От ее взгляда он ощутил смущение и неловкость. "Неужто я так похудел,
что она меня не узнает?" Но даже в своей новой паранойе этому он  поверить
не мог. Конечно, лицо  его  похудело,  появились  новые  морщинки  у  рта,
бледные мешки под глазами от бессонных  ночей,  но  все  равно,  лицо  его
оставалось прежним, узнаваемым лицом Билли Халлека. За  ее  спиной  стояла
массивная лампа из кованого железа - имитация уличного фонаря в  Нью-Йорке
80-х  годов  прошлого  века  стоимостью  в  687  долларов.  Свет  ее   был
достаточен, чтобы осветить фигуру Халлека в дверях. Вряд  ли  потеря  веса
сделала его совсем не узнаваемым.
     - Леда, это я, Билли. Билли Халлек.
     - Разумеется. Привет, Билли. - Ее рука в  нерешительности  пощипывала
бусы на шее. Он заметил, что  для  пятидесяти  девяти  лет  она,  конечно,
моложава, благодаря операциям подтягивания кожи. Но шея ее  выглядела  уже
по-старчески дряблой.
     "Кажется, она пьяная. Или..." Он подумал о Хаустоне, вдыхающем  носом
белый порошок. "Наркотики? Леда Россингтон? Трудно в это поверить". И  тут
же другая мысль: "Она  испугана.  Она  в  отчаянии.  Что  же  такое  могло
случиться? Не связано ли это каким-то образом с  тем,  что  происходит  со
мной?"
     Дурацкая идея... Тем не менее ему вдруг срочно  захотелось  выяснить,
почему у Леды Россингтон так плотно сжаты губы, почему у нее  под  глазами
такие же мешки, как у него, почему пальцы ее, перебиравшие  бусы  на  шее,
дрожали?
     Билли и Леда  Россингтон  молча  смотрели  друг  на  друга,  а  потом
заговорили почти одновременно.
     - Леда, Кэри у себя?
     - Кэри дома нет... Он...
     Она смолкла, а он жестом предложил ей продолжать.
     - Его вызвали в Миннесоту. У него серьезно заболела сестра.
     - Это любопытно, - сказал Халлек. - Тем более, что никакой  сестры  у
него нет.
     Она улыбнулась. Улыбка воспитанной  дамы,  предназначенная  тем,  кто
позволил себе невольную бестактность. Получилась,  однако,  не  улыбка,  а
нечто мало на нее похожее: Леда только растянула губы.
     - Я сказала "сестра"? О, мы тут все так  переволновались.  Это  брат,
его брат.
     - Леда, Кэри - единственный сын у  своих  родителей,  -  тихо  сказал
Халлек. - Наши семейные вопросы и  происхождение  мы  с  ним  обсудили  за
рюмкой в салоне Хастура. Года четыре  назад.  Вскоре  после  этого  Хастур
сгорел дотла. Сейчас на том месте магазин "Король в желтом". Моя дочка там
джинсы покупает.
     Он и сам не знал, зачем излагал подобные детали. Подспудно  думалось,
что такой разговор позволит ей держаться  попроще.  И  вдруг  при  тусклом
свете фонаря увидел, как блеснула слеза на ее щеке, покатившись  к  уголку
рта. Слезы блестели под ее глазами. Пока он говорил, она быстро  пару  раз
моргнула, и по другой щеке покатилась еще одна слеза.
     - Уходи, - сказала она. - Уходи, Билли, хорошо? Не задавай  вопросов.
Я на них отвечать не буду.
     Халлек приметил в ее глазах за пеленой  слез  решимость.  Она  твердо
решила  не  говорить,  где  находится  Кэри.  Под  влиянием   неожиданного
импульса, который он и впоследствии не мог объяснить, он расстегнул молнию
своей куртки и распахнул ее. Услышал, как она ахнула от неожиданности.
     - Посмотри на меня, Леда, - сказал он. - Я потерял  семьдесят  фунтов
веса. Ты слышишь? Семьдесят фунтов!
     - Какое это имеет отношение ко мне? - хрипло произнесла она. Лицо  ее
заметно побледнело, отчего румяна на щеках обрели клоунскую контрастность.
Глаза смотрели со страхом, зубы слегка обнажились, словно она готова  была
зарычать.
     - К тебе это не имеет никакого  отношения,  но  с  Кэри  я  хотел  бы
потолковать. - Халлек перешагнул порог, держа куртку  распахнутой.  "Очень
хотел бы", подумал он. "Если прежде сомневался, то теперь уверен в этом".
     - Прошу тебя, Леда, скажи мне где он. Он здесь?
     Она  ответила  вопросом  на  вопрос.  У  него  буквально  перехватило
дыхание, и он оперся о косяк двери.
     - Это цыгане, Билли?
     Он перевел дыхание с легким стоном.
     - Так где он, Леда?
     - Сначала ответь на мой вопрос - это цыгане?
     Теперь, когда Халлек получил возможность все высказать в открытую, он
обнаружил, что ему это дается с  большим  трудом.  Он  сглотнул  и  кивнул
головой.
     - Да. Я так думаю. Проклятье. Что-то вроде  проклятья.  -  Он  сделал
паузу. - Нет, не что-то вроде. К  чему  увиливать?  Я  считаю,  что  цыган
наложил на меня проклятье.
     Билли ожидал услышать издевательский хохот - такую реакцию он не  раз
видел в своих снах и фантазиях. Но она вдруг поникла, склонив голову. Весь
ее облик олицетворял обреченность и печаль. Несмотря на собственные  страх
и отчаяние, Халлек испытал к ней сочувствие,  увидев  воочию  ее  страх  и
растерянность. Он шагнул к ней и мягко коснулся ее руки. Когда она подняла
к нему лицо, он вздрогнул, увидев на нем выражение откровенной  ненависти,
даже шагнул прочь, часто заморгав, прислонился к косяку  двери.  Выражение
ее лица было олицетворением той внезапной вспышки ненависти, которую Билли
мимолетно испытывал как-то вечером к Хейди. Теперь это чувство  было  явно
направлено на него, и ему стало страшно.
     - Все из-за тебя, - прошептала она. -  Ты  виноват  во  всем!  Какого
черта ты сбил эту старую манду? Ты, ты виноват!
     Он не в силах был произнести ни звука и просто смотрел на нее, широко
раскрыв глаза.  "Старая  манда?"  В  голове  был  сумбур.  "Неужели  я  не
ослышался? Кто бы мог поверить, что Леда Россингтон способна вслух сказать
хоть одно неприличное слово?" Вторая мысль была: "Все не так, Леда.  Хейди
виновна, а не я. Она это классно сделала. Я просто обалдел".
     Ее лицо сменило выражение: теперь она смотрела на Халлека  вежливо  и
бесстрастно.
     - Входи, - сказала она.
     Леда принесла ему мартини с джином, которого он попросил, - в большом
бокале. На миниатюрный позолоченный меч были нанизаны  две  оливки  и  две
маринованных луковки. Мартини оказался  крепковатым,  против  чего  Халлек
отнюдь не возражал, хотя и отдавал себе отчет в том, что  с  выпивкой  ему
следует отныне быть осторожным, если не хочет упиться в чужом  доме.  Опыт
последних трех недель показал, что с потерей веса стала  утрачиваться  его
способность держаться молодцом, когда перебирал лишнего.
     Тем не менее он сделал приличный глоток и  благодарно  закрыл  глаза,
когда алкоголь  теплом  разлился  в  животе.  "Чудесно",  подумал  он.  "И
высококалорийно".
     - Он в Миннесоте, - бесстрастно сказала  Леда,  усаживаясь  в  кресло
тоже с бокалом мартини в руке. Ее бокал был еще больше, чем у Билли. -  Но
он вовсе не с визитом к родственникам. Кэри - в клинике Мэйо.
     - Мэйо...
     - Он убежден, что у него рак, - продолжала она.  -  Майкл  Хаустон  у
него ничего не обнаружил. Ничего не обнаружил и дерматолог, к которому  он
обратился в городе. Но он все равно уверен, что у  него  рак.  Ты  знаешь,
сначала он решил, что у него лишай, думал, что подцепил у кого-то.
     Билли опустил голову и уставился в пол, испытывая  крайнее  смущение.
Но в этом не было нужды: Леда смотрела поверх его плеча, в  стену.  Часто,
по-птичьи, отпивала, и в ее бокале заметно убывало.
     - Я смеялась над ним, когда он впервые мне такое сказал.  Смеялась  и
говорила: "Кэри,  если  ты  это  называешь  лишаями,  тогда  ты  знаешь  о
венерических заболеваниях меньше, чем я о термодинамике". Мне не следовало
насмехаться, но это было  хоть  каким-то  способом  развеять  его  мрачное
настроение. Его тревогу? Нет, скорее страх. Майкл Хаустон дал ему какой-то
крем, который не подействовал, и дерматолог  дал  какие-то  мази,  которые
тоже не помогали. Ему делали уколы, и все бесполезно. И тогда я  вспомнила
старого цыгана с разлагающимся носом, как он во время уик-энда после  того
суда протиснулся из толпы на блошином рынке в Рейнтри, Билли. Он подошел и
коснулся его. Да, он приложил руку к лицу Кэри  и  что-то  сказал  ему.  Я
тогда спросила Кэри и еще раз потом, когда это начало разрастаться, но  он
мне ничего не говорил, только головой качал.
     Халлек отпил второй глоток в тот  момент,  когда  Леда  поставила  на
столик свой пустой бокал.
     - Рак кожи, - сказала она. - Он был  убежден  в  этом,  поскольку  он
излечим в девяноста процентах случаев. Я знаю,  как  его  мысли  работают.
Глупо было бы не знать, прожив с ним двадцать пять лет, наблюдая,  как  он
усаживается в кресло судьи и решает проблемы недвижимости, потом выпивает,
потом  решает  проблемы  недвижимости,  потом  лапает  чужих  жен,  решает
проблемы с недвижимостью... Ладно. Сижу и думаю, какую речь  произнесу  на
его похоронах. Что-нибудь такое: "Он скупил много  земли  в  Коннектикуте,
где теперь построены супермаркеты,  он  полапал  множество  бюстгальтеров,
выпил множество коктейлей и оставил меня богатой вдовой. С ним  я  провела
лучшие годы моей жизни, приобрела шмоток больше, чем  было  в  моей  жизни
оргазмов". Давайте уйдем отсюда, завалимся в какой-нибудь приличный кабак,
потанцуем. А потом кто-нибудь, возможно, так надерется, что забудет, что я
трижды делала подтяжку кожи - дважды в Мехико-Сити и разок в  Германии,  и
стащит с меня бюстгальтер. Тьфу ты, черт. Что я тебе несу  такое?  Мужчины
вроде тебя интересуются только своей работой и футболом.
     Она снова заплакала. Билли  теперь  понял,  что  бокал,  который  она
только  что  осушила,  далеко  не  первый  за  этот  вечер.  Он   смущенно
заворочался в кресле и отпил из  своего  бокала.  В  желудке  опять  стало
тепло.
     - Он уверен, что это рак кожи, потому  что  не  способен  поверить  в
такую старомодную чушь, как  цыганское  проклятье.  Но  я  видела  по  его
глазам, Билли, особенно в последний месяц... в них  таилось,  особенно  по
вечерам - понимание... до него что-то дошло. Я думаю, потому он  и  уехал,
что я разглядела это в его глазах. Налить еще?
     Билли покачал головой и проследил, как она подошла к  бару  и  налила
себе еще мартини, увидел, что она делала элементарный коктейль  с  джином,
запах которого уловил на расстоянии.
     Что же произошло с Кэри Россингтоном?  В  чем  там  дело?  Часть  его
разума не желала знать ответа на  этот  вопрос.  Хаустон  явно  не  провел
параллели, не  увидел  связи  между  тем,  что  происходит  с  Билли  и  с
Россингтоном. Да и с  чего  бы,  собственно?  Хаустон  ничего  не  знал  о
цыганах. Кроме того, Хаустон регулярно бомбардировал свой рассудок  белыми
торпедами.
     Леда вернулась с бокалом и села в кресло.
     - Если он позвонит и скажет, что возвращается, - спокойно  заговорила
она, - я поеду на нашу виллу в Каптиве. Там дикая жара в это  время  года,
но джина у меня хватит. Я жару не замечаю, а с  ним  оказаться  наедине  -
выше моих сил. Все еще люблю его, это факт. По-своему люблю.  Но  выносить
этого больше не могу. Представить себе, что он лежит в соседней кровати...
подумать, что он... он может дотронуться до  меня...  -  Она  поежилась  и
немного расплескала содержимое бокала. Потом разом выпила и откровенно, не
стесняясь, рыгнула.
     - Леда, так что же с ним конкретно? Что случилось?
     - Случилось? Случилось? Билли, дорогой, а я думала, что сказала тебе.
Или, может, ты сам как-то узнал.
     Билли покачал головой. Он начал верить в то, что вообще ни о  чем  не
подозревает.
     - На нем чешуя растет. Кэри покрывается чешуей.
     Билли разинул рот.
     Леда коротко хохотнула невеселым смешком и слегка покачала головой.
     - Нет, не совсем так. Его кожа превращается в чешую. Он демонстрирует
обратную эволюцию. Чудо-юдо. Превращается не то в рыбу, не то в рептилию.
     Она внезапно захохотала с  визгом,  от  которого  у  Халлека  мурашки
побежали по спине. "Она близка к безумию", подумал он, и  от  этого  стало
еще страшнее. "Я думаю, она уедет а  Каптиву  в  любом  случае.  Ей  нужно
убраться из Фэйрвью, если хочет сохранить рассудок".
     Линда прикрыла рот  ладонями  и  извинилась.  Билли  не  смог  ничего
сказать, только кивнул и встал, чтобы налить себе еще.
     Теперь, когда он не смотрел на нее, ей стало легче говорить, а  Билли
умышленно задержался возле бара.



