тебе, Генри, во всех наших несчастьях виновата она.  Если  бы  не
эта тварь, у нас сейчас было бы шесть собак, а не три. Нет, Генри, я  до
нее доберусь. На открытом месте ее не убьешь, слишком умна. Но я ее выс-
лежу. Я подстрелю эту тварь из засады.
   - Только далеко не отходи, - предупредил его Генри. - Если они на те-
бя всей стаей набросятся, три патрона тебе помогут, как мертвому припар-
ки. Уж очень это зверье проголодалось. Смотри, Билл, попадешься им!
   В эту ночь остановка была сделана рано. Три собаки не могли везти са-
ни так быстро и так подолгу, как это делали шесть; они заметно  выбились
из сил. Билл привязал их подальше друг от друга, чтобы они не перегрызли
ремней, и оба путника сразу легли спать. Но волки осмелели  и  ночью  не
раз будили их. Они подходили так близко, что собаки начинали бесноваться
от страха, и, для того чтобы удерживать осмелевших хищников на  расстоя-
нии, приходилось то и дело подкладывать сучья в костер.
   - Моряки рассказывают, будто акулы любят плавать за кораблями, - ска-
зал Билл, забираясь под одеяло после одной из таких прогулок к костру. -
Так вот, волки - это сухопутные акулы. Они свое дело получше нас с тобой
знают и бегут за нами вовсе не для моциона. Попадемся мы им, Генри.  Вот
увидишь, попадемся.
   - Ты, можно считать, уже попался, если столько говоришь  об  этом,  -
отрезал его товарищ. - Кто боится порки, тот все равно что выпорот, а ты
все равно что у волков на зубах.
   - Они приканчивали людей и получше нас с тобой, - ответил Билл.
   - Да перестань ты скулить! Сил моих больше нет! Генри  сердито  пере-
вернулся на другой бок, удивляясь тому, что Билл промолчал. Это на  него
не было похоже, потому что резкие слова легко выводили его из себя. Ген-
ри долго думал об этом, прежде чем заснуть, но в конце концов  веки  его
начали слипаться, и он погрузился в сон с такой мыслью:  "Хандрит  Билл.
Надо будет растормошить его завтра".


   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   ПЕСНЬ ГОЛОДА

   Поначалу день сулил удачу. За ночь не пропало ни одной собаки, и Ген-
ри с Биллом бодро двинулись в путь среди окружающего их безмолвия, мрака
и холода. Билл как будто не вспоминал о мрачных предчувствиях, тревожив-
ших его прошлой ночью, и даже изволил подшутить над собаками,  когда  на
одном из поворотов они опрокинули сани. Все смешалось в  кучу.  Перевер-
нувшись, сани застряли между деревом и громадным валуном, и,  чтобы  ра-
зобраться во всей этой путанице, пришлось распрягать собак. Путники наг-
нулись над санями, стараясь поднять их, как вдруг Генри увидел, что  Од-
ноухий убегает в сторону.
   - Назад, Одноухий! - крикнул он,  вставая  с  колен  и  глядя  собаке
вслед.
   Но Одноухий припустил еще быстрее, волоча по снегу постромки. А  там,
на только что пройденном ими пути, его  поджидала  волчица.  Подбегая  к
ней. Одноухий навострил уши, перешел на легкий мелкий шаг, потом остано-
вился. Он глядел на нее внимательно, недоверчиво, но с жадностью. А  она
скалила зубы, как будто улыбаясь ему вкрадчивой улыбкой,  потом  сделала
несколько игривых прыжков и остановилась. Одноухий пошел к ней все еще с
опаской, задрав хвост, навострив уши и высоко подняв голову.
   Он хотел было обнюхать ее, но волчица подалась назад, лукаво  заигры-
вая с ним. Каждый раз, как он делал шаг вперед, она отступала  назад.  И
так, шаг за шагом, волчица увлекала Одноухого за собой,  все  дальше  от
его надежных защитников - людей. Вдруг как будто неясное опасение  оста-
новило Одноухого. Он повернул голову и посмотрел на опрокинутые сани, на
своих товарищей по упряжке и на подзывающих его хозяев. Но если  что-ни-
будь подобное и мелькнуло в голове у пса, волчица вмиг рассеяла всю  его
нерешительность: она подошла к нему, на мгновение коснулась его носом, а
потом снова начала, играя, отходить все дальше и дальше.
   Тем временем Билл вспомнил о ружье. Но оно лежало  под  перевернутыми
санями, и, пока Генри помог ему разобрать поклажу.  Одноухий  и  волчица
так близко подошли друг к другу, что стрелять на таком  расстоянии  было
рискованно.
   Слишком поздно понял Одноухий свою ошибку. Еще не догадываясь, в  чем
дело, Билл и Генри увидели, как он повернулся и бросился бежать назад, к
ним. А потом они увидели штук двенадцать  тощих  серых  волков,  которые
мчались под прямым углом к дороге, наперерез Одноухому. В одно мгновение
волчица оставила всю свою игривость и лукавство -  с  рычанием  кинулась
она на Одноухого. Тот отбросил ее плечом, убедился,  что  обратный  путь
отрезан, и, все еще надеясь добежать до саней, бросился к ним по  кругу.
С каждой минутой волков становилось все больше и больше. Волчица неслась
за собакой, держась на расстоянии одного прыжка от нее.
   - Куда ты? - вдруг крикнул Генри, схватив товарища за плечо.
   Билл стряхнул его руку.
   - Довольно! - сказал он. - Больше они ни одной собаки не получат!
   С ружьем наперевес он бросился в кустарник, окаймлявший речное русло.
Его намерения были совершенно ясны: приняв сани за центр круга, по кото-
рому бежала собака, Билл рассчитывал перерезать этот круг в  той  точке,
куда погоня еще не достигла. Среди бела дня, имея в руках  ружье,  отог-
нать волков и спасти собаку было вполне возможно.
   - Осторожнее, Билл! - крикнул ему вдогонку Генри. - Не рискуй зря!
   Генри сел на сани и стал ждать, что будет дальше. Ничего другого  ему
не оставалось. Билл уже скрылся из виду, но в кустах  и  среди  растущих
кучками елей то появлялся, то снова исчезал Одноухий. Генри  понял,  что
положение собаки безнадежно. Она прекрасно сознавала  опасность,  но  ей
приходилось бежать по внешнему кругу, тогда как стая волков  мчалась  по
внутреннему, более узкому. Нечего было и  думать,  что  Одноухий  сможет
настолько опередить своих преследователей, чтобы пересечь их путь и доб-
раться до саней. Обе линии каждую минуту могли сомкнуться.  Генри  знал,
что где-то там, в снегах, заслоненные от него деревьями и кустарником, в
одной точке должны сойтись стая волков, Одноухий и Билл.
   Все произошло быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал. Раздался  выст-
рел, потом еще два - один за другим, и Генри понял, что заряды  у  Билла
вышли. Вслед за тем послышались визги и громкое рычание. Генри  различил
голос Одноухого, взвывшего от боли и ужаса, и  вой  раненого,  очевидно,
волка.
   И все. Рычание смолкло. Визг прекратился. Над безлюдным  краем  снова
нависла тишина.
   Генри долго сидел на санях. Ему незачем было идти туда: все было  яс-
но, как будто встреча Билла со стаей произошла у него на глазах.  Только
один раз он вскочил с места и быстро вытащил из саней  топор,  но  потом
снова опустился на сани и хмуро уставился прямо перед собой, а две  уце-
левшие собаки жались к его ногам и дрожали от страха.
   Наконец он поднялся - так устало, как будто мускулы его потеряли вся-
кую упругость, - и стал запрягать. Одну постромку он надел себе на плечи
и вместе с собаками потащил сани. Но шел он недолго и, как только  стало
темнеть, сделал остановку и заготовил как можно больше  хвороста;  потом
накормил собак, поужинал и постелил себе около самого костра.
   Но ему не суждено было насладиться сном. Не успел он  закрыть  глаза,
как волки подошли чуть ли не вплотную к огню. Чтобы разглядеть  их,  уже
не нужно было напрягать зрение. Тесным кольцом окружили  они  костер,  и
Генри совершенно ясно видел, как одни  из  них  лежали,  другие  сидели,
третьи подползали на брюхе поближе к огню или бродили вокруг него. Неко-
торые даже спали. Они свертывались на  снегу  клубочком,  по-собачьи,  и
спали крепким сном, а он сам не мог теперь сомкнуть глаз.
   Генри развел большой костер, так как он знал, что только огонь служит
преградой между его телом и клыками голодных волков. Обе собаки сидели у
ног своего хозяина - одна справа, другая слева - в надежде, что он защи-
тит их; они выли, взвизгивали и принимались исступленно лаять, если  ка-
кой-нибудь волк подбирался к костру ближе остальных. Заслышав лай,  весь
круг приходил в движение, волки вскакивали со своих  мест  и  порывались
вперед, нетерпеливо воя и рыча, потом снова укладывались на снегу и один
за другим погружались в сон.
   Круг сжимался все теснее и теснее. Мало-помалу, дюйм  за  дюймом,  то
один, то другой волк ползком подвигался вперед, пока все они не оказыва-
лись на расстоянии почти одного прыжка от Генри. Тогда он выхватывал  из
костра головни и швырял ими в стаю. Это вызывало поспешное  отступление,
сопровождаемое разъяренным воем и  испуганным  рычанием,  если  пущенная
меткой рукой головня попадала в какого-нибудь слишком смелого волка.
   К утру Генри осунулся, глаза у него запали от бессонницы.  В  темноте
он сварил себе завтрак, а в девять часов, когда  дневной  свет  разогнал
волков, принялся за дело, которое обдумал в долгие ночные часы. Он  сру-
бил несколько молодых елей и, привязав их высоко к деревьям, устроил по-
мост, затем, перекинув через него веревки от саней, с помощью собак под-
нял гроб и установил его там, наверху.
   - До Билла добрались и до меня, может, доберутся, но вас-то,  молодой
человек, им не достать, - сказал он, обращаясь к мертвецу,  погребенному
высоко на деревьях.
   Покончив с этим, Генри пустился в путь. Порожние сани легко подпрыги-
вали за собаками, которые прибавили ходу, зная, как и человек, что опас-
ность минует их только тогда, когда они доберутся до форта Мак-Гэрри.
   Теперь волки совсем осмелели: спокойной рысцой бежали они позади  са-
ней и рядом, высунув языки, поводя тощими боками. Волки были до того ху-
ды - кожа да кости, только мускулы проступали, точно веревки, - что Ген-
ри удивлялся, как они держатся на ногах и не валятся в снег.
   Он боялся, что темнота застанет его в пути.
   В полдень солнце не только согрело южную часть неба, но даже  бледным
золотистым краешком показалось над горизонтом. Генри увидел в этом  доб-
рое предзнаменование. Дни становились длиннее. Солнце возвращалось в эти
края. Но как только приветливые лучи его померкли, Генри сделал  привал.
До полной темноты оставалось еще несколько часов серого дневного света и
мрачных сумерек, и он употребил их на то, чтобы запасти как можно больше
хвороста.
   Вместе с темнотой к нему пришел ужас. Волки осмелели, да и  проведен-
ная без сна ночь давала себя знать. Закутавшись в одеяло, положив  топор
между ног, он сидел около костра и никак не мог преодолеть дремоту.  Обе
собаки жались вплотную к нему. Среди ночи он проснулся и в  каких-нибудь
двенадцати футах от себя увидел большого серого волка, одного  из  самых
крупных во всей стае. Зверь медленно потянулся, точно разленившийся пес,
и всей пастью зевнул Генри прямо в лицо, поглядывая на него, как на свою
собственность, как на добычу, которая рано или поздно достанется ему.
   Такая уверенность чувствовалась в поведении всей стаи. Генри насчитал
штук двадцать волков, смотревших на него голодными глазами или  спокойно
спавших на снегу. Они напоминали ему  детей,  которые  собрались  вокруг
накрытого стола и ждут  только  разрешения,  чтобы  наброситься  на  ла-
комство. И этим лакомством суждено стать ему!  "Когда  же  волки  начнут
свой пир?" - думал он.
