Наконец, они очутились  в  широком  холле,  откуда  ответвлялись  еще
несколько коридоров; в прошлый раз, когда Матер и Холлоран в сопровождении
Коры шли на прием к Сэру Виктору Пенлоку, из этих коридоров доносился шум,
столь привычный  для  громадного  офиса  -  трескотня  пишущих  машинок  и
телефонные звонки, гул голосов и звуки шагов. Теперь здесь царила  тишина,
коридоры были темны, двери по обеим их сторонам закрыты.  Тяжелая  двойная
дверь прямо напротив них была распахнута, и Сэр Виктор подождал, пока  все
сопровождающие Клина не подойдут ближе. Пропуская их внутрь,  он  попросил
Холлорана и Матера подождать его здесь, в кабинете секретаря.
     -  Нет,  -  громко  и  отчетливо  произнес  Клин.  -  Холлоран  может
присутствовать при этом разговоре. Но не Кора.
     Не прибавив  больше  ни  слова,  он  повернулся  и  переступил  порог
апартаментов Сэра Виктора.
     Президент "Магмы" удивленно поднял брови и поглядел на девушку. Затем
жестом пригласил Холлорана в свой кабинет и шагнул вслед за Клином.
     - Вы входите в доверие, - шутливо сказал Матер своему агенту. - Ну-с,
мисс Редмайл,  не  выпить  ли  нам  пока  по  чашечке  чая?  Вероятно,  вы
останетесь здесь дежурить, господин... э-э... Палузинский? -  спросил  он,
чтобы заполнить неловкую напряженную паузу.
     Поляк сел на один из стульев, где обычно сидели  за  своими  рабочими
столами секретари.
     -  Я  останусь  дежурить,  -  подтвердил  он  и   нахмурился.   Глаза
Палузинского превратились в узкие щелочки за линзами очков - телохранитель
Клина разглядывал экран компьютера на столике секретаря.
     - Какой солидный ум заключен в этой маленькой  коробочке,  -  пошутил
он.
     Поворачиваясь, чтобы пройти через  вторую  массивную  двойную  дверь,
ведущую  в  апартаменты  главы  корпорации,  Холлоран  заметил  изумленное
выражение на лице Коры; очевидно, она не понимала причины такой  резкой  и
неожиданной отставки.
     Квинн-Риц взглянул на вошедших в кабинет, на секунду  оторвавшись  от
бумаг, грудой лежащих на низком столике, за которым он  сидел,  однако  не
приподнялся со своего места, и даже не  кивнул  Холлорану.  Клин  стоял  у
окна,  повернувшись  спиной  к  окружающим,  и  глядел  на  улицу   сквозь
тонированное  стекло,  по  которому  стучали  капли  дождя,  стекая   вниз
неровными струйками. Сэр Виктор небрежным жестом указал на  полукресло,  и
Холлоран опустился в него. Клин  сделал  нечто  вовсе  неожиданное:  резко
повернувшись кругом, он подошел к огромному дубовому  столу  президента  и
сел за этот стол. Посмотрев прямо в лицо Квинн-Рицу, он резко спросил:
     - Каким образом это могло произойти?
     Вице-президент слегка  замешкался,  прочищая  горло  перед  тем,  как
ответить на вопрос:
     - Очевидно, в  нашей  компании  есть  канал,  по  которому  постоянно
утекает информация.
     Сэр Виктор сел в кресло возле своего стола, положив ногу  на  ногу  и
аккуратно расправив острую стрелку на отглаженных брюках.
     - Но кто виноват в этом? Поскольку информация распространилась  очень
быстро, следует предположить, что ее источник находится на  очень  высоком
уровне.
     Холлоран  шевельнулся  в   своем   кресле,   внимательно   следя   за
интересующим его разговором.
     - Не  обязательно,  -  ответил  президенту  Квинн-Риц,  -  нас  может
продавать кто-то из геологоразведчиков.
     - Вы хотите сказать, что каждый раз наши  конкуренты  из  Объединения
Рудодобытчиков  первыми  заявляют  права  на  разработку  нового  богатого
месторождения только потому, что один из наших людей работает  на  них?  -
спросил  Клин  таким  тоном,  словно  вице-президент  выдвинул  совершенно
неправдоподобную гипотезу.
     - Трудно поверить в это, не правда ли? - согласился  с  медиумом  Сэр
Виктор. - Предателя нужно искать среди сотрудников офиса.
     Холлоран вмешался в разговор:
     -  Предмет  беседы  каким-то  образом  связан   с   договором   между
"Ахиллесовым Щитом" и вашей компанией?
     Так как сам Клин сказал,  что  он  "может  присутствовать"  при  этом
разговоре, Холлоран  подумал,  что  на  конфиденциальном  совещании  будут
затронуты важные для проведения нынешней операции вопросы.
     Ответ Квинн-Рица был отрывистым и нарочито резким:
     - Все, о чем мы говорим, никак  не  касается  "Ахиллесова  Щита".  Не
понимаю, что вы вообще здесь делаете. Лично  я  не  вижу  необходимости  в
вашем дальнейшем присутствии в этой комнате.
     - Я пригласил его, -  спокойно  ответил  Клин.  Несколько  секунд  он
смотрел на вице-президента "Магмы" своим неподвижным, немигающим взглядом,
и Квинн-Риц чувствовал себя неуютно под этим прямым, властным взглядом.
     - Холлорана наняли, чтобы он охранял мою жизнь, -  так  же  медленно,
отчетливо выговаривая слова, продолжал Клин. - И сегодня  утром  я  ощущаю
особенно острую необходимость в этой защите. Странно видеть,  однако,  что
это полураскрытое предательство привело вас в столь сильное расстройство и
возбуждение.
     - Неужели вы всерьез предполагаете, что за попыткой покушения  стояло
Объединение Рудодобывающих  Компаний?  -  удивился  глава  "Магмы".  -  Мы
когда-то вели достаточно жесткую борьбу за рынок  с  этой  компанией.  Они
могут быть весьма опасными соперниками в сфере бизнеса, но  я  никогда  не
поверю в то, что они могут опуститься до физического  насилия  над  нашими
людьми.
     - Однако покушения никогда не совершаются беспричинно, -  отпарировал
Клин.
     - Может быть, я смогу чем-то помочь, если  узнаю,  что  произошло,  -
вежливо предложил Холлоран.
     - Дело в том, друг мой, - сказал Клин, - что за  последние  несколько
месяцев это конкурирующее с нами Объединение заявляло права практически на
каждое новое месторождение, которое я открывал  для  "Магмы",  задолго  до
того, как нашим разведчикам удавалось взять пробы. Тут даже ослу ясно, что
кто-то из нашей организации попросту наводит их на эти места.
     - Если ваши соперники действительно каким-то образом получают  важную
стратегическую информацию, то почему вы опасаетесь  насилия  над  вами?  -
спокойно ответил Холлоран - Мне кажется, им нет никакой  выгоды  причинять
вам ущерб. Какой смысл резать курицу, несущую золотые  яйца?  Кроме  того,
промышленный  шпионаж,  конечно,  противозаконная   вещь,   но   похищение
заложника - это уже уголовное преступление, несоизмеримое по  масштабам  с
подкупом   сотрудника   конкурирующей   фирмы.    Подобное    криминальное
происшествие  всегда   получает   широкую   огласку,   а   его   участники
разыскиваются и несут суровое наказание. Здесь закон беспощаден.
     - Это серьезный аргумент, Феликс,  -  заметил  Сэр  Виктор.  -  Зачем
конкурирующей компании идти на такой неоправданный риск?
     - Затем, что рано или поздно их шпион будет обнаружен, - ответил Клин
тихим, ровным голосом.
     Наблюдая  за  своим  клиентом,  Холлоран  отметил,  что  его   манера
поведения снова резко  изменилась:  исчезли  обычная  раздражительность  и
возбудимость (обычная? Холлоран подумал, что подобрал  неудачный  термин);
Клин говорил так неторопливо и спокойно, словно бы речь шла об отвлеченных
вопросах.
     - Но какую выгоду они получат, похитив вас? - спросил Квинн-Риц.
     - Возможно, они хотят устранить меня... на долгий срок.
     Сэр Виктор обменялся удивленным взглядом со своим заместителем.
     - Мне кажется, Рудодобытчики никогда не пойдут на такую крайность.  Я
лично знаю их президента; безусловно, он большой негодяй, но при  этом  он
показался мне здравомыслящим человеком. Я не могу поверить в  то,  что  он
может не только замышлять, но даже одобрить убийство.  Нет,  нет,  Феликс,
это уже выходит за пределы разумного.
     - Тогда почему же я чувствую нарастающую угрозу? -  холодно  возразил
Клин.
     -  Потому,  что...   ах,   Феликс,   возможно,   вы   просто   слегка
переутомились, и это  лишь  следствие  нервного  напряжения,  -  осторожно
ответил глава "Магмы". - В конце концов, все мы слишком надеемся  на  ваши
необыкновенные возможности, и эта реакция  может  быть  лишь  закономерной
расплатой за  постоянное  возбуждение,  в  котором  вы  находитесь,  чтобы
поддерживать в себе уникальные психические  способности.  К  тому  же,  вы
совсем не отдыхали сегодня, вы нарушили привычный режим, и сейчас,  должно
быть, чувствуете сильную усталость.
     Клин усмехнулся. Холлоран прикрыл глаза. За последние несколько  дней
ему пришлось стать свидетелем многих загадочных событий, однако до сих пор
он не знал, что его клиент может быть столь опасным противником.
     - Да, - согласился медиум, - я действительно устал  и  чувствую,  что
нуждаюсь в отдыхе. Еще несколько дней, проведенных в Нифе, пойдут  мне  на
пользу. А после этого -  небольшое  путешествие.  Может  быть,  мне  будет
позволено отправиться за границу, - тут улыбка исчезла с лица Клина, и оно
словно сразу постарело на несколько  лет.  -  Но  это  никак  не  разрешит
назревший в компании кризис.
     - Насколько часто удавалось вашим конкурентам обойти  вас,  когда  вы
открывали   новые   месторождения?   -   спросил   Холлоран,   неподдельно
заинтересованный почти детективным сюжетом развернувшейся перед ним драмы.
     - Три раза за последние пять месяцев, - ответил на вопрос Квинн-Риц.
     Холлоран удивленно поднял брови:
     - Мне кажется, это не так уж много, чтобы дать повод  для  серьезного
беспокойства.
     - Уверяю вас, - сказал Сэр Виктор, - в условиях нынешнего дефицита на
сырьевом рынке и жестокой борьбы за обладание природными  ресурсами  этого
более чем достаточно.
     - Но может быть, это всего лишь случайное совпадение?
     -  Мы  уже  готовы  были  принять  такую  версию,  когда   конкуренты
перехватили у нас первые два месторождения. Но в  прошлый  четверг  Феликс
указал на совершенно новый участок, где, по  его  мнению,  следует  искать
медь - это в одном из районов Папуа Новой Гвинеи. Однако  к  тому  времени
как наш агент связался с органами местной  власти,  отвечающими  за  право
вести поиск полезных ископаемых на этой земле, Объединение  Рудодобывающих
уже успело начать переговоры с местными компаниями. Подобные  дела  всегда
ведутся по  принципу  "первым  пришел  -  первым  получил",  а  заключение
контрактов  на  разработку  очень  выгодно  странам,  богатым   природными
ресурсами. И теперь, господин Холлоран, мы уверены в  том,  что  секретную
информацию, представляющую немалый интерес для соперников "Магмы",  кто-то
разглашает. Это происходит сразу же, как только мы берем на заметку  новое
месторождение.
     - Возможно, они тоже прибегают к помощи медиума.
     Сэр  Виктор  отнесся  к  шутливому  предположению  Холлорана   вполне
серьезно:
     - Во всем мире не найдется второго такого человека,  который  мог  бы
сравниться  с  Феликсом  Клином  в  его  поистине  уникальной  способности
предчувствовать и угадывать разные вещи.
     Это  было  сказано  тоном,  не  допускающим  ни  малейшего  сомнения;
впрочем, Холлорану и не  хотелось  дискутировать  с  главой  корпорации  о
подобных предметах.
     - Сколько сотрудников "Магмы" знало  об  этом  недавнем  открытии?  -
спросил Холлоран.
     - Совсем немного, - ответил Квинн-Риц,  чуть  наклонившись  вперед  и
шурша бумагами на своем столе.  -  Я,  президент  корпорации  и,  конечно,
Феликс и мисс Редмайл. И там, на месте, - только тот агент,  с  которым  я
разговаривал. Новая информация не докладывалась даже на совете директоров;
из остального состава администрации "Магмы" доступ к ней  получили  только
два должностных лица, однако мы твердо знаем, что их ввели в курс дела уже
после того, как Рудодобывающие сделали свой первый ход.
     - Не забывайте меня, - вставил Холлоран. - При мне упомянули об  этом
как раз в тот день, когда я впервые появился в "Магме".
     Сэр Виктор послал Клину вопрошающе посмотрел на Клина, и тот кивнул в
ответ.
     - Поскольку с того момента, как вы появились в корпорации, не  прошло
и недели, - рассудительно заметил президент, - мы можем не принимать вас в
расчет при поисках конкретных виновников утечки информации.
     -  Итак,  круг  подозреваемых  лиц  постепенно  сужается,  -  заметил
Холлоран. - Но перед тем, как указывать пальцем на  кого-то  конкретно,  я
надеюсь, вы устроите тщательную проверку,  чтобы  убедиться  в  отсутствии
подслушивающей аппаратуры в кабинетах вашего офиса, параллельных  линий  в
местной  телефонной  сети,  дающей  возможность  прослушивать   телефонные
разговоры, и прочих вещей в том же роде. Необходимо также  проверить  ваши
компьютерные шифры - пароли могут  быть  рассекречены.  Если  вам  угодно,
"Ахиллесов Щит"  может  помочь  очистить  здание  от  подобных  неприятных
сюрпризов.
     - Наша собственная охрана каждую неделю проводит тщательную  проверку
всего здания на наличие прослушивающей аппаратуры,  -  авторитетно  заявил
Квинн-Риц.
     - И это происходит в разное время, с нерегулярными  перерывами?  Меня
бы очень огорчило, если бы вы сказали,  например,  что  охрана  производит
доскональную проверку помещения офиса каждый понедельник  в  девять  часов
утра.
     - Наши люди из охраны не столь наивны, господин Холлоран.
