Я поплыл вверх, внимательно наблюдая  за  пузырьками  воздуха,  чтобы
убедиться, не всплываю ли  я  чересчур  быстро.  Я  находился  примерно  в
тридцати футах под поверхностью воды, но мне казалось, что от  поверхности
меня отделяет в три раза больше.  Когда  мне  показалось,  что  я  уже  на
середине  пути,  я  замедлил  движение,  сделал  пару  выдохов,  чтобы  не
допустить разрыва легких или какой-нибудь другой  катастрофы.  Здесь  было
светлее, вода стала более прозрачной. Я  все  сильнее  чувствовал  течение
прилива и волнующуюся поверхность моря.
     - Джон, - прошептал женский голос.
     На меня повеяло холодом, стало куда более прохладно, чем  температура
воды. Голос прозвучал выразительно и очень близко, как будто кто-то шептал
мне прямо в ухо.
     Я  поспешно  ускорил  движение  ласт,  сдерживая  нарастающую   волну
настоящей паники.
     - Джон, - повторил голос, на этот раз громче и более убедительно, как
будто молил о чем-то. - Не оставляй меня, Джон. Не  оставляй  меня.  Прошу
тебя, Джон.
     Я был уже почти на поверхности. Едва ли  не  в  паре  футов  я  видел
пробегающие надо мной утренние волны. Но в  этот  момент  что-то  обвилось
вокруг моей левой щиколотки, а  когда  я  попытался  освободиться,  я  был
неожиданно перевернут вверх ногами. Тут же холодная вода  налилась  мне  в
уши. Я выпустил загубник, порождая цепочку пузырьков воздуха. О дальнейшем
я помню только, что отчаянно дергался и вырывался, пытаясь освободиться. Я
выставил вверх одну руку, надеясь, что  кто-то  с  "Алексиса"  увидит  мой
сигнал, но это не имело смысла. Я все еще находился  футах  в  десяти  под
водой, а что-то, что держало меня за ногу, быстро утягивало меня вглубь.
     Лишь тогда я на самом деле  впал  в  панику.  Меня  угнетало  ужасное
сознание того, что я задыхаюсь и  если  не  смогу  освободиться,  то  меня
ожидает смерть. Я слышал от кого-то, что  утопление  -  самый  мягкий  вид
смерти, значительно более приятный, чем смерть от  пули,  от  огня  или  в
катастрофе; но тому, кто так заявлял,  наверняка  никогда  не  приходилось
одиноко барахтаться в прохладный мартовский день  на  дне  северной  части
Атлантического океана,  без  загубника  и  с  ногой,  удерживаемой  чем-то
непонятным. Наверно, я завопил во всю глотку, судя по количеству пузырьков
воздуха, и прежде чем  успел  прийти  в  себя,  набрал  полный  рот  воды.
Ледяная, соленая, щиплющая морская вода вливалась мне  в  желудок,  пылая,
как жидкий огонь. Я вернул часть проглоченного и,  к  своему  счастью,  не
подавился при этом, хотя в легких у меня уже почти не было воздуха.
     В голове у меня билась только одна  мысль:  не  наглотайся  воды!  Не
глотай воды. Дан Басс предупредил меня, что тот, кто втянет морскую воду в
легкие, уже покойник. Собственно, шансов на спасение уже нет.
     В голове у  меня  звенело,  глаза  вылезали  из  орбит.  В  последнем
отчаянном усилии я дернулся, чтобы увидеть, что меня держит за  щиколотку.
К своему ужасу я увидел, что это была ночная рубашка утопленницы, все  еще
покрывающая мертвое тело,  которое  подрагивало  и  подпрыгивало  в  своем
смертном танце. Видимо, когда я проплывал  мимо  нее,  течение,  вызванное
движением моих ласт, освободило ее из сетей. Останки,  наполненные  газами
разложения, начали подниматься вверх и поплыли вслед  за  мной,  как  буй.
Рубашка запуталась вокруг моей ноги, а когда я  начал  дергаться,  останки
перевернулись и газы вырвались из живота, после чего тело стало тяжелее  и
начало тянуть меня вниз.
     Я полусогнулся и обеими руками дернул за рубашку, но мокрый материал,
обвившись вокруг моей щиколотки тесно, как перевязка, не хотел уступать. Я
потянулся к бедру и выхватил рыбацкий нож. Останки  все  еще  вертелись  и
подпрыгивали так резко,  что  мне  трудно  было  не  искалечить  ногу  при
разрезании ткани.
     Два, три, четыре удара, и я понял, что мне еле хватит воздуха,  чтобы
доплыть до поверхности. Но я ударил еще  раз,  и  каким-то  чудом  материя
порвалась. Труп женщины снова начал опускаться вглубь, в темноту,  исчезая
в мутной воде и облаках ила.
     Я сбросил пояс с балластом, что следовало  сделать  много  раньше,  и
заработал ластами. Мне казалось, что я выныриваю убийственно медленно,  но
паника отступила, меня охватило удивительное спокойствие, и  я  уже  знал,
что выживу. Наконец я выставил голову  над  волнами,  почувствовал  ветер,
солнце и свежий воздух, а почти в полумиле от себя увидел "Алексиса".
     Я отчаянно замахал руками. Я не знал, даю ли я нужные сигналы,  но  я
просто был  не  в  состоянии  долго  держаться  на  воде,  особенно  среди
заливавших меня волн. Я чувствовал себя вымотанным физически и психически.
Дан Басс был прав, когда говорил, что  погружение  с  аквалангом  является
спортом столь же интеллектуальным, сколь и физическим. Это не  развлечение
для паникеров и истеричных типов.
     Я  услышал  отдаленный  шум  двигателя  "Алексиса".  Наконец   лодка,
описывая круг, приблизилась ко мне, и  Дан  Басс  прыгнул  в  воду,  чтобы
поддержать меня. Он буксировал меня до борта,  а  потом  вместе  с  Джимми
исхитрился затащить меня на палубу. Я лежал, растянувшись на  досках,  как
свежевыловленная акула, кашляя, плюясь и выплевывая  воду  носом.  У  меня
было такое чувство, будто кто-то драил  мои  дыхательные  пути  ершом  для
прочистки труб.
     Джилли встала на колени рядом со мной.
     - Что случилось? - спросила она. - Мы уж думали, ты потерялся! Эдвард
и Форрест уже отправились искать тебя, сказав, что ты исчез.
     Я кашлял и кашлял, пока мне  не  начало  казаться,  что  сейчас  меня
вырвет. Но наконец мне удалось унять кашель, и с помощью Дана я сел.
     - Сейчас мы стянем с тебя комбинезон,  -  сказал  Дан.  -  Джилли,  в
рюкзаке есть термос с горячим кофе, принеси его, хорошо? - Он присел рядом
со мной и внимательно посмотрел на меня. - Это наверно моя вина, -  заявил
он,  когда  уверился,  что  я  цел  и  невредим.   -   Следовало   сначала
потренировать тебя в бассейне, а уж потом выпускать на открытые  воды.  Но
ты производил впечатление человека, способного постоять за себя.
     Я громко шмыгнул носом и кивнул.
     - Я потерял их из вида. Только и всего. Не знаю, как это произошло.
     - Ничего особенного, - ответил  Дан.  -  Когда  надеваешь  маску,  то
чувствуешь себя конем с удилами в зубах и можешь смотреть только вперед. А
в такой мутной  воде  достаточно  пары  секунд,  чтобы  потерять  из  вида
товарищей. Но это и их вина, они не должны  были  спускать  с  тебя  глаз.
Может, надо было использовать спасательный канат.  Я  не  любитель  этого,
канат еще больше ограничивает движение,  а  пользы  от  него  мало,  но  в
следующий раз нужно будет подумать и об этом.
     - Не говори мне о следующем разе.
     - Обязательно должен быть следующий раз. Если ты сейчас не спустишься
под воду, то ты уже никогда не сможешь спуститься.
     - Я не боюсь погружения, - ответил я. - Речь  не  о  нем.  Я  впал  в
панику и не стыжусь в этом признаться, но, наверно, каждый бы перепугался,
если бы увидел то, что увидел я.
     - Ты что-то нашел? - заинтересовался Джимми.  -  Что-то  связанное  с
"Дэвидом Дарком"?
     - Угу. Я нашел утопленницу. Даже в довольно неплохом  состоянии.  Она
запуталась в рыбацкой сети. Стояла по стойке смирно, как живая,  и  только
вертелась из стороны в сторону. Я зацепился ногой за  ее  рубашку  и  чуть
было не утонул.
     - Утопленница женщина? Где же она?
     - Пошла на дно, когда мне удалось от нее освободиться.  Но  я  думаю,
что прилив выкинет ее на берег, раз уж она теперь не запутана в этой сети.
     Дан Басс прикрыл глаза от солнца и огляделся, но  море  вокруг  лодки
было спокойно.
     - Пойду-ка я позову Эдварда и Форреста, - буркнул он. - Они  все  еще
тебя ищут.
     Он  прошел  на  корму,  где  находилась  алюминиевая   лестница   для
ныряльщиков, и ударил по ней пять раз разводным  ключом.  Это  был  сигнал
Эдварду и Форресту возвращаться, сигнал, который был слышен на  расстоянии
минимум в полмили под водой.
     - Я отмечу координаты этого места, - сказал Дан Басс.  -  На  случай,
если полиция захочет знать, где ты нашел тело.  -  Он  пошел  к  штурвалу,
прочитал по компасу положение лодки и записал данные в блокнот Джилли.
     Джилли придвинулась ко мне.
     - Как она выглядела, та женщина? Боже, наверно ужасно!
     - Трудно сказать, как она выглядела. Под  водой  любые  волосы  имеют
одинаковый цвет, особенно в такой мутной воде. Рыбы до нее уже  добрались.
Рыбы не слишком привередливы. У нее еще было лицо, но сомневаюсь, что даже
лучший друг смог бы ее узнать.
     Джилли обняла меня за шею и поцеловала в лоб.
     - Ты не имеешь понятия, как я рада, что ты в безопасности.
     - Дорогая, я тоже рад.
     Она  помогла  мне  спуститься  в  каюту  под  рулевым  колесом,   где
находились две узкие койки, стол и маленькая кухонька. Она  положила  меня
на койку, стянула с меня комбинезон и  вытерла  досуха  полотенцем.  Потом
закутала меня в одеяло, поцеловала еще раз и сказала:
     - Ты должен согреться. Приказание доктора Маккормик.
     - Слушаю и повинуюсь, - ответил я.
     Через несколько минут "Алексис"  остановился,  и  Дан  Басс  заглушил
двигатель. Я чувствовал, как закачалась  лодка,  когда  Эдвард  и  Форрест
влезали на палубу, и слышал, как они хлюпают мокрыми  ластами  по  доскам.
Стянув комбинезон, Эдвард вошел в каюту и присел на край другой койки.
     - Господи, - сказал он, дунул на очки, протер их и опять  нацепил  на
нос. Он посмотрел на меня, щуря покрасневшие  от  соленой  воды  глаза.  -
Признаюсь, я на самом деле уже думал, что тебе конец.
     Форрест сунул нос в каюту и прокричал:
     - Как ты себя чувствуешь?
     - Хорошо, благодарю, - ответил я. - Я просто  забыл,  что  не  должен
терять вас из вида.
     - Ну, мы сделали  ту  же  ошибку,  -  признал  Форрест.  -  Это  было
непростительно. Нам на самом  деле  очень  жаль.  Знаешь  же,  под  водой,
бывает, самая мельчайшая ошибка может за пару секунд привести к  полнейшей
катастрофе. К счастью, на этот раз пронесло.
     - Еще бы немного, и... - заметил я.
     - Да... Дан говорил о каком-то трупе. Вроде бы ты нашел на дне труп.
     - Вот именно. Женщину в ночной рубашке.  Она  зацепилась  за  сеть  и
вертелась, как флюгер. Видимо, проплывая мимо, я  создал  какую-то  волну,
потому что она поплыла за мной, совершенно как живая.
     - Женщина в ночной сорочке? - повторил Форрест.
     - Точно. Она была  так  изуродована,  что  трудно  сказать,  как  она
выглядела, но наверняка она пробыла в воде была не так уж долго.
     - Миссис Гулт, - заявил Эдвард.
     - Кто?
     - Я читал об этом в "Грейнитхедских ведомостях", примерно в  середине
прошлой недели. Миссис Гулт вышла из дома посреди ночи,  одетая  только  в
ночную рубашку. Она  взяла  одну  из  своих  машин,  доехала  на  пристань
Грейнитхед и вышла в море  на  яхте  мужа,  стоящей  более  двухсот  тысяч
долларов. С той поры ее никто и нигде не видел. Яхту тоже.
     - И ты думаешь, что это была миссис Гулт? - переспросил я.  -  Именно
этот труп?
     - Не исключено. Ты же  сам  сказал,  что  она  пробыла  в  воде  лишь
несколько дней, а если на ней была еще и ночная рубашка...
     - Действительно, похоже, что это она, - вмешался Форрест.
     - Есть кое-что еще, - продолжил Эдвард. - Ее муж, мистер Джеймс Гулт,
сказал в сообщении для прессы, что в последнее  время  она  была  сама  не
своя. Она потеряла мать, к которой, видимо, была очень привязана. Ее  мать
умерла от рака.
     - Почему, интересно, тебя это так заинтересовало? - спросил  Форрест.
Он хлюпнул носом и вытер его краем ладони.
     - Я работал у Гултов, когда  мне  было  пятнадцать  лет.  Мыл  машину
мистера Гулта. Они дружили с моими родителями. Мой папа и мистер Гулт, оба
работали в строительстве, хотя мистер Гулт в последнее время  больше  стал
заниматься надводными жилыми блочными постройками. Мой папа  считает,  что
такие постройки аморальны, они  разрушают  самобытную  культуру  Салема  и
Грейнитхед. Потому в последнее время мы редко видимся с мистером Гултом.
     - Твой отец считает, что  блочные  дома  аморальны?  -  с  недоверием
спросила Джилли.
     Эдвард снял очки  и  снова  их  протер.  Он  внимательно  и  серьезно
посмотрел на Джилли.
     - Мой отец живет прошлым. Он не может понять, почему не строят дома в
федеральном стиле, с подвалами, окнами со ставнями и перилами из  кованого
железа.
     - Эдвард, - спросил я. - Подозреваешь ли ты то самое, что я думаю?
     - Черт! - удивленно воззрился на нас Форрест. - О чем это вы?
     Эдвард взглянул на Джилли, а потом снова посмотрел на меня.
     - Не знаю. Может, я не совсем понимаю?
     - Не понимаю, - пожаловалась Джилли.
     Я кивнул в сторону Эдварда.
     - Мне кажется, Эдвард считает, что миссис Гулт  не  случайно  погибла
именно  в  том  месте.  Возможно,  она  специально  приплыла  и  умышленно
утопилась или случайно утонула, но приплыла сюда,  чтобы  быть  поближе  к
корпусу "Дэвида Дарка".
     - Хм, что-то более или менее  подобное  приходило  мне  в  голову,  -
признался Эдвард.
     - Но почему же она это сделала? - спросила крайне удивленная Джилли.
     - Помни, что она потеряла мать. Может, дух матери навестил ее, так же
как... - Эдвард замолчал.
     - Говори спокойно, Эдвард, - успокоил я его. - Джилли знает о Джейн.
     - Ну, так же, как тебя посещал дух твоей жены, а миссис Саймонс - дух
ее умершего мужа. И, кто знает,  может,  миссис  Гулт  чувствовала  то  же
самое, что и ты: что если бы она добралась до источника этих  явлений,  до
катализатора,  делающего  возможным  появление  духов,  то  она  могла  бы
обеспечить покой своей матери.
     - Думаешь, что она из-за этого утонула? - спросил Форрест с  заметным
недоверием.
     - Не знаю, - признался Эдвард.  -  Но  забота  об  обеспечении  покоя
умерших очень  сильна  во  всех  мировых  культурах.  Китайцы  сжигают  на
похоронах бумажные деньги, чтобы умерший  был  богат,  когда  очутится  на
небе. На Новой Гвинее трупы обмазывают грязью и пеплом, чтобы  телу  легче
было вернуться в землю, из которой оно вышло. А какие  слова  высечены  на
христианских надгробьях? "Покойся с миром". Это важно, Форрест, пусть даже
мы вообще этого не понимаем. Это инстинктивно. Мы знаем,  что  когда  наши
близкие умирают,  они  переживают  после  смерти  нечто,  в  физическом  и
психическом смысле резко отличающееся от того, что они  знали  при  жизни,
поэтому у нас  есть  сильная  потребность  защищать  их,  руководить  ими,
обеспечивать им безопасность. Почему мы реагируем именно так?  Ведь,  если
рассуждать логически, все это абсурд. Но, может, в давние времена  умершим
грозила более явная опасность, может, погребальный  ритуал  был  важной  и
рациональной мерой предосторожности против угрозы, которая возникала перед
ними, прежде чем они могли обрести вечный покой?
     Форрест скривился и почесал в затылке с миной, выдающей  сдерживаемое
раздражение, но как этнолог он не мог не признать, что  в  словах  Эдварда
много правды.
     - Я же лично верю, - продолжал Эдвард, - что в корпусе "Дэвида Дарка"
находится  что-то  такое,  что  мешает  естественным  процессам  и  делает
невозможным успокоение душ умерших. Знаю, что вы считаете меня психом,  но
я ничего с этим не могу поделать. Я очень  долго  думал  об  этом,  и  это
единственное возможное объяснение. Я не претендую на рациональность  этого
объяснения, но, в конце концов, разве явления, происходящие в  Грейнитхед,
рациональны? В случае миссис Гулт возможно, что ее посещал дух ее  умершей
матери, и у нее, может, было  предчувствие,  что  если  она  доберется  до
"Дэвида Дарка", то сможет освободить это что-то.
     - Ты думаешь, она знала о существовании  "Дэвида  Дарка"?  -  спросил
Джимми.
     - Сомневаюсь, - ответил Эдвард. - Ее  скорее  влекла  какая-то  сила,
исходящая от его корпуса.
     Джилли провела рукой по волосам.
     - Но это уже, пожалуй, просто бред, - устало заявила она.
     - Вовсе нет, - возразил Эдвард. - Ты смотришь  на  все  это  с  точки
зрения современного человека,  привыкшего  решать  все  вопросы  только  с
позиции здравого смысла и логика, начисто отвергая магию. Ведь когда ты по
телевизору смотришь "Дэвида Коперфильда", ты ни на секунду не веришь,  что
его фокусы - настоящая магия. Но во времена, когда затонул  "Дэвид  Дарк",
во времена, когда Салем был охвачен горячкой охоты на ведьм, в те  времена
люди верили в магию, в Бога и в Дьявола. Так на какой  же  позиции  стоишь
ты, если утверждаешь, что они ошибались? Особенно  если  Джон  может  тебе
подтвердить, что его на самом деле посетила его покойная жена, если он  на
самом деле ее видел, разговаривал с ней, слышал ее голос?
     Форрест  и  Джимми,  видимо,  ничего  об  этом  не  знали,  поскольку
обменялись недоуменными взглядами.
     -  Сегодняшнее  происшествие  с  Джоном   может   оказаться   удачей,
облеченной в несчастье, - закончил Эдвард.  -  Если  миссис  Гулт  утонула
поблизости от корпуса "Дэвида Дарка", то она точно указала  нам  положение
корабля, который иначе мы могли бы искать еще целые годы - и без толку. Ты
отметил все ориентиры, Дан?
     - Конечно, - сказал Дан Басс.
     - Тогда будем нырять все оставшееся время как можно  ближе  к  месту,
где ты, Джон, нашел тело. Дан, Джимми, вы спускаетесь первыми.
     - А я? - спросил я.
     Эдвард отрицательно покачал головой.
     - Ты сделал уже более чем достаточно для одного дня. Крайне  глупо  с
нашей стороны, что мы вообще позволили тебе нырять. Пара недель тренировки
в бассейне, и только затем ты можешь снова плавать в открытых водах.
     - А что с трупом? - спросила Джилли. - Вы  не  сообщите  в  береговую
охрану?
     - Явимся к ним сразу же после возвращения, -  ответил  Эдвард.  -  Во
всяком случае, сейчас мы можем сделать для миссис Гулт очень и очень мало.