   Подкладывая хворост в костер. Генри заметил, что теперь он совершенно
по-новому относится к собственному телу. Он наблюдал  за  работой  своих
мускулов и с интересом разглядывал хитрый механизм  пальцев.  При  свете
костра он несколько раз подряд сгибал их, то поодиночке, то  все  сразу,
то растопыривал, то быстро сжимал в кулак. Он приглядывался  к  строению
ногтей, пощипывал кончики  пальцев,  то  сильнее,  то  мягче,  испытывая
чувствительность своей нервной системы. Все это восхищало  Генри,  и  он
внезапно проникся нежностью к своему телу, которое работало  так  легко,
так точно и совершенно. Потом он бросал боязливый взгляд на волков, смы-
кавшихся вокруг костра все теснее, и его, словно громом, поражала  вдруг
мысль, что это чудесное тело, эта живая плоть есть не что иное, как мясо
- предмет вожделения прожорливых зверей, которые разорвут, раздерут  его
своими клыками, утолят им свой голод так же, как он сам  не  раз  утолял
голод мясом лося и зайца.
   Он очнулся от дремоты, граничившей с кошмаром, и увидел  перед  собой
рыжую волчицу. Она сидела в каких-нибудь шести футах от костра и тоскли-
во поглядывала на человека. Обе собаки скулили и рычали у  его  ног,  но
волчица словно и не замечала их. Она смотрела на человека, и  в  течение
нескольких минут он отвечал ей тем же. Вид у нее был совсем не свирепый.
В глазах ее светилась страшная тоска, но Генри знал, что тоска  эта  по-
рождена таким же страшным голодом. Он был пищей, и вид этой пищи возбуж-
дал в волчице вкусовые ощущения. Пасть ее была разинута, слюна капала на
снег, и она облизывалась, предвкушая поживу.
   Безумный страх охватил Генри. Он быстро протянул руку за головней, но
не успел дотронуться до нее, как волчица отпрянула  назад:  видимо,  она
привыкла к тому, чтобы в нее швыряли чем  попало.  Волчица  огрызнулась,
оскалив белые клыки до самых десен, тоска в ее  глазах  сменилась  такой
кровожадной злобой, что Генри вздрогнул. Он взглянул на свою руку, заме-
тил, с какой ловкостью пальцы держали головню, как они прилаживались  ко
всем ее неровностям, охватывая со всех сторон  шероховатую  поверхность,
как мизинец, помимо его воли, сам собой отодвинулся подальше от горячего
места - взглянул и в ту же минуту ясно представил себе, как  белые  зубы
волчицы вонзятся в эти тонкие, нежные пальцы и разорвут их. Никогда  еще
Генри не любил своего тела так, как теперь, когда существование его было
столь непрочно.
   Всю ночь Генри отбивался от голодной стаи горящими  головнями,  засы-
пал, когда бороться с дремотой не хватало сил, и просыпался от  визга  и
рычания собак. Наступило утро, но на этот раз дневной  свет  не  прогнал
волков. Человек напрасно ждал, что его  преследователи  разбегутся.  Они
по-прежнему кольцом оцепляли костер и смотрели на Генри с  такой  наглой
уверенностью, что он снова лишился мужества, которое  вернулось  было  к
нему вместе с рассветом.
   Генри тронулся в путь, но едва он вышел из-под защиты  огня,  как  на
него бросился самый смелый волк из стаи; однако прыжок был плохо рассчи-
тан, и волк промахнулся. Генри спасся тем, что отпрыгнул назад,  и  зубы
волка щелкнули в нескольких дюймах от его бедра.
   Вся стая кинулась к человеку, заметалась вокруг него, и только  горя-
щие головни отогнали ее на почтительное расстояние.
   Даже при дневном свете Генри не осмеливался отойти от огня и нарубить
хвороста. Шагах в двадцати от саней стояла громадная  засохшая  ель.  Он
потратил половину дня, чтобы растянуть до нее цепь  костров,  все  время
держа наготове для своих преследователей несколько горящих  веток.  Доб-
равшись до цели, он огляделся вокруг, высматривая, где больше  хвороста,
чтобы свалить ель в ту сторону.
   Эта ночь была точным повторением предыдущей, с той  только  разницей,
что Генри почти не мог бороться со сном. Он уже не просыпался от рычания
собак. К тому же они рычали не переставая, а его усталый, погруженный  в
дремоту мозг уже не улавливал оттенков в их голосах.
   И вдруг он проснулся, будто от толчка. Волчица стояла совсем  близко.
Машинально он ткнул головней в ее оскаленную  пасть.  Волчица  отпрянула
назад, воя от боли, а Генри с наслаждением вдыхал запах паленой шерсти и
горелого мяса, глядя, как зверь трясет головой и злобно рычит уже в нес-
кольких шагах от него.
   Но на этот раз, прежде чем заснуть, Генри привязал к правой руке тле-
ющий сосновый сук. Едва он закрывал глаза, как боль от ожога будила его.
Так продолжалось несколько часов. Просыпаясь, он отгонял волков горящими
головнями, подбрасывал в огонь хвороста и снова привязывал сук  к  руке.
Все шло хорошо; но в одно из таких пробуждений Генри плохо  затянул  ре-
мень, и, как только глаза его закрылись, сук выпал у него из руки.
   Ему снился сон. Форт Мак-Гэрри. Тепло, уютно. Он играет в криббедж  с
начальником фактории. И ему снится, что волки осаждают форт. Волки  воют
у самых ворот, и они с начальником по временам отрываются от игры, чтобы
прислушаться к вою и посмеяться над тщетными усилиями волков  проникнуть
внутрь форта. Потом - какой странный сон ему снился! -  раздался  треск.
Дверь распахнулась настежь. Волки ворвались в комнату. Они  кинулись  на
него и на начальника. Как только дверь распахнулась,  вой  стал  оглуши-
тельным, он уже не давал ему покоя. Сон принимал какие-то другие очерта-
ния. Генри не мог еще понять, какие, и понять  это  ему  мешал  вой,  не
прекращающийся ни на минуту.
   А потом он проснулся и услышал вой и рычание уже  наяву.  Волки  всей
стаей бросились на него. Чьи-то клыки впились ему в руку. Он  прыгнул  в
костер и, прыгая, почувствовал, как острые зубы полоснули его по ноге. И
вот началась битва. Толстые рукавицы защищали его руки от огня, он  пол-
ными горстями расшвыривал во все стороны горящие угли, и костер стал под
конец чем-то вроде вулкана.
   Но это не могло продолжаться долго. Лицо у Генри покрылось волдырями,
брови и ресницы были опалены, ноги уже не терпели жара. Схватив  в  руки
по головне, он прыгнул ближе к краю костра. Волки  отступили.  Справа  и
слева - всюду, куда только падали угли, шипел снег: и по отчаянным прыж-
кам, фырканью и рычанию можно было догадаться, что  волки  наступали  на
них.
   Расшвыряв головни, человек сбросил с рук тлеющие рукавицы и  принялся
топать по снегу ногами, чтобы остудить их.  Обе  собаки  исчезли,  и  он
прекрасно знал, что они послужили очередным блюдом на  том  затянувшемся
пиру, который начался с Фэтти и в один из ближайших  дней,  может  быть,
закончится им самим.
   - А все-таки до меня вы еще не добрались! - крикнул он, бешено погро-
зив кулаком голодным зверям.
   Услышав его голос, стая заметалась, дружно зарычала, а волчица  подс-
тупила к нему почти вплотную и уставилась на него тоскливыми,  голодными
глазами.
   Генри принялся обдумывать новый план обороны. Разложив костер широким
кольцом, он бросил на тающий снег свою постель и сел на ней внутри этого
кольца. Как только человек скрылся за огненной оградой, вся стая окружи-
ла ее, любопытствуя, куда он девался. До сих пор им не  было  доступа  к
огню, а теперь они расселись около него тесным  кругом  и,  как  собаки,
жмурились, зевали и потягивались в непривычном для них тепле. Потом вол-
чица уселась на задние лапы, подняла голову и завыла. Волки один за дру-
гим подтягивали ей, и наконец вся стая, уставившись мордами  в  звездное
небо, затянула песнь голода.
   Стало светать, потом наступил день. Костер догорал. Хворост  подходил
к концу, надо было пополнить запас. Человек попытался выйти  за  пределы
огненного кольца, но волки кинулись ему навстречу. Горящие головни  зас-
тавляли их отскакивать в стороны, но назад они уже  не  убегали.  Тщетно
старался человек прогнать их. Убедившись наконец в  безнадежности  своих
попыток, он отступил внутрь горящего кольца, и в это время один из  вол-
ков прыгнул на него, но промахнулся и всеми  четырьмя  лапами  угодил  в
огонь. Зверь взвыл от страха, огрызнулся и отполз  от  костра,  стараясь
остудить на снегу обожженные лапы.
   Человек, сгорбившись, сидел на одеяле. По безвольно опущенным  плечам
и поникшей голове можно было понять, что у него больше нет  сил  продол-
жать борьбу. Время от времени он поднимал голову и смотрел на догорающий
костер. Кольцо огня и тлеющих углей кое-где уже разомкнулось,  распалось
на отдельные костры. Свободный проход между ними все увеличивался, а са-
ми костры уменьшались.
   - Ну, теперь вы до меня доберетесь, - пробормотал Генри. - Но мне все
равно, я хочу спать...
   Проснувшись, он увидел между двумя кострами прямо перед собой  волчи-
цу, смотревшую на него пристальным взглядом.
   Спустя несколько минут, которые показались ему часами, он снова  под-
нял голову. Произошла какая-то непонятная перемена, настолько непонятная
для него, что он сразу очнулся. Что-то случилось. Сначала он не мог  по-
нять, что именно. Потом догадался: волки исчезли.
   Только по вытоптанному кругом снегу можно было судить, как близко они
подбирались к нему.
   Волна дремоты снова охватила Генри, голова его упала  на  колени,  но
вдруг он вздрогнул и проснулся.
   Откуда-то доносились людские голоса, скрип полозьев, нетерпеливое по-
визгивание собак. От реки к стоянке между деревьями  подъезжало  четверо
нарт. Несколько человек окружили Генри, скорчившегося в кольце угасающе-
го огня. Они расталкивали и трясли его, стараясь привести в чувство.  Он
смотрел на них, как пьяный, и бормотал вялым, сонным голосом:
   - Рыжая волчица... приходила к кормежке собак... Сначала сожрала  со-
бачий корм... потом собак... А потом Билла...
   - Где лорд Альфред? - крикнул ему в ухо один из приехавших,  с  силой
тряхнув его за плечо.
   Он медленно покачал головой.
   - Его она не тронула... Он там, на деревьях... у последней стоянки.
   - Умер?
   - Да. В гробу, - ответил Генри.
   Он сердито дернул плечом, высвобождаясь от наклонившегося над ним че-
ловека.
   - Оставьте меня в покое, я не могу... Спокойной ночи...
   Веки Генри дрогнули и закрылись, голова упала на грудь. И как  только
его опустили на одеяло, в морозной тишине раздался громкий храп.
   Но к этому храпу примешивались и другие звуки Издали, еле уловимый на
таком расстоянии, доносился вой голодной стаи, погнавшейся за другой до-
бычей, взамен только что оставленного ею человека.



   Часть вторая 


   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   БИТВА КЛЫКОВ

   Волчица первая услышала звуки человеческих голосов и повизгивание ез-
довых собак, и она же первая отпрянула от человека,  загнанного  в  круг
угасающего огня. Неохотно расставаясь с уже затравленной  добычей,  стая
помедлила несколько минут, прислушиваясь, а  потом  кинулась  следом  за
волчицей.
   Во главе стаи бежал крупный серый волк, один из ее вожаков.  Он-то  и
направил стаю по следам волчицы, предостерегающе огрызаясь на более  мо-
лодых своих собратьев и отгоняя их ударами клыков, когда  они  отважива-
лись забегать вперед. И это он прибавил ходу, завидев  впереди  волчицу,
медленной рысцой бежавшую по снегу.
   Волчица побежала рядом с ним, как будто место это было  предназначено
для нее, и уже больше не удалялась от стаи. Вожак не рычал и не огрызал-
ся на волчицу, когда случайный скачок выносил ее вперед, - напротив, он,
по-видимому, был очень расположен к ней, потому что старался  все  время
бежать рядом. А ей это не нравилось, и она рычала  и  скалила  зубы,  не
подпуская его к себе. Иногда волчица не останавливалась даже перед  тем,
чтобы куснуть его за плечо В таких случаях вожак  не  выказывал  никакой
злобы, а только отскакивал в сторону и делал несколько  неуклюжих  скач-
ков, всем своим видом и поведением напоминая  сконфуженного  влюбленного
простачка.