     - Будем надеяться, что  они,  к  тому  же,  весьма  надежны.  А  ваши
компьютерные коды?
     - У нас нет никаких оснований полагать, что пароли рассекречены.
     - И все же на вашем месте я бы проверил локальные компьютерные сети -
может оказаться, что за последние несколько месяцев было сделано несколько
несанкционированных доступов  к  информации,  хранящейся  в  памяти  ваших
машин.
     - Однако это не имеет никакого  отношения  к  той  ситуации,  которая
сложилась за последние несколько дней, - заметил Сэр Виктор.
     - Тем не менее, следы, оставленные этим  неаккуратным  программистом,
могут облегчить поиски виновного, - сказал Холлоран и посмотрел на  Клина,
который казался совсем крохотным за  широким  дубовым  столом  президента.
Высокое окно, залитое потеками дождя, еще  более  подчеркивало  комическое
несоответствие маленького роста Клина  и  громадных  размеров  письменного
стола. - Да, к  тому  же,  -  обратился  он  к  своему  клиенту,  -  вы  -
ясновидящий: неужели у вас нет  своих  соображений  по  поводу  того,  кто
выдает секреты компании?
     Клин резко повернул голову и уставился на Холлорана своими огромными,
немигающими глазами.
     - Да, Холлоран, - произнес он как бы после короткого  раздумья,  -  я
точно знаю, кто среди нас предатель.
     Он обвел взглядом всех присутствующих  в  комнате.  Его  лицо  словно
превратилось в бесстрастную маску, пока он глядел в глаза каждому из них -
по его выражению нельзя было угадать ни мыслей медиума, ни его чувств.
     - Это Кора, - произнес он.



                                28. ХОЛЛОРАН

     - Осмелюсь вам сказать, дорогая, вы не очень-то хорошо выглядите.
     Кора  увела  Плановика  "Ахиллесова  Щита"  в   один   из   маленьких
конференц-залов на девятнадцатом этаже  главного  офиса  "Магмы".  В  этих
небольших  помещениях  часто  проходили  встречи  с  деловыми   партнерами
корпорации, реже - общие и расширенные заседания Совета  Директоров.  Кора
вышла на несколько минут, чтобы принести две чашки чая - для  себя  и  для
Матера. Решив устроиться поудобнее, они отошли от длинного рабочего стола,
стоящего в центре комнаты, и сели в удобные  полукресла,  расставленные  у
стен. Когда Кора подносила к губам чашку, Матер заметил, что кисть ее руки
слегка дрожит.
     - Я все-таки надеюсь, что бизнес  современных  похитителей  людей  не
смог  сломить  вашу  волю  и  поколебать  ваше  душевное   равновесие,   -
успокаивающим тоном произнес он. - Мы надежно защищаем вас от опасности. И
уверяю вас, Лайам  сможет  действовать  в  подобной  ситуации  лучше  всех
остальных  агентов.  У  него  какое-то  феноменальное,  сверхъестественное
чувство опасности, позволяющее нанести предупреждающий удар за секунду  до
того, как ударит противник.
     От наблюдательного  Матера  не  ускользнул  быстрый  взгляд,  который
бросила на него  молодая  собеседница  при  звуке  имени  Холлорана.  Ого,
подумал он, похоже, нашему парню удалось произвести на нее впечатление.
     - Мне кажется,  все  мы  стали  ужасными  неврастениками  из-за  этих
событий, - вздохнула Кора.
     Но ты, девочка, выглядишь  так,  словно  уже  несколько  недель  тебя
мучает бессонница, размышлял про себя Плановик. А вслух он сказал:
     - Да, конечно, я понимаю.  Скоро  мы  выманим  этих  негодяев  из  их
логова, и тогда всем можно будет хоть немножко перевести дух.  Видите  ли,
наша работа заключается не только в том,  чтобы  оберегать  от  возможного
покушения наш "объект" в качестве личных  телохранителей;  основная  часть
времени и сил уходит на поиски угрожающих ему похитителей, - Матер вовремя
удержался от того, чтобы прибавить: "или убийц", понимая,  что  это  может
сильно испугать девушку. - Мы занимаемся разведкой с того самого  момента,
как "Магма" ввела нас в курс дела.
     - Однако, к сожалению, пока безрезультатно.
     - Это правда, но ведь прошло еще так мало времени. Не волнуйтесь,  мы
скоро найдем тех, кто причиняет нам все  эти  хлопоты,  -  Матер  поставил
пустую чашку на блюдце возле своих ног.
     - Принести еще чаю? - встрепенулась девушка.
     - Нет, спасибо,  одной  чашки  вполне  достаточно.  Но  вы  подумайте
только, как, наверное, плачут сейчас от злости те прохвосты, которые столь
блестяще  провалили  свое   недавнее   покушение.   Головорезы-разбойники,
очевидно, решили показать свою  ловкость,  но  вместо  этого  им  пришлось
бежать, задравши хвост! - он  широко  улыбнулся,  изо  всех  сил  стараясь
успокоить ее, как утешают испуганных, плачущих детей.
     Кора глядела в свою чашку пустым, невидящим взглядом -  очевидно,  ее
мысли  сейчас  были  где-то  далеко.  Помолчав,  она   задала   совершенно
неожиданный для Матера вопрос:
     -   Лайам   наверняка   убьет   всякого,   кто   будет   представлять
непосредственную опасность, не так ли?
     Чарльз Матер слегка подался назад в своем кресле.
     - Ну... да, если не будет иного выхода. Однако он отнюдь  не  убийца,
мисс Редмайл. Он только сделает все необходимое  для  того,  чтобы  спасти
жизнь своего клиента, и никогда не пойдет на крайние  меры,  если  его  не
вынудят к тому обстоятельства. Я уверяю вас, мисс Редмайл, что  "Ахиллесов
Щит" - вполне солидная, уважающая закон организация, а не шайка  отчаянных
бандитов и наемных убийц. Конечно, если  говорить  откровенно,  мы  иногда
кое-где нарушаем некоторые правила, но все  наши  агенты  обучены  держать
ситуацию под контролем, а не поддаваться ей.
     - Он... - запнувшись, она посмотрела на Матера тревожным, вопрошающим
взглядом, - он пугает меня.
     Короткий смешок  Матера  прозвучал  бодро  и  весело,  словно  старый
Плановик порадовался удачной шутке.
     - Уж _в_а_м_-_т_о_ нечего бояться Лайама, - сказал он, улыбаясь.
     - Что может толкать такого человека, как он, на жестокость и насилие?
- продолжала девушка. - Ведь Лайам может быть таким нежным, и все же...
     Ох, дорогая, размышлял про себя Матер,  дело-то,  оказывается,  зашло
дальше, чем я думал.
     - Его главная задача - сдерживать насилие, - ответил он.
     - Знаете, я почувствовала в нем эту ужасную черствость и  холодность.
Знаете, когда он улыбается, его взгляд делается таким холодным. Иногда мне
кажется, что Лайам вовсе лишен чувства вины и жалости.
     -   Возможно,   вы   ошибаетесь,   принимая   его    холодность    за
невосприимчивость к... вы знаете, мне очень  трудно  подобрать  подходящее
слово, но, я думаю, вы поймете, что я имею в виду.  Он  отнюдь  не  питает
склонности ко всепрощающей доброте, не снисходителен к людским  порокам  и
недостаткам, вот в чем дело; он может быть очень суров и даже жесток, если
его - или кого-то из лиц, о которых ему поручено заботиться, -  оскорбляют
или пытаются запугать. Он не  мстителен,  о  нет,  но  отнюдь  не  намерен
подставлять левую щеку тому, кто ударил его по правой.
     Матер легонько постукивал тростью по носку ботинка.
     - Может быть, если я немного расскажу вам о нем, о его  прошлом,  это
поможет вам лучше понять его?
     Она робко взглянула на Матера, словно еще не решив, не  лучше  ли  ей
будет сменить тему разговора. Очевидно, личность Холлорана одновременно  и
притягивала, и отпугивала ее. То, что она услышит сейчас об этом человеке,
может навсегда оттолкнуть ее от Лайама; и все же ей хотелось узнать о  нем
как можно больше. Она наклонила голову, не промолвив ни слова -  то  ли  в
знак согласия, то ли потупившись под пристальным взглядом Плановика.
     - Отец Лайама, Пэт  Холлоран,  был  капитаном  Британской  Армии.  Он
познакомился со своей будущей женой, Шивон, во время короткого  отпуска  в
Южной Ирландии. По-видимому,  он  был  неисправимый  бродяга  и  увлекался
рыбной ловлей, а для такого проведения досуга лучшего места, пожалуй, и не
найдешь. К тому же в его жилах текла ирландская  кровь,  и  он  чувствовал
необъяснимую тягу к этой земле. Через несколько месяцев он снова  вернулся
в те же края, и тут  же  сделал  предложение  понравившейся  ему  девушке;
получив немедленное согласие, он вернулся в Лондон со  своей  невестой,  и
вскоре они поженились. Примерно через год у них родился сын Лайам.
     Матер наклонился и поднял с пола свою чашку:
     - Налейте-ка мне еще чайку, душенька.
     Он смотрел, как девушка подходит  к  столу  и  наполняет  его  чашку.
Холлоран смущает ее, размышлял он в это время, и не ее  здесь  вина.  Даже
для самого Матера Холлоран до сих пор  оставался  неразрешенной  загадкой,
хотя, казалось, никто не знал его лучше Плановика. Но вот  Феликс  Клин  и
его шальная компания внушала Матеру тревожные опасения, своего рода дурные
предчувствия, основанные не на  знании  и  анализе  конкретных  фактов,  а
скорее на эмоциях, не подчиняющихся логике, и на интуиции.  Девушка  могла
быть союзником его агента,  кем-то  вроде  "своего  человека"  в  "Магме";
возможно,  она  сообщила  Холлорану  о  каких-то   подозрительных   делах,
происходящих в корпорации, и это вынудило его столь  резко  изменить  свою
обычную манеру поведения.  Сегодня  утром  Матер  поделился  с  Джеральдом
Снайфом своими тревожными мыслями по поводу контракта с "Магмой", не скрыв
при  этом,  что  его  беспокойство  усилилось  после   того,   как   нашли
изуродованный труп Дитера Штура. Но Управляющий "Ахиллесова Щита", трезвый
прагматик, потребовал  конкретных  доказательств,  подтверждающих  наличие
связи между убийством Штура и контактами  "Ахиллесова  Щита"  с  "Магмой".
Поскольку очевидных фактов у Плановика не имелось, пришлось уйти ни с чем.
     Кора протянула ему чашку с душистым чаем.  Поблагодарив  девушку,  он
подождал, пока она  сядет  в  соседнее  кресло,  а  затем  продолжил  свой
рассказ:
     - Армейская служба требовала от его отца постоянно переезжать с места
на место; эти поездки,  непродолжительные,  но  частые,  разлучали  его  с
семьей. Если бы его направили в  долгосрочную  служебную  командировку  за
границу, он мог бы взять с собой жену и ребенка,  как  обычно  делается  в
таких случаях. Но здесь ему приходилось разъезжать  по  стране,  да  и  по
всему  свету,  нигде  не  останавливаясь  надолго.  Когда   обстоятельства
позволяли, он брал с собой Шивон и маленького сына, но чаще им приходилось
оставаться дома вдвоем,  ожидая  возвращения  отца  и  мужа  из  очередной
командировки. В конце концов они решили, что будет лучше, если они  вместе
с дедом Лайама вернутся в Ирландию.
     Девушка запомнила любимый им сорт чая - "Эрл Грей"  -  с  их  прошлой
встречи, и он с наслаждением прихлебнул из  чашки  ароматный  напиток,  на
минутку прервав разговор.
     - Я вспоминаю об этих давних событиях, мисс Редмайл, потому что,  как
мне кажется, они помогут - к  худу  ли,  к  добру  ли  -  полнее  раскрыть
характер этого человека.
     Ответа не последовало.
     - Капитан Холлоран проводил все свое свободное время с женой и сыном;
но, к сожалению, свободные дни у военного выдаются нечасто.  В  довершенье
всех бед их брак привел к разрыву между Шивон и ее родственниками.  Видите
ли, у матери Лайама  были  двоюродные  братья,  имевшие  связи  -  и,  как
оказалось, весьма сильные связи - с ИРА. Они считали мужа своей двоюродной
сестры британской ищейкой, подозревая, что он поселился  в  Ирландии  лишь
для того, чтобы собирать информацию о деятельности  повстанцев.  Это  была
явная  бессмыслица,  но  фанатики  вообще  редко  руководствуются  здравым
смыслом в своих действиях и поступках.  И  кто  знает?  Возможно,  за  эти
несколько лет капитану Холлорану не раз доводилось случайно слышать о  тех
гнусностях, которыми занимаются друзья родственников его жены,  и  чувство
долга говорило ему, что он обязан подать рапорт своему начальству. Так или
иначе, одного лишь подозрения террористам было вполне достаточно.
     - Лайам, которому было всего восемь лет, ушел  на  рыбалку  вместе  с
отцом. Капитан получил отпуск и прилетел домой всего на несколько дней.  В
то время он принимал участие в кровавой войне в  Саудовской  Аравии  (хотя
участие в ней британских  вооруженных  сил  до  сих  пор  замалчивается  в
официальных кругах). Видит Бог, как этому человеку был необходим отдых!
     Кора с нескрываемым любопытством поглядела на Матера.
     - Мальчик с отцом стояли на самой  середине  неглубокого  ручья,  вне
всякого сомнения очень обрадованные  тем,  что  им  снова  удалось  побыть
вместе после долгих месяцев разлуки. Тут-то их и застигли гангстеры.  Отца
Лайама застрелили у него на глазах. Позже он  рассказал  следователю,  как
его раненный отец медленно выбирался на отмель, пытаясь выползти из  воды.
Мальчик оцепенел от ужаса и мог только смотреть, как один  из  бандитов  в
черной маске, закрывающей лицо, ударом ноги сбросил  его  отца  обратно  в
воду и наступил ногой ему на спину, чтобы погрузить тело на  дно.  Мальчик
вспомнил, что вода стала темно-красной от крови, когда  убийца  наклонился
пониже и выстрелил умирающему капитану Холлорану в затылок.
     Кора зажмурилась на  секунду,  но  страшная  картина  еще  отчетливей
предстала перед нею, и она сразу открыла глаза.
     - Шивон, несомненно, знала, что в  убийстве  замешаны  ее  двоюродные
братья. Иначе гангстеры убрали бы свидетеля преступления  -  ее  мальчика.