                                    18

     После полудня налетел ветер. Погода постоянно ухудшалась, и наконец в
три часа дня, когда поднялись волны и струи дождя начали хлестать по окнам
рубки, Дан Басс вызвал на поверхность Эдварда и Джимми и сказал им, что на
сегодня все.
     Они старательно и систематически обыскали дно под нами, но ничего  не
нашли, никакого углубления в дне, которое могло бы служить  свидетельством
того, что в этом месте под илом лежит корабль. Дан сказал  мне,  что  если
естественное приливное течение встречает какое-то препятствие, то,  обходя
его, оно должно ускориться, поскольку вода не является жесткой средой; под
влиянием этого же ускорения возникают и завихрения, которые проделывают  в
дне океана яму. Поэтому даже полностью погребенный в  иле  корпус  корабля
оставляет четкий след присутствия, призрачное отражение в илистом дне.
     Но сегодня ничего особенного замечено не было. Только крутые  илистые
склоны,  которые  постепенно,  отлого  спускались,  исчезая   в   глубинах
Салемского пролива. Только  рыбацкие  сети,  части  такелажа,  заржавевшие
автомобили и гниющие лодки.
     Эдвард  взобрался  на  палубу  и  сбросил  с  себя  комбинезон.   Его
окаймленные бородой губы были синими от холода, и он весь трясся.
     - Не повезло? - спросил я его.
     Он покрутил головой.
     - Никого и ничего. Но мы можем сюда вернуться  завтра.  Нам  осталось
еще проверить восточное направление.
     Форрест, который отказался от погружений около часа  назад  и  теперь
сидел в рубке, одетый в джинсы и толстый свитер-водолазку, заговорил:
     -  По-моему,  мы  топчемся  на  месте,  Эдвард.  Наверняка  уже  пора
воспользоваться эхозондом.
     - Эхозонд ничем нам не поможет, пока у нас не будет уверенности,  что
мы приблизительно знаем расположение затонувшего корабля, -  запротестовал
Эдвард. - Кроме того, наши  возможности  взять  оборудование  напрокат  не
слишком велики, особенно если получение первых результатов  следует  ждать
не раньше, чем через шесть или семь месяцев.
     - Могу помочь вам в финансовом  отношении,  -  вмешался  я.  -  Парой
сотен, если вас это устроит.
     - Что ж, благородное предложение, - сказал Эдвард. -  Но  наша  самая
большая проблема - это время. Мы можем  нырять  только  по  выходным.  При
таких темпах мы будем искать "Дэвида Дарка" целую вечность.  Мы  ведь  уже
ищем его больше года.
     - А разве нет никаких документов, которые  могут  содержать  какие-то
указания о месте, где утонул корабль?
     - Ведь знаешь же сам, как все  было.  Эйса  Хаскет  проследил,  чтобы
каждое, даже самое незначительное, упоминание, касающееся "Дэвида  Дарка",
было уничтожено из реестров.
     - А что с библиотекой Эвелита? Может, там можно что-нибудь найти, как
ты думаешь?
     - В библиотеке Эвелита? Наверно, ты шутишь. Шутишь, правда?
     - Я вообще не шучу.
     - Ну так вот что я тебе скажу, Джон. Старому Дугласу  Эвелиту  должно
быть сейчас лет восемьдесят. Я видел его только один раз. Теперь он вообще
никуда не выходит из дома. Более того, он никого к  себе  не  пускает.  Он
живет со слугой, индейцем из племени  наррагансет,  и  какой-то  девушкой,
которая, возможно, приходится ему внучкой, а возможно, и нет. Все  питание
им привозят на место и оставляют в сторожке в конце подъездной аллеи. Меня
бесит, когда я думаю о всех тех бесценных исторических материалах, которые
этот старик не хочет выпускать из рук, но что я могу сделать?
     - Пари, что ты уже пытался туда забраться, - сказал я.
     - Пытался! Писал, звонил, лично  приходил  пять  или  шесть  раз.  Но
каждый раз - вежливый  отказ.  Мистер  Эвелит  сожалеет,  но  его  частная
библиотека закрыта для исследователей.
     "Алексис"  как  раз  сворачивал  в  сторону  пристани  Салема.   Флаг
погружений был спущен и снят.  Корма  лодки  вздымалась  и  опускалась  на
волнах. Дан напевал  матросскую  песенку  о  "Легкомысленной  Салли",  для
которой "любовь моряка... это детская игра".
     - Может, нам стоит попробовать в отношении Эвелита другой  подход?  -
заметил я. - Может, нужно было что-то ему предложить, вместо того, чтобы о
чем-то просить?
     - А что я могу предложить такому человеку, как Эвелит?
     - Ведь он же коллекционер. Ты  мог  бы  предложить  ему  какую-нибудь
древность. У  меня  в  лавке  есть  письменный  прибор,  который  возможно
принадлежал одному из судей, принимавших участие в процессах над ведьмами,
некому Генри Геррику. Во всяком случае, на нем есть инициалы "Г.Г."
     - Возможно, ты придумал правильный способ, - вмешался  Джимми.  -  Во
всяком случае, попробовать стоит. Такие люди, как  Эвелит,  скрываются  от
мира потому, что воображают, будто каждый думает  только  о  том,  как  бы
посягнуть на его собственность. Обратите внимание, как Эвелит продает свои
картины: анонимно, чтобы никто не мог проследить, откуда они берутся.
     Эдвард казался немного растерянным, поскольку не он оказался  автором
идеи подкупить старого Эвелита. Он  взял  себя  в  руки  собой  и  сказал,
стараясь поддерживать свободный тон:
     - Давайте поедем туда прямо  сегодня,  хорошо?  Всего  полчаса  езды.
Может, это действительно хорошая идея.
     - Сегодня я уже слишком измучен, - ответил я. - К тому же сегодня мои
тесть и теща нагрянут ко мне с визитом. Может, завтра утром около десяти.
     Эдвард пожал плечами:
     - Мне это подходит. А ты, Джилли? Хочешь поехать с нами?
     В обычных обстоятельствах он не приглашал бы ее, но  я  почувствовал,
что он пытается прозондировать,  что  меня  объединяет  с  Джилли.  Джилли
посмотрела на меня с выражением, которое легко было прочитать, и ответила:
     - Нет, благодарю. Завтра я должна работать в салоне. Мы,  независимые
деловые женщины, не можем позволить себе ни минуты отдыха.
     - Ну, как хочешь, - разочарованно бросил Эдвард.
     Мы вошли в гавань и пришвартовались. Когда мы перегрузили  снаряжение
в фургон Дана Басса, Форрест подошел  ко  мне  и  дружелюбно  похлопал  по
плечу.
     - Ты хорошо справился сегодня утром, учитывая, что это у тебя  первый
раз. Если будет нужно потренироваться, то заскочи в "Клуб аквалангистов" в
понедельник вечером. Ведь когда  мы  найдем  это  свинство,  ты  наверняка
захочешь лично все увидеть.
     - Лучше пока пойдем в полицию и  сообщим  ей  и  береговой  охране  о
миссис Гулт, - напомнил я ему.
     - Этим займется Дан. Его знают в комендатуре. Аквалангисты  из  клуба
постоянно вылавливают всяких там утопленных младенцев, матерей-самоубийц и
ставших ненужными собак в мешках, утяжеленных камнями.
     - Похоже, что море покрывает множество грехов, - заметил я.
     Когда я уже  собирался  уезжать,  к  моей  машине  подошла  Джилли  и
склонилась к открытому окну. Ветер развевал ее волосы.
     - Ты на самом деле возвращаешься домой? - спросила она.
     - Должен.
     Она молча посмотрела на меня, а потом  выпрямилась,  подставляя  лицо
ветру.
     - Я не хотела бы, чтобы ты туда возвращался, - сказала она.
     - Я тоже. Но бегство не имеет смысла. Я должен как-то это выдержать и
обязан каким-то образом разобраться с этим. Я  не  хочу  рисковать  второй
такой ночью, как вчерашняя. Рано или поздно, тебе или мне, или  нам  обоим
будет нанесен вред. Не забывай, что случилось со старой миссис Саймонс. Не
хочу, чтобы что-то подобное произошло и с тобой. И со  мной  тоже,  честно
говоря.
     - Ну что ж, - сказала Джилли с грустной философской усмешкой.  -  Это
был короткий роман. Он начался быстро, быстро и закончился.
     - Надеюсь,  ты  не  думаешь,  что  между  нами  уже  все  кончено?  -
запротестовал я.
     - Нет, по крайней мере, если речь идет обо мне. Пока ты сам мне этого
не скажешь.
     Я протянул руку, а Джилли взяла ее и пожала.
     - Я могу позже тебе позвонить? - спросил я.
     Она кивнула.
     - Я буду ждать, - сказала она и улыбнулась одними глазами.
     Отъезжая, я посмотрел в зеркальце и увидел, как она стояла на берегу,
с руками в карманах парки. Я не забыл с ней о Джейн. Этого  не  смогла  бы
добиться ни одна  девушка.  Но  с  ней,  впервые  после  смерти  Джейн,  я
почувствовал, что я снова живой и что жизнь может быть прекрасна. Я думал,
как удивительно, что люди редко оптимистически смотрят  на  будущее  и  на
неизбежное течение истории, вместо этого возлагая свои надежды на  другого
человека, такого же растерянного и  неуверенного.  Ничто  так  не  придает
отваги, как сознание, что кто-то тебя любит и что ты не одинок.
     Я въехал  на  Аллею  Квакеров  и  у  подножья  холма  увидел  Джорджа
Маркхема, занятого ремонтом изгороди. Я остановил машину и вышел.
     - Как дела, Джордж? - прокричал я.
     Джордж выпрямился, вытирая перепачканные  креозотом  руки  о  рабочий
комбинезон.
     - Я слышал, что с тебя сняли обвинение, - сказал  он.  Я  видел,  что
хоть он и пытается быть искренним, но все же смущен.
     - Отсутствие доказательств, - объяснил я.  -  К  тому  же,  я  ее  не
убивал.
     - Ну, никто же не говорил,  что  ты  это  делал,  -  поспешно  бросил
Джордж.
     - И никто не говорит, что не я. Но кое-кто сболтнул, что в тот  вечер
я шатался по округе и был явно не в себе.
     - А ты и был не в себе. Ты сам это должен признать.
     Я сунул руки в карманы брюк и с улыбкой посмотрел на Джорджа.
     - Да, ты прав, Джордж. Я действительно был не в себе. Но ведь  каждый
повел бы себя так же и был перепуган, если бы увидел то, что видел я.
     Джордж окинул меня внимательным взглядом,  прищурив  один  глаз,  как
будто оценивая мой вес.
     - Так ты на самом деле видел Джейн на качелях?
     - Да, - подтвердил я. - А еще позже я видел ее еще раз.
     Он молчал довольно долго,  погруженный  в  раздумья.  На  улице  было
холодно. Я спокойно стоял, сунув  руки  в  карманы,  и  смотрел  на  него.
Наконец он выдавил:
     - Кейт Рид не поверил тебе. Но Кейт никому не верит, если речь идет о
духах.
     - А ты мне веришь?
     Джордж озабоченно поддакнул.
     - Потому что ты сам видел духа, ведь так? - спросил я. У меня не было
в этом уверенности, но  что-то  в  выражении  его  глаз,  какой-то  страх,
неуверенность и глубоко скрытое страдание сказали мне: этот человек своими
глазами видел духа.
     - Я, гмм... я слышал голос моего брата, Уилфа, - выдавил  он  хриплым
голосом.
     - Ты и видел его, или только слышал?
     Джордж опустил голову и уставился в  землю.  Потом  поднял  голову  и
сказал:
     - Зайди внутрь. Кое-что тебе покажу.
     Я вошел за ним в дом. Когда я закрывал за  собой  дверь,  далеко  над
океаном раздалось первое ворчание бури и неожиданный порыв ветра  захлопал
садовой калиткой.  Джордж  провел  меня  в  гостиную,  подошел  к  темному
дубовому столу, стоявшему рядом с камином, открыл  его  и  начал  копаться
внутри. Наконец он вытащил большую  фотографию,  оправленную  в  рамку,  и
подал ее мне так торжественно, как будто вручал почетный диплом.
     Я внимательно осмотрел фотографию, даже проверил, что на ее  обороте.
Это был черно-белый снимок, представляющий автостраду  на  фоне  деревьев.
Окрестности были мне знакомы. На обочине дороги стоял автомобиль.  И  все.
Самый неинтересный фотоснимок, какой я видел в жизни.
     - Ну и что? - бросил я. - Я не очень  понимаю,  что  я  здесь  должен
видеть.
     Джордж снял очки и сунул их в футляр.
     - Найди здесь моего брата, - ответил он, указывая на фотографию.
     Я напряг зрение.
     - Я не вижу его. Здесь же никого нет.
     - Вот именно, - буркнул Джордж. - На этой фотографии был мой брат, он
стоял перед объективом. Потом, две или три недели назад, я стал  замечать,
что он понемногу отодвигается, на каких-то шесть или семь  футов,  но  все
еще стоит. Вначале я не обратил на это внимание, думал,  что  у  меня  уже
старческий  склероз.  Но  через  неделю  он  исчез  за  поворотом  дороги.
Потому-то я и  снял  эту  фотографию  со  стены.  Мой  брат  ушел  с  этой
фотографии, вот и все. Не знаю, ни как он это сделал,  ни  почему  он  это
сделал.
     Я отдал ему фотографию.
     - То же самое творится и с моими фотографиями Джейн, -  сказал  я.  -
Они меняются. Они выглядят почти так, как и раньше, но не совсем.
     - Как ты думаешь, что это значит? - спросил Джордж. Он резко  схватил
меня за руку и посмотрел прямо мне в лицо. - Думаешь, это колдовство?
     - В определенном  смысле,  -  ответил  я.  -  Мне  очень  трудно  это
объяснить. Но пара человек из Музея Пибоди исследует это дело. Может,  они
найдут способ обеспечить покой твоему брату. И Джейн. И всем другим духам,
которые посещают Грейнитхед. По  крайней  мере,  я  надеюсь,  что  это  им
удастся.
     Джордж опять надел очки.
     - Я слышал плач Уилфа, - сказал он, с грустью всматриваясь  в  пустую
дорогу, изображенную на фотографии. - Ночь за ночью я слышал  его  плач  в
комнате для гостей на втором этаже. Там никого не было, во всяком  случае,
я никого не видел. Но я слышал этот ужасный, отчаянный плач и  бесконечные
рыдания. Я даже не могу выразить, как это все выводит меня из себя, Джон.
     Я сжал его руку успокаивающим жестом.
     - Не переживай так, Джордж. Ты, наверно, думаешь, что Уилф несчастен,
но ты можешь и ошибаться. Может, ты воспринимаешь  только  самую  грустную
часть его посмертного существования. Может, личность человека после смерти
распадается на части, и где-то там может существовать счастливый Уилф,  не
только этот грустный.
     Джордж пожал плечами.
     - Я не очень могу в такое поверить, Джон, но спасибо за утешение.
     - Не представляю, как бы я мог утешить тебя, - признался я. -  Сам  я
знаю лишь одно: эти парни, из Пибоди, думают,  что  открыли  причину  этих
явлений.
     - Так что же это? Излучение или что-то еще в таком роде?
     - Не совсем. Расскажу подробнее,  когда  узнаю  больше.  Я  дам  тебе
знать.  Обещаю.  При  условии,  что  ты  тоже  сдержишь  свое  обещание  и
пригласишь меня на покер.
     Мы подали друг другу руки, собственно,  неизвестно  почему.  Потом  я
оставил Джорджа дальше поправлять изгородь,  сел  в  машину  и  поехал  по
кочкам Аллеи Квакеров домой.
     Всю дорогу с пристани  я  боялся  этого  возвращения.  Я  тащился  по
Восточнобережному шоссе со скоростью менее двадцати миль в час,  к  ярости
едущего за мной водителя грузовика. Но наконец я приехал на место. Вот уже
у подножья холма стоит мой дом, выглядящий  убого,  старо  и  грустно  под
пасмурным небом. Я развернулся и, паркуясь  у  дома,  решил,  что  проведу
здесь ночь в последний раз. Дом казался мне таким холодным  и  враждебным,
что я не хотел в нем больше жить.
     Охваченный недобрым предчувствием, я вышел  из  машины  и  подошел  к
двери. Разболтанный ставень постукивал на ветру: крючок выскочил из  петли
в стене во время ненастья. Ставень так и будет стучать так всю ночь,  если
я не принесу лестницу и не закреплю его. Я открыл входную дверь и вошел  в
дом. В нем ничего не изменилось. Тот же холод, та же вонь гнили  и  та  же
атмосфера заброшенности и ужаса.
     Прежде всего нужно было  растопить  камин  в  гостиной.  Когда  языки
пламени стали лизать поленья, я налил себе выпить и,  все  еще  не  снимая
плаща, вошел в кухню, проверить, что у меня есть на ужин. Конечно,  я  мог
съесть бифштекс Солсбери, или курицу в соусе, или  консервированное  мясо,
подогрев его. Но мне почему-то не хотелось ни на первого, ни  на  второго,
ни на третьего. По чему я действительно тосковал, так  это  по  жаркому  с
красным перцем, приготовленному Джейн,  жгучему  от  перца  и  густому  от
фасоли по испанским рецептам. Мне стало  жаль  и  Джейн,  и  самого  себя.
Мигающий призрак, три ночи кряду  навещавший  меня,  почти  изгладился  из
памяти, успев стереть в моем мозгу образ  любимого  лица  Джейн,  так  что
когда я пытался вспомнить  ее,  мне  с  ужасом  приходила  на  память  эта
ужасающая электрическая маска.
     - Джейн, - прошептал я сам для себя, а может, даже немного и для нее.
Ведь Данте писал:  "Нет  ничего  грустнее,  чем  вспоминать  о  счастливых
временах во время бедствия". Меня выучил этому фрагменту мой бывший шеф из
"Мидвестерн Кемикал Билдинг".
     - Джон, - раздался в ответ чей-то шепот.
     Она была здесь, в этом доме. Я знал, что она  здесь.  Ветер,  который
вздыхал в камине, балки потолка и оштукатуренные стены были  пропитаны  ее
присутствием. Никакие экзорсисты не могли изгнать ее отсюда, поскольку она
стала частью дома и - каким-то удивительным образом - частью меня  самого.
Инстинктивно я знал, что пусть даже я уеду подальше отсюда,  в  Сент-Луис,
или дальше, или вообще на Западное побережье, Джейн всегда будет со  мной.
Она будет шептать мне и уговаривать, чтобы я ее любил, она будет втягивать
меня все глубже в призрачный мир электрического  чистилища,  пока  наконец
моя жизнь не станет невыносимой. Я любил ее, когда она умерла, но я  знал,
что если она  и  дальше  будет  меня  мучить,  то  я  в  конце  концов  ее
возненавижу. Может, именно это и сгубило миссис Саймонс. Она  не  захотела
потакать прихотям своего умершего мужа, и  тот  ее  убил.  Как  долго  это
продлится, пока меня не настигнет такой же конец?
     Я подумал, что, наверно, мертвые  ревнуют  живых.  Брак  Чарли  Манци
распался, поскольку появился дух  его  сына.  Джордж  Маркхем  все  больше
беспокоился о своем умершем брате. Моя связь с Джилли  была  под  угрозой,
пока я не отошлю дух Джейн на покой. Один черт знает, сколько  осиротевших
жителей Салема и Грейнитхед открыло, что умершие родные  ревниво  защищают
свои права и не позволяют иметь чувственные связи с другими людьми.
     Прошлой ночью я думал, встречу ли  я  после  смерти  Джейн.  Что  она
шептала мне сегодня утром, когда я бултыхался в воде? "Не оставляй  меня".
Как будто хотела, чтобы я тоже умер  и  чтобы  мы  снова  были  вместе.  Я
задумался, не то же ли случилось и с миссис Гулт? Может быть,  ее  позвала
умершая мать? Чувствовала ли она, что сможет быть счастлива только  тогда,
когда совершит самоубийство и присоединится к  своей  матери  в  мерцающем
мире духов?
     Может, я проявляю склонность к поспешным выводам, так же, как Эдвард.
Но я начал подозревать, что все эти сверхъестественные явления имели  одну
цель: вызвать у осиротевших  людей  нелюбовь  к  реальному,  материальному
миру, убедить их в том, что лишь после смерти они смогут найти  счастье  и
покой. Совсем так, будто мертвые изгоняли из жизни живых, в то  время  как
живые должны изгонять мертвых. И хотя я не знал, имело ли это что-то общее
с "Дэвидом Дарком", я пришел к выводу, что Эдвард прав и что тут действуют
могучие зловещие силы.
     Я допил виски и вернулся в гостиную, чтобы налить  себе  еще  порцию.
Часы в холле заскрежетали, а потом пробили шесть вечера. Было позже, чем я
думал: после четырех часов время для меня будто ускорилось. Огонь в камине
трещал и гудел. Я подложил еще пару поленьев.
     Лишь тогда я  случайно  посмотрел  на  картину  с  "Дэвидом  Дарком",
которую Эдвард оставил прислоненной к креслу.  Картина  выглядела  немного
иначе, хоть я и не мог сказать, что  в  ней  изменилось.  Я  поднял  ее  и
внимательно изучил в свете лампы. Она казалась  мне  более  темной,  более
хмурой, как будто в ней не хватало солнца.  И  я  был  уверен,  что  когда
рассматривал ее раньше, то не видел  этого  угрожающего  скопления  туч  с
правой стороны.
     Может, эта картина действовала как спиритическая  лакмусовая  бумага?
Когда в воздухе висела опасность, она темнела и приобретала  грозный  вид.
Даже нарисованные волны вздымались выше, а  нарисованные  деревья  гнулись
ниже под напором невидимого ветра.
     Я положил картину на пол. Сегодня ночью, подумал я,  наступит  что-то
вроде конфронтации: я и Бедфорды с одной стороны встанем лицом  к  лицу  с
духами Грейнитхед. Порыв  дождя  ударил  в  оконное  стекло.  Я  оцепенел,
замерзший, несмотря на огонь в камине,  и  молился  от  всей  души,  чтобы
наконец закончился этот гротескный, кошмарный сон наяву.



