Капля жгучего пота скатилась в ее левый глаз. Сморгнув  пот,
она  нетерпеливо  помотала  головой, не переставая  делать  ногами
_велосипед_. Иголки продолжали колоть руки, все сильнее,  сильнее,
уколы  поднимались от ее локтей выше и выше и примерно через  пять
минут  после  того,  как  она приняла свое  прежнее  положение  на
кровати   _полулежа_  (со  стороны  она  напоминала   старающегося
выглядеть  крутым тинейджера, развалившегося на  трех  сидениях  в
кинотеатре),  ее  тело  скрутила первая  судорога.  Ощущение  было
таким,  словно  бы  ее  внезапно ударили  тупой  стороной  мясного
тесака.
      Резко  откинув назад голову, так что в воздух с  ее  лица  и
волос влетел целый фонтан мелких капелек пота, Джесси пронзительно
закричала.  Когда она только набирала в легкие воздуху  для  того,
чтобы  вскрикнуть  еще, ударила вторая судорога.  Вторая  судорога
была  еще  сильнее первой. Казалось, словно бы кто-то  обхватил  и
крепко   перетянул  ее  левое  плечо  толстым  кабелем,  утыканным
крупными  осколками стекла, потом изо всех сил дернул в сторону  и
вверх.  Джесси завыла, ее руки в наручниках стиснулись в кулаки  с
такой неожиданно дикой силой, что пара ногтей, впившихся в ладони,
треснули  и  из них выступила кровь. Ее глаза, запавшие  в  темных
глазницах,  обведенных покоричневевшей одутловатой  кожей,  крепко
зажмурились,  но слезы из-под век все равно сумели  просочиться  и
потекли,  прокладывая  себе дорожки, по  ее  щекам,  смешиваясь  с
потом, вылившимся из ее разметавшихся в беспорядке волос.
     Продолжай двигать ногами, детка - не останавливайся ни в коем
случае!
     Не называй меня деткой! - что есть сил заорала Джесси.
     Бродячий пес, прокравшийся с первыми лучами рассвета к задней
двери,  при звуках ее голоса вскинул голову и остановился. На  его
морде отразилось почти комически удивленное выражение.
      Новая  судорога, столь же внезапная и резкая, как  сердечная
схватка,  пронеслась  раскаленной чертой от ее  левого  бицепса  к
подмышке, отчего ее слова смешались, превратившись в один длинный,
взлетающий  то выше, то ниже крик агонии. Но ногами она продолжала
двигать.
     Каким-то образом ей удавалось продолжать колесить ногами.


Глава двадцатая

      Когда судороги стали ослабевать - не ушли совсем, но затихли
_ ей хотелось надеяться на то, что они затихли - глубоко вздохнув,
она  откинулась  головой на спинку кровати  из  гладкого  красного
дерева, закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание - сначала  до
галопа,  потом  до  мелкой рыси, и наконец, до  шага.  По-прежнему
мучимая   жаждой,  она  чувствовала  себя  на  удивление   хорошо.
Предположительно объяснение можно было отнести к старой шутке:  _Я
испытала от этого удовольствие только тогда, когда перестала  этим
заниматься_.  Она, спортивная девушка когда-то  и  еще  спортивная
женщина  лет  пять назад (ну может быть и все десять), по-прежнему
была   в   состоянии  опознать  приливную  волну  эндорфина,   раз
поднявшуюся  в  теле. Абсурд, принимая во внимание  ее  теперешнее
qnqrnmhe, и тем не менее приятно.
     Может и не абсурд вовсе, Джесс. Может быть это пойдет тебе на
пользу.  Эндорфин прочистит тебе мозги, ведь именно потому,  после
периода   сидячей  работы,  людям  рекомендуют  делать   небольшую
физическую разминку. После физзарядки работа идет лучше.
      Ее голова действительно очистилась. Самые непроглядные клубы
паники унеслись прочь, словно завеса городского смога под порывами
свежего  ветра,  подувшего с моря, и она  поняла,  что  не  только
способность  рационально мыслить вернулась к ней; она спасла  себя
от  безумия. Она никогда не поверила бы в это и теперь, убедившись
в  маниакальной и безустанной приспособляемости собственного мозга
и  в  собственном  упрямстве  в  стремлении  выжить  любой  ценой,
присущем разве что насекомому, она почувствовала, как по спине  ее
пробежали  мурашки  страха. Еще немного такой настойчивости  и  я,
может  быть,  сумею полакомиться чашечкой утреннего кофе,  сказала
себе она.
      От  видения кофе - крепкого и черного, в ее любимой чашке  с
веночком  голубых  цветов  обегающему  фарфор  пояском  -  она   с
жадностью  облизала губы. Мысли о кофе заставили  ее  подумать  об
утренней программе _Сегодня_. Если ее внутренние часы не подводили
ее,  _Сегодня_ должно было начаться с минуты на минуту. Мужчины  и
женщины  во  всех  уголках  Америки  -  в  абсолютном  подавляющем
большинстве не прикованные к своим кроватям наручниками  -  сидели
сейчас  за столом в своих кухнях, пили сок и потягивали кофе,  ели
тосты  и  яичницу  с беконом (или даже может быть  кашку,  которую
врачи  рекомендуют  иногда  употреблять для  укрепления  сердечной
мышцы  и стимуляции желудка). Скорее всего сейчас они глядят,  как
Брайн  Гамбэл  и  Кэти  Коурик  обсуждают  последние  политические
новости  с обозревателем Джо Гараджиола. Чуть позже они насладятся
зрелищем   того,  как  Виллард  Скотт  пожелает  паре   запоздалых
сенаторов доброго утра. Наверное в программе будут и гости - некто
поведает нам о новинке под названием _рацион-прим_, кто-то  другой
будет  разглагольствовать  о нечто под именем  _Фид_,  возможен  и
другой вариант - старая матрона откроет телезрителям секрет  того,
как  ей  удалось  отучить своего любимого чау-чау жевать  домашние
тапки,  кто-нибудь еще прокрутит свое любительское кино - и никому
из  них будет невдомек, что в это самое время в глубинке западного
Мэна  их  более или менее преданный и верный телезритель угодил  в
беду;  что неизвестная женщина, лежит сейчас на кровати и не может
включить  телевизор,  потому что ее руки прикованы  наручниками  к
спинке  этой самой кровати и что ее бывший муж, голый  и  частично
объеденный собакой, валяется менее чем в двадцати футах от нее  на
полу и теперь его обрабатывают мухи.
      Повернув голову направо, она взглянула на стакан, беззаботно
поставленный Джеральдом со своей стороны полки, незадолго до того,
как  увеселениям был дан старт. Лет пять назад, вяло подумала она,
этот  стакан  вряд  ли бы находился здесь, но по  мере  того,  как
ежевечернее употребление Джеральдом виски возрастало, росло так  и
вливание  им  в  организм и других жидкостей в течение  дня  -  по
преимуществу  простой воды, но кроме того  он  выпивал  так  же  и
многие  галлоны  диетической содовой  и  чая  со  льдом.  Так  для
Джеральда  понятие  _вечная  жажда_ превратилась  из  эвфемизма  в
повседневную невеселую реальность.
      Ну  что  ж,  с  черным юмором сказала себе она,  теперь  его
_вечная жажда_ наконец утолена, верно?
      Стакан  по-прежнему  стоял на том же самом  месте,  где  она
оставила  его  прошлым  вечером;  и  ежели  ее  ночной  гость   не
привиделся  ей во сне (Не будь дурой, такое конечно  может  только
присниться, нервно подала голос Женушка), то одно было ясно - пить
els не хотелось.
      Сейчас я возьму этот стакан, подумала Джесси. И я сделаю это
очень  осторожно,  потому  что  судороги  могут  вернуться  вновь.
Вопросы есть?
      Вопросов  ни  у  кого не было, тем более  что  на  этот  раз
добраться до стакана было детской забавой; он находился как раз  в
пределах  досягаемости ее руки и играть больше в  качели  не  было
необходимости.  Добравшись  до своей  самодельной  соломинки,  она
открыла,  что  судьба послала ей дополнительный  бонус.  Высохнув,
соломинка  свернулась  и  склеилась  вдоль  складки,  которую  она
сделала.  Странная  геометрическая  конструкция,  сотворенная  ей,
похожая  на вольный оригами, теперь работала куда как эффективней,
чем  прошлым  вечером.  Добыть из стакана остатки  воды  оказалось
намного проще, чем добыть сам стакан, и прислушиваясь к тому,  как
ее  картонное  изобретение с маркой _Мальт Шоппи_ скребет  по  дну
стакана и хлюпает, пытаясь выловить оттуда последние капли, она  с
сожалением думала о пролитой вчера и пропавшей даром воде, которая
могла  бы  попасть  по  назначению, знай  она,  каким  образом  ей
_починить_  свою соломинку. Теперь слишком поздно лить  слезки  по
пролитой задаром водичке.
      Несколько глотков, которые она смогла сделать, не облегчили,
а только еще больше разбудили в ней жажду, но она знала, что этого
ей  хватит,  чтобы  еще  недолго  продержаться.  Возвратив  стакан
обратно  на  полку, она мысленно рассмеялась. Нелегко расставаться
со  старыми привычками. Даже при таких жутковатых обстоятельствах,
привычки  не желали сдаваться, оставаясь в ней маленькими  цепкими
зверюшками.  Она  задирала  руку вверх,  рискуя  снова  заполучить
судорогу, вместо того чтобы просто швырнуть стакан об пол и все из-
за  чего  -  из-за Привычки к Аккуратности, вот из-за  чего.  Той,
которой  Салли Магот научила свою детку, свое скрипучее  колесико,
которому вечно не хватало смазки и которая никак не могла  ужиться
одна  сама  с  собой - ее маленькой детки, способной на  все,  что
только можно вообразить - включая соблазнение собственного отца  _
без  которой  невозможно  было  заставить  вещи  послушно  служить
верными рабами всю долгую жизнь.
      Она  вспомнила  Салли  Магот, такой, какой  не  пожелала  бы
увидеть никогда - щеки горят яростным румянцем, губы крепко сжаты,
руки крепко уперты в бока, как ручки кувшина.
      -  Ты бы никогда не поверила в это, - едва слышно прошептала
Джесси. - Сучка, ты никогда бы в это не поверила!
      Это несправедливо, Джесси! тревожно отозвался ее разум.  Это
несправедливо по отношению к собственной матери.
      Ничего,  она  это переживет, без тени волнения ответила  она
сама  себе. Потому что тут не до справедливости. Салли всегда была
далека  от того, что называется _идеальная мать_, в особенности  в
те  годы,  когда  ее брак с Томом влачился вяло и натужно,  словно
старый  рыдван,  на  шестерни передачи  которого  налипла  вековая
грязь.  Ее  поведение в эти злополучные годы часто было не  просто
параноидальным, оно было иррациональным. По неким причинам  тирады
и  крики Салли обходили ее единственного Вилла, но Мэдди и  Джесси
доставалось  на полную катушку. Иногда они действительно  начинали
бояться собственную мать.
      На  сегодняшний день темные времена остались позади. Письма,
которые    приходили   Джесси   из   Аризоны,   были    банальными
свидетельствами  того,  что ее престарелая леди,  существующая  по
преимуществу ради _Бинго в Четверг Вечером_, видит быт своих более
чем  повзрослевших  детей  как нечто совершенно  умиротворенное  и
абсолютно счастливое. Как видно ее мать совершенно забыла  о  том,
как  орала во всю силу своих недюжинных легких на Мэдди за то, что
r`  выбрасывала  свои  использованные тампоны  в  мусорное  ведро,
забывая  предварительно завернуть их в туалетную бумагу, и обещала
в  следующий раз непременно прибить ее за это на месте, а однажды,
в  субботу  днем, ворвавшись в спальню младшей дочери,  она  -  по
причинам,  до  сих пор непонятным Джесси - швырнула  в  нее  парой
сапожек  на  высоких каблуках и так же бурей ни  слова  не  говоря
вылетела прочь.
      Иногда  она  так  же  получала от своей  матери  коротенькие
открытки, простые и красивые поздравительные - У меня все  хорошо,
дорогая,  у  Мэдди  тоже  все  в  порядке,  она  пишет   с   такой
сердечностью, мой аппетит несколько улучшился с тех пор как  спала
жара  - от которых у Джесси возникало только одно желание: сорвать
с  рычага  телефонную трубку, накрутить номер  матери  и  проорать
туда:  Ты  что ж, все забыла, мама? Ты забыла тот день,  когда  ты
бросила  в  меня сапогами на каблуках и разбила мою любимую  вазу,
после  чего я два дня тихо плакала, потому что решила,  что  он  в
конце  концов  раскололся и все рассказал тебе, хотя  с  тех  пор,
после  этого  проклятого  затмения и  прошло  уже  несколько  лет?
Неужели  ты  забыла, сколько раз ты пугала нас своими  окриками  и
своими истериками?
     Это несправедливо, Джесси. Несправедливо по отношению к твоей
матери и вообще неприлично.
      Может  это  и  несправедливо, но никто не  скажет,  что  это
неправда.
     Если бы она узнала, что случилось в тот день...
     Картина женщины в колодках снова возникла в голове Джесси, на
этот  раз  она  пронеслась очень быстро, почти мгновенно,  подобно
рекламному ролику, воздействующему на подсознание: распятые  руки,
распущенные  волосы,  укрывающие  лицо  подобно  редкой  вуали   и
небольшая кучка указывающих руками, что-то вяло обсуждающих зевак.
По преимуществу женщин.
      Мать  могла  и не сказать это, по крайней мере прямо,  но  в
одном Джесси была уверена на все сто - до конца дней своих ее мать
считала бы, что в случившемся виновата только одна Джесси и  более
того,  скорее  всего  она  решила  бы,  что  ее  дочь  сознательно
соблазнила  своего  отца, заранее все спланировав.  От  скрипучего
колеса  до  Лолиты всего-то один шаг, не правда ли? А кроме  того,
узнав,  что между ее дочерью и ее мужем случилось что-то,  имеющее
сексуальную природу, вполне вероятно, что мать больше не  захотела
бы жить и почти наверняка свела бы счеты с жизнью.
      И  она  поверила  бы  в это? Ставлю сто против  одного,  что
поверила бы.
      На этот раз внутренние голоса ни словом, ни единым звуком не
пытались  протестовать  ей и во внезапно  наступившей  тишине  она
вдруг  поняла  то, для осознания чего ее отцу потребовалось  разве
что одно мгновение. Отец все знал наперед и это было так же верно,
как  и  то,  что он с самого начала до конца знал об  удивительных
свойствах   акустики  в  паре  комнат  _гостиная/спальня_   в   их
приозерном домике.
      Ее  отец  использовал ее и не единожды  и  не  одним  только
способом.
      Вопреки  ожиданиям, открытие это не принесло  с  собой  бурю
негативных  эмоций; как бы там ни было, вышло так, что отец  обвел
вокруг  пальца ту, которую по природе своей обязан  был  любить  и
защищать.  Возможно  виной  тому  была  неулегшаяся  еще   в   ней
эндорфиновая  волна, но единственным теперешним ее ощущением  было
только  лишь  облегчение: все равно какой бы застарелой  вонью  не
несло  от этого происшествия, оно осталось в прошлом далеко у  нее
за  плечами. Среди прочего она почувствовала так же и нечто  вроде
bnqrnpc`  от  того, что так долго жила рядом и даже внутри  тайны,
раскрывшеюся  ей  только  сейчас,  а  так  же  легкую  тревогу   и
озадаченность  таким положением вещей. Насколько  сильно,  впрямую
или   косвенно,   повлияло   то,   что   проделал   держащий   ее,
разглядывающую  в небе сквозь два или три слоя закопченого  стекла
большое  черное  родимое  пятно в  небе,  на  коленях  отец  в  те
последние минуты кульминации затмения? Не является ли то,  во  что
она угодила теперь, результатом того, что случилось когда-то давно
во мраке погасшего солнца?
     Нет, это уж слишком, подумала она. Вот если бы он изнасиловал
меня,  тогда  другое дело. То, что случилось тогда на террасе,  не
более чем одна из разновидностей дурного свойства казуса, из сорта
не  самых  серьезных, потому что, Джесси, ежели ты на  самом  деле
хочешь  поговорить о серьезных несчастных случаях, то  взгляни  на
то,  в каком положении оказалась ты теперь. С таким же успехом  ты
можешь  во  всем  обвинять  миссис  Джиллет,  прихлопнувшую  тебе,
четырехлетней, ладошку во время веселого пикника на лужайке  перед
домом. Или тот момент, когда ты мучилась, пробираясь сквозь  мамин
родовой  канал. Или грехи из прошлой жизни моих родителей, которые
теперь пришло время искупить. Кроме того то, что отец проделал  со
мной  в  спальне, не шло ни в какое сравнение с тем, что он сделал
со мной на террасе.
      На  этот  раз  видение  пришло к ней наяву,  такое  яркое  и
отчетливое,  что  ей даже не пришлось закрывать глаза,  чтобы  его
увидеть.


