Показался верхом на черном  коне  царь.  После  Кабуры  македонцы  не
узнавали своего повелителя. Он еще  больше  отдалился  от  них,  и  многих
отталкивало надменное выражение его лица.
     -  Почему  остановились?  -  сухо  спросил   Александр   у   старшего
проводника.
     - Дальше пути нет.
     - Трусы! - воскликнул Александр с презрением. -  Не  возвращаться  же
нам в Кабуру из-за этого ручейка?
     Он был так непоколебимо уверен в себе и в силе своего  коня,  что  не
стал раздумывать и тотчас же ударил вороного пятками в бока. Конь  взвился
на дыбы и бросился в поток. Изумленных солдат окатил целый  каскад  брызг.
Не успели воины опомниться, как их повелитель  очутился  на  той  стороне.
Вороной фыркал и отряхивался, точно пес. Восхищенные отвагой  царя,  воины
бросились за ним, словно бурный вал.
     Великий Змей снова двинулся вперед.  Но  его  подстерегало  множество
новых неожиданностей. Тропа часто переходила то на  левый,  то  на  правый
берег, изгибы "змеиного тела" следовали по ней, сразу в трех  или  четырех
местах пересекая речку наискось. Камни  выскальзывали  из-под  ног,  воины
падали, и вода волокла и уносила их вниз. Иногда сверху, прыгая на порогах
и перекатах, с  грохотом  мчался  по  реке  округлый  валун.  Точно  ядро,
выпущенное из баллисты, врезался он в  ряды  онемевших  от  ужаса  воинов,
разбивал вдребезги панцири и черепа, ломал кости  и  разносил  туловища  в
клочья. Стволы ободранных о камни горных елей ударяли,  словно  тараны,  и
производили в отрядах большое опустошение. В довершение  всего  неожиданно
пошел  крупный  град,  и  льдины  величиной  с  голубиное  яйцо   хлестали
македонцев, точно свинцовые шары, брошенные из пращей. Затем полил  дождь.
Солдаты промокли с головы до пят и дрожали от холода и усталости.
     Наконец, когда стало уже совсем темно, дорога отошла от реки влево  и
запетляла по склону крутого,  почти  неприступного  хребта.  Великий  Змей
медленно карабкался вверх по откосам,  и  пляшущее  от  ветра  пламя  двух
факелов, зажатых в руках воинов передового отряда, напоминало мерцающие от
печали глаза чудовища.
     Не было ни травы, ни кустарников, чтобы разжечь костры,  согреться  и
обсушиться.  Не  было  и  сил  идти  дальше.  Чтобы  не  свалиться,  воины
прицепились к выступам скал и так лежали на мокрых камнях до утра. Их  бил
озноб. В ответ на судорожное скрежетание зубов и взрывы хриплого кашля  из
темноты раздавалось рычание снежного барса. Низко над  головой,  на  южной
стороне мрачного неба, зловеще сверкала меж облаков звезда Канопус.
     -  Афина-Паллада!  -  ворчал   Феаген,   лежа   в   расселине   среди
остроребристых камней.
     От  счастливого  волнения,  которое  он  испытывал  вчера  утром,  не
осталось и следа. Тело бедняги застыло  и  онемело,  и  только  внутри,  в
сердце, горела живая искра. Феаген пытался расправить члены и разогнать по
жилам кровь, но едва не сорвался под обрыв. Это привело грека в ярость.
     "Какое преступление совершил Феаген, чтобы терпеть такие мучения?"  -
со злобой спрашивал себя марафонец.
     Он перебирал в  памяти  все  свои  поступки,  но  не  находил  ничего
недостойного. Честно жил. Честно трудился и кормил  себя  и  своего  отца.
Почему же он страдает?
     Рассвет долго не наступал. Окоченевшие люди истомились от ожидания. К
утру все потонуло в тумане. Он забирался под плащи, забивал рот и оставлял
на  языке  вкус  пустоты  и  сырости.  Наконец  ледяной  ветер,  дующий  с
заснеженных вершин, развеял густые пласты тумана,  и  Великий  Змей  ожил.
Проводники и разведчики отправились вверх по тропе и наткнулись на заросли
мастикового дерева. Застучали топоры. К радости воинов, мастиковое  дерево
хорошо горело даже зеленое, и дым от него благоухал, словно  фимиам.  Люди
согрелись у жарких костров, высушили  плащи  и  хитоны,  подкрепили  силы,
зажарив на долго не угасающих углях мясо быков.
     Войско двинулось к Седлу Анхрамана,  находившемуся  на  высоте  шести
тысяч семисот локтей над уровнем  моря.  Один  поворот.  Второй.  Десятый.
Сороковой... Точно завитки гигантского вихря, петляли изгибы  тропы  прямо
вверх по крутому склону, и казалось,  им  не  будет  конца.  Справа  синел
провал, по дну которого вчера проходило войско. Люди, бредущие впереди,  с
опаской глядели вниз и с удивлением  показывали  друг  другу  серый  шнур,
брошенный кем-то на скалы. По нему ползли муравьи.  Никто  не  верил,  что
этот шнур - та самая тропа, по которой они шагают,  а  муравьи  -  это  их
товарищи, ковыляющие следом.
     Воинов охватывало чувство страха перед величием  гор.  Они  доверчиво
смотрели на растущие кое-где корявые, узловатые дубы, не скрываются  ли  в
их растрепавшихся от ветра кронах злые духи поднебесной страны?
     Люди выбивались из сил и долго лежали на карнизе,  чтобы  отдышаться.
Быки, утомленные невыносимо трудной дорогой, с хрипом валились  на  бок  и
больше не вставали. Кони срывались с тропы и вместе с всадниками летели по
откосу, сдвигая с места камни; тучи щебня и куски гранита и гнейса лавиной
обрушивались в долину, сметая с нижних изгибов тропы людей и лошадей.
     Чем выше поднимался Великий Змей,  тем  холоднее  становился  воздух.
Ветер усилился. Он взметал клубы пыли и засыпал глаза, подхватывал с тропы
мелкие осколки камней и с размаху рассекал ими  носы  и  щеки  македонцев.
Дубы сменились редкими рощами древовидного можжевельника.  Между  скалами,
как бы выворачивая кривыми лапами тяжелые обломки камня,  пробежал  черный
гималайский медведь.
     В вечеру шестого дня этого небывалого перехода,  когда  до  седловины
перевала осталось  около  стадия,  сверху  по  тропе  с  громом  покатился
огромный круглый камень. Он ударил Великого  Змея  в  лоб,  размозжил  ему
голову, столкнулся с  выступом  скалы,  отломил  от  него  кусок  гранита,
свалился за край тропы и помчался вниз, как метеор, уничтожая  все  живое.
Наверху послышался торжествующий вой.  Темнолицые  люди  в  шкурах  зверей
радостно болтали руками и приплясывали от возбуждения.
     Македонцы замерли  на  месте.  Обитатели  гор  навалились  на  второй
камень.
     Александр  вырвался  вперед.  Лицо  македонца  стало  белым:   словно
известняк, по которому дробно стучали копыта его коня. Глаза сверкали, как
у сумасшедшего. Рот скривился от злобы. Царь вырвал из рук  застывшего  от
страха легкого пехотинца пращу и проревел:
     - Шар!
     Воин выхватил из  сумки  свинцовый  шар.  Александр  бешено  завертел
пращой - и шар со свистом полетел вверх. Один из горцев упал с раскроенной
головой. Александр повернулся и стегнул пехотинца кожаной пращой по лицу:
     - Дармоед!
     Пехотинцы пришли в себя.  Замелькали  стрелы,  дротики,  свинцовые  и
глиняные обожженные шары. Два-три горца рухнули возле  камня,  который  им
так  и  не  удалось  сдвинуть  с  места.  Остальные  разбежались.  Гетайры
поскакали вперед и убили двоих пиками. Одного взяли живым и  приволокли  к
Александру.
     Это был высокий смуглый юноша. Его  черты  отличались  необыкновенной
правильностью, но шкура снежного барса на  плече,  недобрый  блеск  темных
глаз и развевающиеся по ветру черные длинные волосы придавали лицу туземца
диковатое выражение.
     - Спроси его, -  прохрипел  Александр,  вцепившись  в  плечо  сатрапа
Артабаза, - спроси, зачем он сбросил на меня камень?
     Артабаз сделал шаг вперед и  заговорил  мягко  и  плавно  на  местном
языке.
     Горец ответил не сразу. Македонцам казалось - он так жесток и  скуден
разумом, что сам не знает, почему скатил на войско  глыбу  гранита.  Горец
без тени страха осмотрел царя с ног до головы, взгляд его  остановился  на
рогатом шлеме македонца.
     - Это Зулькарнейн? - смело обратился горец к Артабазу.
     - Да, это Искандер Зулькарнейн, - проворчал Артабаз. Он  ожидал,  что
при этих словах горец сейчас же повалится в  ноги  "повелителю  мира".  Но
человек, одетый в шкуры зверей, и глазом не моргнул. Его лицо,  неожиданно
для  македонцев,  приняло  строгое,  серьезное  и   умное   выражение,   и
завоеватели увидели, что перед ними вовсе не дикарь.
     - Спроси Зулькарнейна, - угрюмо сказал он персу, - спроси,  зачем  он
пришел в нашу страну?
     И он в упор поглядел на Александра глубоким взором.
     - Вот он какой! - жестко усмехнулся сын Филиппа. - Он жаждет  узнать,
зачем я пришел сюда? Хорошо. Я ему скажу. Певкест!..
     Горца раздели донага и привязали к скале на  самом  перевале.  Иранец
Певкест, так же как и  Артабаз,  переметнувшийся  на  сторону  Александра,
вынул  небольшой  острый  нож  и  надрезал  на  плече  горца  кожу.  Юноша
догадался, что хотят с ним сделать, и  забился,  точно  орел,  попавший  в
сеть.
     Александр отвернулся от горца и кинул  взгляд  на  север.  Перед  ним
расстилалась окутанная светлой желтоватой дымкой  необъятная  долина.  Вот
она, золотая Бактриана [страна в  Средней  Азии  по  среднему  и  верхнему
течению Аму-Дарьи, входившая в состав Персидского государства], о  которой
он мечтал с детских лет.
     Горец вскрикнул.
     Вот она, страна сокровищ, лежит у ног Александра, с  трепетом  ожидая
его пришествия.
     Горец громко застонал.
     Вот она, страна прекрасных дев,  ярких  тканей,  сверкающих  сосудов,
страна горячих коней.
     Пронзительные вопли горца напугали бродивших наверху оленей. Один  за
другим, плавно выбрасывая ноги, они  умчались  по  обледеневшим  скалам  и
скрылись из глаз.
     Вот она, страна, где слава Александра вспыхнет с новой силой, страна,
откуда он  поведет  свои  войска  дальше  на  север,  в  голубые  просторы
легендарной Согдианы!
     Горец захлебнулся и смолк.
     Великий Змей медленно  пополз  по  тропе  вниз,  к  священной  Бактре
[Бактра - столица Бактрианы;  современный  Балх  в  Афганистане].  И  юный
горец, прикованный к скале, точно Прометей,  глядел  мертвыми  глазами  на
воинов неведомого Запада, которому он не сделал никакого зла,  пока  Запад
не вторгся в его страну с оружием в руке. С багрового тела свисали  клочья
ободранной кожи, густыми струями бежала на холодные камни дымящаяся кровь.
     Феаген, содрогаясь от того,  что  видел  и  слышал  сегодня,  зловеще
проворчал себе под нос:
     - Ты ответишь за все, Александр. Придет  день  -  и  ты  ответишь  за
все...



                            "УЙДЕМ НА СЕВЕР!"

                                      Бегите от него; он - зла основа,
                                      Он - Анхраман, он враг всего живого.
                                                  Фирдоуси, "Книга царей".

     Не один Александр стремился к священной  Бактре.  В  тот  час,  когда
македонец только еще подходил к воротам Кабуры, с запада въехал  в  долину
реки Банд, у которой стоит Бактра, трехтысячный отряд Бесса.
     Персов и согдийцев было в  отряде  немного.  Ядро  войска  составляло
конное ополчение дахов - кочевников, обитающих на востоке  от  Гирканского
моря. Убив царя, Бесс около года скитался по их становищам, чтобы  набрать
войско, и ему удалось посредством хитрых слов привлечь к себе вождей  двух
или трех родовых общин.  И  теперь  они  ехали  за  ним  каждый  со  своей
дружиной, пугая крестьян, работавших в поле, грозным видом черных косматых
папах. Заметив Бесса и его людей, бактрийские  селяне,  одетые  в  тесные,
облегающие хитоны и обутые в высокие сапоги с загнутыми носами, вскидывали
на  плечо  тяжелые  круглые  мотыги  и  поспешно  скрывались  под   защиту
полуразвалившихся глинобитных оград.
     - Почему они прячутся? - удивлялся Бесс. - Неужели принимают меня  за
юнана?
     Езда по горам и пустыне его измотала. Он томился по острому,  пряному
вареву и мечтал о блестящей и  чистой  циновке.  Ночлег  у  костра,  мясо,
зажаренное на углях, ему надоели до отвращения.
     - Они скорей всего принимают тебя за тебя, - с  усмешкой  пробормотал
Спантамано. - Поэтому и бегут, дети праха.
     - Что ты сказал? - не расслышал сатрап.
     - Я говорю: злой народ эти бактрийцы.
     - Да, - согласился Бесс. - Я правлю ими десять лет, но  не  помню  ни
одного бактрийца, который, увидев меня, хотя бы раз улыбнулся.
     - Наглецы, - в тон ему сказал Спантамано. - Их обдирают,  а  они  еще
хмурятся, мерзавцы, вместо того чтобы от радости хохотать.
     Бесс не разобрал, шутит согдиец или говорит серьезно, и  рассердился.
Он рванул коня за повод и молча  поскакал  вперед.  Ему  хотелось  бросить
Спантамано что-нибудь резкое, унизить его, уязвить и вывести из  себя.  Но
как уязвить человека, если у него не видно изъяна, больного места, которое
так удобно задеть? К словам Спантамано трудно придраться, -  ведь  он  как
будто бы только шутит, проклятый согдиец. Но  тот,  кто  не  глуп,  сумеет
услышать в якобы безобидных шутках Сиавахшева  отпрыска  шипение  ядовитой
змеи,  а  в  его  ленивых  движениях  почувствует  угрозу.  Бесс,  хотя  и
превосходил Спантамано ростом  и  силой  мускулов,  часто,  когда  согдиец
глядел на него лукавыми глазами, казался  себе  беспомощным  сусликом,  на
которого охотится хитрый и терпеливый степной лис.
     До Бактры оставалось еще  два  перехода.  Путники  решили  где-нибудь
переночевать и ранним утром отправиться дальше, чтобы к  вечеру  добраться
до города. Когда  солнце  зашло,  они  подъехали  к  селению,  обнесенному
высокой  глинобитной  стеной.  Сатрап  с  наслаждением   потягивался.   Он
предвкушал сытный ужин и отдых на пушистом ковре. Но перса ожидало великое
разочарование - ворота селения с грохотом закрылись перед самым его носом.
     - Эй, откройте! - негромко, с достоинством  сказал  Бесс  и  небрежно
застучал по полотнищу ворот рукоятью бича. - Где ваши  глаза?  Не  видите,
кто приехал?
     Он был спокоен. Жители селения, узнав, что к ним пожаловал сам  Бесс,
сатрап Согдианы и Бактры, поспешно распахнут  ворота  и  падут  ниц  перед
высоким гостем. Так случалось всегда, и Бесс привык принимать  почести  не
задумываясь, как привык пить воду, когда испытывал жажду.
     Но ворота не открывались. Бесса взяла досада.
     - Ну, чего вы там медлите? - воскликнул он нетерпеливо. -  Открывайте
скорей!
     На стене показался старый бактриец с луком в руке.
     - Кто ты такой? - спросил он сердито.
     Сатрап смешался. Его никогда не спрашивали, кто он такой. Во  дворце,
когда он восседал в золотом кресле, вельможи гнули перед ним  спину  и  не
спрашивали, кто он такой. Когда  он  ехал  по  улицам,  окруженный  толпой
телохранителей, народ кланялся до земли, и  никто  не  спрашивал,  кто  он
такой. Когда он собирался посетить  какой-нибудь  округ,  там  два  месяца
готовились к встрече, и никто не спрашивал, кто он такой. Бесс есть  Бесс,
проклятье твоему отцу. И вот какой-то дряхлый, выживший из ума бактриец...
Бесс не нашелся, что ему ответить и растерянно  посмотрел  на  Спантамано.
Тот сделал грозное  лицо,  вытаращил  глаза  и  с  притворной  свирепостью
заорал:
     - Открывай скорей, болван! Ты не видишь разве, собачий сын, что перед
тобой - благороднейший из персов, гахаманид Бесс, твой повелитель?
     На старика эти слова не произвели никакого впечатления.
     - Бесс? - недоуменно переспросил бактриец. - Никогда  не  слыхал  про
такого.
     Тупость бактрийца взбесила сатрапа. Он раскрыл рот, чтобы обрушить на
старого дурака лавину отборных  ругательств,  но  вдруг  осекся  и  широко
раскрыл глаза. Он понял. Старик притворяется. Бесса узнали, конечно. И  не
пускают в селение именно потому, что он - Бесс.
     - А!.. Вы так со мной?.. Изрублю всех! Селение снесу!..
     Он корчился на  коне,  стиснув  кулаки,  оскалив  зубы  и  запрокинув
голову, точно голодный волк, что сидит  под  скалой  и  ярится,  глядя  на
оленей, гуляющих на безопасной высоте.
     - Селение снесешь? - Бактриец нахмурился. - Смотри,  мой  сын,  чтобы
тебе голову кто-нибудь не снес.
     Перс перекосился, как от  жгучего  удара.  Глаза  его  помутнели.  Он
выхватил кинжал и резко дернул  за  повод.  Конь  взвился  на  дыбы.  Бесс
отчаянно взмахнул кинжалом, пытаясь достать наглого  бактрийца.  Но  стена
была в двадцать локтей выстой. Рука Бесса так сильно натянула уздечку, что
едва не свернула  шею  коня.  Дурея  от  боли,  конь  совершил  в  воздухе
невообразимый скачок и, нелепо брыкнув ногами, повалился набок.  На  стене
раздался  хохот.  Десятки  смуглых,  длиннобородых  людей  глядели   из-за
парапета и потешались над неудачливым прыгуном.
     - Свинья хотела схватить зубами край луны,  но  свалилась  обратно  в
грязную  лужу!  -  весело  закричал  старый  бактриец.  Бесс,  бледный  от
унижения, двинул коня кулаком по голове. Скакун вскочил и помчался  вместе
с седоком прочь от ворот  селения.  Спутники  Бесса  повернули  лошадей  и
последовали за предводителем.
     Так и не удалось Бессу отдохнуть в эту ночь  на  мягком  ковре,  хотя
Спантамано, не жалея горла, вопил у закрытых ворот укрепленных местечек:
     - Эй, стадо шелудивых бактрийских ослов! Эй, черви, не  стоящие  даже
мизинца благороднейшего персидского мужа Бесса!
     Почему вы спите, дети праха? Почему вы не выбегаете навстречу  вашему
доброму повелителю? Режьте последних баранов, остолопы.  Тащите  сосуды  с
вином, если оно у вас еще осталось. Волоките за косы своих  юных  дочерей,
мерзавцы!
     Он  явно  подстрекал  бактрийцев  против  Бесса;   умышленно   тяжкие
оскорбления вызывали в крестьянах неистовую злобу.
     - К дайву Бесса! - сказали жители  одного  селения.  -  Пусть  иранец
убирается в свою страну.
     Дайв - это злой дух, в в существование  которого  свято  верит  любой
перс. Сатрап едва не заплакал от обиды.
     - Пусть Бесс отправится на тот свет за своим  родичем  Дариавушем!  -
посоветовали жители другого селения.
     - Наплевать нам на  таких  повелителей,  -  заявили  жители  третьего
селения. - Мы, бактрийцы, сами управимся с делами Бактрианы...
     А  жители  четвертого  селения  ничего  не  говорили,  зато  угостили
пришельцев тучей стрел и убили восьмерых дахов.
     После безуспешных попыток устроиться на отдых в хижинах  земледельцев
отряд набрел не чей-то обширный сад. Мстя селянам за испытанные  унижения,
персы срубили десятки абрикосов, слив, черешен и разожгли дымные костры.
     Спантамано лежал на своем пятнистом плаще у огня и  тянул  вполголоса
песню о горшке, разбившемся на три куска. Бесс, опустив  голову  на  руки,
неподвижно сидел по другую сторону костра. Он чувствовал лютую ненависть к
Спантамано. Между поведением согдийца и тех,  кто  так  подло  поступил  с
Бессом сегодня, прослеживалась прямая связь, и не будь  вокруг  Спантамано
его  верных  сородичей,  ахеменид  не  медля  набросился  бы  с  ножом  на
хитроумного  потомка  Сиавахша.  Для  того  ли   уничтожил   Бесс   своего
двоюродного брата Дариавуша, чтобы вот этот синеглазый  юнец  помешал  ему
сделаться владыкой Персиды? А что Спантамано  пытается  мешать  Бессу,  не
увидит разве только слепой. О! Чует  сердце  Бесса  -  съест  его  отпрыск
древних царей. Склонить дахов на расправу с зловредным согдийцем? Вот было
бы прекрасно! Но разве можно довериться бродягам Черных Песков? Служат они
Бессу, а слушают проклятого Спантамано, потому что он для них свой,  тогда
как Бесс - чужак, перс, а мало  ли  зла  натерпелись  дахи  от  персидских
завоевателей?
     Сознание   собственного   бессилия   угнетало   Бесса.    Обуреваемый
противоречивыми чувствами, но вынужденный держать себя в руках, он молчал,
окаменев от горя.