Маски на убийцах, несомненно, служили для  того,  чтобы  ее  сын  не  смог
опознать их. Но она молчала. Она ничего не  могла  сделать.  Если  бы  она
рассказала кому-нибудь о своих подозрениях, она подставила бы под удар  не
только себя, но и Лайама, и его старого деда. Мне кажется, что именно  это
вынужденное молчание и стало причиной  окончательного  упадка  ее  духа  и
расстройства здоровья. Горе довершило остальное.
     Девушка посмотрела на него, широко раскрыв глаза:
     - Как... Как вы узнали об этом? Лайам рассказывал вам?
     - Частично, - ответил он.  -  Мальчик  не  скрывал  своих  внутренних
чувств, и он был отнюдь не одинок в своих подозрениях. Я наводил  справки,
разговаривал с капитаном Холлораном. Знаете ли, я был командиром  капитана
Холлорана в Адене. Это был отличный воин и прекрасный человек; я был о нем
самого высокого мнения. Его смерть была большой потерей для подразделения,
которым я командовал в самом начале этой  кампании.  Конечно,  я  проявлял
большой интерес к семье погибшего, и таким образом я  познакомился  с  его
сыном.
     Матер допил свой чай и поставил пустую чашку на пол. Выпрямившись, он
начал легонько поглаживать свое колено  -  воспоминания  об  Адене  всегда
вызывали тупую боль в раненной ноге.
     - Лайам рос неспокойным ребенком; вспышки необузданной дикости в этом
мальчике чередовались с более  спокойными  и  рассудительными  поступками.
Может быть, таким образом он заглушал в себе скорбь по убитому отцу, и  за
буйной яростью скрывалось всего лишь вполне объяснимое человеческое  горе,
которое было не по плечу маленькому человечку. Эти дикость и ярость  дошли
до крайнего предела, когда мать Лайама, несчастная, доведенная до отчаяния
женщина, совершила самоубийство. Я следил за вдовой и сыном  с  той  самой
поры, как не стало  капитана  Холлорана,  ездил  к  ним,  чтобы  помочь  с
финансовыми делами - осиротевшая семья  должна  была  получать  пенсию  от
Британских Вооруженных Сил. Но, к сожалению, вскоре мне пришлось  прервать
контакт с ними из-за собственных проблем, -  Матер  похлопал  по  больному
колену, указывая на причину этих проблем. - Мне угрожала ампутация,  но  я
попытался убедить врачей, что нога станет как новенькая, если они  немного
покромсают ее  своими  скальпелями.  Теперь  я  сомневаюсь,  что  поступил
правильно, - прибавил он задумчиво, словно  обращаясь  к  самому  себе.  -
Итак, после долгого перерыва я получил письмо от деда  Лайама,  в  котором
сообщалось о смерти Шивон, и как только начал подниматься на ноги, приехал
в Ирландию - посмотреть, что можно сделать для  мальчика.  -  Матер  криво
усмехнулся и прибавил: - И думаю, я успел как раз вовремя.
     Коре  было  трудно  представить  себе  Лайама   запуганным,   нервным
мальчиком, который тяжело  переживает  трагическую  смерть  матери,  столь
быстро последовавшую за гибелью отца. Ей  никак  не  удавалось  совместить
этот печальный образ с тем мужчиной, который  прошлой  ночью  вошел  в  ее
комнату и овладел ею несмотря на ее протест. Это  насилие  доставило  Коре
своеобразное  наслаждение  -  ощутив  столь  знакомое  чувство,  когда  ей
приходилось  покоряться  чужой,   непреклонной   воле,   она   еще   могла
сопротивляться, но в конце концов уступила ему.  Но  когда  прошел  первый
пламенный порыв, его любовные ласки были  такими  нежными  и  тихими,  что
пробудили  в  ней  ответную   нежность,   и   новое   чувство,   затмившее
разгорающееся в груди желание, было прекрасным.  Оно  оглушило,  ошеломило
ее, и одновременно заронило в  ее  душу  сомнение:  может  быть,  он  лишь
искусно  разыгрывал  перед  ней  обе   стороны   страсти?   Та   холодная,
бесчувственная грубость, с которой он взял ее в  первый  раз,  помогла  ей
получить удовольствие,  не  прибегая  к  разным  встряскам  и  болезненным
ощущениям  -  она  уже  давно  не  испытывала   ничего   подобного.   Кора
сомневалась, правильно ли ей удалось понять то, что стояло  за  поступками
Холлорана. Не придумала ли она его образ для самой себя? Действительно  ли
он был таким жестоким, сильным человеком, каким представлялся ей?
     Голос Матера прервал ее размышления:
     - Лайам отчаянно дрался с приятелями-мальчишками. Но  одними  драками
дело не ограничивалось. Его хулиганские выходки выходили за рамки обычного
озорства, свойственного всем мальчикам в его  возрасте.  Когда  я  приехал
туда, где жил Лайам со своим дедом,  мне  неоднократно  рассказывали,  что
дело чуть не дошло до отправки сироты в исправительный дом для малолетних.
Ему  приписывали  соучастие  в  нескольких  весьма  серьезных  инцидентах,
случившихся в этом  маленьком  городке,  хотя  никаких  изобличающих  улик
против него не имелось, и формально ему нельзя было предъявить обвинение в
соучастии в этих злодеяниях. Он не ладил с местным священником. Потому ли,
что  Церковь   была   непосредственным   представителем   власти   в   том
провинциальном  городке,  где  он  жил,  а  он  восставал  против  всякого
притеснения и насилия, или по какой-то иной причине - сказать  не  берусь.
Так или иначе, одно из серьезных происшествий, вину за  которое  возлагали
на него,  было  связано  с...  А  впрочем,  нет,  я  не  хочу  высказывать
непроверенные догадки - ведь у меня нет никаких твердых доказательств.
     Плановик "Ахиллесова Щита" сплел пальцы рук и положил локти на  ручки
кресла. Затем в раздумье провел  указательным  пальцем  по  губам,  словно
пытаясь поймать ускользнувшую нить воспоминаний.
     - Да, мальчику обязательно нужно было сменить обстановку. С Ирландией
у него было связано слишком много тяжких воспоминаний.  И  я  увез  его  в
Англию и устроил в интернат - я  чувствовал,  что  обязан  сделать  это  в
память о его отце. Интернат, в котором учился Лайам, давал своим  ученикам
начальную военную подготовку; многие славные кадеты были его выпускниками.
Боюсь, я не мог уделять  слишком  много  внимания  сыну  своего  погибшего
товарища - ведь после ранения мне пришлось как  бы  заново  начинать  свою
военную карьеру. Но я следил за мальчиком, насколько  мне  хватало  сил  и
времени.  Постепенно  шаловливый  ребенок  освоился  на  новом   месте   и
остепенился - возможно, до той поры ему просто не  хватало  внимательного,
но требовательного воспитателя; так или иначе, строгий режим пошел ему  на
пользу. Не знаю, что окончательно повлияло на его выбор будущей  профессии
- память ли об отце, известие ли о  кончине  деда,  когда  он  понял,  что
теперь остался совсем один на  белом  свете,  или  то,  что  он  учился  в
специализированной школе, - но  уже  задолго  до  окончания  интерната  он
твердо решил стать военным.
     Лицо Матера расцвело улыбкой.
     - И это было к лучшему, я  уверен.  Он  все  еще  оставался  дерзким,
отчаянным; иногда  он  казался  просто  дикарем  -  очевидно,  сказывалась
ирландская кровь. Но армия умеет направлять этот молодой  задор  в  нужное
русло. Лайам избрал себе эту долю, словно повинуясь предначертанию судьбы,
и  оказался  достаточно  сильным  и  смышленым  молодым  человеком,  чтобы
поступить в авиационный спецназ.
     - К сожалению, он попал в одну переделку в 1972  году.  Мне  кажется,
что корни его цинизма следует искать именно здесь. Ему еще не  исполнилось
и двадцати лет, когда он получил свое первое боевое крещение. В  то  время
он нес службу в составе учебного отряда  авиационной  службы  специального
назначения в городке Мирбат в Омане - в отряде их было всего около  десяти
человек. Между империей и ее противниками шла настоящая гражданская война.
То подразделение авиационного спецназа, к которому был приписан их  отряд,
уже провело три месяца в унылом, скучном пригороде Мирбата,  пытаясь  хоть
как-то навести порядок среди верноподданных-оманцев. Их  часть  удерживала
два форта: тридцать оманских военных, сражающихся против империи, в  одном
и что-то около двадцати с лишним человек из жандармерии Дофара  в  другом,
да еще банда кое-как вооруженных головорезов из местных нерегулярных войск
в самом городе - вот и все силы, которыми они располагали. Из  артиллерии,
которая могла нанести хоть какой-нибудь ущерб противнику, у них была  одна
пушка времен Второй Мировой, полудюймовый  "Браунинг"  и  81-миллиметровый
миномет.
     - Однажды на рассвете их атаковали три сотни повстанцев,  вооруженных
автоматами, минометами, противотанковыми ружьями  и  русскими  реактивными
гранатометами. Англичане и их  союзники-арабы  хорошо  понимали,  что  это
будет настоящая резня, ибо противник имел перевес в живой силе  и  технике
почти в четыре раза. Но старший  офицер  авиационной  службы  специального
назначения,  абсолютно  бесстрашный  человек,  не  колеблясь  ни   минуты,
расставил  своих  людей  и  арабов  возле  старых  артиллерийских  орудий,
имевшихся в обоих укреплениях, и организовал отряд для ведения  встречного
боя.
     - Я не буду посвящать вас в утомительные подробности этого  сражения,
душенька, хочу лишь вкратце рассказать о том, как им удалось выйти  живыми
из  настоящего  пекла.  Старший  офицер  успевал  повсюду;  он  выкрикивал
команды, отдавая приказы наводчикам  орудий,  и  нужно  сказать,  что  ему
удалось рассредоточить силы так, что люди мятежников не смогли  удержаться
на подступах к форту, накрытые артиллерийским и пулеметным огнем. Вместе с
санитаром-медиком  он  под  огнем  противника  пробежал  около  четырехсот
метров, чтобы  добраться  да  второго  форта,  где  отсиживались  люди  из
жандармерии.  Он  послал  радиограмму  в  штаб,  чтобы   оттуда   прислали
геликоптер для эвакуации тяжелораненых, но противник  накрыл  второй  форт
таким ураганным огнем, что эта проклятая  машина  не  могла  приземлиться.
Вместе с небольшим отрядом капитан решил пробиться к огневой точке второго
форта, находившейся в каких-нибудь трехстах метрах от мятежников; во время
этой сверхрискованной  операции  ему  чуть  не  снесло  голову  автоматной
очередью противника. Бойцы вокруг него падали как подкошенные, но мысль  о
сдаче на милость победителя даже не приходила в голову отважному офицеру -
со своей позиции он  мог  дать  наводку  для  двух  ракет  "Страйкмастер",
запущенных, чтобы дать им хоть какую-то  поддержку,  и  яростное  сражение
по-прежнему продолжалось.
     - Через некоторое время на помощь защитникам  форта  прилетела  целая
эскадрилья из Салалаха. Повстанцы, уже понесшие весьма ощутимые  потери  в
результате отбитой атаки, были окончательно подавлены; оставшиеся в  живых
побросали свою боевую технику и бежали со всех ног. Старший  офицер  форта
оказал стойкое сопротивление противнику, проявив при этом такую выдержку и
мужество и нанеся такой сильный урон повстанцам, что мятежники  так  и  не
смогли оправиться от понесенного ущерба и надолго запомнили это поражение.
Однако гражданская война в Омане продолжалась еще около четырех лет.
     - Я полагаю, то жаркое сражение двояко повлияло на  Лайама.  С  одной
стороны, он был вовлечен в  кровавую  бойню,  где  ежеминутно  совершалось
множество бессмысленных жестокостей, многие из  которых  стали  делом  его
собственных рук. С другой стороны, он видел перед собой пример  выдающейся
храбрости: его командир - капитан, не забывайте  об  этом  -  казался  ему
образцом воина-героя, и молодой человек наверняка  считал,  что  на  такой
подвиг был бы способен  его  безвременно  погибший  отец.  Однако  участие
Британской авиации в вооруженной стычке между  повстанцами  и  регулярными
войсками Омана не признавалось в официальных кругах,  хотя  его  наградили
медалью за активное участие  в  этой  операции,  а  храбрый  капитан  стал
кавалером ордена "За  безупречную  службу".  Этот  факт,  а  также  совсем
юношеское сомнение, поселившееся с тех пор в его душе - за кого он воевал?
стоял ли он на стороне "хороших" или "плохих"? - превратило его  в  циника
во всем, что касалось войны в целом. Но самое худшее было еще впереди.
     - Через семь лет тот отважный капитан, удержавший два форта в Омане и
уже ставший к тому времени майором, погиб в результате несчастного  случая
во время учебного полета в Бренкоке.  Нелепая  смерть,  так  несправедливо
унесшая человека, перед которым Лайам преклонялся, кого он  уважал  больше
всего на свете, переполнила горечью  и  отвращением  молодого  летчика,  и
вскоре  он  подал  рапорт  об  увольнении  из  рядов  авиационной   службы
специального назначения.
     - Он стал наемником, использующим каждый конфликт в собственных целях
-  преимущественно  финансовых,  -  но  никогда  не  становился  послушной
марионеткой в чьих-нибудь руках. Я следил за ним через достаточно обширные
связи, которые оставались у меня в разных странах, и,  должен  признаться,
все, что я слышал о нем, сильно огорчало меня,  а  зачастую  даже  пугало.
Хотя я никогда не слышал о том,  что  он  хладнокровно  убивал  направо  и
налево или прибегал к насилию, если без  этого  можно  было  обойтись,  но
молва о нем разнеслась далеко, утверждая, что он крайне беспощаден к своим
врагам - а под врагами он, очевидно, подразумевал  всех,  кто  был  против
платившей ему стороны.
     Матер заметил, что его  рассказ  отнюдь  не  произвел  сенсации:  его
слушательница не казалась шокированной или удивленной - очевидно,  все,  о
чем он рассказывал, более или менее совпадало с ее собственными догадками.