Глава двадцать первая

      Ее первым неосознанным движением после того, как она, подняв
голову, увидела стоящего в дверях спальни отца, было вскинуть руки
и  прикрыть  грудь. Потом, разглядев виноватый и печальный  взгляд
его глаз, она снова уронила руки, чувствуя как к лицу ее приливает
жар, зная, что сию минуту она становится ужасно некрасивой, потому
что   на   щеках  ее  неровными  пятнами  выступает  румянец,   ее
персональный  вариант девичьего смущения.  По  сути  дела  ей  еще
нечего  было  там скрывать (ну, почти нечего) и тем не  менее  она
чувствовала  себя  гораздо более чем просто  голой  и  смущение  и
растерянность  ее  были  так велики, что ей  показалось,  что  она
чувствует,  как сжимается на животе и ягодицах ее кожа.  Что  если
остальные  вернутся  раньше времени? Что  если  в  комнату  сейчас
войдет  мама и увидит папу и меня вот такой, в одних шортах  голой
по пояс?
      На смену смущению пришел стыд, а за стыдом страх и даже ужас
и  торопливо одевая блузку и застегивая ее, она чувствовала так же
еще  кое-что, пролегающее на самом дне. Этим чувством был  гнев  и
этот  гнев  сильно отличался от той свербящей злости, которую  она
много  лет  спустя  испытывала тогда, когда  знала,  что  Джеральд
отлично понимает, что именно она имеет в виду, тем не менее  делая
вид непонимающего. Она переживала и ужас и стыд незаслуженно, и  в
этом  и была причина ее гнева. Ведь, как бы там ни было, он  здесь
был  взрослый  и это он оставил на ее трусиках следы той  странно-
пахнущей  жидкости,  и не она, а он сейчас должен  был  испытывать
стыд,  но  все  почему-то шло совершенно не так, как  должно  было
идти. Все складывалось ну абсолютно, совершенно не так, как должно
было бы.
      К  тому  времени, когда ее блузка была наконец застегнута  и
заправлена  в  шорты, ее гнев прошел или точнее сказать  -  и  это
большая  разница - был загнан обратно в свою пещеру. Единственное,
wrn   она   продолжала   видеть   своим   внутренним   оком,   это
возвращающуюся  раньше времени домой маму. И то,  что  она  стояла
перед  отцом уже снова полностью одетая, ничего по сути не меняло.
То,  что  только  что меж ними что-то случилось, можно  было  ясно
прочитать  по  их лицам, новость просто висела в воздухе  комнаты,
огромная как жизнь и вдвойне уродливая. Она отчетливо видела это в
его лице и чувствовала в своем.
     - Как ты себя чувствуешь, Джесси? - тихо спросил ее отец. - У
тебя не кружится голова, ничего такого?
     - Нет.
      Она попыталась выдавить из себя улыбку, но на этот раз у нее
ничего  не  вышло,  только  слеза скользнула  по  щеке,  быстро  и
виновато стертая тыльной стороной ее ладони.
     - Я виноват перед тобой.
      Его голос задрожал и она с ужасом убедилась в том, что видит
слезы  и в его глазах тоже - действительно, все становилось только
хуже и хуже.
     - Я так виноват перед тобой.
      Быстро  повернувшись,  он схватил  с  кровати  брошенное  ей
полотенце,  которое она наворачивала на мокрую голову и  вытер  им
лицо. Пока отец проделывал все это, Джесси думала, быстро и четко.
     - Папочка?
      Он  взглянул на нее поверх полотенца. Слезы из его глаз  уже
исчезли.  Будь она чуточку поумнее, то могла бы теперь поклясться,
что их там никогда и не было.
      Вопрос  застрял в ее горле острой рыбной косточкой,  но  она
должна была спросить его об этом. Обязана была.
     - Мы должны будем... рассказать об этом маме?
      Он  вздохнул, глубоко, с всхлипом. Она ждала,  чувствуя  как
колотиться  в  ее  горле сердце, и когда он  наконец  ответил:  _Я
думаю, что должны, верно?_, ее сердце рухнуло куда-то ей в ноги.
      Пошатываясь,  она  прошла к нему через  всю  комнату  -  она
совершенно не чувствовала ног, шла словно скользила по воздуху - и
обняла его и прижалась к нему.
      -  Пожалуйста, папочка, не надо. Пожалуйста,  не  говори  ей
ничего. Прошу тебя, пожалуйста. Пожалуйста...
      Ее  голос сорвался, утонул в рыданиях, и она прижалась к его
груди, спрятав там лицо.
      Через секунду его руки уже обнимали ее за плечи, так же  как
всегда, по-отцовски.
      -  Мне  ужасно не хочется, - сказал он, - тем более  потому,
дорогая, что мы с мамой последнее время здорово не ладим. Странно,
но  ты  видимо  об этом не догадываешься. И такое  известие  может
окончательно  все разрушить. Последнее время, она...  как  бы  это
сказать...  очень чувствительна, и мне приходится с ней  непросто.
Ведь у мужчины есть... некоторые желания. Когда-нибудь ты поймешь,
что я имею в виду...
     - Но если она узнает, то решит, что во всем виновата я!
      -  Ох,  нет  - я так не думаю, - ответил Том и в голосе  его
явственно послышалось удивление, стремление быстро все обдумать  и
взвесить...  равносильное для нее, Джесси, смертному приговору.  _
Нет, я уверен, точно уверен, что она ни за что...
     Она подняла лицо и взглянула на него красными глазами полными
слез.
      -  Пожалуйста, папочка, не говори ей! Пожалуйста, не говори!
Пожалуйста!
     Он поцеловал ее в лобик.
     - Но Джесси... я должен теперь все рассказать. Мы оба должны.
     - Но почему, папочка? Почему?
     - Потому что...


Глава двадцать вторая

      Джесси пошевелилась на своем ложе. Зазвенели цепочки; обручи
наручников застучали по столбикам кроватной спинки. Свет в комнату
проникал уже сквозь восточное окно.
      -  _Потому, что ты не сможешь сохранить это в тайне_, - тупо
произнес  он. _Потому что, если рано или поздно все так или  иначе
выплывет  наружу, то и для тебя и для меня будет лучше,  если  это
случится прямо сейчас, чем через неделю, или через месяц, или даже
через  год.  Даже  если  это случится через  год,  все  равно  это
недопустимо.
      Как  ловко  он  манипулировал ею - сначала извинение,  потом
слезы,  а  под  конец  мышеловка: он обратил свою  проблему  в  ее
проблему.  Братец  Лис, а Братец Лис, делай со  мной  что  хочешь,
только  не бросай вон в тот терновый куст! И до тех пор, пока  она
не  поклялась ему, что будет хранить их тайну во веки  веков,  эта
пытка  тянулась  и  тянулась, и жгла ее грудь тонной  пламенеющего
угля и раскаленными прутьями.
      Она  обещала  ему  что-то и клялась,  лепеча  сквозь  пелену
горячих  перепуганных слез. Наконец он перестал качать  головой  и
только  смотрел через комнату прищурив глаза и крепко сжав губы  _
все это она замечала в зеркале, и он, конечно же, это знал.
      - Ты никогда никому не должна ничего говорить, - приказал он
ей   наконец,   и  Джесси  вспомнила  то  необыкновенное   чувство
облегчения, которое волной пронеслось сквозь нее при этих  словах.
Сказанное  им  было  гораздо  менее важно,  чем  тон,  каким  были
произнесены эти слова. Джесси отлично знала этот тон и  знала  так
же  и  то,  что  мама  ее сойдет с ума, узнав,  что  самой  Джесси
удавалось  заставить отца перейти на такой тон гораздо  чаще,  чем
самой  Салли. Я передумал, вот что означал этот тон.  Я  передумал
вопреки моим самым стойким убеждениям, но это так и да будет  так.
Теперь я всецело на твоей стороне.
      -  Я не скажу, - эхом отозвалась она. Ее голос дрожал и  был
полон  слез,  которые  ей  пришлось проглотить,  чтобы  заговорить
яснее. - Я ничего никому не скажу, папочка. Ни за что.
     - Ни маме, - продолжил он, - ни кому-то другому. Никогда. Это
большая ответственность для маленькой девочки, Тыковка. Ты  можешь
испытывать  различные  соблазны. Например, после  школы  ты  часто
делаешь уроки вместе с Каролиной Клайн и Тамми Хоу и кто-нибудь из
них может рассказать тебе что-то по секрету...
     - Им? Никогда-никогда-никогда!
      Заглянув  в ее лицо, он должно быть увидел там правду:  одна
мысль  о том, что Каролина или Тамми могут узнать о том, что  отец
трогал  ее,  наполняло Джесси ужасом. Удовлетворенный достигнутым,
он  перешел к тому, что, как теперь она понимала, было его главной
заботой.
     - Или своей сестре.
      Отстранив ее от себя, он заглянул ей в лицо и смотрел так  в
течение долгого, долгого времени.
      -  Наступит время, когда, может быть, тебе захочется ей  все
рассказать...
     - Папочка, я ничего ей не скажу, ни за что...
     Он нежно ее встряхнул.
     - Помолчи, Тыковка, и позволь мне закончить. Я знаю, что вы с
Мэдди  очень  близки  и  знаю я так же и то,  что  девочки  иногда
испытывают  необходимость  рассказать друг  другу  такие  вещи,  о
jnrnp{u  в любой другой ситуации предпочли бы промолчать. Если  ты
вдруг  почувствуешь нестерпимое желание во всем признаться  Мэдди,
сможешь ли ты сдержаться?
     - Да!
      От  своего  отчаянного  стремления убедить  его,  она  снова
расплакалась.  Тут папа был прав - скорее всего она  открылась  бы
именно  Мэдди  - если только во всем свете найдется хотя  бы  один
человек, которому она решилась бы сознаться в такой страшной вещи,
то им будет ее сестра... за одним единственным _но_. Между Мэдди и
Салли  существовала  такая же тесная дружба,  как  между  Томом  и
Джесси  и  если вдруг Джесси решится признаться сестре в том,  что
случилось  в  день  затмения  на террасе,  то  существовала  очень
большая  вероятность того, что мама ее узнает об  этом  в  тот  же
самый день. Мгновенно обдумав все это, Джесси решила, что соблазну
рассказать  обо  всем Мэдди, она сможет воспротивиться  достаточно
легко.
     - Так ты обещаешь мне? - с сомнением переспросил он ее.
     - Да, папочка! Обещаю!
      Но он снова принялся качать головой, выражая сомнение, снова
вселившее в нее ужас.
      -  Нет, Тыковка, все-таки мне кажется, что будет лучше, если
мы  расскажем  обо всем теперь же. Для того, чтобы  избавиться  от
болезни, мы примем свое горькое лекарство. Я имею в виду, она ведь
не убьет нас...
      Что  касается  Джесси, то та слышала  в  своих  ушах  отзвук
маминого  гнева, когда она узнала, что ее дочь и муж не собираются
ехать  со  всей семьей на вершину горы Вашингтона... и  не  только
гнева.  Ей  совершенно  не хотелось обо всем  этом  думать,  но  в
настоящий  момент  она  не могла позволить себе  роскошь  спрятать
голову  в  песок.  В голосе ее матери слышалась  ревность  и  даже
ненависть.  Видение, моментальное, но ужасное в своей парализующей
ясности,  вдруг пронеслось перед мысленным оком Джесси,  в  дверях
своей  спальни  изо  всех  сил  пытающейся  убедить  своего   отца
отказаться  от  саморазрушения: вот она и  ее  отец  выброшены  на
пустынную  дорогу  и  словно Ганзель и Гретель  бредут,  пересекая
бескрайние просторы Америки...
     ...и при этом спят вместе, само собой. Спят вместе по ночам.
     Мгновенно потеряв остатки душевного равновесия, она судорожно
разрыдалась,  снова  принявшись умолять отца ничего  не  говорить,
обещая ему снова и снова хранить все в вечной тайне и быть хорошей
девочкой,  только  бы  он ничего не говорил,  ничего  не  говорил.
Позволив  ей лить слезы ровно до того точного момента, до которого
было еще рано, а после уже поздно, он мрачно произнес:
      -  Знаешь, Тыковка, для маленькой девочки ты обладаешь  надо
мной слишком большой властью.
      Она  мгновенно  взглянула на него,  с  мокрыми  щеками  и  с
обновленной надеждой в глазах.
       Он   медленно  кивнул,  потом  принялся  вытирать  ее  лицо
полотенцем, которым прежде утирался сам.
      -  Никогда не могу ни в чем отказать тебе, ни в чем, что  ты
просишь,  и на этот раз я уступаю твоей просьбе. Что ж,  попробуем
сделать по-твоему.
      Она  бросилась в его объятия. По-прежнему где-то  в  дальнем
уголке сознания она страшилась того, что все это может
     (по его незаметному указанию)
      снова  перерасти в ужас кошмарного ожидания, однако  чувство
благодарного  облегчения затопило собой все  опасения,  потом,  ни
через минуту, ни через пять он больше не пытался гнуть свое.
     - Спасибо, папочка! Спасибо, большое спасибо!
      Снова взяв ее за плечи, он некоторое время удерживал  ее  на
расстоянии  вытянутых  рук,  теперь улыбаясь,  вместо  того  чтобы
выглядеть ужасно расстроенным. Однако по сию пору в его лице видна
была  тень  печали  и  теперь, тридцать лет  спустя,  Джесси  была
уверена,  что  эта  печаль и тоска не были  частью  представления.
Печаль  и  тоска были настоящими и каким-то образом это делало  ту
ужасную вещь, что он сделал, еще хуже, вместо того чтобы очищать.
      -  Думаю, мы можем заключить сделку, - сказал он. - Я ничего
не скажу, если ты тоже ничего не скажешь. Договорились?
     - Договорились!