     На рассвете Бесс послал в  Бактру  гонца  и  велел  остальным  воинам
собираться в путь. Плохо выспавшиеся, бледные, с измятыми, отекшими лицами
и взлохмаченными волосами, с руками, в которые  въелась  копоть  от  сырых
дров, в отсыревшей за ночь одежде персы, согдийцы и дахи угрюмо  и  нехотя
убирали снаряжение,  надевали  на  коней  войлочные  попоны  и  затягивали
широкие подпруги.
     После скудного завтрака, состоявшего из  испеченных  в  золе  пресных
лепешек,  отряд  направился  к  Бактре.  Чем  ближе  к  городу  подъезжали
всадники, тем оживленней становилось на дороге. Крестьяне везли на осликах
снопы  сухой  прошлогодней  люцерны.  Скрипели  огромные  колеса  повозок,
нагруженных мешками с пшеницей.  Степенно  вышагивали  двугорбые  верблюды
кочевников.
     Никто не обращал внимания  на  отряд  Бесса.  Война  началась  давно.
Первые ополчения, возвратившиеся с запада, народ встречал с  любопытством.
Воинов окружали густой толпой и долго расспрашивали о боях  с  Искендером.
Было много разговоров, догадок и пересудов. Однако война затянулась, и все
привыкли к ней, как бы ни приходилось тяжело. Нужно было жить  и  добывать
хлеб,  и  люди,  примирившись  с  тем,  что  посылает  бог,  вернулись   к
повседневным делам. Если прежде за воином, раненным  в  битве  под  Иссой,
ходила с утра до ночи толпа зевак, то теперь его просто никто не  замечал.
Тем более, что мужчин, раненных в разных битвах, стало  куда  больше,  чем
здоровых.
     К вечеру отряд  Бесса,  сделав  двойной  переход,  достиг  пригородов
Бактры. Сначала попадались серые  кварталы  и  ромбы  вспаханных  полей  с
редкими шелковицами на межах, потом пошли густые сады. У обочин дороги уже
поднимались  глинобитные   ограды   крестьянских   усадеб.   Затем   стали
встречаться дома кожевников, гончаров и кузнецов,  выселившихся  за  город
из-за тесноты. Наконец Бесс добрался  до  Западных  Ворот  старой  Бактры.
Город стоял на холме и был обнесен  высокой  стеной  из  крупных  сырцовых
кирпичей. Вправо и влево от ворот тянулись ряды узких стреловидных бойниц.
На прямоугольных башнях расхаживала стража.
     Бесса ждали. Едва отряд показался на узкой улице,  навстречу  ему  из
широко распахнутых ворот выехала толпа бородатых  всадников  в  просторных
узорчатых одеждах и полосатых головных повязках. Гулко загрохотал барабан,
заревели, как буйволы, огромные медные трубы, затрепетал,  забился  тонкий
голос  зурны.  Спантамано  прикусил  губу.  Зато  лицо  Бесса   сияло   от
удовольствия. В толпе встречающих не было ни одного  бактрийца.  В  городе
скопилось около пяти тысяч персов, бежавших от македонцев на восток. Узнав
от гонца о приезде Бесса, они возликовали и поспешили  навстречу.  Их  дни
проходили в спорах и раздорах, никто не знал, как быть, что делать, ибо им
не хватало предводителя. И вот предводитель явился.
     Отряды остановились. Седой перс из встречающих медленно сошел с  коня
и затопал к Бессу. Не дойдя до него  трех  шагов,  он  упал  на  дорогу  и
приложился губами к земле. Бесс преобразился. Глаза его гордо блеснули. Он
опять стал ахеменидом Бессом, сатрапом Бактры и Согдианы, и  теперь  никто
не спрашивал, кто он такой.
     Старик достал из-за спины мех  с  вином,  до  краев  наполнил  темной
влагой золотую чашу и преподнес ее правой рукой Бессу, приложив  при  этом
левую руку к сердцу. Бесс раздвинул обветренные  губы  в  суровой  улыбке,
принял чашу на обе ладони и поднес ко рту. Он пил жадно, но не  торопился,
с достоинством смакуя терпкое вино. Осушив  чашу  до  дна,  он  намочил  в
оставшейся капле указательный палец и провел на своем лбу влажную  розовую
полоску. Из грубых глоток персидских воителей грянул боевой клич.
     Седой иранец взял Бессова коня под уздцы и повел его за  собой.  Бесс
Сутулился и выгибал длинную шею,  как  снежный  сип.  Персы  расступились,
пропустив  своего  повелителя  и  его  спутников  иранцев  вперед,   затем
сомкнулись позади них тесной толпой, ощетинившейся копьями, и  последовали
за сатрапом в город.
     Спантамано не трогался  с  места.  Согдийцы  и  дахи  остались  возле
потомка Сиавахша. Казалось, Бесс забыл о своем соратнике. Но, как  понимал
Спантамано,  это  только  казалось.  У  Бесса  что-то  на  уме,  его  надо
опасаться.
     -  Горшок  измучила  тоска,  разбился  он  на  три  куска,  -  сказал
Спантамано и обернулся к воинам. - Видели? Когда в зарослях случится пожар
и звери спасаются от огня, волк и олень бегут рядом.  И  никто  никого  не
трогает. Но пожар кончился, и волк опять точит зубы на  оленя.  Поняли  вы
меня?
     - Да.
     - Вы, дахи, куда пойдете?
     Дахи уже в пути переговорили между собой. Служба у Бесса, которого не
пускали на ночлег даже в собственной вотчине, обещала дахам мало хорошего.
Лучше поступить под начало Спантамано: его, как они  убедились,  сам  Бесс
боится. Поэтому старейшины дахов ответили без колебания:
     - Мы с тобой, о Святой Смысл!
     Имя   Спантамано   означало   "святой   смысл".   Потомок    Сиавахша
удовлетворенно кивнул головой  и  покосился  на  худого,  бледного  перса,
оставшегося у ворот,  -  того  самого  перса,  который  присутствовал  при
убийстве Дария. Опустив голову, он печально глядел куда-то в пустоту.
     - Датафарн! - позвал его Спантамано. Тот очнулся. - Ты почему остался
здесь?
     - А куда мне? - Датафарн грустно улыбнулся.
     - К Бессу.
     Датафарн медленно покачал головой:
     - Нет, Спантамано. Я хочу к тебе.
     Спантамано испытывающее смотрел на перса. Может, его нарочно подослал
Бесс? Да нет, не может быть. Не в первый же  раз  видит  Спантамано  этого
беднягу Датафарна. Но он все-таки сказал:
     - А если я не пущу?
     Датафарн сразу понурился и растерянно пробормотал:
     - Тогда... не знаю.
     "Дурак! - выругал себя Спантамано. Ему стало жалко Датафарна. - Он  и
так болен, а ты его еще терзаешь".
     - Ладно, - кивнул Спантамано добродушно. - Ты не обижайся.  Я  просто
так сказал. Я рад, что ты решил остаться со мной.
     Датафарн оживился. Спантамано повернулся к дахам и согдийцам:
     - Персы уехали налево, к замку. Мы двинемся направо,  к  моему  другу
Вахшунварте. Все согласны?
     - Да!