                                    19

     Весь вечер я надеялся, что Бедфорды не придут. Наконец  часы  пробили
половину двенадцатого,  и  через  пару  минут  я  услышал  шум  гравия  на
подъездной дороге. Я пошел  открывать  дверь.  Да,  это  были  они.  Серый
блестящий лимузин, изыскано покачиваясь, как раз припарковывался  за  моим
подержанным "торнадо".
     Я вытащил зонтик для гольфа из железной стойки в коридоре. Держа  его
в руке, я поспешил к садовой калитке, чтобы  прикрыть  миссис  Бедфорд  от
дождя. На ней был темный жакет из норки, и, видимо, сегодня после  полудня
она побывала у парикмахера, поскольку ее обесцвеченные  волосы  вздымались
надо лбом бело-голубой волной.  Небольшая  черная  шляпка  как  бы  просто
лежала сверху волос. Она подставила мне правую щеку для поцелуя, и когда я
послушно нагнулся, то почувствовал тяжелый запах итальянских духов,  такой
крепкий, что, наверно, эти духи можно было использовать вместо топлива для
городских автобусов.
     Констанс Бедфорд, несомненно, была красивой женщиной. Однако она была
подозрительной несносной снобкой, о чем свидетельствовали узкие щели  глаз
и морщины вокруг опущенных книзу углов губ. Я посмотрел на Уолтера  поверх
ее плеча. Видя напряжение на его лице, я догадался, что он просил Констанс
следить за своим поведением. Он отчаянно хотел увидеть  Джейн  и  понимал,
что в обмен на эту привилегию Констанс должна проявить хоть  малую  толику
сердечности.
     Констанс вошла в холл и огляделась.
     - Вижу, что ты в последнее время мало что делал дома, - заметила она.
Она слегка сморщила нос, как будто  до  нее  донесся  какой-то  неприятный
запах.
     - Работа, - объяснил я. - Позвольте, я помогу вам снять жакет.
     - Спасибо, пока наверно  снимать  не  буду.  Отопление  действует  не
наилучшим образом, так?
     - Джейн всегда любила огонь в камине, - ответил я.
     -  Я  тоже  люблю  огонь  в  камине,  -  вмешался  Уолтер,   стараясь
поддерживать товарищеское настроение. - Огонь в камине и стаканчик  пунша.
Зимой нет ничего лучше. Да и как это романтично.
     - И когда это мы с тобой в последний раз сидели у камина с пуншем?  -
жестко   спросила   Констанс.   Она   развернулась   ко   мне   с   миной,
многозначительно показывающей, что  Констанс  Бедфорд  скорее  умрет,  чем
согласится сесть у камина  со  стаканчиком  пунша,  даже  если  бы  Уолтер
действительно ей это предложил. - Согласно Уолтеру, романтизм - это что-то
среднее между второсортной  туристской  базой  в  Аспене  и  картинкой  на
развороте "Плейбоя", - заявила она и величаво вплыла в гостиную. -  Да,  и
здесь ты мало что сделал, - каркнула она.
     - Дай ей немного времени, - простонал Уолтер.  -  Пусть  она  немного
успокоится. Она крайне переживает из-за всего этого, она очень нервничает.
     - Виски? - спросил я так, будто вообще его не слышал.
     - Разве ты пьешь "Шивас Регал"? - заинтересовался Уолтер.
     - Конечно. Выпьем немного разбавленного. Констанс, - обратился  я,  -
не желаете ли рюмку вина?
     - Спасибо. Я не пью до шести и после одиннадцати.
     Когда я приготовил Уолтеру виски, мы сели перед камином и  посмотрели
друг на друга. В окна снова забарабанил дождь. Я слышал,  как  постукивает
на втором этаже незакрепленный ставень.
     Констанс подтянула край платья и нетерпеливо спросила:
     - Нам надо что-либо сделать? Например, взяться за  руки  или  закрыть
глаза и думать о Джейн?
     - Это не спиритический  сеанс,  -  ответил  я.  -  Во  время  сеансов
вызываешь духов, и при удачном стечении обстоятельств они  отвечают.  Если
Джейн собирается появиться этой ночью, то она появится,  невзирая  на  то,
хотим мы этого или нет.
     - Но разве ты не думаешь, что она появится раньше, если  узнает,  что
ее мать находится здесь? - серьезно спросила Констанс.
     Я посмотрел на Уолтера. Я мог сказать, что  присутствие  Констанс  не
играет совершенно никакой роли. Но не  всегда  нужно  говорить  правду,  а
кроме того, у меня не было никакого желания ссориться. Я был очень измучен
после сегодняшних подводных испытаний и мечтал только  об  одном:  лечь  в
постель и заснуть. Я был так измучен, что втайне радовался, что буду спать
один, а не с Джилли.
     - Я думаю, ваше присутствие значительно повысит вероятность появления
Джейн, - сказал я Констанс и одарил ее самой доброжелательной улыбкой,  на
какую только еще был способен.
     - Дочь всегда приходит  к  матери  со  своими  хлопотами,  -  заявила
Констанс. - Хоть Джейн была папиной любимицей, но с каждым серьезным делом
она приходила ко мне.
     Я поддакнул, по-прежнему улыбаясь.
     Уолтер посмотрел на часы.
     - Почти полночь, - заявил он. - Ты думаешь, она появится?
     - Не знаю, Уолтер. У меня нет над ней никакой власти. Я даже не знаю,
почему она является и чего хочет.
     - Выглядит ли она здоровой? - вмешалась, словно  бы  садясь  в  лужу,
Констанс.
     Я вытаращил на нее глаза.
     - Констанс, Джейн мертва. Как может выглядеть здоровым мертвый?
     - Не надо мне напоминать, что я потеряла дочь, - окрысилась Констанс.
- И не надо мне напоминать, как это случилось!
     - Очень хорошо. Потому что у меня нет ни малейшего  желания  говорить
об этом.
     - Ах, так, - взбесилась Констанс. - Ты,  наверно,  считаешь,  что  ни
сколь в этом не виноват?
     - А в чем я, по-вашему, виноват?
     - Ох, успокойтесь, - вмешался Уолтер. - Не будем раскапывать то,  что
уже давно зарыто. - И тут же пожалел об этих своих словах. Он выпрямился в
кресле и покрылся румянцем.
     - Джейн была беременна, -  упрямо  скрипела  Констанс.  -  Сама  идея
позволить беременной женщине сесть за руль, уехать так далеко, да во время
метели... совсем одной, без какой-либо опеки, в то время как ты сидел себе
дома  и  глазел  на  какой-то  идиотский  хоккей...  По-моему,  это   была
преступная неосторожность. Это было обычное преступление.
     - Констанс! - прикрикнул  Уолтер.  -  Довольно  упреков!  Это  уже  в
прошлом.
     - Он ее убил, убил их обоих, - скулила Констанс. - А я еще не  должна
волноваться?  Моя  единственная   дочь,   мое   единственное   дитя.   Моя
единственная надежда на внука. Все потеряно  из-за  хоккея.  Все  потеряно
из-за мужа, который был слишком ленив  и  небрежен,  чтобы  проследить  за
своей женой и ребенком.
     - Констанс, - сказал я. - Выметайся из моего дома. Уолтер, забери  ее
отсюда.
     - Что? - переспросил Уолтер, словно не расслышал.
     - Я сказал, чтобы ты ее отсюда забрал. И не привозил больше. Никогда.
Еще и пяти минут не прошло, как она здесь, а уже начинает свое. Может,  до
нее наконец дойдет, что никакой метели не было, когда Джейн поехала к вам.
И что если кто-то виноват, то скорее ты,  если  разрешил  ей  возвращаться
домой, когда погода ухудшилась. И может, до  нее  наконец  дойдет,  что  я
потерял намного больше, чем вы. Я потерял жену, девушку, которая была моей
подругой жизни, и сына. Так спокойной  ночи,  хорошо?  Мне  жаль,  что  ты
напрасно старался, но я  не  собираюсь  больше  выслушивать  инсинуации  и
оскорбления от Констанс, это все.
     - Послушай, - запротестовал Уолтер, - мы все перенервничали...
     - Я не перенервничал, - ответил я. - Я просто хочу, чтобы  ты  забрал
отсюда Констанс, прежде чем  я  сделаю  что-нибудь  невежливое,  например,
выбью ей все зубы.
     - Как ты смеешь так говорить со мной? - взвизгнула Констанс и встала.
Уолтер тоже встал, потом сел и снова встал.
     - Констанс, - с мольбой обратился он к ней, но Констанс была  слишком
взбешена, чтобы ее что-то могло смягчить.
     - Даже ее дух  не  находится  в  безопасности  под  твоей  опекой!  -
провизжала она, угрожая  мне  когтеподобным  пальцем.  -  Даже  когда  она
умерла, ты не способен ее опекать!
     Она ринулась к двери. Уолтер повернулся  ко  мне  и  бросил  на  меня
отчаянный взгляд, означающий,  насколько  я  его  знал,  что  он  частично
осуждает Констанс за ее мерзкое поведение, а частично - меня, за то, что я
снова вывел ее из равновесия.
     Я даже не потрудился встать с кресла. Мне следовало  догадаться,  что
этот вечер закончится очередной истерикой. Я потянулся за бутылкой  "Шивас
Регал" и снова наполнил свой бокал почти до краев.
     - Я пью, - сказал  я  булькающим  голосом  старого  алкаша,  -  чтобы
забыть.
     - О чем ты хочешь забыть? - тут же переспросил я сам себя  и  ответил
сам себе: - Не помню.
     Но в ту же секунду я услышал яростный стук в парадную  дверь.  Уолтер
снова появился в гостиной.
     - Извини, -  сказал  он.  -  Дверь  не  открывается.  Я  не  могу  ее
открывать.
     -  Не  извиняйся,  Уолтер,  просто  прикажи  ему  открыть  дверь!   -
провизжала Констанс.
     Я со скукой поднялся и подошел к холлу. Там стояла  Констанс,  гневно
уперев руки в боки, но я не обратил на нее внимания, поскольку меня прежде
всего поразило ощущение холода. Неожиданного и непонятного холода.
     - Уолтер, - сказал я. - Заметно похолодало.
     - Похолодало? - он нахмурил лоб.
     - Не чувствуешь? Температура упала.
     - Может, ты наконец милостиво соизволишь открыть дверь?  -  прошипела
Констанс. Я поднял руку, чтобы утихомирить ее.
     - Послушайте! Слышите что-то?
     - Уолтер, о чем он говорит? Ради бога, прикажи ему открыть  дверь.  Я
вне себя, и я хочу вернуться домой. Я не хочу оставаться ни секунды дольше
в этом ужасном мрачном доме.
     Уолтер тихо произнес:
     - Я слышу какой-то шепот.
     - Я тоже, - поддакнул я. - Откуда он, по-твоему, доносится?
     - Наверно, сверху, - ответил Уолтер, поглядывая на меня  посветлевшим
взглядом. Сейчас он совершенно забыл о Констанс. - Так это то? Это  так  и
начинается?
     - Да, - подтвердил я. - Холодно, шепот, а потом духи.
     - Если ты тут же не откроешь дверь, скотина, - проскрипела  Констанс,
- то, клянусь Богом, я...
     - Констанс, заткнись! - прорычал Уолтер.
     Констанс уставилась на него широко открытыми глазами. Я подумал, что,
наверно, за тридцать пять лет их брака Уолтер ни  разу  не  осмелился  так
заговорить с ней. Я посмотрел на нее  с  кислой  усмешкой:  держи  рот  на
замке, если не хочешь схлопотать.
     - Ох, - выдавила Констанс в крайнем  ошеломлении,  а  потом  еще  раз
повторила: - Ох!
     Шепот не стал громче, но,  казалось,  окружал  нас,  так  как  иногда
доносился со второго этажа, иногда из библиотеки, а потом раздался  совсем
близко, за нашими спинами. Мы все напрягали  слух,  но  напрасно  пытались
различить слова: это была длинная, темпераментная,  прерывистая  дискуссия
на  неизвестном  языке.  Однако  мы  безошибочно  ощущали  в  ней   что-то
похотливое, как будто кто-то шепотом рассказывал  о  каких-то  сексуальных
извращениях  или  ужасных  пытках,  радостно  описывая  их  в   мельчайших
подробностях.
     Температура все падала и падала, пока из наших ртов не  повалил  пар.
Констанс поплотнее закуталась в меха и смерила меня таким взглядом,  будто
все это было огромным  надувательством.  Очевидно,  она  приехала  сюда  в
радостном убеждении, что сможет увидеть Джейн. Очевидно, Уолтер не  сделал
ничего из того, о чем я его просил: он не предупредил ее,  что  это  может
быть страшно, неприятно и даже опасно. Наверняка  Констанс  явилась  сюда,
ожидая, что Джейн будет сидеть у камина и вязать на спицах детские вещицы,
румяная и цветущая, как будто смерть повредила ей  не  больше,  чем  месяц
отпуска в Майами.
     - Кто это шепчет? - спросила Констанс с расширенными глазами. - Разве
это не ты?
     - Каким чудом? Видите, я даже не шевелю губами?
     Шепот  не  прекращался.  Констанс   подошла   ближе   и   внимательно
присмотрелась ко мне.
     - Нет, шевелишь, - неуверенно заявила она.
     - Это потому, что вынужден дышать через рот. Я сегодня нырял,  и  мне
трудно дышать носом.
     - Он ищет предлог даже в  таком  положении.  Он  всегда  может  найти
предлог и вывернуться, - обратилась Констанс к Уолтеру, не спуская с  меня
глаз.
     За ее спиной, хоть она и не отдавала себе  в  этом  отчета,  бесшумно
открылись входные двери. Я протянул руку и коснулся плеча Уолтера,  но  он
уже заметил это.
     -  Знаю,  -  сказал  он  тихо.  -  Видел,  Джон.  Ручка  двери   сама
повернулась.
     Дверь широко открылась без  обычного  противного  скрипа.  Мы  теперь
смотрели на сад, погруженный в темноту под  сильными  ударами  порывистого
ветра. Там, на  садовой  тропинке,  намного  меньше,  чем  тогда,  в  моей
спальне, ростом едва с одиннадцатилетнюю девочку, стояла Джейн.
     - Констанс, - мягко сказал Уолтер. - Она здесь.
     Констанс медленно повернулась, как загипнотизированная, и  уставилась
на сад. Она не сказала не слова, но по дрожи ее  плеч  я  понял,  что  она
плакала и пыталась сдержать плач.
     - Я не знала, - зарыдала она, жалобно кривя рот. - О, Боже, Уолтер, я
ничего не понимаю.
     Джейн, казалось, плыла по воздуху в  нескольких  дюймах  над  землей;
мигающее явление, которое искрилось и колыхалось на ветру.  Руки  ее  были
опущены вдоль тела, лицо бледно и неподвижно, но волосы вздымались  вокруг
головы, словно наэлектризованные.
     - Джон, - прошептала она. - Джон, не покидай меня.
     Констанс, шатаясь, сделала в ее сторону два или три  шага  и  подняла
руку.
     - Джейн, я твоя мать, - просительно заговорила она. - Джейн, послушай
меня, дорогая, где ты ни есть, послушай свою мать.
     - Не оставляй меня, Джон, - повторила Джейн. Констанс наверняка  была
перепугана, но подошла к призраку еще ближе и  сложила  руки,  как  пухлая
мадонна.
     - Джейн, я хочу тебе помочь, - сказала она. -  Я  сделаю  все,  чтобы
тебе помочь. Заговори со мной. Джейн, прошу. Скажи, что  ты  меня  видишь.
Скажи, что ты знаешь, что я здесь. Джейн, я люблю тебя. Прошу тебя, Джейн.
Молю.
     - Констанс, - предупреждающе бросил Уолтер. - Констанс, возвращайся.
     Изображение Джейн задрожало  и  начало  изменяться,  увеличиваться  и
преображаться.  Теперь  она  казалась  выше,  ее  лицо  выглядело   иначе,
исхудалым, со впалыми щеками, как  лицо  изголодавшегося  ангела.  Призрак
поднял руку, которая оставила за собой ряд бледнеющих отражений,  будто  у
Джейн выросло пять рук вместо одной.
     - Джон, - прошептала она, на этот  раз  более  решительно,  -  ты  не
можешь меня оставить, Джон. Ты не можешь меня оставить. Не можешь оставить
одну.
     Констанс грохнулась на  колени  на  садовую  тропинку  перед  ужасным
призраком дочери. Уолтер выдавил:
     - Нет, Констанс! - и протиснулся мимо меня, чтобы забрать ее  оттуда;
но тут Джейн повернула голову и  посмотрела  на  мать  глазами  черными  и
пустыми, как окна давно пустующего дома.
     - Джейн! Ты не узнаешь меня? - заскулила Констанс. - Джейн, я же твоя
мать! Только ты у меня осталась, Джейн! Не покидай меня! Вернись  ко  мне,
Джейн! Ты необходима мне!
     Уолтер схватил жену за плечи и закричал:
     - Констанс, перестань! Это безумие!  Она  мертва,  Констанс,  она  не
может вернуться!
     Констанс обернулась и с размаха ударила Уолтера.
     - Ты никогда не любил ее так, как я, - завизжала она. - Тебя  никогда
не волновали наши дети! Я тоже тебя не волную! Ты не хочешь,  чтобы  Джейн
вернулась, потому что и ты виноват, так же, как  и  Джон!  Ты  не  хочешь,
чтобы она вернулась, потому что боишься!
     - Констанс, она же дух! - простонал Уолтер.
     - Он прав, Констанс, - закричал я. - Лучше держись от нее подальше.
     Бело-голубой призрак Джейн дрожал, мигал и, казалось, все  рос,  пока
не стал выше Уолтера, ни на секунду не спуская глаз  с  Констанс,  которая
все еще ползала у ног призрака. Уолтер посмотрел на призрак в  смертельном
страхе и отступил на два шага. Он повернулся ко мне с посеревшим от  ужаса
лицом, молча умоляя, чтобы я что-нибудь  сделал.  Хоть  что-то.  Он  также
понимал, что происходит, и боялся, как никогда в жизни.
     - Джейн! - взвизгнула Констанс. - Джейн!
     Тогда  трупно-бледные  губы  Джейн  медленно  зашевелились,  открывая
светящиеся зубы. Рот стал раскрываться все шире, пока, наконец, ее лицо не
превратилось в страшную, отвратительную маску,  оскаленную,  как  каменные
химеры. Призрак поднял вторую руку и  стоял  с  минуту,  как  распятый,  с
развевающимися волосами. Потом он медленно начал подниматься и  завис  над
Констанс,  горизонтально  вытянувшись  в  воздухе  с  соединенными  босыми
ногами. Его белая погребальная одежда бесшумно трепетала на ветру.
     Констанс откинулась назад и начала истерически визжать.
     - Констанс! Ради Бога!  -  закричал  Уолтер  и  снова  попробовал  ее
поднять, но из раскрытого  рта  Джейн  неожиданно  раздался  глухой  звук.
Уолтер отшатнулся назад, такой перепуганный, что не мог  даже  кричать.  Я
никогда еще не слышал такого звука: это был рев  ледяного  огня  ада,  рев
рассвирепевших  демонов,  рев  Северо-Атлантического   океана   во   время
страшного шторма.
     Джейн выдыхала прямо в лицо Констанс струю ледяного  тумана.  Даже  с
расстояния  в  десять  футов  я  почувствовал  ужасающий  холод.  Констанс
закричала от боли и упала на тропинку, а  когда  Уолтер  подбежал  к  ней,
призрак Джейн медленно перевернулся вверх ногами, проплыл над ограждением,
перекувырнулся над Аллеей Квакеров и улетел вверх, в сторону побережья.  С
распростертыми руками, как дрожащий крест бело-голубого цвета,  кувыркаясь
в воздухе, она уплывала все дальше и дальше, тихонько напевая:

                     Мы выплыли в море из Грейнитхед
                     Далеко к чужим берегам...