                           11.ВЕСЫ ПРАВОСУДИЯ

     Кэри был вне себя от ярости, когда старый цыган потрогал его по лицу.
Он поехал, чтобы повидаться с шефом полиции  Рейнтри  Алленом  Чокером  на
следующий день после суда. Чокер  был  партнером  по  покеру  и  человеком
понимающим.
     Он сказал Кэри, что цыгане прибыли в Рейнтри прямо из Фэйрвью.  Чокер
ожидал, что они уедут вскоре  сами  по  себе.  И  так  уж  пять  дней  тут
болтались, обычно три дня для них - нормальный срок. Как  раз  достаточно,
чтобы  все  заинтересованные  подростки  городка  узнали  свою  судьбу,  а
безнадежно импотентные мужчины и  климактерические  женщины  под  покровом
темноты пробрались в их табор, чтобы получить снадобья и мази.  Через  три
дня интерес городка к цыганам сходил на нет. Чокер решил, что  они  просто
дожидаются воскресной барахолки - "блошиного рынка".  Это  было  ежегодным
мероприятием в Рейнтри, на которое стекались  жители  четырех  близлежащих
городков. Аллен Чокер сказал Кэри, что решил позволить цыганам  обработать
толпу на "блошином рынке", вместо того, чтобы шпынять их, - это все  равно
что осиное гнездо разворошить. Но если в понедельник утром не  отправятся,
придется их вытурить.
     Однако такая мера не понадобилась. Утром в понедельник табор  покинул
ферму, где располагался, оставив пустые бутылки и банки, черные  пятна  от
костров,  на  которых  готовили  еду,  и  несколько  покрывал,   настолько
завшивевших, что Чокер распорядился  прикасаться  к  ним  только  длинными
шестами.
     В какой-то момент между закатом и рассветом цыгане снялись и покинули
Рейнтри. Чокер сказал своему партнеру по покеру Кэри Россингтону, что  они
могли  хоть  улететь  на  другую  планету,  -  ему  наплевать.  Главное  -
избавились.
     В воскресенье после полудня старый цыган  прикоснулся  к  лицу  Кэри.
Ночью они уехали. В понедельник утром Кэри зашел к Чокеру и  подал  жалобу
(ее юридическая основа Леде Россингтон была неизвестна). Во вторник  утром
начались неприятности. После душа Кэри, спустившись  к  завтраку  в  одном
халате, сказал: "Посмотри-ка, что это у меня?".
     На коже чуть повыше солнечного сплетения у  него  оказалось  шершавое
пятно. Оно было светлее окружающей кожи, которая имела приятный цвет  кофе
со сливками (гольф, теннис, плаванье и лампы для загара зимой).
     Пятно имело  желтоватый  оттенок,  как  у  мозолей  на  пятках.  Леда
потрогала его и отдернула  палец.  Пятно  было  шершавым,  как  наждак,  и
странно твердым. "Броня", мелькнуло у нее в голове.
     - Ты не думаешь, что этот чертов цыган меня чем-то заразил? - спросил
ее Кэри с беспокойством. - Какая-нибудь инфекция? Парша?
     - Но он же коснулся твоего лица, а  не  груди,  дорогой,  -  ответила
Леда.  -  Давай-ка  быстрей  одевайся.  У  меня  бриоши  горячие.   Надень
темно-серый костюм с красным галстуком. Ты - душка моя.
     Два дня спустя вечером он позвал ее в ванную. Так закричал,  что  она
бегом бросилась туда ("Все наши  худшие  открытия  происходят  в  ванной",
подумал Билли). Кэри стоял без  рубашки,  в  руке  жужжала  электробритва,
глаза уставились в зеркало.
     Пятно желтой  отвердевшей  кожи  сильно  увеличилось.  По  форме  оно
напоминало дерево, крона которого разрослась от груди  к  низу  живота  до
пупка. Впрочем, и пятном это уже нельзя назвать - скорее, нарост  толщиной
в восьмушку дюйма. Она увидела на нем трещины, некоторые  столь  глубокие,
что можно было просунуть в них монетку. Выглядело это страшно.
     - Что это? - почти закричал он. - Леда, скажи, что это значит?
     - Я не знаю. - Она постаралась говорить спокойно. - Тебе надо сходить
к доктору Хаустону. Прямо завтра, Кэри.
     - Нет. Не завтра, - сказал он, глядя  на  себя  в  зеркало,  на  кору
желтоватой плоти. - Завтра, может, и лучше.  Но  лучше  послезавтра.  Нет,
нет, не завтра.
     - Кэри...
     - Леда, дай мне крем "Нивея".
     Она передала ему  баночку  с  кремом  и  понаблюдала,  как  он  мажет
желтоватый  панцирь  на  животе,  прислушалась   к   шуршащему   звуку   и
почувствовала, что не может  этого  перенести.  Леда  вышла  из  ванной  и
направилась к себе в комнату. По ее словам, в тот момент она впервые  была
рада, что у них раздельные кровати, сознательно рада,  что  он  не  сможет
коснуться ее во сне.  Ночью  долго  не  смогла  заснуть,  прислушиваясь  к
шуршащим звукам, когда он скреб пальцами по странному наросту.
     А на следующую ночь он сообщил ей, что ему  становится  лучше.  Потом
подтвердил, что дело, кажется, пошло на поправку. Но она по глазам видела,
что он обманывает, - и даже не столько ее, сколько себя.  В  экстремальной
ситуации Кэри оставался таким же эгоистом, каким был всегда. Впрочем, Леда
тут же добавила, что и она стала порядочной эгоисткой за годы жизни с ним.
Ей самой нужна была хоть какая-то иллюзия.
     На третью ночь он вошел к ней в  спальню  в  одних  пижамных  штанах.
Глаза его смотрели печально и испуганно. Леда перечитывала какой-то  роман
Дороти Сайерс, свое любимое чтиво. Книжка выпала из ее  рук,  лишь  только
она взглянула на него. Наверное она бы даже  заорала,  если  бы  спазм  не
перехватил горло. Билли Халлек подумал, что ни одно  человеческое  чувство
не может быть уникальным,  хотя  иногда  кажется  иначе.  Кэри  Россингтон
прошел такой  же  период  самообмана,  что  и  он,  после  чего  следовало
потрясение.
     Леда обнаружила, что желтая корка (или чешуя) покрыла весь живот Кэри
и  почти  всю  грудь.  Безобразные  бугры  с  подпалиной.  Черные  трещины
беспорядочными зигзагами покрывали корку сеткой.  В  глубине  этих  трещин
можно было приметить красноту, на которую лучше было не  смотреть.  Сперва
можно  было  подумать,  будто  трещины  располагались  хаотически,  как  в
бомбовой воронке, но оказалось, что это не  так.  С  каждого  края  желтая
плоть была слегка приподнята. Чешуя. Но не рыбья, а грубая чешуя рептилии,
вроде ящерицы, игуаны или даже аллигатора.
     Левый сосок его груди был еще виден, а правый полностью  скрылся  под
уродливы панцирем, который уже проникал ему под мышку. Исчез пупок и...
     - Он спустил свои пижамные штаны, -  продолжала  свой  рассказ  Леда,
допивая третий бокал все теми же маленькими птичьими глотками. Снова слезы
потекли по ее щекам. - Вот тогда я обрела голос, начала  орать,  чтобы  он
прекратил.  Он  послушался,  но  я  успела   заметить,   что   эта   дрянь
распространилась ниже. Член еще не был затронут, но  лобковые  волосы  уже
исчезли под ней.
     - Ты вроде бы говорил, что у тебя пошло на поправку, - сказала я.
     - Я так и думал, - ответил он  мне.  А  на  следующий  день  назначил
встречу с Хаустоном.
     "Который, видимо, рассказал ему про  парня  без  мозгов",  -  подумал
Халлек, - "и еще про бабку с третьим комплектом зубов и предложил понюхать
кокаина".
     Спустя  неделю   Россингтон   предстал   перед   консилиумом   лучших
дерматологов Нью-Йорка. Они сказали, что им известен его недуг и направили
его на  гамма-облучение.  Чешуйчатая  плоть  продолжала  распространяться.
Никакой боли он не чувствовал, только  зуд  на  пограничных  местах  между
прежней кожей и этим кошмарным нашествием. Только  и  всего.  Новая  плоть
была  совершенно  бесчувственна.  Как-то  он  сказал   ей   с   жутковатой
потрясенной улыбкой, что загасил окурок на собственном  животе  и  никакой
боли не ощутил.
     Она заткнула уши и закричала, чтобы он прекратил.
     Дерматологи сказали Кэри, что немного ошиблись. Кэри спросил их,  что
это значит. Вы, мол, сказали, что все знаете, во  всем  уверены.  Они  ему
ответили, что такие вещи случаются, правда, редко, ха-ха, очень редко. Все
анализы были проведены, и они поняли, что пошли не тем путем. Завели  свои
научные непонятные разговоры о мощных витаминах,  гландулярных  инъекциях,
которые начали применять к  нему.  Пока  проводился  новый  курс  лечения,
первые чешуи появились на шее Кэри, под подбородком и наконец -  на  лице.
Вот тогда дерматологи в конце концов признали, что зашли в тупик.  Правда,
только  в  данный  момент,  разумеется.  Подобные  вещи  не   могут   быть
неизлечимыми. Современная медицина... специальная диета... и т.д. и т.п.
     Кэри и слушать ничего не хотел, когда Леда пыталась завести  разговор
о старом цыгане. Однажды замахнулся на нее, словно ударить  хотел,  а  она
успела заметить, что кожа между большим и указательным пальцами  его  руки
тоже отвердела.
     - Рак кожи! - крикнул он. - Это рак кожи, рак кожи, рак кожи! И прошу
тебя, раз и навсегда заткнись насчет того старого выродка!
     Разумеется, только его теория имела хоть какой-то номинальный  смысл,
поскольку Леда несла мистическую  средневековую  чушь.  Однако  Леда  была
уверена, что все это проделка старого  цыгана,  который  подошел  в  толпе
блошиного рынка к Кэри Россингтону и коснулся его лица. Она  знала  это  и
поняла по его взгляду, когда он поднял на нее руку, что он  тоже  об  этом
знает.
     Он взял отпуск, договорившись с Гленном Петри, который был  потрясен,
узнав, что его старый друг и партнер по  гольфу  Кэри  Россингтон  заболел
раком кожи.
     Леда рассказала Халлеку про  следующие  две  недели,  которые  ей  не
хочется вспоминать. Кэри спал как мертвый то  в  их  комнате  наверху,  то
внизу в кресле, то на кухне, положив голову на  руки.  Начал  много  пить.
Садился в кресло в гостиной, держа за горлышко  бутылку  виски  чешуйчатой
рукой, и смотрел по телевизору комедии  типа  "Герои  Уайлд"  и  "Семейные
ссоры". Так он просиживал перед телевизором часов до двух или трех ночи. И
все время пил виски, как пепси-колу, прямо из горлышка.
     Иногда по ночам он плакал. Она подходила и наблюдала его  рыдающим  в
то время, как Уорнер Андерсон, заключенный в  коробке  их  "Сони"  кричал:
"Вперед, к видеолентам!"  с  таким  энтузиазмом,  словно  пригласил  своих
любовниц на круиз до Арубы в компании с  ним.  В  иные  ночи,  по  счастью
редкие, он давал волю ярости, спотыкаясь бродил по дому с бутылкой виски в
руке, переставшей быть рукой, и кричал, что у него рак кожи ("Ты слышишь?!
Рак кожи!"), который он подхватил под лампами для загара, и что он засудит
этих гадов, которые ему  такое  устроили,  разорит  засранцев  дотла!  Без
порток их оставит! Во время подобных вспышек он порой ломал вещи.
     - Я в итоге поняла, что такие припадки ярости с ним происходят  после
того,  как  приходит  миссис  Марли  прибрать  по  дому,  -  сказала   она
бесстрастно. - Когда она появлялась, он поднимался на чердак и отсиживался
там. Если бы она его увидела, весь городок немедленно бы обо всем узнал. Я
думаю, он более всего чувствовал  себя  отверженным,  когда  сидел  там  в
одиночестве в темноте, а потом ночью давал волю своим эмоциям.
     - Значит, он уехал в клинику Мэйо, - сказал Билли.
     - Да, - ответила она и наконец взглянула на него. Лицо  ее  выглядело
пьяным и перепуганным.  -  Что  с  ним  будет,  Билли?  Во  что  он  может
превратиться?
     Билли покачал головой: ни малейшего  представления.  Более  того,  он
имел не больше желания разбираться в этом вопросе, чем в запечатленной  на
снимке знаменитой  сцене,  где  южновьетнамский  генерал  стреляет  в  ухо
вьетконговскому  коллаборационисту.  Каким-то  зловещим  образом  ситуации
показались ему схожими.
     - Я тебе говорила, что он нанял частный самолет до Миннесоты? Не  мог
вынести, чтобы люди увидели его таким. Я тебе говорила об этом, Билли?
     Билли снова покачал головой.
     - Что же с ним дальше будет?
     - Я не знаю, - ответил Халлек и подумал: - "Кстати,  а  что  со  мной
будет, Леда?"
     - В конце, когда он сдался и решил лететь, обе его руки  превратились
в подобие  когтей.  А  глаза...  глаза  -  две  блестящие  точки  в  таких
чешуйчатых провалах-глазницах. Нос у него... - Она  поднялась  из  кресла,
направилась к нему, сильно ударившись об угол столика. "Сейчас  она  этого
не заметила", - подумал Халлек, - "но завтра  у  нее  будет  синяк.  Будет
удивляться, где это так ушиблась".
     Она  схватила  его  руку.  Глаза  были  широко  раскрыты  от   ужаса.
Заговорила сбивчиво, хрипло, изо рта сильно несло джином:
     - Он теперь выглядит как аллигатор, - сказала она, почти  перейдя  на
шепот. - Да, вот так он и выглядит, Билли. Прямо словно из болота выполз и
напялил на себя человеческую одежду. Да, похоже,  что  он  превращается  в
аллигатора, и я рада, что он уехал. Рада. Я думаю, если бы  он  не  уехал,
уехала бы я. Упаковала бы сумку и...
     Она наклонялась все ближе и ближе к нему,  и  Билли  поднялся,  не  в
силах более переносить это. Леда Россингтон качнулась назад, и Халлек едва
успел  поймать  ее  за  плечи...  он,  похоже,  тоже  порядочно  перебрал.
Промахнись он, и она могла бы раскроить себе  голову  о  столик,  покрытый
стеклом и окантованной бронзой (587 долларов). Как раз о него  она  только
что ушибла ногу, только теперь  дело  могло  закончиться  не  ссадиной,  а
смертью. Посмотрев в ее полубезумные глаза, Билли подумал, что, может, она
бы и не возражала против того, чтобы умереть.
     - Леда, мне пора уходить.
     - Ну конечно! Просто зашел выпить, верно, Билли, дорогой?
     - Извини, - сказал он. - Я ужасно сожалею обо  всем,  что  произошло.
Поверь, это так. - И вдруг добавил: - Будешь говорить с Кэри, передай  ему
мои наилучшие пожелания.
     - С ним теперь трудно разговаривать, - рассеянно ответила  она.  -  У
него внутри рта то же самое происходит. Десна меняются,  язык  покрывается
панцирем. Я не могу с ним  говорить,  а  его  реплики  звучат  просто  как
мычание.
     Он  отступал  в  холл,  желая  оказаться  подальше  от  нее,  от   ее
размеренного, такого воспитанного тона, от ее сумасшедшего взгляда.
     - Да, он в самом деле превращается в подобие  аллигатора,  -  сказала
она. - Возможно, придется в итоге опустить его в бассейн... им,  наверное,
нужно, чтобы кожа была влажной. -  Слезы  снова  потекли  из  ее  опухших,
покрасневших глаз, и Билли заметил, что она проливает коктейль  из  бокала
себе на туфли.
     - Спокойной ночи, Леда, - прошептал он.
     - Ну почему, Билли? Почему ты сбил эту старуху? Почему ты обрушил  на
Кэри и меня такое? Почему?
     - Леда...
     - Приходи через пару недель, - сказала она, направляясь к нему  в  то
время, как он лихорадочно нащупывал дверную ручку позади себя  и  огромным
усилием воли заставлял себя сохранять на лице  подобие  слабой  улыбки.  -
Приходи. Я  хочу  посмотреть  на  тебя,  когда  ты  потеряешь  еще  фунтов
сорок-пятьдесят. Вот уж посмеюсь. Буду хохотать и хохотать!
     Он нашел дверную ручку и повернул ее. Свежий прохладный воздух обвеял
его пылающее потное лицо.
     - Спокойной ночи, Леда. Прости меня, извини...
     - Подавись ты своими извинениями! - завизжала она и швырнула  в  него
бокал. Он разбился вдребезги о дверной косяк справа от Билли. -  Зачем  ты
убил ее, ублюдок?! Зачем ты  на  нас  обрушил  такие  несчастья?!  Зачем?!
Зачем?! Зачем?!
     Халлек дошел до перекрестка Парк Лейн и Лантерн Драйв и опустился  на
скамейку под навесом автобусной остановки.  Его  бил  озноб,  во  рту  был
скверный вкус, голова кружилась от алкоголя.
     Он  думал:  "Я  сбил  и  убил  ее  и  теперь  теряю  вес  и  не  могу
остановиться. Кари Россингтон провел суд, отпустил меня, хлопнув по плечу,
а теперь он в клинике Мэйо, и  если  верить  его  жене,  он  выглядит  как
беженец из питомника аллигаторов Мориса Сендака. Кто еще тут замешан? Кому
еще мог отомстить старый цыган?"
     Он вспомнил о двух полицейских, изгонявших цыган, когда они прибыли в
их городок и собирались развернуть свои представления в  городском  парке.
Один из полицейских  был  всего  лишь  оруженосцем,  водителем  патрульной
машин.
     Исполнителем приказов.
     Чьих приказов? Ну, разумеется, начальника полиции, Данкена Хопли.
     Цыган прогнали потому, что у  них  не  было  разрешения  выступать  в
городском саду. Они, конечно, понимали, что дело не в разрешении:  причины
гораздо глубже. Когда хочется прогнать  цыган,  предлог  всегда  найдется.
Бродяжничество. Нарушение общественного спокойствия. Плевки  на  тротуары.
Да что угодно!
     Цыгане договорились о таборе с фермером к западу от городка - мрачным
стариком по имени Арнкастер. Всегда находилась такая ферма и такой  мужик,
и  цыгане  всегда  устраивались.  "У  них  носы   натренированные,   чтобы
выискивать таких людей, как Арнкастер", подумал Билли, сидя на скамейке  и
прислушиваясь к первым каплям весеннего дождя, забарабанившего по  навесу.
"Простая эволюция. Достаточно двух тысяч лет кочевой  жизни.  Поболтать  с
людьми. Может, кому-то бесплатно погадать? Узнали  имя  одного  жителя,  у
которого есть земля, но и долгов немало, и про  парня,  который  не  любит
своего  города  и  не  уважает  общественных  порядка.   Прислушаешься   и
непременно узнаешь имена. Непременно пронюхаешь про местного Арнкастера  в
самом богатом городке. А то и про двух или трех таких".
     Свои машины они располагали в круг, как и палатки. Точно  так  же  их
предки двести, четыреста, восемьсот лет назад располагали  в  таборе  свои
кибитки и тачки. Они получали  разрешение  на  разведение  костров.  Ночью
болтали и смеялись, из рук в руки переходила бутылка или две.
     "Все это", - думал Халлек, - "могло быть вполне приемлемо для Хопли".
     Те, кто хотел что-то купить  у  цыган,  могли  съездить  по  западной
дороге Фэйрвью  к  жилищу  Арнкастера.  Оно  располагалось  в  стороне  от
всеобщего обозрения, но и  зрелище  представляло  собой  жалкое.  Впрочем,
цыгане предпочитали именно такие места. Оттуда им предстояло  двинуться  в
Рейнтри или Уэстпорт, а дальше - в неведомом  направлении.  Так  обычно  и
делалось.
     За исключением того, что после несчастного случая и проклятья старого
цыгана формула "так обычно и делалось" больше никуда не годилась.
     Халлек вспомнил, что Хопли дал цыганам два дня срока. Когда они и  не
подумали подчиниться, он их вынудил убраться. Сначала Джим Робертс отменил
разрешение о разведении костров. Хотя в течение предыдущей  недели  каждый
день бывали сильные  дожди,  Робертс  сказал  им,  что  опасность  пожаров
внезапно возросла. Извините. Кстати, пусть не забывают,  что  огнеопасными
являются не только костер, но и плитки  на  газовых  баллонах,  мангалы  и
печурки.
     Затем Хопли, как уже бывало в  подобных  ситуациях,  посетил  местные
точки бизнеса, где у Ларса Арнкастера  кредиты  были  изрядно  просрочены.
Сюда, разумеется, входили магазин инструментов и скобяных  изделий,  склад
кормов и семян и кооператив фермеров. Хопли мог заглянуть также и к Закари
Маршану в Объединенный банк Коннектикута, где хранился  заклад  Арнкастера
на недвижимость.
     Работа есть работа. С этим чашку кофе выпил, с тем - пообедал, у того
что-нибудь  купил.  И  вот  на  закате  следующего  дня  кредиторы   Ларса
Арнкастера уже звонят ему и говорят,  что  неплохо  было  бы  убрать  этих
чертовых цыган подальше от города и как они были бы ему признательны.
     Результат  Данкену  Хопли  был,  конечно  же,   известен.   Арнкастер
направился  к  цыганам,  вернул  им  то,  что  оказалось  лишним   по   их
договоренности об аренде территории, оказался глух к их протестам  (Халлек
вспомнил молодого жонглера, который  явно  не  успел  свыкнуться  с  идеей
собственной  уязвимости  в  этой  жизни).  А  договор,  кстати,   не   был
подписанным документом, и потому судиться было бы смешно.
     Арнкастер вполне трезвый, возможно, объяснил им, что обходится с ними
как порядочный человек и  возвращает  им  лишние  деньги.  Другое  дело  -
Арнкастер пьяный. В этом случае он мог объясниться подробней, сказать  им,
что в городе есть могущественные деятели, которые  требуют,  чтобы  цыгане
убирались подальше. На него, бедного фермера,  оказали  жесткое  давление,
которого  он  вынести  просто  не  может.  Тем  более,  что  половина  так
называемых хороших людей в городке давно зуб на него имеют.
     Вряд ли цыгане (разве что за  исключением  жонглера)  стали  спорить,
права качать и требовать долгих объяснений.
     Билли поднялся и медленно побрел домой под холодным дождем и  ветром.
В спальне горел свет - Хейди его ждала.
     Водителю патрульной машины не за что мстить.  И  не  Арнкастера:  тот
просто увидел возможность не терять пятьсот долларов и  попросил  их  вон,
потому что иного выхода не было.
     Данкен Хопли?
     "Возможно. Очень  даже  возможно",  подумал  Билли.  В  чем-то  Хопли
выполнял функции сторожевого пса, хорошо натренированного, чтобы хранить в
неприкосновенности покой Фэйрвью. Однако Билли  сомневался,  разделяет  ли
старый колдун его мнения, понимает ли суть. Для него все свелось  к  тому,
что после суда Хопли вытурил их из городка. К изгнанию они были  привычны.
Другое дело, что Хопли не расследовал причин гибели старухи...
     Вот это уже существенно.
     "Отказ  от  расследования?   Билли,   не   смеши   меня.   Отсутствие
расследования - грех халатности. Хопли не стал проверять его на  алкоголь.
Ты знаешь, что это граничит с покрытием преступления,  и  Кари  Россингтон
тоже это знал".
     Ветер усилился, дождь стал  сильнее.  На  улице  капли  плескались  в
лужах, освещаемых  уличными  фонарями  вдоль  Лантерн  Драйв.  Под  ветром
скрипели ветви деревьев, и Билли с беспокойством посмотрел на небо.
     "Мне надо повидать Данкена Хопли".
     Какая-то важная мысль готова была родиться, но  он  тут  же  вспомнил
пьяное испуганное лицо Леды Россингтон. Подумал  о  словах  Леды:  "С  ним
теперь трудно разговаривать... у него внутри рта то же самое происходит...
его реплики звучат как мычание".
     Нет, только не сегодня. Нынче с него достаточно.
     - Куда ты ходил, Билли?
     Хейди лежала в постели под пятном света  от  ламп  и  читала.  Теперь
отложила книгу и посмотрела на него. Билли заметил  темные  круги  под  ее
глазами. Однако в эту ночь жалости к ней он не почувствовал.
     Подумал, а может, сказать? "Я был у Кэри Россингтона.  Поскольку  его
не было дома, я выпил с его женой, выпил довольно крепко.  Ни  за  что  не
угадаешь, Хейди, что мне она сказала. Кари Россингтон, который тебя  лапал
накануне Нового Года, превращается в крокодила. Когда он  помрет,  из  его
кожи можно будет делать отличные портфели".
     - Да так, нигде, - ответил он. - Просто бродил и размышлял.
     - От тебя пахнет так, словно ты в куст можжевельника свалился. Джин?
     - Н-ну... примерно так. Только свалился в "Паб" Энди.
     - И сколько ты принял?
     - Пару.
     - А пахнет как все пять.
     - Хейди, ты что - меня допрашиваешь?
     - Нет, дорогой. Но я хочу, чтобы ты себя уж  слишком-то  не  изводил.
Эти доктора, я надеюсь, поймут что-то после метаболической серии.
     Халлек хмыкнул.
     - Я только благодарю Бога, что это не рак, -  сказала  она.  Лицо  ее
выглядело встревоженным.
     Он подумал и чуть не ляпнул: "хорошо все наблюдать  со  стороны".  Не
сказал, но, видимо, что-то отразилось на его  лице,  потому  что  ее  лицо
приняло такое несчастное, горестное выражение.
     - Прости меня, - сказала она. - Так трудно сказать что-либо, чтобы не
прозвучало обидно, плохо...
     "Да уж, девочка", подумал он. И снова мимолетная вспышка ненависти  к
ней. После выпивки это чувство вызвало депрессию и физическое недомогание.
Тут же все прошло, оставив лишь ощущение стыда. Кожа Кэри превращалась Бог
знает во что - годилось только для показа в бродячем цирке.  Данкен  Хопли
может быть и в порядке, а может,  Халлека  ожидало  там  нечто  еще  более
жуткое. Черт возьми, потеря веса, возможно, еще не самое страшное.
     Он разделся, включив лампу, и обнял Хейди.  Сначала  она  чувствовала
себя скованно. Когда он решил, что ничего хорошего не будет,  Хейди  вдруг
расслабилась. Билли услышал ее сдавленный всхлип и с грустью подумал,  что
в беде познается благородство натуры. Почему он раньше этого не понимал?
     - Хейди, прости, - сказал он.
     - Если бы я могла хоть что-то сделать. - Она снова всхлипнула.  -  О,
если бы чем-то могла помочь тебе, Билли.
     - Можешь, - сказал он и потрогал ее грудь.
     Они занялись любовью. А потом он заснул, забыв обо всем.  Утром  весы
показали 176.