     Усадьба Вахшунварты занимала  целый  квартал  у  Южных  Ворот.  Серые
глинобитные  и  каркасные  жилища  соединялись  узкими  переходами.  Между
жилищами кое-где чернели квадраты затененных внутренних  двориков,  там  и
сям  поднимались  зеленеющие  тополя.  Дворец   Вахшунварты   точно   холм
возвышался над плоскими крышами окружающих его хижин, где жили сородичи  и
рабы верховного жреца Бактрианы.  Перед  дворцом  раскинулась  площадка  с
бассейном посередине. Вокруг бассейна  темнели  кроны  развесистых  чинар.
Весь квартал был огорожен толстой стеной, а по углам дворца зорко  глядели
вниз бойницы четырех сырцовых башен.
     Вахшунварта  -  высокий,  смуглый  человек  с  умным  лбом,   строгим
худощавым лицом, темными спокойными глазами, прямым носом и белой  длинной
бородой  -  встретил  гостей  со  сдержанной  приветливостью.  Спокойными,
плавными движениями, мягкой  речью  и  неторопливой  поступью  он  как  бы
подчеркивал  свою  принадлежность  к  священной  жреческой  касте.  Он   с
достоинством поклонился Спантамано и не спеша повел его во дворец.
     В залах дворца было много света и воздуха.  Потолки  украшала  тонкая
резьба по алебастру. По верхнему краю высоких стен тянулись лепные  фризы,
изображающие то розетку, то следующих одна за другой куропаток, то оленей,
убегающих от леопарда. Ниже  фризов  раскинулась  по  голубому  полю  вязь
красочных росписей: охотники на тонконогих, быстро скачущих конях пронзали
стрелой нежных серн; юноши в  дорогих  нарядах  поднимали  чаши;  раскинув
руки, выступали группы обнаженных танцовщиц.
     "В храме огня, где Вахшунварта совершает обряд, ни одной завитушки не
увидишь, - подумал Спантамано. - А дома у него вон сколько их  наворочено.
Такова твоя святость, хитрец?"
     Поручив Спантамано заботам рабов, хозяин удалился.  Пока  Вахшунварта
размещал согдийцев и дахов по хижинам, а их коней - по  конюшням,  потомок
Сиавахша обмылся прохладной водой. Он долго плескался в каменном  бассейне
внутри дома, и его  некрупное,  суховатое,  но  ладно  сложенное,  как  бы
отлитое из бронзы тело отдыхало от дорожных невзгод.
     Рабы, цокая языками от восхищения, умастили длинные  волосы  согдийца
душистым маслом и расчесали серебряным  гребнем;  густые  локоны  отливали
золотым блеском и  ниспадали  на  плечи  мягкой  волной.  Каково  же  было
удивление слуг, когда знатный согдиец отказался от приготовленных для него
ярких бактрийских одежд и опять облачился в пятнистые шкуры  леопарда!  Он
поглядел  в  медное  зеркало,  поправил  тонкие  усы  и  весело  подмигнул
столпившимся вокруг него рабам. Они завыли от  восторга.  Так  дружески  с
ними еще никто не обращался.
     Освеженный, ловкий и быстрый,  согдиец,  проворно  ступая  по  мягким
багровым коврам, проследовал в зал,  где  за  низким  столом,  уставленным
золотой и серебряной посудой, его  ожидал  старый  Вахшунварта.  При  виде
сдобного пшеничного  хлеба,  жирного  вареного  риса,  горой  лежащего  на
круглом подносе, жареных сазанов, щук и сомов, раскрывших пасти на блюдах,
тонко нарезанного, посыпанного красным перцем и политого  уксусом  лука  и
крупных, на  огне  каленных  орехов  ноздри  Спантамано  дрогнули,  как  у
голодного барса, уловившего запах пасущейся недалеко антилопы.
     Хозяин подошел к бронзовому жертвеннику,  установленному  на  высокой
медной треноге, разрезал плод граната, окропил  кровавым  соком  священное
пламя и едва слышно пробормотал короткое заклинание:
     - О Хаом, владыка дома,  владыка  селения,  владыка  города,  владыка
страны! О силе и победе для нас молюсь тебе, - сохрани  нас  от  ненависти
ненавидящих, лиши разума притеснителей. Кто в этом доме, в этом селении, в
этом городе, в этой стране нам враждебен, отними у того мощь,  ослепи  его
глаза. Да не будет крепок ногами, да не будет могуч руками, да  не  увидит
земли и неба тот, кто обижает наше сердце...
     Ели молча. Спантамано, отведав понемногу всего, напал на свое любимое
блюдо - острую горячую похлебку с жирной бараниной, диким чесноком, черным
перцем и айвой. Вахшунватра равнодушно жевал сушеные абрикосы и  задумчиво
глядел куда-то в угол. Ему не хотелось  есть,  и  он  только  из  приличия
присоединился к согдийцу. Его одолевал рой невеселых мыслей.
     - Рассказывай! - проворчал жрец, когда Спантамано, запив  еду  кубком
темного кислого вина, прилег на правый бок и подоткнул под локоть подушку.
     - Рассказ мой будет краток. - Потомок Сиавахша усмехнулся.  -  Персам
пришел конец!
     - Ты этому рад?
     - Рад? - повторил Спантамано. - Конечно, будь я проклят! Так свободно
дышу сейчас, как никогда за двадцать шесть лет жизни своей не дышал. Э, да
сегодня мне как раз двадцать шесть лет  стукнуло!  Забыл  совсем,  будь  я
проклят... Ну ладно, это  к  делу  не  относится.  Важно  что?  Спантамано
по-другому заживет теперь!
     Он прищурил глаза, щелкнул пальцами и  засмеялся.  Вахшунварта  молча
ожидал, что скажет дальше этот согдиец.
     - Слушай, Вахшунварта, - продолжал отпрыск Сиавахша. - Спантамано  не
любит говорить о себе. Он таков по своей  природе.  Но  сегодня...  или  я
просто пьян и кубок вина  развязал  мне  язык?  Нет.  События  -  вот  что
отомкнуло замок на моих устах. Ты спросил меня: рад ли я падению Кодомана?
Да, безумно рад! Почему? Я скажу тебе, Вахшунварта. Слушай меня, отец.  Ты
ведь знаешь, я - из царского рода потомков Сиавахша. Сиавахш  похоронен  в
городе Бахаре [Бахар -  ныне  Бухара],  что  стоит  на  Золотоносной  реке
[Золотоносная река - Зарафшан]. Весной, в день Нового Года, жители  Бахара
поднимаются на холм, где погребен Сиавахш, и при восходе солнца  режут  на
его могиле священных петухов. Сиавахш происходил от Михры,  великого  бога
Солнца. Вот почему у  меня  золотые  волосы,  -  они  напоминают  о  лучах
знойного светила. Вот почему у меня синие глаза, -  они  походят  на  цвет
неба, по которому шествует Михра. Из нашего рода вышел пророк  Заратуштра,
которому поклоняются мидяне, персы, бактрийцы, согдийцы и жители  Хорезма.
Да, я от великого корня! Отец моего деда обитал на холме посередине Бахара
- на холме, где погребен Сиавахш. Там же, в крепости, за  толстой  стеной,
жил и отец моего отца. Кто во всей Согдиане был более  почитаем  и  богат,
чем цари из рода Сиавахша? Но вот явился Кир...
     Лицо  Спантамано  потемнело.  Вахшунварта,   заметив   злой   огонек,
разгоравшийся в глазах молодого согдийца, пугливо отодвинулся.
     - Царь персов Кир, - продолжал Спантамано, - покорил и  унизил  моего
прадеда. Дариавуш изгнал моего деда из Бахара. Наш род бежал на восток,  в
Пенджикент. Ты слыхал о Пенджикенте? Он за Маракандой, в горах, на  берегу
Зарафшана. Но и там, будь я  проклят,  нас  не  оставили  в  покое!  Персы
добрались до нашего становища и отняли даже то, что у нас еще  оставалось.
Почему? Да потому, что наш род священ, а Кшайарша, сын  Дариавуша,  -  тот
самый  Кшайарша,  который   объявил   себя   "саошиантом"   -   Спасителем
Человечества,  не  хотел,  будь  проклято  его  имя,  чтобы   на   востоке
существовал род, более славный, чем корень Гахамана.
     О судьба! Если когда-то все богатства Согдианы  доставались  нам,  то
при персах они обратились в  добычу  чужеземных  царей.  Согдиану  сделали
сатрапией Персидского государства. Знаешь,  какую  дань  платили  согдийцы
совместно с племенами хорезмийцев, парфян и  харайва?  По  триста  золотых
талантов [всего около 700 тысяч золотых рублей] каждый год! Из-за  тяжелых
поборов род Сиавахша обнищал, как и все в Согдиане. Поверь мне, из  каждых
десяти овец половину мы отдавали - кому? Персам. Из каждых  десяти  юношей
половину мы отдавали - куда? В персидское  войско,  и  все  они  пропадали
вдалеке от своих лачуг, пропадали  ради  чужого  благополучия!  Из  каждых
десяти женщин половину мы отдавали персам, они служили забавой их лопоухим
старикам и никогда уже не возвращались домой, тогда как  наши  мужчины  не
могли жениться и умирали, не оставив на земле потомства... Наше семя стало
вырождаться. Из потомков Сиавахша остался всего один человек на  свете,  -
это я, Спантамано.
     Все говорят: Спантамано безбожник и бродяга, для которого  ничего  не
свято. И так оно и есть, разве я отрицаю? Немало  горя  видел  Спантамано,
немало всякой нужды перенес, чтобы корчить из себя человека, угодного царю
и богу. Персы на моих глазах - на моих глазах, будь я проклят! - убили  за
неповиновение моего отца... Я, потомок Сиавахша, мерз, одетый в  лохмотья,
в пустой хижине, а дети персидских старейшин дразнили меня  блеском  своих
нарядов. Я  голодал,  как  волчонок,  они  же...  разве  они  задумывались
когда-нибудь над тем, что будут есть завтра?
     Я был красивым и веселым юношей. Но разве мне предназначались  дочери
богатых старейшин? Нет, их  отдавали  персидским  молокососам,  у  которых
пояса распирало от золота - золота, отнятого у нас! В двадцать лет  я  был
мудр, как старец, но стадо тупых иранских юнцов, людей  жалкого,  скудного
ума, из которого ничего не выжмешь, сколько ни бейся, -  это  стадо  ослов
глядело на меня сверху вниз. Как же! Ведь они умели так красиво  говорить,
хотя в речах не было никакого смысла, а я, хотя и видел их всех  насквозь,
не мог связать два слова от смущения и унижения.
     Что же из того, что я стал видным  человеком  в  Согдиане?  Я  достиг
высокого места только благодаря собственной изворотливости. Да, я  добился
многого, я сделался приближенным сатрапа Бесса, женился на его сестре.  Но
разве это нужно потомку Сиавахша? Я хочу сам быть себе  владыкой.  Я  хочу
сам есть хлеб, выращенный на моих полях. Я хочу сам есть мясо моих овец.
     Я хочу сам править Согдианой, будь  я  проклят,  а  не  доверять  это
приятное дело какому-то Бессу! Всю жизнь я тайно ненавидел персов и  желал
конца их владычеству. Но у меня не хватило бы сил с ними расправиться. Это
сделал за меня другой - великий человек, властелин западных стран Искендер
Зулькарнейн. Иго персов свергнуто. Ты спросил меня, Вахшунварта, рад ли  я
поражению Дариавуша? Я визжу от счастья, ликую, проглоти меня дайв!
     И Спантамано, сверкая  ровными  зубами,  расхохотался  прямо  в  лицо
бактрийцу.  Вахшунварта,  пораженный  столь  откровенной   речью   потомка
Сиавахша, подавленно молчал. На смуглых губах Спантамано блуждала странная
улыбка. И Вахшунварта подумал, что этот молодой согдиец не остановится  ни
перед чем, чтобы добиться своего.
     - Я... э-э... хорошо понимаю тебя, - сказал, наконец, Вахшунварта.  -
Кто не рад краху Персидского царства? Тысячи  тысяч  людей  от  Египта  до
Согдианы разогнули спину. Десятки народов мечтали о свободе,  -  мечта  их
исполнилась. Но... - Вахшунварта вздохнул, - не  променяли  мы  петуха  на
ястреба, а?
     - Ты о чем? - спросил Спантамано, блаженно улыбаясь.
     - Я говорю об Искендере. Когда юнан  воевал  на  западе,  я  заклинал
Охрамазду о  победе  Зулькарнейна.  Когда  юнаны  сожгли  Фарс,  я  принес
благодарственную  молитву  богу  Михре.   Но...   Дариавуш   убит,   персы
разбежались, а Искендер все еще движется  на  восток.  Он  уже  в  Кабуре.
Одного нет - другой зачем? Может, он будет еще хуже? А не  получится  так:
если раньше из десяти твоих овец персы съедали только половину, то  теперь
юнаны съедят всех, да и тебя самого а придачу? Ты не думал об этом, а?
     Улыбка Спантамано погасла. Он опустил глаза и глухо ответил:
     - Нет.
     -  Зря.  Я  боюсь  Искендера.  Он  объявил:  "Иду  на  восток,  чтобы
освободить всю Азию от персов". Персов Зулькарнейн уже победил.  Зачем  же
он идет сюда?
     - Победил, да не всех! - горячо возразил Спантамано. - Ты  забыл  про
Бесса? Он собирает войско, хочет выступить против юнана. Вот зачем идет  к
нам  Искендер.  Истребит  остатки  персов  и  вернется  обратно.  Что  тут
страшного?
     - Не знаю, - пробормотал Вахшунварта. - Может быть и так. Но я...  не
верю Зулькарнейну. Кто знает, что у него на уме? Ты заглядывал в его душу?
Нет. Я тоже. Подумай - стал бы он губить своих людей  ради  нас?  Нет,  не
станет он из-за тебя и меня  своей  головой  рисковать.  Говорят  Искендер
лукав. Спаси Охрамазда от его рук.
     - Ты от страха голову  потерял,  -  криво  усмехнулся  Спантамано.  -
Вспомни-ка: при Дариавуше Первом и персы два  или  три  раза  нападали  на
Юнан, учиняли там неслыханный погром. Пока у персов сила, юнанам  спокойно
не спать. Чтобы и завтра, и послезавтра, вечно был мир,  юнаны  хотят  уже
сегодня с корнем вырвать раз и навсегда родословное древо Гахаманидов.  Не
потому ли Искендер вот уже пять лет гонит их  и  громит,  чтобы  до  конца
истребить их боевую силу? Пастух не спокоен за стадо,  пока  не  уничтожит
волчью стаю до последнего щенка, у которого еще даже зубы не прорезались.
     - Не знаю, - опять сказал Вахшунварта, с сомнением покачав головой. -
Может быть, ты и прав. Но я все-таки не верю Зулькарнейну. Я много  думал,
думал целый месяц, да. И решился... решился, пока  не  поздно,  бежать  их
Бактры.
     - Бежать? - Спантамано вскинул брови. - Куда?
     - На север. В Согдиану. Ороба, правитель Наутаки, мой друг. Он примет
меня.
     - А как же Бактриана? Как народ, который видит в тебе своего отца?
     - Народ? - Вахшунварта усмехнулся. - Сейчас он видит  своего  отца  в
Искендере. Зулькарнейна превозносят на всех перекрестках как освободителя.
Все ждут не дождутся, чтобы он скорей явился и выбил персов из Бактры. Что
мне народ? Пусть поступает, как  ему  хочется,  Окажется  прав  -  хорошо.
Ошибется - ему же будет плохо. Мне сейчас не до народа. Я хочу спасти себя
и своих родичей от юнанов, - все  другое  меня  не  касается.  Я  готов  к
отъезду. Мы выступаем через три дня. Если хочешь, поедем со мной.
     - А Бесс?
     - Бесс? Плюнь на него. Пусть он хоть утопится.
     - А если он с нами захочет?
     - Пусть едет. Но кормить его я не буду.
     - Та-а-ак... - Глаза Спантамано приняли сосредоточенное выражение. Он
забарабанил пальцами по  медному  подносу  и  стал  негромко  насвистывать
сквозь зубы. Потом резко встряхнул головой. - Хорошо! Уйдем на  север,  за
Окс [Окс - современная река Аму-Дарья].
     В Бактре, по донесениям лазутчиков, остался двухтысячный отряд  мидян
и персов, не  примкнувших  к  Бессу  и  решивших  защищаться.  Отдохнув  в
Драпсаке, македонец сделал внезапный налет  на  Бактру  и  взял  ее  после
недолгой осады. Жители города так ненавидели персов, что во время приступа
стали  избивать  их.  Народ  открыл  ворота  и  встретил  македонцев   как
освободителей. Чтобы еще больше склонить местных жителей на свою  сторону,
Александр приказал солдатам никого до времени не обижать.
     Бактра показалась Александру унылой и запустелой. Персы довели  город
до разорения. "Когда я наведу порядок на всей азиатской  земле,  -  сказал
Александр себе, - открою здесь хорошую торговлю, и город оживет".
     Солдатам было объявлено, что в Бактре они отдохнут, запасутся  хлебом
и направятся в Согдиану, чтобы разгромить Бесса.



                             ЗАРА, ДОЧЬ ОРОБЫ

                     В золото Зевс обратился, когда захотел он с Данаи
                     Девичий пояс совлечь, в медный проникнув чертог.
                     Миф этот нам говорит, что и медные стены, и цепи -
                     Все подчиняет себе золота мощная власть.
                     Золото все расслабляет ремни, всякий ключ бесполезным
                     Делает; золото гнет женщин с надменным челом
                     Так же, как душу Данаи согнуло. Кто деньги приносит,
                     Вовсе тому не нужна помощь Киприды в любви.
                                                  Силенциарий, "Эпиграммы"

     Напротив Тармиты [Тармита - ныне город Термез] беглецы  переправились
в больших лодках на  правый  берег  Окса  и  сожгли  суда,  чтобы  они  не
достались македонцам. Отсюда путь лежал по горам  и  пустыням  до  Наутаки
[ныне город Шахрисябз] - города, расположенного недалеко от Мараканды.
     Впереди ехали согдийцы и дахи Спантамано. Воины из Мараканды, Бахара,
Наутаки, Пенджикента и других  мест  Согдианы  распевали  песни  -  долгие
странствия по далеким, чужим краям закончились, кони согдийцев ступали  по
родной земле.
     Иным было состояние бактрийцев. Толпа многочисленных сородичей  жреца
Вахшунварты, его вооруженных слуг, жен и детей, среди  которых  выделялась
редкой красотой четырнадцатилетняя  Рохшанек,  а  также  семейства  других
бактрийских жрецов и старейшин, бежавших вместе с Вахшунвартой,  тосковали
о покинутой Бактриане и тревожно  глядели  вперед,  невесело  размышляя  о
будущем. Оно не сулило им ничего хорошего.
     Персы же, замыкавшие это скорбное шествие, были трижды мрачней унылых
бактрийцев,  и  угрюмей  всех  казался  их  предводитель  Бесс.  Он  долго
отговаривал Вахшунварту и Спантамано от бегства в Наутаку, но они  его  не
послушались. Без них же Бесс  не  решился  остаться  в  Бактре,  боясь  не
столько Александра, сколько мести туземцев. И вот он ехал сейчас во  главе
своего отряда, проклиная судьбу, которая так немилостиво с  ним  обошлась.
Все меньше и меньше друзей оставалось  у  Бесса,  все  больше  становилось
врагов. Самым опасным из них был Спантамано. После ухода из Бактры  в  нем
произошла разительная перемена. Согдиец держит себя  не  так,  как  держал
прежде, и это не укрылось от глаз Бесса. Раньше потомок Сиавахша с утра до
ночи орал во все горло песню о разбитом горшке, хохотал на каждом  шагу  и
не упускал случая позубоскалить. Сейчас он вопреки своему обычаю, не  пел,
не смеялся и не разговаривал. Все эти  дни  он  озабоченно  посвистывал  и
сосредоточенно думал.  О  чем?  Этого  не  знал  никто  в  целом  мире.  А
неизвестность настораживала, пугала Бесса.
     - Посмотрим.
     - Там видно будет.
     - Время покажет.
     Так отвечал Спантамано, когда его спрашивали, что  он  станет  делать
после приезда в Наутаку.
     Вместе со Спантамано ехал в Наутаку и бледный перс Датафарн. Странный
это был человек - все время хмурился, никому не задавал  вопросов,  никому
не отвечал, всех сторонился, и только  Спантамано  улыбался  иногда  своей
обычной грустной улыбкой.
     - Ты почему такой? - спросил его Спантамано.
     - Какой?
     - Ну... вот, смотри: солнце кругом, птицы летают, ящерицы бегают, все
радуются, а ты угрюмый. Почему?
     - Что - солнце?  -  печально  ответил  Датафарн.  -  Солнце  всходит,
заходит, а мир... мир остается злым и темным, как всегда.
     - Как ты сказал? - удивился Спантамано. - Мир - всегда злой и темный?
     - Конечно! Разве горе и мука, которым не видно  конца,  разве  кровь,
что  каждый  час  льется  на  земле,   разве   землетрясения,   извержения
огнедышащих гор, ураганы, град, потоп, война, пожары, мор  -  все  это  не
говорит, что миром правит зло?
     - Хм... - Спантамано растерянно поглядел на Датафарна. - Я не думал о
таких вещах. Но... кажется мне: ты не прав. Только ли зло на земле? А сила
добра? Какой же ты приверженец Заратуштры, если не чтишь  Охрамазду,  бога
добра и света?
     - Добро? - Датафарн усмехнулся. - О люди! Вы видите в  словах  только
оболочку, но не добираетесь до их внутреннего  смысла.  Что  такое  добро?
Чистого добра не бывает. Все зависит  от  того,  кто  совершает  действие.
Понимаешь?
     - Нет, - откровенно признался Спантамано.
     - Ну вот, если тигр нападет на буйвола, он совершит - что? Добро  для
себя - ведь коли он не съест буйвола, то умрет с голоду. Верно?
     - Ну.
     - И если буйвол распорет тигру брюхо, то он  тоже  совершит  добро  -
добро для себя. Так?
     - Так.
     - Значит, добра самого по себе нет. Корень всего на  земле  -  голод.
Каждое существо хочет есть. Чтобы не умереть с  голоду,  оно  ест  других.
Чтобы оправдать свой поступок, оно объявляет жертву носителем зла, а  себя
- носителем добра. Добро - это просто красивое слово,  которым  прикрывают
зло. Суть жизни в том, чтобы есть друг друга.
     - Ты говоришь о тиграх и буйволах. А у людей как?
     - У людей еще хуже! Верней, о людях я и говорю. Зверь - тот  хоть  не
болтает. Ест - и все. А человек - каких только пышных слов не выдумает он,
прежде чем слопать себе подобного.  "Добро",  "истина",  "справедливость",
"благо" - о себе и "вероотступник", "возмутитель спокойствия" - о  жертве,
- все это говорится только для того, чтобы помех скушать  жертву.  Вспомни
уроки прошлого. Финикийцев ели египтяне, египтян ели ассирийцы, ассирийцев
ели мидяне, мидян ели персы, теперь  юнаны  едят  персов.  Бесс  проглотил
Дариавуша, ты пожрешь Бесса. Разве не так?  Земледелец  грабит  кочевника,
кочевник грабит земледельца.  Богатый  обдирает  бедного,  бедный  убивает
богатого.  Муж  угнетает  жену,  жена  доводит  мужа   до   безумия.   Все
человечество  охвачено  звериной  алчностью.  Каждый  стремится   втоптать
другого в грязь, чтобы возвысится самому. Так было, есть и  будет  до  тех
пор, пока человечество совсем не лишится разума и не истребит  само  себя.
Вот почему я презираю людей. Понимаешь?
     - Ни дайва не понимаю? -  зло  сказал  Спантамано.  Он  и  впрямь  не
понимал темных речей иранца, но смутно чувствовал: в них  что-то  не  так.
Душа молодого согдийца бессознательно сопротивлялась грубому и бесстыдному
смыслу откровений Датафарна.
     "Удивительный народ эти персы, - подумал он с досадой. - Прославились
на весь мир силой, мудростью, умелостью рук, а теперь что  из  них  стало?
Вот до чего довели вас Гахаманиды", - мысленно обратился он к собеседнику.
     - Не понимаешь? - холодно сказал Датафарн. -  Откуда  тебе  понять  -
ведь жизнь еще не обломала твои бодливые рога.
     - Твои обломала уже?
     - И как еще!  Знаешь  ли  ты,  что  десять  лет  назад  я  потерял  в
междоусобице свои владения, дом и всех родичей? Я одинок и гоним, как  дух
степей.
     - А! - Спантамано оживился. - Вот откуда у тебя печаль. Так почему же
ты не мстишь?
     - Месть... - Датафарн вздохнул. - Отомщу одному, другому, а  зло  как
было, так и останется в мире.
     - Наплюй ты на зло, ради Охрамазды!  Отомсти,  и  тебе  сразу  станет
легче.
     - Легче? Разве станет легче от мелочей, если  я  вижу  несовершенство
самого мира?
     - Слушай, так жить нельзя! - возмутился Спантамано. - Что дальше?
     - Дальше? - Перс скривил губы. - Вот залезу  в  какую-нибудь  дыру  и
подохну.
     "Конченный человек", - подумал Спантамано и,  вытянув  руку,  стиснул
пальцы в небольшой, но крепкий кулак:
     - Ну, я не такой. Раз уж я родился, то возьму от мира  все,  что  мне
положено взять по праву живого человека!
     Датафарн вдруг побледнел еще  больше,  закашлялся;  изо  рта  у  него
хлынула кровь. Спантамано отшатнулся от  него  с  брезгливостью  здорового
человека, но тут же устыдился, поддержал иранца под руку и крикнул слуг.
     Те бережно сняли Датафарна с  коня  и  положили  в  колесницу.  После
небольшой остановки, когда перс отдышался, отряд снова тронулся в путь.
     - Ты не любишь персов, - прошептал Датафарн. -  Зачем  ты  заботишься
обо мне?
     - Я не люблю тех персов, которые  норовят  меня  съесть,  -  невесело
усмехнулся Спантамано. - А тех, кто хочет со мной мира, - тех люблю.
     Речи перса не оставили заметного следа в  разуме  согдийца,  но  зато
заронили тревогу в его сердце. Чтобы уйти  от  недобрых  предчувствий,  он
яростно  погонял  коня.  Дорога,  по  которой  продвигался   отряд,   была
однообразной - те  же  нагромождения  красных  и  черных  скал,  глинистые
бесплодные предгорья, равнины, покрытые чахлой солянкой,  что  встречались
Спантамано и в Сирийской пустыне, и к востоку от Тигра, и в стране персов,
и возле Парфянских гор. Люди жаждали отдыха в тени  платанов,  у  широкого
бассейна, полного  чистой  холодной  воды.  Поэтому,  когда  на  горизонте
возникли  синей  извилистой  полосой  сады  Наутаки,   беглецы   вздохнули
облегченно и радостно.
     Округ Наутака ["Новое поселение"] был небольшим, но чудесным  уголком
в этой стране  выжженных  солнцем  диких  полей.  По  обе  стороны  дороги
тянулись ряды приземистых,  но  богатых  темной,  густой,  сочной  листвой
шелковиц. Между ними там и сям выступали кроны серебристых лохов.  Журчала
в каналах мутная, бегущая с гор вода.  На  пашне  работали  люди  в  белых
одеждах.
     Сама  Наутака  стояла  на   огромном   холме.   Над   величественными
глинобитными стенами, из которых торчали ряды полусгнивших  балок,  летали
стаи голубей. Внизу, на площади перед воротами, шумел базар.
     Ороба, о котором Спантамано много слышал, оказался человеком себе  на
уме. Перед гостями предстал длинный, сухой и кривой, точно ствол абрикоса,
козлобородый старик в тяжелой,  расшитой  золотом  одежде.  Его  худощавое
смуглое лицо показалось бы даже красивым, если бы он не задирал так высоко
свой нос, не кривил так спесиво губы, не выставлял так далеко  подбородок.
Чванства у Оробы было хоть отбавляй. Он держался  так,  словно  владел  не
малым округом, а, по крайней мере,  половиной  белого  света.  Всем  своим
видом он выражал не подобающее среднему вельможе блистательное величие,  и
только иногда, когда взгляд его  глубоких  карих  глаз  падал  на  золотые
предметы и вообще на  что-либо  дорогое,  лицо  Оробы  на  миг  утрачивало
горделивость  и  становилось  хитрым,  как  у  жадных  и  ловких   проныр,
торговавших на рынке перед воротами его родового укрепления.
     Бесс не являлся уже могущественным сатрапом, как прежде,  однако  все
еще считался первым человеком Согдианы. Поэтому Ороба низко поклонился ему
и поцеловал край его одежды, тогда как раньше пал бы перед ахеменидом ниц.
Вахшунварта, хотя и не корчил  из  себя  невесть  кого,  был  познатней  и
побогаче Оробы. Но сейчас не Ороба нуждался  в  Вахшунварте,  а  наоборот.
Поэтому наутакец ограничился тем, что лишь свысока кивнул  бактрийцу.  При
виде  Спантамано  его  лицо  выразило  недоумение.  Он  брезгливо  оглядел
потертые шкуры, в которые облачился потомок Сиавахша, и грубо спросил:
     - Ты кто т-такой?
     Он был заикой. Бесс метнул на Спантамано быстрый косой взгляд.  Он  и
обрадовался тому, что Ороба унизил  его  врага,  и  встревожился:  потомок
Сиавахша никому не прощал обид и однажды на пиру запустил кубок  в  голову
самого Дария. Неожиданная ссора могла внести раскол в среду  согдийцев,  а
Бесс нуждался в них сейчас. Но Спантамано, к удивлению  сатрапа,  даже  не
поморщился.
     - Я бедный человек по имени Спантамано, - ответил он Оробе  смиренно.
В глазах его блеснула и погасла искорка. И Бесс вспомнил кота, играющего с
мышью. Ороба, услышав имя потомка Сиавахша, на миг смешался. Но сообразив,
что бояться нечего, он проворчал:
     - Так это т-твои люди  отбивают  с-скот  у  моих  пастухов,  С-святой
Смысл?
     Пенджикент и Наутака, владения  Спантамано  и  Оробы,  находились  по
соседству. Их разделяли горы, через  которые  изголодавшиеся  пенджикентцы
нередко ходили в набеги на юг.
     - Случается, - ответил Спантамано спокойно.
     Ороба не нашелся, что сказать, и отвернулся.
     Предводители отрядов, прибывших из Бактры, вместе  с  телохранителями
расположились в городе. Воинов поселили за стеной у рынка. На  этом  Ороба
свое гостеприимство исчерпал. Бактрийцам и персам надлежало самим добывать
пропитание. Собственно, на тех пять тысяч человек, которые привели Бесс  и
Вахшунварта, не хватило бы хлеба и у самого щедрого богача. Вахшунварта  и
другие знатные бактрийцы не испытывали нужду, ибо привезли много  зерна  и
пригнали  много  скота.  Хуже  было  положение  Спантамано.  Ему  пришлось
отправить гонца за горы. Через несколько дней из Пенджикента явился  отряд
его людей, ведущих  огромное  стадо  быков;  Ороба  подозрительно  на  них
косился, - где эти голодранцы раздобыли столько скота, ведомо разве только
одному Анхраману. Две тысячи дахов Спантамано  получили  еду,  зато  персы
страдали от недостатка хлеба и мяса. Разъяренный Бесс разослал по  городам
Согдианы грозные приказы, подкрепленные мечами  его  конных  воителей.  По
горным и степным дорогам потянулись в Наутаку  отары  овец  и  караваны  с
маслом, зерном, вином и плодами.
     Сюда же двигались со всех сторон отряды персов, рассеянных по  разным
поселениям Согдианы. Бесс готовился к битве и стягивал силы в одно  место.
Скоро в  тесном  оазисе  стало  негде  повернуться.  Это  немало  огорчало
бережливого Оробу. Он возненавидел Бесса и по ночам молил богов послать на
голову сатрапа тысячу и сто лютых бед.