   Это было единственное, что мешало ему  управлять  стаей.  Но  волчицу
одолевали другие неприятности Справа от нее бежал тощий старый волк, се-
рая шкура которого носила следы многих битв Он все время держался справа
от волчицы. Объяснялось это тем, что у него был только один глаз,  левый
Старый волк то и дело теснил ее, тыкаясь своей покрытой  рубцами  мордой
то в бок ей, то в плечо, то в шею. Она  встречала  его  ухаживания  ляз-
ганьем зубов, так же как и ухаживание вожака, бежавшего слева, и,  когда
оба они начинали приставать к ней одновременно, ей приходилось туго надо
было рвануть зубами обоих, в то же время не отставать от стаи и смотреть
себе под ноги. В такие минуты оба волка угрожающе рычали и скалили  друг
на друга зубы В другое время они бы подрались, но сейчас даже  любовь  и
соперничество уступали место более сильному чувству  -  чувству  голода,
терзающего всю стаю.
   После каждого такого отпора старый  волк  отскакивал  от  строптивого
предмета своих вожделений и сталкивался с  молодым,  трехлетним  волком,
который бежал справа, со стороны его слепого глаза Трехлеток был  вполне
возмужалый и, если принять во внимание слабость и истощенность остальных
волков, выделялся из всей стаи своей силой и живостью. И все-таки он бе-
жал так, что голова его была вровень с плечом  одноглазого  волка.  Лишь
только он отваживался поравняться с ним (что случалось довольно  редко),
старик рычал, лязгал зубами и тотчас же осаживал его на  прежнее  место.
Однако время от времени трехлеток отставал и украдкой втискивался  между
ним и волчицей Этот маневр встречал  двойной,  даже  тройной  отпор  Как
только волчица начинала рычать, старый волк делал крутой поворот и  наб-
расывался на трехлетка. Иногда заодно со стариком на него  набрасывалась
и волчица, а иногда к ним присоединялся и вожак, бежавший слева.
   Видя перед собой три свирепые  пасти,  молодой  волк  останавливался,
оседал на задние лапы и,  весь  ощетинившись,  показывал  зубы.  Замеша-
тельство во главе стаи неизменно сопровождалось замешательством и в зад-
них рядах Волки натыкались на трехлетка  и  выражали  свое  недовольство
тем, что злобно кусали его за ляжки и за бока Его положение было опасно,
так как голод и ярость обычно Сопутствуют друг  другу.  Но  безграничная
самоуверенность молодости толкала его на повторение этих  попыток,  хотя
они не имели ни малейшего успеха и доставляли ему лишь одни  неприятнос-
ти.
   Попадись волкам какая-нибудь добыча - любовь  и  соперничество  из-за
любви тотчас же завладели бы стаей, и она рассеялась бы. Но положение ее
было отчаянное. Волки отощали от длительной голодовки и подвигались впе-
ред гораздо медленнее обычного В хвосте, прихрамывая, плелись  слабые  -
самые молодые и старики. Сильные шли впереди. Все они походили скорее на
скелеты, чем на настоящих волков. И все-таки в их движениях  -  если  не
считать тех, кто прихрамывал, - не было заметно ни усталости, ни  малей-
ших усилий. Казалось, что в мускулах, выступавших у них на теле, как ве-
ревки, таится неиссякаемый запас мощи.  За  каждым  движением  стального
мускула следовало другое движение, за ним третье, четвертое - и так  без
конца.
   В тот день волки пробежали много миль. Они бежали и  ночью.  Наступил
следующий день, а они все еще бежали. Оледеневшее мертвое  пространство.
Нигде ни малейших признаков жизни. Только они одни и  двигались  в  этой
застывшей пустыне. Только в них была жизнь, и они рыскали в поисках дру-
гих живых существ, чтобы растерзать их - и жить, жить!
   Волкам пришлось пересечь не один водораздел и обрыскать не один ручей
в низинах, прежде чем поиски их увенчались успехом. Они встретили лосей.
Первой их добычей был крупный лось-самец. Это была жизнь. Это было мясо,
и его не защищали ни таинственный костер, ни летающие головни. С раздво-
енными копытами и ветвистыми рогами волкам  приходилось  встречаться  не
впервые, и они отбросили свое обычное терпение и осторожность. Битва бы-
ла короткой и жаркой. Лося окружили со всех сторон. Меткими ударами  тя-
желых копыт он распарывал волкам животы, пробивал черепа, громадными ро-
гами ломал им кости. Лось подминал их под себя, катаясь по снегу, но  он
был обречен на гибель, и в конце концов ноги у него подломились. Волчица
с остервенением впилась ему в горло, а зубы остальных волков  рвали  его
на части - живьем, не дожидаясь, пока он  затихнет  и  перестанет  отби-
ваться.
   Еды было вдоволь. Лось весил свыше восьмисот  фунтов  -  по  двадцати
фунтов на каждую волчью глотку Если волки с поразительной выдержкой уме-
ли поститься, то не менее поразительна была и быстрота,  с  которой  они
пожирали пищу, и вскоре от великолепного, полного сил животного,  столк-
нувшегося несколько часов назад со стаей, осталось лишь несколько  разб-
росанных по снегу костей.
   Теперь волки подолгу отдыхали и спали. На сытый желудок самцы помоло-
же начали ссориться и драться, и это  продолжалось  весь  остаток  дней,
предшествовавших распаду стаи. Голод кончился. Волки  дошли  до  богатых
дичью мест; охотились они по-прежнему всей стаей, но действовали  уже  с
большей осторожностью, отрезая от небольших лосиных  стад,  попадавшихся
им на пути, стельных самок или старых больных лосей.
   И вот наступил день в этой стране изобилия, когда волчья стая  разби-
лась на две. Волчица, молодой вожак, бежавший слева от нее,  и  Одногла-
зый, бежавший справа, повели свою половину стаи на восток, к  реке  Мак-
кензи, и дальше, к озерам. И эта  маленькая  стая  тоже  с  каждым  днем
уменьшалась. Волки разбивались на пары - самец с самкой. Острые зубы со-
перника то и дело отгоняли прочь какого-нибудь одинокого волка. И  нако-
нец волчица, молодой вожак.  Одноглазый  и  дерзкий  трехлеток  остались
вчетвером.
   К этому времени характер у волчицы окончательно испортился. Следы  ее
зубов имелись у всех троих ухаживателей. Но волки ни разу не ответили ей
тем же, ни разу не попробовали защищаться. Они только подставляли  плечи
под самые свирепые укусы волчицы, повиливали хвостом и  семенили  вокруг
нее, стараясь умерить ее гнев. Но если к самке волки проявляли кротость,
то по отношению друг к Другу они были сама злоба.  Свирепость  трехлетка
перешла все границы. В одну из очередных ссор он подлетел к старому вол-
ку с той стороны, с которой тот ничего не видел, и  на  клочки  разорвал
ему ухо. Но седой одноглазый старик призвал на помощь против молодости и
силы всю свою долголетнюю мудрость и весь свой опыт. Его вытекший глаз и
исполосованная рубцами морда достаточно красноречиво говорили о том, ка-
кого рода был этот опыт. Слишком много битв  пришлось  ему  пережить  на
своем веку, чтобы хоть на одну минуту задуматься над  тем,  как  следует
поступить сейчас.
   Битва началась честно, но нечестно кончилась. Трудно было бы  заранее
судить о ее исходе, если б к старому вожаку  не  присоединился  молодой;
вместе они набросились на дерзкого трехлетка. Безжалостные клыки  бывших
собратьев вонзались в него со всех сторон. Позабыты были те  дни,  когда
волки вместе охотились, добыча, которую они вместе убивали, голод,  оди-
наково терзавший их троих. Все это было делом прошлого. Сейчас ими  вла-
дела любовь - чувство еще более суровое и жестокое, чем голод.
   Тем временем волчица - причина всех раздоров - с довольным видом усе-
лась на снегу и стала следить за битвой. Ей это даже  нравилось.  Пришел
ее час, - что случается редко, - когда шерсть встает дыбом, клык  ударя-
ется о клык, рвет, полосует податливое тело, - и все это только ради об-
ладания ею.
   И трехлеток, впервые в своей жизни столкнувшийся с любовью, поплатил-
ся за нее жизнью. Оба соперника стояли над его телом.  Они  смотрели  на
волчицу, которая сидела на снегу и улыбалась им. Но старый волк был мудр
- мудр в делах любви не меньше, чем в битвах. Молодой вожак повернул го-
лову зализать рану на плече. Загривок его был обращен к сопернику. Своим
единственным глазом старик углядел, какой удобный случай  представляется
ему. Кинувшись стрелой на молодого волка, он  полоснул  его  клыками  по
шее, оставив на ней длинную, глубокую рану и вспоров вену, и тут же отс-
кочил назад.
   Молодой вожак зарычал, но его страшное рычание сразу перешло в  судо-
рожный кашель. Истекая кровью, кашляя, он кинулся на старого  волка,  но
жизнь уже покидала его, ноги подкашивались, глаза застилал туман,  удары
и прыжки становились все слабее и слабее.
   А волчица сидела в сторонке и улыбалась. Зрелище битвы вызывало в ней
какое-то смутное чувство радости, ибо такова любовь в Северной глуши,  а
трагедию ее познает лишь тот, кто умирает. Для тех же,  кто  остается  в
живых, она уже не трагедия, а торжество осуществившегося желания.
   Когда молодой волк вытянулся на  снегу.  Одноглазый  гордой  поступью
направился к волчице. Впрочем, полному торжеству победителя мешала необ-
ходимость быть начеку. Он простодушно ожидал резкого  приема  и  так  же
простодушно удивился, когда волчица не показала ему зубов, - впервые  за
все это время его встретили так ласково. Она обнюхалась  с  ним  и  даже
принялась прыгать и резвиться, совсем как  щенок.  И  Одноглазый,  забыв
свой почтенный возраст и умудренность опытом, тоже превратился в  щенка,
пожалуй, даже еще более глупого, чем волчица.
   Забыты были и побежденные соперники и повесть о любви,  кровью  напи-
санная на снегу. Только раз вспомнил об этом Одноглазый,  когда  остано-
вился на минуту, чтобы зализать раны. И тогда губы его злобно задрожали,
шерсть на шее и на плечах поднялась дыбом,  когти  судорожно  впились  в
снег, тело изогнулось, приготовившись к прыжку. Но в следующую же минуту
все было забыто, и он бросился вслед за волчицей, игриво манившей его  в
лес.
   А потом они побежали рядом, как добрые друзья,  пришедшие  наконец  к
взаимному соглашению. Дни шли, а они не расставались -  вместе  гонялись
за добычей, вместе убивали ее, вместе съедали. Но потом волчицей овладе-
ло беспокойство. Казалось, она ищет что-то и никак не  может  найти.  Ее
влекли к себе укромные местечки под упавшими деревьями, и она  проводила
целые часы, обнюхивая запорошенные снегом расселины в  утесах  и  пещеры
под нависшими берегами реки. Старого волка все это нисколько не  интере-
совало, но он покорно следовал за ней, а когда эти поиски  затягивались,
ложился на снег и ждал ее.
   Не задерживаясь подолгу на одном месте, они пробежали до реки Маккен-
зи и уже не спеша отправились вдоль берега, время от времени  сворачивая
в поисках добычи на небольшие притоки, но неизменно возвращаясь к  реке.
Иногда им попадались другие волки, бродившие обычно парами; но ни та, ни
другая сторона не выказывала ни  радости  при  встрече,  ни  дружелюбных
чувств, ни желания снова собраться в стаю. Встречались на их пути и оди-
нокие волки. Это были самцы, которые охотно присоединились бы к Одногла-
зому и его подруге. Но Одноглазый не желал этого, и стоило только волчи-
це стать плечо к плечу с ним, ощетиниться и оскалить зубы, как  навязчи-
вые чужаки отступали, поворачивали вспять и снова пускались в свой  оди-
нокий путь.
   Как-то раз, когда они бежали лунной ночью по затихшему лесу. Одногла-
зый вдруг остановился. Он задрал кверху морду, напружил хвост и,  раздув
ноздри, стал нюхать воздух. Потом поднял переднюю лапу,  как  собака  на
стойке. Что-то встревожило его, и он продолжал  принюхиваться,  стараясь
разгадать несущуюся по воздуху весть. Волчица потянула носом и  побежала
дальше, подбодряя своего спутника. Все еще не успокоившись, он  последо-
вал за ней, но то и дело останавливался, чтобы вникнуть в  предостереже-
ние, которое нес ему ветер.