      -  Никому и никогда, даже мне. Вечно и во веки веков, аминь!
Как  только  мы переступим через порог этой комнаты,  пусть  будет
так, словно ничего никогда не случилось, Джесс. Хорошо?
     Она снова согласилась с ним и на этот раз память о том запахе
вновь  появилась в ее ноздрях и она решила, что должна спросить  и
узнать  еще об одном, прежде чем они попытаются сделать  вид,  что
все забыто.
     - Я должен сказать тебе еще что-то, Джесси. Что-то, что я уже
говорил тебе, Джесс. Я виноват перед тобой, потому что то,  что  я
совершил, очень плохая вещь, неуклюжая и стыдная.
      Говоря это, он смотрел в сторону, и она очень хорошо помнила
это.  Все  это  время он продуманно и расчетливо переводил  ее  от
состояния   истерики,  вины,  ужаса  и  неминуемой   расплаты,   к
непродолжительному облегчению, угрожая рассказать все, добившись в
конце  концов от нее твердой клятвы молчания, и все это  время  он
смотрел  прямо  ей в лицо. Но когда же он решил  в  последний  раз
попросить  у  нее  прощения,  извиниться  перед  ней,  его  взгляд
переместился с ее лица на росписи на стенных обоях и на  узоры  на
простынях, которыми они с Мэдди разделили комнату. Воспоминание об
этом  мгновенно  заполнило ее переживанием горя и  гнева.  Он  без
всякого  стеснения  смотрел  ей в глаза,  разворачивая  перед  ней
паутину  своей лжи; малые же слова правды заставили его в смущении
отвести взгляд.
      Она  вспомнила, как уже открыла рот, чтобы сказать, что  ему
совсем  не  нужно  перед ней извиняться, но потом  остановилась  _
частично  потому,  что боялась, что все, что  она  теперь  скажет,
может  заставить его снова передумать, но в основном  потому,  что
даже  в  свои десять лет понимала, что имеет полное право  на  то,
чтобы ей принесли извинения.
      - Салли стала очень холодной - хотя это мало что значит, как
оправдание. Я до сих пор понять не могу, что такое на меня нашло.
     Отец коротко усмехнулся, по-прежнему не глядя на нее.
      -  Может быть виной всему затмение. Если так, то слава Богу,
что мне больше никогда не придется пережить новое затмение.
     Потом, словно обращаясь к самому себе:
     - Господи, если мы будем держать рот на замке и она все равно
узнает, потом...
     Положив ему голову на грудь, Джесси сказала:
     - Она ничего не узнает. Я ничего никому не расскажу, папочка.
     Помолчав, она добавила:
     - Да и что я могу рассказать?
     - Вот и хорошо.
     Он улыбнулся.
     - Потому что ничего не случилось.
     - Я не то имела в виду... я хотела сказать, что я ведь не...
      Она подняла на него лицо, ожидая что и без ее слов он скажет
ей  то, что ей хотелось знать, но он только смотрел сверху вниз на
нее,  подняв  брови в молчаливом вопросе. На смену улыбки  на  его
лице пришло выражение осторожного ожидания.
     - Ведь я не забеременею, правда?
      Он  сморщился,  потом  его лицо превратилось  в  напряженную
маску, словно бы он изо всех сил старался сдержать в себе какие-то
сильные  рвущиеся  наружу эмоции. Ужас или  горе,  вот  что  тогда
пришло ей на ум; только годы спустя до нее дошло, что в тот момент
он  пытался  подавить в себе взрыв дикого смеха.  В  конце  концов
овладев собой, он поцеловал ее в кончик носа.
      - Нет, дорогая, конечно же нет. Не случилось ничего из того,
от чего женщины беременеют. Ничего такого не случилось. Мы с тобой
чуточку повозились, только и всего...
     - Ты потискал меня?
     Как сейчас, она помнила, что сказала именно это.
     - Ты потискал меня, и все.
     Он снова улыбнулся.
      -  Да.  Лучше,  пожалуй, не скажешь. Ты  как  всегда  права,
Тыковка.  Значит вот, как ты об этом думаешь? Вот что  между  нами
произошло?
     Она кивнула в ответ.
      -  Ничего  подобного  больше  никогда  не  повторится  -  ты
понимаешь это, правда?
      Она  снова кивнула, но на этот раз улыбка у нее вышла  очень
неуверенная. То, что он только что сказал, должно было  отозваться
в  ее душе облегчением, и так, по сути дела оно и вышло, но какая-
то  целеустремленная мрачность и серьезность его слов и  грусть  в
его  лице едва не разбудили в ней панику снова. Она вспомнила, как
после этого, взяв его руки в свои, она крепко их сжала.
      -  Ты  ведь  не  разлюбил меня, папочка? Ведь  не  разлюбил,
правда?
      Он  снова  кивнул ей и ответил, что любит ее так же,  как  и
прежде.
     - Тогда обними меня! Обними покрепче!
      Он  так  и сделал и Джесси заметила одно - нижняя часть  его
тела даже не прикоснулась к ней.
      Ни  тогда,  ни потом, подумала Джесси. Ни разу  с  тех  пор,
насколько  я это помню. Даже когда я закончила колледж,  когда  он
плакал  от  радости,  даже  тогда он  наградил  меня  только  этим
старомодным  смешным полуобъятием в стиле старых  дев,  когда  зад
оттопыривается назад и нет ни единого шанса на то, что низ  вашего
живота  столкнется  с  аналогичным  местом  персоны,  которую   вы
заключаете  в объятия. Бедный старик. Видел ли хоть раз кто-нибудь
из  его  коллег по работе или клиентов таким выбитым  из  колеи  и
измученным, каким видела его я в день затмения. Такая боль  и  все
ради  чего?  Из-за  сексуальной шалости, настолько  же  серьезной,
насколько серьезным бывает отбитый на ноге палец. Господи, что  за
жизнь он себе устроил. Что за, мать его, жизнь.
      Сама  не замечая того, она поднимала и опускала раз за разом
руки,  наподобие  шатунов паровой машины, только  лишь  для  того,
чтобы  ток  крови  не застаивался в ее верхних конечностях,  в  ее
предплечьях и кистях. По ее прикидкам уже было что-то около восьми
часов  утра,  или  чуть больше. Выходило так,  что  она  пролежала
прикованной  к  этой  постели уже целых  восемнадцать  часов.  Это
казалось невероятным, но это была правда.
      Голос Руфи Нири раздался в ее голове настолько внезапно, что
она  едва  не  подскочила на месте. В голосе ее давнишней  подруге
звучало смешанное с отвращением любопытство.
      Значит, до сих пор пытаешься найти ему оправдание?  Все  еще
пытаешься дать ему возможность сорваться с крючка и перевалить всю
вину на тебя? И это после всех этих лет? Даже теперь. Потрясающе.
      -  Замолчи, - хрипло выкрикнула она. - Ничего из  того,  что
qkswhknq| в затмение, не имеет никакого отношения к тому,  во  что
вляпалась я теперь.
     Ты потрясающая штучка, Джесси.
      - А если бы и имело, - продолжила она, чуточку подняв голос,
_  если  бы и имело, то какого черта мне путать это с тем,  каким,
мать  его,  образом  мне теперь выбраться из всего  этого  дерьма,
поэтому утихни сейчас же!
      Ты не Лолита и никогда не была ей, Джесси, все равно что  бы
он там о тебе ни надумал. До Лолиты тебе всегда было как до Луны.
      Джесси  отказалась отвечать. Руфь опять взяла над ней  верх;
она не стала молчать.
      Если  ты  до  сих пор считаешь, что твой папочка  был  твоим
доблестным  благородным  рыцарем, всю  жизнь  защищавшим  тебя  от
огнедышащего  дракона-мамочки,  то  тебе  стоит  разуть  глаза   и
подумать об этом еще раз, Джесси, и как следует.
     - Заткнись.
      Джесси  быстрее задвигала своими руками-паровыми шатунами  _
вверх-вниз, вверх-вниз. Цепочки звенели, стучали браслеты.
     - Заткнись, ты ужасна.
      Он все спланировал, Джесси. Разве ты еще не въехала? Это  не
была  мгновенная  страсть, когда охреневший  от  воздержания  отец
бросается   на  свою  едва  опушившуюся  дочку;  он  заранее   все
спланировал.
      -  Ты  врешь,  -  прорычала Джесси. Пот катился  по  ее  лбу
крупными прозрачными каплями.
      Я вру? Хорошо, тогда вспомни - кто предложил тебе одеться  в
пляжное  платьице?  Которое было тебе и мало и слишком  туго?  Кто
знал,  что  ты  подслушиваешь и все слышишь - и  восхищаешься  им,
мастерски  выделывающим маневры вокруг твоей мамаши?  Кто  схватил
тебя  собственными  руками  за  сиськи  за  день  до  того  и  кто
специально надел спортивные шорты без ничего в день затмения?
      Внезапно она представила себе Брайана Гамбэла, стоящего в их
с  Джеральдом  спальне  прямо перед кроватью,  эдакого  болвана  в
тройке  и  с золотым браслетом и парня с мини-камом рядом  с  ним,
панарамирующим  вдоль ее почти обнаженного  тела,  чтобы  в  конце
концов  взять  в  фокус ее мокрое от пота лицо в  красных  пятнах.
Брайан  Гамбэл, делающий свой живой репортаж из дома  удивительной
Прикованной  Женщины,  наклоняется к ней с  микрофоном  в  руке  и
спрашивает: Когда вы впервые поняли, что ваш отец неровно дышит  к
вам, Джесси?
      Остановив  руки,  Джесси закрыла глаза. Она  чувствовала  на
своем лице чей-то упорный, близкий взгляд.
       Ну   хватит,  подумала  она,  я  еще  могу  позволить  себе
существовать  с  голосами Руфи и Женушки в своей  башке,  если  по
другому   нельзя...  я  могу  даже  допустить   присутствие   этих
разношерстных   инопланетных  голосов  НЛО,   время   от   времени
подбрасывающих  разные  идейки,  которые  и  гроша  ломанного   не
стоят...  но давать интервью Брайаны Гамбэлу в полуголом  виде,  в
одной  только  паре  проссанных трусиков.  Пусть  это  просто  мое
воображение, но даже тут всему должны быть свои пределы.
      Скажи-ка мне вот что, Джесси, заговорил новый голос. Не НЛО;
то был голос Норы Каллиган. Скажи мне одну вещь и на этом мы будем
считать  вопрос для обсуждения закрытым, на сейчас  уже  точно,  а
может и навсегда. Как тебе такой вариант?
     Джесси лежала молча - она настороженно ждала.
      Когда  вчера днем ты вдруг вышла из себя - когда  ты  решила
врезать  как следует Джеральду - кого ты ударила тогда? Ты ударила
Джеральда?
      -  Конечно, я ударила Джераль... - начала свой ответ она, но
rsr же внезапный единый образ, совершенно четкий и ясный, заполнил
ее голову. Длинные капли белой слюны, свесившиеся из уголка рта  и
с  подбородка  Джеральда.  Она увидела,  как  растянувшись,  капля
срывается и падает на ее живот, прямо над резинкой трусиков. Всего
только  капелька  слюны, только и всего, ничего особенного,  после
долгих  годов  страстных поцелуев, когда их рты проникали  один  в
другой, а языки занимались шпажной дуэлью друг с другом; и  она  и
Джеральд разделили между собой огромное количество различного рода
телесных  выделений и единственной ценой, которую им  пришлось  за
это заплатить, было несколько подцепленных друг от друга простуд.
       Такая-то   ерунда,  Боже  мой,  когда  он  вдруг  отказался
освободить  ее,  потребовавшую этого  от  него,  когда  ей  нужно,
необходимо было освободиться. Ничего особенного, но только до  той
поры,   пока   она  не  услышала  этот  подложечный  тупой   запах
минеральных  солей,  который  у  нее  ассоциировался   с   запахом
колодезной воды на Темном Пятне, с самой озерной водой,  теплой  в
жаркие  летние  дни... в такие дни, как 20-е  июля  1963-го  года,
например.
     Увидев слюну, она подумала о спуске.
      Нет, это неправда, сказала себе она, но на этот раз ей  даже
не  пришлось призывать на помощь дьявола вечной спорщицы Руфи; она
знала и сама - это правда. Это был чертов проклятый спуск - вот  в
точности  то,  что  она подумала, после чего вообще  перестала  на
некоторое время о чем-либо думать. Вместо того она доставила  себе
облегчение, влепив Джеральду разом обеими ногами - одной  ногой  в
пах,  другой  в  живот.  Никакая не слюна,  а  спуск;  никакое  не
отвращение  к  джеральдовым  игрищам,  а  старый  привычный  ужас,
неожиданно всплывший из темных глубин подобно морскому чудищу.
      Джесси  взглянула  на  жалкое, униженное  тело  собственного
супруга.  На  ее  глаза  ненадолго  навернулись  слезы,  но  потом
слезливость  прошла.  Потому что, и она  знала  это  точно,  в  ее
положении  Департамент  Выживания  мог  посчитать  слезы  излишней
непозволительной роскошью, по крайней мере на ближайшее  время.  И
тем  не  менее  ей  было жаль Джеральда - жаль его,  так  внезапно
распрощавшегося  с  жизнью, но гораздо более жаль  ей  было  себя,
оказавшуюся в такой дурацкой ситуации.
      Подняв  немного взгляд и глядя в точку пространства  немного
выше  тела Джеральда, Джесси выдавила из себя жалкую, полную  боли
улыбку.
      -  Это  все, что я сейчас могу сказать тебе, Брайан. Передай
мои  наилучшие Вилларду и Кэтти, и кстати - не будешь  ли  ты  так
добр  и  не  отомкнешь эти наручники на моих руках? Была  бы  тебе
очень благодарна за это.
      Брайнан  ничего ей не ответил. И Джесси ничуть не  удивилась
этому.