     Пенджикент лежал рядом и призывал Спантамано домой. Гонцы  доставляли
невеселые известия: хозяйство округа пришло в упадок, надо, чтобы  молодой
правитель приехал, сам во всем разобрался и отдал нужные распоряжения.  Но
Спантамано не покидал Наутаку, что многих удивляло.
     - Какого дайва я там не видел,  в  проклятом  Пенджикенте?  -  сказал
Спантамано прибывшим к нему старцам. - Неужели, объездив половину мира,  я
должен сидеть в этой голодной и холодной дыре? Без меня не можете? А мозги
у вас есть? Руки отсохли у ваших сыновей, что они не  в  состоянии  добыть
себе кусок хлеба на шашской  [шашская  дорога  -  дорога,  ведущая  в  Шаш
(современный Ташкент)] дороге?  Несчастный  я  человек!  Почему  я  должен
возиться с шайкой этих вечно голодных пенджикентцев? Вы, наверное, и  дочь
мою уморили.
     - Что ты, господин састар, наследница твоя цветет, как роза.
     - Как роза! Пожалуй, в рваных тряпках ходит?
     - О господин састар! Дочь самого Дариавуша так не одевалась.
     - Дочь самого Дариавуша! Разве  только  в  одежде  радость?  Кормите,
наверно, кониной, испеченной на углях?
     - Упаси бог, господин састар! Куропатка, фазан - вот ее еда.
     - Еда, еда! Какой прок от еды, если она ни разу ласки не видела?
     - Вай, господин састар! На руках носят твою дочь. Кто не  любит  дитя
Спантамано?
     - Ну, посмотрим. Везите ее скорей.
     У Спантанамо была дочь от его давно умершей жены,  персиянки,  сестры
Бесса. Когда Спантамано уехал на войну,  девочке  только  исполнилось  три
года. Такой она и запомнилась ему - низенькой, толстенькой, круглолицей  и
веселой. Поначалу он все тосковал, потом привык к разлуке - на войне не до
нежных чувств. Но теперь, вблизи от Пенджикента, тоска начала его томить с
новой силой. Какой она стала? Выросла, должно быть. Помнит ли его?
     И вот однажды утром его позвали во двор. У повозки, окруженной толпой
бородатых горцев, стояла девочка лет восьми - высокая, тонкая, в блестящем
розовом платье  и  широких  красных  шароварах.  "Вытянулась",  -  подумал
Спантамано.
     - Отана!
     - Дада! - Девочка с криком бросилась к Спантамано. - Отец!
     Он опустился на корточки, схватил дочь в охапку, прижался щекой к  ее
щеке и окаменел. Долго они сидели так. Слезы  отца  смешались  со  слезами
ребенка.
     - А ну-ка, Отана, дай я посмотрю на тебя, - хрипло сказал  Спантамано
и немного  отстранил  девочку.  Белое,  красивое  лицо,  кое-где  тронутое
точками веснушек. Задорный носик. Розовые губы. Кудри не его - черные,  не
блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его
жены. Но вот глаза, - ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий
цвет - холодный цвет? Сколько  тепла  сияло  в  этих  лукаво  прищуренных,
синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь  просвеченные  солнцем!  И
так преданно они глядели на Спантамано!..
     - Проклятье твоему отцу, - добродушно пробормотал тронутый согдиец. -
Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.
     Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек,  браслетов,  колец,
подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она  бегала,  прыгала,
пела веселые горские песенки,  танцевала,  прищелкивая  пальцами,  корчила
уморительные рожицы и  тормошила  отца,  не  переставая  звонко  смеяться.
Спантамано молча цокал языком от изумления  и  восхищения.  У  него  такая
дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой  и  свежей;
из чувства благодарности он купил им по новому халату.
     Три дня Отана гостила у отца, и это время  было  самым  счастливым  в
жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала  дочь
и как ни изнывало сердце  самого  Спантамано,  он  решил  отправить  Отану
домой.
     - Зачем ты меня прогоняешь? - рыдала она у него на плече.
     - Я не прогоняю тебя, доченька, - ответил он глухо. - Я прошу,  чтобы
ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела,  какие
у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.
     - А почему сам остаешься? Поедем со мной.
     - Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу,  чтобы  плохие  люди  не
добрались до Пенджикента, где  ты  будешь  думать  о  своем  отце.  Ты  не
забудешь меня, Отана?
     - Никогда.
     - Ну, прощай.
     Он  проводил  старых  пенджикентцев  и  Отану  далеко  за   город   и
долго-долго  стоял  на  дороге,  не  в  силах  вымолвить  слово  -  боялся
заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал
еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная
дочь станет  через  много  лет  женой  македонского  царя  Селевка,  он  и
предполагать не мог. Судьба!