   Осторожно ступая, волчица вышла из-за  деревьев  на  большую  поляну.
Несколько минут она стояла там одна. Потом весь  насторожившись,  каждым
своим волоском излучая безграничное недоверие, к ней подошел Одноглазый.
Они стали рядом, продолжая прислушиваться, всматриваться,  поводить  но-
сом.
   До их слуха донеслись звуки собачьей грызни, гортанные голоса мужчин,
пронзительная перебранка женщин и даже тонкий жалобный плач  ребенка.  С
поляны им были видны только  большие,  обтянутые  кожей  вигвамы,  пламя
костров, которое поминутно заслоняли человеческие фигуры, и дым, медлен-
но поднимающийся в спокойном воздухе. Но их ноздри уловили множество за-
пахов индейского поселка, говорящих о вещах, совершенно  непонятных  Од-
ноглазому и знакомых волчице до мельчайших подробностей. Волчицу охвати-
ло странное беспокойство, и она продолжала принюхиваться все с большим и
большим наслаждением. Но Одноглазый все еще сомневался. Он  нерешительно
тронулся с места и выдал этим свои опасения. Волчица повернулась, ткнула
его носом в шею, как бы успокаивая, потом снова стала смотреть на  посе-
лок. В ее глазах светилась тоска, но это уже не  была  тоска,  рожденная
голодом. Она дрожала от охватившего ее желания бежать туда,  подкрасться
ближе к кострам, вмешаться в собачью драку, увертываться  и  отскакивать
от неосторожных шагов людей.
   Одноглазый нетерпеливо топтался возле  нее;  но  вот  прежнее  беспо-
койство вернулось к волчице, она снова почувствовала неодолимую  потреб-
ность найти то, что так долго искала. Она повернулась и, к большому  об-
легчению Одноглазого, побежала в лес, под прикрытие деревьев.
   Бесшумно, как тени, скользя в освещенном луной лесу,  они  напали  на
тропинку и сразу уткнулись носом в снег. Следы на тропинке  были  совсем
свежие. Одноглазый осторожно двигался вперед, а его подруга следовала за
ним по пятам. Их широкие лапы с толстыми подушками  мягко,  как  бархат,
ложились на снег. Но вот Одноглазый увидел что-то белое на такой же  бе-
лой снежной глади. Скользящая поступь  Одноглазого  скрадывала  быстроту
его движений, а теперь он припустил еще быстрее. Впереди  него  мелькало
какое-то неясное белое пятно.
   Они с волчицей бежали по узкой прогалине, окаймленной по обеим сторо-
нам зарослью молодых елей и выходившей на залитую луной  поляну.  Старый
волк настигал мелькавшее перед ним пятнышко. Каждый его прыжок  сокращал
расстояние между ними. Вот оно уже совсем близко. Еще один  прыжок  -  и
зубы волка вопьются в него. Но прыжка этого так и не последовало.  Белое
пятно, оказавшееся зайцем, взлетело высоко в воздух  прямо  над  головой
Одноглазого и стало подпрыгивать и раскачиваться там, наверху, не  каса-
ясь земли, точно танцуя какой-то фантастический танец. С испуганным фыр-
каньем Одноглазый отскочил назад и, припав на снег,  грозно  зарычал  на
этот страшный и непонятный предмет. Однако  волчица  преспокойно  обошла
его, примерилась к прыжку и подскочила,  стараясь  схватить  зайца.  Она
взвилась высоко, но промахнулась и только  лязгнула  зубами.  За  первым
прыжком последовали второй и третий.
   Медленно поднявшись. Одноглазый наблюдал за волчицей. Наконец ее про-
махи рассердили его, он подпрыгнул сам и, ухватив зайца зубами, опустил-
ся на землю вместе с ним. Но в ту же минуту  сбоку  послышался  какой-то
подозрительный шорох, и Одноглазый увидел склонившуюся над  ним  молодую
елку, которая готова была вот-вот ударить его. Челюсти волка  разжались;
оскалив зубы, он метну лея от этой непонятной опасности назад,  в  горле
его заклокотало рычание, шерсть встала  дыбом  от  ярости  и  страха.  А
стройное деревце выпрямилось, и заяц снова заплясал высоко в воздухе.
   Волчица рассвирепела. Она укусила Одноглазого в плечо, а он, испуган-
ный этим неожиданным наскоком, с остервенением  полоснул  ее  зубами  по
морде. Такой отпор, в свою очередь, оказался неожиданностью для волчицы,
и она накинулась на Одноглазого, рыча от негодования. Тот уже понял свою
ошибку и попытался умилостивить волчицу, но она продолжала  кусать  его.
Тогда, оставив все надежды на примирение, Одноглазый начал  увертываться
от ее укусов, пряча голову и подставляя под ее зубы то  одно  плечо,  то
другое.
   Тем временем заяц продолжал плясать в  воздухе.  Волчица  уселась  на
снегу, и Одноглазый, боясь теперь своей  подруги  еще  больше,  чем  та-
инственной елки, снова сделал прыжок. Схватив зайца и опустившись с  ним
на землю, он уставился своим единственным глазом на деревце. Как и преж-
де, оно согнулось до самой земли. Волк съежился, ожидая неминуемого уда-
ра, шерсть на нем встала дыбом, но зубы не выпускали добычи. Однако уда-
ра не последовало. Деревце так и осталось  склоненным  над  ним.  Стоило
волку двинуться, как елка тоже двигалась, и  он  ворчал  на  нее  сквозь
стиснутые челюсти; когда он стоял спокойно, деревце тоже не  шевелилось,
и волк решил, что так безопаснее. Но теплая кровь зайца была такая вкус-
ная!
   Из этого затруднительного положения Одноглазого вывела  волчица.  Она
взяла у него зайца и, пока елка угрожающе раскачивалась и колыхалась над
ней, спокойно отгрызла ему голову. Елка сейчас же выпрямилась  и  больше
не беспокоила их, заняв подобающее ей вертикальное положение, в  котором
дереву положено расти самой природой. А волчица  с  Одноглазым  поделили
между собой добычу, пойманную для них этим таинственным деревцем.
   Много попадалось им таких тропинок и прогалин, где  зайцы  раскачива-
лись высоко в воздухе, и волчья пара обследовала их все. Волчица  всегда
была первой, а Одноглазый шел за ней следом, наблюдая и учась, как  надо
обкрадывать западни. И наука  эта  впоследствии  сослужила  ему  хорошую
службу.


   ГЛАВА ВТОРАЯ
   ЛОГОВИЩЕ

   Два дня и две ночи бродили волчица и Одноглазый около индейского  по-
селка. Одноглазый беспокоился и трусил, а волчицу поселок чем-то  притя-
гивал, и она никак не хотела уходить. Но однажды утром, когда в воздухе,
совсем неподалеку от них, раздался выстрел и пуля ударила в дерево всего
в нескольких дюймах от головы Одноглазого, волки уже больше  не  колеба-
лись и пустились в путь длинными  ровными  прыжками,  быстро  увеличивая
расстояние между собой и опасностью.
   Они бежали недолго - всего дня три. Волчица все с  большей  настойчи-
востью продолжала свои поиски. Она сильно отяжелела за эти дни и не мог-
ла быстро бегать. Однажды, погнавшись за зайцем, которого в обычное вре-
мя ей ничего не стоило бы поймать, она вдруг оставила погоню и  прилегла
на снег отдохнуть. Одноглазый подошел к ней, но  не  успел  он  тихонько
коснуться носом ее шеи, как она с такой яростью укусила его, что он упал
на спину и, являя собой весьма комическое зрелище, стал отбиваться от ее
зубов. Волчица сделалась еще раздражительнее, чем прежде; но  Одноглазый
был терпелив и заботлив, как никогда.
   И вот наконец волчица нашла то, что искала. Нашла в нескольких  милях
вверх по течению небольшого ручья, летом впадавшего в Маккензи;  теперь,
промерзнув до каменистого дна, ручей затих, превратившись от истоков  до
устья в сплошной лед. Волчица усталой рысцой бежала позади  Одноглазого,
ушедшего далеко вперед, и вдруг приметила, что  в  одном  месте  высокий
глинистый берег нависает над ручьем. Она свернула в сторону и  подбежала
туда. Буйные весенние ливни и тающие снега размыли узкую трещину в бере-
ге и образовали там небольшую пещеру.
   Волчица остановилась у входа в нее и  внимательно  оглядела  наружную
стену пещеры, потом обежала ее с обеих сторон до того места,  где  обрыв
переходил в пологий скат. Вернувшись назад, она вошла в пещеру через уз-
кое отверстие. Первые фута три ей пришлось ползти, потом стены раздались
вширь и ввысь, и волчица вышла на небольшую круглую площадку футов шести
в диаметре. Головой она почти касалась потолка. Внутри было сухо и  уют-
но. Волчица принялась обследовать пещеру, а Одноглазый стоял у  входа  и
терпеливо наблюдал за ней. Опустив голову и почти касаясь  носом  близко
сдвинутых лап, волчица несколько раз перевернулась вокруг себя, не то  с
усталым вздохом, не то с ворчанием подогнула ноги и растянулась на  зем-
ле, головой ко входу. Одноглазый, навострив уши, посмеивался над ней,  и
волчице было видно, как кончик его хвоста добродушно ходит взад и вперед
на фоне светлого пятна - входа в пещеру. Она прижала  свои  острые  уши,
открыла пасть и высунула язык, всем своим видом выражая полное  удовлет-
ворение и спокойствие.
   Одноглазому хотелось есть. Он заснул у входа в пещеру, но сон его был
тревожен. Он то и дело просыпался и, навострив уши, прислушивался к  то-
му, что говорил ему мир, залитый ярким апрельским солнцем,  играющим  на
снегу. Лишь только Одноглазый начинал дремать, до ушей его доносился еле
уловимый шепот невидимых ручейков,  и  он  поднимал  голову,  напряженно
вслушиваясь в эти звуки. Солнце снова появилось на небе, и пробуждающий-
ся Север слал свой призыв волку. Все вокруг оживало. В воздухе  чувство-
валась весна, под снегом зарождалась жизнь, деревья набухали соком, поч-
ки сбрасывали с себя ледяные оковы.
   Одноглазый беспокойно поглядывал на свою подругу, но она не выказыва-
ла ни малейшего желания подняться с места.  Он  посмотрел  по  сторонам,
увидел стайку пуночек, вспорхнувших неподалеку от него, приподнялся, но,
взглянув еще раз на волчицу, лег и снова задремал. До его  слуха  донес-
лось слабое жужжание. Сквозь дремоту он  несколько  раз  обмахнул  лапой
морду - потом проснулся. У кончика его носа с жужжанием вился комар. Ко-
мар был большой, - вероятно, он провел всю зиму в сухом  пне,  а  теперь
солнце вывело его из оцепенения. Волк был не в  силах  противиться  зову
окружающего мира; кроме того, ему хотелось есть.
   Одноглазый подполз к своей подруге и попробовал убедить ее подняться.
Но она только огрызнулась на него. Тогда волк решил отправиться один  и,
выйдя на яркий солнечный свет, увидел, что снег под ногами проваливается
и путешествие будет делом не легким.  Он  побежал  вверх  по  замерзшему
ручью, где снег в тени деревьев был все еще твердый. Побродив часов  во-
семь, Одноглазый вернулся затемно, еще голоднее прежнего. Он не раз  ви-
дел дичь, но не мог поймать ее. Зайцы легко скакали по таявшему насту, а
он проваливался и барахтался в снегу.
   Какое-то смутное подозрение заставило Одноглазого остановиться у вхо-
да в пещеру. Оттуда доносились странные слабые звуки. Они не были похожи
на голос волчицы, но вместе с тем в них чудилось что-то знакомое. Он ос-
торожно вполз внутрь и услышал предостерегающее рычание  своей  подруги.
Это не смутило Одноглазого, но заставило все же  держаться  в  некотором
отдалении; его интересовали другие звуки - слабое, приглушенное повизги-
вание и плач.