     - Несколько лет тому назад мне поручили проводить новый набор агентов
для "Ахиллесова Щита", - продолжал он,  помолчав,  словно  в  раздумье.  -
Бывшие  офицеры  авиационной   службы   специального   назначения   обычно
становились прекрасными сотрудниками, поэтому  именно  на  них  я  обращал
внимание в первую очередь. К тому времени я потерял все контакты с Лайамом
- возможно, меня пугала столь неожиданная и резкая перемена  в  нем,  и  я
боялся той новой маски  холодной  жестокости,  которую  он  теперь  носил.
Однако  внутреннее  чувство  подстрекало  меня  продолжать  поиски  -  мне
казалось, что я виноват в том, что позволил ему опуститься, хотя я  тщетно
пытался убедить  самого  себя,  что  делаю  это  всего  лишь  из  простого
любопытства.
     - В конце  концов  я  обнаружил  его  в  глухом  месте  -  маленьком,
неприметном селении в Ботсване, неподалеку  от  границ  Южной  Африки.  Он
обучал отряды намибийских диверсантов, устраивавших вылазки в свою  родную
страну, чтобы, нанеся как можно  больший  ущерб,  снова  перейти  границу,
оказавшись в нейтральной соседней стране. Лайам очень сильно  изменился  с
тех пор, как я в последний раз видел его, но он очень резко  отличался  от
того  молодого  человека,  которого  я  ожидал  увидеть.   Он   казался...
легкомысленным. Словно те убийцы и насильники, те диверсанты,  которых  он
обучал, те ужасные условия, в которых он жил,  ровным  счетом  ничего  для
него не значили. Он не обнаружил ни малейшего волнения - ни изумления,  ни
радости, когда я неожиданно объявился в тех краях -  только  сухо  обронил
несколько вежливых слов  по  поводу  приятного  сюрприза.  Разговаривая  с
Лайамом, я не мог  избавиться  от  ощущения,  что  я  говорю  с  абсолютно
бесчувственным человеком, но постепенно я начал понимать, что в  человеке,
стоявшем передо мною, кипели непонятные, темные внутренние страсти. И  это
испугало меня больше всего. Бог знает, какого лиха ему  пришлось  хлебнуть
после увольнения из Британских Вооруженных Сил; несомненно только  одно  -
эти события оставили в его  душе  глубокий,  неизгладимый  след.  Нет,  он
отнюдь не дошел до звероподобного состояния -  похоже,  в  свое  время  он
приобрел достаточно стойкий  иммунитет  против  насилия  и  жестокости,  а
заодно освободился от всех человеческих  привязанностей,  подчас  делающих
нас столь слабыми. Но, как я уже сказал, это была лишь маска, обращенная к
окружающим; в этом человеке бурлили чувства, настолько сильно  подавленные
и загнанные вглубь, что, возможно, он и сам не подозревал о том, насколько
они сильны. И теперь, когда они рвались на волю, он старался не  позволить
им проявиться вновь, не позволить им полностью овладеть  собой,  чтобы  не
превратиться в раба собственных страстей. Я чувствовал, что явился к  нему
в самый подходящий момент и в самый  крайний  срок;  это  невозможно  было
выразить словами, да и доказательств у меня  не  было  ровно  никаких,  но
многолетний  опыт  и  интуиция  подсказывали  мне,  что  сверхчеловеческое
напряжение, в котором находился Лайам в ту пору, очень скоро принесет свои
печальные плоды: он был на грани срыва.
     - Он воспринял мой внезапный приезд как  своего  рода  перст  судьбы,
хотя сам ни за что не признался бы в этом. Я мог помочь ему  выбраться  из
того зловонного болота, в котором он все глубже увязал. Что касается меня,
я был душевно рад помочь ему.
     - Лайам скупо делился  со  мной  подробностями  прошедших  лет  своей
жизни. В числе всего прочего он как-то поделился со мной одним  открытием,
которое он сделал для себя несколько лет тому назад.  В  мире  нет  ничего
абсолютного, сказал он.  Ни  абсолютной  лжи,  ни  абсолютной  правды.  Ни
абсолютного добра, ни абсолютного  зла.  Эти  понятия  очень  растяжимы  и
относительны. Если ты понял это - искренне признал это, подчеркнул  он,  -
то ты неминуемо должен установить собственные критерии оценки для добра  и
для зла, должен очертить те реальные границы,  внутри  которых  ты  можешь
действовать, не чувствуя за собой вины. Если  не  выходить  за  очерченные
рамки, совесть не будет язвить тебя своим острым жалом,  сковывая  волю  и
тем самым мешая действовать свободно, сообразно  своим  правилам.  Еще  он
сказал, что добродетель и справедливость редко могут держать зло под своим
контролем, ибо их собственные рамки играют  роль  связывающих  пут,  мешая
действиям, направленным на праведное дело -  борьбу  со  злом.  Существуют
такие ситуации, когда злу может успешно противостоять только  другое  зло.
Все дело только в степени зла, настойчиво повторял он, -  меньшее  зло  во
имя победы над большим злом.
     - Из  его  долгих  рассуждений  я  понял  только  одно,  -  задумчиво
проговорил Матер, - а именно то, что он начал  выбираться  из  той  бездны
беспросветного отчаянья, в которую он погружался. Однако я не совсем точно
выразился. Отчаянье всегда подразумевает жалость к самому себе, а человек,
с которым я встретился в тех далеких, забытых богом краях, слишком огрубел
и ожесточился, чтобы испытывать подобное чувство. Пожалуй, пессимизм будет
более подходящим определением, а цинизм - еще  лучшим.  Тем  не  менее  он
принял предложение вернуться в Англию и работать на "Ахиллесов Щит", чтобы
защищать людей вместо того, чтобы отнимать у них  жизни.  Мне  показалось,
что  эта  жизненная  перемена  стала  для   Лайама   коренным   поворотом,
оттолкнувшей его от края бездны, на котором он стоял.
     Кора, внимательно выслушавшая весь рассказ Матера от начала до конца,
ни разу не перебив Плановика, неожиданно встрепенулась:
     - Вы хотите сказать, он был так близко от...
     - По-моему, да, - ответил Матер. -  Это  может  показаться  несколько
старомодным взглядом на жизнь, но я всегда придерживался того мнения,  что
коль  коготок  увяз  -  всей  птичке  пропасть.  Человеку,  хотя  бы   раз
поступившемуся своей честностью, совсем  недалеко  до  полной  деградации.
Порой мне казалось, что на  жизненном  пути  Лайам  понемногу  растерял  и
разменял на мелочь все нравственные ценности.
     Девушка потупилась, вдруг смутившись,  и  Матер  подумал,  что  может
быть, именно его последние слова вызвали эту неловкую паузу. Не слишком ли
суровым  он  показался  ей  сейчас?  Или  она  просто  сочла   его   мысли
эксцентричным  чудачеством  старика?  Впрочем,  вряд  ли  стоит   обращать
внимание на такие пустяки, успокоил он себя.
     - Но теперь он изменился? - едва слышно спросила Кора.
     - Ну, с тех пор, как он пришел в "Ахиллесов Щит",  прошло  уже  шесть
лет, и много раз он проявлял себя с самой лучшей стороны. Мы  считаем  его
одним из наиболее умелых оперативников -  там,  где  дело  идет  на  грани
риска, ему нет равных среди наших  агентов.  Да,  он  изменился,  -  Матер
улыбнулся. - Но насколько глубоко - о том я судить не берусь.



                               29. В РАЗВЕДКЕ

     Они проехали мимо ворот; трое мужчин,  сидевших  в  машине,  медленно
поворачивали свои головы, глядя на подъездную аллею,  чтобы  узнать,  куда
она ведет. Но аллея сворачивала  в  густую  рощу,  и  переплетенные  ветви
скрывали посыпанную мелким гравием дорогу от любопытных взоров.
     Пассажир  на  переднем  сиденье  кивком  головы  указал   на   старый
двухэтажный домик, стоящий по ту сторону тяжелых  железных  ворот.  Машина
проехала мимо, не замедляя скорости.
     Машина плавно катилась по проселку; некоторое время они  разглядывали
высокую стену - пышно разросшийся кустарник  и  деревья  рощи  выглядывали
из-за изрядно  попорченной  непогодой  кирпичной  кладки.  Так  они  ехали
довольно долго, пока слева не показался узкий  просвет  меж  деревьями.  В
глубь просеки вела узкая колея, и машина свернула туда. Двое пассажиров не
отрывали глаз  от  колючей  живой  изгороди,  сменившей  прочную  каменную
ограду. Сквозь просветы в ней можно было мельком  увидеть  склоны  холмов,
поросших кустарником, рощу и широкое озеро.  Пассажир  на  заднем  сидении
приказал водителю остановить машину.
     Хотя деревья, растущие близ дороги, загораживали почти  весь  пейзаж,
все же им нетрудно было различить в мелькании  ветвей  большое  здание  из
красного кирпича, стоящее на противоположном берегу озера,  раскинувшегося
в низине меж двух  холмов.  Человек  на  заднем  сидении  негромко  сказал
водителю,  чтобы  он  ехал  дальше,  очевидно,  не  желая  слишком   долго
задерживаться на одном месте.
     Узкая колея, с обеих сторон окруженная зеленью, смыкавшей свои тонкие
ветви над крышей машины, в конце концов  вывела  их  на  более  удобную  и
широкую дорогу. Автомобиль повернул налево  и,  набрав  среднюю  скорость,
поехал дальше. Не обращая внимания на изгибы дороги и невысокие холмы,  на
которые поднималась машина, двое  наблюдателей  глядели  налево,  где  рос
густой лес. В  зеркале  заднего  обзора  водитель  заметил  догонявшую  их
"Гранаду" и сообщил об этом своим спутникам. "Гранада" чуть  притормозила,
держась метрах в пятидесяти от их автомобиля, и теперь ехала  за  ними  по
пятам, не вынуждая водителя передней машины увеличивать скорость, но и  не
отставая.
     Водитель передней машины ждал, когда  впереди  покажется  перекресток
или развилка,  по  которой  можно  свернуть  направо.  Дождавшись  первого
перекрестка, он проехал мимо него. Вскоре показался другой перекресток,  и
водитель свернул с прежней дороги.
     В зеркале заднего обзора водитель увидел,  как  "Гранада"  пронеслась
мимо по проселку, с которого  он  только  что  свернул.  Двое  пассажиров,
сидевших в ней, повернули головы направо и поглядели вслед  свернувшему  с
дороги автомобилю.  Все  так  же  ровно  ведя  свой  автомобиль,  водитель
продолжал неспешно  удаляться  от  покинутой  им  дороги,  плавно  набирая
скорость.
     Только когда они проехали около двух километров, водитель притормозил
у обочины и обернулся к своим спутникам.
     Пассажир на заднем сидении кивнул. То, что они увидели,  подтверждало
слова человека со шрамом  на  лице  (им  все-таки  удалось  заставить  его
заговорить): поместье было очень большое, даже громадное.



                            30. РАСПРАВА ВО ТЬМЕ

     Квинн-Риц  был  один  в  своем  кабинете   на   девятнадцатом   этаже
штаб-квартиры "Магмы".
     Едва  заметная  довольная  улыбка   трогала   губы   вице-президента,
дорабатывающего последний параграф  своего  отчета  о  ситуации  с  новыми
месторождениями меди в Папуа Новой Гвинее.  Он  задумал  подготовить  этот
отчет, столь спешно затребованный Феликсом Клином, перед тем, как уйти  из
здания.  Квинн-Риц  торопился  с  подготовкой  отчета,   чтобы   президент
корпорации  смог  доложить  эти  новости  на  утреннем  заседании   Совета
директоров в понедельник. Было очень важно не упустить  момент,  поскольку
вице-президент хотел, чтобы основой доклада главы "Магмы" стал именно этот
отчет.
     Есть ли у них хоть какие-нибудь реальные шансы выиграть эту битву  за
медь? Даже если "Магма" даст высокопоставленным государственным чиновникам
взятку, намного превосходящую  ту  сумму,  которую  пришлось  выложить  их
соперникам, все равно долгосрочные права  на  разведку  в  той  местности,
предоставленные "Рудодобывающим", будет не так просто аннулировать.
     Он собрал в стопку разбросанные по столу бумаги. Завтра утром  первым
делом он отнесет их своему секретарю, чтобы тот отпечатал  отчет.  Он  еще
раз пробежал глазами несколько фраз, довольный удачной формулировкой:  она
скромно и ненавязчиво, но в то  же  время  очень  ясно  подчеркивала  весь
гигантский труд, который он предпринял в целях охраны информации  об  этом
месторождении, чтобы кто-либо из их многочисленных конкурентов, и в первую
очередь  "Рудодобывающие",  не  узнали  о  переговорах  между  "Магмой"  и
официальными лицами Новой Гвинеи. В отчете упоминалось и  о  том,  как  он
старался обойти все остальные компании, ускорить  переговоры  о  получении
неограниченной  лицензии  на  разведку  цветных  металлов,  на  протяжении
нескольких  месяцев  пытаясь  связаться  с  местным  агентом  "Магмы"   по
телефону, факсу  и  даже  через  личного  посланца  в  ту  гостиницу,  где
остановился агент. Но, к сожалению, агента на месте обнаружить не  удалось
(по крайней мере, так написал Квинн-Риц в своем отчете),  а  вскоре  после
этого главный соперник "Магмы" узнал  о  новом  "открытии",  причем  столь
внезапное   исчезновение   местного    агента    "Магмы"    и    заявление
"Рудодобывающих" о неограниченных правах на разведку в том  районе  весьма
подозрительно совпадают по времени...
     Он усмехнулся, перечитав последние строки отчета.
     Пора идти домой, размышлял он, ухмыляясь. Хватит на сегодня. Конечно,
отчет мог бы быть более полным, но какого черта он должен возиться с этими
проклятыми бумажками еще и в воскресенье? Было уже далеко  за  полдень,  и
небо потемнело, затянутое тучами, из которых падал мелкий дождь. Но прежде
чем уйти можно позволить себе глоток джина с тоником, чтобы  отметить  еще
одну удачную хитрость.
     Встав из-за стола, он подошел к  застекленному  стенному  шкафчику  и
открыл его, чтобы взять из бара, который он  на  всякий  случай  держал  в
кабинете для приема гостей и важных делегаций, высокий  стакан  и  бутылку
джина. Ведерко для льда было пусто, но кто, к чертям, в такое время  будет
думать о льде? Квинн-Риц налил в стакан добрую порцию спиртного  и  развел
его равным количеством тоника. Поднося  стакан  к  губам,  он  услышал  за
дверью какой-то шум. Его рука замерла на полпути вверх.