     Он возвращался в Наутаку пешком, ведя в поводу коня.  За  ним,  также
спешившись, шагали Варахран и еще четыре  согдийца.  В  небе,  удивительно
ярком и синем, над зубцами красных  горных  вершин,  кудрявились,  подобно
овечьим шкурам, белые облака. По  сторонам  дороги  тянулись  массивы  еще
молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же  сероватая
блестящая зелень листьев млела в волнах горячего  воздуха,  поднимавшегося
от желтой земли, слышался женский  смех.  Где-то  за  глинобитной  оградой
мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из  плоских
крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и  в  душу
Спантамано снизошел покой.
     Он обернулся к Варахрану. С тех пор как  Спантамано  подобрал  его  в
стране  Гиркан,  чеканщик  переменился  -  окреп,  выправился,   возмужал,
научился хорошо стрелять из лука. Он не отходил от спасителя  ни  на  шаг.
Без  всякого  уговора,  как-то  само  собой,  Варахран   сделался   первым
телохранителем потомка Сиавахша.
     Спантамано видел: Варахран сильно тоскует по  дому.  Но  всякий  раз,
когда Спантамано намекал ему на это, чеканщик обижался, краснел  и  твердо
заявлял, что никуда  не  пойдет  от  "господина  састара".  Вот  и  сейчас
маракандец, расстроенный сценой  прощания  хозяина  с  Отакой,  понурился,
затосковал опять.
     - Домой хочешь?  -  сказал  Спантамано  беззлобно.  -  Убирайся  хоть
сегодня. Мне надоел твой унылый вид.
     Маракандец вспыхнул и смущенно пробормотал:
     - Зачем господин састар смеется над бедным человеком?
     - Я не смеюсь, чурбан. Вижу - тоскуешь. Так отправляйся! Кто  держит?
Разве тебе не жалко твоих родичей?
     - А господину састару?
     - Что?
     - Господину састару жалко своих родичей?
     - Ну?
     - И дочь жалко?
     - Может быть.
     - Почему же господин састар не отправляется домой?
     - У меня много дел в Наутаке.
     - Значит, и у меня тут много дел.
     - Ты-то здесь при чем, дуралей?
     Варахран сердито засопел  и  умолк.  Спантамано  растрогала  верность
чеканщика. Он хлопнул его по плечу и добродушно сказал:
     - Ну ладно. Оставайся, если ты уж так хочешь. И не вешай голову -  мы
еще увидим твою Мараканду.  Не  сто  лет  нам  торчать  в  этой  проклятой
Наутаке. Ясно?
     - Ясно.
     Опять Наутака. Опять Ороба и  персы.  Спантамано  с  утра  до  вечера
слонялся по крепостной стене, насвистывал  свою  знаменитую  песню  и  все
выжидал, упорно выжидал чего-то.
     Иногда на стену поднимался Датафарн.
     - Ты чего ко мне льнешь? - притворно сердился на него Спантамано.
     Перс сам не понимал, почему его тянет к потомку Сиавахша. Может  быть
потому, что Спантамано единственный  из  всех  людей,  знающих  Датафарна,
относился к нему приветливо и доброжелательно; другие сторонились больного
человека, в груди которого, по их словам, завелась "нечисть". Но, пожалуй,
больше всего привлекали иранца  жизнерадостность  Спантамано,  неукротимый
дух, - общаясь с молодым согдийцем, Датафарн незаметно для себя  перенимал
его веселость, он как бы  впитывал  неистребимую  жизненную  силу  потомка
Сиавахша, проникался его простой верой, на дом и предводителя.
     Он следил за каждым шагом Бесса, и сатрап  издергался  до  того,  что
стал по ночам кричать во сне. Однажды он потерял терпение и призвал к себе
двух преданных и смелых воинов. Невидимые в темноте, они неслышно,  словно
барсы, подкрались к хижине, где безмятежно спал  потомок  Сиавахша.  Утром
Бесс нашел их головы на пороге своего жилища. Он велел зарыть их и  никому
ничего не сказал.
     Как-то раз, когда Спантамано сидел,  по  своей  привычке,  верхом  на
выступе башни, его внимание привлекла стайка  девушек,  направлявшихся  по
проезду стены прямо к тому месту, где находился согдиец.
     Одна шла на три шага впереди, и даже издали Спантамано  заметил,  как
она хороша собой. На ее голове, обернутой блестящим  жгутом  иссиня-черных
кос, сверкала расшитая бисером  голубая  островерхая  шапочка.  Платье  из
белоснежного шелка, с длинными,  узкими  у  плеч  и  расширяющимися  книзу
рукавами, тесно облегало грудь и талию и ниспадало до  ступней.  На  плечи
было накинуто покрывало из ярко-синего, отливающего лазуритом  и  обшитого
золотым галуном бархата. На фиолетовых высоких  башмачках  вспыхивали  при
каждом шаге россыпи мелких жемчужин.
     Когда согдийка подошла ближе, Спантамано разглядел ее лицо. Разглядел
и изумился.  Ее  чистое,  гладкое,  без  единого  пятнышка  лицо  казалось
бронзовым от ровного  золотистого  загара.  Небольшой,  но  приятный  лоб,
густые брови вразлет, темные и живые, хорошо поставленные  глаза,  прямой,
но с мягкими очертаниями нос, маленький, с немного припухлыми губами  рот,
нежный пушок, на верхней губе, округлый подбородок,  гибкая  смуглая  шея,
задорно выступающие  груди,  тонкая,  туго  перевязанная  широким  зеленым
поясом талия  и  крутые  бедра  так  и  приковали  к  себе  жгучий  взгляд
Спантамано. Девушке было лет семнадцать. Она шествовала величественно, как
богиня, и гордо держала свою прекрасную голову. Ее сопровождали  рабыни  в
просторных шароварах и  коротких  куртках  без  рукавов.  Позади  следовал
огромный полуголый евнух с топором на плече.
     - О богиня Анахита! -  прошептал  Спантамано  пересохшими  губами.  -
Неужели ты сама сошла с неба на эту бренную землю?
     Когда согдийка приблизилась, он ласково улыбнулся,  вынул  из-за  уха
красную розу и, не дав девушке опомниться, бросил ей цветок.
     - Лови!
     Она так растерялась, что поймала цветок и остановилась.
     - Я хочу на тебе  жениться,  -  сказал  Спантамано,  продолжая  нежно
улыбаться. - Ты согласна? Вижу по глазам, что да. Кто твой отец? Я пойду к
нему сейчас же.
     Поток слов, да еще таких, ошеломил согдийку. Не зная, как быть, она в
испуге отступила на шаг.
     - Ну, говори, кто твой отец? - настаивал Спантамано. - Я не доживу до
завтра, если сейчас же не женюсь на тебе. Э! Я  сам  догадался,  кто  твой
отец! Ведь ты дочь Оробы, правда?
     Он ловко прыгнул с парапета, порывисто обнял согдийку,  влепил  ей  в
благоухающие губы сочный поцелуй, шлепнул по бедру одну из побледневших от
ужаса рабынь, щелкнул по носу остолбеневшего евнуха и помчался вниз.
     В это время правитель Наутаки, обложившись кучей  глиняных  табличек,
подсчитывал свои убытки и заочно ругал Бесса. Спантамано  вихрем  ворвался
во дворец и заорал с порога:
     - Ороба! Оказывается, у тебя есть прекрасная дочь. Почему ты  до  сих
пор не показал ее мне, старый пройдоха?
     Правитель вытаращил глаза и выронил из рук табличку,  Она  со  звоном
упала на медный поднос и разбилась.
     - Ч-то с тобой? - пробормотал он растерянно.
     - Что со мной? Разве ты не видишь, старый верблюд,  что  со  мной?  Я
хочу жениться на твоей дочери. Сегодня же. Сейчас же!
     - Ты с ума с-сошел! - крикнул Ороба визгливо. Лицо его побагровело от
гнева. - Слышит ли т-твое ухо, о чем болтает т-твой язык?  Он  женится  на
моей д-дочери... О Охрамазда, спаси меня от этого ч-человека!
     - Разве я так уж плох для твоей дочери? - Спантамано  весело  хлопнул
Оробу по спине. Тот так и передернулся от  возмущения.  -  Кого  тебе  еще
надо? Где ты найдешь второго  потомка  Сиавахша?  А?  Чего  ты  корчишься,
старый осел? - зарычал он грозно. - На колючку  сел?  Не  выводи  меня  из
терпения, или я тебя так  двину  по  глупой  голове,  что  она  разлетится
вдребезги! Давай, давай, скорей соглашайся. И веди себя скромно,  когда  с
тобой говорит потомок Сиавахша.
     Ороба так ошалел от этого бурного натиска, что  его  чуть  не  хватил
удар.
     - Потомок Сиавахша! - закричал он гневно и с отвращением  сплюнул.  -
Потомок н-навоза, вот ты кто! Ходит в рваных ш-штанах, и еще  с-суется  ко
мне с дурными речами. Пошел п-прочь, или я велю отколотить тебя п-палками!
     - Не горячись, отец, - добродушно сказал Спантамано. - До моих штанов
тебе дела нет. Я хожу в рваных, ибо мне так нравится. Это не значит, что я
такой уж бедняк. У меня хватит денег на покупку  новых  штанов.  Перестань
брыкаться, как бычок, и посмотри сюда.
     Спантамано вынул из-за пазухи три крупных белых алмаза и бросил их на
ковер перед Оробой. С того мигом слетела вся спесь. Он хотел  было  что-от
промолвить, но поперхнулся и застыл, не  отрывая  взгляда  от  драгоценных
камней. Такими алмазами не владел никто во всей Согдиане.
     - Где т-ты их д-добыл? - прошептал Ороба.
     - Т-тебе н-не все равно? - передразнил его потомок Сиавахша. -  Важно
что? Они достанутся тебе, если ты отдашь свою дочь.  Этих  камней  хватит,
чтобы купить и твой замок, и твой округ, и тебя самого. Ну, согласен?
     - П-постой. - Ороба взял один из  камней  и  провел  им  по  сапфиру,
вделанному в золотое кольцо, которое сверкало на его  среднем  пальце.  На
сапфире появилась царапина. Затем Ороба испытал  два  других  алмаза.  Они
побеждали сапфир и оставляли на нем тонкую черту. Тогда правитель  Наутаки
подобрал камни, бегом направился  к  окну  и  стал  против  солнца.  Камни
отсвечивали красным светом и радужным  переливом.  Алмазы  были  отборного
разряда. Ороба пинком  отшвырнул  глиняные  таблички,  расстелил  шелковый
платок, бережно разложил на  нем  алмазы,  лег  на  ковер  грудью  и  стал
любоваться драгоценными камешками, вертя головой и закрывая то  левый,  то
правый глаз.
     - У меня их много. - Спантамано усмехнулся и высыпал на ковер  горсть
мелких  и  крупных  рубинов,  красных,  как  пылающие  угли;   трехцветных
кораллово-бело-прозрачных ониксов; темно-синих лазуритов, усеянных точками
золотистого колчедана, напоминающего звезды на фоне ночного  южного  неба;
шафранных, желтовато-алых и  желтых  лалов;  вишнево  красных  гранатов  и
зеленых изумрудов. - Видал? Но эти я тебе не отдам. Ведь твою дочку, когда
она станет моей женой, придется одевать и кормить.
     Ороба не шевелился. Его состояние испугало Спантамано. Как-бы  старик
не рехнулся при виде  этих  сокровищ.  Потомок  Сиавахша  поспешно  сложил
алмазы в платок. Ороба не двинул и пальцем, только его  помутневшие  глаза
проводили исчезающие богатства взглядом, полным скорби.
     - Ну ты, старый пес! - окликнул его Спантамано.  -  Согласен  ты  или
нет? Если тебе не нравятся эти алмазы, я заберу их  обратно  и  сейчас  же
уеду в Пенджикент. Там я кликну голодных пастухов, мы нагрянем на  Наутаку
и не оставим от твоей паршивой крепости камня на камне. Так или иначе твоя
дочь станет моей женой. Ты слышишь меня, старый чурбан?
     - А? - Ороба, наконец, очнулся. - Что ты с-сказал?
     - Согласен, я тебя спрашиваю?
     - На ч-что?
     - О дубина! - Спантамано всплеснул руками. - Я изнываю от нетерпения,
а он даже не слушает меня! Отдаешь ты мне свою дочь или нет?
     - Ах, д-дочь... - Ороба окончательно взял себя в  руки.  -  Это  надо
о-обсудить.
     - Что?! Какие там еще обсуждения? Я хочу  сейчас  жениться  на  твоей
дочери!
     - Это н-надо о-обсудить, - упрямо повторил Ороба и ухватился рукой за
платок.
     - Чтобы на твою голову балка свалилась, -  выругался  Спантамано,  не
выпуская алмазы.
     - Это н-надо о-обсудить, - настаивал Ороба,  снова  подвигая  к  себе
драгоценности.
     - Чтобы ты ногу сломал, дряхлый скряга, - проворчал Спантамано, опять
перетянув платок на свою сторону.
     - Это н-надо о-обсудить! - твердил Ороба, пуская в ход вторую руку.
     - Чтобы ты ослеп, старый кабан, - прорычал Спантамано и рванул к себе
платок.
     - Это на...  э...  з-зачем  о-обсуждать?  -  сказал  Ороба,  подбирая
звякнувший о поднос алмаз. - Я с-согласен. Кто не с-согласится отдать свою
д-дочь потомку С-сиавахша?
     - А рваные штаны? - напомнил Спантамано с хитрой усмешкой.
     -  При  чем  тут  ш-штаны?  -  рассердился  Ороба,  пряча  за  пазуху
драгоценности.  -  В  рваных  д-даже  лучше.  Ветер  п-продувает,  удобно,
п-прохладно...
     Оба от души расхохотались и хлопнули по  рукам.  Вечером,  неожиданно
для всех, во дворце Оробы закипел свадебный пир.  После  пира  дочь  Оробы
трепетала в знойных объятиях Спантамано. Утром он заснул. Она лежала возле
него и с изумлением  глядела  на  человека,  которого  в  полдень  увидела
впервые в жизни, а к вечеру стала его женой. Он был чужой, потому что  она
не успела его узнать. И он был уже свой, потому что она ему  принадлежала.
Ее томили противоречивые чувства. То ей хотелось от него бежать. То в гуди
загорался  огонек,  и  руки  сами  тянулись  к  его  щекам.  Счастливая  и
несчастная, уставшая  от  бурных  ласк,  она  стала  дремать,  когда  этот
страшный человек вдруг проснулся и сказал:
     - Постой, как же тебя зовут? Я и забыл вчера спросить.
     Дочь Оробы звали Зарой. Она была свежа, как утро, и таинственна,  как
ночь. Даря ласки  Спантамано,  признавая  его  своим  властителем,  она  в
глубине своей несла два чувства, пробудившиеся  в  ней  в  первый  брачный
вечер.
     Она много слышала  о  потомке  Сиавахша  и  представляла  его  гордым
великаном,  излучающим  яркое  сияние.  Но  Спантамано   оказался   другим
человеком.  Правда,  он  тоже  необыкновенен  -  чего   стоят   одни   его
удивительные   повадки!   Однако   живой   потомок   Сиавахша   вовсе   не
соответствовал образу, который она, еще не видя самого Спантамано, создала
в своем воображении. Она не могла его постичь.
     - Я думала ты не такой, - сказала мужу Зара.
     - Да? - Он поднял глаза, и взгляд их был сумрачен. - Ты предполагала,
что у меня на лбу растут рога?
     Она не нашлась, что ответить, и промолчала. Кто знает, к чему привела
бы двойственность ее чувств, если бы  сам  Спантамано  не  нашел  для  них
нужного исхода. Он повернул голову жены к себе и долго смотрел  в  глубину
ее темных очей.
     - У тебя тут неверные мысли, - проворчал он,  коснувшись  ее  лба.  -
Нехорошо. Вот это примирит тебя со мной.
     Потомок Сиавахша выложил перед супругой горсть сверкающих  камней  и,
не прибавив ни слова, исчез из дворца. Она была сражена.
     Зара не знала, что Спантамано так баснословно богат!  Три  дня  назад
девушка глубоко изумилась, когда  скупой  и  расчетливый  отец  согласился
отдать ее замуж за полунищего владетеля Пенджикента. Она решила, что Ороба
сделал этот шаг из  какого-то  неизвестного  ей  соображения,  связанного,
должно быть, с появлением Бесса в Наутаке. Ведь Спантамано считался другом
сатрапа.
     Она сетовала на опрометчивый поступок отца. При одной  мысли  о  том,
что ей придется до конца  своих  дней  жить  в  пустом  и  холодном  замке
Пенджикента, ее бросало в  дрожь.  Но  отец,  выходит,  знал,  что  делал?
Девушка выросла в среде, где богатство значило все,  где  самым  достойным
признавался человек с тугой денежной суммой и самым негодным - бедный.  Ум
тут в расчет не принимался. Верней, умным считался тот, кто сумел  достичь
благополучия. И зара хорошо знала  цену  небрежно  рассыпанным  перед  нею
холодным блестящим камешкам.  Они  символизировали  жарко  пылающий  очаг,
набитые до порога амбары, дорогие наряды, славу, вызывающую зависть  всех,
и место первой женщины в Согдиане.
     Все сомнения и колебания Зары улетучились. Она в  экстазе  лежала  на
разбросанных подушках и любовно перебирала  рубины,  изумруды  и  сапфиры,
когда явился Ороба. Он молча сел на корточки. Их пальцы встретились в куче
камешков, и трудно было бы сказать, чью дрожат больше.
     - Где он? - хрипло спросил Ороба, прервав торжественное молчание. Она
долго не отвечала, затем произнесла томным голосом,  будто  сейчас  только
проснулась и в голове ее витали еще обрывки чудесного сна:
     - Кто?



                            ИСКЕНДЕР ИЛИ БЕСС?

                                       - Близок решительный час, - сказала
                                   Хариклия, - и ныне держит на весах нашу
                                   жизнь Мойра...
                                                        Гелиод, "Эфиопика"

     Спантамано вышел из  дворца  неторопливым,  ленивым  шагом  человека,
которому не о чем  беспокоиться.  Он  собирался  побродить  по  крепостной
стене, подышать свежим воздухом и вернуться к Заре.
     Но перед ним вдруг появился  Вахшунварта.  Он  был  чем-то  озабочен.
Спантамано, блаженно улыбаясь, подмигнул ему, словно бы говоря:  "Вот  что
произошло. Как тебе это нравится?" Вахшунварта с опаской оглянулся и  сухо
сказал:
     - Напрасно ты затеял сейчас развлечения.
     - Что-нибудь случилось? - мягко спросил Спантамано. Он сиял,  подобно
час назад отчеканенной монете.
     - Пока ты возился с дочерью Оробы, наш друг Бесс объявил  себя  царем
Артахшатрой Четвертым и надел золотую тиару, - угрюмо сообщил бактриец.
     - А?.. - Спантамано пошатнулся, будто его  ударили  в  грудь,  и  еле
удержался на ногах. - Почему ты молчал до сих пор,  отец?  -  произнес  он
одними губами.
     - Трижды посылал к тебе людей, но ты никого к себе не пускал.
     Спантамано закрыл глаза и стоял так некоторое время, потом  вздохнул,
провел узкой ладонью по лицу и задумчиво поглядел на Вахшунварту. Бактриец
поразился воле, с какой этот удивительный человек переломил себя.
     - Ладно, процедил согдиец сквозь зубы. - Там будет видно.
     Он отвернулся от потрясенного бактрийца и медленно,  спокойно,  будто
ничего не случилось, направился обратно во дворец. "Бессу пришел конец", -
пробормотал Вахшунварта. Старик снова огляделся  по  сторонам  и  проворно
скрылся за углом.
     Потомок Сиавахша, заложив руки за спину, не спеша последовал к  жене.
Увидев его,  Зара  быстро  подобрала  ноги,  опустила  голову  и  смущенно
улыбнулась. Теплый блеск агатов, подаренных мужем, передался, казалось, ее
темным  глазам,  а  на  губах  играл  отсвет  красных  лалов.   Спантамано
наклонился к ней, молча погладил черные ароматные волосы и поплелся  через
широкую открытую дверь на террасу.
     Здесь он растянулся на ковре, оперся подбородком о поставленные  один
на другой кулаки  и  переливчато  засвистел.  Женщина  следила  за  ним  с
удивлением.  Чем  он  недоволен?  Подарки,  полученные  ею,  обязывали   к
заботливому отношению к супругу. Зара много  раз  выходила  на  террасу  и
спрашивала, не хочет ли он есть.
     - Потом, - отвечал он кратко.
     Она решила, что надо его приласкать. Но долго колебалась, так как  ее
одолевало смущение. Наконец, пересилив себя, она опустилась возле  него  и
неумело обняла за плечи.
     - Потом, - сказал он, мягко отстранив жену. Она ушла, едва  не  плача
от унижения. Так Спантамано лежал на террасе до вечера  и  все  свистел  и
свистел без конца, и никто бы не сказал, о чем он думает. Когда  стемнело,
Зара снова подошла к нему и несмело предложила лечь спать.
     - Потом, - пробормотал Спантамано. - Принеси-ка лучше крепкого вина.
     Говорят,  крепкое  вино  или  дым  от  горящих  семян  дикой  конопли
успокаивают сердце, томящееся от горя. Что, если попробовать?
     Зара принесла кувшин с вином и сама наполнила чашу. Спантамано  отпил
глоток, затем снова засвистел. Этот свист  надоел  Заре  до  тошноты.  Она
пожала плечами и  удалилась.  Да,  дочь  Оробы  не  могла  постичь  своего
супруга. В ней опять пробудилось чувство отчуждения.
     Но она не должна была, не имела права давать этому  чувству  волю,  -
того требовали камни, спрятанные в дорогой шкатулке.  И  в  то  же  время,
помимо всего другого, Зару просто тянуло к человеку, лежащему на  террасе.
Томимая разноречивыми мыслями, она забылась.
     Согдиец не знал, как ему быть. Он казался  себе  человеком,  который,
изо всех сил убегая от преследовавших его голодных  гиен,  натолкнулся  на
мчащегося прямо навстречу ему свирепого тигра.
     Персы или юнаны? Спантамано не  хотел  ни  тех,  ни  других.  Он  сам
стремился к власти над Согдианой. Он мечтал о царском престоле,  по  праву
принадлежащем ему, потомку  Сиавахша.  Да,  он  желал  сам  править  своей
страной! Но богам было угодно сделать так,  чтобы  Спантамано  приходилось
выбирать меж двух грозных сил. О дайв! Такая путаница в делах, что  в  ней
не  разобрался  бы  даже  старый  пройдоха  Анхраман,  бог  зла,  мрака  и
лукавства.
     Стать на сторону Бесса? Бесс объявил себя повелителем Востока. Новому
царю нужен верный человек, на которого  можно  опираться  в  Согдиане.  Он
назначит  Спантамано  сатрапом  этой  страны.   Заманчиво!   Но...   тогда
Спантамано только наполовину сделается  повелителем  своей  родины,  а  он
хотел видеть себя ее полным хозяином! Кроме того, долго ли продержится  на
троне этот новоявленный Артахшатра? Если перед Искендером  не  устоял  сам
Дариавуш, то Бесс не устоит и подавно. Рано или поздно его сметут  с  лица
земли, а вместе с ним исчезнет,  как  дым,  и  потомок  Сиавахша.  Значит,
присоединяться к Бессу нет смысла.
     Итак, не персы, а юнаны. Перейти на сторону Искендера? Но  кто  знает
его желания? Намерен ли он, истребив остатки  персидских  войск,  навсегда
уйти обратно? Или царь юнанов, подобно Гахаманидам, поставит в Мараканде и
других городах отряды своих солдат? Что будет  тогда?  Искендер,  конечно,
назначит Спантамано правителем Согдианы. И опять Спантамано окажется  лишь
наполовину хозяином государства.
     Круг замыкался. Честолюбивого согдийца бесило сознание того,  что  он
не  может  распоряжаться  страной  отцов  по  своему  усмотрению.  И   это
возбуждало в нем лютую ненависть и к персам, и к македонцам.
     Так он и  не  придумал  ничего.  Другой  на  его  месте,  озлобленный
собственными бесплодными раздумьями,  совершил  бы  опрометчивый  шаг.  Но
Спантамано,  обладая  бездной  мелких  слабостей,  становился  твердым   и
холодным,  как  его  бронзовый  нож,  когда  дело  касалось  главного.  Он
пересилил в себе нетерпение, желание сейчас же действовать: вихрь  чувств,
что бушевал у него в груди, нашел исход в безобидной песенке:

                           Горшок измучила тоска,
                           Разбился он на три куска.

     Спантамано решил ждать. Настанет час, когда события сами покажут, как
быть. И когда этот час наступит, все увидят, на что  способен  Спантамано.
Придя к такому выводу, согдиец допил вино (оказывается, помогает от  горя,
проклятье твоему отцу!) и завалился спать возле красивой жены,  к  которой
искренне привязался с первого же взгляда.
     Не одного Спантамано одолевали  в  эту  ночь  невеселые  мысли.  Ждал
поворота событий Вахшунварта. Он так же, как и  Спантамано,  не  хотел  ни
персов, ни македонцев. Но если  молодой  и  горячий  согдиец  готовился  к
схваткам, намереваясь принять в них  самое  живое  участие,  то  старый  и
осторожный бактриец заботился  лишь  о  том,  чтобы  уберечь  себя,  своих
родичей и свои богатства как от персов, так и от юнанов.  Ему  вспомнилась
скала Шаш-и-Михра на востоке, у горного озера. На вершине  скалы  один  из
владетелей,  преданных  Вахшунварте,   построил   неприступную   крепость.
Вахшунварта надумал укрыться  вместе  с  домочадцами  в  этой  крепости  и
дожидаться там лучших времен.
     Что касается Бесса, то он всю ночь слонялся  по  комнате,  не  находя
себе места. У него на плечах неглупая голова. Под  рукой  войско.  Но  нет
смелости, чтобы выступить против Искендера.
     Долго не спал и Ороба. Мысли владетеля Наутаки отличались  простотой.
Он готовился примкнуть к тому, кто победит.
     Так четверо столь разных людей встретили  начало  того  дня,  который
решил судьбу одного из них, остальных же, наконец, заставил действовать.