     Я упал на  колени  рядом  с  Уолтером  и  Констанс.  Констанс  руками
закрывала лицо. Ее била крупная дрожь.
     - Мои глаза! - простонала она. - О, Боже, Уолтер, мои глаза!
     Я помог Уолтеру втащить ее в дом и положить на  софу  у  камина.  Все
время она прижимала ладони к глазам, дрожала и стонала. Я боялся, что  она
пережила серьезное потрясение. Она была уже не молода,  и  издавна  у  нее
болело сердце.
     - Вызови "скорую помощь", - попросил я  Уолтера.  -  И  прежде  всего
тепло укрой ее.
     - Куда ты идешь? - спросил Уолтер.
     - За Джейн. Я должен с этим покончить раз и навсегда, Уолтер.
     -   Что   ты   хочешь   сделать,   черт   побери?   Это   же   совсем
сверхъестественное явление, Джон. Это же дух, ради Бога. Каким способом ты
хочешь победить духа?
     - Не знаю. Но если я сейчас не пойду, то уже никогда не узнаю.
     - Тогда будь осторожен. И возвращайся скорее.
     Я выбежал назад, в ночь. Повсюду  громко  шумели  деревья  и  звенели
телеграфные  провода,  как  будто   все   вокруг   таинственно   ожило   и
предупреждало меня на разные  голоса.  Незакрепленный  ставень  на  втором
этаже непрерывно стучал, словно деревянная колотушка, пытающаяся пробиться
внутрь дома.
     Я поднял воротник и побежал по Аллее Квакеров. Через минуту я свернул
с дороги и почувствовал под ногами густую траву. Нигде не  было  ни  следа
Джейн, но когда я видел ее в последний  раз,  она  летела,  кувыркаясь,  в
сторону Кладбища Над Водой, где была похоронена.  Мне  казалось  логичным,
хотя и ужасающим, что именно оттуда приходил ее дух.
     Ворота кладбища находились в добрых  трех  четвертях  мили  от  моего
дома. После первых ста ярдов мне пришлось сбавить скорость, и дальше я шел
обычным шагом, приводя  в  порядок  дыхание.  В  темноте  справа  я  видел
нечеткие очертания белых волнорезов у побережья Салемского залива.  Где-то
там, под толстым слоем черной ледяной воды,  погребенный  в  трехсотлетнем
иле, лежал корпус "Дэвида Дарка". Шум моря  звенел  бескрайней  грустью  и
одиночеством. Джейн всегда говорила, что этот звук ассоциируется у  нее  с
блеском луны, холодным и безжалостным. Ведь море - любовница луны.
     В темноте я различил белую арку ворот кладбища.  Я  ускорил  шаг.  За
воротами показались надгробия, стрельчатые купола, кресты и плиты; озябшие
херувимы  и  грустные   серафимы.   Небольшое   поселение   грейнитхедских
покойников,  обособленное  на  этом  кусочке  побережья.  Я  добрался   до
железных, покрашенных в черное ворот  кладбища,  прижал  лицо  к  холодным
прутьям решетки и напряг зрение. Передо мной простирались ряды  надгробий.
Я посмотрел налево, туда, где была похоронена Джейн.

                        Смертельно бледных королей
                        И рыцарей увидел я...

     Я не видел никакого мигания,  никакого  следа  присутствия  Джейн.  Я
повернул ручку, открыл ворота и зашел на кладбище.
     Хоть  и  написано  великое  множество  вздора  о  ночных  визитах  на
кладбище, не подлежало сомнению, что в эту бурную мартовскую ночь Кладбище
Над Водой производило ужасающее впечатление.
     Каждое надгробие, казалось, излучало неземной свет. Следуя  к  могиле
Джейн между безмолвными рядами надгробий, я с беспокойством сознавал,  что
меня со всех сторон окружают люди. Мертвые люди, которые умолкли  навсегда
и лежали рядом друг с другом с закрытыми глазами или без глаз,  закутанные
в саван или обрывки материи,  закопанные  в  черную  землю.  Это  было  не
обычное  место;  это  был  уголок  погребенных  воспоминаний,   молчаливое
общество умерших, анклав земных существ, вышедших за пределы жизни.
     Неуверенно, с дрожью, я  подошел  к  надгробию  Джейн  и  остановился
рядом.

               Джейн Элизабет Трентон.
               Любимая жена Джона Пола Трентона.
               Дочь Уолтера К. Бедфорда и Констанс Бедфорд.
               "Укажи мне путь к прекрасной звезде".

     Теперь, когда я пришел сюда, я не знал, что мне делать.  Позвать  ее?
Обратиться к ней? Или ждать, когда она  появится?  Я  огляделся  и  увидел
бледных мраморных стражей, неподвижно стоявших на  надгробиях  поблизости.
Неожиданно я почувствовал себя волком, окруженным  красными  флажками,  и,
несмотря на ветер, мне стало душно. Мраморный ангел, стоящий двумя  рядами
дальше, сверлил меня ненавидящими глазами.
     Я проглотил слюну и сказал дрожащим голосом:
     - Джейн? Слышишь меня, Джейн?
     Конечно же, я вел себя смешно и  подсознательно  опасался,  что  меня
кто-нибудь заметит. Я  знал,  что  люди  иногда  разговаривают  со  своими
мертвыми  родственниками,  но  редко  делают  это  посреди   ночи   и,   в
противоположность мне, скорее всего не ожидают ответа.
     - Джейн? - повторил я громче и немного увереннее. - Джейн, ты слышишь
меня?
     Тишина. Только ветер шелестел в высокой траве за оградой кладбища.  Я
постоял так с  минуту,  трясясь  от  холода.  Я  ждал  появления  Джейн  и
одновременно  надеялся,  что  она  не  появится.  Наконец  я  развернулся,
собираясь уходить.
     - О, Иисусе... - громко сказал я.
     Она стояла за мной, всего лишь в двух или трех футах,  поднимаясь  на
несколько дюймов над землей. Она опять была нормального роста, но казалась
отчаянно худой и изголодавшейся, как будто под ее развевающимися  одеждами
не было ничего, кроме кожи и костей.  Она  не  улыбалась,  но  и  не  была
грустной. На ее лице  вырисовывались  пустота  и  равнодушие,  глаза  были
темными, лишенными выражения. Она не была  прозрачной,  я  не  мог  видеть
сквозь нее, но ее фигура как будто расплывалась  и  колыхалась.  Она  была
нематериальной. Я чувствовал, что если бы попытался ее схватить, то у меня
в руках осталась бы только паутина.
     - Ты пришел, - сказал призрак, и это прозвучало так,  будто  говорили
одновременно четыре Джейн. - Я знала, что ты наконец придешь.
     - Чего ты хочешь? - спросил я ее. Я не мог совладать с заиканием.
     - Я хочу любить тебя, - прошептала она.  -  Хочу  любить  тебя  целую
вечность.
     - Джейн, ты же умерла.
     - Нет, Джон, я не умерла.
     - Тогда где же ты есть, если ты не умерла? И чего хочешь?
     - Я причислена к иным. Присоединяйся к нам, Джон. Идем  со  мной.  Не
оставляй меня здесь одну.
     Я очень осторожно протянул к ней руки.
     - Джейн, это невозможно. Ты мертва, ты должна уйти на вечный покой. Я
уже не могу этого выдержать, Джейн. Я боюсь.
     - А хотел ли ты, чтобы я умерла? - прошептала она.
     - Конечно же, нет. Я тоскую по тебе. Я тоскую по тебе, и ужасно.
     - Но ведь я же здесь, Джон. Ты можешь со  мной  трахаться.  Мы  снова
можем быть любовниками.
     - Джейн, ты же умерла, ты не настоящая! Не понимаешь?
     - Ненастоящая? - повторила она. - А что такое настоящее?
     Говоря эти слова, она повернулась и подняла правую руку.
     - Я покажу тебе, что настоящее, - сказала она.
     - Что? О чем это ты говоришь?
     Я услышал как бы пение, только это  было  не  пение.  Оно  напоминало
скорее завывание плакальщиц  на  похоронах  или  пискливые  нечеловеческие
голоса суданских женщин. Вибрирующий, доводящий до безумия звук  на  самой
грани слышимости, от которого зудела кожа. Он доносился отовсюду, с неба и
с земли, а его напряжение минутами казалось невыносимым.
     Я оглядел кладбище  и,  к  своему  ужасу,  увидел  других  призраков,
поднимающихся из гробов. Сначала появлялись головы, слепые, вырастающие из
земли, как гротескные дыни. Потом плечи и остальная часть  тела  вырастали
все выше, пока, наконец, призраки не зависали в  воздухе,  так  же  как  и
Джейн, не касаясь колеблемой ветром травы.
     Их были сотни, по одному из каждой могилы. Мужчины, женщины и дети  -
все они слабо мерцали в  ночной  темноте,  излучая  остатки  того  заряда,
которым были наделены при жизни. Чем больше их появлялось, тем громче  они
выли, пока все кладбище не стало сплошным воем.
     - Это настоящее, - прошептала Джейн где-то внутри моей головы. -  Это
настоящее, Джон. Пойди и посмотри.
     Я осторожно, неверными шагами двинулся между рядами  могил.  Призраки
неподвижно зависли в воздухе и всматривались в меня глазами,  похожими  на
дыры в протершейся от времени занавеске. Все находились в  разной  степени
разложения. Я  видел  женщину  с  голым  блестящим  черепом,  от  которого
отвалилась плоть, оставив только  кость  и  несколько  жиденьких  кустиков
волос. Я видел мужчину с обнаженными ребрами, в  грудной  клетке  которого
копошилась   поблескивающая,   дергающаяся   масса   червей,    пожирающих
внутренности. Я видел подростка без нижней челюсти, его распухший  гниющий
язык свешивался из разодранного горла как галстук. Сотни призраков умерших
в Грейнитхед - некоторые почти не тронутые разложением,  как  будто  и  не
умирали, другие  в  плачевном  состоянии,  гниющие  и  искалеченные,  едва
напоминающие человеческие существа.
     Я обошел все кладбище, пока снова не очутился у ворот. Меня  охватило
непреодолимое желание убежать как можно  дальше  отсюда,  но  одновременно
меня охватил ужасный страх, что если я побегу, то все эти призраки ринутся
в погоню и догонят меня.
     Я остановился  у  ворот,  поглядывая  на  город  умерших,  мерцающий,
отмеченный пятном разложения. Джейн стояла немного дальше,  поглядывая  на
меня.
     - Я не могу к тебе вернуться, - сказала она тихим, далеким голосом. -
Но ты можешь прийти ко мне.
     Я отвернулся от нее. Я  помнил,  как  она  выглядела  в  день  нашего
бракосочетания. Я помнил, как она сидела на  краю  постели,  еще  не  сняв
фату, и отстегивала белые чулки от белого пояса, а  подтянутая  на  бедрах
юбка, открывала великолепные пышные ляжки. Везде были цветы,  вся  комната
была заполнена запахом гвоздик и душистого горошка. А  лицо  Джейн  словно
излучало какой-то колдовской блеск. Лицо девушки, которую я любил.
     Этот призрак не был Джейн. По крайней  мере,  той  Джейн,  которую  я
любил. Она ничем не отличалась от других призраков с Кладбища  Над  Водой,
бледных электрических импульсов минувшей  жизни.  Мне  нечего  было  здесь
искать. Все эти призраки, выглядящие так ужасающе, не могли  сказать  мне,
что следует сделать, чтобы отослать их на вечный покой. Они были такие же,
как и Джейн, и Эдгар Саймонс, и хотели они лишь  одного:  чтобы  их  живые
родственники поселились вместе с ними в их мире. Но при  этом  я  не  знал
точно, желали они этого или нет;  они  были  слишком  равнодушны,  слишком
поглощены  своими  собственными  непонятными  страданиями.   Скорее,   тут
действовала какая-то сила, которая использовала их, чтобы привлечь живых в
королевство смерти, возможно даже, что это была  та  самая  сила,  которая
лежала на дне Салемского залива, внутри корпуса "Дэвида Дарка".
     Я направился в сторону Аллеи Квакеров, прочь с  кладбища.  Я  слышал,
как Джейн зовет меня, но не слушал ее.  Она  будет  просить,  чтобы  я  не
покидал ее, чтобы я остался с ней и был ее  любовником.  Хоть  я  и  очень
тосковал по ней и дал бы не знаю сколько, чтобы снова  ее  увидеть,  снова
быть с ней, снова ласкать ее, я не был готов совершить самоубийство. С тех
пор, как я начал встречать мертвых, я стал намного лучше понимать ценность
жизни.
     Я прошел едва ли треть пути до Аллеи Квакеров, когда заметил двух или
трех призраков с  кладбища,  которые  последовали  за  мной,  двигаясь  по
склонам холма на расстоянии в каких-нибудь двадцать  ярдов.  Я  оглянулся.
Сзади их было  больше,  примерно  с  дюжину.  А  чуть  левее  с  полдюжины
стремилось за мной вдоль берега.
     Приближаясь, они непрерывно завывали пискливыми голосами. Иногда этот
звук был резок и выразителен, иногда приглушен ветром, но он не смолкал ни
на секунду - ужасный, неимоверно воинственный клич, как  будто  умершие  с
Кладбища Над Водой жаждали моей крови.
     Я побежал, сначала не очень быстро, чтобы  проверить,  могут  ли  эти
призраки гнаться за мной. Они замерцали и ускорили свой  полет.  Двигались
они как-то удивительно: некоторые бежали, другие  кувыркались  в  воздухе,
как призрак Джейн,  третьи  планировали  с  распростертыми  руками,  а  их
погребальные саваны трепетали у них за спиной в морском бризе, как  хвосты
чаек. Меня охватил глубокий извечный страх, тот самый, который  испытывали
люди в семнадцатом веке, когда в город, танцуя,  подпрыгивая  и  показывая
ужасные раны, являлись  прокаженные  нищие.  И  все  это  время  я  слышал
пронзительное завывание, в котором  теперь  звучала  радостная  нота,  как
будто призраки знали, что вскоре достанут меня.
     Теперь я на  самом  деле  побежал.  Но  как  быстро  могут  двигаться
призраки?  Наверняка  они  легко  могут  опередить  меня  и  держатся   на
расстоянии только чтобы поразвлечься! Но не это меня  должно  было  сейчас
волновать. Мне нужно было побыстрее вернуться домой.
     Ну, а дальше что? - подумал я. Призрак Джейн без труда мог проникнуть
в дом. Сегодня ночью она открыла входную дверь, даже не касаясь  ручки.  Я
слышал свое свистящее дыхание и шелест трущихся друг о  друга  штанин.  Не
думай об этом, сказал я сам себе. Знай беги.
     Я глянул вправо. Кошмарные призраки все еще держались за мной, танцуя
и вибрируя  на  ветру.  Слева  берег  начал  сужаться  и  приближаться.  Я
отчетливо  различал  преследующих  меня  чудовищ,  которые   двигались   с
гипнотической медлительностью и все же  без  труда  догоняли  меня.  Я  не
отважился взглянуть через плечо, так как мне  казалось,  что  ужасный  вой
раздается прямо за моей спиной. Я поклялся  бы,  что  слышал  даже  шелест
травы, над которой скользили духи.
     Всего двести ярдов отделяли меня от  дома,  когда  я  понял,  что  не
успею. Мне казалось, что у меня вместо ног - неуклюжие протезы, вытесанные
из тяжелой древесины. Дыхание разрывало мне легкие,  ледяной  пот  заливал
лоб. И все это время бело-голубые призраки преследовали  меня  с  ужасной,
нечеловеческой настойчивостью, как демоны ночи.
     Я почувствовал, как что-то вцепилось в  мои  волосы,  словно  летучая
мышь или рука скелета. Я резко сбросил это что-то  и  снова  ускорил  шаг,
усилием воли заставляя себя бежать вверх по склону  и  преодолевая  барьер
боли и полного истощения. Звук погони  все  приближался.  Призраки  сидели
чуть ли не у меня на затылке, завывали, кричали  и  шептали:  стой,  стой,
останься с нами, возвращайся, не покидай нас.
     Неожиданно я  почувствовал,  как  что-то  подняло  меня  -  буквально
подняло в воздух, после чего я упал и покатился по  жесткому  травянистому
склону. Я попробовал подняться, но тогда какая-то невидимая  сила  бросила
меня навзничь так резко, что у  меня  что-то  треснуло  в  позвоночнике  и
воздух со свистом вырвался из легких. Я попытался  встать  второй  раз,  и
второй раз меня повалило на землю. На этот меня будто придавило к траве  и
камням, как если бы на мне, не давая двинуться, лежала  какая-то  огромная
тяжесть.
     Призраки собрались вокруг  меня.  Иссякающая  электрическая  энергия,
которая  когда-то  представляла  их  душу,  ползла  червями  по   тронутым
разложением  лицам.  Они  шелестели,  как  старая  бумага,  скомканная   и
расправляемая бесчисленное количество раз; как дыхание, которое слышно  на
старом покинутом чердаке, хотя там никого нет. К тому же от них шла весьма
ощутимая вонь, не столько гниющего тела, сколько, скорее, жженых кабелей и
испорченной рыбы.
     Они окружили меня, но не пробовали сразу  меня  коснуться.  Я  лежал,
придавленный к земле, с трудом ловя воздух, еле живой  от  страха,  однако
мысленно все еще искал какого-то выхода. Даже погруженный  в  алую  бездну
паники, человеческий ум не  перестает  лихорадочно  работать  над  планами
спасения.
     Призраки немного отступили,  и  появилась  Джейн,  очень  высокая,  с
лицом, настолько удивленным, что ее почти невозможно было узнать.
     -  Тыыыы  ммоййй!  -  проблеяла  она.  Мне  показалось,   что   время
остановилось. Воздух стал густым, как глицерин. Каждое мое движение, когда
я дергался под невидимой тяжестью, казалось, растягивалось на  бесконечное
время.
     Джейн   растопырила   заканчивающиеся   длинными   ногтями    пальцы.
Электрические искры начали перескакивать с одного пальца на другой, как  в
генераторе Ван-де-Граафа. Джейн наверняка потребляла все  больше  энергии,
ее тело светилось и мерцало, а с волос и  плеч  взлетали  тучи  искр,  как
будто тучи паразитирующих на ней червей. Запах горелого стал еще  сильнее.
Дрожь пробежала по собравшимся, как будто все призраки участвовали  вместе
с Джейн в этой могучей разрядке психической энергии.
     Ее наверняка было достаточно, чтобы убить  меня.  Наверняка  ее  было
достаточно, чтобы освободить мой дух и оставить на  склоне  мое  сожженное
тело - следующий необъяснимый  несчастный  случай.  Потом  и  я  начал  бы
посещать Грейнитхед и окрестности, может быть, разыскивая Джилли, чтобы  и
ее в свою очередь занести в списки мертвых.
     Джейн коснулась меня пальцами, и  я  почувствовал  парализующий  удар
тока. Я инстинктивно дернул левой ногой, и мое  левое  веко  спазматически
затрепетало.
     - Можешь теперь присоединиться ко мне, - шептала Джейн. - Лучше  было
бы, если бы ты погиб при  несчастном  случае  или  совершил  самоубийство,
но... я не могу больше тебя ждать. Я хочу тебя, Джон. Хочу, чтобы ты вошел
в меня, Джон.
     Она придвинула ближе растопыренные пальцы. Я видел, как электричество
сползало по линиям ее ладони, вдоль линии  жизни,  линии  сердца  и  линии
разума. Даже под ногтями и вокруг кистей  крутились  искрящие  завихрения.
Энергия человеческой жизни должна была отправить  меня  в  гроб,  прямо  к
Джейн.
     Я бился изо всех сил, но тяжесть на  моей  груди  даже  не  дрогнула.
Вокруг меня призраки начали петь и выть;  ужасающая  какофония  напоминала
психиатрическую клинику.  У  моего  лица  была  бестелесная  нога  мертвой
женщины  с  фосфоресцирующими  кончиками  пальцев.  Немного  дальше  стоял
мужчина в капюшоне без половины  лица,  дико  всматриваясь  в  меня  своим
единственным лишенным века глазом.
     - Ты не можешь это называть  любовью!  -  крикнул  я  Джейн  голосом,
пискливым от страха. - Мы не для этого сочетались браком. Мы не для  этого
хотели иметь ребенка! Боже, если  ты  действительно  меня  любишь,  Джейн,
отпусти меня!
     Джейн посмотрела на меня своими непроницаемыми глазами. Электричество
червями ползало вокруг ее рта и переплывало через зубы.
     - Ребенка? - повторила Джейн, как громкое эхо.
     - Да, - сказал я дрожащим голосом. Я был так перепуган,  что  сам  не
знал, что несу. - Ребенка, которого  ты  носила  в  себе,  когда  погибла.
Нашего ребенка!
     Призрак Джейн, казалось, глубоко задумался над моими словами.  Вокруг
нас кладбищенские призраки шептали и пели, а над  нашими  головами  ночные
облака неслись по небу, как будто убегая от того, что меня ожидало.
     - Ребенка... - шептала Джейн. Она на секунду  стала  нерешительной  и
отодвинулась от меня, скорее даже скорчилась и одновременно  отступила.  -
Ребенок... - еще раз прошептала она. Ее шепот раздавался  так  же  близко,
как и раньше. - Но ведь наш ребенок так и не родился.
     Я огляделся. Казалось, остальные призраки также начали отступать. Две
трети их уже отошло и исчезло. Неожиданно  я  почувствовал,  что  тяжесть,
давившая мне на грудь, исчезла. Я неуверенно встал и  пригладил  спутанные
волосы. Со страхом и  неописуемым  облегчением  я  смотрел,  как  призраки
отлетают, отходят и с опущенными головами ковыляют  вниз  по  травянистому
склону. Наконец все они исчезли за воротами кладбища.
     Осталась  только  Джейн,  угасшая  и  невыразительная.   Теперь   она
держалась поодаль и уже не пыталась  поразить  меня  электрическим  током.
Ветер развевал ее волосы, белая одежда трепетала вокруг ее ног, но  теперь
я едва видел ее в темноте.
     - Я потеряла тебя, Джон... Ты уже никогда не будешь моим...
     - Почему? - мысленно, не вслух, спросил я ее.
     - В Страну Мертвых ты можешь войти только как наследник... по  вызову
того из родных, кто умер как раз перед тобой... Есть такая сила, благодаря
которой мертвые могут вызывать к себе живых. Наш сын умер в больнице... но
уже после моей смерти, поэтому он и только он может вызвать тебя, чтобы ты
присоединился к нам... Но он  так  и  не  родился,  и  его  душа  все  еще
пребывает в высшей сфере, сфере покоя. Он не может  появиться  тут,  чтобы
ввести тебя в Страну Мертвых...
     Я не знал, что ей ответить. Я припомнил, какой  она  была  раньше.  Я
напомнил себе, как она радовалась, узнав, что беременна. Если бы я  только
знал в тот день, когда доктор Розен позвонил мне,  извещая,  что  я  стану
отцом... если бы я тогда знал, что однажды ночью мой сын спасет мне жизнь.
     - Что теперь будет с тобой? - спросил я Джейн, на этот раз вслух.
     Она съежилась еще больше.
     - Теперь я должна буду навсегда остаться в Стране Мертвых,  теперь  я
уже никогда не познаю покоя...
     - Джейн, что я могу для тебя сделать? - закричал я. - Как я могу тебе
помочь?
     Наступило долгое молчание. Призрак Джейн замигал еще слабее и  исчез.
Осталась только дрожащая тень на фоне темных холмов.
     Потом какой-то глубокий, булькающий голос, пародия  на  голос  Джейн,
сказал:
     - Спаасиии кораабль.
     - Корабль? Какой корабль? "Дэвид Дарк"? Скажи же мне! Я должен знать,
что это значит!
     Кооорррааабббль! - повторил голос едва внятно и еще больше растягивая
буквы.
     Я подождал еще, еще каких-то голосов и призраков,  но  казалось,  что
они наконец оставили меня в покое. Я повернул в сторону дома. Чувствовал я
себя настолько измученным и угнетенным, как еще никогда в жизни.
     Когда я дошел до вершины холма, то увидел перед домом машину  "скорой
помощи" с мигающим  красно-голубым  светом.  Я  понесся  тяжелой  рысью  и
добежал до калитки как раз в то время,  когда  два  санитара  выносили  на
носилках Констанс Бедфорд. Уолтер  Бедфорд  шел  за  ними  с  ошеломленным
выражением лица.
     - Уолтер? - спросил я, задыхаясь. - Что случилось?
     Уолтер смотрел, как санитары укладывают носилки в машину. Затем  взял
меня за  руку  и  провел  к  капоту  "скорой  помощи",  за  пределы  слуха
санитаров. Кроваво-красный отблеск то  зажигался,  то  гас  на  его  лице,
попеременно уподобляя его то доктору Джекиллу, то мистеру Хайду.
     - У нее же нет ничего серьезного, не так ли?  -  спросил  я.  -  Ведь
Джейн только разок дыхнула на нее или что-то в этом роде, и все?
     Уолтер опустил голову.
     - Не знаю, чем она дыхнула и как  она  это  сделала,  но,  во  всяком
случае, это что-то было холоднее, чем жидкий азот. Минус  двести  градусов
по Цельсию, как мне сказали.
     - Ну и? - поторапливал  я  его,  боясь  даже  догадаться,  что  могло
произойти с Констанс.
     - Ее глаза замерзли, - ответил Уолтер дрожащим голосом.  -  Буквально
замерзли, закаменели и, конечно  же,  стали  крайне  хрупкими.  Когда  она
прижала к ним руки, чтобы уменьшить боль,  то  они  лопнули,  как  мыльные
пузыри. Она потеряла глаза, Джон. Она слепа.
     Я крепко обнял его рукой. Он трясся всем телом и вцепился в меня так,
будто не мог держаться на ногах. Один из санитаров подошел к нам и сказал:
     - Как хорошо, что вы пришли. Займитесь  им.  Он  пережил  черт  знает
какое потрясение.
     - Что с его женой? Что...
     Санитар пожал плечами.
     - Мы сделали все,  что  было  в  наших  силах.  Но,  похоже,  носовая
перегородка и вся передняя часть  головы  промерзли.  Возможно,  дошло  до
частичного повреждения мозга. Врачи выяснят все только  после  тщательного
осмотра.
     Уолтер задрожал.
     - Вы не знаете,  как  это  могло  случиться?  -  спросил  санитар.  -
Наверняка же кто-нибудь поблизости от вас держит  дома  баллоны  с  жидким
газом? Знаете, там, азот, кислород или что-то еще в таком же роде.
     Я покачал головой.
     - Никого такого не знаю. У меня в доме ничего подобного нет.
     - Она всегда была такая ласковая и добрая, -  прошелестел  Уолтер.  -
Она так сильно  любила  мать.  Никогда  не  была  холодной,  безразличной.
Никогда, никогда...
     - Все будет хорошо, - повторил санитар, затем помог Уолтеру  сесть  в
карету "скорой помощи" через заднюю дверь. Он запер за ним дверцу, подошел
ко мне и сказал:
     - Это ваша теща, верно?
     - Точно.
     - Последите за стариком. Ему нужна ваша помощь.
     - Вы думаете, что умрет?
     Санитар поднял руку:
     - Я не говорю, что она будет жить, и не говорю,  что  она  умрет.  Но
всегда помогает, если у пациента есть воля  к  жизни,  а  у  нее  ее  явно
совершенно нет. Что-то связанное с ее дочерью,  не  знаю  точно.  Наверно,
речь идет о вашей жене, нет?
     - О моей бывшей жене. Она умерла месяц назад.
     - Очень жаль, - сказал санитар. - Плохой год для вас, да?