     Он  пожал  плечами.  Охрана  обходит  коридоры,  заглядывая  во   все
кабинеты, только и всего. Он поднял стакан. "Ваше драгоценное здоровье!" -
сказал он самому себе, прежде чем сделать первый  глоток.  Смесь  приятным
теплом разбежалась по жилам, придавая бодрости и  снимая  с  души  остатки
беспокойства и тревоги. Он стал думать о приятных, радостных вещах.  Всего
несколько месяцев осталось пресмыкаться перед этим несносным недомерком, а
после - домой с деньгами. Деньги, много  денег,  и  престижная  работа  на
фирму, которая по достоинству оценит его богатый опыт и деловую хватку. И,
конечно, не останется в долгу за прежние многочисленные услуги, которые он
уже оказал этой компании. Ради этого стоит рисковать.  Ну,  что,  в  конце
концов, сможет сделать "Магма", даже если обнаружит,  что  именно  он  был
тайным информатором ее конкурентов? Потащит его в суд? Нет,  это  было  бы
большой глупостью с их стороны. Он слишком много знает и может  пригрозить
своим бывшим коллегам разоблачением. Вряд ли держатели акций  будут  очень
рады, когда узнают  всю  правду  о  том,  чем  занимается  Феликс  Клин  в
корпорации. Ведь об этом не знает практически никто. Даже "Рудодобывающие"
уверены, что у "Магмы" просто-напросто хорошо поставлена разведка полезных
ископаемых  -  прекрасные  специалисты,  квалифицированные  геологи...   А
финансовая  пресса   получит   пикантнейший   скандальчик,   который   она
постарается раздуть до весьма внушительных размеров.  Нет,  самое  худшее,
что с ним могут сделать,  -  это  потихоньку  уволить,  заплатив  вдобавок
кругленькую сумму за то, что он будет держать свой рот на замке. Но вместо
этого они, похоже, собираются выгнать девчонку, Кору.
     И он опять улыбнулся.
     Квинн-Риц медленно повернул голову к двери в кабинет. Неужели  кто-то
все еще стоит с той стороны? Он был  уверен,  что  слышал  какой-то  звук,
донесшийся из коридора. Поставив  стакан  на  край  стола,  вице-президент
"Магмы" подошел к полуоткрытой двери.
     Открыв ее, он выглянул наружу. "Есть там кто-нибудь?" -  произнес  он
довольно громко, подумав, что со стороны  он,  наверное,  выглядит  весьма
глупо.
     Ответа не последовало.
     Он сделал шаг вперед, почувствовав едва уловимый  терпкий  аромат,  и
тотчас же что-то мягкое окутало его голову, полностью  закрыв  лицо.  Свет
померк перед глазами вице-президента "Магмы".


     Чьи-то руки сильно подтолкнули его вперед. Он потерял равновесие,  и,
сделав несколько нетвердых шагов, упал ничком. Несколько минут он лежал на
полу,  скорчившись  в  неловкой  позе,  боясь  пошевелиться,   ослепленный
странной повязкой, закрывавшей его лицо.
     Несколько минут он собирался с духом; он был слишком напуган  сейчас,
чтобы хоть что-то соображать. Сквозь плотную ткань, полностью  закрывавшую
его голову, он расслышал негромкий стук закрывающейся двери.  Он  затрясся
всем телом.
     Быстрая  ходьба  по  коридору  на  подгибающихся  от   страха   ногах
показалось ему долгим, мучительным, непрекращающимся кошмаром;  она  стала
самым ужасным переживанием, которое ему - до сих пор - довелось  испытать.
Его непреклонно и грубо тащили навстречу неизвестной судьбе. Теперь он мог
представить себе, что чувствовали разбойники в Англии старых времен, когда
их, связанных, с лицом,  закрытым  низко  надвинутым  капюшоном,  вели  на
виселицу,  даруя  им  последние  короткие  и  потому  слишком  драгоценные
мгновенья для того, чтобы они могли прочувствовать всю  глубину  вечности,
которая ждала их в конце недолгого пути  (для  подобных  чувств  в  сердце
осужденного всегда найдется уголок; неважно, как долог будет его последний
путь и насколько сурово будут обходиться  палачи  с  беспомощной  жертвой,
попавшей им в руки, таща ее к  месту  казни  -  какой-то  уголок  сознания
перепуганного, отчаявшегося, может быть, даже  бьющегося  в  руках  стражи
человека все равно останется спокойным и ясным, его  не  коснутся  хаос  и
смятение, царящие в эти  минуты  в  душе  несчастного  пленника,  и  он  с
ошеломляющей четкостью будет фиксировать каждый  шаг,  сделанный  на  этом
страшном  пути...).  Его  крепко  держали  два  человека  -  хотя  они  не
произносили ни слова, ни звука в ответ на его испуганные просьбы, угрозы и
крики, он был уверен, что конвоиров двое - они подняли его  с  пола  возле
его собственного кабинета и повели  куда-то  по  коридору...  Лифт...  Они
привели его в лифт.  Зачем?  Куда  они  хотят  его  утащить?  О,  Господи,
неужели... Неужели эти люди  охотятся  за  Феликсом  Клином?  Значит,  они
ошиблись, приняв его за экстрасенса? Скорее всего, именно так оно и  есть!
Тогда нужно как можно скорее  объяснить  им,  что  они  схватили  не  того
человека, который им нужен. Квинн-Риц не испытывал ни малейшей приязни,  а
тем более - преданности Феликсу Клину. Он  был  готов  выложить  все,  что
знал, только бы с него сняли эту проклятую повязку, только бы прекратилась
эта пытка неизвестностью, только бы ему гарантировали жизнь. Нет, нет, они
не станут, ни в коем случае не станут мучить его - они ошиблись, а он  сам
охотно расскажет им обо всем...
     Квинн-Риц  медленно,  нерешительно  поднял  голову,  и  сквозь   щели
ниспадавшей складками ткани, закрывающей ему лицо, он разглядел, что пол в
том помещении, куда они  пришли,  был  белым.  Осторожно,  каждую  секунду
ожидая удара или сильного  толчка,  он  приподнял  край  мягкой,  пушистой
материи.  Теперь  он  мог  рассмотреть  комнату.  Рывком  сбросив  с  себя
покрывало  -  это  оказалось  огромное  полотенце,  возможно,  взятое   из
какой-нибудь  персональной  ванной   комнаты   для   высшего   руководства
корпорации - он огляделся вокруг.
     Он был в белой комнате. В белой комнате Клина.
     И он был один.
     Он тяжело опустился на колени, полузакрыв глаза от  слепящего  белого
света, лившегося со всех сторон. Что случилось, в какие чертовы  игры  они
все здесь играют? Может быть, его просто некоторое время хотят  продержать
в изоляции? Эта неожиданно пришедшая в  голову  идея  придала  ему  сил  и
храбрости. Он встал, выпрямившись во весь рост.
     Квинн-Риц подошел к  высокой  двойной  двери  и  приложил  ухо  к  ее
гладкой, глянцевитой  поверхности.  Оттуда  не  доносилось  ни  звука.  Он
попробовал открыть одну из створок двери. Заперто.
     Отойдя на несколько  шагов  назад,  он  некоторое  время  смотрел  на
запертые двери. Постепенно его глаза привыкли к резкому, яркому свету.  Он
повернулся и пошел к низенькой, на  первый  взгляд  неприметной  двери  на
противоположном конце комнаты. Его шагам вторило гулкое эхо,  отражающееся
от высокого потолка. Он уже дошел до возвышения в  самом  центре  комнаты,
когда резко и совершенно неожиданно ослепительный свет  погас,  и  комната
погрузилась в беспросветный мрак.
     Квинн-Риц громко вскрикнул, словно от болезненного удара.
     Это была  абсолютная,  полнейшая  темнота.  Перед  глазами,  внезапно
ослепшими, некоторое время плыли радужные круги, но больше растерявшемуся,
напуганному человеку не  на  чем  было  остановить  свой  бесполезный,  не
проникающий в глубь чернильно-черного, плотного  мрака  взгляд.  Казалось,
даже пол под ногами утратил свою привычную твердость, растворяясь  в  этой
жуткой тьме.  И  ни  одного  звука.  Кругом  полнейшая,  гробовая  тишина.
Квинн-Риц  беспомощно  замахал  руками,  его  пальцы   сжимались,   словно
старались поймать ускользнувшие лучи света.
     - Что такое? Что вы делаете? - вскричал вице-президент.
     Но ему никто не ответил.
     Квинн-Риц был настолько растерян, что ему потребовалось усилие  воли,
чтобы сделать еще один шаг вперед. Ему чудилось,  что  он  стоит  на  краю
пугающей бездны, и стоит лишь чуть-чуть двинуться, как он полетит вниз,  в
зияющий провал... И как ему было нелегко  прогнать  от  себя  эту  нелепую
мысль! Наконец он сделал свой первый шаг  в  глухую,  непроницаемую  тьму.
Затем отважился сделать второй. Вытянув  руки  с  растопыренными  пальцами
вперед, словно слепой (да, в сущности, так оно и было), он осторожно шагал
к противоположной стене комнаты. Он знал, что никаких препятствий  на  его
пути быть не должно, и тем не менее он внутренне был готов к тому, что его
руки внезапно нащупают в темноте какой-то чужеродный предмет.
     Еще шаг.
     Его дыхание было прерывистым и неровным.
     Еще шаг.
     Он не видел своих вытянутых рук, но знал, что его  пальцы  напряженно
подрагивают, словно усики-антенны какого-нибудь насекомого.
     Еще шаг.
     И тут он коснулся чьего-то тела. Чьей-то обнаженной кожи.
     Ощущение было настолько неожиданным,  а  нервы  Квинн-Рица  были  так
напряжены, что он пронзительно, по-женски взвизгнул  и  отшатнулся  назад,
прочь от  этого  странного  предмета,  на  который  наткнулся  в  темноте.
Споткнувшись о край  невысокой  платформы  в  центре  комнаты,  он  грузно
опустился на нее. Там он остался лежать, не в  силах  двинуться  с  места,
трясясь от страха.
     Размышляя, отчего он чувствует легкое покалывание в кончиках пальцев,
соприкоснувшихся с этим  странным  предметом  (или  живым  существом),  он
поднес свои руки ближе к лицу, хотя  разглядеть  хоть  что-нибудь  в  этой
абсолютной темноте было невозможно. Ему казалось, что  его  пальцы  чем-то
испачканы, или, может быть, к ним прилипла какая-то странная  тонкая,  как
паутинка, материя. Он потер пальцы друг о друга - то, что прилипло к  ним,
легко скаталось и осыпалось.
     - Кто там? - спросил он, пугаясь звука своего собственного  дрожащего
голоса.
     Молчание. Еще более страшное, чем любой ответ.
     Чье-то горячее дыхание легко коснулось его щеки.  Он  перекувыркнулся
на невысоком помосте с неожиданным  для  его  лет  проворством,  торопливо
отползая  на  противоположный  край,  прочь  от  того  неизвестного,   кто
наклонился над ним. Но вздох, раздавшийся над его ухом, заставил его столь
же поспешно кинуться назад.
     Мысли стремительно проносились в его голове. Те двое, что привели его
в эту комнату, несомненно, могли войти в нее через высокую двойную  дверь,
находившуюся как раз за его спиной. Они могли  зайти  внутрь,  как  только
погас свет,  и  неслышно  передвигаться  навстречу  Квинн-Рицу,  пока  тот
случайно не столкнулся с одним из них во тьме. Но ведь  он  не  слышал  ни
единого звука, напоминающего легкий шум открываемой или закрываемой двери,
и в кромешной тьме вокруг него не мелькнул ни единый  луч  света,  который
должен был проникнуть  через  приоткрытую  дверь.  Каким  же  образом  его
стражники могли оказаться здесь, рядом с  ним?  Он  припомнил  тот  слабый
терпкий запах, который он почувствовал, выглянув за дверь своего кабинета.
Запах был удивительно знакомым. Но где, при каких обстоятельствах  он  уже
ощущал его раньше, Квинн-Риц припомнить не мог.
     Где-то совсем близко раздался приглушенный смех. Затем  до  его  щеки
легонько дотронулась чья-то рука. Проведя по ней  пальцами,  словно  желая
приласкать, рука вновь отдернулась.
     Квинн-Риц невольно вздрогнул и отпрянул назад.  Кожа  на  коснувшейся
его лица руке показалась ему жесткой и огрубевшей, словно это были  пальцы
старика. Он чувствовал, что после прикосновения на его щеке остался липкий
след. Стирая эту клейкую грязь, оставившую длинный след на  его  лице,  он
почувствовал на своей ладони все ту же тонкую паутинку. Он  с  отвращением
счищал ее со своих пальцев.
     Он повернул голову сначала в одну, потом в другую сторону.  В  полной
темноте, непроницаемой для глаз, ему оставалось только положиться  на  все
остальные чувства. Чутко прислушиваясь и следя  за  легчайшими  переменами
тока воздуха, он трясся от страха и сильнейшего нервного напряжения.
     Ему показалось, что он различает какой-то новый, едва уловимый запах.
Он втянул воздух сквозь расширенные ноздри - запах слегка усилился. Однако
он ничуть не напоминал тот специфический легкий аромат диковинных  терпких
трав,  который  он  ощущал  раньше.  Теперь  на  него  волной  накатывался
неприятный запах  сырости  и  плесени,  словно  доносившийся  из  далекого
подземелья, где в застоявшемся, затхлом воздухе распространяется  вонь  от
заросших грязью и грибком стен.
     Резкая вспышка света вызвала  сильную  боль  в  глазах,  привыкших  к
темноте, словно  его  стегнули  тонким  хлыстом  по  незащищенной  глазной
роговице.
     Он съежился на своем ложе, закрыв лицо  руками.  Осторожно  приоткрыв
веки, он  смотрел  сквозь  раздвинутые  пальцы  на  расцвеченный  пестрыми
красками ярко светящийся прямоугольник высоко на стене. Это вспыхнул  один
из  экранов,  на  котором  была  изображена   рельефная   карта   острова.
Неправильные, кривые линии, очертившие окруженный  океаном  клочок  земли.
Новая  Гвинея.  Яркие  цвета  карты  вскоре   потускнели,   потом   резкое
изображение превратилось в нечеткое, расплывчатое цветное пятно на  стене.
Поблекший экран на несколько секунд стал абсолютно белым, затем погас.