   Волчица сердито заворчала на него.  Одноглазый  свернулся  клубком  у
входа в пещеру и заснул. Когда наступило утро и в логовище проник  туск-
лый свет, волк снова стал искать источник этих смутно знакомых звуков. В
предостерегающем рычании волчицы появились новые нотки: в нем  слышалась
ревность, - и это заставляло волка держаться от нее подальше. И все-таки
ему удалось разглядеть, что между ногами волчицы, прильнув к  ее  брюху,
копошились пять маленьких живых клубочков; слабые, беспомощные, они тихо
повизгивали и не открывали глаз на свет. Волк удивился. Это случалось не
в первый раз в его долгой и удачливой  жизни,  это  случалось  часто,  и
все-таки каждый раз он заново удивлялся. Волчица смотрела на него с бес-
покойством. Время от времени она тихо ворчала, а когда волк, как ей  ка-
залось, подходил слишком близко, это ворчание становилось грозным.  Инс-
тинкт, опережающий у всех матерей-волчиц опыт,  смутно  подсказывал  ей,
что отцы могут съесть свое беспомощное потомство, хотя до сих пор она не
знала такой беды. И страх заставлял ее гнать Одноглазого от  порожденных
им волчат.
   Впрочем, волчатам ничто не грозило. Старый волк, в свою очередь,  по-
чувствовал веление инстинкта, перешедшего к нему от его отцов. Не  заду-
мываясь над ним, не противясь ему, он ощутил это веление всем своим  су-
ществом и, повернувшись спиной к своему новорожденному потомству, отпра-
вился на поиски пищи.
   В пяти-шести милях от логовища ручей разветвлялся, и оба  его  рукава
под прямым углом поворачивали к горам. Волк пошел вдоль левого рукава  и
вскоре наткнулся на чьи-то следы. Обнюхав их  и  убедившись,  что  следы
совсем свежие, он припал на снег и взглянул в том направлении, куда  они
вели. Потом не спеша повернулся и побежал вдоль  правого  рукава.  Следы
были гораздо крупнее его собственных, - и он знал,  что  там,  куда  они
приведут, надежды на добычу мало.
   Пробежав с полмили вдоль правого рукава,  волк  уловил  своим  чутким
ухом какой-то скрежещущий звук. Подкравшись ближе, он увидел  дикобраза,
который, встав на задние лапы, точил зубы о дерево. Одноглазый осторожно
подобрался к нему, не надеясь, впрочем, на удачу. Так далеко  на  севере
дикобразы ему не попадались, но он знал этих зверьков, хотя за всю  свою
жизнь ни разу не попробовал их мяса. Однако опыт научил волка, что быва-
ет в жизни счастье или удача, и он продолжал  подбираться  к  дикобразу.
Трудно угадать, чем кончится эта встреча, ведь исхода борьбы с живым су-
ществом никогда нельзя знать заранее.
   Дикобраз свернулся клубком, растопырив во все  стороны  свои  длинные
острые иглы, и нападение стало теперь невозможным. В молодости  Одногла-
зый ткнулся однажды мордой в такой же вот безжизненный с виду клубок игл
и неожиданно получил удар хвостом по носу. Одна игла так и осталась тор-
чать у него в носу, причиняя жгучую боль, и вышла из раны  только  через
несколько недель. Он лег, приготовившись к прыжку и держа нос на рассто-
янии целого фута от хвоста дикобраза. Замерев на  месте,  он  ждал.  Кто
знает? Все может быть. Вдруг дикобраз  развернется.  Вдруг  представится
случай ловким ударом лапы распороть нежное, ничем не защищенное брюхо.
   Но через полчаса Одноглазый поднялся, злобно зарычал  на  неподвижный
клубок и побежал дальше. Слишком часто приходилось ему в прошлом  карау-
лить дикобразов - вот так же, без всякого толка, чтобы сейчас тратить на
это время. И он побежал дальше по правому рукаву ручья. День подходил  к
концу, а его поиски все еще не увенчались успехом.
   Проснувшийся инстинкт отцовства управлял волком. Он  знал,  что  пищу
надо найти во что бы то ни стало. В полдень ему попалась белая  куропат-
ка. Он выбежал из зарослей кустарника и очутился нос к носу с этой  глу-
пой птицей. Она сидела на пне, в каком-нибудь футе  от  его  морды.  Они
увидели друг друга одновременно. Птица испуганно взмахнула крыльями,  но
волк ударил ее лапой, сшиб на землю и схватил зубами как раз в тот  миг,
когда она заметалась по снегу, пытаясь взлететь на  воздух.  Как  только
зубы Одноглазого вонзились в нежное мясо, ломая хрупкие  кости,  челюсти
его заработали. Потом он вдруг вспомнил что-то и пустился бежать к пеще-
ре, прихватив куропатку с собой.
   Пробежав еще с милю своей бесшумной поступью, скользя, словно тень, и
внимательно приглядываясь к каждому новому береговому изгибу,  он  опять
наткнулся на следы все тех же больших лап. Следы удалялись в ту сторону,
куда лежал и его путь, и он приготовился в любую минуту встретить  обла-
дателя этих лап.
   Волк осторожно высунул голову из-за скалы в том месте, где ручей кру-
то поворачивал, и его зоркий глаз заприметил нечто такое, что  заставило
его сейчас же прильнуть к земле. Это был тот самый зверь, который  оста-
вил большие следы на снегу, - крупная самка-рысь. Она лежала перед свер-
нувшимся в тугой клубок дикобразом в той же позе, в какой рано утром ле-
жал перед таким же дикобразом и сам волк. Если раньше Одноглазого  можно
было сравнить со скользящей тенью, то теперь это был призрак  той  тени,
осторожно огибающий с подветренной стороны безмолвную, неподвижную  пару
- дикобраза и рысь.
   Волк лег на снег, положив куропатку рядом с собой, и сквозь иглы низ-
корослой сосны стал пристально следить за игрой жизни,  развертывающейся
у него на глазах, - за рысью и дикобразом, которые хоть и притаились, но
были полны сил и отстаивали каждый свое существование. Смысл же этой иг-
ры заключался в том, что один из ее участников хотел съесть  другого,  а
тот не хотел быть съеденным.
   Старый волк тоже принимал участие в этой игре  из  своего  прикрытия,
надеясь, а вдруг счастье окажется на его стороне и он добудет пищу,  не-
обходимую ему, чтобы жить.
   Прошло полчаса, прошел час; все  оставалось  попрежнему.  Клубок  игл
сохранял полную неподвижность, и его легко можно было принять за камень;
рысь превратилась в мраморное изваяние; а Одноглазый  -  тот  был  точно
мертвый. Однако все трое жили такой напряженной жизнью, напряженной поч-
ти до ощущения физической боли, что вряд ли когда-нибудь им  приходилось
чувствовать в себе столько сил, сколько они  чувствовали  сейчас,  когда
тела их казались окаменелыми.
   Одноглазый подался вперед, насторожившись еще больше. Там, за сосной,
произошли какие-то перемены. Дикобраз в конце концов решил, что враг его
удалился. Медленно, осторожно стал  он  расправлять  свою  непроницаемую
броню. Его не тревожило ни малейшее подозрение. Колючий  клубок  медлен-
но-медленно развернулся и начал выпрямляться.  Одноглазый  почувствовал,
что рот у него наполняется слюной при виде живой  дичи,  лежавшей  перед
ним, как готовое угощение.
   Еще не успев развернуться до конца, дикобраз увидел своего врага. И в
это мгновение рысь ударила его.
   Удар был быстрый, как молния. Лапа с крепкими когтями, согнутыми, как
у хищной птицы, распорола нежное брюхо и тотчас  же  отдернулась  назад.
Если бы дикобраз развернулся во всю длину или заметил врага на какую-ни-
будь десятую долю секунды позже, лапа осталась бы невредимой,  но  в  то
мгновение, когда рысь отдернула лапу, дикобраз ударил ее сбоку хвостом и
вонзил в нее свои острые иглы.
   Все произошло одновременно - удар, ответный удар,  предсмертный  визг
дикобраза и крик огромной кошки, ошеломленной болью.  Одноглазый  привс-
тал, навострил уши и вытянул хвост, дрожащий от волнения. Рысь дала волю
своему нраву. Она с яростью набросилась на зверя, причинившего ей  такую
боль. Но дикобраз, хрипя, взвизгивая и пытаясь свернуться в клубок, что-
бы спрятать вывалившиеся из распоротого брюха внутренности, еще раз уда-
рил хвостом. Большая кошка снова взвыла от боли и с фырканьем  отпрянула
назад; нос ее, весь утыканный иглами, стал похож на подушку для булавок.
Она царапала его лапами, стараясь избавиться от этих жгучих, как  огонь,
стрел, тыкалась мордой в снег, терлась о ветки и прыгала вперед,  назад,
направо, налево, не помня себя от безумной боли и страха.
   Не переставая фыркать, рысь судорожно дергала своим коротким хвостом,
потом мало-помалу затихла. Одноглазый продолжал следить за ней  и  вдруг
вздрогнул и ощетинился: рысь с отчаянным воем взметнулась высоко в  воз-
дух и кинулась прочь, сопровождая каждый свой прыжок пронзительным  виз-
гом. И только тогда, когда она скрылась и визги ее замерли вдали. Одног-
лазый решился выйти вперед. Он ступал с такой осторожностью,  как  будто
весь снег был усыпан иглами, готовыми каждую минуту вонзиться  в  мягкие
подушки на его лапах. Дикобраз встретил появление волка яростным  визгом
и лязганьем зубов. Он ухитрился кое-как свернуться, но это  уже  не  был
прежний непроницаемый клубок: порванные мускулы не повиновались ему,  он
был разорван почти пополам и истекал кровью.
   Одноглазый хватал пастью и с наслаждением глотал окровавленный  снег.
После такой закуски голод его только усилился; но он  недаром  пожил  на
свете, - жизнь научила его осторожности. Надо было выждать время. Он лег
на снег перед дикобразом, а тот скрежетал зубами, хрипел и тихо повизги-
вал. Несколько минут спустя Одноглазый заметил, что иглы дикобраза мало-
помалу опускаются и по всему его телу пробегает дрожь. Потом дрожь сразу
прекратилась. Длинные зубы лязгнули в последний  раз,  иглы  опустились,
тело обмякло и больше уже не двигалось.
   Робким, боязливым движением лапы Одноглазый растянул дикобраза во всю
длину и перевернул его на спину. Все обошлось благополучно. Дикобраз был
мертв. После внимательного осмотра волк осторожно взял свою добычу в зу-
бы и побежал вдоль ручья, волоча ее по снегу и повернув голову в  сторо-
ну, чтобы не наступать на колючие иглы. Но  вдруг  он  вспомнил  что-то,
бросил дикобраза и вернулся к куропатке. Он не колебался ни  минуты,  он
знал, что надо сделать: надо съесть куропатку. И,  съев  ее,  Одноглазый
побежал туда, где лежала его добыча.
   Когда он втащил свою ношу в логовище, волчица осмотрела  ее,  подняла
голову и лизнула волка в шею. Но сейчас же вслед за тем она легонько за-
рычала, отгоняя его от волчат, - правда, на этот раз рычание было не та-
кое уж злобное, в нем слышалось скорее извинение, чем  угроза.  Инстинк-
тивный страх перед отцом ее потомства  постепенно  пропадал.  Одноглазый
вел себя, как и подобало волку-отцу, и не проявлял беззаконного  желания
сожрать малышей, произведенных ею на свет.


   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   СЕРЫЙ ВОЛЧОНОК

   Он сильно отличался от своих братьев и сестер. Их шерсть уже принима-
ла рыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел  весь
в Одноглазого. Он был единственным серым волчонком во  всем  помете.  Он
родился настоящим волком и очень напоминал отца, с  той  лишь  разницей,
что у него было два глаза, а у отца - один.
   Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошо ви-
дел. И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния,  ося-
зания и вкуса уже служили ему. Он прекрасно знал своих  двух  братьев  и
двух сестер. Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую
в драку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков,  предвестни-
ков рычания. Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по
запаху, осязанию и вкусу узнавать волчицу - источник тепла, пищи и  неж-
ности. И когда она своим мягким, ласкающим языком касалась  его  нежного
тельца, он успокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал.
   Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он уже хо-
рошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с  миром.  Мир
его был темен, хотя он не подозревал этого, так  как  не  знал  никакого
другого мира. Волчонка окружала полутьма, но глазам его  не  приходилось
приспосабливаться к иному освещению. Мир его был очень мал, он ограничи-
вался стенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности
внешнего мира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не  казалась  ему
тягостной.
   Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира  отлича-
ется от других, - там был выход из пещеры, и оттуда шел свет. Он обнару-
жил, что эта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у  него
появились мысли и осознанные желания. Она  непреодолимо  влекла  к  себе
волчонка еще в ту пору, когда он не мог видеть ее. Свет, идущий  оттуда,
бил ему в сомкнутые веки, и его зрительные нервы отвечали на эти  теплые
искорки, вызывавшие такое приятное и вместе  с  тем  странное  ощущение.
Жизнь его тела, каждой клеточки его тела, жизнь, составляющая самую  его
сущность и действующая помимо его воли, рвалась к  этому  свету,  влекла
его к нему, так же как сложный химический состав растения заставляет его
поворачиваться к солнцу.
   Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело
подползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И  в
эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней  сте-
ны. Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями;  химический
процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым усло-
вием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно
усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту.  Позд-
нее, когда в каждом из них начала проявляться индивидуальность, когда  у
каждого появились желания и сознательные побуждения, тяга к свету только
усилилась. Они непрестанно ползли и тянулись к нему, и  матери  приходи-
лось то и дело загонять их обратно.
   Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей  матери,  помимо
ее мягкого, ласкающего языка.
   Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос, ко-
торым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и  лапу,
умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движением  пе-
рекатить в угол. Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначала
просто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться и
удирать от наказания. Это уже были сознательные поступки - результат по-
явившейся способности обобщать явления мира. До сих пор  он  увертывался
от боли бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но  те-
перь он увертывался от нее потому, что знал, что такое боль.
   Он был очень свирепым волчонком. И такими же были его братья и  сест-
ры. Этого и следовало ожидать. Ведь он был хищником и происходил из рода
хищников, питавшихся мясом. Молоко, которое он сосал с  первого  же  дня
своей едва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса;  и  теперь,  когда
ему исполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он  тоже
начал есть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти  подросших
детенышей, которым теперь не хватало молока.
   С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее. Рычание  по-
лучалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припад-
ки щенячьей ярости были страшнее. Он первый научился ловким ударом  лапы
опрокидывать их навзничь. И он же первый схватил другого волчонка за ухо
и принялся теребить и таскать его из стороны  в  сторону,  яростно  рыча
сквозь стиснутые челюсти. И уж конечно, он  больше  всех  других  волчат
причинял беспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхо-
да из пещеры.
   Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого  волчон-
ка. Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к  выходу
из нее, и так же поминутно его оттаскивали назад. Правда,  он  не  знал,
что это был выход. Он не подозревал о существовании разных входов и  вы-
ходов, которые ведут из одного места в другое. Он вообще не имел понятия
о существовании других мест, а о способах добраться туда и подавно. Поэ-
тому выход из пещеры казался ему стеной - стеной света. Чем солнце  было
для живущих на воле, тем для него была эта стена - солнцем его мира. Она
притягивала его к себе, как огонь притягивает бабочку.  Он  беспрестанно
стремился добраться туда. Жизнь, быстро растущая в нем,  толкала  его  к
стене света. Жизнь, таившаяся в нем, знала, что это единственный путь  в
мир - путь, на который ему суждено ступить. Но сам он ничего не знал  об
этом. Он не знал, что внешний мир существует.
   У этой стены света было одно странное свойство. Его отец (а  волчонок
уже признал в нем одного из обитателей своего мира - похожее на мать су-
щество, которое спит ближе к свету и приносит  пищу)  -  его  отец  имел
обыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и  исчезать  за
ней. Серый волчонок не мог понять этого. Мать не позволяла  ему  прибли-
жаться к светлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и  всякий
раз его нежный нос натыкался на что-то твердое. Это  причиняло  боль.  И
после нескольких таких путешествий обследование  стен  прекратилось.  Не
задумываясь, он принял исчезновение отца за его отличительное  свойство,
так же как молоко и мясная жвачка были отличительными свойствами матери.
   В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во  всяком  случае
так, как мыслят люди. Мозг его работал в потемках. И все-таки его выводы
были не менее четки и определенны, чем выводы людей.  Он  принимал  вещи
такими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось  то-то
или то-то. Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его метод
познания окружающего мира. И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд но-
сом в стены пещеры, он примирился с тем, что не может  проходить  сквозь
них, не может делать то, что делает отец. Но желания разобраться в  раз-
нице между отцом и собой никогда не возникало у него. Логика и физика не
принимали участия в формировании его мозга.
   Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось  испы-
тать чувство голода. Наступили дни, когда отец перестал приносить  мясо,
когда даже материнские соски не давали  молока.  Волчата  повизгивали  и
скулили и большую часть времени проводили во сне; потом  на  них  напало
голодное оцепенение. Не было уже возни и драк, никто из них не  приходил
в ярость, не пробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене  прек-
ратились. Они спали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла.
   Одноглазый совсем потерял покой. Он рыскал повсюду и мало спал в  ло-
говище, которое стало теперь унылым и безрадостным. Волчица тоже остави-
ла свой выводок и вышла на поиски корма. В  первые  дни  после  рождения
волчат Одноглазый не раз наведывался к индейскому поселку  и  обкрадывал
заячьи силки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы  ушли
дальше, и этот источник пищи иссяк.
   Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться  дале-
кой белой стеной, он обнаружил, что население его мира  сильно  уменьши-
лось. У него осталась всего лишь одна  сестра.  Остальные  исчезли.  Как
только силы вернулись к нему, он стал играть, но играть  в  одиночестве,
потому что сестра не могла ни поднять головы, ни шевельнуться.  Его  ма-
ленькое тело округлилось от мяса, которое он ел теперь, а для  нее  пища
пришла слишком поздно. Она все время спала, и искра жизни в ее маленьком
тельце, похожем на обтянутый кожей скелет, мерцала все слабее и слабее и
наконец угасла.
   Потом наступило время, когда Одноглазый  перестал  появляться  сквозь
стену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру,  опустело.
Это случилось в конце второй, менее свирепой голодовки.  Волчица  знала,
почему Одноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать  серому
волчонку о том, что ей пришлось увидеть.
   Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где  жила
рысь, она напала на вчерашний след Одноглазого. И там, где следы  кончи-
лись, она нашла его самого - вернее, то, что от него осталось. Все  кру-
гом говорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку,  рысь
ушла к себе в нору. Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим  приз-
накам, рысь была там, и волчица не решилась войти к ней.
   После этого волчица перестала охотиться на левом  рукаве  ручья.  Она
знала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама  рысь  славится  своей
злобой и неустрашимостью в драках. Трем-четырем волкам ничего  не  стоит
загнать на дерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело
встретиться с ней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за  спиной
у нее голодный выводок.
   Но Северная глушь есть  Северная  глушь,  и  материнство  есть  мате-
ринство, - оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так
и вне ее; и неминуемо должен был настать день, когда ради своего  серого
детеныша волчица отважится пойти по  левому  рукаву  к  норе  в  скалах,
навстречу разъяренной рыси.


   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   СТЕНА МИРА

   К тому времени, когда мать стала оставлять пещеру и уходить на охоту,
волчонок уже постиг закон, согласно  которому  ему  запрещалось  прибли-
жаться к выходу из логовища. Закон этот много раз внушала ему мать, тол-
кая его то носом, то лапой, да и в нем самом  начинал  развиваться  инс-
тинкт страха. За всю свою короткую жизнь в пещере он ни разу не встретил
ничего такого, что могло испугать его, - и все-таки он знал,  что  такое
страх. Страх перешел к волчонку от отдаленных предков, через тысячу  ты-
сяч жизней. Это было наследие, полученное им непосредственно от Одногла-
зого и волчицы; но и к ним, в свою очередь, оно перешло через все  поко-
ления волков, бывших до них. Страх - наследие Северной глуши, и ни одно-
му зверю не дано от него избавиться или променять его на чечевичную пох-
лебку!
   Итак, серый волчонок знал страх, хотя и не понимал его сущности.  Он,
вероятно, примирился с ним, как  с  одной  из  преград,  которые  ставит
жизнь. А в том, что такие преграды существуют, ему уже пришлось убедить-
ся: он испытал голод и, не имея возможности утолить  его,  наткнулся  на
преграду своим желаниям. Плотные стены пещеры, резкие толчки носом,  ко-
торыми наделяла его мать, сокрушительный удар ее лапы, неутоленный голод
выработали в нем уверенность, что не все в мире дозволено, что  в  жизни
существует множество ограничений и запретов. И эти ограничения и запреты
были законом. Повиноваться им - значило избегать боли и всяких жизненных
осложнений.
   Волчонок не размышлял обо всем этом  так,  как  размышляют  люди.  Он
просто разграничил окружающий мир на то, что причиняет боль, и  то,  что
боли не причиняет, и, разграничив, старался избегать всего, причиняющего
боль, то есть запретов и преград, и пользоваться только наградами и  ра-
достями, которые дает жизнь.
   Вот почему, повинуясь закону, внушенному матерью, повинуясь неведомо-
му закону страха, волчонок держался подальше от выхода из пещеры.  Выход
все еще казался ему светлой белой стеной. Когда матери в пещере не было,
он большей частью спал, а просыпаясь, лежал тихо  и  сдерживал  жалобное
повизгивание, которое щекотало ему горло и рвалось наружу.
   Проснувшись однажды, он услышал у белой стены непривычные  звуки.  Он
не знал, что это была росомаха, которая остановилась у входа в пещеру и,
трепеща от собственной дерзости, осторожно принюхивалась к идущим оттуда
запахам. Волчонок понимал только одно: звуки были непривычные, странные,
а значит, неизвестные и страшные, - ведь неизвестное было одним  из  ос-
новных элементов, из которых складывался страх.
   Шерсть на спине у волчонка встала дыбом, но он молчал. Почему он  до-
гадался, что в ответ на эти звуки надо ощетиниться? У него не было тако-
го опыта в прошлом, - и все же так  проявлялся  в  нем  страх,  которому
нельзя было найти объяснения в прожитой жизни.  Но  страх  сопровождался
еще одним инстинктивным желанием - желанием притаиться, спрятаться. Вол-
чонка охватил ужас, но он лежал без звука, без движения, застыв,  окаме-
нев, - лежал, как мертвый. Вернувшись домой и учуяв следы росомахи,  его
мать зарычала, бросилась в пещеру и с необычной для нее нежностью приня-
лась лизать и ласкать волчонка. И волчонок понял, что ему удалось  избе-
жать сильной боли.
   Но в нем действовали и другие силы, главной из которых был рост. Инс-
тинкт и закон требовали от него повиновения, а рост требовал неповинове-
ния. Мать и страх заставляли держаться подальше от белой стены, но  рост
есть жизнь, а жизни положено вечно тянуться к свету, - и никакими  прег-
радами нельзя было остановить волну жизни, поднимавшейся в  нем,  подни-
мавшейся с каждым съеденным куском мяса, с каждым глотком воздуха. И на-
конец страх и послушание были отброшены в сторону  напором  жизни,  и  в
один прекрасный день волчонок неверными, робкими шагами направился к вы-
ходу из пещеры.
   В противоположность другим стенам, с которыми ему приходилось сталки-
ваться, эта стена, казалось, отступала все дальше и дальше, по мере того
как он приближался к ней. Испытующе вытянув вперед свой маленький нежный
нос, он ждал, что натолкнется на твердую поверхность, но стена оказалась
такой же прозрачной и проницаемой, как свет. Волчонок вошел  в  то,  что
мнилось ему стеной, и погрузился в составляющее ее вещество.
   Это сбивало его с толку: ведь он полз сквозь что-то твердое!  А  свет
становился все ярче и ярче. Страх  гнал  волчонка  назад,  но  крепнущая
жизнь заставляла идти дальше. А вот и выход из пещеры. Стена, внутри ко-
торой, как ему мнилось, он находился, неожиданно отошла неизмеримо дале-
ко. От яркого света стало больно глазам, он ослеплял волчонка;  внезапно
раздвинувшееся пространство кружило ему голову. Глаза понемногу привыка-
ли к яркому свету и приноравливались к увеличившемуся  расстоянию  между
предметами. Сначала стена отодвинулась так далеко, что потерялась из ви-
ду. Теперь он снова разглядел ее, но она отступила вдаль и выглядела уже
совсем по-другому. Стена стала пестрой: в нее входили деревья, окаймляю-
щие ручей, и гора, возвышающаяся позади деревьев, и небо,  которое  было
еще выше горы.