                            12. ДАНКЕН ХОПЛИ 

     У себя в конторе он договорился относительно отпуска  для  проведения
метаболических анализов. Кирк Пеншли был до неприличия готов удовлетворить
его просьбу в любой форме, из чего Халлек сделал горький  вывод:  от  него
хотят избавиться. После того, как исчезли его  три  подбородка,  ввалились
щеки, а кости на лице стали выпирать, он  стал  для  конторы  своеобразным
пугалом.
     - Ну, конечно же! О чем речь?! - воскликнул Пеншли прежде, чем  Билли
до конца изложил свою просьбу. Слишком радушно  звучал  его  голос  -  так
говорят люди,  понимающие,  что  дело  -  дрянь,  но  формально  этого  не
признающие. Глаза его скользнули к тому месту, где у Билли Халлека  прежде
был живот. - Бери столько времени, сколько тебе потребуется, Билл.
     - Три дня мне будет достаточно, - ответил он.
     Теперь он звонил Пеншли из телефонной будки возле кафетерия Баркера и
говорил ему, что придется взять более трех дней. Да, более трех дней,  но,
возможно, не только для метаболических  анализов.  Утраченная  идея  снова
неясно зародилась в голове. Она еще не была оформившейся надеждой, но хотя
бы кое-что.
     - На сколько дней? - спросил Пеншли.
     - Я точно и сам не знаю, - сказал Халлек. - Может, две недели. Может,
даже и месяц.
     На другом конце провода воцарилась тишина, и Халлек  представил  себе
подтекст, который прочел в его словах Пеншли: "На  самом  деле  я  имею  в
виду, Кирк, то, что больше уж мне не вернуться.  Выяснилось,  что  у  меня
рак. Теперь будет облучение, лекарства от боли, интерферон,  если  удастся
его раздобыть,  лаэтрил,  если  решимся  отправиться  а  Мехико.  Когда  в
следующий раз увидишь меня, Кирк,  я  буду  в  длинном  ящике  с  шелковой
подушечкой под головой".
     И Билли, привыкший за последние шесть недель к  чувству  хронического
страха, впервые ощутил гнев. "Я вовсе этого  не  подразумеваю,  черт  тебя
подери. По крайней мере, пока еще нет".
     - Не проблема, Билл. Передадим дело Худа Рону  Бейкеру,  а  остальные
могут и подождать.
     "Это уж точно, подлец. Ты сегодня же все мои дела передашь другим.  А
дело Худа ты еще на прошлой неделе отдал Рону  Бейкеру.  Он  мне  позвонил
сам, спрашивал, куда я положил бумаги по этому делу. А  насчет  того,  что
другие дела подождут, Кирк, так эти дела - всего-навсего  куриные  шашлыки
на твоей вилле в Вермонте. Так что не пытайся быть хитрожопым со мной".
     - Хорошо, я передам ему все досье, - сказал Билли и, не  удержавшись,
добавил: - Он уже часть из них получил, кстати.
     Раздумье на другом конце провода. Потом:
     - Ну, хорошо... если что нужно, я готов...
     - Есть еще одна просьба, - сказал Билли. - Она может показаться  тебе
очень странной.
     - Какая? - осторожно спросил Кирк Пеншли.
     - Помнишь, у  меня  неприятность  была  в  начале  весны?  Несчастный
случай?
     - Да-а.
     - Женщина, которую я сбил, была цыганкой. Ты знал об этом?
     - Это было в газетах, - сдержанно ответил Пеншли.
     - Она была из... из... как у них  это  называют?  Банда?  Табор.  Да,
цыганский табор,  коллектив,  что  ли.  Они  расположились  неподалеку  от
Фэйрвью. Договорились с местным фермером за наличные...
     - Подожди секундочку, буквально чуток, - перебил его  Пеншли.  Теперь
его голос звучал сухо, не так,  как  у  платного  плакальщика,  что  Билли
устраивало   куда   больше.   Он   даже   улыбнулся,    представив    себе
сорокапятилетнего  Пеншли,  лысого,  невысокого  -  футов   пять   ростом,
хватающего на столе блокнот и ручку. Кирк в  работе  был  одним  из  самых
эффективных и деловых ребят из всех, кого Халлек знал.  -  О'кей,  говори.
Как имя местного фермера?
     - Арнкастер. Ларс Арнкастер. После того, как я сбил женщину...
     - Ее имя?
     Халлек закрыл глаза и напряг память. Как странно  -  он  ни  разу  не
вспомнил ее имени с самого суда.
     - Лемке, - ответил он наконец. - Ее звали Сюзанна Лемке.
     - Л-е-м-п-к-е?
     - Без "п".
     - О'кей.
     - После несчастного случая цыгане решили, что они нежеланные гости  в
Фэйрвью. У меня есть данные, что они направились в Рейнтри. Не смог бы  ты
проследить их дальнейший путь оттуда? Мне нужно знать, где  они  находятся
сейчас. За расследование плачу из своего кармана.
     - Да уж, непременно, - сказал Пеншли. - Что ж, если они  двинулись  к
северу, в  Новую  Англию,  я  думаю,  мы  сумеем  их  разыскать.  Если  же
отправились на юг,  в  Джерси,  трудно  гарантировать.  Тебя  что,  Билли,
беспокоит судебное дело по этому поводу?
     - Нет, - ответил он. - Но мне нужно поговорить с мужем этой  женщины.
Если он был ее мужем.
     - О! - только и ответил Пеншли, и снова Халлек прочел его мысли,  как
если бы он их высказал ему вслух по  телефону:  "Билли  Халлек  закругляет
свои дела, приводит в порядок свои финансовые книги. Видимо, хочет  выдать
старому цыгану чек, а может, хочет просто извиниться перед ним и позволить
дать себе в глаз".
     - Спасибо тебе, Кирк, - сказал Халлек.
     - Не за что, - ответил Пеншли. - Ты, главное, поправляйся.
     - О'кей. - Билли повесил трубку. Его кофе на столике остыл.
     Его не очень удивило то обстоятельство,  что  в  полицейском  участке
всеми делами заправлял  помощник  Рэнд  Фоксуорт.  Он  достаточно  радушно
приветствовал Халлека, но взгляд его  был  рассеянным.  Наметанным  глазом
Билли сразу приметил, что корзинка "входящих"  бумаг  на  столе  Фоксуорта
была куда более перегруженной, чем корзина "выходящих".
     Униформа Фоксуорта выглядела безукоризненной, но глаза были несколько
налиты кровью, как с приличной попойки.
     - Данк малость простудился, - сказал он  в  ответ  на  вопрос  Билли.
Халлек почувствовал по тону,  что  такой  ответ  полицейский  выдавал  уже
великое множество раз. - Его нет пару дней на работе.
     - О! - Сказал Билли. - Простуда, значит?
     - Вот именно, - ответил Фоксуорт, многозначительно посмотрев в  глаза
Билли.
     Дежурная в приемной сообщила Билли, что доктор Хаустон  отправился  к
пациенту.
     - Это срочно. Пожалуйста, передайте ему, что мне нужно буквально пару
слов ему сказать.
     Конечно, проще было бы подъехать самому и поговорить, но  Халлеку  не
хотелось ехать через весь город. В результате он сидел в телефонной  будке
(в которой не так давно с трудом помещался) напротив полицейского участка.
Хаустон наконец взял трубку.
     Голос его звучал холодно, официально, с явным  раздражением.  Халлек,
который, кажется научился читать чужие  мысли,  понял  смысл  этого  тона:
"Билли, ты больше не мой пациент. Я наблюдаю твой  необратимый  распад,  и
это действует  мне  на  нервы.  Единственно,  чего  я  хочу  от  пациента,
представить мне то, чему я могу поставить диагноз и выписать рецепт.  Если
ты этого сделать не способен, тогда нам не  о  чем  договариваться.  Мы  с
тобой, конечно, неплохо играли в гольф, но я не думаю, что кто-то  из  нас
станет  утверждать,  будто  мы  когда-либо  были  друзьями.  У  меня  есть
карманный телефон "сони", есть диагностическое оборудование  стоимостью  в
200.000 долларов и такой список  лекарств,  что  если  мой  компьютер  его
отпечатает, лист протянется от моего порога до  перекрестка  Парк  Лейн  и
Лантерн Драйв. Я себя отлично чувствую с такой  оснасткой.  Чувствую  себя
полезным. А тут являешься ты и делаешь из меня лекаря семнадцатого века  с
банкой пиявок от высокого давления и долотом для трепанации черепа. Мне не
нравится ощущать себя таким, Билл. Совсем не нравится. Так что, исчезни. Я
умываю руки. Зайду посмотреть на тебя в  гробу...  если,  разумеется,  сам
туда не лягу прежде".
     - Современная медицина, - пробормотал Билли.
     - Что, Билли? Давай быстрее, а то меня  пациент  ждет,  и  вообще,  я
здорово занят.
     - У меня один вопрос, Майкл, - сказал Билли. -  Что  там  с  Данкеном
Хопли?
     Тишина на другом конце провода длилась секунд десять.
     - А почему ты считаешь, что с ним что-то случилось?
     - Его нет на участке, Рэнд Фоксуорт сказал, что у него  простуда,  но
явно врет и к тому же делать этого не умеет.
     Последовала другая долгая пауза.
     - Как юрист, Билли, ты меня поймешь. Я не имею  права  распространять
подобную информацию, не хочу терять работу.
     - Ну, знаешь, если кто-нибудь обнаружит, что у тебя там в  бутылке  в
ящике стола, ты не просто потеряешь работу, а полетишь с нее.
     Снова пауза. Когда Хаустон заговорил, его  голос  был  сдавленным  от
ярости... и подспудного страха.
     - Это что - угроза?
     - Да нет же, - устало ответил Билли. - Ты только  на  меня  не  рычи,
Майкл. Скажи просто - в чем дело с Хопли.
     - А зачем тебе знать?
     - Бога ради, Майкл. Ты - живое доказательство того, насколько человек
может быть толстокожим. Знаешь, о чем я говорю?
     - Ни малейшей идеи, что ты имеешь...
     - В последний месяц  ты  увидел  три  очень  странных  заболевания  в
Фэйрвью. Никакой связи между ними ты не заметил. В чем-то оно  и  понятно:
они настолько отличаются одно от другого. А с другой стороны, они сходны в
том, что чрезвычайно странны. Я подумал: может, другой доктор, который  не
заталкивает себе в ноздри на полсотни долларов, кокаина каждый день,  смог
бы заметить такую связь, несмотря на различие симптомов.
     - Подожди минуточку!
     - Нет, ждать не собираюсь. Ты спрашиваешь - почему  я  хочу  об  этом
знать, и я скажу тебе, почему. Я неуклонно  теряю  вес.  Теряю  его,  даже
поглощая массу калорий - восемь тысяч в  день.  Кэри  Россингтон  получил,
какую-то  кошмарную  кожную  болезнь.  Его   супруга   говорит,   что   он
превращается в цирковое чудо-юдо. Кэри отправился в клинику Мэйо. Теперь я
хочу узнать, что стряслось с Данкеном Хопли. И еще - нет ли у тебя  других
подобных случаев.
     - Билли, дело обстоит вовсе не так. Похоже, что ты вбил себе в голову
какую-то дикую идею. Не знаю, что это...
     - Не знаешь, и ничего страшного. Мне нужен ответ. Если  я  не  получу
его от тебя, найду другой способ узнать.
     - Не вешай трубку. Если ты намерен говорить на эту тому, я перейду  к
себе в кабинет.
     - Хорошо.
     В трубке щелкнуло. Билли вспотел в телефонной будке,  раздумывая,  не
обманет ли Хаустон. Но вновь раздался щелчок.
     - Ты здесь, Билли?
     - Да.
     - О'кей. - В голосе Хаустона  слышались  явные  нотки  разочарования,
которое выглядело комичным. Он тяжко вздохнул.  -  Данкен  Хопли  болен...
угрями.
     Билли раскрыл дверь будки. Слишком душно стало внутри.
     - Угри?
     - Да. Прыщи. С черными головками, с белыми. Вот и все. Ты доволен?
     - Кто еще?
     - Больше никого. И вот что, Билли.  Они  ни  с  того  ни  с  сего  не
появляются. А то ты уж начал нести что-то в духе  романов  Стивена  Кинга.
Нет, дело вовсе не так странно обстоит. У него временный дисбаланс  желез,
только и всего. Причем у него это не впервые. Эти кожные проблемы у него с
седьмого класса школы.
     - Что ж, вполне  рационально.  Но  если  ты  к  этому  добавишь  Кэри
Россингтона с его крокодильей кожей и Уильяма Халлека  с  его  "анорексией
невроза", начинает все таки звучать, как роман Стивена Кинга. Не так ли?
     Хаустон терпеливо пояснил:
     - У тебя проблема метаболизма, Билли. Кэри... не знаю. Я видел...
     - Странные случаи. Знаю, - перебил его Билли. Господи, и  этот  мешок
для потребления кокаина был его семейным врачом в течение  десяти  лет.  -
Ларс Арнкастер к тебе не обращался?
     - Нет. Он не мой пациент. Я думал, у тебя только один вопрос.
     "Конечно же, он приписан к тебе как  пациент",  -  подумал  Билли.  -
"Просто авария не оплачивает счета. А такой деятель, как ты, с завышенными
потребностями, ждать не любит, верно?"
     - Ну, хорошо. Тогда самый последний вопрос: когда ты в последний  раз
видел Данкена Хопли?
     - Недели две назад.
     - Спасибо.
     - В следующий раз записывайся на прием, Билли, - сухо сказал  Хаустон
и положил трубку.
     Хопли разумеется, жил не на Лантерн Драйв,  но  работа  шефа  полиции
оплачивалась  хорошо,  а  потому  у  него  был  свой  аккуратный  домик  в
новоанглийском стиле в переулке Риббонмейкер.
     Билли припарковал машину в сумерках, подошел  к  дому  и  позвонил  в
дверь. Ответа не последовало. Позвонил снова. Тишина. Он нажал пальцем  на
звонок и долго-долго не отпускал, но все так же безрезультатно. Направился
в  гараж  и,  приложив  ладони  щитками  к  лицу,  всмотрелся  в  темноту.
Автомашина Хопли - "вольво" устаревшей модели -  с  номером  "ФВ-1"  -  на
месте. Второй машины у шефа  полиции  не  было  -  Хопли  холостяк.  Билли
вернулся к двери и принялся стучать кулаком.  Минуты  три  он  молотил  по
двери, пока рука не заболела. Только тогда хриплый голос заорал:
     - Убирайся к черту!
     - Впусти меня! - крикнул Билли. - Мне надо поговорить с тобой!
     Ответа не последовало, и Билли принялся  снова  стучать.  В  какой-то
момент он уловил за дверью слабое движение, представил себе  притаившегося
за дверью, даже присевшего на корточки Хопли, ожидающего, когда непрошеный
и назойливый визитер уберется и оставит его в покое. Или в  том,  что  для
него сходило нынче за покой. Билли перестал  стучать  и  распрямил  пальцы
руки.
     - Хопли, я думаю, ты - здесь, - тихо сказал  он.  -  Тебе  нет  нужды
отвечать мне, только выслушай. Это Билли Халлек. Два месяца назад  у  меня
произошел несчастный случай. Старая цыганка  выскочила  перед  носом  моей
машины...
     Движение за дверью. Теперь, определенно, послышалось шарканье.
     - ...Я сшиб и убил ее. Теперь теряю в  весе.  Никакой  диеты,  ничего
подобного, но вес теряю. Пока что потерял семьдесят пять фунтов. Если  это
не прекратится, я скоро буду похож на ходячий  скелет,  в  самый  раз  для
цирка. Кэри Россингтон, судья Россингтон, занялся  этим  делом  и  признал
меня невиновным. Теперь у него какой-то кошмарный кожный недуг...
     Билли послышалось, что за дверью раздался шумный вздох удивления.
     - ...Он отправился в клинику Мэйо. Врачи сказали, что это не рак,  но
они не знают, что это такое. Россингтону хочется верить, что это  рак.  Он
не желает признать, что это есть на самом деле.
     Билли проглотил ком, возникший в горле.
     - Это цыганское проклятье,  Хопли.  Понимаю,  насколько  это  безумно
звучит, но это правда. Там был старик. Он  дотронулся  до  меня,  когда  я
выходил из суда. Он дотронулся до Россингтона, когда тот с  женой  был  на
толкучке в Рейнтри. А до тебя он дотронулся, Хопли?
     Наступила долгая тишина, а потом сквозь щель  почтового  ящика  Билли
услышал одно короткое слово:
     - Да.
     - Где? Когда?
     Ответа не последовало.
     - Хопли, куда эти цыгане отправились после Рейнтри? Ты не знаешь?
     Молчание.
     - Мне надо с тобой поговорить! - в отчаянии сказал Билли.  -  У  меня
есть идея, Хопли. Я думаю...
     - Ты ничего не сможешь,  -  прошептал  Хопли.  -  Все  зашло  слишком
далеко, ты понимаешь, Халлек? Слишком далеко...
     Послышался вздох, шелестящий, как бумага - жуткий.
     - Но это же хоть  какой-то  шанс!  -  яростно  воскликнул  Халлек.  -
Неужели ты докатился до того, что тебе уже на все начхать?
     Молчание. Билли ждал, подыскивая более убедительные аргументы,  более
проникновенные слова. Ничего в голову не приходило. Хопли  просто-напросто
не собирался впускать его к себе. Он повернулся, чтобы уйти,  когда  дверь
приоткрылась.
     Билли посмотрел на черную щель, услышал шаркающие удаляющиеся шаги во
мрак холла. По спине и по рукам побежали мурашки, на миг  захотелось  уйти
поскорее прочь. "Бог с ним, с Хопли", подумал он. "Если  кто-то  и  сможет
разыскать цыган, то это Кирк Пеншли. Ни к чему видеть Хопли, смотреть,  во
что он превратился".
     Билли подавил в себе импульс, раскрыл дверь и вошел внутрь.
     В дальнем конце холла он разглядел смутную тень человека. Дверь слева
была раскрыта, и тень прошла  туда.  Появился  слабый  свет,  и  из  двери
протянулась длинная тень через пол-холла на стену, где  висела  фотография
Хопли, получающего награду  "Ротари-клуба"  Фэйрвью.  Голова  бесформенной
тени  как  раз  находилась  на  этом  снимке  в  рамке,  подобно   некоему
предзнаменованию.
     Билли пересек холл, признаваясь сам себе, что испытывает страх.  Чуть
ли не ожидал, что дверь за ним замкнется... "и тогда цыган выйдет из мрака
и схватит меня сзади, как в дешевом фильме ужаса. А ну, подтянись! Что  за
глупости?" Однако сердце продолжало сильно колотиться.
     Он обнаружил, что в доме Хопли неприятный специфический запах, что-то
вроде протухшего мяса.
     На мгновение Билли задержался в проеме открытой двери на пороге не то
кабинета, не то какой-то берлоги, вертепа. Свет был настолько тусклым, что
разглядеть что-либо было трудно.
     - Хопли?
     - Заходи, - прошелестел все тот же бумажный голос.
     Билли вошел.
     Это был кабинет Хопли. Халлек не ожидал увидеть такое множество книг,
мягкий турецкий ковер  под  ногами.  Возможно,  при  иных  обстоятельствах
комната, хоть и была маловатой, выглядела бы весьма уютной.
     В центре стоял стол  светлого  дерева,  на  нем  лампа-тензор.  Хопли
нагнул лампу так, что она освещала  лишь  пятно  в  дюйме  от  поверхности
стола, остальная часть комнаты бала страной холодных теней и мрака.
     Сам Хопли выглядел темным силуэтом в кресле у стола.
     Билли нашел кресло в углу и сел,  обнаружив,  что  оно  располагалось