     Через несколько секунд на стене засветилась  другая  карта.  Какая-то
властная, неодолимая сила приковала взгляд Квинн-Рица к  четкому  контуру.
Неужели?.. Да, конечно, это Бразилия.  Там  в  прошлый  раз  была  открыта
золотоносная жила. Не "Магмой", разумеется. "Рудодобывающими".
     Когда  изображение  сделалось  менее  ярким,   Квинн-Риц   обернулся,
оглядывая комнату. Света,  льющегося  с  экрана,  было  достаточно,  чтобы
разглядеть тех, кто был с ним в  этом  просторном  белом  зале.  Но  он  с
удивлением обнаружил, что, кроме него, в комнате никого нет.
     И снова тьма.
     Новая картинка появилась на стене. Он угадал, что на ней  изображено,
раньше, чем узнал искривленные пестрые линии  ландшафта.  Намибия.  Именно
там обнаружены  богатейшие  залежи  урановой  руды.  Не  "Магмой".  Другой
компанией. Он начал, наконец, понимать, что к чему.
     - Феликс? -  собравшись  с  духом,  вымолвил  он,  решив  поиграть  в
рискованную игру. На карту, очевидно, была поставлена его жизнь.
     Опять кромешная тьма. И никакого ответа.
     - Феликс, вы совершаете ошибку. Это девушка, вы же сами сказали...
     Его слова канули в пустоту. Феликса Клина в комнате не было.
     Квинн-Риц медленно спустил ноги с невысокого помоста. И тут же  замер
на месте, услышав тихий смех где-то совсем рядом.
     В ту же секунду стены опять засветились, но теперь уже на них было не
три рельефные карты -  на  каждом  экране  помещалось  четкое  изображение
какой-нибудь   местности.   Цвета   смешивались   между   собой,   границы
расплывались. Голубые, коричневые, зеленые пятна мелькали то тут, то  там,
непрерывно  перемещаясь  по  комнате  с  возрастающей  скоростью,   словно
влекомые мощным потоком. И вот уже  все  это  фантастическое  зрелище  уже
напоминала калейдоскоп красок, ежесекундно порождающий новые причудливые и
пестрые  узоры;  картинки  сменяли  одна   другую,   сливались   в   общем
стремительном движении, темп которого все  убыстрялся,  так  что  в  конце
концов стало совершенно невозможно  различить  там  какие-нибудь  формы  и
неправильные очертания гор, рек и озер;  все  слилось  в  одну  бесцветную
светлую ленту, кружащуюся по комнате с невообразимой быстротой...
     И на залитых белым светом стенах комнаты  стали  появляться  странные
существа. Это были пресмыкающиеся. Они были похожи на огромных  тараканов.
Черные, блестящие, покрытые тонким глянцевитым панцирем. Их конечности, по
три с каждой  стороны  продолговатого,  защищенного  панцирем  тела,  были
удивительно похожи на человеческие. Только темные, и покрытые  чешуйчатыми
пластинками.
     Они вылезали из стен - извиваясь, проникали через твердый материал, с
такой легкостью, словно пробирались  сквозь  полужидкую  субстанцию,  -  и
падали на пол в темных углах, в тени,  где  лишь  редкие  скользящие  лучи
отражались на блестящей поверхности их спинок. Затем поползли  к  помосту,
где сидел Квинн-Риц.
     Вице-президент корпорации передвинулся на самую  середину  платформы.
Он пытался убедить себя, в том, что это нереальное, фантастическое зрелище
- всего лишь ночной кошмар, порожденный напряжением  нервов.  И  удивленно
оглядывался вокруг, не понимая, почему он никак не может проснуться...
     Мутный свет, льющийся со стен, поблек и исчез.
     Опять наступила полная тьма.
     Но он слышал, как эти ужасные создания со всех сторон подползают  все
ближе и ближе к нему.
     - "Феликс, пожалуйста!" - взмолился Квинн-Риц; он знал, что  все  это
подстроено Клином, что Клин решил таким  образом  расплатиться  с  ним  за
предательство. Впившись зубами в свою нижнюю губу, он почувствовал  острую
боль, и это внезапно отрезвило его, заставив со всей ясностью понять,  что
такие ощущения слишком реальны для того, чтобы быть страшным сном.  Он  не
представлял себе, каким образом  "это"  могло  произойти,  но,  охваченный
ужасом, тоненько, пронзительно визжал:
     - "Пожалуйста!"
     И снова тихий смех послышался откуда-то из-за его спины.
     И совсем рядом - шуршание лап одного  из  этих  безобразных  существ,
которое первым добралось до помоста.


     Через некоторое время дверь в комнату отворилась, и  внутрь  бесшумно
вошли Кайед и Даад. Они направились прямо к невысокому  помосту  в  центре
просторного помещения, где лежало одинокое  бездыханное  тело,  и,  подняв
его, вынесли прочь.
     Когда двери за ними закрылись,  комната  погрузилась  в  непроглядную
темноту.




                               КАЙЕД И ДААД

                         ПЕРЕМЕЩЕННЫЕ И НАЙДЕННЫЕ

     Они не были коренными жителями Иордании. Азиль Кайед и Юсиф Даад были
сыновьями переселенцев. Их родители покинули Палестину в  мае  1948  года,
когда образовалось Независимое Государство Израиль. Их семьи  принадлежали
к одному  клану  и  происходили  из  одной  деревни,  располагавшейся  под
Иерусалимом. Попав под влияние антисионистской пропаганды, они  безотчетно
поверили тем политикам, которые,  преследуя  личные  интересы  под  маской
патриотического пыла, кричали, что сионистские силы вторгнутся в  арабские
селения, разрушат дома мирных жителей,  разорят  их  тощие  поля,  вырежут
скот, прямо на улице, среди бела  дня  будут  убивать  стариков  и  детей,
насиловать женщин, мучить и калечить мужчин, и что бегство за реку  Иордан
- единственное спасение для арабов, оказавшихся в руках враждебных сил.
     Они попали в лагерь для эмигрантов в местечке Ин-эс-Султан;  это  был
один  из  крохотных  поселков  на  Западном   Берегу,   ютившихся   вокруг
центрального города Иерихон. Двое парнишек-арабов были ровесниками  -  они
появились на свет с разницей  в  несколько  недель  в  грязном  палаточном
городке, где не было даже самых элементарных удобств  -  электричества,  и
водопровода, не говоря уже о  канализации.  Многие  сотни  арабов-беженцев
ютились в этом обширном лагере уже на протяжении долгих  месяцев,  питаясь
только тем, что от случая к случаю привозили грузовые машины из Дамаска  и
Аммана,    и    подолгу    изнывая    от    жажды,    когда    запаздывали
автофургоны-цистерны, снабжавшие городок питьевой водой. Палатки из тонкой
холстины, которыми снабдил их Международный  Красный  Крест,  имели  очень
мало общего с теплыми и уютными, надежно защищающими от дождей и  песчаных
бурь шатрами бедуинов, древних кочевников пустыни, сшитыми из кож  и  шкур
животных - тонкая ткань промокала под проливными дождями, а сильный  ветер
валил шаткие матерчатые  домики  на  землю.  Мальчики  росли  в  условиях,
которые вполне можно назвать дикими и нечеловеческими - постель им заменял
тонкий матрац, лежащий на голой земле. В перенаселенном,  тесном  городке,
посреди людской толчеи и суеты, не было подходящего уголка, где можно было
бы поиграть маленьким детям. Везде громоздились кучи гниющих отбросов.  Из
открытых сточных канав в воздух поднимался удушливый смрад. Мухи и москиты
миллионами слетались на горы нечистот, разлагающихся под  жарким  солнцем.
Тяжелейшие формы дизентерии были самым обычным явлением  среди  несчастных
жителей этого  гетто,  лишенных  самой  элементарной  медицинской  помощи.
Холера и брюшной тиф уносили тысячи жизней. После сильных ливней наступала
нестерпимая жара - то близкая  пустыня  веяла  на  городок  своим  палящим
дыханием. Ветер, дующий из пустыни, не приносил облегчения - наоборот,  он
высасывал из сухого, горячего воздуха последние остатки влаги. Эти  резкие
перемены погоды изматывали и ослабляли людей, живущих почти  под  открытым
небом.
     Вокруг "муктара" той  деревни,  откуда  многие  из  них  были  родом,
собралось несколько кланов, как в прежние времена. Но старик ничем не  мог
облегчить их участь. Его сердце было  разбито  стыдом  за  свое  трусливое
бегство из родных мест и зрелищем людских страданий, которые он  ежедневно
видел перед собой. Ненавидьте всей душой своею, только и  мог  сказать  он
слушавшим его и верящим  ему  людям,  презирайте  тех  сионистских  собак,
которые  выгнали  вас  из  ваших  домов  и   довели   до   столь   жалкого
существования. Завещайте эту ненависть детям вашим, которые должны  сполна
отомстить евреям за все ваши беды.
     От брюшного тифа умерли отец Юсифа, два его старших брата  и  сестра.
То, что маленький мальчик с матерью остались жить, отнюдь  не  было  чудом
или внезапным поворотом судьбы  -  смерть  обычно  вслепую  выбирает  свои
жертвы. Вдова с сыном теперь перешли под покровительство отца Азиля. Между
двумя женщинами, живущими под одной крышей, быстро возникло  согласие;  ни
одна из них не ревновала и не завидовала  другой.  Воспитанные  в  строгих
магометанских традициях, они знали, что  Коран,  столь  сурово  порицающий
внебрачные  связи  и  нарушение  супружеской  верности,  призывает   божью
благодать на головы тех, кто заботится о калеках, душевнобольных,  слепцах
и вдовах. Мальчики, Азиль и  Юсиф,  росли  в  мире  и  дружбе,  еще  более
сближавшей их, чем кровное родство.
     Хотя вскоре грубые кирпичные хижины, облепленные речной глиной, стали
заменять  тонкие  парусиновые  палатки,  и  вдоль  берега  Иордана  начали
воздвигаться целые деревни из неуклюжих, сделанных на скорую  руку  лачуг,
закон "каифа" - пассивная покорность судьбе, которая вполне могла бы  быть
названа  ленью  и  нежеланием  трудиться  -  был  основной  нормой   жизни
палестинских   беженцев.   Процветал   кое-какой   мелкий    бизнес,    но
организованное производство  так  и  не  было  налажено.  Для  подростков,
разделивших со взрослыми тяжесть изгнания, не было устроено  ни  школ,  ни
яслей, куда молодые матери могли бы отвести  своих  малолетних  ребятишек.
Деморализованные палестинцы  полагались  на  милосердие  окружающих,  живя
скудным подаянием  Международного  Красного  Креста  и  нескольких  других
благотворительных организаций; казалось,  в  их  душах,  душах  фанатиков,
ненависть к оставшимся на другом берегу великой реки евреям  и  злость  на
предательство местных властей той страны, куда они прибыли,  занимали  всю
необходимую для созидательной деятельности  энергию.  Накаленные  бытовыми
неурядицами страсти отводились в эти два  громоотвода,  и  жизнь  в  гетто
протекала так же, как  она  шла  в  самом  начале  переселения  арабов  из
Израиля. Переселенцы купались в своем бессильном гневе, принимая  подаяние
от цивилизованных стран как нечто само собой разумеющееся. А Мусульманское
Братство вовсю раздувало шум вокруг преследуемых  и  гонимых  палестинских
беженцев, в то же время подкладывая  свежее  топливо  в  огонь  ненависти,
направленной  против  этих  нечестивых  "оккупантов",  в   то   же   время
пропагандируя идеи великого дела арабской репатриации.
     Азиль и Юсиф были детьми гетто, кое-как  существовавшими  на  скудное
подаяние чужой страны, смолоду в изобилии хлебнувших горечи  и  жестокости
жизни, которыми судьба щедро снабжала  переселенцев,  лишившихся  крова  и
обеспеченного куска хлеба. После того как отец Азиля  был  убит  во  время
восстания против  Арабского  Легиона  короля  Иордании  Абдуллы  (который,
выступая заодно с лидерами  некоторых  арабских  стран,  преследовал  свои
политические выгоды в том, чтобы не принимать палестинскую нацию на  своей
земле, как братьев по  вере,  а  держать  их  в  изгнании  на  нейтральной
территории - таким образом  он  хотел  устранить  израильскую  угрозу  его
собственному могуществу  на  Среднем  Востоке)  мальчикам  пришлось  самим
содержать свои семьи.  К  тому  времени  ООН  приняла  на  себя  заботу  о
палестинских беженцах, и в лагерях стали происходить хоть и небольшие,  но
все-таки перемены к лучшему. В Ин-эс-Султане появились мечеть,  ритуальная
скотобойня,  склады,  большие  магазины  и  центры  раздачи  пищи.   Двоим
мальчикам повезло - они стали работать разносчиками кофе. Бойкие  парнишки
сновали в толпе со своими лотками, предлагая кофе и липкие сладости, сотни
раз на дню пробегая привычный путь от магазина до киоска, часто  отходя  к
огромным грузовикам, ожидающим таможенной очистки на мосту Алленби.
     Они любили бродить вокруг кафе, прислушиваясь  к  неторопливым  речам
взрослых, вспоминающих о минувших днях и об их родных деревнях, оставшихся
на другом берегу Иордана.  Рыночная  площадь  всегда  была  полна  острых,
пьянящих запахов - ароматных приправ и специй, кардамона в  кофе,  ладана,
смешанных с резким запахом помета животных - верблюдов, ослов, овец и коз.
Взрослые вздыхали, тоскуя о прошедших  временах,  когда  на  праздники  им
подавали экзотические блюда, и мальчики  смеялись  и  подшучивали  над  их
воспоминаниями.
     Разговоры взрослых постепенно  переходили  на  другие  темы.  Они  со
вздохами вспоминали свои брошенные дома, в которых  они  жили,  когда  еще
живы были их деды и отцы - домики из кирпичей, слепленных из речного ила и
навоза животных, побеленные снаружи известкой, домики с широкими  плоскими
крышами, специально приспособленными для того,  чтобы  собрать  как  можно
больше дождевой влаги во время вешних ливней. Они вспоминали о деревенских
торговцах  и  искусных  мастерах  -  гончарах,   плотниках,   башмачниках,
седельщиках, ткачах. И всякий раз, когда  щемящая  грусть  переполняла  их
сердца при мыслях о том, чего они  навсегда  лишились,  на  глазах  у  них
блестели слезы. Они вспоминали о том, как жизнь  кипела  в  былые  времена
вокруг центральной деревенской площади, где был вырыт глубокий  колодец  и
стояли печи, в которых подрумянивались душистые лепешки, где были лавка  и
кафе, в котором целый день играла радиомузыка. Они вспоминали о том, как в
былые дни они наблюдали с открытой площадки кафе за суетой  пестрой  толпы
на этой площади - за медленным  движением  верблюдов,  на  которых  сидели
важные погонщики, за скрипящими повозками бродячих торговцев, запряженными
длинноухими серыми осликами, за суетливыми точильщиками и за закутанными в
покрывала женщинами, спешащими по своим ежедневным хозяйственным делам.