   На волчонка напал ужас. Неизвестных и грозных вещей стало еще больше.
Он съежился у входа в пещеру и стал смотреть на  открывшийся  перед  ним
мир. Как страшно! Все неизвестное казалось ему враждебным. Шерсть у него
на спине встала дыбом; он оскалил зубы, пытаясь издать яростное,  устра-
шающее рычание. Крошечный испуганный звереныш бросал вызов и грозил все-
му миру.
   Однако все обошлось благополучно. Волчонок продолжал  смотреть  и  от
любопытства даже позабыл, что надо рычать, забыл даже  про  свой  испуг.
Жизнь, крепнущая в нем, на время победила страх, и страх  уступил  место
любопытству. Волчонок начал различать то, что было у него перед глазами:
открытую часть ручья, сверкающего на солнце, засохшую сосну около откоса
и самый откос, поднимающийся прямо к пещере, у входа в которую  он  при-
мостился.
   До сих пор серый волчонок жил на ровной поверхности, ему еще не  при-
ходилось испытывать ушибы от падений - да он и не знал, что такое  паде-
ние, - поэтому он смело шагнул прямо в воздух. Задние ноги у него задер-
жались на выступе у входа в пещеру, так что он упал головой вниз.  Земля
больно стукнула его по носу, он жалобно тявкнул и тут же вслед  за  этим
покатился кубарем по откосу. На него напал панический страх. Неизвестное
наконец овладело им, оно держало его в своей власти и готовилось  причи-
нить ему невыносимую боль. Жизнь, крепнущая в нем, снова уступила  место
страху, и он завизжал, как завизжал бы всякий перепуганный щенок.
   Неизвестное грозило ему; он еще не мог понять - чем, и выл и  визжал,
не переставая. Это было куда хуже, чем лежать, замирая от страха,  когда
неизвестное только промелькнуло мимо него. Теперь оно завладело им цели-
ком. Молчание ничему не поможет. Кроме того, теперь его  терзал  уже  не
страх, а ужас.
   Но откос становился все более пологим, а у его подножия росла  трава.
Скорость падения уменьшилась. Остановившись наконец,  волчонок  отчаянно
взвыл, потом заскулил протяжно и жалобно; а вслед за тем, как ни  в  чем
не бывало, точно ему уже тысячу раз приходилось заниматься своим  туале-
том, принялся слизывать приставшую к бокам сухую глину.
   Покончив с этим, он сел и осмотрелся по сторонам - так  же,  как  это
сделал бы первый человек, попавший с Земли на  Марс.  Волчонок  пробился
сквозь стену мира, неизвестное выпустило его из своих объятий, и он  ос-
тался невредимым. Но первый человек на Марсе встретил бы гораздо  меньше
необычного для себя, чем волчонок здесь на земле. Без всякого  предвари-
тельного знания, без всякой подготовки он очутился в роли  исследователя
совершенно незнакомого ему мира.
   Теперь, когда страшная неизвестность отпустила волчонка  на  свободу,
он забыл обо всех ее ужасах. Он испытывал лишь любопытство ко всему, что
его окружало. Он осмотрел траву под  собой,  кустик  брусники  чуть  по-
дальше, ствол засохшей сосны, которая стояла на краю полянки, окруженной
деревьями. Белка выбежала из-за сосны прямо на волчонка и привела его  в
ужас.
   Он припал к земле и зарычал. Но белка перепугалась  еще  больше;  она
быстро вскарабкалась на дерево и, очутившись в безопасности, сердито за-
цокала оттуда.
   Это придало волчонку храбрости, и хотя дятел, с которым ему  пришлось
вслед за тем встретиться, заставил его вздрогнуть, он уверенно продолжал
свой путь. Уверенность эта возросла до такой  степени,  что,  когда  ка-
кая-то дерзкая птица подскочила к волчонку, он, играя,  протянул  к  ней
лапу. В ответ на это птица больно клюнула его в нос; он  весь  сжался  и
завизжал. Птица испугалась его визга и тут же упорхнула.
   Волчонок учился. Его маленький, слабый мозг хоть и бессознательно, но
сделал вывод. Вещи бывают живые - и неживые. И живых вещей надо  остере-
гаться. Неживые всегда остаются на месте, а живые двигаются,  и  никогда
нельзя знать заранее, что они могут сделать. От них  надо  ждать  всяких
неожиданностей, с ними надо быть начеку.
   Волчонок шагал неуклюже, он то и дело натыкался на что-нибудь. Ветка,
которая, казалось, была так далеко, задевала его по носу или хлестала по
бокам; земля была неровная. Он спотыкался, ушибал нос, лапы. Мелкие кам-
ни выскальзывали у него из-под ног, лишь только он наступал  на  них.  И
наконец волчонок понял, что не все неживые вещи  находятся  в  состоянии
устойчивого равновесия, как его пещера, и что маленькие неживые вещи го-
раздо чаще падают и переворачиваются, чем большие. С каждой своей  ошиб-
кой волчонок узнавал все больше и больше. Чем дальше он шел, тем  тверже
становился его шаг. Он приспосабливался.  Он  учился  рассчитывать  свои
движения, приноравливаться к  своим  физическим  возможностям,  измерять
расстояние между различными предметами, а также между ними и собой.
   Удача всегда сопутствует новичкам. Рожденный, чтобы  стать  охотником
(хотя сам он и не знал этого), волчонок напал на дичь сразу около  пеще-
ры, в первую же свою вылазку на свет божий.  Искусно  спрятанное  гнездо
куропатки попалось ему только вследствие его же собственной  неловкости:
он свалился на него. Он попробовал пройтись  по  стволу  упавшей  сосны;
гнилая кора подалась под его ногами, и он с отчаянным визгом сорвался  с
круглого ствола, упал на куст и, пролетев сквозь листву и ветви, очутил-
ся прямо в гнезде, где сидели семь птенцов куропатки.
   Птенцы запищали, и волчонок сначала испугался; потом, увидев, что они
совсем маленькие, он осмелел. Птенцы двигались. Он примял одного  лапой,
и тот затрепыхался еще сильнее. Волчонку это очень понравилось. Он обню-
хал птенца, взял его в рот. Птенец бился и щекотал ему язык. В ту же ми-
нуту волчонок почувствовал голод. Челюсти его сомкнулись, птичьи косточ-
ки хрустнули, и он почувствовал на языке теплую кровь.  Кровь  оказалась
очень вкусной. В зубах у него была дичь, такая же дичь, какую ему прино-
сила мать, только гораздо вкуснее, потому что она была  живая.  Волчонок
съел птенца и остановился только тогда, когда покончил со всем выводком.
Вслед за тем он облизнулся, точно так же, как это  делала  его  мать,  и
стал выбираться из куста.
   Его встретил крылатый вихрь. Стремительный натиск  и  яростные  удары
крыльев ослепили, ошеломили волчонка. Он уткнулся головой в лапы  и  за-
визжал. Удары посыпались с новой силой. Куропатка-мать была вне себя  от
ярости. Тогда волчонок разозлился. Он вскочил с рычанием и  начал  отби-
ваться лапами, потом запустил свои мелкие зубы в крыло птицы и  принялся
что есть силы дергать и таскать ее из стороны в сторону. Куропатка  рва-
лась, ударяя его другим крылом. Это была первая схватка волчонка. Он ли-
ковал. Он забыл весь свой страх перед неизвестным и уже ничего не боялся
Он рвал и бил живое существо, которое наносило еще  удары.  Кроме  того,
это живое существо было мясо. Волчонком овладела жажда крови. Он  только
что уничтожил семь маленьких живых существ. Сейчас он уничтожит  большое
живое существо. Он был слишком поглощен дракой и слишком счастлив, чтобы
ощущать свое счастье. Он весь дрожал от возбуждения, которого до сих пор
ему никогда не приходилось испытывать.
   Он не выпускал крыла и рычал сквозь стиснутые зубы. Куропатка вытащи-
ла его из куста. Когда же она допыталась втащить его  туда  обратно,  он
выволок ее на открытое место. Птица кричала и била его свободным крылом,
а перья ее разлетались по воздуху, как снежные хлопья. Волчонок  уже  не
помнил себя от ярости, воинственная кровь предков поднялась и забушевала
в нем. Сам того не ощущая, волчонок жил в эти минуты полной  жизнью.  Он
выполнял предназначенную ему роль, делал то дело, для которого был  рож-
ден, - убивал добычу и дрался, прежде чем убить ее. Он  оправдывал  свое
существование, выполняя высшее назначение жизни, потому что жизнь дости-
гает своих вершин в те минуты, когда все ее силы  устремляются  на  осу-
ществление поставленных перед ней целей.
   Наконец птица перестала бороться. Волчонок все еще держал ее за  кры-
ло. Они лежали на земле и смотрели друг на друга. Он попробовал  яростно
и угрожающе зарычать. Куропатка клюнула его в нос, и без того  болевший.
Волчонок вздрогнул, но не выпустил крыла. Птица клюнула его  еще  и  еще
раз. Он завизжал и попятился, не сообразив, что вместе с крылом  потащит
за собой и птицу. Град ударов посыпался на его многострадальный нос. Во-
инственный пыл волчонка погас. Выпустив добычу, он со всех ног  пустился
в бесславное бегство на другую сторону поляны и лег там возле  кустарни-
ка, тяжело дыша, высунув язык и жалобно повизгивая. И вдруг предчувствие
неминуемой беды сжало ему сердце. Неизвестное со  всеми  своими  ужасами
снова обрушилось на волчонка. Он инстинктивно отпрянул под защиту куста.
На него пахнуло ветром, и большое крылатое тело в зловещем молчании про-
неслось мимо: ястреб, ринувшийся на волчонка из поднебесья, промахнулся.
   Пока волчонок лежал под кустом и, мало-помалу приходя в себя, начинал
боязливо выглядывать оттуда, на другой  стороне  поляны  из  разоренного
гнезда выпорхнула куропатка, - горе утраты заставило ее забыть о  крыла-
той молнии небес. Но волчонок все видел, и это послужило ему предостере-
жением и уроком. Он видел, как ястреб камнем  упал  вниз,  пронесся  над
землей, почти задевая траву крыльями, вонзил когти в куропатку,  пронзи-
тельно вскрикнувшую от смертельной боли и ужаса, и взмыл ввысь, унося ее
с собой.
   Волчонок долго не выходил из своего убежища. Он познал многое.  Живые
существа - это мясо, они приятны на вкус. Но большие живые существа при-
чиняют боль. Надо есть маленьких - таких,  как  птенцы  куропатки,  а  с
большими, как сама куропатка, лучше не связываться. И все же его самолю-
бие было ущемлено. Ему вдруг захотелось еще  раз  схватиться  с  большой
птицей, - жаль, что ястреб унес ее. А может быть, найдутся другие  куро-
патки? Надо пойти поискать.
   Волчонок спустился по отлогому берегу к ручью.
   Воды он до сих пор еще не видал. На первый взгляд она была вполне на-
дежная, ровная. Он смело шагнул вперед и, визжа от страха, пошел ко дну,
прямо в объятия неизвестного. Стало холодно, у него перехватило дыхание.
Вместо воздуха, которым он привык дышать, в легкие хлынула вода.  Удушье
сдавило ему горло, как смерть. Для волчонка оно было равносильно смерти.
Он не знал, что такое смерть, но, как и все жители Северной глуши, боял-
ся ее. Она была для него олицетворением самой страшной боли. В ней  таи-
лась самая сущность неизвестного, совокупность всех его ужасов. Это была
последняя, непоправимая беда, которой он страшился, хоть и не мог предс-
тавить ее себе до конца.
   Волчонок выбрался на поверхность и всей пастью глотнул свежего возду-
ха. На этот раз он не пошел ко дну. Он  ударил  всеми  четырьмя  лапами,
словно это было для него самым привычным делом, и поплыл. Ближний  берег
находился в каком-нибудь ярде от волчонка, но он вынырнул спиной к  нему
и, увидев дальний, сейчас же устремился туда. Ручей был  узкий,  но  как
раз в этом месте разливался широкой заводью.