Глава двадцать третья

       Ежели,  паче  чаяния,  Джесс,  тебе  удастся  пережить  это
испытание,  то  я  уверена, что ты бросишь  вспоминать  прошлое  и
наконец   займешься  устройством  своего  будущего...  начиная   с
ближайших  десяти минут или около того. Не думаю,  что  смерть  от
жажды    в    этой    кровати   окажется   таким    уж    приятным
времяпрепровождением, как ты считаешь?
      Да, действительно, вряд ли такую смерть назовешь приятной...
и  жажда, заключила она, возможно окажется не самой худшей  частью
этого  ухода. Почти с самого момента пробуждения, она  то  и  дело
возвращалась  в  мыслях  к  распятию  на  кресте,  образ  чего  то
bqok{b`k,  то снова погружался в более глубинные слои ее сознания,
словно  некий  предмет чересчур напитанный водой для  того,  чтобы
полностью   всплыть  на  поверхность.  Вычитав   подробности   это
старинного  полного  очарования  способа  пыток  и  казни,  она  с
удивлением  обнаружила,  что все эти штучки-дрючки  с  пробиванием
гвоздями   рук  и  ног  были,  так  сказать,  только   изначальной
разминкой.  Подобно подписке на газету и карманному  калькулятору,
распятие  было  даром,  продолжающим  еще  долго  раскрывать  свои
секреты.
      Настоящие  муки  приходили  после  того,  как  вас  начинали
одолевать   мышечные  спазмы  и  судороги.   Уже   сейчас   Джесси
инстинктивно   поняла,  что  те  парализующие   _конские   укусы_,
испытанные  ею после довольно непродолжительного сна, и  вызвавшие
приступы такой бурной паники, были менее чем ничто сравнительно  с
тем,  что  ей еще предстояло испытать дальше. Судороги скрутят  ей
руки  и ноги, вырвут диафрагму и внутренности, становясь все более
и  более  продолжительными, регулярными  и  захватывая  все  новые
области   по  мере  прохождения  часов  и  дней.  Онемение   будет
продолжать распространяться по ее членам вместе с затихающим током
крови,  независимо от того, как сильно она будет стараться двигать
руками  и  ногами;  при  том, что онемение  не  принесет  с  собой
облегчения;  к  тому  времени  она будет  загибаться  от  обширных
судорог  в  области живота и груди. В ее руках  и  ногах  не  было
гвоздей,  и  она  лежала, а не висела на кресте у  обочины  дороги
подобно  спартаковским  гладиаторам,  но  все  это  не  сулило  ей
избавления, а только обещало продлить агонию.
      И  что  же  ты собираешься делать сейчас, когда до настоящей
боли еще далеко и ты пока способна думать?
      -  То,  что  смогу, - прохрипела она, - а  тебя  попрошу  на
минутку заткнуться и не мешать мне думать.
     Да, ради Бога - полный вперед.
      Она  начнет  с  наиболее очевидных, лежащих  на  поверхности
решений  и станет продвигаться по пути усложнения... если  сможет.
Если  этот  путь  вообще  существует. А  какое  решение  в  данной
ситуации  представляется наиболее очевидным? Достать  ключи,  само
собой. Ключи по-прежнему лежат на крышке бюро, там, где их оставил
Джеральд.  Два  ключа, совершенно одинаковых.  Джеральд,  во  всем
прагматичный  педант,  именовал их  Основной  и  Запасной  (Джесси
каждый  раз  слышала заглавные буквы, голосом выделяемые  мужем  в
каждом названии).
      Предположим,  только для того чтобы развить  тему,  что  она
сумеет каким-то невероятным образом передвинуть кровать через  всю
комнату к бюро. Сумеет ли она после этого завладеть одним из  этих
ключей  и  применить его в дело? Джесси неохотно призналась  себе,
что  данный  вопрос автоматически разбивается на  два  подвопроса.
Предположим,  что она сумеет взять один из ключей  зубами,  и  что
потом?  После этого будет необходимо вставить этот ключ в замочную
скважину,  что конечно же будет невозможно; ее недавние  опыты  со
стаканом  с  водой доказали, что в любом случае между ее  рукой  и
головой,  как  бы  усиленно  она  не  тянулась,  остается   пустое
пространство.
      Хорошо; она достанет ключи. Сделаем шаг вниз по лестницы  ее
возможностей. Что она сделает дальше?
      Двигая  руками  и  ногами взад-вперед, она муссировала  этот
вопрос  в  голове  с  той и другой стороны,  поворачивая  его  под
разными углами наподобие кубика Рубика. В какой-то из моментов  ее
напряженной  мыслительной деятельности ее блуждающий взгляд  нашел
телефон, стоящий на низком столике у восточного окошка. Ранее  она
просто  исключала  телефон  из круга своего  внимания,  как  нечто
m`undyeeq  в  другой  вселенной,  но  возможно  что  с  этим   она
поторопилась. В конце концов до столика было ближе, чем до бюро, и
телефон был гораздо больше, чем миниатюрные ключики к браслетам ее
наручников.
      Если  она  сумеет передвинуть кровать к столику с телефоном,
сумеет ли она после этого снять трубку, например при помощи ног? И
если  это  ей  удастся, то возможно после этого  стоит  попытаться
нажать  большим  пальцем ноги кнопку вызова телефонистки  в  самом
нижнем  ряду,  между  помеченными значками  _*_  и  _#_?  Подобное
напоминало комическую сценку из третьесортного водевиля, но тем не
менее...
     Нажмешь кнопку, а потом примешься голосить что есть мочи.
     Она так и сделает, и не пройдет и половины часа, как прибудет
вместительный  голубой фургон скорой помощи из  Норвэя  или  ярко-
оранжевый  с  надписью  _Служба Спасения Штата_,  чтобы  спасти  и
освободить ее и доставить к людям. Абсолютно безумная идея, но  то
же  самое можно было сказать о соломинке, в которую она превратила
карточку для льготной подписки на журнал. Идея может сработать вне
зависимости  от того, какой она кажется поначалу, сумасшедшей  или
нет  -  вот  в  чем  все дело. Как бы там ни  было,  тут  для  нее
открываются  гораздо более реальные возможности,  чем  в  попытках
отомкнуться,  стиснув  ключи  от  браслетов  зубами.  Но   и   тут
оставалась одна большая проблема - каким-то образом ей нужно  было
изобрести способ сдвинуть кровать на несколько метров вправо,  что
было  сложнейшей задачей. По ее прикидкам, кровать со  всей  своей
оснасткой из красного дерева, со спинкой и рамой и ножками, весила
никак  не меньше трех сотен фунтов, и это только по самым скромным
оценкам.
      Но  ты ведь можешь просто попробовать, детка, и может  выйти
так,  что именно тут тебя ждет большой сюрприз - ведь пол  натерли
воском  не далее как в День Труда, разве ты забыла? Если  бродячий
пес,  у  которого  можно  было за версту  пересчитать  все  ребра,
умудрился тащить по такому полу твоего мужа, то почему бы тебе  не
попытаться проделать примерно то же самое со своей кроватью?  Ведь
тебе  все  равно  нечего терять, не так ли? Только попробуй,  ведь
тебя никто не съест?
     Отличный довод.
      Сдвинув  руки  и  торс насколько это было возможно  направо,
одновременно  с  этим  Джесси переместила ноги  на  левую  сторону
кровати. Как только ее ноги сместились налево в достаточной, по ее
мнению, степени для того, чтобы попытаться проделать намеченный ею
трюк,  она начала переворачиваться на левый бок, выбрав в качестве
точки  опоры  бедро. Ее ноги опустились через  край  кровати...  и
внезапно оказалось, что ее ноги и торс не просто движутся  налево,
а  буквально налево скользят, словно бы только и дожидаясь рухнуть
туда  лавиной. Ужасной силы судорога пронизала левый бок ее  тела,
вывернутого  так, как она никогда не заставляла его выворачиваться
даже  в  самые лучшие годы занятий спортом. Ощущение  было  таким,
словно  бы кто-то провел по ее левому боку раскаленным паяльником,
прижимая его изо всей силы.
     Натянувшаяся до предела цепочка правой пары наручников крепко
дернула ее руку и на несколько мгновений обзор горячих новостей из
ее  левого  бока  был  заглушен  свежими  пронзительными  сводками
пульсирующей  боли  в  правом  запястье,  которое  разрезалось   и
раздиралось по живому наручником, и из правого вывернутого  плеча.
Словно  бы  кто-то  с невероятной жестокостью и  усердием  пытался
начисто оторвать ей руку. Теперь я знаю, что чувствуют индюшки,  у
которых наживую отрывают лапы, подумала она.
      Ее  левая  пятка со стуком коснулась пола; ее  правая  пятка
qbhq`k`, не дотянувшись до пола каких-то трех дюймов. Все ее  тело
оказалось неестественно вывернутым налево, при том, что ее  правая
рука  накрепко  прижималась  всем ее  весом  к  кровати  словно  в
навсегда  замороженной позе. Туго натянутая  от  своего  покрытого
резиной   браслета,  цепочка  симпатично  поблескивала  в   первых
утренних солнечных лучах.
      Внезапно ее обуяла непоколебимая уверенность, что  именно  в
таком  вот  положении ей и суждено умереть, мучительно изнывая  от
раскалывающей левый бок и правую руку боли. Она будет лежать  так,
постепенно теряя все ощущения в немеющем теле, по мере  того,  как
ее трепещущее сердце будет проигрывать судорогам сражение, уступая
им все новые и новые куски перекрученного и неимоверно растянутого
тела, не в силах докачать туда кровь. Паника снова обуяла ее и она
взвыла,  умоляя  о  помощи, забыв, что вокруг  нет  никого,  кроме
одинокого   паршивого  бродяги-пса,  набившего  пузо  незадачливым
адвокатом.  Она  отчаянно  рванулась рукой  к  правому  кроватному
столбику,  но  ее  тело  уже  сползло с  кровати  слишком  далеко;
напряженные пальцы ее мучительно разрываемой руки и резной столбик
разделяло несколько непреодолимых дюймов.
     Помогите! Пожалуйста! Кто-нибудь! Помогите!
      Никакого ответа. Единственным звуками, слышимыми ей в пустой
спальне,  были  шумы, производимые ею самой: хрипы,  пронзительные
крики, затрудненное частое дыхание, грохот крови в ушах. В доме не
было  никого, кроме нее самой, и если в ближайшие же минуты ей  не
удастся взобраться обратно на свое пыточное ложе, она умрет словно
средневековая  мученица,  насаженная на мясницкий  крюк.  Ситуация
минута за минутой становилась все хуже и хуже - ее тело продолжало
сползать   к   полу,  медленно  растягивая  ее  правую   руку   до
невероятного напряжения, заламывая ее за спину под углом,  который
уже трудно было вообразить.
      Даже  не думая об этом (если не принимать во внимание  того,
что  ее  направляемое непереносимой болью тело приняло вместо  нее
решение  само), она опустила левую ногу на пол еще ниже и толкнула
ей  себя  вверх и обратно изо всей силы. Упершаяся в пол ее  левая
пятка  осталась единственной имеющейся в ее распоряжении  во  всем
разрываемом  болью  теле  точкой  опоры,  и  этот  маневр  вопреки
ожиданиям сработал. Нижняя половина ее тела резко выгнулась  дугой
вверх,  натяжение цепочка на правом браслете ослабло и  ее  правая
рука   схватилась  за  спасительной  столбик  с  диким   вдесятеро
ускоренным  паникой  проворством  утопающей,  внезапно  нащупавшей
веревку спасательного круга. Уцепившись как следует правой  рукой,
она  рывком  подтянула себя дальше вверх, не обращая  внимания  на
резкую  боль  в  спине и перенапряженных бицепсах.  Когда  ее  зад
полностью  оперся о край кровати, она закинула обратно и  ноги,  с
быстротой  и резвостью незадачливой раззявы, опустившей  поболтать
ножки  в бассейн полный карликовых акул и заметивших их и сумевшей
спасти  свои  пальцы только в последнее мгновение, перед  тем  как
сомкнутся их челюсти.
       Конечным   результатом  ее  продолжительных  мучений   было
возвращение в исходное положение, полулежа-полусидя, прислонившись
спиной  к  спинке  кровати,  руки раскинуты  в  стороны,  согнутая
напряженная поясница на пропитанной потом подушке в совершенно уже
мятой  и наполовину сползшей наволочке. Тяжело и быстро дыша,  она
откинула   голову,  прислонившись  к  палисандровым  перекладинам,
чувствуя  как  по  ее  груди стекает пот, выступивший  там  тонкой
пленкой - пот, который она не могла себе позволить терять.  Закрыв
наконец глаза, она слабо и невесело рассмеялась.
      Скажем так, что опыт был весьма поучительным, верно,  Джесс?
Думаю,  что так быстро и сильно сердце у тебя не билось  с  самого
1985-го года, когда нацеловавшись вдоволь на новогодней вечеринке,
ты  готовилась отправиться переспать с Томми Дельгайдсом.  _Только
попробую  и  нечего терять_, так ты, кажется, назвала это?  Теперь
ты, надеюсь, стала лучше ориентироваться в своих возможностях?
     Да. А кроме того, она поняла так же и кое-что еще.
     В самом деле? И что же это, детка?
      -  Я  поняла, что до этого сраного телефона мне  никогда  не
добраться.
      А  как  иначе?  Сейчас, когда она толкалась ногами  со  всем
отчаянием зажатого в тисках человека, ее кровать не сдвинулась  ни
йоту.  И  теперь она была даже рада этому. Попытайся она проделать
тот  же  самый фокус справа, то скорей всего бы до сих пор  так  и
свисала  перекрученная к полу. И если бы она  даже  и  решилась  в
таком положении толкать кровать, то...
      -  Я бы так и осталась висеть не с той стороны, мать его,  _
проговорила  она,  полуплача,  полусмеясь.  -  Господи,   сделайте
милость, пристрелите меня.
      Ничего  утешительного, сказал ей один из энэлошных  голосов.
Похоже  на то, что Джесси Барлингейм добралась в своих поисках  до
заключительного этапа.
     - Попробую что-нибудь еще, - торопливо сказала она. - Вариант
первый признан неудачным. Он нам не нравится.
     Других вариантов нет. Тебе не из чего особенно выбирать, ведь
ты и так уже перебрала все, что только возможно.
      Снова  закрыв глаза, вторично с начала кошмарного заключения
она  увидела двор Фалмоусовской школы на Централ-Авеню. Только  на
этот  раз  ей  виделись не две девочки, весело раскачивающиеся  на
доске-качелях;  ее  сознание заполнил образ  одного  единственного
мальчишки  -  ее  собственного  братца  Вилла  -  выполняющего  на
перекладине кувырок.
      Она  открыла  глаза, наклонилась вперед и,  повернув  голову
вбок,  как  можно внимательней изучила верхнюю перекладину  спинки
кровати.  Кувырок Вилла означал: повиснув на руках на перекладине,
поднять   вверх  согнутые  в  коленях  ноги,  просунуть   их   под
перекладину над собственной головой. Заканчивается кувырок простым
изящным пируэтом, в завершении которого вы приземляетесь точно  на
собственные  ноги.  Изрядно натренировавшись, Вилл  выполнял  этот
кувырок  так  ловко,  что  со  стороны  Джесси  казалось,  что  он
буквально проворачивается кругом собственных плеч.
      Предположим,  я сумею выполнить тут нечто подобное.  Подниму
вверх  ноги  и перенесу их по ту сторону этой чертовой перекладины
наверху спинки кровати. Перевешусь на ту сторону и тогда...
      -  Мне останется только приземлиться на собственные ноги,  _
прошептала она.
      На  короткое время подобное казалось ей пусть даже  и  очень
опасным,  но  вполне  выполнимым.  Прежде  ей,  конечно,  придется
отодвинуть  кровать  от  стены  - невозможно  до  конца  совершить
кувырок,  если  у вас нет места для приземления - но  по  какой-то
причине  у  нее  появилось  убеждение,  что  ей  вполне  по  силам
совершить такое. Сбив с кронштейнов полку (что будет проделать уже
совсем  легко, так как полка совершенно никак не закреплена),  она
поднимется  до  упора вверх и упрется босыми ногами  в  стену  над
верхней  планкой спинки. Она не смогла сдвинуть кровать в сторону,
но когда можно будет упереться ногами в стену...
      -  То  же  самое усилие, но с рычагом удесятеряющим  его,  _
пробормотала   она.  -  Современная  физика  в   своем   наилучшем
проявлении.
      Уже  подняв левую руку для того, чтобы сбить полку с ее _L_-
образных  кронштейнов,  она еще раз критически  осмотрела  чертовы
onkhveiqjhe   наручники  Джеральда  с  их  убийственно   короткими
цепочками.  Если  бы он удосужился пристегнуть  наручники  чуточку
повыше  - скажем, между первой и второй перекладинами - у нее  мог
появиться  шанс  довести  задуманное  предприятие  с  кувырком  до
победного  конца;  подобный  кувырок в  ее  положении  вполне  мог
закончиться парой переломанных запястий, но она уже достигла  того
предела,   когда   пара   переломанных   запястий   представлялась
приемлемой платой за возможность бегства... ведь, в конце  концов,
кости  срастутся  и она опять будет как новая,  верно?  Но  вместо
того,   чтобы   быть   пристегнутыми   между   второй   и   первой
перекладинами,  ее  наручники  были  пристегнуты  между  второй  и
третьей,  и  это  было ненамного, но все-таки  ниже  необходимого.
Попытка исполнить кувырок через верхнюю перекладину закончится для
нее  не  просто вывихнутыми или даже переломанными запястьями;  ее
плечи  не  просто вывихнуться, а просто грубо вырвутся  под  весом
рушащегося вниз веса ее тела.
      Попробуй потом сдвинуть тяжеленную кровать с парой сломанных
запястий и вывихнутых плеч. Похоже на анекдот, верно?
     - Нет, - отозвалась она. - Совсем нет.
      Давай подведем итог, Джесс - ты прикована к кровати прочно и
надежно. Называй меня как хочешь, хоть голосом отчаяния, если тебе
от  этого  станет  лучше,  если это  поможет  тебе  еще  ненадолго
сохранить  рассудок  - видит Бог, я всей душой стараюсь  сохранить
тебе рассудок - но я единственный голос правды, который у тебя еще
остался, и правда в данной ситуации состоит в том, что тебе с этой
кровати никуда не деться.
      Резко  повернув  голову в сторону, стремясь  заглушить  этот
самостийный  голос правды, она открыла, что не способна  заставить
его  замолчать, как не способна заставить замолчать другие голоса,
как неспособна заставить замолчать самое себя.
     На твоих руках настоящие наручники, а не какие-то там игрушки
с  мягкой резиной внутри браслетов и потайными рычажками,  которые
можно  будет  легко  нажать для того, чтобы  отстегнуться  самому,
когда  игры  зайдут  уже слишком далеко и  у  тебя  отпадет  охота
продолжать.  Ты здесь прикована по всем правилам науки  и  нет  во
всем  свете  ни одного факира, умеющего превратить тебя  в  ловкую
змею,  и  не стоит даже соображать себя артистом в стиле  _опасное
бегство_ вроде Гарри Гудини или Дэвида Коперфильда. Я говорю  тебе
то,  что  ты и сама давно, наверное, сообразила. По всему выходит,
Джесс, что ты облажалась и выхода у тебя нет.
      Неожиданно ей вспомнилось то, что случилось после того,  как
ее  отец  в день затмения вышел из спальни - как она бросилась  на
кровать и разрыдалась, чувствуя, что ее сердце вот-вот разорвется,
или  расплавится или просто растворится в ее горе, плохо  это  или
хорошо,  ей  было все равно. И теперь, когда ее подбородок  похоже
начал  дрожать словно от обиды - она поняла, что ведет себя  точно
так  же  и  испытывает все то же самое: она до смерти устала,  она
испугана,  она в отчаянии, она одна-одинешенька не всем  свете.  И
последнее более всего остального.
       Она  расплакалась,  но  как  только  первая  пара  слезинок
скатилась  из  ее  глаз,  она поняла, что  ее  глаза  отказываются
производить  слезы  дальше;  инстинкт самосохранения  и  тотальной
экономии  уже  работал  в  ней в полную силу.  Но  она  все  равно
плакала, без слез, и ее рыдания скрежетали в ее горле словно сухая
наждачная бумага.