дальше других кресел от Хопли. Попытался разглядеть хозяина жилища, однако
безуспешно. Он оставался лишь силуэтом. Билли даже захотелось, чтобы Хопли
поднял тензорную лампу, пусть она ослепит его на какой-то  миг,  пусть  он
заорет на него, как в фильмах сороковых  годов:  "Мы  знаем,  что  вы  это
сделали, Мак Гонигэл! Не пытайтесь увиливать!  Признавайтесь,  и  получите
сигарету! Признавайтесь, и мы дадим вам попить! Признавайтесь, и  позволим
вам сходить в сортир!"
     Но Хопли просто сидел в своем кресле. Послышалось шуршание, когда  он
положил ногу на ногу.
     - Ну что, хотел войти - вот и вошел. Давай, Халлек,  выкладывай,  что
там у тебя, и убирайся. Не могу сказать, что ты мне симпатичен, тем  более
теперь.
     - Я несимпатичен и Леде Россингтон, -  сказал  Билли.  -  Но,  честно
говоря, мне насрать на то, что она или ты думаете обо  мне.  Она  считает,
что во всем виноват я. Ты, видимо, тоже.
     - Ты сколько выпил перед тем, как сбил старуху, Халлек? Я думаю, если
бы Том Рэнгли дал тебе дунуть в баллончик, он бы взлетел под небеса.
     - Ничего не пил и наркотиков не принимал, - ответил Билли. Его сердце
по-прежнему колотилось в груди, но  теперь  скорее  от  ярости,  а  не  от
страха. Каждый удар сердца отдавался болью в голове. - Хочешь  знать,  что
было на самом деле? А? Ну, так вот, моя жена - мы, кстати, уже шестнадцать
лет женаты  -  выбрала  именно  этот  день,  чтобы  мне  подрочить  хер  в
автомашине. Никогда ничего подобного она не делала.  Мне  и  в  голову  не
приходит - с чего вдруг выбрала именно тот день. Так  что  пока  ты,  Леда
Россингтон и, возможно, Кэри валили вину  на  меня,  поскольку  я  был  за
рулем, я валил все на свою мадам, поскольку ее рука залезла мне  в  штаны.
Теперь думаю, что всем нам надо валить все  на  нашу  судьбу  и  перестать
винить других.
     Хопли невнятно хмыкнул.
     - Или ты хочешь, чтобы я рассказывал тебе, как я умолял  Тома  Рэнгли
на коленях не брать анализа на алкоголь? Как я  рыдал  у  тебя  на  плече,
уговаривая простить меня и выкинуть цыган из города?
     На сей раз Хопли не издал  ни  звука,  оставался  тенью,  сидевшей  в
кресле.
     - Не поздновато ли для всех этих игр? - Голос Билли стал  хриплым,  и
он с удивлением заметил, что находится на грани слез. - Да, моя  жена  мне
сдрачивала. Верно, что я врезался в старуху  и  убил  ее.  Она  сама  была
метрах в пятидесяти от ближайшего перехода, вылезла вдруг на  дорогу,  все
правда. Правда и то, что ты спустил все расследование на тормозах и  выпер
цыган из города после того, как мы с Россингтоном пожали  руки.  И  все  в
порядке! Но если ты собираешься сидеть тут в  темноте  и  валить  на  всех
вину, не забудь и себе полную тарелку положить.
     - Знатная заключительная речь, Халлек. Классно. Ты видел тот фильм со
Спенсером Трейси насчет обезьяньего суда? Видел, наверняка.
     - Да пошел ты! - Билли поднялся из кресла.
     - Садись. - Хопли тяжело вздохнул.
     Билли Халлек в нерешительности  потоптался  на  месте,  понимая,  что
часть его натуры хочет использовать эту злость в не  очень-то  благородных
целях. Эта часть побуждала его театрально уйти  в  гневе  потому,  что  на
самом деле эта фигура в кресле "имс" вызывала в нем ужас.
     - Не изображай из себя святошу, -  сказал  Хопли.  -  Сядь  ты,  ради
Христа.
     Билли присел, почувствовав, что  во  рту  пересохло  и  что  в  бедре
забилась в нервном тике какая-то мышца.
     - Не стесняйся, Халлек, говори напрямик. Мы с тобой  похожи  друг  на
друга гораздо больше, чем ты думаешь. На всякие  там  результаты  вскрытия
мне всегда было наплевать. И ты прав - по этому делу я тоже не раздумывал:
как надо, так и сделал. Они не первая толпа бродяг,  которую  я  вышиб  из
города, и другую кое-какую  косметическую  работенку  проделывал.  Конечно
если наш местный подонок что-то вытворял за  пределами  города,  я  ничего
поделать не мог. Но ты бы удивился, если бы я тебе сказал, как много наших
жителей до сих пор не поняли простой истины: не срать там, где сам жрешь.
     - Или ты бы не удивился.
     Хопли издал звук, видимо, означавший  смех,  от  которого  у  Халлека
пробежал мороз по коже.
     - Это моя служба. Если бы ничего не произошло, никто из нас - ни  ты,
ни я, ни Россингтон, сейчас этих цыган не вспомнили бы.
     Билли  раскрыл  было  рот,  чтобы  отвергнуть  подобное  утверждение,
сказать Хопли, что невозможно  забыть  тот  двойной  удар...  но  вспомнил
четыре дня в Моханке, как они  хохотали,  жрали,  как  лошади,  занимались
любовью ночью и иногда днем. И это спустя столько дней после  всей  драмы?
Пару недель?
     Смолчал.
     - Что случилось, то случилось.  Наверное,  я  тебя  только  потому  и
впустил, что приятно было узнать: кто-то  еще  верит  в  такое,  каким  бы
безумным оно ни казалось. А может, впустил тебя потому, что уж слишком мне
одиноко. Мне страшно, Халлек. Так  страшно,  просто  до  безумия.  И  тебе
страшно?
     - Да, - просто признался Билли.
     - А знаешь, что меня  более  всего  ужасает?  Я  ведь  могу  какое-то
порядочное время жить вот таким. Это страшно. Миссис  Коллахи  делает  для
меня покупки, пару раз в неделю убирает  в  доме,  стирает.  У  меня  есть
телевизор, я люблю читать. Мои вклады  оказались  прибыльными.  Если  буду
вести дела разумно, смогу просуществовать сколько угодно.  А  какие  могут
быть соблазны у  человека  моего  положения?  Купить  себе  яхту,  Халлек?
Зафрахтовать "Лир" в  Монте-Карло,  слетать  с  моей  возлюбленной,  чтобы
посмотреть на скачки Гран-при в следующем месяце? Как ты думаешь?  Сколько
гулянок я могу устроить теперь, когда вся моя рожа изуродована?
     Билли тупо покачал головой.
     - Так что... я могу тут существовать... и существовать. Вот так  день
и ночь. А мне страшно, потому что нельзя  жить  таким  образом  постоянно.
Каждый день, вместо того чтобы покончить собой, я сижу  тут  в  темноте  и
смотрю  игровые  шоу,  а  старый  цыганский  ублюдок  где-то   надо   мной
насмехается.
     - Когда он?..
     - Дотронулся до меня?  Да  уж  недель  пять  назад,  если  это  имеет
значение. Я поехал в Милфорд повидать мать с отцом.  Повел  их  пообедать.
Перед тем, правда, выпил пива, ну и за обедом тоже. Прежде чем уйти, пошел
в мужской туалет. Дверь была закрыта. Я подождал, она  открылась,  и  этот
тип вышел оттуда. Старик с жутким носом. Он  дотронулся  до  моей  щеки  и
что-то сказал.
     - Что именно?
     - Я не расслышал, - ответил Хопли. - Как раз в тот момент  кто-то  на
кухне грохнул на пол целый поднос посуды. Да мне и не надо было слышать, -
достаточно оказалось в зеркало посмотреться.
     - Ты не знаешь, они остановились табором в Милфорде?
     - Это я как раз проверил на следующий день с местным коллегой. Можешь
называть  это  профессиональным  любопытством.  Морду  старого  цыгана   я
приметил. Да такую и не забудешь, верно?
     - Пожалуй, - согласился Билли.
     - Они устроили табор на ферме к востоку от Милфорда  на  четыре  дня.
Договорились там как-то, вроде их сделки с этим геморроем  Арнкастером.  Я
говорил с местным полицейским, он мне сказал, что наблюдал за цыганами,  и
те вроде бы уехали в то же утро.
     - После того, как старик коснулся тебя?
     - Да.
     - Ты как считаешь -  он  знал,  что  ты  там  будешь?  Именно  в  том
ресторане?
     - Я никогда раньше своих стариков туда не водил, -  сказал  Хопли.  -
Старая забегаловка, которую только что отремонтировали. Обычно мы ходили в
другой ресторан, на другом конце города. А тут была идея  матушки:  хотела
посмотреть, что там нового в оформлении.  В  общем  -  ерунда,  ты  знаешь
женщин...
     - Ты не ответил на мой вопрос. Он знал, что ты там будешь?
     Последовала долгая пауза раздумья.
     - Да, - ответила наконец обмякшая фигура в кресле. - Знал. Но  только
что у тебя за идея, Халлек? Я мало сплю нынче по ночам... Плохо соображаю.
     Билли было предложено высказать напрямик то, что таилось в  его  уме.
Он вдруг ощутил полную абсурдность ситуации:  слишком  слабой  и  дурацкой
была его идея. Да даже не идея, а, по сути дела, фантазия, похожая на сон.
     - Юридическая фирма, где я работаю, выделила группу сыщиков, - сказал
он. - "Бартон Детектив Сервис".
     - Слыхал о такой.
     - Они самые толковые, как говорят. Я... так сказать...
     Он интуитивно почувствовал, как  фигура  в  кресле  начала  проявлять
нетерпение, хотя Хопли  не  пошевелился.  Халлек  постарался  собраться  с
духом, надеясь, что Хопли способен его  понять,  поскольку  оба  оказались
товарищами по несчастью.
     - Я хочу найти его, - сказал Билли. -  Хочу  встретить  его  лицом  к
лицу. Хочу сказать ему о том, что произошло... Я хочу по-честному...  Если
он способен с нами такое сотворить, он, наверное, знает...
     - Наверняка, - откликнулся Хопли.
     Приободренный Билли продолжал:
     - Но я хочу поговорить с ним от себя лично. Ну, виноват,  верно.  Мог
бы и затормозить вовремя. Признаю - моя  вина.  Точнее,  вина  моей  жены,
понимаешь. Что она там выдворила. Скажу, что  и  Россингтон  виноват,  что
отмыл меня так запросто, и твоя вина, что не провел расследования,  выгнал
их из города.
     Билли снова проглотил ком в горле.
     - Но я скажу ему, что  ее  вина  была  во  всем  тоже.  Она  вышла  в
неположенном месте, Хопли. Понятно, что это  не  такая  вина,  за  которую
сажают в газовую камеру, но нарушение  закона  с  ее  стороны  тоже  имело
место. Все произошло нечаянно, и не только мы  виноваты  в  том,  что  она
погибла.
     - Ты хочешь все это ему высказать?
     - Как сказать? Желания, конечно, нет, но я намерен это  сделать.  Ну,
вышла, понимаешь, внезапно между двух машин и никуда не посмотрела.  Этому
даже в третьем классе учат.
     - Я не думаю, что она училась в третьем классе,  -  сказал  Хопли.  -
Вряд ли она вообще училась где-нибудь.
     - Все равно, - упрямо сказал Билли. - Это же простое правило.
     - Халлек, ты просто мазохист. Любишь брать на себя вину, - произнесла
тень, которая была Данкеном Хопли. - Ты пока что теряешь в весе.  Ты  что,
хочешь, чтобы эта тварь перевернула тебе нутро? Или довела твою  кровь  до
кипения? Или, может?..
     - Я не собираюсь сидеть тут сложа руки! - перебил его Билли. - Может,
он способен все отменить, Хопли! Тебе такое в голову не приходило?!
     - Я все читал о моих прыщах, - сказал Хопли. - Кажется, с  той  поры,
когда у меня первый угорь в школе появился над бровью. Они меня атаковали,
а я читал всю литературу, как с ними  бороться.  Я  вообще  люблю  читать.
Читал про всякое колдовство, и скажу тебе, Халлек, существуют  сотни  книг
на тему, как наложить проклятья, но очень мало о том, как их снять.
     - Ну ладно! Возможно, он не может. Пусть даже точно не  может.  Но  я
все равно должен с ним встретиться, черт его побери! Посмотрю ему в  глаза
и скажу: "Ты еще не всем отрезал долю от твоего пирога, старик.  Отрежь-ка
и для моей супружницы, и для твоей, между прочим!  И  раз  уж  толкуем  об
этом, для себя, старик, тоже возьми долю. Ты сам-то  где  был,  когда  она
вылезла на мостовую, не глядя по сторонам? Почему не  взял  ее  под  руку?
Почему не провел к пешеходному переходу на перекрестке? Почему?..
     - Хватит, - перебил его Хопли. - Если бы я был на суде,  ты  бы  меня
убедил, Халлек. Но ты забыл самый  главный  фактор,  который  действует  в
данной ситуации.
     - Какой фактор? - недовольно спросил Билли.
     - Человеческая натура. Мы  можем  быть  жертвами  сверхъестественного
явления, но дело приходится  иметь  с  человеческой  натурой.  Как  офицер
полиции - извини, бывший  офицер  -  я  давно  убедился  в  том,  что  нет
абсолютно правых и абсолютно неправых. Существует серый  туманный  переход
от одного к другому, где-то темнее, где-то светлее. Ты  ведь  не  думаешь,
что ее муж купится на это дерьмо?
     - Не знаю.
     - А я знаю, - сказал Хопли. - Я  знаю,  Халлек.  Я  этого  типа  вижу
насквозь настолько  хорошо,  что  можно  подумать,  он  мне  передает  все
мысленно. Всю свою жизнь он скитался, его прогоняли  "хорошие  парни"  как
только  получали  с  него  всю  марихуану,  весь  гашиш,  проигрывали  ему
последние деньги на "колесе фортуны". Всю свою жизнь он слышал от "хороших
людей", что он грязный цыган. "Хорошие люди" имеют корни, а он - нет. Этот
мужик наблюдал, как в тридцатых-сороковых годах ради  шутки  сжигались  их
шатры и кибитки. В них, возможно, сгорали детишки и немощные  старики.  Он
видел, как на их дочерей нападали,  насиловали  их,  потому  что  "хорошие
люди" считают, что цыганки трахаются, как кролики, и лишний  раз  для  них
без разницы. Видел он и как их сыновей забивали до полусмерти. За что?  Да
за то, что папаши этих "хороших ребят" проиграли свои деньги на  цыганских
аттракционах. И всегда одно и то же: приходишь  в  город,  "хорошие  люди"
получают то, чего хотят, и потом  выгоняют  тебя  вон  из  города.  Иногда
позволят задержаться на неделю на ближайшей ферме, иногда  месяц  потерпят
табор в поле возле шоссейной дороги. А потом, Халлек, непременно прозвучит
удар  хлыста.  Какой-то  преуспевающий  юрист  с  тройным  подбородком,  с
бульдожьей мордой, сбивает твою жену на улице. Ей семьдесят или  семьдесят
пять лет, она наполовину слепая, может, торопилась  в  табор,  потому  что
приспичило по нужде. Старые кости легко ломаются, прямо как стекло. И  вот
ты  ошиваешься  вокруг,  надеясь,  что  хоть  на  сей-то  раз   правосудие
сработает. Один-единственный раз за всю жизнь.
     - Ладно, хватит, - перебил его Билли. - Не надо больше. - Он рассеяно
коснулся пальцами щеки, полагая, что вспотел. Но влага на  щеке  оказалась
не потом, а слезами.
     - Да нет уж, - жестко сказал Хопли. - Ты этого всего заслуживаешь,  и
я намерен закончить. Не подумай, что я против того, что ты  задумал.  Нет,
Халлек. Дэниел Уэбстер с самим Сатаной связался, так что тут все возможно.
Просто я считаю, у тебя еще слишком много  иллюзий.  Этот  мужик  безумен,
Халлек. Он разъярен. Возможно, у него уже  настолько  крыша  поехала,  что
тебе впору искать его в дурдоме Бриджуотера.  Он  начал  мстить,  а  когда
мстишь, не замечаешь оттенков и  нюансов.  Когда  твоя  жена  с  детишками
погибают в авиакатастрофе,  тебе  не  хочется  слушать,  как  там  цепь  А
замкнулась на тумблере Б и как контроллер В не сработал  в  системе  Д,  а
пилот Х выбрал неудачное время, чтобы пройти  в  сортир  Ж.  Тебе  хочется
только засудить эту авиакомпанию или пристрелить  виновника  аварии.  Тебе
нужен козел отпущения, Халлек. Хочется с кем-то расправиться. Вот с нами и
расправляются, тем хуже для нас. Возможно, Халлек, я  немного  лучше  тебя
разбираюсь в подобных вещах.
     Медленно, медленно его рука протянулась к тензорной лампе,  повернула
ее так, что свет упал на его лицо. Халлек услышал  резкий  шумный  вдох  и
осознал, что именно он ахнул. Услышал слова Хопли:
     - Как думаешь, на скольких гулянках я буду желанным  гостем  с  такой
рожей, вернее с ее утратой?
     Кожа Хопли представляла собой  страшное  зрелище.  Кошмарные  красные
прыщи размером с чайное блюдце выросли  на  его  подбородке,  шее,  руках.
Чирьи поменьше покрывали щеки и лоб, нос усыпан крупными угрями с  черными
головками. Желтоватый гной сочился  между  этими  буграми  всех  размеров,
кое-где вытекала струйками кровь. Жесткие черные волосы, какие  бывают  на
бороде, росли беспорядочными пучками, и  Халлек  потрясенно  подумал,  что
бриться Хопли было просто невозможно. Из этого жуткого ландшафта  смотрели
глаза Хопли. Смотрели на Халлека долго и не мигая, наблюдая  на  его  лице
ужас и отвращение. Наконец он кивнул,  словно  получив  удовлетворение,  и
повернул лампу обратно.
     - Боже мой, Хопли, прости... Мне так жаль...
     - Не жалей, - сказал Хопли со зловещим спокойствием.  -  У  тебя  все
проходит не так быстро, но конец будет тот же. Мой  служебный  пистолет  в
третьем ящике этого стола,  и  я  воспользуюсь  им,  когда  станет  совсем
невмоготу, независимо от того, как обстоят дела с моим счетом в банке. Бог
не любит трусов, как говорит мой отец. Я хотел, чтобы  ты  меня  увидел  и
понял. Знаю, как  чувствует  себя  тот  старый  цыган.  И  я  не  стал  бы
произносить гладких юридических речей, Халлек.  И  не  стал  бы  думать  о
каких-то резонах. Я бы его убил за то, что он со мной сотворил.
     Кошмарная  тень  зашевелилась,  заворочалась  в  кресле.  Рука  Хопли
потянулась к щеке, и до  Билли  донесся  отвратительный  звук  лопающегося
нарыва. "Россингтон покрывается панцирем, Хопли сгнивает, а я истаиваю", -
подумал он. "Милостивый Господи, пусть все это будет сном... пусть лучше я
сойду с ума, но только не дай такому свершиться".
     - Я буду убивать его медленно, - сказал Хопли. - О  деталях  говорить
тебе не стану.
     Билли попытался заговорить, но не смог произнести ни звука,  в  горле
пересохло.
     - Я понимаю, как ты пришел  к  своей  идее,  -  сказал  Хопли.  -  Но
возлагаю очень мало надежды на успех твоей миссии. Почему бы тебе, Халлек,
не обдумать его убийство? Почему бы тебе...
     Но Халлек дошел до своего предела. Он  выскочил  из  кабинета  Хопли,
ударившись бедром о его рабочий стол. Ему почудилось,  что  Хопли  вот-вот
ухватит его рукой, коснется его. Хопли не пошевелился.
     Халлек выбежал в  ночь  и  остановился,  вдыхая  всей  грудью  свежий
воздух. Его била дрожь..