                                    20

     Когда мы  ехали  в  округ  Дракут,  на  встречу  со  старым  Дугласом
Эвелитом,  лило  как  из  ведра.  Небо  затянула  непроницаемая   серость,
напоминающей мокрую фланель, а дождь лил и лил, как будто и  не  собирался
переставать, как будто в Массачусетсе никогда уже не засветит солнце.
     Мы ехали втроем на моей машине - я, Эдвард и Форрест. Джимми  Карлсен
тоже хотел выбраться с нами, но его мать в последнюю секунду  потребовала,
чтобы он ехал в Кембридж и съел воскресный  ленч  со  своими  кузенами  из
Аризоны.
     - Мать Джимми из тех мегер, которые не могут не настоять на своем,  -
объяснил Форрест, когда мы уже отправились в путь.
     - Каждая мать такова, - ответил Эдвард, и я с жалостью и  сочувствием
подумал о Констанс Бедфорд.  Уолтер  позвонил  мне  утром  и  сказал,  что
Констанс все еще находится в отделении интенсивной терапии и что врачи  из
Грейнитхед  очень  сдержанно  оценивают  ее   шансы   выжить.   "Серьезные
физические повреждения и психический шок", так звучал диагноз.
     Пока я еще не  рассказал  Эдварду  и  Форресту  об  ужасных  событиях
прошедшей ночи. Я хотел сначала сам их обдумать, а уж потом начинать о них
дискутировать, особенно  с  кем-то,  кто  настроен  так  скептически,  как
Эдвард. Я собирался рассказать им все, рано или поздно, но сейчас я просто
не  мог  сосредоточиться.  Своим  внутренним  взором  я  видел  напирающих
призраков, открытые гробы и потрескавшиеся глазные  яблоки.  Я  ничего  из
всего этого не понимал и не хотел в этом пытаться  разобраться,  чтобы  не
создать еще больших проблем для своих мозгов. Это было  нечто  значительно
большее, чем "постпогребальная депрессия" доктора  Розена.  Это  был  иной
мир, иной способ существования, слишком могущественный и таинственный  для
способностей и возможностей врачей  и  психиатров.  Если  я  хотел  как-то
помочь Джейн,  Нийлу  Манци  или  тем  ищущим  искупления  душам,  которые
преследовали меня минувшей ночью, я должен был  подробно  познакомиться  с
этим иным миром, откинув всякие предубеждения и готовые выводы.
     В Страну Мертвых ты можешь войти  только  как  наследник...  Так  она
сказала, будто цитировала из книги... по вызову того  из  родных,  который
умер перед тобой...
     Эти слова утвердили меня в моей  первоначальной  версии:  смертельные
случаи в Грейнитхед носили сверхъестественный характер, умершие вызывали к
себе  живых  -  это  был  какой-то   спиритический   сеанс   наоборот,   с
трагическими, нередко ужасными последствиями.
     По крайней мере теперь я знал только одно: что сам я неприкосновенен,
нахожусь под защитой моего неродившегося сына.  Может,  не  от  всей  мощи
того, что лежало на дне в трюме "Дэвида Дарка", но наверняка от Джейн.
     Сидя за рулем, я чувствовал нарастающую горечь; горечь  и  усталость.
Охваченный  ужасающей  депрессией,  я  повторял  себе,  что  я  совершенно
бессилен, что я не могу сделать ничего, чтобы обеспечить покой душе Джейн.
Хотя после ее смерти я погрузился в пучину  отчаяния,  намного  хуже  было
сознание, что ее  душа  все  еще  томится  в  этой  ужасной  бездне  среди
призраков, скелетов и гниющих трупов.  Боль  стала  более  мучительной,  а
беспомощность и отчаяние усилили старое чувство потери.
     Я слушал Брамса по автомобильному магнитофону, чтобы  успокоиться,  и
болтал с Эдвардом и Форрестом о Джилли  Маккормик,  о  музыке,  о  "Дэвиде
Дарке"... и снова о Джилли Маккормик.
     - Она к тебе неравнодушна? - спросил  Эдвард,  когда  мы  въезжали  в
пригород Берлингтона.
     - Кто, Джилли?
     - А кто же еще?
     - Не знаю, - ответил я. -  Мне  кажется,  между  нами  есть  какая-то
симпатия.
     - Ты слышал, - завопил Форрест. - Между нами есть какая-то  симпатия.
Так говорит образованный тип вместо: "Мы только друзья".
     Эдвард снял очки и протер их мятым платком.
     - Восхищаюсь твоим темпом, Джон. Ты действительно прешь к  цели,  как
"Шерман", когда чего-то хочешь.
     - Она очень привлекательная девушка, - ответил я.
     - Это точно, - согласился Эдвард.  Казалось,  я  почувствовал  в  его
голосе нотку ревности.
     Форрест склонился с заднего сиденья вперед и слегка похлопал  Эдварда
по плечу.
     - Не переживай, - обратился он ко мне. - Эдвард влюбился в  Джилли  с
первого же взгляда.
     В Берлингтоне мы свернули с  шоссе  номер  95  вправо  и  поехали  на
северо-восток по шоссе номер 93. Автомобиль пересекал  лужи,  разбрызгивая
их.  "Дворники"  выражали  свое  возмущение  неустанным   писком   резины,
скользящей по стеклу, а на боковых окнах дрожали капли  дождя,  как  будто
упорные, не дающие себя прогнать воспоминания.
     - Знаете, - провозгласил  Эдвард,  -  Брамс  играл  на  фортепиано  в
танцклассах и в портовых забегаловках.
     - Это еще ничего, - ответил Форрест. - Прокофьев  ведь  даже  готовил
сукиаки.
     - А какую это связь имеет с Брамсом, ко всем  чертям?  -  закипятился
Эдвард.
     - Ради Бога, заткнитесь оба, - заревел я. - Я сегодня не в настроении
для академических споров.
     Оба послушно заткнулись, и с минуту  мы  молча  ехали  под  дождем  в
сторону округа Дракут. Потом Эдвард заявил:
     - Так это правда? С этим сукиаки?
     - Конечно, - подтвердил Форрест. - Он научился этому в Японии.  Но  в
то же время он так никогда и не полюбил суси. Заявлял, что после суси  его
постоянно тянет сочинять не в такт.
     Мы добрались до Тьюсбери в самом начале первого. Эдвард  уверил  нас,
что он великолепно помнит дорогу к дому Эвелита. Но тем не менее следующие
десять минут мы ездили кругами вокруг лужайки, разыскивая главные  ворота.
У ограды стоял пожилой мужчина в длинном, до пят,  непромокаемом  плаще  с
капюшоном и хмуро приглядывался к нам, когда  мы  проезжали  мимо  него  в
третий раз.
     Я съехал на край дороги и остановил машину.
     - Прошу  прощения,  не  подскажете,  как  нам  доехать  до  дома  под
названием Биллингтон?
     Мужчина подошел к нам ближе  и  вперил  в  нас  строгий  взгляд,  как
деревенский коп, пытающийся определить, не хиппи ли мы и не  страховые  ли
мы агенты из большого города.
     - До дома Эвелитов? Вы его ищете?
     - Да, извините. Мы  договорились  с  мистером  Дугласом  Эвелитом  на
двенадцать часов.
     Мужчина сунул руку под  плащ,  вытащил  "луковицу"  наверно  в  стоун
весом,  открыл  крышку  и  посмотрел  на  циферблат  через  нижние   части
бифокальных очков.
     - В таком случае, вы опоздали. Уже 12:13.
     - Только покажите нам дорогу, хорошо? - вмешался Эдвард.
     - Да, доедете легко, - ответил тот.  -  Нужно  проехать  ограду  и  с
другой стороны свернуть влево рядом с вон тем кленом.
     - Большое спасибо.
     - Не благодарите, - буркнул мужчина. - Я не пошел бы туда ни за какие
сокровища.
     - В дом Эвелита? Почему же?
     - Этот дом проклят, вот почему. Проклят и одержим.  Если  бы  это  от
меня зависело, то я сжег бы его до самого фундамента.
     - Ох, успокойтесь, - бросил Эдвард. Очевидно, он науськивал  старика,
чтобы  вытянуть  у  него  побольше  информации.  -  Мистер  Эвелит  просто
отшельник, вот и все. Но ведь это еще не значит, что в его доме страшно.
     - Страшно, говорите? Ну так вот что я тебе скажу, сынок: если  хотите
увидеть дом, где страшно, то поезжайте мимо дома Эвелита  в  летнюю  ночь,
вот что. Услышите самые безумные звуки на этом свете, вопли, стоны и  тому
подобное. Увидите удивительные отблески, танцующие на крыше, и если  я  не
ошибаюсь, можете заглянуть на обратной дороге ко мне. Поставлю вам обед  и
дам деньги на билет назад, откуда вы приехали.
     - Из Салема, - ответил Форрест.
     - Из Салема, да? - переспросил мужчина. - Ну, если живете  в  Салеме,
то знаете, о чем я говорю.
     - Вопли и стоны? - уточнил Эдвард.
     - Вопли и стоны, - подтвердил мужчина без дальнейших объяснений.
     Эдвард посмотрел на меня, а я посмотрел на Эдварда.
     - Надеюсь, никто из нас не отказывается? - спросил я.
     - Конечно, - ответил Эдвард. - А ты, Форрест?
     - Я не отказываюсь, - уверил нас Форрест. - Что мне какие-то вопли  и
стоны.
     - Не забывай и об удивительных отблесках, - предупредил его Эдвард.
     Мы поблагодарили мужчину, я прикрыл стекло и объехал  вокруг  ограды.
За  развесистым  кленом,  почти  полностью  скрытым  виноградной  лозой  и
кустами, находились  ворота  из  кованого  железа,  ведущие  в  резиденцию
Биллингтонов, где с 1763 года жили Эвелиты.
     - Мы на месте, - заявил Эдвард.  -  Не  понимаю,  как  я  мог  забыть
дорогу. Готов поклясться, что когда я был здесь в последний раз, то ворота
были дальше за ограждением.
     - Все страньше и страньше, как у Кэрролла, - усмехнулся Форрест.
     Я  остановил  машину  и  вышел.  За  воротами  простиралась  широкая,
покрытая гравием подъездная дорога, а в глубине стоял красивый  белый  дом
восемнадцатого века, с колоннами, зелеными ставнями, серой гонтовой крышей
и тремя оконцами мансарды в крыше. Почти все ставни на первом  этаже  были
закрыты. Не очень благоприятное впечатление произвел на  меня  доберман  с
подпалинами, который  стоял  у  ступеней,  ведущих  к  входным  дверям,  и
внимательно наблюдал за мной, насторожив уши.
     - Звонок здесь, - заявил Эдвард и потянул за черную  железную  ручку,
выступающую из столба ворот. Где-то внутри дома раздался сдавленный  звон,
а доберман придвинулся еще ближе к воротам, грозно всматриваясь в нас.
     - Как ты относишься к собакам? - спросил меня Эдвард.
     - Великолепно, - ответил я. - Просто лежу, свернувшись  калачиком,  и
позволяю себя грызть. Никто  никогда  не  жаловался  в  Американский  союз
кинологов, что я плохо отношусь к собакам.
     Эдвард проницательно посмотрел на меня.
     - Чем-то обеспокоен? - спросил он.
     - Разве так заметно?
     - Или делаешь идиотские замечания, или  вообще  ничего  не  говоришь.
Наверно, опять видел ночью свою жену?
     - Скажу все позже, лады?
     - Даже так плохо?
     - Еще хуже.
     Эдвард придвинулся и неожиданно взял меня за руку.
     - Скажешь, когда захочешь, - заявил он. - Но помни, что  теперь  тебе
уже не надо выносить все в одиночестве. Теперь у тебя есть друзья, которые
понимают, что творится.
     - Спасибо, - с благодарностью ответил я.  -  Сначала  посмотрим,  как
пойдут дела со старым Эвелитом. Потом поедем напьемся, и я расскажу все.
     Мы ждали почти пять минут. Форрест также вышел из машины  и  закурил.
Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул,
не то завыл, раскрывая пасть.
     - Может, здесь никого нет, - предположил Форрест.
     - Этот тип - отшельник, он никогда  не  выходит  из  дома,  -  заявил
Эдвард. - Наверно, глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать,
что нам нужно.
     Он как раз собирался дернуть за звонок в третий  раз,  когда  входная
дверь открылась и в проеме показался высокий  плечистый  мужчина  в  серой
одежде. Он громко засвистел псу, который повернул  голову,  заколебался  и
неохотно отбежал от ворот, как  будто  был  ужасно  разочарован  тем,  что
лишился возможности погрузить клыки в мякоть наших задниц.
     Плечистый  мужчина  подошел  к  воротам  чуть   вразвалку,   походкой
шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил  и  Чарльз  Атлас.  Когда  он
приблизился, я увидел, что он индеец. У него был могучий  мясистый  нос  и
лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в  обычный
костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также  и  длинное
ожерелье из  раскрашенных  орехов  или  зерен,  на  которое  был  подвешен
серебряный медальон и пушистые перышки дикого индюка. На пиджаке  блестели
капли дождя.
     - Вы должны уехать отсюда, - сказал он. - Вас сюда не приглашали.
     - Очень печально, - сказал я. - Дело в том, что у нас есть нечто, что
может заинтересовать мистера Эвелита.
     - Эвелита? Здесь таких нет. Вы должны уйти, - повторил индеец.
     - Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут  Джон  Трентон,  я
торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес  письменный  прибор,  который
принадлежал Генри  Геррику-старшему,  одному  из  судей  в  процессах  над
ведьмами в Салеме.
     - Здесь нет никакого мистера Эвелита.
     - Не упрямьтесь, - я мило улыбнулся. -  Только  скажите:  "письменный
прибор Генри Геррика". Если потом мистер Эвелит  не  захочет  нас  видеть,
тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте  ему  шанс  бросить
взгляд на этот письменный прибор. Это очень редкий антиквариат, и я  сразу
понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.
     Индеец думал так долго, что Эдвард и я уже обменялись  обеспокоенными
взглядами. Но наконец он сказал:
     - Подождите здесь. Я переговорю со своим работодателем.
     - Переговорит, - повторил Форрест  с  притворным  удивлением.  -  Эти
индейцы уже не снимают скальпы. Они "переговаривают".  Вскоре  мы  узнаем,
что они уже начали использовать  агрессивно  ориентированную  косметику  в
качестве "боевой раскраски".
     - Успокойся, Форрест, - буркнул, поморщившись, Эдвард.
     Мы ждали под воротами еще пять минут, может, дольше.  Через  какое-то
время дождь перешел в мелкую морось, но все  еще  лило  так  обильно,  что
волосы у всех нас промокли, а слипшаяся  борода  Эдварда  просто  истекала
водой.  Ожидавший  встречи  с   нами   доберман   ежеминутно   нетерпеливо
отряхивался, с трудом справляясь с нетерпением.
     Наконец высокий индеец появился снова и молча отпер дверь. Я вернулся
к машине, взял с заднего сиденья письменный прибор Генри Геррика  и  сунул
его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на
территорию владений, после чего запер за нами  ворота  на  ключ.  Доберман
задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый  противоречиями  между
послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.
     - Дай ему  руку,  Эдвард,  -  посоветовал  Форрест.  -  Наверное,  он
голоден.
     Мы поднялись по каменной лестнице, и индеец провел нас через парадный
вход. Холл был облицован темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную
вырезанные ступени вели на окруженную  галереей  лестничную  площадку.  На
стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита  от
1665 года,  и  заканчивая  Дугласом  Эвелитом  от  1947  года.  Лица  были
овальными, серьезными, без всякого следа веселья.
     - Прошу наверх, - сказал индеец. - Я возьму вашу одежду.
     Мы подали ему свои непромокаемые плащи, которые он повесил на большую
уродливую вешалку, после чего  мы  направились  за  ним  по  ступеням,  не
прикрытыми никакими коврами. Наверху  стены  были  украшены  алебардами  и
копьями, охотничьими ружьями и  удивительными  металлическими  предметами,
напоминавшими орудия пыток. Там стояла  и  небольшая  стеклянная  витрина,
покрытая непроницаемым слоем пыли, а  в  ней  что-то,  очень  напоминающее
мумифицированную человеческую голову.
     Весь дом провонял плесенью. Воздух был таким затхлым, будто  окна  не
открывались лет двадцать. Однако повсюду  слышался  какой-то  шум,  скрип,
стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату, открывая и
закрывая двери. Хотя здесь не было  никого,  кроме  старого  Эвелита,  его
приемной  внучки  и  индейца-слуги,  весь  этот  шум  свидетельствовал   о
присутствии  бесчисленных   невидимых   обитателей.   Однажды   мне   даже
показалось, что я слышу мужской смех.
     Индеец провел нас  по  коридору  с  полом  из  лакированных  досок  в
прихожую, скупо  обставленную  антикварной  мебелью  времен  Микеланджело.