Глава двадцать четвертая

       В   городе   Нью-Йорке   ежедневная   программа   _Сегодня_
закончилась, положив начало новому дню. Станции Эн-Би-Си, вещающие
на южный и западный Мэн, начали свои передачи, в которых на первое
было  ток-шоу, в котором рослая профессионально-материнского  вида
женщина    с    волосами   убранными   под    капроновую    сетку,
продемонстрировала,  как легко можно приготовить  паровые  бобы  в
вашей  скороварке _Крок_, а на второе игровое шоу,  где  везунчики
как  орехи щелкали шарады, а болельщики сопровождали невероятными,
оргазмическими  криками выигранные автомобили,  моторные  лодки  и
яркие   пылесосы  _Красный  Дьявол_.  В  домике  Барлингеймов   со
сценическим  задником  в  виде  озера Кашвакамак,  свежеиспеченная
вдова   забылась   тревожной  дремотой  в  своих   оковах,   потом
проснулась, вскинула голову и начала задремывать снова. Как это не
было  странно,  но  легкая дремота только придавала  облекшему  ее
кошмару более живые и убедительные черты.
      В  своем  полусне Джесси снова была в темноте  и  мужчина  _
человекоподобное  создание  - снова  стоял  напротив  нее  в  углу
спальни.  Человек  не  был ее отцом; это  был  незнакомец,  чужак,
выходец  из  самых  что  ни  наесть  тошнотворных,  параноидальных
картин,  которые  только способно нарисовать  наше  воображение  и
самый животный страх. Подобные создания никогда не входили в планы
душеспасительных  бесед Норы Каллиган, с  ее  добрыми  советами  и
милой и доброй природой. Это темное нечто не могло быть изъято  из
бытия  простым  набором  стандартных фраз  самогипноза.  Это  была
неудача космического масштаба, выпавшая на ее долю.
     Тем более, что ты знаешь, кто я такой, сказал ей незнакомец с
длинным белым лицом. После этого, наклонившись, он поднял  с  полу
длинной  рукой  свою дорожную корзину. Без тени  удивления  Джесси
отметила, что ручки корзины сделаны из человеческих челюстей, а на
сам  каркас корзины натянута ни меньше ни больше, как человеческая
кожа.  Подняв  корзину  с пола, незнакомец  отстегнул  застежки  и
отворил крышку. Внутри корзины она увидела прежнее - мелкие  кости
и  драгоценные  украшения; снова незнакомец  засунул  руку  внутрь
корзины  и  принялся  ворошить  в  ней  кругами,  производя  тихий
непрерывный   шелестящий   звук,   состоящий   из   беспрестанного
позвякивания, шороха, стука и бряка.
     Нет, я не знаю тебя, ответила она. Я никогда не знала тебя. Я
не знаю, не знаю, не знаю!
     Я Смерть, вот кто я такой, и сегодня вечером я буду у тебя. И
сегодня вечером я наверное, больше не стану стоять в углу;  думаю,
что сегодня вечером я наброшусь на тебя, вот... так!
      Оно  бросилось  вперед, швырнув на пол свою корзину  (мелкие
кости,  украшения  и кольца посыпались во все  стороны,  на  полу,
прямо к рукам Джеральда, униженно протянутым ко входной двери),  и
выставив  вперед руки. Она увидела, что ногти на пальцах  существа
длинные  и грязные, как когти, и тут же проснулась, разом стряхнув
с себя остатки сна, содрогнувшись, дернув руками, пытаясь защитить
себя  и  зазвенев цепочками наручников. Раз за разом она повторяла
слово _Нет_, снова и снова, монотонно, так что едва возможно  было
разобрать.
     Прекрати сейчас же, Джесси! Это был всего лишь сон!
      Она  медленно опустила руки и те опять безвольно  повисли  в
своих  браслетах.  Конечно, это был только лишь  сон  -  еще  одна
вариация  на  тему  кошмара, пригрезившегося ей  вчера  ночью.  Но
насколько этот кошмар был реальным - Боже, в это просто невозможно
было поверить. Более того, ее последнее видение было гораздо более
реальным, чем участие в вечеринке на лужайке для крокета или вновь
пережитая жалкая и тошная интерлюдия с собственным отцом во  время
солнечного  затмения.  Казалось удивительным,  что  пережив  такой
fsrjhi  кошмар,  она  так мало думала о нем  сегодня,  все  больше
обращаясь  мыслями  к двум другим видениям.  Ведь  как  ни  крути,
засыпая  сейчас,  она совершенно не думала об  адском  существе  с
корзинкой,  полной  костей  и прочих мрачных  сувениров  и  только
чуточку погрузившись в сон, она снова увидела его.
     Неожиданно в голове у нее зазвучал куплет из песни, из какой-
то   вещицы   из   периода  поздней  психоделии:  _Меня   называют
космическим ковбоем... о да... зови меня гангстером любви_.
      Джесси вздрогнула. Космический ковбой. Каким-то образом  это
прозвище   подходило  к  существу  как  нельзя  лучше.  Аутсайдер,
отщепенец,  тот, кто нигде и никогда не почувствует  себя  у  дел,
чужак и вселенский несчастный случай...
      -  Чужак,  -  прошептала Джесси, вспомнив, как собирались  в
морщины  щеки  существа,  когда  оно  пыталось  ей  улыбнуться   и
демонстрировало свой оскал. И как только оскал существа  явственно
проступил  перед ней, остальные детали, словно фрагменты  решенной
наконец головоломки, принялись быстро-быстро занимать вокруг  свои
места.  Пухлые, шепелявящие губы. Густые и нависшие брови и тонкий
и  острый  словно  лезвие бритвы нос. А кроме того,  эта  корзина,
которую   носят   с  собой  коммивояжеры,  которая   всегда   бьет
путешествующих  торговцев по ногам, когда они  бегут  по  перрону,
торопясь поспеть за своим поездом...
      Прекрати, Джесси - прекрати изводить себя всякими кошмарами.
Неужели  у  тебя нет других забот, кроме как пугать  себя  всякими
буками?
      Само  собой проблем у нее был полон рот, но как  только  она
начала  думать  о  только  что  увиденном  кошмаре,  остановиться,
казалось, было уже невозможно. И самым худшим тут было то, что чем
больше она перемывала в голове фрагменты кошмара, тем реальней они
становились.
     А что, если я вообще не спала? - внезапно подумала она, и как
только  эта  мысль  оформилась у нее в голове,  она  открыла,  что
существует  часть  ее  сознания, и немалая  часть,  пребывающая  в
полной  уверенности, что так оно и было. Эта  ее  часть  только  и
дожидалась того, чтобы остальное ее существо согласилось с  ней  и
пошло на поводу.
     О нет, это был всего лишь сон, только и всего...
     Но что если нет? Что если ты ошибаешься?
      Смерть,  согласно поддакнул ей бледнолицый чужак.  Ты  наяву
видела  перед собой Смерть, Джесси, и сегодня вечером я  приду  за
тобой.  А  завтра к вечеру твои колечки окажутся  в  моей  корзине
вместе   с  остальными  моими  безделушками...  с  моими  любимыми
сувенирами.
      Джесси почувствовала, что все ее тело трясет, как от сильной
простуды.  Расширенными  глазами она уставилась  в  угол  комнаты,
где...
     (космический ковбой, гангстер любви)
      недавно  стояло оно, в угол, теперь залитый ярким  солнечным
светом, но где, стоит только опуститься ночи, снова замаячат  тени
от переплетающихся ветвей. Крупные болезненные мурашки побежали по
ее  коже. Страшная и безутешная правда снова предстала перед  ней:
здесь ей суждено умереть.
      Пройдет время и кто-нибудь обязательно найдет тебя, хотя это
может  случиться  нескоро. Сначала все решат, что  ты  и  Джеральд
решили отправиться в какое-то отчаянно-романтическое путешествие и
сбежали  ото  всех.  А почему бы и нет? Разве,  глядя  на  тебя  и
Джеральда, ни у кого не могла возникнуть мысль о новом возрождении
любовного  пыла?  Ведь  никому  кроме  тебя  невдомек  было,   что
заставить  отречься  от  всех  условностей  мира  Джеральда  может
g`qr`bhr|   только   вид  собственной  жены   прочно   прикованной
наручниками к кровати? Стоит только немножко в это вдуматься,  как
сразу  же приходит в голову вопрос, а не сыграл ли кто-то и с  ним
какую-то безобидную шутку в день полного затмения?
      -  Прекратите болтать, - пробормотала она. - Сейчас же,  все
вы, прекратите болтать.
      Но  раньше  или позже люди обязательно начнут  нервничать  и
примутся разыскивать вас. Скорее всего это будут коллеги Джеральда
по работе, и именно они первыми начнут поиски, почувствовав, что в
механизме  не  хватает  одной  хорошо  смазанной  шестеренки.   Ты
согласна? Я хочу сказать, что в Портленде у тебя есть парочка дам,
которых  ты  называешь своими подругами, но  ни  одну  из  них  ты
никогда  не  допускала в свою жизнь, верно? Ведь они и не  подруги
тебе вовсе, так знакомые, пускай и добрые приятельницы, с которыми
приятно  посидеть за чашкой чая и полистать свежий модный каталог.
Ни одна из них даже не заподозрит неладное, если ты выпадешь из их
поля зрения на неделю или на десять дней. Но у Джеральда наверняка
назначены  встречи  и  когда  он не покажется  к  вечеру  пятницы,
сдается  мне, что кое-кто из его деловых приятелей начнет  крутить
телефон  и  задавать  разные вопросы. Да, именно  так  оно  все  и
начнется  и  скорее всего тела обнаружит поселковый  сторож.  Могу
поспорить,  что  он  отвернет в сторону  свою  рожу,  когда  будет
накрывать  тебя, Джесси, пледом, который достанет с  полки  шкафа.
Ему невыносимо будет смотреть на то, как будут торчать твои пальцы
из  браслетов  наручников, похожие на карандаши  и  белые,  словно
восковые свечки. А вид твоего застывшего в последнем хрипе рта,  в
уголках  которого  засохнет белая пена, и  вовсе  вызовет  у  него
приступ  рвоты. Больше всего его потрясет выражение ужаса в  твоих
остановившихся  глазах и именно поэтому он постарается  глядеть  в
сторону, накрывая тебя пледом.
      Джесси  медленно, но упрямо покачала головой  из  стороны  в
сторону, выражая свой безнадежный протест.
      Билл  тут  же  позвонит в полицию и  они  заявятся  сюда  со
следственной лабораторией и отрядом окружных коронеров. Они  будут
стоять,  окружив твою кровать и дымя своим мерзкими сигарами  (Дуг
Рув,  в  своем идиотском белом плаще тоже, само собою, тоже  будет
здесь  во  главе своей съемочной команды) и когда старший  коронер
наконец сдернет покрывало, многие содрогнутся. Именно так -  самые
стойкие  содрогнутся, а те, кто послабее, те просто вылетят  пулей
из  комнаты на свежий воздух. Болтовни потом хватит на месяц.  Те,
кто,  вздрогнув,  найдут  в себе силы остаться,  первым  же  делом
скажут,  кивая  друг дружке, что подобная смерть  нелегкая  штука.
_Только  посмотрите  на нее и вам все станет ясно_,  вот  что  они
скажут.  Хотя,  по сути дела, они не смогут уразуметь  и  половины
того,  что тут было. Они не узнают, например, что истинная причина
того,  что  твои  глаза  выпучены из  орбит,  а  рот  искривлен  в
беззвучном  крике  ужаса состоит в том, что тебе довелось  увидеть
перед смертью. В том, что ты увидела выбирающимся из облака тьмы в
углу  комнаты.  Твой отец был твоим первым любовником,  Джесси,  а
последним  станет  незнакомец с длинным бледным ликом  и  дорожной
корзиной, мастерски сделанной из человеческой кожи.
      -  Господи,  ну почему вы не можете замолчать?  -  застонала
Джесси.  -  Прошу вас, умоляю, помолчите хоть немножко.  Не  нужно
больше голосов.
      Но  голоса  и не думали униматься; они даже не  слышали  ее.
Неслышный шепот в ее голове неумолкал, навивая все новые  и  новые
круги  разнообразных ужасов, возникая из самых отдаленных и  диких
уголков ее сознания. Прислушиваясь к голосам, она чувствовала, что
по  ее  лицу  словно  бы кто-то водит взад-вперед  длинным  куском
xekj`, покрытым липкой грязью.
      Они  доставят тебя в Августу и патологоанатом штата  вскроет
тебя  на операционном столе, чтобы изучить твои внутренности.  Так
полагается в любом случае насильственной смерти и смерти,  причины
которой  остались невыясненными, а ты отлично подпадаешь  под  оба
случая.  Патологоанатом осмотрит то, что,  возможно,  останется  в
тебе  от  последнего обеда, от сэндвичей с салями и сыром, которые
вы  с  Джеральдом купили в Амато, что в Гэхаме - а также маленький
кусочек  мозговой  ткани,  чтобы изучить  ее  под  микроскопом,  и
результатом  всех  его исследований будет заключение  о  смерти  в
результате  несчастного  случая.  _Леди  и  джентльмен  занимались
безопасной   любовной  игрой_,  напишет  он,  _во  время   которой
джентльмен,  не  отличающийся хорошим  вкусом,  откинул  копыта  в
результате  сердечного  приступа, оставив  свою  даму  в  неловком
положении, а о том, что было дальше... даже не стоит и продолжать.
Об  этом  даже  не  стоит  думать,  разве  что  в  случае  крайней
необходимости. Скажем только, что дама умирала тяжело - для  того,
чтобы  понять  это, достаточно взглянуть на ее лицо_.  После  чего
твое  дело, Джесс, будет убрано на дальнюю полку. Может  кто-то  и
заметит, что с твоего пальца пропало обручальное кольцо,  но  вряд
ли  кто станет искать его дольше пяти минут. Мало надежды и на то,
что патологоанатом обратит внимание на то, что один из суставчиков
твоего  пальца - скажем безымянный на правой ноге -  тоже  пропал,
отрезан. Но мы-то, ведь знаем в чем тут все дело, верно, Джесс? Мы
заранее  все  знали  и ко всему были готовы. И  кольцо  и  кусочек
твоего  пальца заберет вселенский чужак, космический  ковбой.  Нам
давно все известно...
     Джесси с силой ударилась затылком о деревянное изголовье, так
что  из глаз посыпались искры - мелкие белые пятнышки, похожие  на
стайку игривых мальков. Затылок пронзила боль - резкая и сильная _
но  голоса мигом исчезли из ее головы, как прекращается трансляция
радиопередачи  при аварии электропроводки, и потому  выходка  того
стоила.
     - Вот так, - сказала она. - И если вы начнете снова, я сделаю
это опять. - И я не шучу. Я пыталась слушать...
      На этот раз, так же резко, словно при аварии электропитания,
затих ее голос, звучавший бессознательно громко в пустоте спальни.
Не  успели  искры перестать сыпаться из ее глаз, как она  увидела,
как  блестит на чем-то солнечный свет, на чем-то лежащем дюймах  в
восемнадцати от вытянутой руки Джеральда. То была крошечная  белая
вещица   с   тонким  золотым  волоском,  протянувшимся   извилиной
посредине, от чего вещица становилась похожей на китайский  символ
инь-янь.  Поначалу  Джесси приняла вещицу  за  колечко,  но  потом
поняла,  что  она слишком мала для кольца. Это было не  кольцо,  а
настоящая  жемчужная  сережка  в ухо.  И  выпала  эта  сережка  из
корзинки  ночного гостя, когда тот шел к ее кровати,  перебирая  и
помешивая свое богатство, шел к ней, чтобы похвалиться тем, что  у
него есть.
     - Нет, - прошептала она. - Это невозможно.
      Но сережка действительно лежала на полу, поблескивая в лучах
утреннего  солнца,  настолько же реальная, как  и  рука  мертвеца,
словно  бы указующая на нее, на жемчужину, придерживаемую в  своей
оправе тонкой волнистой линией золота.
       Это   моя   сережка!  Она  выпала  из   моей   шкатулки   с
драгоценностями  и  так и осталась лежать  с  самого  лета,  а  я,
растяпа, только сейчас ее заметила!
      Может  быть  и  так, однако у нее имелась  всего  одна  пара
жемчужных серег, безо всяких золотых волосков в форме волны и  эти
ее единственные серьги находились теперь дома, в Портленде.
     Тем более, что через неделю после Дня Труда здесь был уборщик
от Скипса и вощил и натирал полы, и если бы вдруг, паче чаяния, на
полу  действительно валялась сережка, то он обязательно поднял  бы
ее и положил - либо на бюро, либо себе в карман.
     Потому что, кроме всего прочего, было и еще кое-что.
      Нет, тут нет ничего необычного. Ничего странного, и ты  сама
это знаешь.
     И это не было связано с сиротской сережкой.
     Даже если это так, я все равно не стану на это смотреть.
      Но  она  не могла не взглянуть на это. Помимо ее собственной
воли  ее  глаза двинулись вдоль плинтуса и остановились на  пороге
двери,  ведущей во внутренний холл. Там первым делом  бросалось  в
глаза  маленькое пятнышко подсыхающей крови, но не кровь привлекла
ее  внимание. Кровь наверняка принадлежала Джеральду. В  крови  не
было  ничего  странного.  Рядом  с пятном  крови  виднелся  четкий
отпечаток подошвы ботинка.
      Этот  след, он может означать разное - например, что  кто-то
побывал в доме и до нас!
      От всей души стремясь поверить в это, Джесси помнила, что  в
день  их  приезда никаких следов в доме не было. Вчера вечером  на
полу не было не единого пятнышка, не говоря уж о грязном отпечатке
подошвы  ботинка. Ни она, ни Джеральд не могли оставить отпечаток,
подобный  тому,  что она сейчас видит перед собой.  Грязь  засохла
рифленой  полоской,  повторяющей форму подошвы,  и  источником  ее
происхождения  скорее  всего была заросшая тропинка,  тянущаяся  с
милю   вдоль  озера,  прежде  чем  круто  свернуть  в  лес,  чтобы
направиться на юг, в Моттон.
      Таким  образом все приметы указывали на то, что вчера  ночью
вместе с ней в спальне находился кто-то еще.
        Как   только   эта   мысль   окончательно   оформилась   в
перенапряженном сознании Джесси, она начала пронзительно  кричать.
За стенами дома, в мелком подлеске, бродячий пес на секунду поднял
ободранную морду со своих лап. И насторожил единственное  здоровое
ухо. Но вскоре, снова потеряв ко всему интерес, псина успокоилась.
Доносящийся  из  дома  крик не грозил ей никакими  неприятностями;
кричала  беспомощная хозяйка. Кроме того, запах черного  существа,
приходившего  ночью из леса в дом, был теперь и на  хозяйке.  Этот
запах был знаком собаке очень хорошо. Это был запах смерти.
     Бывший Принц закрыл глаза и снова погрузился в сон.