                                 13. 172 

     Оставшееся до  отъезда  время  Билли  преследовала  навязчивая  мысль
позвонить Джинелли в "Три брата". Джинелли  казался  каким-то  ответом  на
проблему, а каким именно, он и сам  не  знал.  В  итоге  он  отправился  в
клинику Глассмана и начал их серию анализов на метаболизм. Если бы он  был
холостяком, одиноким человеком, вроде Хопли, он бы  отменил  все  это.  Но
была  Хейди,  о  которой  следовало  подумать,  была   Линда   -   наивная
наблюдательница,  не  понимавшая,  в  чем,  собственно,  дело.  Итак,   он
записался в клинику, скрывая свое безумное познание истины, как порядочный
человек скрывает свою привычку к наркотикам.
     По-крайней мере, это было нормальное  местопребывание,  а  между  тем
Кирк Пеншли  и  "Бартон  Детектив  Сервис"  позаботятся  о  его  деле.  Он
надеялся.
     Его всесторонне обследовали,  осматривали.  Он  пил  противный  белый
барий,  подвергался  рентгеновскому  осмотру,  его   сканировали,   делали
электрокардиограммы и прочее. Были приглашены крупные специалисты, которым
его  демонстрировали  как  диковинку  зоопарка.  "Гигантская   панда   или
последняя птичка додо", думал Билли, сидя в соляриуме с последним  номером
"Нэшнл Джиогрэфик" в руках. На руках его были заплаты из пластыря: в  него
втыкали много игл.
     На  второе  утро  у  Глассмана,  когда   он   подвергался   очередным
испытаниям, Билли впервые обратил внимание  на  два  ряда  четко  заметных
ребер на своем торсе. Впервые - за сколько лет? В школе? Нет. Никогда.  От
выпирающих костей падали рельефные тени. Выпирали тазобедренные  кости,  и
даже в районе лобка они были заметны.  Он  коснулся  их  рукой:  напомнили
рукоятку сцепления его первого в жизни автомобиля - "Понтиака" 1957  года.
Он тихо засмеялся и почувствовал на  глазах  жгучие  слезы.  Все  его  дни
теперь стали одинаковыми: переменная облачность, местами дожди.
     "Я буду убивать его медленно. О деталях говорить тебе не стану".
     "Почему?"  -  думал  Билли,  лежа  в   своей   больничной   койке   с
приподнятыми, как у ванны, боковинами. "Об остальном ты мне все сказал".
     За три дня пребывания у Глассмана Халлек потерял  семь  фунтов  веса.
"Не так уж много", подумал он с новым для себя юмором висельника. "Не  так
уж много - меньше, чем обычный куль сахара. С такими темпами я  исчезну...
когда? Примерно к октябрю!"
     "172", декламировал его разум. "172 теперь. Если бы ты был  боксером,
пришлось бы из тяжеловесов переходить в средний  вес...  а  может,  Билли,
попытаешь счастья в весе "перо"? Наилегчайшем весе?"
     Прибыли букеты цветов: от Хейди, от фирмы. Маленькая весточка  пришла
от  Линды  на  открытке.  Аккуратным  школьным  почерком  было   выведено:
"Поскорей выздоравливай, папочка. С любовью - Лин". Билли тайком  поплакал
над этой запиской.
     На третий день, надев свою одежду, он  встретился  с  тремя  врачами,
занимавшимися его проблемой. Он чувствовал себя менее уязвимым в джинсах и
рубашке с короткими рукавами с надписью ВСТРЕТИМСЯ В ФЭЙРВЬЮ. Удивительно,
как меняются ощущения, когда снимаешь больничную  пижаму.  Билли  выслушал
врачей, подумал о Леде Россингтон и подавил угрюмую ироничную улыбку.
     Они знали, в чем с ним дело, это был случай один из двух (или  трех).
Один вариант - редкая болезнь истощения организма, впервые появившаяся  за
пределами Микронезии. Другой - редкий случай метаболического  заболевания,
которое еще не было полностью исследовано. Третий вариант -  но  это  лишь
возможность, заметьте, - психическая форма "анорексия невроза":  редчайший
случай, до сих пор не подтвержденный. По их глазам Билли понял, что им  по
душе последний вариант: могут сделать себе имя в  медицинских  анналах.  В
любом  случае  Билли  Халлек  остался  загадкой,  а  врачи  -   детьми   в
рождественское утро.
     Уговаривали его задержаться в клинике Глассмана еще на неделю или две
(может даже на три). Намеревались  выявить,  что  с  ним  на  самом  деле.
Собирались для начала проверить на нем действие мегавитаминов, кроме  того
- инъекции протеинов (ну разумеется!).
     Поднялся дружный  вой  (профессиональный,  разумеется),  когда  Билли
спокойно  их  поблагодарил  и  сообщил  им,  что  покидает  клинику.   Они
возмущались, осуждали, читали ему лекции. А Билли,  которому  в  последнее
время все чаще казалось, что у него  не  все  в  порядке  с  мозгами,  они
показались этакими тремя гномами из сказки: того и гляди  начнут  гоняться
друг за другом в развевающихся халатах по роскошной приемной, тузить  друг
друга и ругаться с бруклинским акцентом.
     - Несомненно, вы себя  чувствуете  теперь  лучше,  мистер  Халлек,  -
говорил один из них. - Начнем с того, что у вас было серьезное ожирение  -
это видно по истории болезни. Но хочу вас  предупредить:  ваше  прекрасное
самочувствие может оказаться преходящим фактором.  Если  и  дальше  будете
терять вес, у вас появятся прыщики во рту, кожные проблемы...
     "Если хотите увидеть настоящие кожные проблемы, вам  нужно  взглянуть
на шефа полиции Фэйрвью", подумал он. "Извините, бывшего шефа".
     Он вдруг решил под влиянием момента снова начать курить.
     - ...такие болезни, как непроходящие нагноения, бери-бери,  -  строго
продолжал доктор. - Вы будете  весьма  подвержены  любым  инфекциям  -  от
обыкновенной простуды и бронхита до туберкулеза. Туберкулез! Вы понимаете,
мистер Халлек? Зато, если вы останетесь здесь...
     - Нет, - ответил Билли. - Пожалуйста, поверьте, - у  меня  нет  иного
выхода.
     Другой  врач,  сторонник  идеи   психического   варианта   "анорексия
невроза", приложил пальцы к вискам и сказал:
     - Ну что мы можем сделать, чтобы убедить вас, мистер Халлек?
     - Ничего, - ответил Билли. Перед мысленным взором снова возник  образ
старого цыгана. Почувствовал шершавое мозолистое прикосновение его  пальца
к щеке. "Да", подумал он, "начну снова курить  что-нибудь  крепкое,  вроде
"Кэмела" или  "Честерфилда".  Почему  бы  и  нет?  Когда  чертовы  доктора
начинают выглядеть вроде братьев Маркс, пора что-то предпринять".
     Они попросили его подождать и вышли все трое. Билли  ничего  не  имел
против - он чувствовал себя в самом центре шторма  и  на  том  успокоился.
Успокоился и на мысли о том, что выкурит сразу две сигареты подряд.
     Они  вернулись  мрачными  и  одновременно   возбужденными:   мужчины,
решившиеся на главную жертву. Они готовы  оставить  его  здесь  бесплатно,
останется только плата за лабораторную работу.
     - Нет, -  терпеливо  ответил  Билли.  -  Вы  просто  не  поняли.  Моя
страховка и так покрывает все расходы, я сам проверил. Дело в том,  что  я
ухожу. Просто ухожу, и все.
     Они непонимающе смотрели на него, начиная сердиться. Билли подумал  -
не сказать ли им, что они  напоминают  ему  трех  гномов,  но  решил,  что
подобная затея недопустимо оскорбительна. Она только все  осложнит.  Такие
люди не привыкли к вызывающим поступкам в отношении себя.  Могли  и  Хейди
позвонить, а уж их-то она выслушает.
     - Хорошо, мы оплатим лабораторные счета, - сказал один из них, как бы
подводя черту всем доводам.
     - Я уезжаю. - Билли говорил очень  тихо  и  теперь  увидел,  что  они
поверили ему. Возможно, сам тихий тон его голоса убедил их, что  дело  тут
не в деньгах, а просто он тронулся рассудком.
     - Но почему? Почему, мистер Халлек?!
     - Потому что вам, джентльмены, кажется, будто вы сможете мне  помочь,
а на самом деле это невозможно.
     Посмотрев на их удивленные,  растерянные  лица,  Билли  подумал,  что
никогда еще в жизни не чувствовал себя таким одиноким.
     По  пути  домой  он  остановился  у  табачной  лавки  и  купил  пачку
"Честерфилда" (кингсайз). Первые затяжки вызвали такое головокружение, что
он тотчас выбросил сигареты.
     - Хватит экспериментировать, - сказал он  вслух,  сидя  в  машине.  А
потом засмеялся и заплакал одновременно. - За дело, ребятишки!