     В конце концов, ностальгию прогоняли воспоминания о славных войнах во
имя Аллаха; мужчины, воодушевленные новой  темой,  хвастались  друг  перед
другом своими подвигами и храбростью в сражениях, своей военной хитростью,
с помощью которой им неоднократно удавалось одолеть врага. Недавнюю победу
евреев над арабами они считали недоразумением - это слуги  сатаны  обманом
заставили правоверных покинуть свои края и переселиться на чужбину.  Враги
были воплощением сил зла -  джиннами,  -  принявшими  человеческий  облик.
Евреи - союзники темных сил, а отнюдь не достойные противники, с  которыми
можно биться в открытом и честном  бою.  Пророк  Мухаммед  возвестил,  что
евреи стоят вне законов Аллаха, и  потому  да  испепелит  нечестивых  гнев
господень, да падет кара Аллаха на их преступные головы.
     Так говорили старшие; Азиль и Юсиф внимательно  прислушивались  к  их
речам. Их томило неясное  чувство  тоски  по  родной  земле,  которой  они
никогда не видели,  но  о  которой  так  часто  слыхали  от  взрослых,  их
переполняла горечь утраты той  вольготной,  прекрасной  жизни,  о  которой
вспоминали люди под крышей кафе. И  ненависть  к  тем,  кто  называл  себя
израильтянами, закипала в их душах.
     Мальчики росли, и сама жизнь учила их науке  выживания.  Школа,  даже
организованная под  покровительством  агентства  ООН  по  оказанию  помощи
беженцам,  была  практической  подготовкой  к  вооруженной  борьбе  против
"израильских оккупантов". Арабские  воспитатели  и  наставники  объединяли
своих  учеников  в  небольшие  группы,  каждая  из  которых   имела   свое
воинственное название и девиз, подстрекающий к борьбе  против  израильтян.
Физическая подготовка в этой школе включала начальные навыки  обращения  с
холодным  огнестрельным  оружием,  рукопашный  бой,   умение   выслеживать
противника и теоретический курс действий при высадке десанта на  вражескую
территорию.
     Подпольная  торговля,  воровство  и  рэкет  были  несравненно   более
выгодным делом, нежели мелкий бизнес, и поэтому Азиль и Юсиф стали сначала
мальчиками на побегушках у торговцев гашишем, а  затем  перешли  на  более
выгодную "должность" - они следили за облавами на торговцев наркотиками  и
охраняли склады запрещенного товара.
     Откровенная,  бесстыдно-грубая  хвастливая  болтовня  о   сексуальных
наслаждениях,  типичная  для  подростков,  вступивших  в   пору   полового
созревания, привела их к неожиданным результатам. Когда осведомленность  в
вопросах пола уже перестала играть основную  роль,  и  к  психологическому
возбуждению,  испытываемому  юношами  при  разговорах  на  подобную  тему,
добавилось еще и физическое, они обнаружили, что на самом деле  их  больше
влечет друг к другу, чем к женщинам. Их первые неловкие сексуальные  опыты
завершились  настолько  чудесными  ощущениями,  что  они  и  в  дальнейшем
предпочитали  ласкать  друг  друга,  получая  от  этого  гораздо   большее
наслаждение, чем при обычном половом контакте с  женщиной.  Хотя  мужчинам
было  дозволено  жать  друг  другу  руки  и  целоваться   на   людях,   на
гомосексуализм повсюду в арабском мире смотрели крайне  неодобрительно,  и
поэтому Азиль и Юсиф скрывали от посторонних интимную сторону своей тесной
дружбы, и сладость запретного плода придавала их чувствам друг к другу еще
большую остроту.
     Как все палестинские юноши,  достигшие  определенного  возраста,  они
вступили в "фидаин"; их энергия и молодой задор были  направлены  в  русло
"джихада", священной войны мусульман с неверными, на  освобождение  из-под
еврейского гнета. С этими громкими лозунгами иорданская молодежь  вступала
в ряды организации, ведущей  партизанскую  войну  за  свою  родную  землю,
занятую  "сионистскими  собаками".  Они  совершали  набеги  на  территорию
Израиля, убивая и калеча мирных жителей во имя Аллаха, и чем больше юношей
не возвращалось из опасных вылазок,  тем  сильнее  арабы  мстили  за  них.
Насилие    и    жестокость    становились    признаками     доблести     в
полупрофессиональных бандах налетчиков,  собравшихся  на  западном  берегу
реки Иордан. Чтобы доказать свое бесстрашие и  мужество,  воины  "фидаина"
откусывали головы живым цыплятам и змеям, голыми  руками  душили  кошек  и
щенят.
     Хотя взрослые всегда считали Азиля и Юсифа ничем не выделяющимися  из
толпы сверстников молодыми людьми,  тем  не  менее  они  отдавали  должное
умелым действиям двоих неразлучных товарищей, выполняющих сложные задания,
и их необычайной хитрости и ловкости. Но однажды при проведении  очередной
операции на израильской  территории  друзья  проявили  столь  необузданную
жестокость,  что  даже  взрослых,  закаленных   воинов   ислама   поразило
первобытное варварство двух молодых парней.
     Обходя израильские патрули, они перешли границу и пустились в трудное
и рискованное путешествие вглубь чужой  территории  (в  "фидаине"  считали
двух друзей достаточно опытными, чтобы доверять им  серьезные  поручения);
их конечная цель  -  кибуц  в  нескольких  километрах  от  Биры  -  лежала
достаточно  далеко  от  границы.  Проходя  мимо  поселений  колонистов  на
болотистой  местности,  умело  осушенной   и   возделанной   трудолюбивыми
израильскими крестьянами, Азиль и Юсиф видели,  как  преобразилась  земля,
еще недавно  бывшая  диким,  пустынным  краем.  Теперь  здесь  раскинулись
фруктовые сады, виноградники и хлебные поля. Земли новых  поселенцев  были
огорожены всего лишь невысокой живой изгородью  из  кактусов  и  ююбы,  но
жилые дома скрывались за высокими и прочными заборами. Друзьям нужно  было
взорвать  водонапорную  башню,  расположенную  в  стороне   от   остальных
технических сооружений. Иорданские "хозяева", нисколько не заботившиеся  о
медикаментах  и  элементарных  бытовых  удобствах  для  своих  "гостей"  -
беженцев из Палестины, с удовольствием снабжали  палестинских  террористов
взрывчаткой.  Быстро  шагая  к  своей  цели  под  покровом  темноты,  двое
приятелей случайно набрели на  молодую  парочку  -  израильские  парень  и
девушка облюбовали дальний уголок, чтобы никто не помешал  им  предаваться
наслаждению.
     Парочка лежала под огромным эвкалиптом, ласкаясь и лепеча друг  другу
бессвязные слова. Их стоны и бормотание привлекли внимание  двоих  друзей.
Азиль и Юсиф переглянулись - их глаза были  огромными  и  ясными  в  тихой
звездной ночи, - затем подкрались ближе к источнику  этих  странных  тихих
звуков.  Наблюдая  за  влюбленными  из  ближних  кустов,  оба  дрожали  от
возбуждения - никогда прежде им не случалось видеть  ничего  подобного,  и
женская нагота одновременно притягивала и шокировала их. Пылкие  любовники
были настолько увлечены друг другом, что не услышали  шороха,  выдававшего
приближение двоих молодых арабов.
     Азиль  быстро  прикончил  девушку  -  ее  обнаженные  интимные  места
возбуждали его полудетское любопытство, но в остальном она не представляла
для обоих друзей никакого интереса. Он перерезал ей горло так  же  просто,
как отрезал бы голову цыпленку,  случайно  попавшему  ему  под  руку.  Тем
временем Юсиф оглушил ее любовника ударом тяжелого камня по голове. Друзья
подхватили обмякшее тело под мышки и поволокли его по земле к отверстию  в
колючей изгороди, которое они проделали, чтобы пробраться  к  водонапорной
башне прямиком через  поле,  где  они  подвергались  меньшему  риску  быть
обнаруженными. Остановившись на безопасном расстоянии от ближайших  домов,
они разорвали одежду несчастного юноши на  полосы,  чтобы  связать  его  и
заткнуть ему рот кляпом; затем долго наслаждались извращенным,  садистским
насилием над полубесчувственным телом.
     Охваченные  острым   сексуальным   возбуждением,   познавшие   новые,
необычные эмоции, которые вызывала в  них  нагота  этого  незрелого  юнца,
приятели проделали над своим связанным пленником то, на что никогда еще не
решались, лаская друг друга.
     Их садистской оргии  помешала  быстрая  агония  и  смерть  измученной
жертвы. Азиль и Юсиф получили хороший урок на будущее;  в  дальнейшем  они
старались сдерживать свои желания  и  не  доходить  до  крайностей,  чтобы
растянуть свое острое  наслаждение  на  много  часов,  а  иногда  и  дней.
Изувеченное, истерзанное мертвое тело лежало перед ними на земле  -  когда
они, наконец, опомнились и поглядели на дело своих рук, в распластанной на
окровавленной земле плоти  едва  ли  можно  было  распознать  человеческие
черты. Однако пыл, с которым оба араба предавались садизму, еще  не  угас.
Напоследок они отрезали у трупа половые органы и,  спрятав  свою  кровавую
добычу в кожаный мешочек, принесли ее своим наставникам из  "фидаина".  Их
старшие командиры, хотя и  рассердились  на  Азиля  и  Юсифа  из-за  срыва
важного задания - взрыва водонапорной  башни,  -  казалось,  были  приятно
удивлены беспощадной жестокостью, с которой  двое  друзей  расправились  с
молодым евреем. Кастрация и расчленение трупа были встречены благосклонно.
     Азиль и Юсиф доказали, что они  достойные  воины  "джихада".  Раз  за
разом они ловко  и  незаметно  прокрадывались  сквозь  цепочки  усиленного
патруля на территорию соседнего государства, стараясь  нанести  как  можно
больше ущерба ненавистным  израильтянам.  Через  несколько  месяцев  двоих
друзей отправили в учебный лагерь в Долине Бекаа в Ливане, где готовили  и
формировали группы террористов для будущих вооруженных набегов на Израиль.
Живя в бетонированных казармах, будущие воины  объединенных  арабских  сил
учились стрелять из русских автоматов и  пистолетов,  минометов  и  ручных
гранатометов. Их учили,  как  пользоваться  бомбами  с  альтиметрическими,
инерционными и временными детонаторами, учили основным приемам  подготовки
и проведения террористических актов, учили моментально открывать  запертые
замки любой сложности, незаметно подкрадываться  к  своей  жертве  посреди
пустой улицы, уходить от погони, и еще многим другим вещам.  Их  поднимали
по команде рано утром и заставляли бегать ежедневно по четыре километра  в
полной амуниции. После утреннего  кросса  наступало  время  четырехчасовых
тренировок. И каждый день их подвергали усиленной идеологической обработке
во время дневных теоретических занятий.
     Им повторяли, что их удел (а не просто священный долг, как говорилось
раньше) - не только убивать сионистов и их ближайших союзников, но и людей
любой национальности, оказывающих помощь или проявляющих симпатию  к  "так
называемому" Государству Израиль.  Двое  палестинских  беженцев  оказались
способными  учениками.  Не  прошло  и  двух  лет  после  начала  серьезной
подготовки Азиля и Юсифа, как двое друзей начали ездить по разным странам,
совершая  подрывные  действия.  Вскоре  они  заслужили   признание   своих
командиров как хорошо подготовленная, эффективная команда.  Однако  у  них
имелась одна слабость, которую они старались держать в  секрете  от  своих
компаньонов (хотя свою тайну им  не  удалось  полностью  скрыть,  как  они
надеялись вначале, к счастью, их начальство смотрело на их причуды  сквозь
пальцы,  поскольку  они  ничем   не   вредили   основной   операции).   То
экстатическое состояние и исступленный восторг, которые испытали  приятели
при первом изнасиловании и зверском убийстве израильского  юноши,  надолго
запомнилось и не выходило из  их  памяти  на  протяжении  многих  лет.  Им
хотелось вновь и вновь переживать подобные чувства, и  поэтому  они  умело
пользовались полученными в Долине  Бекаа  навыками  для  похищения  людей,
когда им доводилось бывать в столицах  иноземных  государств.  Ежегодно  в
крупных городах всего мира бесследно пропадает огромное количество  людей,
и только небольшую часть удается найти. Для Азиля и  Юсифа  не  составляло
большого труда схватить приглянувшегося молодого мужчину или  парнишку,  а
иногда даже девушку (для двух террористов последний вариант был  настоящим
извращением), чтобы утащить их в какой-нибудь тихий уголок, где они  могли
насиловать, пытать, всячески мучить свою жертву в течение многих часов,  а
иногда  даже  дней.  Затем  несчастного  пленника   убивали.   Сексуальные
преступления относятся к тем видам  преступлений,  которые  труднее  всего
раскрыть, особенно если в них не вовлечены другие мотивы и до  момента  их
совершения насильники и  их  жертва  не  состояли  в  близких  отношениях.
Поэтому до определенной поры Азилю и Юсифу удавалось выйти сухими из воды.


     Бомба сработала преждевременно.
     Азиль и  Юсиф  оставили  небольшой  сверток  с  еле  слышно  тикающим
содержимым под одной из скамеек  на  Северном  Вокзале  и  неспешно  пошли
прочь,  затерявшись  в  шумной  суете,  среди  сосредоточенных  и   важных
путешественников. Проложив себе путь сквозь  толпу  к  аркам,  ведущим  из
помещения вокзала  на  улицы  Парижа,  они  собирались  незаметно  уйти  с
вокзала, но, услышав взрыв позади себя, они застыли на месте. На несколько
секунд вокруг наступила жуткая тишина - или, может быть, их оглушил грохот
взрыва, и потому они не слышали стонов и криков, доносившихся из зала -  а
потом началось столпотворение: вся пестрая,  многоязычная,  вопящая  толпа
пришла  в  движение  и   теперь   напоминала   гигантский   растревоженный
муравейник; туристы и жители Парижа толкались, кричали, цеплялись друг  за
друга в общей суете; некоторые проталкивались поближе к стенам и приседали
там на корточки, съежившись и закрыв голову руками,  другие  бежали  в  ту
сторону, откуда донесся грохот взрыва, третьи спешили  поскорее  выбраться
на улицу.