   На середине волчонка подхватило и понесло вниз по течению,  прямо  на
маленькие пороги, начинавшиеся там,  где  русло  снова  сужалось.  Плыть
здесь было трудно. Спокойная вода вдруг забурлила. Волчонок то выбивался
на поверхность, то уходил с головой под воду. Его кидало  из  стороны  в
сторону, переворачивало то на бок, то на спину,  ударяло  о  камни.  При
каждом таком ударе он взвизгивал, и по этим визгам можно было сосчитать,
сколько подводных камней попалось ему на пути.
   Ниже порогов, где берега снова расширялись, волчонок попал в  водово-
рот, который легонько отнес его к берегу и так же  легонько  положил  на
отмель. Он выкарабкался из воды и лег. Его знакомство  с  внешним  миром
продолжалось. Вода была неживая и все-таки двигалась!
   Кроме того, на первый взгляд она казалась твердой, как земля, на  са-
мом же деле твердости в ней не было и в помине. И волчонок пришел к  вы-
воду, что вещи не всегда таковы, какими кажутся. Страх  перед  неизвест-
ным, бывший не чем иным, как унаследованным от предков недоверием к  ок-
ружающему миру, только усилился после столкновения с  действительностью.
Отныне в нем на всю жизнь укоренится это недоверие к внешнему  виду  ве-
щей. И, прежде чем довериться им, он постарается узнать, каковы  они  на
самом деле.
   В этот день волчонку было суждено испытать еще одно  приключение.  Он
вдруг вспомнил, что у него есть мать, и почувствовал, что она нужна  ему
больше всего на свете. От всех перенесенных испытаний у него  устало  не
только тело - устал и мозг. За всю предыдущую жизнь мозгу его не  прихо-
дилось так работать, как за один этот день. К тому же  волчонку  захоте-
лось спать. И он отправился на поиски пещеры и матери, испытывая  гнету-
щее чувство одиночества и полной беспомощности.
   Пробираясь сквозь кустарник,  волчонок  вдруг  услышал  пронзительный
свирепый крик. Перед глазами у него промелькнуло что-то желтое. Он  уви-
дел метнувшуюся в кусты ласку. Ласка была маленькая, и волчонок не испу-
гался ее. Потом у самых своих ног он увидел живое существо, совсем  кро-
хотное, - это был детеныш ласки, который, так же как и волчонок,  убежал
из дому и отправился путешествовать. Крохотная ласка хотела было юркнуть
в траву. Волчонок перевернул ее на спину. Ласка пискнула - голос  у  нее
был скрипучий. В ту же минуту перед глазами у волчонка снова  пронеслось
желтое пятно. Он услышал свирепый крик, что-то сильно ударило его по го-
лове, и острые зубы ласкиматери впились ему в шею.
   Пока он с визгом и воем пятился назад, ласка подбежала к своему дете-
нышу и скрылась с ним в кустах. Боль от укуса все еще не  проходила,  но
боль от обиды давала себя чувствовать еще сильнее, и волчонок сел и тихо
заскулил. Ведь ласка-мать была такая маленькая, а кусалась  так  больно!
Волчонок еще не знал, что маленькая ласка  -  один  из  самых  свирепых,
мстительных и страшных хищников Северной глуши, но скоро ему  предстояло
узнать это.
   Он еще не перестал скулить, когда ласка-мать  снова  появилась  перед
ним. Она не бросилась на него сразу, потому что теперь ее детеныш был  в
безопасности. Она приближалась осторожно, так что он мог рассмотреть  ее
тонкое, змеиное тельце и высоко поднятую змеиную  головку.  В  ответ  на
резкий, угрожающий крик ласки шерсть на спине у волчонка  поднялась  ды-
бом, он зарычал. Она подходила все ближе и ближе. И вдруг прыжок, за ко-
торым он не мог уследить своим неопытным глазом, - тонкое желтое тело на
одну секунду исчезло из его поля зрения, и ласка вцепилась ему в  горло,
глубоко прокусив шкуру.
   Волчонок рычал, отбивался, но он был очень молод, это был его  первый
выход в мир, и поэтому рычание его перешло в визг, и он уже не дрался, а
старался вырваться из зубов ласки и убежать. Но ласка не отпускала  вол-
чонка. Продолжая висеть у него на  шее,  она  добиралась  до  вены,  где
пульсирует жизнь. Ласка любила кровь и предпочитала сосать ее  прямо  из
горла - средоточия жизни.
   Серого волчонка ждала верная гибель, и рассказ о нем остался бы нена-
писанным, если бы из-за кустов не выскочила волчица. Ласка выпустила его
и метнулась к горлу волчицы, но, промахнувшись, вцепилась ей в  челюсть.
Волчица - взмахнула головой, как бичом,  зубы  ласки  сорвались,  и  она
взлетела высоко в воздух. Не дав тонкому желтому тельцу даже  опуститься
на землю, волчица подхватила его на лету, и ласка встретила свою  смерть
на ее острых зубах.
   Новый прилив материнской нежности послужил  наградой  волчонку.  Мать
радовалась еще больше, чем сын. Она легонько подкидывала его носом,  за-
лизывала ему раны. А потом оба они поделили между собой  кровопийцу-лас-
ку, съели ее, вернулись в пещеру и легли спать.


   ГЛАВА ПЯТАЯ ЗАКОН ДОБЫЧИ

   Волчонок развивался с поразительной быстротой. Два дня он отдыхал,  а
затем снова отправился путешествовать. В этот свой выход он встретил мо-
лодую ласку, мать которой была съедена с  его  помощью,  и  позаботился,
чтобы детеныш отправился вслед за матерью. Но теперь он уже не плутал и,
устав, нашел дорогу к пещере и лег спать. После  этого  волчонок  каждый
день отправлялся на прогулку и с  каждым  разом  заходил  все  дальше  и
дальше.
   Он привык точно соразмерять свою силу и  слабость,  соображая,  когда
надо проявить отвагу, а когда - осторожность.  Оказалось,  что  осторож-
ность следует соблюдать всегда, за исключением тех редких случаев, когда
уверенность в собственных силах позволяет дать волю злобе и жадности.
   При встречах с куропатками волчонок становился сущим дьяволом.  Точно
так же не упускал он случая ответить злобным рычанием на трескотню  бел-
ки, которая попалась ему впервые около засохшей сосны. И один только вид
птицы, напоминавшей ему ту, что клюнула его в нос, почти неизменно  при-
водил его в бешенство.
   Но бывало и так, что волчонок не обращал внимания даже на птиц, и это
случалось тогда, когда ему грозило нападение  других  хищников,  которые
так же, как он, рыскали в поисках добычи. Волчонок не забыл  ястреба  и,
завидев его тень, скользящую по траве, прятался подальше в  кусты.  Лапы
его больше не разъезжались на ходу в разные стороны, - он уже перенял от
матери ее легкую, бесшумную походку, быстрота  которой  была  неприметна
для глаза.
   Что касается охоты, то удачи его кончились с  первым  же  днем.  Семь
птенцов куропатки и маленькая ласка - вот и вся добыча волчонка. Но жаж-
да убивать крепла в нем день ото дня, и он лелеял мечту  добраться  ког-
да-нибудь до белки, которая своей трескотней  извещала  всех  обитателей
леса о его приближении. Но белка с такой  же  легкостью  лазала  по  де-
ревьям, с какой птицы летали по воздуху, и  волчонку  оставалось  только
одно: незаметно подкрадываться к ней, пока она была на земле.
   Волчонок питал глубокое уважение к своей матери.
   Она умела добывать мясо и никогда не забывала принести сыну его долю.
Больше того - она ничего не боялась. Волчонку не приходило в голову, что
это бесстрашие - плод опыта и знания. Он думал, что бесстрашие есть  вы-
ражение силы. Мать была олицетворением силы; и, подрастая, он ощутил эту
силу и в более резких ударах ее лапы и в том, что толчки носом, которыми
мать наказывала его прежде, заменились теперь свирепыми укусами. Это то-
же внушало волчонку уважение к матери. Она требовала от него покорности,
и чем больше он подрастал, тем суровее становилось ее обращение с ним.
   Снова наступил голод, и теперь волчонок уже вполне сознательно  испы-
тывал его муки. Волчица совсем отощала в поисках пищи. Проводя почти все
время на охоте и большей частью безуспешно, она редко приходила спать  в
пещеру. На этот раз голодовка была недолгая, но  свирепая.  Волчонок  не
мог высосать ни капли молока из материнских сосков, а мяса ему уже давно
не перепадало.
   Прежде он охотился ради забавы, ради того удовольствия, которое  дос-
тавляет охота, теперь же принялся за это по-настоящему, и  все-таки  ему
не везло. Но неудачи лишь способствовали развитию  волчонка.  Он  с  еще
большей старательностью изучал повадки белки и прилагал еще больше  уси-
лий к тому, чтобы подкрасться к ней незамеченным. Он выслеживал  полевых
мышей и учился выкапывать их из норок, узнал много  нового  о  дятлах  и
других птицах. И вот наступило время, когда волчонок уже не забирался  в
кусты при виде скользящей по земле тени ястреба. Он стал сильнее,  опыт-
нее, чувствовал в себе большую уверенность. Кроме того, голод  ожесточил
его. Теперь он садился посреди поляны на самом видном месте и ждал, ког-
да ястреб спустится к нему. Там, над ним, в синеве неба  летала  пища  -
пища, которой так настойчиво требовал его желудок. Но ястреб отказывался
принять бой, и волчонок забирался в чащу, жалобно скуля от разочарования
и голода.
   Голод кончился. Волчица принесла домой  мясо.  Мясо  было  необычное,
совсем не похожее на то, которое она приносила раньше. Это  был  детеныш
рыси, уже подросший, но не такой крупный, как волчонок. И все мясо цели-
ком предназначалось волчонку. Мать уже успела утолить свой  голод,  хотя
сын ее и не подозревал, что для этого ей понадобился весь выводок  рыси.
Не подозревал он и того, какой отчаянный поступок пришлось совершить ма-
тери. Волчонок знал только одно: молоденькая рысь с бархатистой  шкуркой
была мясом; и он ел это мясо, наслаждаясь каждым проглоченным куском.
   Полный желудок располагает к покою, и волчонок прилег в пещере  рядом
с матерью и заснул. Его разбудил ее голос. Никогда еще волчонок не  слы-
хал такого страшного рычания. Возможно, за всю свою жизнь его  мать  ни-
когда не рычала страшнее. Но для такого рычания повод был,  и  никто  не
знал этого лучше, чем сама волчица. Выводок рыси нельзя уничтожить  без-
наказанно.
   В ярких лучах полуденного солнца волчонок увидел самку-рысь,  припав-
шую к земле у входа в пещеру. Шерсть у него на  спине  поднялась  дыбом.
Ужас смотрел ему в глаза, - он понял это, не  дожидаясь  подсказки  инс-
тинкта. И если бы даже вид рыси был недостаточно грозен, то ярость,  ко-
торая послышалась в ее хриплом визге, внезапно сменившем рычание;  гово-
рила сама за себя.
   Жизнь, крепнущая в волчонке, словно подтолкнула его вперед. Он  зары-
чал и храбро занял место рядом с матерью. Но его позорно оттолкнули  на-
зад. Низкий вход не позволял рыси сделать прыжок, она скользнула в пеще-
ру, но волчица ринулась ей навстречу и прижала ее к земле. Мало что уда-
лось волчонку разобрать в этой схватке. Он слышал только рев, фырканье и
пронзительный визг. Оба зверя катались по земле; рысь рвала свою против-
ницу зубами и когтями, а волчица могла пускать в ход только зубы.
   Волчонок подскочил к рыси и с яростным рычанием вцепился ей в  заднюю
ногу. Тяжестью своего тела он, сам того не подозревая, мешал ее движени-
ям и помогал матери. Борьба приняла новый  оборот:  сражающиеся  подмяли
под себя волчонка, и ему пришлось разжать зубы. Но вот обе матери отско-
чили друг от друга, и рысь, прежде чем снова сцепиться с волчицей,  уда-
рила волчонка своей могучей лапой, разорвала ему плечо до самой кости  и
отбросила его к стене. Теперь к  реву  сражающихся  прибавился  жалобный
плач. Но схватка так затянулась, что у волчонка было достаточно времени,
чтобы наплакаться вдоволь и испытать новый прилив мужества.  И  к  концу
схватки он снова вцепился в заднюю ногу рыси, яростно рыча сквозь сжатые
челюсти.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [1]