                                 14. 156

     Линда уехала.
     Легкие морщинки возле глаз и рта Хейди обозначились резче. Она курила
теперь как паровоз.  Сигареты  "Вантаж-100"  -  одну  за  другой.  Халлеку
сообщила, что отправила Линду к своей тетке Роде в Уэстчестер.
     - Я сделала это по двум причинам, - пояснила она. - Во-первых, она...
ей нужно от тебя отвлечься, Билли. От того, что с  тобой  происходит.  Она
буквально с ума сходит. Я ей еле внушила, что у тебя нет никакого рака.
     -  Ей  бы  с  Кэри  Россингтоном  поговорить,  -  пробормотал  Билли,
направляясь на кухню. Ему срочно захотелось кофе - черного, крепкого,  без
сахара. - Прямо родственные души.
     - Что? Я не слышу.
     - Ничего. Ерунда. Кофе включу.
     - Девочка ночи не спит, -  сказала  Хейди,  когда  он  вернулся.  Она
нервозно переплела пальцы. - Ты понимаешь?
     - Да. - Билли ощутил внутреннюю занозу. Подумал: а понимает ли Хейди,
что ему Линда тоже нужна, что она часть той системы, которая  поддерживала
его морально? Ну, часть или не часть, а он  не  имеет  права  травмировать
девочку, нарушать ее спокойствие. Тут все  же  Хейди  была  права.  Права,
невзирая на цену такой разлуки.
     И вновь  он  ощутил  вспышку  ненависти  к  ней.  Мамочка  немедленно
спровадила дочурку к тетушке,  как  только  он  позвонил  и  сообщил,  что
возвращается. Папочка-страшила возвращается. Не убегай, девочка, не бойся,
- это всего лишь Тощий Человек...
     "Почему именно в такой день? Что  тебя  дернуло  выбрать  именно  тот
день?"
     - Билли? С тобой все  в  порядке?  -  Голос  Хейди  странным  образом
прозвучал нерешительно.
     "Господи! Глупая сучка! Ты замужем за ходячим скелетом и спрашиваешь,
все ли у меня в порядке?"
     - Со мной все в порядке, насколько это возможно. А что?
     - Да ты как-то странно смотрел так...
     "Неужели? Неужели так странно? Но почему, Хейди,  ты  выбрала  именно
тот день, чтобы залезть мне в штаны,  и  это  после  всех  лет,  когда  мы
занимались такими делами в темноте спальни".
     - Ну, как тебе сказать? Я теперь все время чувствую себя  странно,  -
сказал Билли. Сам подумал: "Пора прекращать  эти  бесплодные  умствования,
мой друг. Бессмысленно. Что сделано, то сделано".
     Но выбросить эти мысли оказалось трудно. Трудно, когда она стояла тут
с сигаретой, куря одну за другой и при этом будучи  в  полном  порядке,  а
кроме того...
     "Прекрати, Билли. Хватит".
     Хейди отвернулась и загасила сигарету в хрустальной пепельнице.
     - А во-вторых, Билли, ты кое-что от  меня  скрывал.  Кое-что  имеющее
отношение к нам обоим. Иногда ты во сне говоришь. Теперь я хочу  знать.  Я
заслуживаю того, чтобы знать правду. - Голос ее дрогнул.
     - Хочешь знать, говоришь? - спросил Халлек. - В самом деле? - На  его
лице появилась невольная улыбка.
     - Да! Да!
     И Билли ей все рассказал.
     Хаустон позвонил ему на следующий день и после долгого бессмысленного
предисловия перешел к сути дела. Хейди находилась у него. Они основательно
потолковали ("Ты ей  не  предложил  понюшку?"  -  подумал  Халлек.  -  "Не
спросить ли? Пожалуй, не стоит"). Итог длинного разговора оказался  таким:
у Билли определенно поехала крыша.
     - Майкл, - сказал  Билли,  -  старый  цыган  был  вполне  реален.  Он
прикоснулся к нам троим: ко мне, к Кэри Россингтону, к  Данкену  Хопли.  Я
понимаю, такой человек, как ты, в сверхъестественное верить не  может.  Но
ты же наверняка веришь в методы дедукции и индукции. Поэтому должен видеть
и подобные возможности. Мы все трое были потроганы  его  рукой,  все  трое
обрели таинственные недуги. Прежде, чем объявлять меня чокнутым,  хотя  бы
допусти логическую связь.
     - Билли, связи тут нет.
     - Да я...
     - Я говорил с Ледой Россингтон. Она сказала,  что  Кэри  находится  в
Мэйо, где его лечат от рака кожи. Сказала, что дело зашло слишком  далеко,
но она считает, что есть  надежда  на  благополучный  исход.  А  еще  Леда
сказала, что не видела тебя с рождественской гулянки у Гордонов.
     - Она врет!
     Хаустон замолчал. Только что там за звук на фоне его молчания? Уж  не
Хейди ли плачет? Билли сильно стиснул  телефонную  трубку,  даже  костяшки
пальцев побелели.
     - А ты с ней лично говорил или по телефону?
     - По телефону. А какая разница?
     - Если бы ты ее увидел, ты бы  понял,  какая  разница.  Она  выглядит
совершенно потрясенной и выбитой из колеи.
     - Что  ж,  когда  узнаешь,  что  у  твоего  мужа  рак  кожи,  да  еще
запущенный...
     - А с Кэри ты говорил?
     - Он сейчас под усиленным  наблюдением.  Таким  пациентам  телефонные
разговоры разрешены только при чрезвычайных обстоятельствах.
     - Мой вес упал до ста семидесяти, - сказал Билли.  -  Я  потерял  уже
восемьдесят три фунта. Для меня это - чрезвычайное обстоятельство.
     Снова пауза на другом конце провода. Кроме того  звука,  который  мог
быть плачем Хейди.
     - Ты поговоришь с ним? Ну, хотя бы попытаешься?
     - Если его доктор позволит и если он сам пожелает поговорить со мной,
то - да. Но, Билли, эта твоя галлюцинация...
     - Никакая это не галлюцинация, черт  побери!  Ради  бога,  не  кричи.
Билли закрыл глаза.
     - Ну хорошо, хорошо, - успокаивающим тоном отозвался Хаустон.  -  Эта
идея - скажем так? Я только хочу сказать, что эта идея не  поможет  твоему
состоянию.  Более  того,  возможно,  она  и  есть  корень  зла,   источник
психоанорексии, если ты в самом деле болен  этим,  как  утверждает  доктор
Юнт. Ты...
     - Хопли, - перебил его Билли. Лицо покрылось потом, и Билли промокнул
его платком. Вспомнил вдруг облик  Хопли,  лицо,  которое  перестало  быть
лицом, превратилось в рельефную карту ада.  Кошмарные  опухоли,  сочащаяся
влага и невыразимый звук, когда он ногтем поскреб щеку.
     Снова последовала долгая пауза со стороны Хаустона.
     - Поговори с Данкеном Хопли. Он подтвердит...
     - Невозможно, Билли. Данкен Хопли покончил с собой два дня назад.  Он
застрелился, пока был в клинике Глассмана.
     Халлек крепко зажмурил глаза и закачался, стоя на ногах. Почувствовал
себя так, как в тот момент, когда  возобновил  курение.  Ущипнул  себя  за
щеку, чтобы не упасть в обморок.
     - Тогда ты знаешь, - сказал он, не раскрывая глаз. -  Ты  знаешь  или
кто-нибудь знает, кто увидел его.
     - Грэнд Лоулор видел его,  -  сказал  Хаустон.  -  Я  с  ним  говорил
сегодня.
     Грэнд Лоулор. Какой-то момент испуганный запутавшийся разум Билли  не
сработал. Показалось, что Хаустон сказал что-то другое. Потом дошло. Грэнд
Лоулор был окружной врач,  производивший  вскрытия.  Вспомнил,  что  Грэнд
Лоулор пару раз выступал перед судом в качестве свидетеля.
     Мысль  об  этом  вызвала  иррациональное  желание  хихикнуть.  Халлек
прикрыл трубку ладонью: не дай Бог, а то Хаустон утвердится во мнении, что
он, точно, сошел с ума.
     А тебе бы очень хотелось поверить в мое безумие, верно, Майкл? Потому
что, если я не в своем уме и начну болтать о твоей бутылочке  и  маленькой
костяной ложечке, никто ведь мне не поверит, верно? Ну конечно же.
     Желание хихикать прошло.
     - Ты спросил его...
     - О некоторых деталях относительно смерти? Естественно. После истории
ужаса, которую ты выдал своей жене, я специально поинтересовался. -  Голос
Хаустона обрел ехидный оттенок. - Ты  должен  быть  мною  доволен,  Билли.
Когда он меня спросил, почему  меня  это  интересует,  я  держал  язык  за
зубами.
     - И что он сказал?
     - Что внешность Хопли выглядела скверно, но уж никак не тот ужас, что
ты описывал Хейди. То, что сказал Грэнд,  скорее  напоминает  мне  рецидив
взрослых угрей, от которых я лечил Данкена, начиная с  1974  года.  Они  у
него вызвали депрессию.  И  это  понятно.  Нашествие  угрей  на  лице  для
взрослого мужчины - большая  психологическая  травма,  возможно,  одна  из
сильнейших.
     То есть, ты полагаешь,  он  был  подавлен  из-за  своей  изменившейся
внешности и застрелился?
     - В сущности, да.
     - Давай напрямик, - сказал Билли. -  Ты  веришь  в  то,  что  дело  в
более-менее обычном рецидиве распространения угрей у взрослого, пусть даже
самого обширного за многие годы.  В  то  же  время  ты  считаешь,  что  он
застрелился от того, что увидел в зеркале. Ну и  диагноз,  скажу  я  тебе,
Майкл!
     - Я не говорил, что дело только в кожной проблеме, -  сказал  Хаустон
раздраженно. - Самое худшее в  этих  проблемах  состоит  в  том,  что  они
возникают в паре, в тройке, а иногда и с целой кучей сопутствующих  вещей.
Редко в одиночку. Самый высокий уровень самоубийств, Билли, кстати,  среди
психиатров. Но полицейские не далеко от  них  ушли.  Видимо,  имела  место
комбинация  факторов,  где  его  последний  недуг   явился   и   последней
соломинкой, которая сломала спину верблюда.
     - Тебе стоило бы его увидеть, - мрачно сказал Билли.  -  То  была  не
соломинка, а куча бревен.
     - Записки он не оставил, так что мы ничего не узнаем, верно?
     - Боже мой! - Билли тяжело вздохнул и провел пятерней по  волосам.  -
Господи милостивый!
     - И причины самоубийства Хопли нам тоже неведомы. Так?
     - Мне они ведомы, - ответил Билли. - Вполне известны.
     - А мне вот кажется: все дело в том, что твой  разум,  Билли,  сыграл
над тобой злую шутку. Комплекс вины. Ты... ты зациклился на этих цыганских
проклятьях, и когда пошел к Хопли в тот вечер, просто увидел то,  чего  на
самом деле не было. - Теперь Хаустон  говорил  утвердительно-успокаивающим
тоном врача. - Ты перед визитом к Данкену случайно не заглянул к  Энди  на
пару коктейлей? Ну, так - чтобы взбодриться.
     - Нет.
     - Уверен? Хейди говорит, что ты там основательно посиживал.
     - Если так, твоя жена меня бы там непременно видела, - ответил Билли.
- Ты так не находишь?
     Последовала затянувшаяся пауза. Потом Хаустон сказал бесстрастно:
     - Это удар ниже пояса, Билли. Но именно такого ответа я и  ожидал  от
человека, пребывающего в сильном психическом напряжении.
     - Сильное  психическое  напряжение.  Психическая  анорексия.  У  вас,
врачей, всему найдется название. Но повидал бы ты его. Ты  бы...  -  Билли
смолк, подумав о прыщах  и  опухолях  на  щеках  Данкена  Хопли,  вспомнил
сочащуюся жидкость, нос, утонувший в наростах.
     - Билли, неужели ты сам не  понимаешь,  что  просто  пытаешься  найти
логическое объяснение тому, что произошло и  происходит  с  тобой?  Тут  и
явный комплекс вины из-за старой цыганки, и...
     - Проклятье исчезло, когда  он  застрелился,  -  услышал  Билли  свой
голос. Может быть, потому он и перестал  выглядеть  так  ужасающе.  Как  в
кинофильмах про оборотней, Майкл. Когда оборотня в итоге убивают, он снова
превращается в человека.
     На место растерянности пришло возбуждение.  Халлек  начал  обдумывать
новую идею, быстро прикидывая возможности и вероятности.
     Куда девается проклятье, когда проклятый от него избавляется?  Только
умирающий с последним дыханием может это сказать. Когда его душа  отлетает
прочь. Прочь, прочь. И есть ли способ изгнать эту напасть?
     Россингтон - прежде всего. Россингтон в Мэйо, отчаянно цепляющийся за
идею, что у него рак кожи, поскольку альтернатива - куда  страшнее.  Когда
Россингтон умрет, вернется ли его нормальный вид?
     Он вдруг обратил внимание на молчание Хаустона и на смутные  звуки  в
трубке - неприятные и знакомые... Всхлипывания. Хейди плакала?
     - Почему она плачет? - спросил Билли.
     - Билли...
     - Дай-ка мне ее!
     - Билли! Да ты к себе прислушайся!
     - К черту! Дай мне ее!
     - Нет. Пока ты в таком состоянии, не дам.
     - Почему, ты, нахалка поганая?!
     - Прекрати, Билли!
     Хаустон настолько громко заорал, что Билли отодвинул трубку  от  уха.
Когда приложил ее обратно к уху, всхлипывания умолкли.
     - А теперь послушай! - сказал Хаустон. - Таких вещей,  как  оборотни,
не бывает. Не бывает цыганских  проклятий.  Я  даже  сейчас  дураком  себя
ощущаю, говоря тебе такие элементарные вещи.
     - Слушай, неужели не видишь, что это все же часть  проблемы?  -  тихо
спросил Билли.  -  Неужели  не  понимаешь,  что  эти  люди  умели  уходить
безнаказанными с подобными штуками в последние двадцать столетий, если  не
больше?
     - Билли, если на тебе лежит  проклятье,  то  оно  исходит  из  твоего
подсознания. Поверь. Старый цыган  не  мог  наложить  проклятья.  Но  твой
собственный разум под маской старого цыгана - может.
     - Я, Хопли, Россингтон, - сказал Халлек тупо. Все сразу. Нет уж,  это
ты слепой, Майкл. Вот так-то.
     - Да брось ты! Тут всего лишь совпадение. Ну сколько  можно  блуждать
вокруг тутового куста? Вернись к Глассману. Пусть они тебе помогут. Хватит
сводить с ума собственную супругу.
     В какой-то момент он даже заколебался.  Уж  очень  здраво  и  разумно
звучали доводы Хаустона. Они успокаивали.
     А потом вспомнил  Хопли,  поворачивающего  тензорную  лампу,  жестоко
осветившую его лицо. Вспомнил слова Хопли: "Я буду  убивать  его  долго...
деталей тебе говорить не стану..."
     - Нет, - сказал он. - У Глассмана мне ничем помочь не могут, Майкл.
     Хаустон тяжело вздохнул.
     - Тогда кто же? Старый цыган?
     - Возможно, - сказал Халлек. - Если удастся его найти. Не  исключено.
Кроме того, у меня есть знакомый, который может помочь. Он прагматик вроде
тебя.
     Джинелли. Имя всплыло  в  памяти  в  то  время,  как  он  говорил  по
телефону.
     - Но в основном я намерен полагаться на себя.
     - Именно об этом я тебе и говорю!
     - Правда? А у меня сложилось  впечатление,  что  ты  посоветовал  мне
вернуться в клинику Глассмана.
     Хаустон снова вздохнул.
     - Мне кажется, твои мозги тоже начали терять вес.  Ты  хоть  подумал,
что ты устраиваешь своей жене и дочке? Хоть раз подумал об этом?
     "А тебе Хейди сказала, что она делала, когда произошел наезд?" - чуть
не выпалил Билли. - "Не сказала еще, Майкл? Нет? А ты спроси ее..."
     - Билли?
     - Мы с Хейди потолкуем об этом, - тихо ответил он.
     - Неужели ты?..
     - Я думаю, Майкл, что ты прав по-крайней мере в одном.
     - Да? О, как мне повезло! И в чем же я оказался прав?
     - В том, что хватит ходить вокруг да около, - сказал Билли и  положил
трубку.
     Но потолковать им не удалось.
     Пару раз Билли попытался завести разговор, однако Хейди только качала
головой. Лицо ее было  бледным,  непроницаемым,  глаза  смотрели  на  него
обвиняюще. Только раз она отреагировала.
     Это произошло через три дня после телефонного разговора с  Хаустоном,
когда Хейди всхлипывала в  его  кабинете.  Они  заканчивали  ужин.  Халлек
прикончил внушительный набор лесоруба: три гамбургера с  гарниром,  четыре
початка молодой кукурузы с маслом, полпинты бульона, персиковый  пирог  со
сладкой подливой. Надо сказать, аппетит  у  него  стал  слабый,  но  он  с
тревогою обнаружил, что быстрее теряет вес, если не ест. Когда  перед  тем
Хейди вернулась от Хаустона с опухшими от  слез  глазами,  Билли  был  так
расстроен, что не стал ни обедать, ни ужинать, а когда на  следующее  утро
встал на весы, увидел на шкале цифру 167. Ему стало тошно. Пять фунтов  за
один день! О, Боже! С тех пор и не пропускал еды в положенное время.
     Теперь  он  показал  на  пустые  тарелки  с   мелкими   остатками   и
обглоданными початками.
     - Похоже это на "анорексия невроза", Хейди? - спросил он.
     - Нет, - нехотя ответила она. - Но...
     - Так я ем весь последний месяц. И за этот месяц  потерял  шестьдесят
фунтов. Вот и объясни мне, каким образом мое подсознание ухитряется делать
такой трюк. Терять в весе по два фунта в  день  при  потреблении  примерно
шести тысяч калорий.
     - Я не знаю... но Майкл... Майкл говорит...
     - Ты не знаешь, и я не знаю,  -  перебил  ее  Билли,  сердито  бросая
салфетку на тарелку. В животе его заурчало от обильного ужина. -  И  Майкл
Хаустон тоже не знает.
     - Ну, хорошо, если  это  проклятье,  то  почему  со  мной  ничего  не
происходит?! - закричала она. Хотя  в  глазах  ее  сверкнул  гнев,  Халлек
увидел, что она на грани слез.
     Потеряв над  собой  контроль  от  накопившейся  обиды  и  страха,  он
закричал в ответ:
     - Не знал он, вот почему! Понимаешь? Не знал!
     Всхлипывая, она резко отодвинулась, чуть не упав вместе со стулом,  и
стремительно вышла из-за  стола,  рукой  схватилась  за  лицо,  словно  от
сильной головной боли.
     - Хейди! - воскликнул он, поднимаясь и роняя стул на пол. - Вернись!
     Ее шаги на лестнице не замедлились. Он услышал, как хлопнула дверь  -
но не их спальни. Кажется, комнаты Линды или спальни для гостей.
     Халлек подумал - скорей всего, в  комнате  для  гостей.  Он  оказался
прав. Больше она с ним в одной комнате не спала.