Здесь стоял прекрасный глобус, над камином же висела на редкость  бездарно
намалеванная картина, представляющая  пять  или  шесть  котов  с  короткой
шерстью, на глаз - американской породы.
     - Мистер Эвелит вскоре примет вас, - заявил индеец и вышел.
     - Ну вот мы и внутри, - заявил Эдвард. - Это уже большое достижение.
     - Но это еще  не  значит,  что  нам  будет  позволено  сунуть  нос  в
библиотеку, - напомнил я ему.
     - Этот индеец чуть страшноват, - признался Форрест. - Выглядит -  так
совершенно не по-индейски. Такие  лица,  как  у  него,  я  видел  лишь  на
фотографиях 1860 года.
     С  минуту  мы  обменивались   нервными   замечаниями.   Потом   дверь
отворилась, и вошла девушка. Мы все трое встали при ее  появлении,  совсем
как крестьяне на деревенской свадьбе, и хором проблеяли:
     - Добрый день, мисс.
     Она стояла у двери, опираясь рукой на ручку, и молчала,  неприязненно
оценивая  нас  взглядом.  Она  была  невысокой,  самое  большее   -   метр
шестьдесят, у нее было худое лицо с резкими чертами, большие темные  глаза
и прямые, длинные, черные и блестящие  волосы,  спускавшиеся  до  середины
спины. Одета она была в черное льняное платье,  скроенное  крайне  просто,
однако я сразу заметил, что под ним на ней ничего не было,  обута  же  она
была в черные блестящие туфельки с остроконечными носами на  исключительно
высоком каблуке.
     -  Мистер  Эвелит  просил,  чтобы  я  провела  вас  в  библиотеку,  -
заговорила она с бостонским акцентом, проглатывая окончания  слов.  Эдвард
посмотрел на меня, подняв бровь. В этой  девушке  решительно  чувствовался
класс. Но что она делала здесь, в  этой  безлюдной  местности,  вместе  со
старым эксцентричным отшельником и индейцем, одетым, как  Уильям  Рандольф
Херст [Уильям Рандольф Херст (1863-1951) - магнат прессы  США].  Особенно,
если не была внучкой Эвелита?
     Девушка исчезла, и нам пришлось ускорить  шаг,  чтобы  догнать  ее  в
соседней комнате. Она провела нас через  холл,  постукивая  каблучками  по
деревянному полу,  а  когда  она  проходила  мимо  какого-то  неприкрытого
ставнями окна и серый дневной свет осветил тонкий материал  ее  платья,  я
убедился, что мое первое впечатление было верным. Я различил даже  родинку
на ее правой ягодице. Я понял, что Форрест тоже это заметил,  так  как  он
громко хмыкнул.
     Наконец мы вошли в библиотеку. Это  была  длинная  обширная  комната,
занимающая, наверно,  половину  этажа.  На  дальнем  ее  конце  находилось
огромное  витражное  окно.  Через   янтарно-зеленые   стекла   пробивались
разноцветные  полосы  света,  освещая   стоящие   рядами   тысячи   томов,
оправленных в кожу, толстые рулоны картин и гравюр.
     Посередине, за широким дубовым столом, заваленным открытыми  книгами,
сидел седовласый старец. Лицо у него было как у  обезьяны,  сморщенное  от
старости и отсутствия солнца, но в нем все еще можно было узнать Эвелита -
те же удлиненные черты, что и на его портрете внизу, и  такие  же  тяжелые
веки, отличительная черта всех его предков.
     Он читал,  пользуясь  увеличительным  стеклом.  Когда  мы  вошли,  он
отложил лупу, снял очки и присмотрелся к нам  взглядом  дальнозоркого.  На
нем была поношенная, но чистая белая рубашка, черная  шерстяная  куртка  и
черные  перчатки  без  пальцев.  Я  подумал,  что  он  страшно  похож   на
рассерженного ворона.
     - Сначала прошу вас представиться,  -  сухо  сказал  он.  -  Я  редко
позволяю, чтобы посетители мешали мне работать, поэтому хотел бы знать,  с
кем имею честь.
     - Меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из  Грейнитхед.  Это
Эдвард Уордвелл и Форрест Броу, оба из музея Пибоди.
     Дуглас Эвелит со свистом втянул воздух одной  ноздрей  и  опять  одел
очки.
     - Разве нужно было приходить  втроем,  чтобы  показать  мне  какой-то
пенал?
     Я положил письменный прибор Генри Геррика на стол.
     - Это прекрасная вещь,  мистер  Эвелит.  Я  думал,  что  вы  хотя  бы
захотите взглянуть на нее.
     - И только затем вы сюда приехали? Разве это была главная причина?
     Я поднял взгляд. Девушка в  черном  отодвинулась  от  нас  и  стояла,
опираясь спиной о книжную полку. Она внимательно наблюдала за нами,  почти
так же бдительно и жадно, как и доберман снаружи. Я не знал, хочет ли  она
изнасиловать всех нас или только перегрызть нам горло, но  я  выразительно
ощущал на себе ее сосредоточенный, жадный взгляд. В  полумраке  ее  черное
платье снова стало непрозрачным, но я знал, что под ним ничего нет, и  эта
мысль была удивительно возбуждающей, а также крайне опасной.
     - Вы правы, мистер Эвелит,  -  сказал  Эдвард.  -  Да,  мы  и  впрямь
приехали не за тем, чтобы показать вам этот письменный  прибор,  хотя  это
действительно очень ценная историческая реликвия, и мы надеемся, что вы  с
удовольствием полюбуетесь им. Истинная причина нашего визита - то, что нам
просто необходимо воспользоваться вашей библиотекой.
     Старый Эвелит втянул воздух сквозь зубы и ничего не ответил.
     - Дело в том, мистер Эвелит, - продолжал Эдвард, - что мы столкнулись
с крайне трудной исторической проблемой. В Музее Пибоди есть  много  книг,
карт и так далее, но этих материалов явно  недостаточно,  чтобы  разрешить
эту проблему. Я надеюсь... мы все надеемся, что мы найдем решение здесь.
     Наступило долгое молчание, после чего Дуглас Эвелит оттолкнул кресло,
встал и медленно, задумчиво обогнул стол, опираясь на  него  рукой,  чтобы
удержать равновесие.
     - Вы отдаете себе отчет в том, что  это  исключительная  наглость?  -
спросил он.
     - Это никакая не наглость, мистер Эвелит, - вмешался я. - Сотни, даже
тысячи человеческих существ находится в опасности. Угроза нависла даже над
душами.
     Дуглас Эвелит чопорно поднял голову и бросил  на  меня  один  быстрый
взгляд.
     - Душами, молодой человек?
     - Да, сэр. Душами.
     - Ну, ну, - сказал он. Он подошел к письменному  прибору  и  коснулся
инициалов на  крышке  сухими,  как  мел,  кончиками  пальцев.  -  Ну,  ну,
действительно прекрасная вещь.  Вы  утверждаете,  она  принадлежала  Генри
Геррику?
     -  Генри  Геррику-старшему.  Двенадцатый  судья   в   процессах   над
салемскими ведьмами.
     - Гм. Пытаетесь меня подкупить очень дорогим даром, чтобы  попасть  в
мою библиотеку. Сколько вы за это хотите?
     - Ни цента, сэр.
     - Ни цента? Вы сошли с ума?
     - Нет, мистер Эвелит, не сошел. Я сказал, что не хочу денег. Я только
хочу получить доступ в вашу библиотеку.
     - Понимаю, - буркнул Дуглас Эвелит. Он уже начал открывать футляр, но
сменил намерение. - Ну что ж, мне нелегко будет исполнить это  требование.
Я хочу закончить мою историю религий семнадцатого века в Массачусетсе. Это
труд всей моей жизни. По моей оценке, на то, чтобы ее  закончить,  у  меня
уйдет еще год, и я не собираюсь терять ни минуты  из  этого  времени.  Вот
сейчас, например, я сейчас мог бы писать, вместо того, чтобы разговаривать
с вами. Предположим, что в минуту смерти мне не хватит именно этих  десяти
минут для того, чтобы  закончить  книгу.  Как  я  тогда  пожалею  об  этом
разговоре!
     - Мистер Эвелит, мы точно знаем, что мы ищем, -  вмешался  Эдвард.  -
Если ваша коллекция полностью каталогизирована, мы  будем  вас  беспокоить
максимум день или два. И мы можем приходить только ночью, когда вы спите.
     - Гм, - повторил Дуглас Эвелит. - Я  никогда  не  сплю  по  ночам.  Я
отдыхаю часа три после полудня, этого мне вполне хватает.
     - В таком случае, будет ли нам позволено приходить после полудня?
     Дуглас Эвелит снова коснулся письменного прибора.
     - Так это на самом  деле  принадлежало  Генри  Геррику?  У  вас  есть
доказательства?
     - Внутри него  есть  три  коротких  письма,  написанных  лично  Генри
Герриком, что доказано экспертизой, - проинформировал я его. - Более того,
в одном из отчетов  о  процессах  ведьм  упоминается,  и  выразительно,  о
"коробке для писем" Геррика.
     - Понимаю, - старый Эвелит снова открыл письменный прибор и задумчиво
касаясь чернильницы  с  серебряными  украшениями,  коробочки  с  песком  и
подставки для пера из слоновой кости. Там был даже кусочек зеленого  воска
для печатей времен примерно викторианской эпохи. -  Соблазн  действительно
велик,  -  признался  Эвелит.  -  Эти  предметы  могут  стать   источником
вдохновения.
     - Дуглас, - заговорила девушка в черном. - Может, твои  гости  выпили
бы шерри?
     Дуглас Эвелит с удивлением поднял глаза, но через секунду кивнул.
     - Да, Энид. Наверно, ты права. Шерри, господа?
     С определенной озабоченностью мы приняли приглашение.  Дуглас  Эвелит
направил нас жестом в другой  конец  библиотеки,  под  витринное  окно,  и
указал нам места на большой, покрытой слоем пыли, обитой кожей софе. Когда
мы сели на  нее,  раздалось  громкое  шипение  выходящего  воздуха  и  нас
окружило облако пыли, густое, как пыль  битвы.  Дуглас  Эвелит  сел  точно
напротив нас в атласное кресло. В зеленом свете, проходящем  через  стекла
витража, он выглядел точно как труп, который уже начинает  гнить.  Но  его
глаза были полны жизни и ума, а когда он заговорил, то высказывался живо и
обаятельно:
     - Я хотел бы, очевидно, знать, что  вы  ищете.  Может,  я  смогу  вам
помочь. Собственно, если вы ищете то, что здесь есть, я уверен, что  смогу
вам помочь. Последние пятнадцать лет я упорядочивал и каталогизировал  все
собрание, время от времени пополняя его, а  также  продавая  менее  ценные
книги и рисунки. Библиотека должна жить, господа. Никогда  нельзя  считать
ее полной, так как тогда она атрофируется и перестанет  быть  полезной,  а
содержащаяся в ней информация станет недоступной. Конечно же, пока  вы  не
совсем понимаете, о чем я говорю, но когда начнете работать -  если  я  на
это соглашусь, - то тут же заметите, как похожа  библиотека  на  человека.
Она живет и дышит так же, как и я,  она  такая  же  живая,  как  Энид  или
Квамус.
     - Квамус? Этот индеец-слуга?
     - Тот, кто нас сюда впустил?
     - Да. Раньше он работал у  Биллингтонов  из  Нью-Данвича,  много  лет
назад,  но  когда  последний  из  них   умер,   он   приехал   сюда.   Без
предупреждения. Попросту появился на пороге с чемоданом. Энид думает,  что
он колдун.
     - Колдун? - рассмеялся Форрест.
     Дуглас Эвелит ответил ему кривой невеселой улыбкой.
     - В этих краях случается и более удивительные  вещи.  Это  как  будто
колдовская страна. По крайней мере, была таковой, пока не  вымерли  старые
фамилии и старые времена  не  ушли  в  забвение.  Как  вы  знаете,  первые
поселенцы должны были научиться тому, что  индейцы  знали  издавна:  чтобы
выжить здесь, нужно заключить соглашение с богами и духами, которые  здесь
правят. Конечно же, поселенцы без труда приняли такое положение дел. В  те
времена, в семнадцатом веке, люди безоглядно верили в Бога и его  ангелов,
а также в Сатану  и  его  демонов.  Поэтому  не  нужно  было  ломать  себя
психически, чтобы поверить в существование других сверхъестественных  сил,
в противоположность людям, которые живут сейчас. Вначале поселенцы намного
больше зависели от индейцев, особенно когда пришли первые сильные  морозы.
Многие из них наладили близкие отношения с племенем наррагансет. Вроде  бы
некоторые поселенцы даже могли заклинать индейских духов лучше,  чем  сами
индейцы. Я слышал, что особенно в этом преуспели Биллингтоны, да и один из
Эвелитов вроде бы тоже приложил к этому руки.
     - Мистер Эвелит, - вмешался Эдвард, опасаясь, что  разговор  начинает
отклоняться от темы. -  Я  не  буду  от  вас  скрывать,  что  мы  пытаемся
установить точное положение корпуса "Дэвида Дарка".
     В ту же секунду в библиотеку вошла  Энид,  неся  небольшой  поднос  с
шерри. Она подошла к нам, постукивая каблучками,  и  подала  бокалы.  Одну
мучительную секунду она наклонялась надо мной в удивительно  провоцирующей
позе, и я видел через вырез платья ее небольшие, тугие, как яблоки, груди.
С улыбкой я взял бокал, однако  в  ответ  она  бросила  на  меня  холодный
взгляд, выражающий лишь полное равнодушие.
     Когда она вышла и закрыла за собой двери  библиотеки,  Дуглас  Эвелит
заговорил хриплым от мокроты голосом:
     - "Дэвид Дарк"? Что вы знаете о "Дэвиде Дарке"?
     - Только то, что корабль принадлежал  Эйсе  Хаскету,  назвавшему  его
именем Дэвида Дарка, евангелического проповедника, - объяснил Эдвард. -  И
что корабль выплыл из Салема во время  страшного  шторма  и  больше  никто
никогда  не  видел  его.  По  крайней  мере  так   сообщают   исторические
монографии. Они же сообщают и о том, что даже самые краткие  упоминания  о
корабле были уничтожены во всех реестрах и  корабельных  журналах,  а  сам
Эйса Хаскет запретил людям даже вспоминать об этом.  Отсюда  следует,  что
корабль разбился вскоре после выхода из гавани, затем придрейфовал назад в
Салемский залив под сильными порывами северо-восточного  ветра  и  наконец
утонул у устья пролива Грейнитхед.
     Дуглас Эвелит втянул щеки и задумчиво посмотрел на нас.
     - Этот корабль утонул более  двухсот  девяноста  лет  тому  назад,  -
сказал он, старательно подбирая слова. - Скорее всего, маловероятно, чтобы
от него осталось что-то, что стоит спасать, вам не кажется?
     -  Вообще-то  нет,  если  он  действительно  утонул   там,   где   мы
подозреваем, - возразил Эдвард. - На западной стороне  пролива  Грейнитхед
дно покрыто очень жидким илом, поэтому если "Дэвид Дарк" сохранился, как и
подобные ему другие затонувшие корабли того  времени,  в  чем  у  нас  нет
причин сомневаться, то он осел в иле по самую ватерлинию, может, даже  еще
глубже, и  в  течение  нескольких  недель  или  месяцев  погрузился  в  ил
полностью.
     - Ну и? - попросил его продолжать Дуглас Эвелит.
     - Если мы правы, то "Дэвид Дарк" все еще там. Сохранившийся полностью
по крайней мере в части нижней палубы. А это значит, что сохранился и груз
в трюме.
     - Вы знаете, какой у него был груз на борту?
     - В этом у нас уверенности нет, - ответил Форрест. - Мы знаем только,
что жители Салема желали как можно скорее от этого избавиться  и  что  это
что-то вложили в специальный ящик или нечто того же рода.
     -  Мы  уже  более  года  погружаемся  с  аквалангом  в  этих  местах,
разыскивая корабль, - добавил Эдвард. - Я более чем уверен, что он затонул
именно там. Я убежден в этом. Но если мы не найдем в документах  какого-то
указания, то мы можем его искать  всю  оставшуюся  жизнь.  Не  стоит  даже
использовать эхозонд, пока мы не будем полностью уверены в том, что  точно
знаем местонахождение корабля. Там на дне лежит столько затонувших лодок и
рыбачьих сетей, что мы непрерывно  будем  получать  от  эхозонда  какие-то
сигналы,  и,  естественно,  каждый  сигнал  потребует  очень   тщательного
изучения.
     Старый Эвелит во время речи Эдварда потягивал шерри, но когда  Эдвард
закончил, он поставил  бокал  на  столик  рядом  с  креслом  и  иронически
фыркнул.
     - Так, собственно, почему вы хотите найти корпус  "Дэвида  Дарка"?  -
спросил он всех нас. - Почему вам так срочно это понадобилось?
     Я очень внимательно посмотрел на него.
     - Вам известно, что там находится, верно?  -  спросил  я  его.  -  Вы
знаете, что находится в этом корабле и почему люди  так  хотели  от  этого
избавиться?
     Дуглас Эвелит смерил меня таким же внимательным взглядом и улыбнулся.
     - Да, - признался он. - Я знаю, что там находится. И если вы  сумеете
меня убедить, что у вас  имеется  достаточно  причин  поднять  корабль,  и
отдаете себе отчет в грозящей вам опасности, то я вам все расскажу.