Глава двадцать пятая

      В конце концов она каким-то образом снова взяла себя в руки.
Это  ей  удалось  не  сразу - как ни странно, помогла  простенькая
мантра Норы Каллиган.
      -  _Раз,  мои ступни_, - проговорила она своим  скрипучим  и
срывающимся голосом, звучащим куда как странно в пустой комнате, _
_пальчиков десяток, маленькие свинки, все-в-рядок. Два, мои ножки,
длинные и милые, три - моя курочка, где все не так_.
      Она  упорно продолжала стишок, проговаривая строфы,  которые
могла  припомнить, пропуская те, что вспомнить не могла,  все  это
время  не  открывая глаз. Она повторила считалку  раз  двенадцать.
Когда  же наконец она поняла, что стук ее сердца замедляется,  что
самый  сильный  страх уже улетучился, она все еще не  в  состоянии
была   поверить  в  то,  что  всего  этого  она  добилась  простым
повторением туповатой детской считалки Норы.
      Проговорив считалку шесть раз, она открыла глаза и  спокойно
обвела  комнату взглядом, словно женщина опомнившаяся от короткого
qm`,  принесшего ей отличный отдых. Она избегала смотреть на  угол
бюро,  чтобы  не  увидеть снова там сережку и более  всего  ей  не
хотелось смотреть на отпечаток подошвы.
      Джесси?  Голос  был  очень  тихий и  мягкий,  соблазнительно
воркующий.  Джесси  опознала его как голос Женушки,  на  этот  раз
лишенный  пронзительной  кликушеской уверенности  и  лихорадочного
отрицания. Джесси, можно мне кое-что тебе сказать?
      - Нет, - резко немедленно отозвалась она, своим скрипучим  и
пыльным  голосом. - Пойди, отдохни. Я не хочу слышать ни  одну  из
вас, сук.
     Пожалуйста, Джесси. Разреши мне сказать.
      Закрыв глаза, она почти что сумела разглядеть ту часть своей
личности,  которую олицетворяла с Женушкой Барлингейм. Женушка  по
сию  пору  висела в колодках, но теперь она подняла голову  -  что
было не так-то просто, из-за обитого шерстью полукруглого выступа,
упирающегося ей позади в шею. На мгновение упавшие волосы  закрыли
ее лицо, но как только волосы рассыпались, Джесси увидела, что это
не Женушка вовсе, а молодая девушка.
      Да,  но  она,  по-прежнему  я, подумала  Джесси  и  чуть  не
рассмеялась.  Если  бы  ситуация эта  не  происходила  корнями  из
комиксово-книжной  психологии, она бы  не  знала,  кто  есть  кто.
Только  что  она  думала о Норе, а ведь одним из  любимых  Нориных
_коньков_  были  рассуждения о роли _ребенка внутри_  человека,  о
том, как каждый реагирует на его проявления внутри себя. По мнению
Норы  наиболее  общей  причиной чувства неудовлетворенности,  есть
невозможность накормить и понянчить своего _ребенка внутри_.
      Думая  так,  Джесси мрачно кивнула своим  мыслям,  продолжая
считать,  что в ее случае подобный подход мог быть интерпретирован
как  наиболее  сентиментальный вариант Аквариан/Нью-Эйдж.  Ведь  в
конце  концов, ей нравилась Нора, даже при том, что, по ее мнению,
Нора  продолжала волочить за собой излишнее число _любовных  бус_,
нанизанных  на  общую  нить  в  конце  шестидесятых  и  в   начале
семидесятых, при том, что _внутренний ребенок_ Норы ей всегда и во
все  времена  был  отлично виден и всегда и во  все  времена  этот
ребенок отличался отменным самочувствием. По предположению  Джесси
концепция    теперешнего   видения   могла   иметь    существенную
символическую  окраску  и  при  некоторых  обстоятельствах   образ
колодок мог рассматриваться как отменная иллюстрация сложившейся с
ней ситуации, не правда ли? Дева, закованная в колодки, могла быть
как  леди Женушка, так и леди Руфь, а так же и леди Джесси. И  все
это была маленькая девочка, которую ее папа звал Тыковкой.
      -  Тогда давай, говори, - потребовала Джесси. Ее глаза  были
все  еще закрыты, сочетание стресса, голода и жажды в ней доходили
до такой крайней степени, что образ девушки в колодках на обратной
стороне  сетчатки ее глаз казался удивительно реальным.  Она  даже
видела слова _ЗА ПОЛОВОЕ РАСПУТСТВО_, намалеванные за листе  белой
плотной бумаги, приколотом у девушки над головой. Само собой слова
были  выписаны леденцово-розовой губной помадой Юм-Юм  с  Перечной
мятой.
     Ее воображение продолжало работать. Рядом с первой девочкой в
колодках имелась вторая девочка и тоже в колодках. Вторая девочка,
да что там, это была девушка, была явно постарше первой, потолще и
поядреней, с лицом в красных подростковых прыщах. На вид  ей  было
лет семнадцать. Фоном для наказанной служила толпа городских зевак
и  приглядевшись  Джесси  различила  даже  несколько  пасущихся  в
отдалении  на лугу коров. Где-то далеко били в колокол -  возможно
за  ближайшим холмом - били с монотонной регулярностью, словно  бы
звонарь  твердо вознамерился не давать округе покоя  весь  день...
или, по крайней мере, до тех пор, пока коровы не вернутся домой.
      Джесси,  ты  сходишь  с ума, слабо подумала  она  про  себя,
одновременно  предположив эту мысль не лишенной истинного  смысла,
хоть  и маловажной сейчас. Не пройдет и нескольких часов, как  она
станет  считать подобное своим избавлением. Отогнав от себя  такую
крамольную  мысль, она снова обратила свое внимание на  девушек  в
колодках.  Вскоре, после внимательного разглядывания, ее удивление
сменилось  нежностью и гневом. Той версии Джесси  Магот,  что  она
сейчас  видела, было побольше лет, чем той девочке, использованной
отцом   во  время  солнечного  затмения,  хотя  и  не  намного   _
двенадцать,  быть  может, а с виду и все четырнадцать.  Как  можно
было,  ради  Бога, в таком нежном возрасте угодить  в  колодки  на
главной площади города за какое бы там ни было преступление -  тем
более  за половое распутство? Что за шутки шутит с ней ее  судьба?
Как могут быть люди так жестоки? Так самоуверенно слепы?
     Что ты хочешь мне сказать, Тыковка?
      Только  то,  что это происходит на самом деле,  ответила  ей
девочка  в  колодках. Ее бледное лицо было искажено  болью,  но  в
глазах  неугасимо  горело  мрачное  внимание  и  ярость.  Все  это
происходит на самом деле и ты тоже это знаешь и сегодня ночью  оно
опять придет к тебе. Я уверена, что на этот раз оно не станет  так
просто  стоять  в углу и смотреть. Так что тебе стоит  постараться
освободиться от наручников до захода солнца, Джесси,  иначе  я  за
последствия  не ручаюсь. Ты должна убраться к чертовой  матери  из
этого дома, пока это чертово привидение не заявилось опять.
      Ей  снова  захотелось плакать, но на этот раз слез  не  было
совсем,  не вышло ничего, кроме колючего, словно мелкая  наждачная
бумага, кашля.
      Я  не могу! - прохрипела она. Я перепробовала все что можно!
Самой мне не вырваться!
      Ты  кое-что забыла, ответила ей девочка в колодках. Еще одну
вещь.  Уж не знаю, хватит ли у тебя духу довести тут все до конца,
но еще один вариант у тебя остался.
     Что за вариант?
        Девочка    повернула   в   прорезях   колодок    руки    и
продемонстрировала  ей  розовые чистые ладошки.  Он  говорил,  что
всего  бывает два типа наручников, помнишь: М-17 и F-23. Вчера  ты
почти об этом вспомнила. Он хотел получить F-23, но оказалось, что
их делают для тюрем гораздо меньше и такую модель тяжело достать и
тогда  он  согласился на пару М-17. Он рассказал тебе все  это  за
день до того, как принес наручники домой в первый раз, помнишь?
      Мгновенно  распахнув  глаза,  она  уставилась  на  наручник,
стягивающий запястье ее правой руки. Конечно же, он рассказывал ей
об  этом;  точнее сказать, скороговоркой пробормотал по  телефону,
словно  врезавший  пару  жирных линий кокса наркоша,  продолжающий
утро  звонком в офис. Он хотел знать, одни ли они будут дома -  он
никогда  не  в  силах был запомнить выходные дни у горничной  -  и
когда  она убедила его в том, что так оно и есть, он предложил  ей
переодеться во что-нибудь более комфортное.
      -  И  у  меня  есть  для  тебя кое-что  сногсшибательное,  _
заговорщически добавил он.
      Насколько  она  могла  вспомнить,  эта  фраза  ее  несколько
заинтриговала. Слыша в трубке телефонный голос Джеральда, она  без
ошибки  могла  сказать, что его вот-вот разорвет от страсти  и  по
всему  выходило, что он задумал какую-то новую шалость. Она  и  не
возражала немного пошалить; и она и Джеральд медленно приближались
к сорока и если Джеральду захотелось немного поэкспериментировать,
то  она ничуть не возражала принять в его опытах посильное участие
в качестве покорной ассистентки.
       После   телефонного  звонка  он  прибыл  домой  побив   все
qnaqrbemm{e рекорды (по ее догадкам, три мили байпасной  городской
дороги  номер  295  буквально остались лежать  за  ним  дымясь  от
сожженной на них резины, и самое главное, что врезалось  в  память
Джесси  о  том  роковом  первом дне, это  с  каким  надутым  видом
расхаживал он по их спальне, как горели его щеки и сверкали глаза.
При  мыслях  о  Джеральде,  понятие _секс_  не  было  первым,  что
приходило  ей  на  ум  (в тесте на словесную  ассоциацию  наиболее
близким  понятием  наверняка стало бы безопасность  и  именно  оно
выскакивало  первым на поверхность ее сознания),  но  в  тот  день
перемен пришел крах этим двум главным понятиям. Секс и только секс
был  на  уме  у  Джеральда и замедлись он чуточку освободиться  от
штанов,  его  адвокатский торчок наверняка бы  разорвал  к  чертям
ширинку.
      Избавившись  от  брюк и трусов, Джеральд  чуть  сбавил  ход,
церемонно продемонстрировав ей содержимое коробки из-под кроссовок
_адидас_,  принесенной  им  с собой наверх  в  спальню.  Добыв  из
коробки  пару настоящих полицейских наручников, он передал  их  ей
для  всестороннего осмотра. Маленький пульс бился  на  его  горле,
быстрый и неутомимый, словно крылышки колибри. Это она тоже хорошо
запомнила.   Уже   тогда   его   сердце   находилось   в   опасно-
перенапряженном состоянии.
      Если  бы  тебя  хватила кондрашка прямо  там,  до  того  как
наручникам  был  дан  ход, Джеральд, ты сделал  бы  мне  большущее
одолжение.
      Промелькнувшая  в ее голове крамольная мысль  о  мужчине,  с
которым  она  прожила  столько лет, должны была  по  меньшей  мере
ужаснуть  ее, но все, на что она оказалась в тот момент способной,
это слабое циничное презрение к самой себе. А когда ее мысли опять
вернулись  к  тому, как он выглядел в тот день - как розовели  его
щеки  и  блестели глаза - ее руки стиснулись в маленькие костлявые
кулаки.
      - Какого хрена тебе взбрела в голову такая идиотская идея? _
спрашивала  она  его теперь. Ну почему ты оказался  у  меня  таким
паскудным извращенцем? Разве у тебя на меня больше просто  так  не
стоял? Сволочь похотливая!
     Брось ты эти сопли; о Джеральде больше не думай - думай лучше
о  наручниках. Пара наручных кандалов системы Крейга, размер М-17.
_М_  несомненно означает мужской пол, в то время как  _F_  -  баб.
_17_ есть количество зубчиков на планке-трещетке.
      Ощущение  тепла, разливающегося по животу и груди,  охватило
ее.  Не вздумай наслаждаться этим, закричала на себя она, не валяй
дурака. Это всего лишь несварение и только. Не более того.
      Но  обманывать  себя  оказалось  невозможным.  То,  что  она
почувствовала, называлось _надежда_, и отвергнуть или  отвернуться
от  нее  было невозможно. Лучшее, что она могла сделать  в  данной
ситуации,  чтобы  как-то охладить свой пыл, это напомнить  себе  о
первой  неудачной попытке вырваться из наручников,  о  том,  каким
кошмаром закончилась эта попытка. Но несмотря на всю боль и  муку,
о  которой она напоминала себе и которая все еще была так свежа  в
ней, она не могла заставить себя не думать о том, как близко,  как
чертовски  близко она теперь находится к тому, чтобы вырваться  из
этих проклятых оков. Достаточно преодолеть еще всего лишь какую-то
четверть дюйма и ты на свободе, а половины дюйма и вовсе хватит за
глаза.  Наиглавнейшей  проблемой являлся  костяной  выступ  пониже
большого пальца и тяжело было думать о том, что могло выйти и так,
что ей придется подохнуть в этой вонючей постели только лишь из-за
того, что она не сможет перемахнуть пропасть шириной в собственную
верхнюю губу? Конечно же, этот вариант не для нее.
      Тщательно  изгнав  из собственной головы эти  мысли,  Джесси
g`qr`bhk`  себя  вернуться к тому дню, когда Джеральд  первый  раз
притащил  в  дом  наручники. Как бережно он  священнодействовал  с
ними,  с  каким  благоговейным трепетом, словно скряга  ювелир,  в
руках  которого  впервые в жизни оказалось  ценнейшее  драгоценное
бриллиантовое ожерелье, равного которому не сыщется во всем свете?
Сказать  по  правде,  в тот день на нее наручники  тоже  произвели
некоторое впечатление. Она вспомнила, какими блестящими были  они,
как  играл  льющийся из окна свет на их голубой стали и зазубринах
трещотки, позволяющей легко подгонять размеры браслетов под  любую
ширину запястья.
      Она  поинтересовалась у него, где он достал наручники  -  из
простого любопытства, никакой подозрительности или тревоги тут  не
было  -  и он рассказал ей, единственно то, что ему помог один  из
его  приятелей, какая-то среднего масштаба шишка из суда графства.
Коротко со значением подмигнув ей, он добавил, что в суде графства
Кэмберленд  у  него  много знакомых, в самых  неожиданных  местах,
занятых  весьма  разнообразными  и  прелюбопытными  процедурами  в
кабинетах,  камерах  и  альковах  этого  монументального   здания.
Сказать по правде, со стороны могло показаться, что в тот день  он
приволок  домой  не  менее чем парочку самонаводящихся  реактивных
снарядов  _Скад_,  а не простую пару казенных наручников,  столько
самомнения и значительности было в его тоне и взгляде.
      Она  лежала  на  их  постели, облаченная в  белые  кружевные
трусики  и  топик под стать, практически в тот же самый  наряд,  в
котором  началась их вчерашняя игра, и смотрела на него со  смесью
любопытства,  удивления  и  восторга...  хотя  удивление  было  ее
основополагающей эмоцией в тот день, не правда ли? Да, именно так.
Вид  Джеральда,  изо  всех сил старающимся принять  образ  Мистера
Крутого  и  носящегося  из угла в угол спальни  словно  жеребец  в
период  самого интенсивного гона, не мог не удивлять.  Его  волосы
были всклокочены и поднялись на макушке наподобие смешного завитка-
штопора,  который  в  детстве  братец  Джесси  называл  _цыплячьим
хохолком_,  при  этом  на Джеральде до сих  пор  были  его  черные
нейлоновые  носки _путь к успеху_, чего он решительно не  замечал.
Она  вспомнила, как кусала изнутри свою щеку - впрочем не  слишком
сильно - для того чтобы только не рассмеяться.
       В  тот  день  Мистер  Крутой  болтал  быстрее  председателя
аукционной распродажи имущества обанкротившейся фирмы. Внезапно он
замолчал,  прервавшись на полуслове. Выражение  почти  комического
изумления появилось на его лице.
     - Джеральд, что случилось? - спросила она.
      -  Знаешь, я ведь только что понял, что не слышал еще твоего
мнения  обо  всем  этом, - ответил он. - Я тут  болтаю  и  болтаю,
распинаюсь сама-знаешь-о-чем, и даже еще ни разу не спросил  тебя,
что ты...
      Тогда  она ему улыбнулась, частично потому, что  ей  уже  до
смерти  надоели  забавы с шелковыми шарфами и  она  ума  не  могла
приложить,  как сказать ему об этом, но по большей  части  потому,
что  ей приятно было видеть, что в нем снова пробудился интерес  к
сексу.  Пускай это выглядит несколько странновато и экзотично,  да
именно то, что прежде чем выйти в море на рыбалку с длинным  белым
шестом, вы прежде всего приковываете свою женушку в кровати  парой
настоящих  полицейских наручников. Ну и что с того? Ведь  все  это
останется  только  между  ними и все  что  они  собираются  теперь
сделать,  это  позабавиться - по сути дела здесь нет ничего  более
зазорного,  чем  в  комической опере  _три  креста_.  Джильберт  и
Салливан балуются веревками, а что касается меня, то я только лишь
Прикованная Леди Ее Величества Королевского Военно-Морского Флота.
А  кроме того, случаются вещицы и почуднее, сплошь и рядом;  Фрида
Qn`lq  с  той  стороны улицы как-то призналась Джесси (после  пары
коктейлей  до  ланча и полбутылки белого вина  во  время)  что  ее
бывший муж обожал пудрить нос и щеголять перед ней в ее же белье.
      Не  удержавшись (она продолжала кусать собственную щеку,  но
даже это не помогло) она все-таки рассмеялась. Джеральд смотрел на
нее,  чуть-чуть склонив голову направо к плечу и со слабой улыбкой
в левом уголке рта. Это выражение его лица было отлично знакомо ей
после семнадцати лет супружества - оно могло означать только  одно
из двух: либо он сейчас взорвется от гнева и устроит скандал, либо
расхохочется вместе с ней. К несчастью невозможно было определить,
в какую сторону качнется чашка его весов.
     - Так как ты на все это смотришь? - наконец спросил ее он.
      Она  не  стала  отвечать ему немедленно. Оставив  смех,  она
пригвоздила его к месту взглядом, который, как она надеялась,  был
достоин  самой  злющей и грозной нациствующей  богини,  когда-либо
украшавшей обложку журнальчиков типа _Мужские Приключения_.  Когда
наконец  по  ее мнению она достигла достаточного уровня  выражения
леденящей   высокомерности,  она  подняла  левую  руку   и   четко
произнесла  пять слов, выскочивших у нее в голове, от  которых  он
едва  не  взорвался, рванув к ней через всю комнату  вне  себя  от
восторга:
     - Подойди ко мне, ты, скотина.
     В одно мгновение он заковал в наручники ее руки и прицепил их
к  столбикам кровати. У хозяйской кровати в их доме в Портленде не
было   горизонтальных  перекладин  и  если  бы  Джеральда   хватил
сердечный  приступ именно там, то она без особого труда смогла  бы
освободиться, просто сняв кольца наручников со столбиков.  Как  он
пыхтел  и  старался,  пристегивая ее  наручниками  и  при  этом  с
наслаждением   терся  одной  коленкой  об  ее  условно   прикрытую
кружевами  промежность.  Все это время он не  переставал  болтать.
Среди  прочего  там было и кое-что о буквах _М_  и  _F_  в  марках
наручников  и  то,  каким образом работает на наручниках  защелка-
трещотка.  Он  сказала ей, что просил _F_, потому  что  у  женских
наручников   на  трещотке  целых  двадцать  три  зубчика,   вместо
семнадцати,  как на мужской модели. Благодаря большему  количеству
зубчиков, женские наручники можно сомкнуть плотнее, заковав  самую
тонкую  ручку.  Но  женских наручников  выпускалось  меньше  и  их
сложнее было достать и когда его приятель из суда графства сказал,
что  мужские  наручники он сможет принести хоть завтра,  по  самой
умеренной  цене,  а  женские  придется ждать  неизвестно  сколько,
Джеральд сейчас же согласился.
       -   Некоторым  женщинам  удается  освободиться  из  мужских
наручников, - сказал он ей, - но у тебя кость достаточно  широкая.
Кроме того, мне не хотелось ждать. Вот так... теперь поглядим...
      Он обхватил браслетом ее правое запястье и сжал его, сначала
прощелкивая  зубчики быстро, потом замедлив щелчки, после  каждого
спрашивая ее, не больно ли ей, не прищемил ли он ей кожу.  Она  не
почувствовала  ничего, до самого последнего  щелчка,  и  когда  он
попросил ей попробовать вытащить руку, оказалось что рука ее сидит
в  кольце очень прочно и вытащить ее никак невозможно. Она  сумела
просунуть  сквозь  браслет почти треть ладони и Джеральд  объяснил
ей, что по правилам даже этого не должно случиться, но осмотрев ее
руку  и  убедившись,  что  браслет прочно застревает,  упираясь  в
тыльную  сторону  ее  ладони  и в основание  большого  пальца,  он
успокоился,  при  этом  выражение комичного напряженного  внимания
ушло с его лица.
      -  Кажется,  в самый раз, - сказал он. Она помнила,  что  он
сказал  именно так, слово в слово и помнила так же и  то,  что  он
прибавил потом, так же дословно:
     - Мы с ними всласть повеселимся.
      Продолжая вспоминать события того первого дня появления в их
жизни  наручников,  Джесси  снова  попыталась  вытащить  руку   из
браслета,  стараясь сложить ладонь как можно уже и  раз  за  разом
вытягивая ее вниз, все сильнее и сильнее. Когда она дернула совсем
уже сильно, боль стала пронзительной, причем начало боль брала  не
в  ладони, а в перенапряженных мышцах плеча и предплечья. Зажмурив
глаза  и  стараясь не обращать внимания на боль,  Джесси  потянула
вниз еще сильнее, силясь добиться своего.
      Теперь от гневной боли раскалывалась вся рука, и как  только
рычаг  ее  руки и приложения силы оказался достаточным  для  того,
чтобы  металл  браслетов начал глубоко впиваться  в  кожу  тыльной
стороны  ладони,  боль стала просто пронзительной  и  невыносимой.
Боковые  сухожилия,  подумала про себя она,  лежа  с  запрокинутой
назад  головой,  с приоткрытым в безжалостном оскале  сухим  ртом,
искаженным   от   боли.  Боковые  сухожилия,  боковые   сухожилия,
проклятые боковые сухожилия.
      Бесполезно.  Ни  малейшей  продвижки.  Ее  начали  одолевать
сомнения  в том - более чем небезосновательные - что в ее неудачах
виновны не только боковые сухожилия. Дело был так же и в костях, в
парочке крохотных глупых косточек, сбегающих сбоку ладони вниз  от
сустава  большого пальца, в паре идиотских косточек,  уже  готовых
приговорить ее к мучительной кончине.
      Издав  крик  разочарования и еле сдерживаемой  боли,  Джесси
наконец  прекратила  истязать  свою руку,  позволив  ей  бессильно
повиснуть.  Ее плечо и предплечье трепетали от долгого напряжения.
Так закончилась ее попытка вытащить руку из наручников, основанная
на   том,  что  данная  модель  именуется  _М-17_,  а  не  _F-23_.
Разочарование  и  отчаяние были посильнее любой  физической  боли;
уколы этих чувств были болезненней отравленных жал тысяч ос.
      -  Сука  поганая!  - заорала она на всю комнату.  -  Поганая
чертова сука, поганая сука, поганая сука!
      Где-то  на  другой стороне озера - сегодня еще  дальше,  чем
вчера  -  снова ожила и завизжала цепная бензопила,  от  чего  она
потеряла  последние капли выдержки. Это тот вчерашний  парень,  он
снова  занялся  своей  херней.  Какой-нибудь  придурок  в  красной
шерстяной  рубашке  в  клетку от _Эль.  Эль.  Бин_,  слоняется  по
округе,  играя  в  хренова Поля Баниани, трещит  тут  своей  пилой
_Стил_ и только мечтает о том, как снова забраться в постельку  со
своей сладкой в потемках... а может он думает о футболе или о паре
холодненького  в городке в морском погребке. Закрыв глаза,  Джесси
различала  опилки на рукавах и груди красной шерстяной  рубашки  в
клетку  так же ясно, словно видела парня стоящим в метре от  себя,
этого  засранца, который твердо вознамерился убить  ее,  с  каждым
разом  все  отдаляясь  для своего тупого  занятия  от  ее  домика,
погрузившись в свои тупорылые мысли.
      - Это нечестно, мать вашу! - заорала она. - Нечестно, говорю
вам!
      Нечто  вроде сухой судороги свело ее горло и она  замолчала,
откинув  в  испуге  назад  голову. В ее глотке  словно  бы  засело
несколько мелких косточек - вроде тех, что преграждали ей дорогу к
свободе (если бы она смогла их так же проглотить) - а свобода была
так близко, что становилось обидно до чертиков. Горечь поднялась в
ней  с  новой  силой - и не из-за того, что правая  рука  все  еще
чертовски болела и не из-за этого кретина с его сраной бензопилой.
Причиной  тут  было осознание близкой как никогда и  все-таки  по-
прежнему  недостижимой  свободы. Можно  было  продолжать  скрипеть
зубами  и  терпеливо переносить боль, но теперь  она  была  твердо
уверена  в  том,  что от этого ни теперь, ни  позже  не  будет  ни
l`keixecn толку. Непреодолимые четверть дюйма так и останутся  для
нее   насмешливым  камнем  преткновения.  Единственное,  чего  она
добьется  продолжая  тянуть и дергать  руку,  так  это  того,  что
запястье  ее  распухнет  и  застрянет в наручниках  уже  прочно  и
надолго  и  ее  положение станет только хуже,  вместо  того  чтобы
улучшиться.
      -  И  не  смей говорить, что я спеклась, даже не вздумай,  _
проговорила она ледяным, угрожающим шепотом. - Я слышать этого  не
хочу.
      Так  или  иначе, тебе придется пытаться выбраться  из  всего
этого  самой,  прошептал ей в ответ тихий  девичий  голос.  Просто
потому  что  он - оно - обязательно вернется. Сегодня вечером  оно
вернется. После того, как солнце скроется за горизонтом.
     - Я тебе не верю, - прохрипела она. - Я не верю в то, что это
существо  было в этом доме на самом деле. Наплевать  на  следы  на
полу и сережку. Я просто не верю всему этому и все тут.
     Нет, веришь.
     Нет, не верю.
     Нет, веришь.
      В  бессилии  Джесси  склонила голову  на  грудь,  ее  волосы
свесились почти до самого матраса, ее губы протестующе дрожали.
     Она верила.