     Та неделя, последняя неделя перед тем,  как  он  покинул  дом,  потом
вспоминалась Билли Халлеку как некий путаный кошмар.  Погода  установилась
гнетуще душная и жаркая.  Билли  ел  и  потел,  потел  и  ел,  а  его  вес
равномерно и неуклонно  снижался.  В  конце  недели,  когда  он  арендовал
автомобиль и отправился в путь по 95-й магистрали в сторону Нью-Хэмпшира и
Мэна, он потерял еще одиннадцать фунтов и весил уже 156 фунтов.
     В  течение  этой  последней  недели  врачи   из   клиники   Глассмана
неоднократно звонили ему. То и дело  звонил  Майкл  Хаустон.  Хейди  молча
наблюдала за ним и курила. Когда  он  заговорил  о  том,  что  неплохо  бы
повидать Линду, она бесстрастно ответила:
     - Я предпочитаю, чтобы ты этого не делал.
     В пятницу, накануне отъезда, снова позвонил Хаустон.
     - Майкл, - сказал ему Билли. - Я  больше  не  отвечаю  на  звонки  от
врачей Глассмана и не буду отвечать на твои, если не прекратишь эту муру.
     - Напрасно, - возразил Хаустон. - Послушай меня  внимательно,  Билли.
Это очень важно.
     Билли выслушал очередную порцию дурацких сентенций, испытывая гнев  и
обиду из-за предательства. Хейди снова была там. Ее переговоры с Хаустоном
опять закончились слезами. Хаустон  провел  долгую  консультацию  с  тремя
Гномами  клиники   Глассмана   ("Не   волнуйся,   Билли,   это   оплачено:
профессиональная привилегия") и снова встретился с Хейди. Все  сошлись  на
том, что Билли не помешает серия психиатрических обследований.
     - И я тебе очень советую по собственной воле согласиться  на  это,  -
заключил Хаустон.
     - Еще  бы!  И  я  даже  знаю,  где  ты  рекомендовал  бы  мне  пройти
обследование. Разумеется, в клинике Глассмана. Угадал?
     - Ну что ж, мы подумали, так было бы удобней всего.
     - А как же иначе? И пока мне обследуют мозги, я  буду  пить  барий  и
получать клизмы.
     Хаустон красноречиво смолчал.
     - А если я откажусь?
     - Хейди имеет право прибегнуть  к  законным  средствам,  -  осторожно
ответил Хаустон. - Ты понимаешь?
     - Я понимаю, - ответил Билли. Ты имеешь в виду  себя,  Хейди  и  Трех
Гномов из клиники Глассмана. Все вместе вы отправляете  меня  в  санаторий
"Саннивейл", где я научусь плести корзинки.
     - Брось ты эту мелодраму, Билли! Она не меньше беспокоится  о  Линде,
чем о тебе.
     - Мы оба волнуемся за Линду, - сказал Билли. - Я и за Хейди волнуюсь.
Конечно, бывают моменты, когда я на нее зол, но в целом по-прежнему  люблю
ее. И потому беспокоюсь. Так что она  в  какой-то  степени  ввела  тебя  в
заблуждение, Майкл.
     - Не знаю, о чем ты говоришь.
     - Ясно, что не знаешь. И объяснять тебе не собираюсь. Она может  тебе
рассказать, хотя сомневаюсь. Хейди хотела бы забыть  все,  что  случилось.
Она могла бы излить тебе душу относительно  некоторых  упущенных  деталей.
Скажем так: у нее тоже есть свой комплекс вины. Кстати,  если  прежде  она
выкуривала пачку сигарет в день, то теперь выкуривает до двух с половиной.
     Долгая пауза, потом Майкл Хаустон вернулся к своему обычному припеву:
     - Что бы там ни было, Билли, но психиатрические тесты, поверь мне,  в
твоих же интересах и в интересах...
     - Прощай, Майкл, - сказал Халлек и аккуратно положил трубку.



                       15. ДВА ТЕЛЕФОННЫХ РАЗГОВОРА 

     Оставшуюся часть  дня  Билли  провел,  вышагивая  взад  и  вперед  по
прохладному кондиционированному дому, бросая взгляды на  отражение  своего
нового облика в зеркалах и полированных поверхностях.
     То, какими мы себя видим, гораздо в большей степени, чем мы полагаем,
зависит от нашей концепции нормального телосложения.
     Ничего утешительного в этой идее он не нашел.
     Моя самооценка зависит от того, насколько я воздействую на окружающий
меня мир. Что же получается? Если мистер Т.  ходит  по  улице,  держа  под
мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком,  ученым.  Но
разве в самом деле он становится от этого лучше?
     Идеи Т.С.Элиота  звучали  в  голове,  как  эхо  далекого  воскресного
колокола. Нет, я не это имел в виду. Не это.
     То, как мы воспринимаем реальность, гораздо больше, чем мы  полагаем,
зависит от нашей оценки собственного телосложения.
     Да, реальность, - пожалуй, ближе к истине.  Когда  видишь,  как  тебя
стирают фунт за фунтом на нет, подобно тому, как стирают  с  черной  доски
сложное уравнение - строку за строкой, на твое восприятие  реальности  это
здорово влияет. Твоей личной реальности и всей в целом.
     Он был  толстым,  жирным,  как  свинья.  Потом  стал  плотным,  потом
нормальным (если такое понятие вообще существует), потом худым. Но  теперь
худоба переходила в новое качество, которое можно назвать "тощий".  А  что
дальше? Дистрофик, истощенный, скелетообразный? дальше  уже  и  вообразить
было нечего.
     Его не слишком беспокоила перспектива быть отправленным  в  санаторий
для тихо помешанных. Чтобы организовать подобное, требуется время.  Однако
последний разговор с  Хаустоном  показал,  насколько  далеко  зашло  дело.
Оказалось невозможным убедить кого-либо. Ни один человек ему  не  поверит.
Захотелось позвонить Кирку Пеншли. Желание было почти неодолимым, хотя  он
и понимал, что  Кирк  сам  позвонит,  как  только  три  сыскных  компании,
услугами которых пользовалась фирма, что-нибудь найдут.
     Вместо этого Халлек позвонил в Нью-Йорк, разыскав  нужный  телефон  в
записной книжке. С тех пор как приключилась эта беда, имя Ричарда Джинелли
то и дело всплывало в сознании. Теперь пришло время позвонить ему.
     На всякий случай.
     - "Три брата", - послышался голос в трубке. - Сегодня у  нас  в  меню
телятина "марсала" и наша фирменная версия "Фетуччине Альфредо".
     - Меня  зовут  Уильям  Халлек.  Я  бы  хотел  поговорить  с  мистером
Джинелли, если он на месте.
     После паузы в трубке послышался голос:
     - Халлек?
     - Да.
     - Трубка была отложена в сторону, и  Билли  слабо  различил  звяканье
посуды, чью-то брань на итальянском, чей-то смех. Как и все в его нынешней
жизни, звучало это очень издалека.
     Наконец трубку подняли.
     - Уильям! - Билли вдруг пришло в голову, что никто больше его так  не
называл. - Как твои дела, дорогой?
     - Я сбросил вес.
     - Что ж, отлично, - сказал Джинелли. - Ты был слишком толст,  Уильям.
Прямо тебе скажу, - слишком. И сколько сбросил?
     - Двадцать фунтов.
     - О! Поздравляю! И сердчишко твое тебя  поблагодарит.  Трудно  терять
вес? Впрочем, не говори, сам знаю. Чертовы калории так и цепляются, висят,
понимаешь, над поясом. Потом вдруг портки начинают по швам расползаться на
заднице, когда туфель зашнуровываешь.
     - Для меня это не составило труда.
     - Заходи, Уильям, к "Трем братьям". Я тебя сам угощу отличной  штукой
- курицей по-неаполитански. Весь прежний вес вернешь с одного блюда.
     - А что, пожалуй, ловлю тебя на слове. -  Билли  улыбался.  Глядя  на
свое отражение в зеркале кабинета, он подумал, что в  его  улыбке  слишком
много зубов, слишком они близки к плоти губ. Улыбка исчезла с его лица.
     - Я серьезно говорю,  дорогой.  Соскучился  по  тебе.  Так  давно  не
виделись, а жизнь-то коротка. Да, жизнь наша коротка, верно?
     - Да, пожалуй.
     Джинелли понизил голос:
     - Я слыхал, у тебя там, в Коннектикуте, была неприятность.  Мне  было
очень жаль, когда услышал.
     - Откуда ты услышал? - удивленно  спросил  Билли.  В  газете  Фэйрвью
"Репортер" была лишь маленькая заметка в которой и имена-то не назывались,
а в газетах Нью-йорка и того не было.
     - Держу ухо востро, - ответил Джинелли. -  Как  говорят,  прикладываю
ухо к земле.
     "Да, таков твой образ жизни - держать ухо востро", - подумал Билли  и
неуютно поежился.
     - С этим  у  меня  и  сейчас  проблемы,  -  сказал  Билли,  осторожно
подыскивая  слова.  -  Они,  видишь  ли,  выходят  за  рамки   юрисдикции.
Женщина... ты слыхал о той женщине?
     - Да. Говорили - цыганка.
     - Верно, цыганка. А у нее - муж. Вот он... устроил мне неприятность.
     - Как его зовут?
     - Лемке, кажется. Попробую сам утрясти это дело, но просто подумаю...
если не получится...
     - Да, да, конечно, конечно. Ты мне позвонишь.  Может  быть,  я  смогу
что-нибудь, а может, и не смогу ничего. Может, я решу, что  не  хочу.  Сам
понимаешь, друзья - всегда друзья, а бизнес - всегда бизнес. Ты понял, что
я имею в виду?
     - Понял.
     - Иногда дружба и бизнес  пересекаются,  а  иногда  и  нет.  Верно  я
говорю?
     - Верно.
     - Этот парень пытается с тобой покончить?
     Билли заколебался.
     - Ты знаешь, я бы пока не хотел слишком много говорить, Ричард.  Дело
очень специфическое, необычное. Но  в  общем-то,  да,  он  решил  со  мной
покончить. Очень крепко решил.
     - Эй, Уильям, нам надо обсудить это дело прямо сейчас!
     Тревога в голосе Джинелли была очевидной. Билли ощутил, как на  глаза
навернулись теплые слезы, утер их торопливо тыльной стороной ладони.
     - Спасибо тебе... Я, правда, ужасно благодарен... Но все же  попробую
сам справиться сначала. Я, собственно, даже не уверен, чего от тебя хочу.
     - Захочешь позвонить, Уильям, я буду здесь. О'кей?
     - О'кей и еще раз спасибо. - Он  немного  поколебался  и  спросил:  -
Скажи мне, Ричард, одну вещь - ты суеверен?
     - Я? Ты спрашиваешь старого бандюгу вроде меня - суеверен  ли  я?  Я,
знаешь, рос в семье, где моя мать и бабушка и все тетушки только и  знали,
что славили Деву Марию, молились  всем  известным  и  неизвестным  святым,
завешивали зеркала, когда кто-то помрет, отгоняли злых духов в виде  ворон
и черных кошек, делали заклинания от дурного глаза. И ты спрашиваешь  меня
такое?
     - Ну да, - сказал Билли с невольной улыбкой. -  Да,  вот  такой  тебе
вопрос задаю.
     Голос Ричарда Джинелли зазвучал жестко и совсем без юмора:
     - Я, Уильям, верю только в две вещи: пистолет и деньги.  Суеверен  ли
я? Нет, конечно.
     - Ну и хорошо. - Улыбка  Билли  стала  шире.  Впервые  за  месяц  так
улыбался, и это было приятно. Чертовски приятно.
     В тот вечер, когда с улицы пришла Хейди, позвонил Пеншли.
     - Ну, твои цыгане задали нам гонку, сказал он. - С  тебя  причитается
чуть ли не под десять тысяч долларов. Пора прекратить? Как считаешь?
     - Сначала скажи, что вы узнали, - ответил Билли. Его ладони вспотели.
     Пеншли начал рассказывать своим сухим голосом старшего начальника.
     Цыганский  караван  сначала  проследовал  в  Грино,   коннектикутский
городок милях в тридцати к северу от Милфорда. Спустя неделю они появились
в городе Поутакет близ Провиденса, Род-Айленд. После Поутакета - Эттлборо,
Массачусетс.  В  Эттлборо  один  из  них  был   арестован   за   нарушение
общественного порядка, но вскоре выпущен после уплаты штрафа.
     - Похоже, что дело было так. Там  в  городке  один  местный  лоботряс
проиграл на "колесе фортуны" цыганам десять  долларов.  Заявил  оператору,
что колесо было специально подделано и что он им  за  это  отомстит.  Пару
дней спустя он приметил цыгана, выходившего  из  магазина  "Ночная  сова".
Сначала была словесная перепалка, потом драка на стоянке автомобилей.  Там
были  два  свидетеля,  правда,  из  приезжих.  Они  сказали,   что   драку
спровоцировал местный парень. Нашлись и двое из местных, которые  заявили,
что все начал цыган. Арестовали цыгана. Когда он предложил за  себя  выкуп
или штраф, полицейские были довольны: не понадобились  расходы  на  суд  и
появился предлог, чтобы их вытурить из города.
     -  Всегда  так  и  бывает,  верно?   -   сказал   Билли.   Неожиданно
почувствовал,  что  его  лицо  горит.  Почему-то  он   был   уверен,   что
арестованный в Эттлборо - тот же самый молодой жонглер, который выступал в
Фэйрвью.
     - Как правило, - заметил  Пеншли.  -  Цыгане  все  понимают.  Раз  уж
попался их парень, значит полицейские довольны. Не  надо  поднимать  бучу,
достаточно их просто удалить, как соринку из глаза. Чего проще - поморгать
и соринка покидает глаз. Куда она девается, никого не интересует.
     - Значит, соринка, не более? - спросил Билли.
     - Для полиции Эттлборо  -  именно  так...  Рассказать  остальное  или
потолкуем сначала о проблемах нацменьшинств?
     - Пожалуйста, расскажи все до конца.
     - Цыгане остановились в Линкольне, Массачусетс. Продержались три дня,
прежде чем им дали пинка.
     - Та же самая группа? Точно?
     - Да, да. Всегда  те  же  машины.  Есть  список  номерных  знаков,  в
основном, Техас и Делавер. Продиктовать?
     - Потом, не сейчас. Продолжай.
     - Больше ничего особенного не было.  Цыгане  объявились  в  Ревере  к
северу от Бостона, пожили там десять дней и  уехали  сами.  Четыре  дня  в
Портсмуте, Нью-Хэмпшир, после чего они где-то пропали.
     - Мы их можем найти, если хочешь, - сказал Пеншли. -  Сейчас  отстаем
от них менее, чем на неделю. Ими занимаются три  первоклассных  сыщика  из
"Бартон Детектив Сервис". Уверены, что цыгане в настоящий момент находятся
где-то в Мэне. Они продвигались  параллельно  побережью  по  шоссе  95  от
Коннектикута, даже от Каролины. Похоже на цирковое турне.  Они,  возможно,
работают на  юге  штата  Мэн  в  туристических  районах  типа  Огунквит  и
Кеннебанк-порт, продвигаясь к гавани  Бутбэй,  а  закончат  в  гавани  Бар
Харбор. Когда туристический сезон будет подходить к  концу,  они  повернут
обратно на зиму к побережьям Флориды или Техаса.
     - Среди них есть старик? - спросил Билли, крепко сжимая трубку. - Ему
лет восемьдесят, у него жуткий нос, весь такой изъеденный.
     Звук перелистываемых бумаг слышался целую вечность.
     - Тадуз Лемке, - спокойно сказал Пеншли. - Отец женщины,  которую  ты
сбил машиной. Да, он с ними.
     - Отец?! - выкрикнул Халлек. - Это  невозможно,  Кирк!  Женщина  была
старухой лет семидесяти-семидесяти пяти...
     - Тадузу Лемке сто шесть лет.
     Некоторое время Билли был не в силах вымолвить  ни  слова.  Губы  его
шевелились - и ни звука, словно привидение поцеловал. Потом повторил:
     - Это невозможно.
     - Возраст, которому можно позавидовать, - сказал Кирк  Пеншли.  -  Но
ничего невозможного. Все эти люди на учете, знаешь ли.  У  меня  документы
имеются, если хочешь:  номера  социальных  страховок,  отпечатки  пальцев.
Лемке заявлял, что его возраст сто шесть, сто восемь и сто двадцать лет. Я
предпочитаю  верить  цифре   сто   шесть,   поскольку   она   представлена
специалистами Бартона. Сюзанна Лемке была точно его дочерью, тут  сомнений
нет. А он в различных игровых лицензиях фигурирует как "президент компании
Тадуз", что означает - он глава племени или табора, или как они  там  себя
называют.
     Его дочь? Дочь Лемке? В  голове  Билли  возникла  сумятица.  Каким-то
образом это меняло дело. Допустим,  кто-то  сбил  Линду.  Вот  так  и  она
выбежала бы на мостовую.
     - ...прекратить?
     - А? - Он попытался вернуться к тому, что сказал Кирк Пеншли.
     - Я спрашиваю: желаешь ли ты все это прекратить? Тебе, Билли,  это  в
копеечку влетает.
     - Попроси, пожалуйста еще немного продолжить, -  сказал  Билли.  -  Я
позвоню тебе через несколько дней, точнее, через три дна, узнаю, где вы их
засекли.
     - В этом нужды нет, - сказал Пеншли. - Как  только  люди  Бартона  их
найдут, ты первый, кому они об этом сообщат.
     - Меня здесь не будет, - медленно проговорил Билли.
     - О? - Голос Пеншли был продуманно равнодушным. - Где будешь?
     - Буду в пути, - ответил Халлек и вскоре  положил  трубку.  Некоторое
время сидел совершенно неподвижно, пытаясь разобраться с хаосом в  голове.
Его пальцы, очень тонкие пальцы, барабанили по столу.