                                    21

     Конечно же, я понятия не имел, знает ли на самом деле Дуглас  Эвелит,
какая тайна скрывается в корабле "Дэвид Дарк". Но  все  же  я  не  стрелял
вслепую. Книги, находящиеся  повсюду,  однозначно  свидетельствовали,  что
старик интересовался историей и  магией,  а  если  он  знал  так  много  о
первопоселенцах, заклинающих индейских духов, чтобы те помогли  им  выжить
во враждебной среде, то, вполне возможно,  он  знал  также  и  о  крушении
"Дэвида Дарка".
     Кроме того, никто иной, кроме Дугласа Эвелита, не мог знать положение
корпуса корабля. Этот хрупкий, сморщенный как обезьяна старичок был  нашей
единственной надеждой.
     - Моя жена погибла в автомобильной катастрофе  немного  более  месяца
назад, - тихо начал я. - В последнее время она начала меня  посещать.  Это
значит, меня начал посещать ее дух. Не душа, если вам больше подходит  это
определение. Я разговаривал  и  с  другими  жителями  Грейнитхед,  которые
недавно потеряли кого-то близкого,  и  открыл,  что  подобные  явления  не
считаются чем-то необычным в этих местах.
     - Это все? - спросил старый Эвелит.
     - А разве этого недостаточно? - удивился Эдвард.
     - Это  не  все,  -  продолжал  я.  -  Два  дня  назад  пожилая  дама,
проживавшая  возле  Восточнобережного  шоссе,  была  убита  духом   своего
умершего мужа, а еще раньше несколько человек погибло при не выясненных до
конца и ужасающих обстоятельствах. Мне кажется, что  эти  духи  вообще  не
дружелюбны, так как посещают живых лишь за тем, чтобы увлечь их  в  Страну
Мертвых.
     Дуглас Эвелит приподнял седую кустистую бровь.
     - Страна Мертвых? - повторил он. - Кто говорил о Стране Мертвых?
     - Моя жена, - ответил я.  -  Говоря  по  правде,  я  видел  ее  снова
прошедшей ночью.  Я  видел  вчера  множество  духов,  всех  этих  чертовых
покойников с Кладбища Над Водой.
     Эдвард перехватил мой взгляд и кивнул в  знак  того,  что  теперь  он
понимает, почему я так странно вел себя с утра. Дуглас  Эвелит  отклонился
назад в кресле, опираясь  локтями  на  поручни.  Его  перепончатые  ладони
лежали неподвижно, как  лапы  мертвого  крокодила.  Форрест  откашлялся  и
завертелся на софе так, что заскрипела кожаная обивка.
     - Вы говорите правду, - наконец заговорил Дуглас Эвелит.
     - Конечно, правду, - возмутился Форрест. - Вы что же, думаете, мы без
причины поехали бы в такую даль и стали бы отрывать вас от дел, пусть даже
и предлагая в дар такой ценный старый письменный прибор?
     - Среди местных я слыву крайне  подозрительной  личностью,  -  заявил
Дуглас Эвелит. - Меня считают колдуном, безумцем или  воплощением  Сатаны.
Потому я и запираю двери, потому держу собак и крайне недоверчиво отношусь
к непрошенным гостям. В последний раз, когда я впустил  в  дом  четырех  с
виду очень приличных джентльменов, четыре года назад,  они  пытались  меня
избить, а мою библиотеку сжечь. И я, и библиотека уцелели только благодаря
быстрому вмешательству Квамуса.
     - Откуда вы знаете, что я говорю правду? - заинтересовался я.
     - Ну что  ж,  многое  указывает  на  это.  Все,  что  вы  говорите  о
Грейнитхед, совпадает с моими  представлениями,  а  я  уже  издавна  начал
связывать эти явления с  затонувшим  "Дэвидом  Дарком".  Однако  призраки,
которых вы описываете, значительно более грозны и более жизнеспособны, чем
это было когда-либо в прошлом. Вы также сказали о Стране Мертвых,  хотя  и
не могли знать, что  именно  это  выражение  связано  с  историей  "Дэвида
Дарка", разве что вы провели  фундаментальное  и  тщательное  исследование
исключительно с целью устроить такой страшный розыгрыш.
     - Так вы знаете, почему эти духи сейчас куда опаснее, чем  раньше?  -
спросил Эдвард.
     Дуглас  Эвелит  задумчиво  потер   рукой   заросший   седой   щетиной
подбородок.
     - Возможны разнообразные объяснения. По сути дела, трудно  утверждать
что бы то ни было, пока груз "Дэвида Дарка" не поднят на поверхность и  не
исследован. Но вы правы: источник влияния, воздействующего на  умерших  из
Грейнитхеда, - это большой медный ящик, единственный груз "Дэвида Дарка" в
том рейсе. Возможно, морская вода  разъела  ящик  настолько,  что  влияние
вырвалось из него наружу.
     - Какое влияние? - спросил Форрест.
     Старый Эвелит поднялся из кресла и жестом позвал нас.
     - Лишь несколько человек знали, что тогда произошло на самом деле,  и
этим людям пришлось дать клятву хранить тайну. Позже,  как  вам  известно,
Эйса Хаскет приказал убрать всяческие упоминания о "Дэвиде Дарке" из  всех
корабельных  журналов.  Только  благодаря  корабельным  реестрам,  которые
велись в Бостоне и в Мехико-сити и сохранились до наших времен, мы знаем о
существовании этого корабля. Существует  несколько  рисунков  и  гравюр  с
изображением "Дэвида Дарка"; хотя все они наверняка скопированы с одного и
того же эскиза, выполненного в 1698  году.  Кажется,  как  раз  недавно  я
продал довольно  скверную  акварель  с  "Дэвидом  Дарком",  вернее,  копию
единственного уникального эскиза.
     - Эту акварель у Эндикотта купил я, - прервал я его.
     - Вы? Ах, это удачно. Сколько вы заплатили?
     - Пятьдесят долларов.
     - Да ей красная цена - пятерка. Наверняка она была написана даже не в
то время.
     - Вроде бы ты великолепно в этом разбираешься, - ткнул меня под ребро
Форрест, а я сделал отчаянную мину.
     Дуглас Эвелит провел рукой по корешкам  книг,  выбрал  тонкий  том  в
сером переплете и положил его на стол.
     - Это не оригинал, - заявил он. - Оригинал вероятнее всего исчез  или
сгорел много лет назад. Но  кто-то  был  настолько  предусмотрителен,  что
сделал точную копию, включая рисунки. Она-то и лежит  сейчас  перед  вами.
Эта копия была сделана в 1825 году, однако неизвестно,  кто  ее  сделал  и
зачем.  Мой  прапрадед,  Джозеф  Корлит,  купил  ее  у   одной   вдовы   в
Динс-Корнерс; внутри у нее имеется  следующее  замечание,  написанное  его
почерком: "Это, наконец, все объясняет, сказал я Сьюэллу". Вот,  смотрите,
именно этот лист. Видите дату? 1831 год.
     - А известно, кто написал оригинал? - спросил Эдвард.
     -  О,  да.  Это  личный  дневник  майора  Натаниэля  Салтонстола   из
Хейверхилла. Салтонстол был одним из судей в  процессах  ведьм  в  Салеме.
Может,  вы  помните,  что  именно  судья  Салтонстол  первым  усомнился  в
правдивости  показаний  свидетелей  и   предпочел   отставку   дальнейшему
исполнению своих функций. По сути же дела он  был  унижен  и  разъярен  до
такой степени, что лично провел следствие по делу "Великого безумия",  как
назвали позже охоту на ведьм. Его дневник содержит единственный  полный  и
относительно подробный отчет об интересующих нас событиях.
     Дуглас Эвелит перевернул пару страниц  дневника  и  провел  выцветшим
ногтем по строчкам наклонного почерка девятнадцатого века.
     - Салтонстол поселился в Салеме только зимой 1691 года. До  этого  он
жил вместе с женой и семьей в  Нью-Бедфорде,  поэтому  ничего  не  знал  о
событиях, которые предшествовали гонениям на ведьм из Салема.
     Затем Дуглас Эвелит  прочел  нам  содержащийся  в  дневнике  отчет  о
процессах  ведьм  в  Салеме.  "Великое  безумие",  как  называл  их  судья
Салтонстол, согласно версии, преподнесенной во многих исторических книгах,
началось в 1689 году. Согласно этой версии, в  Салем  прибыл  торговец  по
имени Самуэль Перрис, который решил сменить профессию  и  принял  духовный
сан. 19 октября 1698 года он принял пост первого  пастора  Салема.  Перрис
привез с собой двух рабов из Вест-Индии, мужчину по имени Джон Индус и его
жену Тетубу. Оба могли гадать по руке, предсказывать будущее и  показывать
карточные фокусы. Они охотно забавляли местных детей россказнями о чарах и
колдуньях. Однако из-за этой болтовни дети стали вести  себя  удивительным
образом  -  или  притворялись,  что  кто-то  их  сглазил,   или   делались
подверженными детской истерии. Во всяком  случае,  у  них  бывали  ужасные
приступы, дети кричали, бились в судорогах и  катались  по  земле.  Доктор
Григгс, местный врач, исследовал "больных" детей и сразу  же  заявил,  что
они околдованы.
     Перепуганный преподобный Перрис пригласил духовенство со всей  округи
в свой дом на целодневный пост и молитвы. Это духовенство помогало ему  во
время пыток, каким подвергали "больных" детей. Когда они увидели, что дети
вырываются и визжат, они подтвердили диагноз врача: на детей,  несомненно,
наведена порча.
     Следующий  вопрос  был  таков:  а  кто  же  их  околдовал?  Во  время
интенсивного допроса дети называли три имени: "Гуд", "Осборн" и "Тетуба".
     Так первого марта, в присутствии Джона Готорна и  Джонатана  Корвина,
двух высших по рангу судей в Салеме, Сара Гуд, Сара Осборн и  Тетуба  были
обвинены в колдовстве. Сара Гуд,  несчастная  женщина,  почти  не  имевшая
друзей, решительно все отрицала, но дети при виде ее  визжали  и  кричали,
поэтому ее быстро признали виновной. Сара Осборн была насильно приведена в
суд, хотя она еще не встала после тяжелых родов; когда же  она  появилась,
на детей напали корчи,  поэтому  в  ее  возражения  не  поверили.  Тетуба,
суеверная и запуганная,  сама  призналась,  что  сдалась  на  нашептывания
Сатаны и что она и другие обвиняемые летали по воздуху  на  метлах.  Этого
было достаточно  в  качестве  доказательства:  всех  трех  женщин  тут  же
заковали в цепи и бросили в подвал.
     "Больные" дети продолжали  обвинения.  Восьмидесятидвухлетний  Джордж
Якобс, благородной внешности, седой как лунь  старец,  следующими  словами
ответил на обвинения в колдовстве: "Вы обвиняете меня в том, что я колдун.
Вы с таким же успехом вы можете ставить мне в вину то, что я ловлю  мышей.
Я не сделал за свою жизнь ничего плохого". Джордж Якобс тоже  был  признан
виновным и брошен в подвал.
     Расправа  началась  и  длилась  все  лето  1692  года   в   атмосфере
нарастающего напряжения и истерии. Вся  деревушка  Салем  была,  казалась,
охваченной горячкой "охоты на ведьм".  В  следующие  годы  поселяне  часто
вспоминали этот период как "злой сон" или "кошмар",  от  которого  они  не
могли очнуться.
     Тринадцать женщин и шестеро мужчин были повешены на Виселичном  Холме
- первой жертвой была Бриджит Вишоп, казненная десятого июня, последней  -
Мари Паркер,  казненная  двадцать  второго  сентября.  Точнее  говоря,  22
сентября было повешено восемь ведьм и колдунов. Когда их тела  заболтались
в воздухе, преподобный Нойс заметил: "Что же, это грустное зрелище, восемь
висельников, танцующих на виселице".
     Однако два дня спустя произошла казнь такая жестокая, что потрясенные
жители Салема начали пробуждаться от  своего  "Великого  безумия".  Старый
Жюль Кори из Салем-фарм не признал достаточными показания "больных" детей.
Его вызвали на суд, но он не хотел ничего говорить.  Трижды  его  вызывали
перед лицом судьи, и трижды Кори отказывался давать показания. Его  отвели
на пустырь между секторами кладбища, раздели  догола,  заставили  лечь  на
спину, после чего на его тело начали устанавливать тяжести. По мере  того,
как тяжесть увеличивалась, язык Кори высовывался изо рта,  а  шериф  своей
тростью вталкивал его назад. Кори был первым гражданином Новой  Англии,  к
которому применили староанглийскую казнь раздавливания до смерти.
     Судья Салтонстол писал: "Кажется, будто буря наконец утихла,  а  люди
пробудились от сна. Никогда до сих пор в истории я не видел такой быстрой,
неожиданной и полной смены  чувств".  Казней  больше  не  было,  а  в  мае
следующего года все обвиняемые, ожидавшие суда, были освобождены.
     Но отчет судьи Салтонстола не заканчивался на этом. Он писал  дальше:
"Меня мучило любопытство, как же это Безумие началось и  почему  оно  ушло
так неожиданно. Действительно ли дети  болели  или  злобно  подшутили  над
нами? И стал я доискиваться правды  об  этих  злосчастных  случаях,  и  со
значительной  помощью  Майки  Бэрроуза,  который  был  секретарем  у  Эйсы
Хаскета, собрал я вести столь  же  необычные,  сколь  и  страшные,  но  за
истинность и достоверность которых готов своим словом ручаться".
     Дуглас Эвелит позвонил в маленький серебряный колокольчик, и появился
индеец-слуга Квамус. Квамус смерил  нас  взглядом,  впрочем,  равнодушным,
однако Эвелит еще раньше дал нам понять, что индейцу не составило бы труда
сбросить нас с лестницы или поломать нам кости.
     - Квамус, - заговорил Эвелит, - эти джентльмены  останутся  на  ленч.
Достаточно холодного  паштета.  Принеси,  пожалуйста,  и  бутылку  "Пуильи
Фьюм", нет, две бутылки, и поставь их в ведерко со льдом.
     - Да, сэр.
     - Квамус...
     - Да, сэр?
     - Эти джентльмены приехали поговорить  о  "Дэвиде  Дарке".  Их  визит
может иметь для нас очень большое значение.
     - Да, сэр. Понимаю, сэр.
     Квамус вышел, а старый Эвелит придвинул к себе одно из высоких кресел
и уселся в него.
     - Прошу вас, садитесь, - поощрил он нас. - Последняя  часть  дневника
Салтонстола крайне интересна, но не совсем  упорядочена,  и  лучше  я  сам
расскажу вам об этих событиях. Если  хотите,  можете  сделать  копию  этих
страниц, особенно тех, которые  вас  заинтересуют;  но  если  бы  вы  сами
попытались расшифровать записки судьи Салтонстола, боюсь, это заняло бы  у
вас очень много времени, так же, как и у меня.
     Мы  все  придвинули  кресла,  а  Дуглас  Эвелит  поставил  локти   на
разделявший нас стол и, поглядывая на нас по  очереди,  начал  рассказ.  Я
никогда  не  забуду  этот  час  в  библиотеке  Эвелита,  когда  я   слушал
таинственную историю  "Дэвида  Дарка".  Мне  казалось,  я  был  вырван  из
современного мира и перенесен в  семнадцатый  век,  когда  люди  верили  в
дьяволов, ведьм  и  оборотней.  Дождь  снаружи  постепенно  стихал,  через
витражные стекла в комнату заглянули бледные лучи  солнца  и  озарили  нас
светом, который казался таким же старым, как и услышанный рассказ.
     - События, имевшие место в Салеме летом  1692  года,  начались  не  с
мистера  Перриса,  как  утверждают   работы   современных   историков,   а
значительно раньше, с Дэвида Иттэя Дарка, пламенного проповедника, жившего
вначале в Нью-Данвиче, а потом в Милл-Понд, неподалеку от деревни Салем.
     Согласно описаниям свидетелей, видевших его, Дэвид Дарк  был  высоким
мрачным мужчиной с длинными, черными,  сальными  волосами,  спадающими  до
плеч. Он глубоко верил, что только добродетельная,  праведная  жизнь  дает
право печься о месте на небе,  и  потому  его  прихожанам  следовало  быть
готовыми к тому, что почти наверняка они попадут на целую вечность в ад. В
марте  1682  года  Дэвид  Дарк  заявил  своей  пастве,  что  на  поле   за
Динс-Корнерс  он  встретился  с  самим  Сатаной,  и  что  Сатана  дал  ему
пергамент,  на  котором  были  выжжены  имена  всех  крестьян  из  Салема,
приговоренных  к  вечным  мукам.  Конечно  же,  это   произвело   огромное
впечатление на поведение упомянутых лиц.  Судья  Салтонстол  отметил,  что
годы 1682 и 1683 были "крайне моральными  годами"  в  Салеме  и  окрестных
поселениях.
     - Вы думаете, он на самом деле видел Сатану или что-то в этом роде? -
спросил Эвелита Эдвард.
     - Судья Салтонстол проводил следствие по этому делу, - ответил Дуглас
Эвелит. - Он узнал только, что Дэвид  Дарк  в  предшествующем  упомянутому