Глава двадцать шестая

      Несмотря  на  становящуюся мучительной жажду и  пульсирующую
боль  в  руках, она снова начала задремывать. Спать было опасно  и
она  знала это - ее жизненная сила продолжала убывать в  то  время
как  она  бесполезно тратила время на сон - но какая  по  большому
счету  разница?  Она уже перебрала все реальные  и  фантастические
возможности  освобождения и несмотря на это до сих пор  оставалась
Всеамериканской Прикованной Душкой. А кроме того, она сама  хотела
этого  сладчайшего  избавления  -  бессознательно  приближалась  и
кралась к нему точно так же, как крадется и приближается к  своему
наркотику торчок, забывая о всех данных ранее обещаниях. Но прежде
чем  ей  удалось окончательно унестись в мир грез, одна простая  и
потрясшая  ее  до основания мысль мгновенно осветила ярким  светом
спасательного огня ее смущенный, угасающий разум.
      Крем  для лица. Баночка с кремом для лица, стоящая на  полке
прямо над кроватью.
      Не  стоит питать тщетных надежд и обманываться, Джесси - это
может оказаться ошибочным. Если баночка не свалилась на пол, когда
ты наклоняла полку чтобы добыть стакан, то скоре всего после этого
съехала далеко за пределы досягаемости, туда, куда добраться  тебе
будет  труднее, чем укусить себя за локоть. И взять  баночку  тоже
будет проблема. Так что зря себя не обманывай.
     Однако дело оказалась в том, что отогнать от себя надежду она
так  и не смогла, потому если баночка с кремом окажется в пределах
ее  досягаемости  и она сумеет взять ее в руку, то  с  помощью  ее
содержимого, которое еще нужно будет добыть, она, вполне вероятно,
сумеет  вытащить из наручника одну руку. А может быть  содержимого
баночки хватит и на обе руки, хотя далее в этом уже не будет такой
острой  необходимости.  Если ей удастся вытащить  руку  из  одного
наручника,  то она сможет подняться с кровати, а если  она  сумеет
подняться   с   кровати,   то  дальше  ей   представлялась   масса
возможностей.
      Это  же всего-навсего крошечная пластиковая баночка, из тех,
что  рассылаются по почте в рекламных целях, Джесси. Она наверняка
d`bm{l-давно свалилась с полки на пол. Она не могла не свалиться.
      И  тем не менее, баночка оказалась на месте. Повернув голову
налево  так далеко, как это возможно было сделать не свернув  себе
шею,  на  самом  краю своего поля зрения Джесси разглядела  темно-
синюю крышечку баночки с кремом.
      На  самом  деле  там  ничего нет,  сказала  ей  собственная,
исполненная ненависти и склонная к варианту с самым что ни на есть
трагическим концом часть. Ты считаешь, что баночка стоит на  полке
и  это можно понять, но на самом деле никакой баночки там нет. Это
просто  твоя галлюцинация, Джесси, и то, что ты видишь, происходит
от  того, что твое сознание хочет это видеть, оно заставляет  тебя
это  видеть.  Но  меня-то не проведешь! Кто-кто, а я-то  настоящая
реалистка.
      Она снова повернула голову налево, постаравшись сделать  это
чуточку  дальше,  пытаясь вытерпеть острую боль в  шее.  И  вместо
того,  чтобы  исчезнуть  окончательно,  синяя  крышка  баночки  на
мгновении увиделась особенно отчетливо. Это была та самая  пробная
баночка,  в точности она. На стороне полки, принадлежащей  Джесси,
имелась  небольшая  настольная  лампа  для  чтения  и  когда   она
наклонила полку, лампа не упала на пол, потому что была прикручена
к  полке. Книжка в мягкой обложке, _Долина Лошадей_, к которой она
не  прикасалась  с  середины июля, скользнув по  наклонной  полке,
уперлась  в  основание лампы, а в книжку уткнулася  синяя  баночка
крема  _Нивея_. На несколько секунд Джесси стало смешно  от  того,
что  ее  жизнь  может  быть спасена дешевой  настольной  лампой  и
книжкой  о быте пещерных людей с такими именами, как Айла  и  Ода,
Уба и Тонолан. Это было более чем потрясающе; в этом сквозил какой-
то жутковатый сюрреализм.
     Но даже если баночка с кремом стоит на месте, тебе никогда до
нее  не  добраться,  поддразнил ее злобный дьявольский  голос,  но
Джесси  уже его не слышала. Дело было в том, что она была уверена,
что  сможет  добраться до баночки с кремом.  Ее  уверенность  была
близка к абсолютной.
     Повернув в наручнике левую кисть, она медленно подняла руку к
полке,  стараясь двигаться со всей возможной осторожностью. Сейчас
она  не  имела  права на ошибку, она не должна была не  вытолкнуть
баночку за пределы досягаемости своей руки дальше вдоль полки,  ни
оттолкнуть назад к стене, где до _Нивеи_ тоже не добраться.  Более
того,   она  знала,  что  между  стеной  и  полкой  имелась  щель,
небольшая,  но  вполне достаточная для того, чтобы туда  свалилась
маленькая  пробная  баночка  крема.  Если  что-нибудь   из   этого
случится,  она  была совершенно уверена в том,  что  разум  ее  не
выдержит.  Именно так. Она услышит, как баночка падает  на  пол  с
характерным стуком среди мышиного помета и клубочков пыли, а после
этого  ее разум... просто... не выдерживает. И взрывается. Поэтому
ей нужно быть очень осторожной. И если она соберет всю свою волю в
кулак и сможет заставить себя проявить всю возможную осторожность,
то все будет хорошо. Потому что...
      Потому  что Бог наверняка есть, сказала себе она,  и  он  не
допустит, чтобы я умерла на кровати, словно зверь угодивший  одной
лапой  в  капкан.  Нужно только не думать о  плохом  и  все  будет
хорошо.  Только так и никак по-другому. Я уже держала эту  пробную
баночку крема в руке: когда псина начала жевать Джеральда, я взяла
баночку  в руку, чтобы запустить ею в бродячего пса, но передумала
и  поставила  обратно, потому что баночка показалась  мне  слишком
маленькой,  чтобы от нее был какой-то толк, даже  если  бы  мне  и
удалось попасть ею в собаку. При данных обстоятельствах - когда  я
испугана, взволнована и испытываю такую сильную боль, что схожу  с
ума  -  наиболее естественным было отбросить баночку на пол, после
wecn   попытаться  нашарить  на  полке  что-нибудь   потяжелей   и
посущественней.  Но  вместо  того,  чтобы  выбросить  баночку,   я
поставила  ее  обратно на место на полку. Зачем  я  поступила  так
нелогично?  В  чем причина этого? Господи, да причина  может  быть
только  одна!  Ответ, который немедленно приходит в  голову,  один
единственный  на  все  времена.  Господь  приберег  для  меня  эту
баночку, потому что Он знал, что крем мне понадобится.
      Медленно, стараясь превратить сложенную горсточкой ладонь  в
чувствительнейший радар, она повела рукой вдоль  полки.  Права  на
ошибку  она  не имела. Понимая это, она говорила себе,  оставив  в
стороне  Господа,  судьбу или удачу, ее следующая  попытка  должна
была  оказаться наилучшей, а так же и первой и последней. И в  тот
же миг, когда ее пальцы коснулись гладкого бока крошечной баночки,
куплет  блюзового монолога зазвучал в ее голове, блюза,  звучащего
давным-давно  с запиленной сорокопятки, блюза, сочиненного  скорее
всего  Вуди  Гатри. Впервые она услышала эту песенку в  исполнении
Тома Раша, еще в те дни, когда училась в колледже:
          Если хочешь попасть на небеса,
          Послушай меня и я расскажу тебе как это сделать,
          Смажь свои ноги
          Маленьким кусочком бараньего сальца.
          И если хочешь ускользнуть из дьяволовых когтей
          И змеей извернувшись, попасть в Землю Обетованную,
          Не волнуйся,
          Смажься, смажься.
      Отказываясь  обращать  внимание на  ржавый  штырь  судороги,
проворачивающийся  в  плече,  она  тщательно  обхватила   колечком
пальцев  баночку  с  кремом,  двигая  кистью  медленно  и   ужасно
осторожно  и аккуратно и нежно понесла баночку к себе. Теперь  она
запросто   могла   представить  себе,  с  какой  предосторожностью
приходится   действовать  взломщикам,  взрывая  сейф  при   помощи
нитроглицерина.  Не  волнуйся, повторяла она  про  себя,  смажься,
смажься. Знал ли свет когда-нибудь слова большей правды?
      -  Я  мурверена, что нет, дорогуша, - промурлыкала она самым
что  ни  на  есть зазывным голоском Элизабет Тейлор из  _Кошки  на
раскаленной  крыше_. Сама она не слышала себя, даже  не  понимала,
что сию минуту что-то говорит.
       Она   уже   чувствовала  благостный   бальзам   облегчения,
растекающийся по всему ее телу; ощущение было таким же сладостным,
как  и  первый глоток чистой, прохладной воды, которой она  полила
клубок  ржавой колючей проволоки, скопившийся не так  давно  в  ее
горле.  Она  имела  твердое намерение ускользнуть  из  дьявольских
когтей и, извернувшись змеей, попасть в Землю Обетованную; в  этом
у  нее  не  было ни малейших сомнений. До тех пор, пока она  будет
скользить  змеей  со  всей осторожностью,  все  будет  хорошо.  Ее
подвергли испытанию; она прошла пытку огнем; теперь она собирается
пожать  заслуженные плоды вознаграждения. Было  бы  глупо  в  этом
сомневаться.
      Сдается  мне, что зря ты так думаешь, подала голос  Женушка,
кажется   здорово   взволнованная.  Иначе   ты   можешь   потерять
бдительность  и осторожность, а я глубоко сомневаюсь  в  том,  что
людям,   утратившим   бдительность  и   осторожность,   когда-либо
удавалось выскользнуть из дьявольских когтей.
      Трудно  спорить,  но до сих пор у нее не было  ни  малейшего
повода  для того, чтобы потерять осторожность. Последние  двадцать
четыре  часа  она провела в аду и никто, кроме нее не  знал  и  не
ведал,  как  много зависело от этой ее попытки.  Никто  и  не  мог
знать. Во веки веков, аминь.
      -  Я  буду  осторожной,  - промурлыкала  Джесси.  -  Я  буду
nadsl{b`r| каждый свой шаг. Клянусь, так будет и дальше.  А  потом
я... я...
     Что она сделает потом?
      Конечно  же, выскользнет змеей. И так будет продолжаться  до
тех  пор,  пока она не освободится от наручников, и может  быть  и
потом.  Внезапно  Джесси  поймала  себя  на  том,  что  она  снова
разговаривает с Богом, и на этот раз речь давалась  ей  с  гораздо
большей легкостью.
      Мне  хотелось  бы пообещать Тебе кое-что, обратилась  она  к
Богу.   Я  действительно  собираюсь  выскользнуть  из  дьявольских
когтей. Я начну с того, что вычищу большую ведущую пружину в  моей
голове  и  выброшу  все  сломанные детали и  прочие  игрушки,  что
накопились  в  моем  котелке с давних пор -  все  эту  ерунду,  от
которой  нет  никакого  толку и которая  только  попусту  занимает
место, а в случае пожара лишь путается под ногами, а ведь это  по-
настоящему опасно. Я позвоню Норе Каллиган и попрошу ее о  помощи.
Думаю, что могу позвонить так же и Саре Саймонд... теперь она Сара
Риттенхаус,  конечно же. Если из нашей старой компании  и  остался
кто-нибудь,  кто знает, где искать Руфь Нири, то это, конечно  же,
Кэрол.  Послушай меня, Господи - не знаю, удалось ли  до  сих  пор
кому-нибудь пробраться в Землю Обетованную или нет, но одно я могу
пообещать  тебе  точно - я пойду, как велено,  по  смазке  и  буду
стараться изо всех сил. Хорошо?
      В тот же миг она увидела (словно бы это ее видение и явилось
утвердительным ответом) в точности и мельчайших деталях  все,  как
оно  должно было произойти. Самым трудным будет свернуть с баночки
крышку;  на  этом этапе от нее потребуется величайшее  терпение  и
небывалая  осторожность, но тут на ее стороне  окажется  нетипично
маленький  размер  баночки. Помести баночку  на  основании  ладони
левой руки; возьмись за крышку пальцами; для того, чтобы отвернуть
крышку,  действуй по преимуществу большим пальцем.  Повезет,  если
крышка баночки окажется завернутой неплотно, но в любом случае она
была уверена что так или иначе ей удастся крышку отвернуть.
     Ты чертовски права, детка, я справлюсь с этим во что бы то ни
стало, мрачно сказала себе Джесси.
      Самым опасным будет момент, когда крышка стронется с места и
начнет поворачиваться. Если это случится неожиданно и она не будет
к  этому готова, баночка может выскочить из ее руки. Джесси издала
короткий хриплый смешок.
     - Что ж, есть и такая вероятность, - сказала она, обращаясь к
пустой комнате. - Так что не теряй надежды, подружка Смерть.
      Держа баночку над головой, Джесси пристально ее рассмотрела.
Трудно  было  видеть  сквозь толстый  синий  пластик,  но  как  ей
показалось,  в  баночке содержимого оставалось еще  наполовину,  а
может  быть  и  того больше. Как только крышечка будет  снята,  ей
останется  только  перевернуть баночку, так  чтобы  крем  свободно
вылился  на  ладонь.  После  того, как  все  возможное  количество
содержимого  баночки  окажется на ее ладони, она  поднимет  ладонь
вертикально,  так  чтобы крем стек на запястье.  По  ее  расчетам,
большая   часть   крема  должна  будет  попасть  между   браслетом
наручников  и  ее кистью. Как только крем попадет в нужное  место,
она распределит его со всей возможной равномерностью, вращая рукой
в   браслете.  В  результате  недавних  безуспешных  попыток,  она
вычислила  местонахождение самой важной точки:  выступ  чуть  ниже
большого  пальца.  После того, как она смажется  настолько  густо,
насколько  это вообще возможно, она как следует потянет,  разом  и
очень  сильно.  Она не станет обращать внимание на боль  и  станет
тянуть  до  тех пор, пока ее рука не проскользнет сквозь наручник,
после  чего  она,  если Богу (слава нашему Христу)  будет  угодно,
m`jnmev  сможет  считать себя свободной.  Она  была  уверена,  что
сумеет справиться со всеми препятствиями. Она была уверена на  все
сто.
      -  Только  осторожно, - бормотала она самой себе,  устраивая
поудобней  баночку  на ладони и равномерно обхватывая  подушечками
пальцев  левой руки, большого и всех остальных, крышку баночки.  А
потом оказалось...
      -  Она  не  завинчена, - выкрикнула она хрипло  и  ее  голос
трепетал от благодарности. - О Бог ты мой, Господи-Господи, она на
самом деле еле завинчена!
      Она  едва  верила в свою удачу - и крепкая вера в неизбежный
ужасный  конец, угнездившаяся где-то внутри нее, подсказывала  ей,
что  все  это только иллюзия и обман - но крышечка на  самом  деле
едва  держалась. Это была правда. Стоило ей только чуточку  нажать
пальцами  на крышку и покачать ее и можно было почувствовать,  как
та легонько шатается на спиральных канавках резьбы.
      Только  осторожно,  Джесс - пожалуйста, осторожно.  Действуй
так, как ты решила и только.
      Да. Мысленно она видела так же и кое-что другое - она видела
саму  себя,  сидящую  за письменным столом в Портленде,  одетую  в
лучшее  платье,  черного  цвета, по моде  коротенькое,  то  самое,
которое  она  купила  себе в награду за то, что  смогла  выдержать
назначенную диету, в результате сбросив десять фунтов. Ее  волосы,
свежевымытые и сколотые простой золотой заколкой, сладко пахли  не
застарелым  потом, а каким-то травяным шампунем. Столешница  перед
ней  была  залита ярким и теплым дружелюбным полуденным  солнечным
светом, льющимся из стрельчатого окна. В ее мечте она видела  себя
пишущей благодарственное письмо американскому отделению корпорации
производящей крем для лица _Нивея_.
      Уважаемые Господа, писала она, Вы даже представить  себе  не
можете, насколько спасительным оказался Ваш препарат...
      Когда  она  надавила на крышку баночки большим  пальцем,  та
немедленно  начала  отворачиваться, мягко и гладко,  без  малейших
рывков.  Все шло в полном соответствии с ее планом. Спасибо  Тебе,
Господи, благодарю Тебя. Огромное, огромное Тебе спасибо...
      Внезапно уловив краем глаза странное движение, она  подумала
совсем  не  о  том, что кто-то явился спасти ее, а о том,  что  ее
космический  ковбой  вернулся, для  того  чтобы  забрать  ее  себе
прежде, чем она успеет освободиться. Джесси вздрогнула и испуганно
пронзительно  вскрикнула.  Ее  взгляд  оставил  фокусную  точку  с
баночкой  крема в центре и метнулся в подозрительном  направлении.
Ее пальцы сжались в спазматическом порыве испуга и удивления.
     Виной всему была собака. Возвратившись в дом пообедать, псина
стояла   в   дверях,  осматривая  комнату  на  предмет  какой-либо
опасности.  В тот же миг, как Джесси поняла все это, она  осознала
так  же и то, что пальцы ее сжали баночку крема слишком сильно.  И
сию  секунду  баночка начала выскальзывать из ее  пальцев  подобно
свежеочищенной от кожицы виноградине.
     - Нет!
      Судорожно  подхватив  баночку, она почти  сумела  поймать  и
удержать  ее.  Но уже в следующий миг баночка выскользнула  из  ее
пальцев, ударилась о ее бедро и соскочила с кровати вниз. С глупым
пустым  звуком баночка стукнулась о деревянный пол.  Это  был  тот
самый  звук,  который,  как она была три минуты  назад  совершенно
уверена,  сведет  ее  с ума. Но этого не случилось  и  теперь  она
обнаружила, что ряд ее ощущений значительно обогатился глубочайшим
и обновленным ужасом: оказалось что, вопреки всему что случилось с
ней,  она  еще  очень  и очень далека от того чтобы  по-настоящему
спятить.  Безумие  ей может только сниться.  И  теперь,  какие  бы
jnxl`p{ не поджидали ее впереди, после того как последняя дверь  к
избавлению,  как это представляется, захлопнулась перед  самым  ее
носом,  ей  придется  встретить  все  эти  кошмары  с  трезвым   и
незамутненным безумием рассудком.
     - Какого хрена ты приперлась, скотина? - спросила она бывшего
Принца  и  что-то  звякнувшее в ее скрипучем,  смертельно  мрачном
голосе  заставило псину вздрогнуть и на мгновение поднять  на  нее
голову,  чтобы  взглянуть  на  беспомощную  хозяйку  дома  с   тем
необычайным  вниманием, вызвать которое не смогли  ни  ее  прежние
крики, ни угрозы.
      - Какого хрена ты приперлась именно сейчас? Какого хрена,  я
спрашиваю?
      Вслушавшись в остроконечные нотки ярости, звеневшие в голосе
хозяйки,  собака  тем  не  менее решила, что  хозяйка  по-прежнему
безопасна, однако, направившись к мясным запасам, все время теперь
косилась   на  распростертую  на  кровати  фигуру.  Дополнительная
предосторожность никогда не помешает. Ни раз и не два,  а  десятки
раз  заучив это правило на собственной шкуре, бродячий пес  теперь
жил  по нему и только по нему, потому что - да просто потому,  что
дополнительная предосторожность никогда еще никому не помешала.
     Быстро стрельнув на Джесси правым настороженным глазом, псина
наконец  пригнула  голову к полу, схватилась  зубами  за  любовный
аппарат  Джеральда и мотнув головой, оторвала большую  его  часть.
Зрелище  было  ужасным,  но  гораздо  более  ужасным  было  видеть
растревоженную  резким движением бродячего пса тучу  осенних  мух,
поднявшихся   со   своей  территории  кормления   и   последующего
размножения.  Это  мрачное  и  безысходное  жужжание  окончательно
уничтожило   какую-то   жизненную  и   строго-ориентированную   на
выживание  часть Джесси, ту часть, где находила себе прибежище  ее
надежда и вера.
      Со  свисающей из пасти добычей, насторожив в сторону кровати
здоровое  ухо,  пес отступил назад, напоминая изяществом  движений
танцора   из  киношного  мьюзикла.  Затем,  повернувшись,   собака
поспешно  затрусила  прочь  из  комнаты.  Не  успел  хвост  собаки
скрыться  за  дверью,  как мухи уже начали  обратную  операцию  по
рассаживанию  и дележке территории. Откинувшись головой  назад  на
спинку  из  красного  дерева,  Джесси  закрыла  глаза.  Она  снова
принялась  за  молитву, но на этот раз не о свободе молилась  она.
Она   молилась   о  том,  чтобы  Господь  забрал   ее   быстро   и
безболезненно,  прежде чем солнце опуститься за горизонт  и  в  ее
комнате вновь появится ужасный бледнолицый незнакомец.