     Раньше этих двух бактрийцев не видели в Наутаке. Тогда без расспросов
бы не обошлось, но теперь в городе кишели толпы чужих людей, явившихся  из
Бактрианы, и на подозрительных торговцев никто не обратил внимания.
     Они молча слонялись  по  рынку,  не  собираясь  ничего  покупать  или
продавать. Один из них был высок, сух, носат и волосат; другой  приземист,
лыс и толст. Они, кажется,  искали  кого-то  и  негромко  переговаривались
между собой на языке, который не разобрал бы никакой бактриец. Они  только
глядели и никого ни о чем не спрашивали.
     Обойдя базар, необычные купцы забрели в харчевню и присели  в  темном
уголке, чтобы не привлекать к себе внимание  присутствующих.  В  харчевне,
как и везде, где собирается больше десяти человек, стоял шум. Крестьяне из
окрестных селений, мелкие торговцы и ремесленники толковали о своих делах.
     - Ни к чему не приступишься, все дорого.
     - Еще бы. Товаров мало, все персы забрали.
     - И когда мы от них избавимся?
     - Скоро уже. Вот Явится Искендер и тогда...
     - Думаете, будет лучше, если Искендер явится? Что перс,  что  юнан  -
все равно чужой.
     - Не надо бы ни персов, ни юнанов.
     - Это верно, да не получается так.
     - А может, получится?
     У входа пожилой воин из согдийцев рассказывал разинувшим рты  селянам
о битве при Гавгамелах.
     - Выходит, вы сражались хорошо?  -  сказал,  вмешиваясь  в  разговор,
какой-то худой человек, судя по черным рукам - кузнец.
     - А как же! - гордо ответил воин. -  Уж  мы  показали  этим  негодным
юнанам.
     - То-то они бежали за вами до самой Бактры, - заметил кузнец ехидно.
     Воин побагровел от стыда.
     - Ну, ты, - заворчал он грозно. - Не твоего ума это дело.
     - Конечно, не моего, - согласился мастер. - Почему  не  бежать,  если
хочется бежать? Свет велик. Можно удирать до тех пор, пока  не  достигнешь
края  земли.  Говорят,  Искендер  скоро  придет  сюда.  Куда   вы   теперь
направитесь, доблестные воители? На север, где вечно лежит  снег?  Или  на
восток, в страну узкоглазых? Или на юг, к индийцам?
     Селяне расхохотались. Воин смутился и разжал кулак.
     - Никуда не направимся, - сказал он  угрюмо.  -  Мы  ушли  из  Ирана,
потому что не хотели защищать персов. Тут же  наша  земля,  и  если  юнаны
пойдут на нас войной, мы  постоим  за  себя,  так  и  знай.  Пусть  только
Спантамано прикажет.
     - А, ты из отряда Спантамано? -  спросил  кузнец  с  любопытством,  в
котором   сквозило   уважение.   При   этих   словах   бактрийские   купцы
переглянулись.
     - Да, - ответил воин. - Ладно, прощайте, мне пора в крепость.
     Он вышел. Оба торговца незаметно выскользнули следом. Высокий  нагнал
согдийца и тронул его за руку. Воин оглянулся.
     - Добрый человек, - сказал купец. - Я друг  Спантамано.  Но  здесь  я
никому не знаком, поэтому мне трудно попасть в замок.  Не  снесешь  ли  ты
Спантамано вот это письмо? Из него он узнает,  что  я  приехал,  и  примет
меня. Умоляю тебя, сделай это если  не  ради  меня,  то  ради  Спантамано,
твоего предводителя! Я торговец. Глупые люди  утверждают,  будто  торговцы
скупы. Но я докажу тебе, что это не так.
     И бактриец вручил воину золотую монету.
     - Для друга Спантамано я готов  на  все!  -  воскликнул  обрадованный
воин, пряча за пазухой монету и тугой свиток, зашитый  в  узкий  шерстяной
мешочек. - Где тебя найти, если господин сатрап пошлет за тобой.
     - В харчевне, из которой ты вышел сейчас.
     Когда воин удалился, один бактриец сказал другому на греческом языке:
     - Или Спитамен согласится...
     - Или отрубит нам головы, - добавил его товарищ.
     Согдиец честно доставил послание Спантамано. Тот удивился и  подробно
расспросил воина о "друге". Затем отослал его, вскрыл мешочек и  развернул
свиток из папируса. Письмо было написано  по-персидски.  Первые  же  слова
послания повергли Спантамано в изумление.
     "Искендер  Зулькарнейн  шлет  привет  потомку  великого  Сиавахша,  -
прочитал Спантамано, не веря своим глазам. - Радуйся!  Я  много  слышал  о
твоих достоинствах считаю  тебя  благороднейшим  из  мужей  Согдианы.  Вот
почему я обращаюсь к тебе, а не к другим  вельможам  твоей  благословенной
страны. Слушай же то, что тебе говорит сын бога Аммона..."
     Спантамано отер широким рукавом вспотевший лоб и продолжал читать:
     "...Забота о благе моего народа заставила меня покинуть страну  отцов
и  повела  по  дороге  войны  против  Дариавуша.  Тебе  известно,  сколько
притеснений чинили персы юнанам, как надругались  они  над  храмами  наших
богов. Пока существует корень  Гахаманидов,  народы  мира  не  могут  жить
спокойно. Боги повелевают мне истребить этот  проклятый  род  и  водворить
повсюду радость и благополучие. Я  разметал  полчища  иранцев,  как  ветер
золу, и освободил множество племен от персидского  ига.  Но  враг  еще  не
растоптан. Братоубийца сатрап Бесс жив и скрывается в Наутаке..."
     Потомок  Сиавахша  поднялся,  трясущимися  руками   наполнил   кубок,
опорожнил его тремя глотками и снова склонился над свитком.
     "...Я узнал, что Бесс опирается на тебя, и скорби моей  нет  предела.
Разве Бесс не враг и тебе, о потомок Сиавахша? Разве Гахаманиды не  отняли
престол Согдианы у твоих отцов?  Почему  же  ты  пригрел  на  своей  груди
ядовитую змею, которая рано или поздно  тебя  ужалит?  Неужели  ты  хочешь
выступать вместе с кровожадным Бессом против  того,  кто  идет  к  тебе  с
братской улыбкой на устах?  Неужели  ты  не  поможешь  мне  пресечь  козни
мерзкого  человека,  которого  мы  ненавидим  оба?  Воины   мои   утомлены
бесконечным походом. Я давно вернулся бы в свою страну, если бы злой  Бесс
не угрожал мне мечом за моей спиной. В сердце моем нет ненависти, в голове
нет дурных мыслей против согдийцев. Наказав Бесса, я уйду обратно, так как
меня зовет очаг родного дома. И Согдиане станет твоей. Подумай  над  этими
словами, мой брат Спантамано..."
     Согдиец выронил свиток и оцепенел. Затем порывисто вскочил с места  и
побежал к  выходу.  Но  у  порога  спохватился,  остыл  и  неверным  шагом
возвратился в зал. Не кроется ли подвох в речах Искендера? Нет, разве  сын
бога Аммона осквернит свои уста ложью? А почему бы нет? Разве не пропитано
ложью все вокруг?
     Спантамано, боясь сделать неверный  шаг,  призвал  Датафарна,  Оробу,
Вахшунварту и Хориена, знатного согдийца, такого же осторожного  человека,
как и старый бактриец. Послание Искендера их  тоже  поразило  и  заставило
задуматься. Всех беспокоило одно:  не  таится  ли  в  письме  Зулькарнейна
обман?  Быть  может,  он  замыслил  расколоть  объединенные  силы  персов,
согдийцев и бактрийцев, а потом разгромить их по одиночке?
     - Любое решение опасно, - пробормотал Вахшунварта. - Я не  знаю,  что
делать.
     - Я тоже, - присоединился к нему Хориен.
     - Но выбирать все-таки надо! - воскликнул Ороба. -  И  поскольку  это
так, неужели мы окажемся дураками и станем на сторону слабейшего? К  дайву
Бесса! Оробе неплохо жилось при персах. Я думаю, при юнанах будет не хуже.
Хватайте Бесса - и делу конец!
     - Ороба прав, - тихо сказал  Датафарн.  -  Свяжите  Бесса  и  отдайте
Искендеру. Одной собакой станет меньше.
     Спантамано быстро повернул голову и бросил  на  Датафарна  удивленный
взгляд.
     "Ага, братец! - усмехнулся он про себя. - Ты, оказывается, зубаст. Мы
с тобой еще поживем на белом свете, я вижу".
     - Так что же вы советуете, Вахшунварта и Хориен?  -  сердито  спросил
потомок Сиавахша.
     - Решай сам, - промямлил Вахшунварта, пряча глаза.
     - Сам решай, - повторил Хориен.
     - Шакалы! - не сдержался владетель Пенджикента. - Я решу, а потом  вы
камнями забросаете меня, если выйдет неудача. Не так ли?
     Они промолчали. В  это  время  у  входа  во  дворец  послышался  шум.
"Спантамано!  Спантамано!"   -   кричала   толпа.   Появились   испуганные
телохранители.  Один  из  них  сообщил,  что  тысяча  или   две   горожан,
вооруженных дубинами и топорами, оттеснили от ворот стражу и  ворвались  в
замок. Они хотят видеть Спантамано.
     - Зачем? - спросил пенджикентец.
     - Не знаю.
     - Спантамано! Спантамано! - ревела толпа.
     Тот, кого она призывала, проворно вскочил на ноги и быстро  вышел  на
террасу, бледный, злой, готовый ко всему.
     Как только он появился, толпа мгновенно  стихла.  Лишь  над  скопищем
черноволосых, светлых и седых голов колыхались, стукаясь и  звеня  друг  о
друга, дубины, пики и секиры.
     - Я здесь! - крикнул Спантамано звонко. - Чего вы от меня хотите?
     - Защити от персов! - опять загремела толпа.
     - Что там произошло такое?
     - Притесняют!
     - Обирают!
     - Женщин похищают!
     - Крадут детей!
     - Отнимают скот!
     - Почему вы обращаетесь ко мне? - сердито заорал потомок Сиавахша.  -
У вас есть свой правитель, - Спантамано ткнул в появившегося сбоку  Оробу,
- пусть он и спасает вас от грабителей. Разве у меня мало своих дел, чтобы
я тут еще с вами возился?
     Его слова смутили и, видимо,  обидели  этих  людей.  По  толпе  пошел
недобрый гул. Вперед выступил загорелый до черноты старик с распахнутой на
волосатой груди рубахой.
     - Нет, Спантамано! - сказал он громко. - Только  ты  можешь  защитить
нас от персов.
     - Почему я? Что это взбрело в твою пустую голову, старый ты чурбан?
     Резкость Спантамано нисколько не смутила наутакца. Он спокойно глядел
прямо в глаза молодого военачальника.
     - Ты обязан защитить нас, Спантамано, - проговорил он твердо.
     - Обязан? - Наглость старика вывела Спантамано из себя.  -  Разве  ты
пенджикентец, чтобы я из-за тебя лез из кожи, будь  ты  проклят?  Мне  мои
пенджикентцы не дают покоя, чтоб им провалиться вместе с вами, а  тут  еще
вы пристаете!
     - Да, ты обязан, - проговорил старик упрямо. - И мы не  просим  тебя,
мы требуем, чтобы ты защитил нас от воинов Бесса!
     - Требуете? - Спантамано  расхохотался.  -  Ну,  Ороба,  тебе  пришел
конец. Твой народ, как я вижу, поголовно лишился  разума.  Отчего  же  вы,
добрые люди, требуете защиты у меня, а не у своего князя?
     - Потому, что ты  потомок  Сиавахша!  -  гневно  загремел  старик.  -
Потому, что ты из древнего рода  царей  Согдианы!  Потому,  что  мои  отцы
кормили твоих отцов!  Потому,  что  в  каждой  капле  твоей  крови  -  сок
гранатов, выращенных нашими предками! Потому, что народ верит тебе одному!
Ты сказал, что ты пенджикентец? Нет! Ты не пенджикентец,  не  бахарец,  не
маракандец, не наутакец - ты согдиец! Ты обязан  нам,  как  и  мы  обязаны
тебе. У тебя нет своих дел, есть наши дела. Понял ты меня?
     Усмешка на губах Спантамано погасла. Удивленный словами наутакца,  он
подался вперед и впился острым взглядом в обветренные лица. До сих пор  он
думал всегда о себе и никогда не думал об  этих  людях.  Он  полагал,  что
родство с божественным Сиавахшем - честь, но, оказывается, оно налагает на
него и какие-то обязанности.
     - Спантамано слушает вас! - крикнул он голосом, дрожащим, как тетива.
- Говорите!
     Седой наутакец схватил за руку какую-то женщину, подвел  ее  к  ногам
Спантамано, сорвал с нее грубое покрывало, поклонился и отступил на шаг.
     Первое, что увидел Спантамано, - это две кровавые раны вместо грудей.
Ни  растрепанных  черных  волос,  ни  огромных  глаз,  ни  красивого,   но
изможденного лица, ни синяков на тонких руках,  ни  царапин  и  ссадин  на
животе и голых бедрах - ничего не видел Спантамано, - только  две  круглые
алые раны зияли перед ним, точно две половины разрезанного граната.
     - Это жена моего сына Баро! - зарыдал старик. - Четыре дня назад  она
пошла за водой и не вернулась. Сосед увидел, как ее схватили  персы.  Баро
припал к ногам Бесса. И Бесс ответил Баро: "Не будь  таким  скаредным.  Ты
тешился этой женщиной три года, пусть же мои воины насладятся ею три дня".
Сегодня утром она сама явилась домой. Они отрезали ей груди  ради  забавы.
Люди, плачьте! Богиня плодородия Анахита обесчещена. Источник жизни иссяк.
Не окропится земля священным материнским молоком. Наступят засуха,  мор  и
оскудение.
     Старик, причитая, упал на колени. И сотни людей, причитая,  упали  на
колени, ибо персы, отрезав женщине груди,  осквернили  в  ней  материнское
начало, образ богини Анахиты, дающей жизнь всему сущему.
     У Спантамано закружилась голова. И он сам не заметил,  как  бросил  в
толпу два слова, которые, точно камни, вызывающие  снежную  лавину,  разом
сдвинули с места густое скопище охваченных яростью людей.
     - Бейте персов!!!
     Толпа дахов, мирно сидевших на корточках у  стены,  разом  поднялась;
зловеще сверкнула бронза сотен мечей. Вся Наутака взялась за оружие. Дахам
Спантамано и горожанам не удалось бы врозь одолеть  многочисленных  воинов
Бесса. Но вместе они составили грозную силу. Иранцев убивали внутри замка,
на рыночной площади, гонялись за ними по улицам, настигали  в  домах.  Они
сначала отчаянно оборонялись.  Но  видя,  что  им  не  сладить  с  толпами
согдийцев, объятых жаждой кровопролития, персы, отряд за  отрядом,  бежали
из Наутаки и потянулись к горному перевалу, чтобы укрыться в Мараканде.
     Когда   вспыхнул   мятеж,   Бесс   отдыхал.   Его   разбудили   вопли
телохранителей. Сатрап выглянул в окно и  сразу  обо  всем  догадался.  Он
бросился внутренними переходами дворца к Хориену.
     - Защити меня, Хориен! - кричал он, колотя ногами врезную  дверь.  Но
Хориен  не   отвечал,   а   голоса   согдийцев,   разыскивающих   сатрапа,
приближались.
     Бесс юркнул за угол и мигом домчался  до  покоев  Оробы.  Сердце  его
гулко стучало, точно боевой барабан, в голове шумело, он не  понимал,  что
случилось. Сознание перса остро пронизала одна мысль - мысль о смерти,  он
чувствовал свой конец и в то же время не верил, не хотел верить в то,  что
умрет. Он цеплялся за жизнь, как цепляется  когтями  за  гладкие  каменные
стены кошка, сброшенная с крыши.
     - Ороба, спаси меня! - бушевал он перед замкнутой решеткой входа.  Но
владетель Наутаки, показавшись на мгновение, завизжал:  "Чтоб  ты  пропал!
Стану я тебя спасать. Сколько моих овец сожрал, бездонная утроба!" Он  тут
же скрылся. Неудачливый Артахшатра Четвертый, чье владычество над Востоком
длилось так недолго, метнулся в сторону и вломился в  жилище  Вахшунварты.
Бактриец сидел на возвышении, окруженный телохранителями.
     - Брат мой! - Бесс повалился к его ногам.  -  Укрой  меня!  Проклятый
Спантамано добрался-таки до моей головы. Почему я щадил его до сих пор? О,
если бы я знал! Гнусная  змея,  предатель,  он  поднимет  руку  на  своего
покровителя! Как мы не разгадали его раньше? Охрамазда, помоги мне!  Укрой
меня, Вахшунварта! Неужели тебе не жалко Бесса?
     - Не жалко, - глухо сказал жрец. - Ты заслужил наказание. Не  обвиняй
Спантамано в предательстве. Не сам ли ты в этом виноват? Двести лет назад,
до прихода Гахаманидов, народ Согдианы был прост, честен и прямодушен.  Не
вы ли растлили его, отравили ядом лжи, клеветы и коварства?  Ты  называешь
Спантамано  гнусной  змеей?  Но  не  у  вас  ли,  Гахаманидов,  лукавых  и
кровожадных людей, научился Спантамано хитрости? Вы сами  согрели  его  на
своей груди, так плачьте теперь, когда он вонзает в ваши тела свои  острые
зубы, пропитанные ядом, полученным от вас же!
     - И ты на его стороне? - Бесс поднялся и кинулся на  Вахшунварту,  но
телохранители оттолкнули его ногами. В зал  ворвался  Спантамано.  За  ним
теснилась его дружина.
     - Вот он где! - прозвенел голос потомка Сиавахша. - Хватайте его!
     Бесс повернулся, выдернул из-за пояса  нож  и  ринулся  на  согдийца,
точно  буйвол.  Казалось,  он  одним  взмахом  уничтожит  Спантамано.   Но
проворный согдиец мягко, словно леопард, отпрыгнул в сторону, изогнулся  и
ловким ударом длинного кинжала выбил нож из  руки  Бесса.  Воины  скрутили
сатрапа и поволокли прочь.