событию году подружился с несколькими индейцами из племени наррагансет,  а
особенно  с   одним   из   них,   который   в   своем   племени   считался
могущественнейшим чудотворцем и шаманом из живущих. Судья не  был  склонен
делать поспешные выводы;  он  предпочитал  представлять  полный  и  точный
перечень фактов. Однако он все же осторожно выразил мнение, что, возможно,
Дэвид Дарк и индейский шаман вызвали духа, и что одно из  древних  и  злых
индейских божеств Дарк мог принять за Сатану  или  кого-то  из  помощников
Сатаны.
     Темноволосая девушка по имени Энид снова  вошла  в  библиотеку,  неся
серебряный поднос с хрустальным графином, и спросила, нет ли у нас желания
выпить еще по одному бокалу шерри. Я лично мечтал о тройной порции  виски,
но и шерри принял с большой благодарностью.
     - В 1683-1689 годы о Дэвиде Дарке было слышно очень мало, - продолжал
Дуглас Эвелит. - Видимо, он на какое-то время  отказался  от  обязанностей
пастыря  и  посвятил  себя  учебе.  Ни  у  кого  не  было   ни   малейшего
представления, что именно изучал Дэвид Дарк, но судья Салтонстол  отметил,
что по ночам над его домом был виден свет на небе, а окрестные  жители  не
приближались к лесу, окружающему его усадьбу, поскольку  оттуда  доносился
вой неизвестных бестий.
     Однако в 1689 году Дэвид Дарк  появился  снова  и  начал  произносить
проповеди,  нередко  в  церкви  в  центре  Салема.  После  одной  особенно
пламенной проповеди к нему подошел купец Эйса  Хаскет,  на  которого  речи
Дарка произвели большое впечатление. Хаскет, который сам был  своего  рода
религиозным фанатиком, заявил Дарку, что они оба должны начать кампанию за
исправление морали и мыслей жителей Салема.
     В этом месте  в  записи  включено  признание  Майки  Бэрроуза.  Майка
Бэрроуз работал у Эйсы Хаскета пятнадцать лет  и  относился  к  его  самым
доверенным помощникам. Потому он и присутствовал при разговоре,  во  время
которого Дэвид Дарк предложил Хаскету послать в Мексику корабль для  очень
особенной цели.
     - В Мексику? - повторил Эдвард. - Но  что  все  это  имеет  общего  с
Мексикой?
     - Мексика - центральный и ключевой  пункт  во  всей  истории  "Дэвида
Дарка", - ответил Дуглас Эвелит. - Потому что все духи и  демоны,  которых
Дэвид Дарк заклинал в своей усадьбе Милл-Понд,  служили  грозному  демону,
когда-то властвовавшему на всем американском континенте. Я говорю о  живом
скелете,  которому  воздавали  почести  ацтеки  на  острове   Теночтитлан,
впоследствии - Мехико-сити. Как Дэвид Дарк узнал  об  этом  демоне,  судья
Салтонстол не объясняет, но очень правдоподобно,  что  ему  сказал  о  нем
шаман-наррагансет. Во всяком случае, Дэвид Дарк убедил Эйсу  Хаскета,  что
необходимо послать  в  Мехико-сити  экспедицию,  найти  останки  демона  и
привезти их в Салем, чтобы  напугать  и  принудить  к  послушанию  местное
население. Именно так  использовали  этого  демона  сами  ацтеки  -  чтобы
склонить религиозных отступников поклоняться Тецкатлипоке и Кетцалькоатлю.
     - Но в те времена в Мехико-сити наверняка правили испанцы, - вмешался
Форрест. - Когда Кортес покорил ацтеков? В 1520 году, так?
     - В 1519, - поправил его Дуглас Эвелит. Но  вы  должны  помнить,  что
ацтеки были великолепно организованным народом. Еще задолго до  того,  как
Кортес добрался до острова Теночтитлан, живой скелет был вывезен из города
по дороге,  соединяющей  остров  с  сушей,  и  скрыт  на  склонах  вулкана
Икстакивуатль. Снова судья Салтонстол не смог объяснить,  как  Дэвид  Дарк
узнал об этом, но Дарк в этот период, с 1683  по  1689  годы,  выезжал  из
Салема несколько раз, значит, очень возможно, что он ездил в  Мексику.  Он
мог встретиться с кем-нибудь из  потомков  ацтекских  жрецов,  которые  из
поколения  в  поколение  охраняли  демона  от  испанских  захватчиков,   и
заключить  с  ним  договор  о  тайной  перевозке  демона  из   Мексики   в
Массачусетс. С другой стороны, он мог просто  приказать  убить  их  вместо
того, чтобы убеждать их в своем проекте. Так считает судья Салтонстол.
     - Значит, Эйса Хаскет все же выслал корабль, чтобы привезти демона  в
Салем? - уверился Эдвард.
     - Именно так и было. Корабль назывался "Арабелла"  и  всеми  считался
одним из лучших кораблей, заплывающих  в  Салем.  Командовал  этим  рейсом
Дэвид Дарк, а капитаном  был  Чарльз  Фиск,  старший  брат  Томаса  Фиска,
исполнявшего позже обязанности судьи в процессах ведьм.
     "Арабелла" исчезла почти на год, а когда, наконец, вернулась,  экипаж
не хотел ничего говорить  об  этом  рейсе,  и  даже  Дэвид  Дарк  выглядел
пришибленным. Все сильно постарели, что  отметил  судья  Салтонстол,  а  в
течение следующего года из экипажа в семьдесят человек тридцать умерло  от
болезней, несчастных случаев или  горячки.  Таинственный  груз  "Арабеллы"
выносило шесть человек, которые были для этой цели привезены из Бостона  и
получили за работу тройное вознаграждение. Затем груз фургоном перевезли в
дом Дэвида Дарка в Милл-Понд.
     Вначале ничего не происходило. Дэвид Дарк несколько раз посещал  Эйсу
Хаскета в его кабинете  и  утверждал,  что  демон  кажется  погруженным  в
летаргию или просто мертвым. Может, ацтекские жрецы  соврали  ему,  может,
это вообще был не демон, а только скелет  какого-то  чрезвычайно  высокого
человека. Хаскет, который  вначале  загорелся  этой  идеей,  да  так,  что
переименовал "Арабеллу" в  "Дэвида  Дарка",  начал  сомневаться  в  успехе
мероприятия и жалеть о деньгах, которые потерял, выслав  "Арабеллу"  и  ее
экипаж на целый год в Мексику. Прежде всего он заподозрил, что Дэвид  Дарк
просто сумасшедший.  Майка  Бэрроуз  подслушал  разговор  Эйсы  Хаскета  с
доктором Григгсом, в котором тот высказал подозрение,  что  Дарк  "безумен
или свихнулся".
     Однако весной  1691  года  в  окрестностях  Салема  начали  твориться
удивительные вещи.  Несколько  человек  твердило,  что  они  видели  своих
умерших родных гуляющими по улицам деревни посреди ночи,  или  слышали  их
голоса. Один мужчина проснулся  ночью  и  увидел  рядом  с  постелью  свою
покойную мать. Он был так перепуган, что выскочил через дымоход в потолке,
скатился по крутой крыше на землю и сломал ногу, но, к счастью, не получил
никаких других повреждений.
     Я подался вперед.
     - Как описывали  вид  этих  умерших?  Напоминали  ли  они  духов  или
мерцающие огни?
     Дуглас Эвелит нашел соответствующий абзац в книжке и повернул ее так,
чтобы я сам мог прочесть, что там было написано.
     "Утром  2  апреля  1691  лета   Господнего   Уильям   Сойер   посетил
преподобного Бойеса и поведал ему, какого великого страха  натерпелся  он,
узрев средь бала дня на улице Святого Петра брата своего  умершего  Генри,
который преградил ему дорогу и стал молить,  чтобы  Сойер  пошел  за  ним,
иначе, якобы, Генри и после смерти не  будет  ведом  покой.  Уильям  Сойер
убежал со всех ног, великим страхом охваченный, и  признался  преподобному
Нойсу, что брат явился пред ним в телесном облике, аки живой".
     Я подсунул книгу Эдварду.
     -  Видишь,  насколько  сильно  было  тогда  влияние?  Умершие   могли
появляться при дневном свете и выглядеть так  же  естественно,  как  живые
люди.
     - Это еще не  все,  -  продолжал  Дуглас  Эвелит.  -  Мертвые  начали
охотиться на живых. Хотя официальные исторические источники сообщают,  что
летом   1691   года   в   Салеме   разразилась   эпидемия   дифтерита,   в
действительности крестьян похищали из домов духи их умерших  родственников
и убивали самыми различными, необычными, ритуальными способами. Труп главы
семьи Патнем, выпотрошенный, как свиная туша,  был  найден  на  крыше  его
дома, распятый на гребне крыши, подальше от окон и лестниц. Джон Исти  был
наколот на мачту, поставленную на деревенском рынке, хотя для этого жертву
нужно было поднять на высоту в  семьдесят  футов.  Конечно  же,  крестьяне
впали в панику, хотя  Дэвид  Дарк  выступил  перед  ними  со  своей  самой
драматической проповедью и возвестил, что они  оскорбили  Бога  и  за  это
несут кару.
     Эйса же Хаскет пришел к выводу, что это уже чересчур. Ночью он увидел
дух своей умершей сестры Одри и перепугался,  что  и  его  ждет  такая  же
кошмарная участь. Он приказал Дарку уничтожить демона, угрожая, что  иначе
откроет  всю  правду,  а  тогда  разъяренные  жители  Салема,  несомненно,
разорвут Дарка на кусочки.
     Дарк, однако, уже не мог справиться с мощью, которую доставил сюда из
Теночтитлана. Когда он пытался зарубить демона  топором,  то  был  тут  же
убит. Согласно показаниям свидетеля, неграмотного  слуги,  Дарк  взорвался
тучей крови и внутренностей.
     После смерти Дарка на какое-то время в Салеме  наступил  хаос.  Судья
Салтонстол отметил, что "в полдень наступили сумерки",  а  многих  умерших
хоронили в море, опасаясь, что они будут  вставать  из  гробов  и  убивать
своих живых друзей и родственников. Однако осенью 1691 года замешательство
прекратилось так же неожиданно, как и началось, и до конца года в  деревне
Салем было спокойно.
     В это время, как позже выяснил судья  Салтонстол,  в  усадьбе  Дэвида
Дарка появился индейский шаман из племени наррагансет, тот самый,  который
научил Дэвида Дарка заклинать злых духов. Шаман  наткнулся  на  демона  из
Мексики и, хотя не смог его  уничтожить,  связал  его  чарами,  достаточно
сильными, чтобы сковать его волю. Видимо, индеец хотел использовать демона
чтобы усилить своей власть над племенем  и  увеличить  влияние  на  других
шаманов. Он даже не отдавал себе отчета в том,  какое  опустошение  творил
демон среди крестьян Салема.
     Но ничто не вечно. Еще до прихода весны демон, видимо,  нашел  способ
развеять чары, наведенные на него шаманом. Видимо,  между  ними  произошел
бой, который частично ослабил демона,  но  в  ходе  этого  боя  шаман  был
жестоко искалечен. Демон попытался затем обрести  власть  над  обитателями
Салема и потому приманил в свое убежище трех  маленьких  девочек,  которые
выбрались на прогулку в окрестности Милл-Понд: Эни Патнем, Мерси  Льюис  и
Мэри Уолкотт.
     Демон наверняка убил их, хотя судья Салтонстол так и не выяснил,  как
это  случилось.  Позже  их  кости  нашли  в  неглубокой  могилке  в  лесах
неподалеку от дома Дэвида Дарка. Но духи  этих  девочек,  если  можно  так
сказать, вернулись в Салем и начали закатывать истерики, кричать и визжать
как сумасшедшие. Из-за этого девятнадцать честных людей  было  обвинено  в
колдовстве и повешено, а Виль Кори был покаран раздавливанием  до  смерти.
Двадцать душ стало добычей демона в течение пары недель: великолепный пир!
     - Но тогда почему эта история так внезапно  прекратилась?  -  захотел
узнать Эдвард.
     Дуглас Эвелит допил шерри и стал вращать бокал в пальцах,  как  будто
не в силах решить, не налить ли себе очередную порцию.
     - Эйса Хаскет увидел, как две из этих девочек,  Мерси  Льюис  и  Мэри
Уолкотт, бродили по Салему очень рано утром.  Хаскет  не  спал  почти  всю
ночь, поскольку следил за разгрузкой ценного транспорта с  индиго.  Увидев
девочек, он остановился и спросил их, что они делают в такое раннее время.
Они же, по словам судьи Салтонстола, только "посмотрели глазами, пылающими
голубым, и заворчали, точно волчицы, чем отпугнули его  от  себя".  Хаскет
тогда заподозрил, что демон Дэвида Дарка снова стал активным, так  что  он
решил посетить заброшенную  усадьбу  вместе  со  своим  другом-пастором  и
проверить, что там творится.
     Увидев, что творится в  доме  Дарка,  они  безгранично  перепугались.
Сейчас я прочту вам этот отрывок из дневника Салтонстола:
     "Едва ли несколько минут миновало с того  времени,  как  пробило  три
часа, и потому-то все было покрыто тьмой, когда благородный Эйса Хаскет  и
преподобный Роджер Корнуолл  приблизились  к  дому  достопамятного  Дэвида
Дарка. По словам Майки Бэрроуза, которому  позже  благородный  Хаскет  все
описал, преподобный Корнуолл, выказывая крайнюю  слабость,  остановился  у
изгороди, что окружала владения Дарка, и не хотел ни шагу дальше  ступить,
но все же благородный Хаскет склонил его идти  дальше,  и  два  смельчака,
наконец, предстали перед  домом.  Какой-то  туман  прикрывал  окна,  когда
благородный Хаскет замыслил  выломать  двери,  что  и  сделал  при  помощи
топора.  Что  узрели  внутри  глаза  его,  о  том  благородный  Хаскет  не
соглашался рассказывать иначе,  как  только  намеками,  но  все  же  Майка
Бэрроуз уяснил, что  ужасная  вонь  гнили  наполняла  жилище,  отчего  как
благородный Хаскет,  так  и  преподобный  Корнуолл  чуть  было  чувств  не
лишились, а придя все же в себя, узрели  в  темноте  огромный  и  страшный
Скелет. "Белый как  кость,  -  сказал  благородный  Хаскет,  -  и  весь  в
натуральных пропорциях, лишь в несколько раз больше человека и живой".  На
ребрах же Скелета как охотничьи трофеи висели жабы, куры и козьи кишки,  а
на суставы пальцев Скелета насажены были звериные черепа. Но все  же  хуже
всего была медная  миска,  что  стояла  пред  ним  на  земле,  через  край
наполненная какими-то темными и кровавыми  жилами.  Благородный  Хаскет  и
преподобный Корнуолл взирали  на  это  ужасное  зрелище  с  отвращением  и
тревогой, Скелет же погрузил  руку  в  миску  и,  подняв  кровавый  кусок,
показал им; тут благородный Хаскет понял, что смотрит на миску с  сердцами
человеческими, которые Скелет забрал у  мужей  и  жен,  повешенных  в  дни
"Великого безумия"..."
     Дуглас Эвелит перевернул последние страницы черной книги.
     - Эйса Хаскет в полной мере понял, какие беды он накликал  на  Салем.
Он был достаточно умен, чтобы понять, что  процессы  ведьм  -  это  только
начало. Демон, видимо, черпал силы из тел  убитых  зверей  и  человеческих
сердец, а к тому же использовал мертвых,  у  которых  уже  забрал  сердца,
чтобы те  приводили  к  нему  новые  жертвы.  Истерия  "Великого  безумия"
нарастала, и Хаскет предвидел, что придет день, когда весь мир  погрузится
в темноту, а умершие будут охотится на живых.
     - Потому-то и кладбище на  берегу  у  Грейнитхед  и  называли  раньше
"Блуждающим кладбищем"? - вмешался я.
     - Точно, - признал Дуглас Эвелит. - Но проклятие пало  на  Грейнитхед
лишь позднее, когда Эйса Хаскет решил раз и  навсегда  избавить  Салем  от
демона.
     - А как? - заинтересовался  Эдвард.  -  Ведь  демон,  наверняка,  был
слишком могуч, чтобы не опасаться экзорсистов?
     Хаскет нашел шамана из племени наррагансет и подкупил его. Он  обещал
шаману большую сумму денег, если шаман обезвредит демона настолько,  чтобы
его можно было загрузить на корабль и увезти как можно дальше  от  Салема.
Поначалу индеец и слышать об этом не хотел, поскольку во  время  последней
схватки с демоном получил тяжелые раны. Хаскет, однако,  повысил  цену  до
почти тысячи фунтов золотом, и шаман не смог противится соблазну. Он  знал
по крайней мере одно: демон  чувствителен  к  холоду.  Он  владыка  Страны
Мертвых, бог огня, главный специалист по адским мукам. По сути дела,  тело
после смерти так  быстро  теряет  тепло  именно  потому,  что  этот  демон
высасывает  из  трупа  энергию  и  питается  ей.  Поэтому  также  умерших,
восставших из гробов, можно узнать по тому, что в них нет ни капли  тепла.
Из их тел высосали остатки энергии,  чтобы  поддерживать  силы  ужасающего
владыки Страны Мертвых.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5]

Страница:  [3]