Глава двадцать седьмая

      Последующие четыре часа были самыми страшными в жизни Джесси
Барлингейм.  Судороги, свивавшие в веревки мышцы ее руки  и  тела,
налетали  все чаще и причиняли невыносимую боль, но не  физическая
боль  сделала  эти несколько часов ожидания между  одиннадцатью  и
тремя  такими  ужасными; всему виной было упрямство  ее  сознания,
упорно оказывающегося оставить светлый мир разумного существования
и  соскользнуть в благословенную тьму безумия. В юности она читала
написанный  По _Сердце-Рассказчик_, но только теперь  ей  открылся
истинный  смысл  следующих ужасных строк: Нервным!  По-настоящему,
жутко  нервным  я  становлюсь, но ни за что  и  никогда  никто  не
назовет меня сумасшедшим!
      Безумие  было  бы  избавлением,  но  безумие  не  торопилось
снизойти  к ней. Так же как и сон. Тьма и Смерть могли бы заткнуть
за  пояс  и  то  и другое. Все, что ей оставалось, это  лежать  на
jpnb`rh, существуя в маслянисто заторможенной реальности, время от
времени пронизываемой ослепительными по яркости болевыми вспышками
мышечных судорог. Судороги заставляли ее держаться на поверхности,
вторя ее усталому, исполненному ужаса сознанию, но кроме того мало
что вокруг нее существовало - более всего это относилось к миру за
пределами  ее  комнаты, который точно уж исчез для  нее  весь  без
единого  остатка,  лишившись  последнего  смысла.  По  сути  дела,
задайся  она теперь целью кратко сформулировать свои ощущения,  то
скорее  бы всего они свелись бы к тому, что ее вера в то,  что  за
стенами  комнаты  существует какой-либо мир, исчезла  вообще,  все
люди  в  нем вернулись в некое сюрреалистическое Главное  Бюро  по
найму  актеров, а сценические декорации были свернуты и унесены  в
Божий  подвал,  как это всегда случалось по окончанию  излюбленных
Руфью  любительских спектаклей, устраиваемых театральным обществом
в колледже.
      Время  обратилось в застывшее зимнее море, через которое  ее
сознание  медленно  и  с  трудом  продвигалось,  подобно  валкому,
уродливому ледоколу. Голоса приходили и уходили подобно призракам.
По  большей  части голоса разговаривали внутри  ее  головы,  но  в
течение  некоторого  неопределенного отрезка  времени  голос  Норы
Каллиган  отчетливо доносился из ванны, а несколько  позже  Джесси
удалось  немножко  поболтать с матерью, которая словно  бы  упорно
скрывалась в холле.
      Ее мать специально приходила для того, чтобы сказать ей, что
ее Джесси никогда не угодила бы в такую передрягу, если бы получше
убирала свою одежду.
      -  Если  бы мне выдавали по одному единственному  никелю  за
каждый  грязный  носок, которые я выуживала из  углов  в  доме,  _
сказала   ей   мать,  -  я  давно  купила  бы  себе   кливлендский
нефтеперегонный завод.
      Это  была любимая присказка ее матери и только теперь Джесси
вдруг  поняла  почему никто из них ни разу даже не поинтересовался
зачем маме сдался кливлендский нефтеперегонный завод.
      Она продолжала вяло выполнять свои упражнения, делала ногами
велосипед  и поднимала руки вверх и вниз в браслетах наручников  _
все  это  настолько, насколько позволяли ей ее  быстро  иссякающие
силы.  Смысл  ее упражнений больше не сводился к тому,  чтобы  все
время  держать  в  готовности тело, чтобы суметь вырваться,  когда
подходящий момент наконец наступит, потому что и разумом и сердцем
она  наконец поняла, что подобной возможности никогда не  выпадет.
Баночка с кремом для лица была ее последним шансом. Она продолжала
двигаться  лишь  постольку, поскольку движение, как  ей  казалось,
несколько умеряло ярость судорог.
     Но несмотря на упражнения, она продолжала ощущать как ледяной
холод медленно проникает в ее руки и ноги, расползается по ее телу
под кожей подобного ледяным стрелам, неуклонно прокладывающим себе
путь.  Теперешние ее ощущения не имели ничего общего с тем, с  чем
она  проснулась сегодня утром; то, что она испытывала, более всего
напоминало  обморожение, которое довелось ей изведать в  юности  в
результате продолжительной лыжной прогулки по завьюженным полям  и
лугам  -  обморожение выступило у нее мрачными серыми  пятнами  на
одной руке и обратной стороне икры, застудившейся там, где сползли
ее  леггинсы,  совершенно  омертвевшие пятна,  которые  оставались
бесчувственными  даже  к яростному жару камина.  Она  решила,  что
может быть холод каким-то чудесным образом одолеет судороги  и  ее
смерть  в  конце концов окажется тихой и милосердной -  словно  бы
засыпаешь  в  сугробе - но холод расползался по ее телу  чудовищно
медленно.
      Время утекало так, словно это было уже и не время вовсе; это
a{k  лишь  бесцветный,  безразличный  ко  всему  неизменный  поток
информации,  вяло сочащийся сквозь ее застланные  дремотой  органы
чувств к демоническим образом заторможенному сознанию. Вокруг была
только  спальня и только спальня и кое-что из намеков на  наружные
декорации  (те жалкие остатки, скорее всего давно уже свернутые  и
унесенные  рабочими по сцене, ответственными за  это  хреновенькое
представленьице), да жужжание мух, неуклонно обращающих  Джеральда
в  ранне-осенний инкубатор, да медленное перемещение  теней  вдоль
пола,  вслед  за  экскурсией  солнца по раскрашенному  аквамарином
осеннему  небу.  Время от времени ее развлекали  судороги,  теперь
напоминающие  осколки льда, вонзающийся ей подмышку, или  полфунта
толстых  стальных гвоздей, врезавшиеся в ее правый  бок.  По  мере
того  как  день с медлительной невыносимостью клонился  к  закату,
первые  судороги  наконец  добрались  и  до  ее  живота,  где  все
мельчайшие  воспоминания  о когтистых  муках  голода  теперь  были
позабыты   за  ненадобностью,  и  до  перенапряженных  связок   ее
диафрагмы.  Судороги в области диафрагмы были самыми  плохими,  от
них  обращался  в  жесткий  панцирь мышечный  покров  ее  груди  и
становилось  невозможно  пропихнуть  глоток  воздуха   в   легкие.
Уставившись  исполненными агонии выпученными  глазами  в  дрожащее
отражение  воды  на  потолке, она, трепеща заломленными  руками  и
ногами,  силилась глотнуть воздуха, мучительно переживая очередную
судорогу.  Казалось,  что  ее по грудь замуровали  в  ледяной  еще
полный влаги тяжкий цемент.
      Голод ушел прочь, однако жажда осталась, и по мере того  как
бесконечный  день  оборачивался вокруг нее, она поняла,  что  одна
лишь жажда (только жажда и ничего более) могли принести ей то,  на
что  оказались неспособными судорожные приливы боли и  ужас  перед
дьявольской  смертью,  скрывающиеся  в  подступающей  ночи:  вуаль
беспросветного  безумия. Воду желало не только  ее  горло  и  рот,
теперь о воде вопило все ее тело, каждая ее частица. Все, даже  ее
глазные  яблоки, изнывали от жажды и вид отражения озерных  рябин,
быстро перемещающихся по потолку в левой части комнатного потолка,
то и дело заставлял ее тихо стонать.
      Вопреки всем мукам, терзающим ее, мысли о космическом ковбое
любви,  которые  казалось бы, она должна полностью забыть,  теперь
наоборот,  по мере утекающих минут светлого дня, они  одолевали  и
угнетали ее изнывающий разум разнообразными видениями бледнолицего
незнакомца  все  сильнее и сильнее. Ей все  время  мерещилась  его
сумрачная тощая фигура, торчащая за пределами узкого круга  света,
пока  еще  сохраняющегося  по сторонам ее  угасающего  сознания  и
несмотря  на  то,  что она могла разглядеть лишь его  самые  общие
черты  (быстро,  стоило  только  напрячь  зрение,  теряющиеся   до
совокупления  вздрагивающих случайных теней),  она  тем  не  менее
сохраняла уверенность в том, что по мере того, как уклоняющееся  к
востоку  солнце  отмерит полагающиеся ему часы, она  вновь  увидит
тошнотворную ухмылку, кривящую широкий лягушачий рот незнакомца  и
чем  далее,  тем  четче.  В ее ушах стоял  непрекращающихся  сухой
пыльный шелест мелких косточек и драгоценностей, перемешиваемых  в
старомодной багажной корзине.
      Он все равно доберется до нее. Стоит только опуститься тьме.
Мертвый ковбой, чужак и аутсайдер, искатель любви.
     Ты в самом деле видела его, Джесси. Это была сама Смерть и ты
видела  ее, точно так же как видят ее все умирающие в одиночестве.
Не  стоит  сомневаться, что космический ковбой  навещал  их  всех;
стоит только присмотреться и отражение его лика можно прочитать  в
искаженных  чертах их лиц, в выпученных словно сливины  глазах.  И
все  потому, что к ним приходил Старина Ковбой-Смерть  и  сегодня,
только солнце скроется за горизонт, явится и за тобой.
      Вскоре  после трех, ветер, тихий и едва заметный весь  день,
начал набирать силу. Задняя дверь снова принялась раскачиваться на
петлях  и  раз  за  разом безустанно хлопать. После  этого  стихла
бензопила  и  все, что ей удавалось расслышать между  равномерными
ударами  двери  о притолоку, был тихий мучительных  плеск  волн  о
каменистый берег. Гагара больше не подавала голоса; может быть она
вдруг  решила, что наконец настало время лететь на юг или  же,  по
крайней  мере  перебраться в ту часть озера, где вопящая  леди  не
сможет досаждать ей.
      А  ведь разговор идет именно обо мне. По крайней мере до тех
пор, пока здесь не появится другая несчастная.
     Она более не пыталась убедить себя в том, что ее ночной гость
был лишь плодом ее воображения; слишком далеко все зашло.
     Новая судорога запустила свои длинные горькие зубы в ее левую
подмышку  и  ее потрескавшиеся губы оттянулись назад в  жутковатую
гримасу. Казалось, что кто-то словно бы пытается выковырять из  ее
груди сердце длинной вилкой для барбекю. Но потом мышцы чуть  ниже
ее  груди  сократились и напряглись и клубок нервов в ее солнечном
сплетении вспыхнул будто кучка сухого хвороста. Эта боль была  для
нее  новой  и  небывалой  -  далеко за  пределами  всего,  что  ей
доводилось  испытывать  до  сих  пор,  От  невыносимой  муки   она
перегнулась   назад,   словно  ветка  ивы,   ее   торс   затрясся,
раскачиваясь  из  стороны в сторону, колени  со  стуком  принялись
сходиться и расходиться. Она попыталась вскрикнуть и не смогла. На
мгновение она полностью уверилась в том, что вот он, конец  всему,
сейчас наступил. Последний, финальный спазм, мощный, словно  шесть
динамитных  шашек, заложенных в гранитную щель, и от тебя,  Джесс,
не   останется   и   воспоминания,  и  тогда  полный   вперед,   к
существованию вечному и бесконечному.
      Но  и  эта  судорога  прошла без последствий.  Она  медленно
расслабилась,  глубоко дыша, обратив лицо к  потолку.  По  крайней
мере  на  несколько мгновений танцующее отражение воды на  потолке
комнаты не причиняло ей больше прежней муки; все ее внимание  было
сосредоточено   на   медленно  расслабляющемся  клубочке   нервов,
расположенном  прямо  под  ее грудью, боль  из  которого  медленно
уходила,  но  по-прежнему обещала вернуться и  воспылать  со  всей
невероятной  силой  вулканических недр.  Боль  ушла...  но  ужасно
нехотя, обещая вскорости вернуться обратно. Джесси закрыла  глаза,
молясь  о  сне.  Даже  такая вот краткая передышка  от  невозможно
долгого  и  мучительного процесса умирания в теперешнем  состоянии
воспринималась ею с радостью.
      Сон  не  пришел  к ней, вместо него пришла  к  ней  Тыковка,
девочка  в  колодках.  На этот раз она была  совершенно  свободна,
словно  вольная  птичка  и  не  обращая  внимания  на  сексуальное
осуждение, шла совершенно беспрепятственно через городскую площадь
собраний или как это называлось у пуритан, среди которых она имела
несчастье  родиться  -  ей не было нужды идти  с  опущенными  долу
глазами,  с  тем чтобы ни один проходящий мимо молодой человек  не
мог поймать ее взгляд, для того чтобы издевательски улыбнуться или
подмигнуть.  Трава  под ее ногами была зелена  и  нежна  и  где-то
далеко   впереди,  на  вершине  следующего  холма   (эта   площадь
городского собрания, подумала Джесси, наверное была самой  большой
во  всем  мире)  паслось  небольшое стадо овец.  Колокол,  который
Джесси слышала и раньше, разносил свои монотонные удары под  сенью
темнеющих небес.
     На Тыковке было простое голубое фланелевое платьице с большим
желтым  восклицательным  знаком на груди  -  вряд  ли  пуританское
одеяние,  и  тем  не  менее  платье  было  достаточно  скромным  и
неброским и закрывало ее от шеи до щиколоток. Джесси было  отлично
gm`jnln это платье и ей было невероятно приятно снова увидеть его.
Когда-то,  когда  ей  было около двенадцати  лет,  матери  наконец
удалось уговорить ее отправить точно такое же фланелевое платье  в
корзину  на  тряпки, но до тех пор она успела побывать  в  нем  на
многих днях рождения.
       Волосы  Тыковки,  раньше  полностью  скрывающие  ее  упрямо
склоненное  вниз  лицо, благодаря находящимся позади  шеи  упорам,
сейчас  были зачесаны назад и убраны в конский хвост, удерживаемый
бархатной  ленточкой темно-синего цвета полуночного неба.  Девочка
была необыкновенно мила и лицо ее было совершенно счастливо, и  ни
то,  ни  другое Джесси нисколько не удивило. Ведь, в конце концов,
девочка  сумела вырваться из своих оков, она стала  свободной.  На
этот счет Джесси не чувствовала к Тыковке ни малейшей зависти,  но
одного она все же хотела невыносимо - просто мечтала больше всякой
жизни  -  она  мечтала сказать Тыковке о том, что в теперешнем  ее
состоянии  мало просто наслаждаться свободой, нужно  дорожить  ею,
как зеницей ока и всеми силами оберегать.
      Я  должна уснуть, в конце-то концов. Я должна забыться сном,
потому что то, что я вижу сейчас, иначе как сном не назовешь.
      Ее  свела новая судорога, на этот раз не такая жестокая, что
поразила  ее  прямо в солнечное сплетение, но от которой  занемели
мышцы  на  ее  левом  бедре и от которой ее правая  нога  странным
образом подскочила в воздух. Открыв глаза, она увидела вокруг себя
свою   спальню,  где  снова  угасал  солнечный  свет  и   медленно
опускались  сумерки.  День  еще  нельзя  было  назвать  тем,   что
именуется  l'heure bleue, но это время наклонно приближалось.  Она
слышала  продолжающиеся хлопки двери, чуяла запах  своего  пота  и
мочи, прогорклого дыхания. Все было как всегда, как и должно  было
быть.  Время  двигалось только вперед, но далеко не прыжками,  как
это   иногда   бывает,   когда  просыпаешься   среди   дня   после
незапланированной  непродолжительной дремоты. Ее  руки  похолодели
еще  больше,  сказала  себе  она,  но  не  стали  от  этого  более
бесчувственными, по сравнению с тем, какими были  раньше.  Она  не
спала  и  даже не дремала... но тем не менее, состояние, в котором
она находилась, как-то называлось.
      Я  снова  смогу туда вернуться, сказала она себе  и  закрыла
глаза.  Она  опять  оказалась  на невероятно  огромной  просторной
городской  площади, причем в тот же самый миг когда  оставила  ее.
Девочка,  с большим желтым восклицательным знаком, располагающимся
точнехонько  между  ее проклевывающихся грудей,  смотрела  на  нее
мрачно, но и с сочувствием.
     Осталось еще кое-что, что ты должна попробовать, Джесси.
      Нет,  этого  не  может быть, ответила  она  Тыковке.  Я  уже
перепробовала все, что только можно, поверь мне. И знаешь что еще?
Я  уверена,  что если бы не выронила баночку с кремом,  когда  эта
чертова собака испугала меня, я бы точно смогла бы освободиться от
левого  наручника.  Мне просто не повезло, что псина  появилась  в
такой неподходящий момент. Не всегда же может везти, верно?
      Девочка  подошла  к  ней ближе, под ее  босыми  ногами  тихо
шелестела трава.
      Я  говорю  не  о  левом наручнике, Джесси. Сейчас  ты  точно
сможешь  выбраться из правого. Это почти так же  ясно,  как  день.
Уверяю тебя, что это возможно. Самый главный вопрос теперь состоит
в  том, насколько сильно ты теперь хочешь освободиться. Вот в  чем
дело.
     Само собой я хочу освободиться. Я хочу жить!
      Еще  один шаг к ней навстречу. Эти глаза - дымчатый  оттенок
того,  что  когда-то хотело сделаться голубым, но так и не  смогло
добиться своего - теперь, словно бы, проникала ей прямо под  кожу,
dnahp`q| до самого сердца.
     Вот как? Приятно слышать.
      Ты что, с ума спятила? Неужели ты считаешь, что я до сих пор
валялась бы тут связанная, если бы знала как...
      Глаза  Джесси - по-прежнему отчаянно старающиеся поголубеть,
но  так  после  всех  этих  лет  и  не  добившиеся  положительного
результата   -  опять  медленно  раскрылись.  Сохраняя   выражение
ужасающего спокойствия, она медленно обвела взглядом всю  комнату.
Ее  муж,  тело которого было невероятно перекручено, на  этот  раз
смотрел прямо в потолок.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Страница:  [4]