     Вечером к Спантамано явился  наутакец  огромного  роста.  Одежда  его
состояла только из ободранных кожаных шаровар. Спутанные волосы падали  на
угрюмые глаза. В едва пробившихся усах поблескивали  капли  пота.  Толстые
губы он плотно сжал, мускулистые руки заложил за могучую спину.
     - Меня зовут Баро, - прогудел он мрачно. Это был муж той женщины, над
которой надругались персы.
     - Брат, я слушаю тебя, - сказал Спантамано мягко.
     - Сердце мое охладело ко всему на свете, - скорбно прошептал Баро.  -
Я люблю мою жену. Но при виде ее оскверненного тела мне хочется вонзить  в
него нож, хотя бедняжка не виновата. Лучше мне  уйти  из  Наутаки.  Возьми
меня к себе. Ты отомстил Бессу за меня. Отныне если ты жив - я  жив,  твой
конец - мой конец.
     - Я беру тебя к себе, Баро.


     Слово Клитарха.
     "Выйдя из Бактры, мы достигли Окса.  Река  эта  большая  и  глубокая,
шириной около двух тысяч шагов, течение в ней быстрое. Леса для  постройки
моста поблизости не оказалось, поэтому нам пришлось сшить из кож  огромные
мешки и набить их соломой и сухой виноградной лозой. Мешки связали  вместе
по десяти, покрыли тростником и на этих плотах перевезли на  правый  берег
Окса людей, лошадей и обоз.  Переправа  заняла  пять  дней.  Итак,  ты  на
согдийской земле."


     - Да, Александр, Фарнух и Дракил достойны высоких наград. После  того
как они, переодевшись бактрийскими купцами, поехали в  Наутаку  и  вручили
твое послание Спитамену, он разогнал персов и связал Бесса.
     - Спитамен поверил мне? Я думал, он умней. Что же было дальше?
     - Спитамен сказал Фарнуху Дракилу, что сам выдаст мне Бесса. Но когда
мы достигли селения, где он назначил место встречи, его там не  оказалось.
Он оставил Бесса под охраной жителей, сам же со своим отрядом исчез.
     - Исчез? Куда он девался?
     - Селяне говорят: Спитамен ждет тебя в Мараканде.
     - Ага! Значит,  он  готовит,  как  это  водится  у  варваров,  пышную
встречу. Хорошо. Пусть  согдийцы  славят  нас  как  освободителей  от  ига
персов. И если потом что-нибудь  случится,  кто  скажет  хоть  одно  слово
против своих освободителей? Не так ли, Птолемайос?
     - Так.
     - Но где же Бесс?
     - Он ждет у входа.
     - О! Веди его сюда. Ага! Вот он какой. Это тот  самый  Бесс,  который
убил Дария? Как же ты осмелился поднять руку на царя? Знаешь  ли  ты,  что
царя может судить или казнить  только  царь  царей,  как  я?  Ты  совершил
великое преступление и будешь строго наказан. Уведите его  и  держите  под
стражей. Птолемайос! Сделай  благородного  Дракила  начальником  снабжения
гетайров. Фердикка! Зови трубачей. Поход! Нас ждет Мараканда.




                       КНИГА ВТОРАЯ. ДОЛИНА СТРАХА


                            ГОРОД ДВУГЛАВЫХ ПТИЦ

                            Второй обителью благополучия, которую сотворил
                       я, Охрамазда, была Согдо, богатая людьми и стадами.
                                                             "Зенд-Авеста"

     Как не уговаривал Спантамано осторожного Вахшунварту, тот не  захотел
идти с ним в Мараканду. Посулив потомку Сиавахша успехов  и  тепло  с  ним
распрощавшись, жрец отбыл на восток к скале Шиш-и-Михра. Часть  бактрийцев
изъявила желание  остаться  у  Спантамано.  Вахшунварта  против  этого  не
возражал.
     Лето было в разгаре. По ночам ярко горел Сириус. Уже через  три  часа
после восхода солнца воздух наполнялся тяжелым,  гнетущим  зноем.  Поэтому
Спантамано выехал из Наутаки на рассвете,  чтобы  добраться  до  перевала,
пока над предгориями висела прохлада.
     Зару он поместил в позолоченную крытую повозку  с  тонкими  шелковыми
занавесками. Колесницу увлекали за  собой  сытые,  статные  кони.  За  нею
следовала густая толпа рабынь и свирепых евнухов. Ритмично рокотал  бубен,
радостно заливались зурны, звонко звучали  чистые  голоса  певиц.  В  такт
мерным ударам бубна весело стучали копыта  лошадей.  Скачущие  мимо  воины
приветствовали супругу предводителя долгим, пронзительными криками.
     Зара  с  детства  привыкла  к  почету;  до  появления  Спантамано  ей
казалось, будто выше тех высот, на которые она взлетела, оттолкнувшись  от
отцовских плеч, и  быть  не  может.  Но  блеск  минувших  дней  потускнел,
побледнел,  растворился  и  улетучился  перед  той  сверкающей,  звенящей,
наполненной благоуханием роскошью, которая окружала ее теперь.  Она  стала
первой женщиной в Согдиане! Отныне для Зары  не  было  на  свете  человека
прекрасней и ближе Спантамано.
     Если чувства Зары напоминали гул теплых, бурных  и  неудержимых  вод,
стремящихся с гор, то переживания Оробы представляли собой шум глубокой  и
широкой реки, плавно и горделиво текущей по равнине. Он твердо уверовал  в
то, что Спантамано станет сатрапом  Согдианы  и  мысленно  возносил  хвалу
доброму богу Охрамазде за благодеяния, ниспосланные им Оробе.
     Не без труда перевалив через горы, потомок  Сиавахша  отправил  Зару,
Оробу и все свое войско в Мараканду, сам же, захватив  Баро,  Варахрана  и
три десятка телохранителей, свернул  направо,  к  Юнану.  В  этом  городке
обитало пять тысяч греков из Милета, переселившихся  в  Согдиану  еще  при
царе Ксерксе.
     Городок стоял на склоне гор, по обе стороны скудной  речушки,  и  был
обнесен высокой глинобитной стеной. Над стеной поднимались кроны  платанов
и лохов, сливающихся издали в неровные зеленые пятна и четко  выделяющихся
на фоне домов, оград и откосов однообразного цвета бледной охры.
     По каменистой дороге стучали колеса  повозок,  принадлежащих  знатным
согдийцам - по их заказам  греки  ковали  хорошие  железные  мечи,  делали
медные  панцири,  изготовляли  красивые  вазы  и  амфоры,  вытесывали   из
газганского мрамора фигуры богов и  людей.  Среди  народа,  толпящегося  у
ворот, попадались и торговцы, приехавшие, чтобы купить  изделия  греков  и
продать их в других городах Согдианы, и туземные мастера, которым хотелось
посмотреть, как работают эллины.
     Солдаты в эллинских гребенчатых шлемах и медных панцирях, но в  узких
согдийских штанах  и  закрытой  кожаной  обуви,  придирчиво  расспрашивали
Спантамано на согдийском языке, что он за человек,  откуда  явился,  зачем
сюда приехал.
     - Какого дайва! - вскипел Спантамано. - Я вижу, ты ослеп, Лисимах. Не
узнаешь меня?
     Послышались восклицания:
     - О! Спитамен?!
     - Живой?!
     - Откуда ты?
     - Прости, господин састар, не узнали тебя. Ты к Палланту?
     - Да, - ответил потомок Сиавахша. - Как он - здоров, благополучен?
     - Конечно! Что ему сделается.
     Прежде Спантамано бывал здесь не раз. Греки хорошо знали его, поэтому
дружелюбно отворили ворота и пропустили гостя внутрь.
     Спутники  молодого  военачальника  не   скрывали   удивления,   когда
встречали на узкой улице  нагих,  крепких  малышей,  стройных  стариков  и
старух,  набросивших  на  плечи  и   обернувших   вокруг   бедер   широкие
многоскладчатые хламиды, голоногих, в коротких туниках, девушек  со  смело
открытыми  смуглыми  грудями  и  рослых  плечистых  мужчин,   напоминающих
изваяния, которые они отливали из бронзы.
     Городок являлся  как  бы  малым  уголком  далекой  Эллады.  Тут  были
акрополис - крепость, что возвышалась  на  холме,  храм  Афины,  крохотный
театр, школа с бюстом Аполлона у входа, рынок, ряды мастерских,  бассейны,
водопровод и кладбище. Но в то же время эта крошечная "Эллада"  неразрывно
срослась с окружающей ее средой. За сто пятьдесят лет жизни на новой земле
эллины утратили много своеобразных черт. Они слепили  глинобитные  хижины,
крытые тростником, стали носить длинные штаны и любили  мясо,  по-азиатски
зажаренное  на  вертелах.  Их  язык  воспринял  немало  местных  слов;  на
представлениях в театре нередко звучала согдийская зурна.
     - Спитамену привет! - то и дело восклицали греки.
     - Привет и вам, - добродушно отвечал Спантамано. - Дома ли Паллант?
     - Дома.
     - Кто этот Баланд? - спросил Баро.
     - Баланд? - Спантамано весело рассмеялся. Созвучное греческому  имени
согдийское слово "баланд" означало "высокий". -  Да,  он  заслуживает  это
имя. Хотя ростом он ниже меня, умом высок. Паллант - первый мудрец здешних
греков и мой друг.
     Раб  из  племени  заречных  саков,  купленный  Паллантом  на   базаре
Мараканды, узнав Спантамано, поднял катаракту - падающую  сверху  железную
решетку, которой запирают вход в греческих домах, и провел гостей во двор.
Паллант - маленький человек лет сорока, с умным белым лицом,  чернобровый,
с коротко остриженными вьющимися волосами, выбежал из дома,  крепко  обнял
Спантамано и  приветливо  кивнул  его  спутникам.  Заметив  Варахрана,  он
удивился и обрадовался:
     - Как, и ты здесь, Варахран? Тебя же угнали персы!
     - Спантамано спас меня, - ответил чеканщик Варахран, тоже  довольный,
что увидел друга своего отца; прежде, до войны, Паллант часто заходил в их
мастерскую на рынке Мараканды.
     - Ты, наверно, не ждал меня? - Спантамано дружески похлопал грека  по
плечу. - Думал, я пропал на войне?
     - Разве Спитамен пропадает? - убежденно сказал Паллант.  -  Я  верил,
что ты вернешься, и не ошибся. Но ты сильно изменился, друг.  Что  заботит
тебя?
     - Сейчас расскажу. За этим и приехал.  Но  сначала  дай  мне  и  моим
воинам кислого молока, разбавленного холодной водой. Мы умираем от жажды.
     Через некоторое время, поев сыру и выпив молока,  они  сидели  вдвоем
под развесистой яблоней.
     - Раскрой шире свои уши, Паллант, и слушай  меня,  как  волк  слушает
голос гор, - угрюмо сказал Спантамано. Он устало потер ладонью высокий лоб
и вздохнул. - С тех пор как я увидел тебя и подружился с  тобой,  Паллант,
прошло вот уже десять лет. И за десять лет я не помню ни одного случая, за
который можно было бы упрекнуть тебя и твоих  сородичей,  живущих  в  этом
городе.  Ваши  законы  справедливы.  Ваши  поступки  достойны  похвал.  Вы
удивительно трудолюбивый,  умелый  и  мудрый  народ.  Боги  наградили  вас
великими знаниями.
     Я из всех согдийцев, как говорится, самый "сырой", коренной,  твердый
согдиец, и мне дороже всего наше, согдийское. Но я не слеп и  не  глуп,  я
признаю и принимаю все, что есть хорошего у других народов.  Если  кочевые
массагеты стреляют из луков лучше, чем согдийцы, я откровенно говорю: "Они
стреляют лучше нас".  Если  песни  хорезмийцев  красивей  наших,  я  смело
говорю: "Да у них песни красивей". И любой согдиец, если у него на  плечах
голова, а не тыква, согласится со мной, ибо то, что  я  утверждаю,  -  это
сама истина. Только дурак,  никчемный  чурбан,  который  не  видит  дальше
своего носа, станет  утверждать,  что  медный  нож  крепче  железного  или
глинобитная хижина долговечней каменного дома.
     И я прямо говорю - вы, юнаны, выше нас по мастерству и знаниям.  Наши
гончары, кузнецы, каменотесы, оружейники, ювелиры  и  люди,  расписывающие
стены дворцов, и те, кто изготовляет идолов,  многому  научились  у  ваших
гончаров, кузнецов, строителей  и  ваятелей,  и  от  этого  сосуды,  мечи,
монеты, которые теперь изготовляют согдийцы, стали не хуже, а лучше.
     Может быть, и вы чему-нибудь научились у нас. Например, ловко  сидеть
на коне, носить удобную для верховой езды одежду, метко стрелять из луков,
рыть каналы и орошать поля водой из реки, быстро лечить раны, распознавать
опасные ядовитые растения и даже пить крепкое вино, но разговор сейчас  не
об этом. Разговор о том, что я, согдиец Спантамано, полюбил ваш  народ.  Я
полюбил  дивные  предания  вашего  слепого  певца,  о   котором   ты   мне
рассказывал. Его, кажется, звали Омар?
     - Гомер, - поправил согдийца Паллант,  со  вниманием  слушавший  речь
друга.
     - Да, Омар, - повторил Спантамано без смущения.  -  И  полюбил  ваших
мудрецов Шухрата и Афлатона, хотя еще плохо понимаю их учение.
     - Сократа и Платона, - снова поправил его грек.
     - Ты не  обижайся,  для  моего  языка  так  легче.  И  я  полюбил  те
празднества, когда вы поете и  танцуете  с  площади,  называемой  "театр",
случаи из жизни богов и людей. Все это очень хорошо. Придет время, и у нас
тоже будут свои Омары, свои Шухраты, свои "театры" и свои мастера,  равные
по знаниям и умению вашим мастерам. Ты слушаешь меня, Паллант?
     - Да, Спитамен.
     - Итак, я полюбил ваш народ и не думал, что придет день,  когда  юнан
станет врагом согдийца. Но... - Спантамано тяжело вздохнул, - но время это
наступило, дорогой Паллант. Искендер Зулькарнейн переправился  через  Вахш
(вы называете его Оксом) и продвигается к Мараканде. Скоро он будет здесь.
Юнанов, как сообщили мне разведчики, около сорока тысяч,  они  закованы  с
головы до пят в толстую, непробиваемую  бронзу.  А  у  нас  редко  у  кого
найдешь даже кожаный панцирь. Юнаны вооружены длинными пиками и  железными
мечами, согдийцы - медными кинжалами.  Юнаны  владеют  искусством  боевого
построения, мы сражаемся беспорядочной толпой. Перевес на  их  стороне.  И
если начнется война...
     - Нет, Спитамен! - Взволнованный Паллант  вскочил  с  места  и  обнял
согдийца. - Война не начнется. Александр круто расправился с  персами,  но
они, как знаешь ты сам, заслужили и более жесткого наказания. Александр не
какой-нибудь варвар из рода Ахеменидов. Его, как мне известно,  воспитывал
Аристотель, ученик Платона. Сын Филиппа родился, чтобы  освободить  народы
от ига персов и всюду водворить мир и благоденствие. В этом его призвание.
Он послан на землю самими богами. И я сожалею, что ты думаешь о нем плохо.
В Мараканде еще много персов. Александр довершит их разгром и вернется  на
родину. Побратаются два таких мудрых и великих  народа,  как  ваш  и  наш;
Эллада и Согдиана станут двумя дружественными государствами,  и  от  этого
союза будет польза  и  вам,  и  грекам.  Туда  и  обратно  пойдут  богатые
караваны. Греки многому научат вас, и вы многому научите греков. Наступают
славные времена,  Спитамен,  славные  времена!  Я  радуюсь  новостям,  как
ребенок, и хочу, чтобы и ты радовался со мной, мой дорогой  Спитамен,  мой
друг, ближе которого для меня нет никого во всей Согдиане!
     Он схватил Спантамано за руки и, гордо откинув красивую голову, долго
смотрел прямо в синие глаза согдийца. И под  этим  сияющим  взглядом  лицо
Спантамано постепенно прояснилось. Складка меду круто  вскинутыми  бровями
разгладилась. С резко очерченных губ исчезла холодная усмешка.  Спантамано
широко и ласково улыбнулся. Он опять вздохнул - на этот раз с тем глубоким
облегчением, каким вздыхает пастух после  трудной,  но  удачной  переправы
через бурный горный поток.
     - Ты никогда не обманывал меня, Паллант, - сказал Спантамано мягко. -
Что бы ты ни сказал, все сбывается. Поэтому я верю тебе  и  сейчас.  Пусть
тебе и твоим близким будет благо. Ты укрепил мой дух, и я теперь знаю, что
мне делать. Прощай, мне надо спешить в Мараканду. Мы еще увидимся. И  наша
новая  встреча  будет,  наверное,  не  такой,  как  сегодня.  Возможно,  -
Спантамано наклонился к уху Палланта, - я скоро стану царем Согдианы.
     Когда он направился к выходу, перед ним, перебежав двор, остановилась
гречанка лет пятнадцати в белой короткой тунике. Ух, какая чернушка!  Кожа
- смуглая до  темно-бронзового  оттенка,  волосы  -  блестящие,  будто  их
смазали  маслом,  широко  разросшиеся  брови,  чуть  вздернутый,   немного
припухлый нос, алые губы крупного, но красивого рта, тоненькое, маленькое,
ладно скроенное тело, - где, дай Охрамазда памяти,  видел  Спантамано  эту
девушку?
     - Радуйся, Спитамен! - воскликнула гречанка смущенно.
     - Радуйся, душа моя. Но... кто это?  -  спросил  потомок  Сиавахша  у
собравшегося его проводить Палланта.
     - Не узнал? - Паллант засмеялся. - Эгина, моя сестра.
     - Эгина? - Спантамано вытаращил глаза. - Так выросла?
     - Время идет, мой друг.
     - Да-а. - Согдиец ласково улыбнулся Эгине. - Вон какой ты стала.  Ну,
жених есть? Скоро будет свадьба?
     Она вспыхнула, закрыла лицо рукой и убежала.
     - Все время вспоминала о тебе, - сказал Паллант. - Ну ладно. Я  пойду
с тобой до ворот. Или останешься на ночь? Ведь сколько лет не виделись.
     - В другой раз, Паллант, в другой раз. Я спешу. Встретимся еще.