                            16. ПИСЬМО БИЛЛИ 

     На следующее утро сразу после десяти Хейди  ушла  за  покупками.  Она
даже не посмотрела в сторону Билли, чтобы хотя бы сказать, когда  вернется
или куда уходит. Эта старая добрая привычка прекратила свое существование.
Билли сидел у себя в кабинете и наблюдал в окно, как "олдс"  задним  ходом
выезжал на улицу. В какой-то момент голова Хейди повернулась и, похоже, их
взгляды встретились. Его взгляд - растерянный и испуганный,  ее  -  упрямо
обвиняющий: "Ты  вынудил  меня  отправить  отсюда  дочь;  профессиональную
помощь, в которой ты нуждаешься, ты отвергаешь;  наши  друзья  уже  начали
пересуды. Похоже, что тебе нужен сопровождающий в дурдом, и выбрали  меня.
Ну и катись к чертовой бабушке. Оставь меня в покое, хоть сгори все  синим
огнем, но заставить меня отправляться вместе с тобой на лечение в дурдом -
не имеешь права".
     Иллюзия, разумеется. Не может она видеть его позади, в тени.
     Иллюзия, но как больно!
     Когда "олдс" скрылся на улице,  Билли  сунул  листок  бумаги  в  свою
"Оливетти" и отпечатал: "Дорогая Хейди!" - в самом верху. Эта часть письма
оказалась  самой  легкой.  А  дальше  каждое  предложение   давалось   ему
мучительно.  Постоянно  тревожила  мысль,  что  она  вот-вот  вернется   и
застигнет его за печатанием  послания  к  ней.  Но  она  не  возвращалась.
Наконец он извлек лист из машинки и перечитал:

     "К тому времени, как ты прочтешь это, я уеду. Сам  точно  не  знаю  -
куда, и не знаю, на сколько времени... Но надеюсь, что, когда вернусь, все
будет закончено, весь этот кошмар, которым мы живем.
     Хейди, Майкл Хаустон ошибается, ошибается во всем. Леда Россингтон  в
самом деле сказала мне, что  старый  цыган  -  его  зовут  Тадуз  Лемке  -
прикоснулся к Кэри,  и  она  в  самом  деле  сказала  мне,  что  его  кожа
превращается в броню. А Данкен Хопли на самом деле был покрыт опухолями  и
нарывами. Это гораздо кошмарное, чем ты себе можешь представить.
     Хаустон отказывается провести логическую связь, которую я  представил
ему в защиту своей точки зрения, не хочет увязать это с моим  необъяснимым
недугом (155 сегодня утром). Он не может принять подобного, поскольку  оно
полностью  вышибает  его  из  привычной  колеи.  Он  скорее  упрячет  меня
пожизненно в психбольницу, чем примет всерьез возможность  того,  что  все
происходящее  есть  результат  цыганского  проклятия.  Такая   вещь,   как
существование цыганского проклятия,  повсюду,  и  особенно  в  Фэйрвью,  -
анафема всему, во что верил Майкл Хаустон. Его боги приходят не с неба,  а
из сосуда.
     Но я верю, что  где-то  в  глубине  души  ты  допускаешь,  что  такое
возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю  неделю  был
вызван тем, что я настаивал на том, во что ты  в  глубине  души  веришь  и
знаешь, что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я  сам  разыгрываю
спектакль постепенного исчезновения, но я расцениваю  это  так:  верить  в
проклятие - значит, верить в то, что только один из нас наказан за  то,  в
чем мы оба виноваты. Я говорю о том, как  ты  избегаешь  чувства  вины.  И
Господь знает, Хейди, в предательской  и  трусливой  части  своей  души  я
чувствую: если мне удастся пройти все это  дьявольское  падение,  ты  тоже
пройдешь  через  подобное  испытание.  Несчастье  любит  компаньона,  а  я
полагаю, что в каждом из нас сидит негодяй, который тесно переплетается  с
добрым началом нашей натуры, и потому от него не избавиться.
     Но есть во мне еще одна часть - та, которая по-прежнему  любит  тебя,
Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает,  чтобы  тебе  было  хоть  в
чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает  интеллектуальной  логикой,  и
потому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан  найти  Тадуза
Лемке и высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко
обвинять, легко жаждать мщения. Но когда  посмотришь  на  вещи  прямо,  то
замечаешь, как каждое событие  завязано  на  другом,  и  что  иногда  вещи
случаются потому, что они случаются. Никто не хочет  признавать,  что  это
так, поскольку тогда мы не сможем ни на ком  выместить  собственную  боль.
Придется  искать  другой  путь,  а  все  иные  пути  не  столь  просты   и
утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого  умысла.  Хочу  попросить
его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах. Но  более
всего желаю - просто просить прощения. За меня, за тебя, за весь  Фэйрвью.
Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде. Можно
сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать  тебе  еще  одну
вещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у  меня  вновь  появится
какое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне  хватит
паба Энди, Лантерн Драйв, клуба, всего грязного  лицемерия.  Если  у  меня
окажется какое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать  в
другое, более чистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я  уеду
один. Если Лемке не сделает или не сможет  сделать  ничего,  чтобы  помочь
мне, я во-крайней мере буду знать, что сделал все от меня зависящее. Когда
я вернусь домой, то обязательно запишусь в клинику Глассмана, если ты  все
еще этого пожелаешь.
     Можешь показать эти письма Майклу Хаустону, если захочешь, или врачам
Глассмана. Они, я думаю, согласятся с тем, что мои нынешние поступки могут
быть очень хорошей терапией. В конце концов, они подумают -  если  он  это
делает, чтобы наказать себя (они ведь  все  время  твердят  о  психической
"анорексии невроза",  мол,  если  чувствуешь  себя  достаточно  виноватым,
можешь ускорить свой метаболизм, пока он не начнет сжигать кучу калорий  в
день, встреча с Лемке как раз и выдаст Халлеку искупление,  в  котором  он
нуждается). Или решат, что есть две другие возможности. Одна -  что  Лемке
засмеется и  скажет,  мол,  никаких  проклятий  в  жизни  ни  на  кого  не
накладывал. Тем самым будет разрушена база психической мании, которая мной
овладела, та грань, на которой она балансирует. Или  вдруг  окажется,  что
Лемке увидит способ нажиться и начнет врать о том, что он-де проклял меня,
и  запросит  фантастическую  сумму  за  исцеление.  Но  они   решат,   что
фантастическая сумма за фантастическое излечение может оказаться полностью
эффективным средством.
     Я  подключил  сыщиков  через  Кирка  Пеншли  и  выяснил,  что  цыгане
продвигаются на север по 95-му шоссе. Надеюсь найти их в штате  Мэн.  Если
что-то произойдет, я сразу же сообщу, а  пока  предпочитаю  не  подвергать
тебя больше испытаниям. Поверь, я люблю тебя всем сердцем.
     Твой Билли".

     Он сунул письмо в конверт, написал на нем  имя  Хейди  и  оставил  на
видном месте на кухне. Потом вызвал такси, чтобы  добраться  до  агентства
Херца в Уэстпорте. Постоял на ступеньках, поджидая  машину,  надеясь,  что
Хейди вдруг появится, и они потолкуют.
     Только усевшись в машину, он  сообразил,  что  обсуждать  что-либо  с
Хейди было не очень хорошей идеей. Разговоры с ней ушли в прошлое -  в  то
время, когда он жил в городе жирных котов так, как жили все, даже о том не
подозревая. Все это стало теперь прошлым. Если  и  было  будущее,  то  оно
лежало на магистрали где-то в штате Мэн. За ним предстояло  гнаться,  пока
он не истаял совсем...



                                 17. 137 

     На ночь он остановился в Провиденсе. Позвонил  к  себе  в  контору  и
продиктовал автоответчику письмо Кирку Пеншли - не будет ли он так любезен
выслать  ему  все  фотографии  цыган  и  все  данные  об  их  транспортных
средствах, включая номерные знаки, в отель "Шератон-Портленд", Мэн?
     Автоответчик перечитал ему его послание - небольшое чудо,  по  мнению
Билли, - и он положил трубку. Путь из Фэйрвью до Провиденса  был  невелик,
меньше ста пятидесяти миль, но он сильно утомился и впервые  за  последние
недели спал без сновидений. Утром вдруг обнаружил, что в ванной его номера
в мотеле не было весов. "Спасибо Господу хоть  за  это"  -  подумал  Билли
Халлек.
     Он быстро оделся. Когда зашнуровывал туфли, поймал себя на  том,  что
насвистывает мелодию. Потом снова в путь по магистрали. К  шести  тридцати
он снял номер в "Шератоне" напротив огромного  супермаркета.  Послание  от
Пеншли уже ждало его: "информация в пути, но есть трудности. Может  занять
день или два".
     "Замечательно", - подумал Билли. - "Два фунта в день, Кирк. Подумаешь
- лишние дни! К чему тут спешка, парень?"
     Южно-портлендский "Шератон" был  круглым  зданием,  и  комната  Билли
выглядела, как кусок торта, - трудно было  привыкнуть  к  спальне  в  виде
сектора. Он устал, болела голова. Ресторан показался  уже  просто  не  под
силу, особенно если он тоже выглядел сектором. Заказал еду прямо в номер.
     Билли выходил из ванной, когда в дверь постучал  гарсон.  Он  накинул
халат, любезно предоставляемый постояльцам (НЕ УКРАДИ, гласила надпись  на
карточке, торчавшей из кармана) и крикнул:
     - Минуточку!
     Халлек пересек комнату и открыл дверь. Впервые он столкнулся  с  тем,
как воспринимают участники балаганного  шоу  "чудо-юдо"  реакцию  публики.
Гарсон оказался парнем лет девятнадцати со  впалыми  щеками  и  прической,
претендующей на имитацию английских панк-рокеров. Ничем не  примечательная
личность.  Он  посмотрел  на  Билли  отсутствующим  равнодушным   взглядом
человека, который видит сотни мужчин в  халатах  отеля  за  каждую  смену.
Такой взгляд становится осмысленным только когда  разглядывает  чаевые.  И
вдруг глаза гарсона расширились от  ужаса.  Длилось  это  одно  мгновение,
глаза тут же вновь стали равнодушными. Но Билли успел заметить.
     "Ужас. То был почти ужас".
     Выражение испуга не исчезло: оно затаилось  под  маской  безразличия.
Билли показалось, что он все еще улавливает его, поскольку добавилось  еще
и выражение зачарованности, удивления.
     Какое-то мгновение они стояли друг против друга, словно замороженные,
сцепленные друг с другом в нежеланном партнерстве: диковинка и  зритель...
Билли туманно вспомнил Данкена Хрипли, сидящего  в  своем  уютном  доме  в
переулке Риббонмейкер с погашенным светом.
     - Несите, - сказал он, усилием воли оборвав эту паузу. - Вы что,  так
и собираетесь простоять тут весь вечер?
     - Что вы, сэр, - ответил служащий отела, - извините.
     Парень густо покраснел, и Билли стало жаль его.  Не  был  он  никаким
панк-рокером или юным лоботрясом, явившимся поглазеть на живого крокодила.
Обыкновенный парнишка из колледжа, нанявшийся  подработать  на  каникулах.
Просто удивился от зрелища столь истощенного неким недугом человека.
     "Старик проклял меня отнюдь не в чем-то одном", - подумал Билли.
     И не вина этого парня, что  Билли  Халлек  из  Фэйрвью,  Коннектикут,
потерял столько веса, что почти обрел  статус  балаганного  чуда.  Он  дал
парню дополнительно доллар и поспешил избавиться от его присутствия. Потом
вернулся в ванную и посмотрел на себя в зеркало, медленно раскрывая халат.
Халат  он  обернул  наспех,  так  что  грудь  и  часть  живота  оставались
открытыми. Можно было понять шок официанта даже от той части,  которую  он
увидел. С распахнутым халатом все стало более наглядным.
     Каждое ребро  выделялось  отчетливо  и  рельефно,  ключицы  -  кости,
обтянутые кожей, выпирали кости скул, подбородка, самой груди,  живот  был
впадиной. Ноги худо-бедно выглядели сносно - они у него  никогда  не  были
толстыми, и плоть покрывала кости, но выше поясницы  Билли  превращался  в
ходячий скелет.
     "Сто фунтов", - подумал он.  -  "Достаточно,  чтобы  из  шкафа  вышел
скелет. Теперь ты знаешь, как хрупка грань между тем, что всегда  принимал
как само собой разумеющееся. Пока что ты  сойдешь  за  нормального,  когда
одет. Но через сколько времени на тебя и одетого будут смотреть  так,  как
сегодня глядел гарсон на раздетого? Через неделю? Через две?"
     Голова болела сильнее, и хотя раньше ему хотелось как следует поесть,
он лишь кое-что поклевал из своего ужина. Ночью  спал  плохо  и  проснулся
рано. Когда одевался, мелодий уже не насвистывал.
     Он решил, что Кирк Пеншли и сыщики Бартона были правы:  цыгане  будут
стараться держаться ближе к побережью. Летом в  штате  Мэн  жизнь  бурлила
именно на побережье из-за притока  туристов.  Они  съезжались  купаться  в
слишком холодной воде, загорать (хотя дни бывали  туманными  с  моросящими
дождями, но  туристы  забывали  об  этом),  есть  лобстеров  и  моллюсков,
покупать пепельницы  с  изображениями  чаек,  ходить  в  летние  театры  в
Огунквите и Брунсвике, фотографировать маяки в Портленде и Пемакиде или же
просто послоняться по таким городкам, как Рокпорт, Кэдмен и,  конечно  же,
Бар Харбор.
     Туристы располагались вдоль побережья, а потому там же  находились  и
доллары, которые они отсчитывали из  своих  бумажников.  Там  же  будут  и
цыгане, но только где именно?
     Билли просмотрел список по меньшей мере полусотни прибрежных городов,
потом спустился  вниз.  Бармен  оказался  импортированным  из  Нью-Джерси,
который ни о чем, кроме Эсбурн Парка не слыхал. Удалось найти  официантку,
которая прожила всю жизнь в штате Мэн и была знакома с побережьем, а также
не прочь поболтать об этих краях.
     - Я разыскиваю кое-каких людей и уверен, что они где-то на побережье,
но не в самых изысканных местах. Скорей, пожалуй... м-м...
     - В городке типа "хонки-тонки"-салунов? - спросила она.
     Билли кивнул.
     Она склонилась над списком.
     - Олд Оркард Бич, - сказала она. - Это уж самый, самый  "хонки-тонки"
из всех, самый бесшабашный городок. Нужно иметь три головы, чтобы за  всем
уследить там.
     - Еще какие?
     - Вообще-то, все прибрежные города в летний сезон становятся  немного
"хонки-тонки". Ну, например, Бар Харбор. Все, кто слыхал о  нем,  считают,
что Бар Харбор должен быть городом, что называется  Риц  -  шик  и  блеск,
солидная роскошь, богачи в "Роллс-Ройсах".
     - А что, он не такой?
     - Нет. Скорее Френчмен Бэй,  но  не  Бар  Харбор.  Зимой  это  сонный
городишко,  где  самое  большое  приключение  -  отправление   ежедневного
суденышка в десять двадцать пять. Но летом Бар Харбор - сумасшедший город,
вроде Форт Лодердейла весной: полно народу, всякого  жулья  и  хиппи.  Там
можно встать на берегу, вдохнуть полной грудью, и словишь кайф, если ветер
дует от Бар Харбора.  Главное  развлечение  до  праздника  Дня  Труда  это
уличный карнавал. В общем-то, мистер, все городки побережья приблизительно
в этом духе, но Бар Харбор пожалуй, возглавляет список.  Иногда  я  ездила
туда в июле или в августе, просто поболтаться, развлечься. Больше не  езжу
- возраст уже не тот.
     Билли не сдержал улыбки: официантке на вид было года двадцать три. Он
дал ей пять долларов, а она пожелала ему приятно  провести  лето  и  найти
своих друзей. Билли кивнул, но впервые не почувствовал энтузиазма от такой
возможности.
     - Хотите небольшой совет, мистер?
     - Да, - ответил Билли, полагая, что она скажет, с какого места  лучше
всего начать, хотя это он для себя уже решил.
     - Вам надо малость поправиться, - сказала она. - Ешьте  "паста".  Моя
мама вам то же  самое  посоветовала  бы.  Побольше  "паста",  и  прибавите
несколько фунтов веса.
     Конверт  "манила",  открывающийся  с  торца,  полный   фотографий   и
информации об автомашинах,  прибыл  к  Халлеку  на  третий  день  в  Южный
Портленд. Он медленно перебрал все снимки, осмотрев  каждый.  Вот  молодой
жонглер. Его тоже звали Лемке. Сэмюэл Лемке. Он открыто смотрел в объектив
камеры, готовый к развлечениям и дружбе, равно как и к ссоре  и  гневу.  А
вот и прекрасная девушка,  установившая  мишень  и  стрелявшая  в  нее  из
рогатки, когда прибыли полицейские. Да,  она  была  действительно  хороша,
Халлек не ошибся, когда смотрел на нее издали в парке. Ее  звали  Анжелина
Лемке. Он отложил ее снимок рядом с Сэмюэлом Лемке. Брат и  сестра.  Внуки
Сюзанны Лемке? Правнуки Тадуза Лемке?
     Пожилой мужчина, раздававший рекламные листовки, - Ричард  Кросскилл.
Другие Кросскиллы носили разные имена - тоже семейство. И еще  Стэнчфилды,
Старберды, еще несколько Лемке. И затем... ближе к концу...
     Это он! Глаза в сети морщин были темными и  умными.  Через  голову  -
платок, повязанный на левой щеке. В потрескавшихся губах - сигарета. Нос -
мокрый распахнутый ужас.
     Билли смотрел на фотографию как загипнотизированный. Что-то  знакомое
было в облике старика, какая-то неуловимая связь с чем-то привычным. Потом
вспомнил. Тадуз Лемке напомнил ему стариков из рекламного ролика грузин из
России, куривших сигареты  без  фильтра,  пивших  водку  и  доживавших  до
невероятного  возраста:  сто  тридцать  лет,  сто  пятьдесят,   даже   сто
семьдесят.
     По глазам Тадуза  Лемке  виден  был  древний  возраст.  В  них  Билли
приметил познания, перед которыми  двадцатый  век  выглядел  как  тень,  и
содрогнулся.
     В тот вечер он взвесился. Весы показали 137.



 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [2]