     Мараканда была древней столицей Согдианы. Говорили, что  ее  построил
царь Кай-Ковус, отец легендарного Сиавахша.
     Во времена Спантамано уже никто не мог точно  сказать,  когда  возник
этот город и почему он стал именоваться Маракандой. Одни  утверждали,  что
название происходит от слова "Марра-Кан"; то есть Город  Рубеж.  Возможно,
через местность, где воздвигали поселение, пролегала граница  между  двумя
владениями. Другие видели в Мараканде "Самара-Кан"  -  Город  Плодов,  или
"Самара-Канда" -  Город  Сладких  Плодов.  Третьи  доказывали,  будто  его
следует называть "Се-Мург-Кае" - Город Двуглавых Птиц, ибо семург является
священной птицей восточного сказания.  Неизвестно,  кто  был  прав,  но  к
Мараканде подходили все три названия: он и сейчас стоял на рубеже -  между
речной долиной и горным хребтом, славился сладкими плодами, а  изображения
двуглавых птиц украшали все дворцы и лачуги города.
     Легенда согдийцев повествует о человеке, взлетевшем на спине  семурга
к солнцу. Если бы такая птица  существовала  и  сейчас  (в  том,  что  она
существовала прежде, согдийцы не сомневались) и если бы  захотела  поднять
на себе царя македонцев Александра,  то  он  увидел  бы  с  неба  огромный
прямоугольник, обведенный широким рвом и мощной стеной  с  четкими  рядами
бойниц, с громоздкими, квадратными сверху и расширяющимися  книзу  башнями
по всем четырем углам.
     И еще он увидел бы по четырнадцать малых башен  по  длинным  сторонам
прямоугольника и по восемь - по коротким сторонам. Он убедился бы,  что  в
этот город не так-то легко проникнуть -  перед  главным  входом,  пробитым
посередине западной, короткой стены, темнели зигзаги лабиринтов  обширного
превратного сооружения. Если бы враг разбил внешние ворота  и  забрался  в
тесные проходы  превратного  сооружения,  его  обстреляли  бы  их  бойниц,
направленных внутрь лабиринта.
     Если бы Александр перевел свой взгляд дальше, он заметил бы, что  две
трети города заняты  громадным  жилым  массивом,  расчлененным  на  равные
квадраты широкой, точно канал, и прямой, словно  сарматский  меч,  главной
улицей и пересекающимися мелкими поперечными улицами и переулками.
     Далее Александр отметил бы для  себя,  что  оставшаяся  часть  города
строго разделена на  три  доли:  рыночную  площадь  справа,  храм  огня  с
прилегающими  к  нему  дворами  посередине  и   возвышающийся   в   левом,
северо-восточном углу гигантский замок с тремя немыслимо крупными башнями.
     Он увидел бы пятна зелени во дворах, снующих  по  улицам  и  рыночной
площади людей, стаи голубей, летающих вокруг башен,  дым,  клубящийся  над
святилищем, и синеватую полупрозрачную мглу, окутавшую сверху весь город и
смягчавшую резкие очертания кубов, коробок и усеченных конусов, из которых
состояла Мараканда.
     Но так как птицы  семург  не  существовало,  то  Александр  явился  к
воротам города верхом на своем знаменитом "быкоголовом" коне Букефале.
     Внимание царя привлекли  огромные,  высотой  в  сорок  локтей  стены,
сложенные из громоздких, как саркофаги, сырцовых блоков, и он подумал, что
такой город трудно было бы взять силой. Но Мараканда сама открыла  ворота,
поэтому надобность в осаде миновала. Персы, находившиеся в городе, как  об
этом сообщили гонцы  согдийцы,  склоняли  жителей  к  обороне,  однако  их
замысел -  встретить  македонцев  стрелами  -  не  удался;  маракандцы  не
захотели  поднять  оружие  против  Искендера.  Тогда   озлобленные   персы
принялись грабить и избивать народ. Старейшины города ударили в  барабаны.
На их тревожный зов сбежались жрецы, торговцы, ремесленники и  земледельцы
из окрестных дехов - укрепленных поселений. Персов, как это случилось и  в
Наутаке, стали истреблять, как взбесившихся собак. Они сначала отбивались,
потом, захватив  что  удалось,  ушли  через  Восточные  Ворота  в  сторону
Пенджикента.
     Избавившись  от  притеснителей,  Мараканда  приготовилась  к  встрече
желанных гостей. Толпы  людей,  одевшихся  ради  торжественного  случая  в
лучшие свои наряды, вышли из стены города на  бахарскую  дорогу.  Мужчины,
женщины и дети несли на  головах  плоские,  сплетенные  из  ивовых  ветвей
корзины с плодами, свежим пшеничным хлебом и цветами. Греки,  привыкшие  у
себя на родине к ячменному хлебу, охотно брали  протягиваемые  им  румяные
лепешки, испеченные особым образом в круглых печах, и поедали их  тут  же,
не слезая с коней. Длинные, прямые, с раструбами на концах,  медные  трубы
ревели, словно  могучие  ткры-самцы  весной.  Оглущающе  ухали,  гудели  и
рокотали барабаны. Македонцев, греков, пэонов и агриан забрасывали розами.
Время от времени к небу взметался дружный крик: "Искендер!"
     Александр, окруженный  толпой  телохранителей  и  приближенных,  ехал
впереди своего огромного  войска  и  отвечал  на  приветственные  возгласы
согдийцев милостивой улыбкой.
     Для  полноты  счастья  царю  не  хватало  Спантамано  -   Спантамано,
взволнованного  до  слез,  покорно   преклонившего   колени,   не   только
безропотно, но и с великой охотой отдающего  себя  и  свой  народ  в  руки
Двурогого. Не хватало  последнего  действия,  чтобы  с  успехом  завершить
комедию "Покорение Согдианы", которую Александр придумал  сам  и  сам  же,
поддавшись очарованию происходящего, стал, незаметно для  себя,  принимать
всерьез.
     Но наступил и  этот  желанный  миг.  Когда  Александр  приблизился  к
городу, из  ворот  выехала  толпа  знатных  согдийцев.  Все  остановились.
Наступила мертвая тишина, хотя равнина  перед  Маракандой  была  черна  от
тысяч и тысяч людей.
     Толпа телохранителей с той и другой стороны  раздалась.  Александр  и
Спантамано очутились лицом к лицу. Холодный, высокомерный взгляд македонца
столкнулся с живым,  проникновенным,  выжидающим  взглядом  согдийца.  Оба
сидели на прекрасных конях. Оба, в отличие от хваставших роскошью  нарядов
присутствующих вельмож, облачились в простую, грубую,  поношенную  одежду,
как бы подчеркивающую бескорыстие предводителей двух народов. Правда, если
дырявый шерстяной плащ, толстые ремни и тусклые медные бляхи на Александре
говорили для тех, кто его знал плохо или совсем не знал, о суровой силе  и
солдатской прямоте, то шкуры леопарда на  Спантамано  свидетельствовали  о
небывалой ловкости и хитрости их владельца.
     Ни тот ни другой не шевелился. Казалось, ни тот ни  другой  не  хотел
первым  произнести  слово  приветствия.  Они  молча  сидели  на  конях   и
пристально, в упор, смотрели:  Александр  -  сердито  и  требовательно  на
Спантамано, Спантамано - спокойно и чуть насмешливо на Александра.  Тишина
невыносимо затягивалась. Улыбки на лицах окружающих погасли. Над  равниной
взмахнула невидимым крылом угроза. И Александр ощутил это прежде всех.  Он
закусил   губу   и    выразительно    прищурился.    Спантамано    ответил
многозначительным  взглядом.  "Птолемайос  ошибся  тогда,  -  подумал  сын
Филиппа. - Он утверждал, что Спитамен походит  на  Диогена.  Но  если  тот
разбил чашу, когда убедился, что может  без  нее  обойтись,  то  этот  мне
скорей  голову  разобьет".  Договорившись  глазами  о  чем-то  важном,  но
понятном  им  двоим,  македонец  и  согдиец  одновременно   улыбнулись   и
склонились в поклоне. Вздох облегчения, вырвавшийся из груди тысяч  людей,
перерос в протяжный радостный рев. Толпа ликовала.
     Через мгновение Александр и Спантамано ехали уже бок о бок  на  своих
редкостных конях, и ни тот ни другой конь не вырывался вперед даже на  пол
головы.


     ДРАКИЛ. О Гермес!  Меня  качает,  как  моряка  на  палубе  триеры.  А
кажется, выпил немного. Крепкое  же  вино  у  согдийцев.  Прекрасное,  как
из-под Исмара. Ну, друг мой Лаэрт, как тебе понравился пир?
     ЛАЭРТ. Клянусь Вакхом, я никогда  не  видел  подобного  пира!  Бедный
Лаэрт на обычных пирах редко бывал, а тут... Какой дворец! Признаться, эти
согдийцы - не такие варвары, как  я  ожидал.  Особенно  великолепны  белые
алебастровые узоры на стенах и резьба  на  дверях.  А  решетки  на  окнах?
Волшебство! А пестрые ковры? Чародейство! А  золотые,  серебряные  чаши  и
вазы? Умопомрачение! А яркие одежды? Колдовство! А женщины? Нимфы, дриады,
наяды! Клянусь монетой, у меня голова кружится не от вина, а от того,  что
я там видел.
     ДРАКИЛ. Благодари меня. Ведь это я тебя провел во дворец,  хотя  туда
пускали даже не всех гетайров. Ик! А каков этот дикарь Спитамен, а?
     ЛАЭРТ. Он, кажется, не  такой  уж  дикарь,  хотя  и  оделся  в  шкуры
леопардов. Спитамен хорошо держится. У него умные глаза.
     ДРАКИЛ. Хм!.. В том-то и беда, что хорошо держится. И лучше бы у него
были глупые глаза. Так  как  я  доверенное  лицо  божественного  -  ик!  -
Александра, а ты, Лаэрт, - ик! - мое доверенное лицо, то я скажу тебе,  не
опасаясь измены: этот согдиец хитер, ай, как хитер! Конечно, ему -  ик!  -
далеко до меня, Дракила, однако скажу тебе прямо, Лаэрт, -  от  Спантамена
не жди добра. Александр полагал, видно, что согдиец - дурак  какой-нибудь,
вроде Оробы. Ты заметил его? Но, оказывается, этого милягу  вокруг  пальца
не обведешь, Правда, Лаэрт, - ик! - не обведешь?
     ЛАЭРТ. Так оно и есть, Дракил, - не обведешь.
     ДРАКИЛ. Но пока возле Александра такой пройдоха, как я,  царю  нечего
бояться. Не так ли, друг Лаэрт, а?
     ЛАЭРТ. Истинно так, Дракил. Ему нечего бояться, раз ты рядом.
     ДРАКИЛ. То-то же. Ох! Я набил шишку о ствол дерева! Куда ты смотришь,
негодяй? Или ты ослеп, нахал, и не видишь, куда  мы  идем?  Почему  ты  не
поддерживаешь своего благодетеля, наглец? Разве у тебя руки отсохли? Может
быть, ты забыл, что Дракил является для тебя виновником добра,  прожженный
ты прохвост? Так я живо освежу твою память, мерзавец ты  этакий!  Ага,  ты
образумился плут! Наконец-то догадался,  повеса,  подать  мне  свою  лапу.
Держи меня крепче, судейский  ты  крючок.  Вот  так.  Хорошо,  громила  ты
несчастный, клянусь лысиной, хорошо! Ты вовсе  не  бахвал,  как  я  думал.
Оказывается, ты юноша хоть куда. Дай поцелую тебя. Но где же мой шатер?
     ЛАЭРТ. Мы прямо к нему направляемся.
     ДРАКИЛ. Да будет тебе благо. Ик! Скажи  мне,  Лаэрт,  понравилась  ли
тебе жена этого хитроумного Спитамена?
     ЛАЭРТ. Очень понравилась.
     ДРАКИЛ. Мне тоже. И Александру приглянулась. Ты слышал, что он сказал
ей? Такой прекрасной женщины, сказал он, я еще не видел  на  Востоке.  Как
она засияла! Бабник  наш  повелитель,  -  ик!  -  упаси  меня  бог.  Любит
варварских женщин и варварскую музыку любит. Заметил ты это?
     ЛАЭРТ. Да, я заметил. Зара хороша. Но супруга Дарейоса лучше.
     ДРАКИЛ. Супруга Дарейоса лучше? Вот лгун! Вот надувала! Вот клещ! Что
бы ты понимал в женщинах, скопидом? Я бы за эту Зару отдал половину своего
имущества. А ты, Лаэрт, отдал бы?
     ЛАЭРТ. Отдал бы Дракил.
     ДРАКИЛ. Ну и дурак же ты, братец! Ты ветреник, срамник, мот и  больше
никто. Разве женщины стоят того, чтобы за них отдавали половину имущества?
Отвечай, когда тебя спрашивают!
     ЛАЭРТ. Нет, не стоят, Дракил.
     ДРАКИЛ. То-то же. Береги золото. Будет золото - женщина найдется. Ик!
Но где же мой шатер? Куда ты  ведешь  меня,  разбойник?  Ты  сдается  мне,
хочешь убить меня и ограбить, громила? Эй, гетайры!
     ЛАЭРТ. Мы уже в шатре, дорогой Дракил, и ты лежишь на своей постели.
     ДРАКИЛ. Да? Что же ты молчал, негодяй? Неси скорей таз. Та-а-аз!..


     Да, Спантамано оказался не таким глупцом, как ожидал сын бога Аммона.
Больше всего Александра смущали глаза согдийца. В них  не  было  страха  и
раболепия. Они таили угрозу. Спантамано казался македонцу зверем,  который
высматривает в нем, Александре, место повкусней, чтобы  начать  его  есть.
Сын Филиппа догадался: его терпят здесь лишь как освободителя  от  персов.
Сделай Александр один неверный шаг - и улыбка на лице Спантамано тотчас же
сменится злобой. Вместо цветов на головы македонцев посыплются камни.
     Тревожные мысли одолевали Александра. Проводя  ночи  в  развлечениях,
осушая кубки с вином, царь не переставал всматриваться и вслушиваться.  Он
думал и решал.
     Однажды утром,  после  очередного  пира,  Александр  призвал  к  себе
приближенных. Невыспавшиеся  советники  явились  один  за  другим,  нехотя
преклоняли, по новому обычаю, перед царем колени и садились у  стен,  всем
своим видом выражая неудовольствие.  "Что  еще  забрело  в  твою  безумную
голову?" - сердито спрашивали их глаза. Светловолосый Клит, молочный  брат
Александра, с издевательским почтением согнул спину, бросил хитрый  взгляд
на полосатый варварский  плащ,  свисающий  с  царского  плеча,  и  ядовито
заметил:
     - Я и не узнал тебя сначала. Думал, это азиат  какой-нибудь  сел  над
нами вместо тебя.
     По губам присутствующих, будто солнечный  зайчик,  пробежала  веселая
улыбка. Хороший щелчок по носу получил сын Филиппа! Александр покраснел  и
сдвинул брови. Но так как молодой красавец Клит спас его при Гранике, царь
только процедил сквозь зубы:
     - Не болтай!
     Помолчав и собравшись с мыслями, он обратился к советникам:
     - Вы хорошо накормили воинов?
     Приближенные царя с недоумением переглянулись. Вопрос повелителя  был
явно неуместен - только вчера  главные  силы  македонского  войска,  после
утомительного перехода, подступили к  Мараканде;  сейчас  люди  спали.  Не
получив ответа, Александр, глядя в ажурное окно, холодно сказал:
     - Если не накормили, то поднимайте  и  кормите.  Через  три  часа  мы
выступаем.
     Все так и остолбенели. Никто  не  решался  спросить,  куда  собирался
Александр. Наконец Клит отважился:
     - Далеко?
     - На Киресхату [Киресхата - ныне Ленинабад в Таджикистане], - коротко
пояснил царь. Его  ответ  вызвал  бурю  возмущения.  Отбросив  страх,  все
загалдели и затоптали ногами; Киресхата, город,  основанный  по  преданию,
иранским царем Киром, стояла где-то далеко, возле  реки  Яксарт,  и  новый
поход по горам и пустыням не прельщал никого.
     - Зачем? - воскликнул Клит, когда гвалт прекратился. - Я  не  вижу  в
твоей затее никакого смысла.
     - Сейчас увидишь, - проворчал царь еще более холодно. - Слушайте, вы!
Только безмозглый дурак может  думать,  что  в  Согдиане  мы  будем  вечно
нежится, точно олимпийцы. Пока мы не трогаем согдийских  зернохранилищ,  и
нас никто не  трогает.  Но  вам  и  вашим  головорезам  надо  есть,  пить,
одеваться и что-нибудь принести домой.  Поэтому,  когда  кончатся  запасы,
взятые в  Бактре,  мы  будем  вынуждены  обратиться  к  достоянию  местных
жителей. Собственно,  для  этого  мы  и  пришли  сюда.  И  как  только  от
македонского или греческого ножа  погибнет  хоть  один  согдийский  петух,
начнется война! Кто не глуп, тот поймет: согдийцы - не персы, они не дадут
себя стричь, как овец.
     Если начнется война, на помощь  согдийцам  придут  их  друзья  скифы,
обитающие за Яксартом. А вы  все  слышали,  что  такое  скифы.  Мы  займем
Киресхату, что-бы не пропустить их на  согдийскую  сторону.  Понятно?  Это
одно. Если начнется война, согдийцам потребуется оружие. А  железа  у  них
мало. Его добывают, как мне удалось узнать, только в одном месте за  рекой
Яксарт, напротив Киресхаты. Понятно? Мы должны или захватить рудники,  где
добывается железо, или отрезать их от согдийцев. Но  самое  главное  -  мы
займем узел торговых дорог; здесь, в  Согдиане,  переплетаются  пути  всех
стран мира. Вот для чего  я  призываю  вас  не  медля,  пока  согдийцы  не
разгадали наших замыслов, идти на Киресхату. Кто  хочет  возразить,  пусть
выскажется.



 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3] [4]

Страница:  [2]