     Двое террористов знали, что ни европейская одежда, ни пестрая  толпа,
в которой было много иностранцев, не помогут им скрыться от полиции,  если
они в панике побегут с места происшествия, хотя ничего крайне необычного в
таких действиях не было - очень многие пытались пробраться к выходу; возле
арок уже собралось  немало  народу.  В  то  время  парижане  подозрительно
смотрели на каждого араба или алжирского "типа" - всего  несколько  недель
назад парижские власти арестовали одного  из  лидеров  ООП  как  участника
преступного заговора; в ответ Аль-Фатах выдвинул ультиматум,  требующий  в
кратчайший срок  выпустить  на  свободу  "заложника"  и  предоставить  ему
возможность покинуть страну, иначе пусть французы пеняют  на  себя  -  они
познают  на  собственном  опыте  силу  исламского  возмездия.  Французское
правительство считалось "мягким", поддающимся на подобные угрозы, и  взрыв
бомбы на Северном вокзале  Парижа  вполне  мог  служить  ответом  арабских
террористов на арест их  главы,  своего  рода  грозным  предупреждением  и
демонстрацией силы.
     Азиль и Юсиф не спеша уходили с перрона,  стараясь  не  привлекать  к
себе внимания посторонних, хотя больше всего им сейчас хотелось  оказаться
как можно дальше от вокзала.  К  несчастью,  их  невозмутимое  спокойствие
слишком бросалось в глаза посреди всеобщего переполоха;  и  когда  уже  им
оставалось сделать  лишь  несколько  шагов  до  выхода  на  улицу,  к  ним
направился "gendarme", которому эти двое спокойно  разгуливающих  по  залу
ожидания арабов показались весьма подозрительными личностями. Полиция, как
патрульная  служба,  так  и  служба  расследований,   получила   подробные
дополнительные инструкции в  связи  с  арестом  известного  террориста,  и
поэтому полисмены тщательно следили за каждым подозрительным  иностранцем.
Полицейские патрули были усилены.
     Молодой "gendarme"  поспешил  за  двумя  щеголевато  одетыми  арабам,
державшимися поблизости друг от друга, прокладывая себе путь через  толпу.
Азиля и Юсифа заставило обернуться резкое "Alors, messieurs!".
     Преждевременный взрыв сильно взволновал двоих друзей - ведь  сработай
запал чуть раньше, и  их  изуродованные  тела  лежали  бы  сейчас  в  зале
ожидания, возле скамейки.  А  сейчас  их  арестовывает  полиция!  Даже  не
дождавшись, пока "gendarme" задаст им свой первый  вопрос,  Азиль  вытащил
нож из футляра, спрятанного в потайном кармане его одежды, и быстро шагнул
навстречу облаченному  в  полицейскую  форму  мужчине.  Азиль  превосходно
владел холодным оружием, а Юсиф - гарротой, но сейчас смертельному прямому
удару в живот могли помешать широкий пояс и пуговицы на кителе "gendarme".
До сердца тоже никак не достать - их злополучный преследователь  умышленно
или, может быть, случайно поднес левую руку к груди, и  это  отклонило  бы
нож при резком выпаде. Азиль выбрал иную цель для своего  острого  лезвия.
Хотя удар, который он собирался нанести полицейскому, не убивал на  месте,
но обычно он мгновенно выводил жертву  из  строя  -  почти  сразу  потеряв
сознание, раненный умирал  через  одну-две  минуты.  Лезвие  полоснуло  по
верхней части левого предплечья  "gendarme",  разрезав  плечевую  артерию.
Раненный недоумевающим взглядом посмотрел на  свою  левую  руку,  а  через
несколько секунд тяжело, неловко повалился на тротуар.
     Взвизгнула какая-то  женщина,  но  ее  вопль  потонул  в  общем  гаме
возбужденных голосов и резком завывании сирен. Арабы побежали, не заботясь
о том, заметит ли их еще кто-нибудь. Нырнув в метро, они торопливо подошли
к окошку кассы, чтобы купить билеты; затем  наступили  томительные  минуты
ожидания, показавшиеся  вечностью  двум  друзьям,  уходящим  от  возможной
погони. Стоя на перроне, они молили Аллаха, чтобы поскорее подошел поезд -
какой угодно, в любую сторону, - им казалось,  что  вот-вот  из-за  ограды
раздастся громкий повелительный окрик. Наконец, увидев  подходящий  поезд,
оба  поспешно  направились  к  нему,  и  едва  поезд  успел  остановиться,
проскользнули в вагон, плюхнулись на свободные сиденья  и  снова  мысленно
обратились к Аллаху с горячей мольбой о том, чтобы двери закрылись и поезд
тронулся как можно скорее, прежде чем люди в голубых формах ворвутся сюда.
Они вышли на следующей остановке, Восточном Вокзале, и  сделали  пересадку
на поезд, идущий до Шоссе д'Антан, а оттуда добрались  до  Монмартра.  Они
проехали не такое уж большое расстояние,  однако  этого  было  достаточно,
чтобы оторваться от преследователей,  и  затратили  на  это  слишком  мало
времени, чтобы полицейские успели расставить патрули на выходах  из  метро
(впрочем,  это  вряд  ли  было  возможно  при  таком  огромном  количестве
станций). Они вышли на улицу. Смеркалось. Издалека доносились звуки сирен.
     Они неторопливо пошли по широкому, обсаженному деревьями  бульвару  к
набережной, смешавшись с пестрой толпой туристов,  растворившись  в  общем
людском потоке; их  сердца  все  еще  учащенно  бились,  хотя  внешне  они
казались спокойными,  играя  роль  беззаботных  иностранцев,  гуляющих  по
вечернему Парижу. Они проходили  мимо  ресторанов,  где  запах  жаркого  и
ароматных соусов щекотал их ноздри, вежливо отказываясь от  многочисленных
предложений ярко накрашенных, улыбающихся проституток,  не  останавливаясь
до тех пор, пока не добрались до берега Сены. По реке скользили  маленькие
прогулочные  катера,  переполненные  иностранными   туристами   и   просто
зеваками. Люди парами и небольшими группами  прогуливались  по  набережной
или стояли возле парапета, любуясь закатом.
     Только теперь двое друзей переглянулись с лукавой усмешкой на лицах.
     У них было надежное убежище - квартира в  одном  из  маленьких  тихих
двориков на улице Муффтар совсем рядом с рыночной площадью по  ту  сторону
реки. Однако возвращаться на квартиру не было  прямой  необходимости;  как
раз наоборот, на учебных занятиях им не  раз  повторяли,  что  в  подобной
ситуации лучше всего оставаться на улице как можно  дольше,  смешавшись  с
толпой.
     Некоторое время они бродили вдоль берега реки, затем свернули на одну
из улиц, ведущих к Сан Дени, гуляя и,  как  положено  зевакам,  глазея  на
бродячих артистов - уличных музыкантов и танцовщиц, жонглеров, акробатов и
фокусников. Они были возбуждены и  чувствовали  себя,  как  после  стакана
крепкого вина - испуг смешивался с весельем, дрожь - с радостным сознанием
того, что после всех сегодняшних приключений они не подорвались  на  своей
же собственной бомбе и не попали  за  тюремную  решетку.  Они  были  живы!
Операция прошла успешно, и к тому же они  могли  записать  себе  несколько
очков в плюс за убитого на вокзале "gendarme". Их  одежда  была  настолько
неброской, хотя, впрочем, весьма добротной и хорошо пошитой, что  опознать
их по характерным деталям костюма будет очень трудно. Полицию будет  ждать
большое разочарование, когда она начнет опрашивать свидетелей убийства.  В
летнее время толпы студентов, туристов и прочей разношерстной публики всех
национальностей  собираются  в  столице   Франции   -   городе,   овеянном
романтической славой, крупнейшем центре мировой культуры - и  найти  среди
многих тысяч людей двух молодых  арабов,  совершивших  убийство,  едва  ли
легче, чем отыскать иголку в стоге сена.
     Сидя за столиком в открытом кафе и распивая бутылку белого вина  (как
приятно, однако, оказаться вдали от мусульманских стран и чувствовать себя
свободными от жестких запретом ислама!), они  рассеянно  прислушивались  к
приглушенным  разговорам  проходящих  по  улице  и  сидящих  за  соседними
столиками людей. Из этих разговоров они узнали, что  в  результате  взрыва
бомбы на Северном вокзале пять человек - среди них один ребенок - получили
серьезные ранения, но никто не погиб. Двое  друзей  испытали  нечто  вроде
легкого разочарования - результаты показались им ничтожными по сравнению с
затраченными усилиями и риском, которому  они  подвергали  себя  во  время
выполнения операции.
     Наконец-то  они  могут  отдохнуть  после  утомительного,  насыщенного
событиями  дня,  наслаждаясь  яствами  декадентской   европейской   кухни.
Поглощая незнакомые блюда и совершая обильные возлияния,  они  кокетничали
друг с другом. В праздничной, веселой и возбужденной атмосфере их взаимная
страсть  разгоралась  сильнее,  а  волнующее  чувство  близкой  опасности,
пережитое ими при побеге с места происшествия, лишь больше  распаляло  их;
увечья,  наносимые  людям,  и  убийства  вызывали  в  них   сладострастные
ощущения.
     Наконец они переправились через реку, оказавшись на Иль де ля Ситэ, и
потихоньку побрели к рыночной площади, за которой находилась их  квартира.
Заглянув по пути в одно из вечерних  кафе,  они  выпили  еще  вина.  После
нескольких бокалов крепкого напитка им показалось, что за весь долгий день
на их долю выпало слишком мало  рискованных  предприятий,  и  двое  друзей
решили провести ночь в погоне за приключениями.
     Сумерки сгустились; последние  лучи  заката  померкли,  и  на  улицах
зажглись фонари. Постепенно с площадей и широких проспектов Парижа исчезли
шумные толпы - туристы разошлись по гостиницам и "pensions"; под  открытым
небом остались только гуляющие  студенты,  бездомные  бродяги  и  пьяницы.
Азиль и Юсиф пустились на поиски  очередной  жертвы,  которая  поможет  им
удовлетворить жестокое вожделение.
     Они  отвергли  уже  двоих  мужчин,  торгующих  своим  телом,  -   они
показались двум приятелям слишком  старыми:  на  вид  им  было  далеко  за
двадцать, к тому же оба были довольно плотного сложения. Зато третий сразу
привлек к себе их внимание:  стройный,  хрупкий,  женоподобный  юноша  лет
семнадцати, почти мальчик. Задними дворами он завел их на  кривую  улочку,
окончившуюся  тупиком,  уверяя,  что  здесь  их  никто  не  потревожит.  К
сожалению, Юсиф не взял с собой свою излюбленную "garotte", но  в  крайнем
случае сойдет и галстук, который он повязал, одеваясь по европейской моде.
А Азиль позабавится с этим молодым парнишкой, пощекочет его  своим  острым
лезвием, когда кожа его побагровеет и разбухший язык вывалится изо рта. На
сей раз приятели не собирались долго мучить  свою  жертву,  опасаясь,  что
невнятные крики и стоны привлекут внимание случайных прохожих.
     На сей раз их постигло  жестокое  разочарование.  Юноша  оказался  не
таким уж молоденьким и изнеженным, как им сперва показалось. И повел  себя
совсем не так, как ожидали от него двое ухмыляющихся в предвкушении скорой
развязки приятелей.
     В тусклом свете дальнего фонаря блеснула холодная  сталь  револьвера,
который "мальчик" выхватил из потайного кармана своей куртки. "Полиция", -
предупредил он изумленных арабов, зажав раскрытое удостоверение в поднятой
левой руке.
     Пуля прошла  сквозь  предплечье  Азиля,  зацепив  кость,  когда  араб
бросился на  переодетого  полицейского  с  ножом  в  руке.  Но,  целясь  в
противника, тот невольно оставил  свое  горло  незащищенным  на  несколько
секунд, и эта ошибка роковым  образом  решила  его  участь.  Он  упал  как
подрубленный, успев сделать последний выстрел из своего револьвера, прежде
чем его ослабевшие пальцы  разжались  и  оружие  упало  на  тротуар.  Пуля
взвизгнула, царапнув асфальт, и,  отскочив  от  него,  улетела  куда-то  в
пустоту кривой улочки.
     Азиль вскрикнул от жгучей боли в простреленной руке,  когда  его  нож
глубоко вонзился в тело полицейского. Где-то поблизости  тревожной  трелью
заливался свисток - отовсюду  на  звуки  выстрелов  сбегались  полицейские
патрули, усилившие свою бдительность после криминального  происшествия  на
вокзале. Юсиф поднял своего ослабевшего, потерявшего много крови товарища,
и, подперев собой обмякшее тело, потащил его  прочь  из  тупичка,  бормоча
утешающие, подбадривающие слова, заклиная его идти как можно быстрее. Так,
поддерживая раненного Азиля, Юсиф петлял по темным  закоулкам,  пробираясь
туда, где, по его мнению, должна была находиться их квартира.  Из-за  угла
навстречу им выскочила машина, ослепив  двоих  прижавшихся  друг  к  другу
арабов блеском огней.
     Двое террористов нырнули в ближайший переулок, перейдя на  неуклюжий,
неровный бег, сопровождаемый стонами Азиля, вырывавшимися сквозь стиснутые
зубы раненного. Они были уверены, что сидящие в машине люди не  успели  их
заметить.  К  несчастью,  их  заметили.  Патрульная   полицейская   машина
остановилась, перекрыв вход в переулок. Хлопнула дверца, и  из  автомобиля
выскочили  люди  в  голубой   форме.   Раздалось   громкое   повелительное
"Arretez!", после чего загремели выстрелы.
     Пули звонко зацокали по стенам  и  булыжной  мостовой;  одна  из  них
рикошетом ударила в ногу Юсифа, засев в мясистой части  икры.  Теперь  оба
страдали от огнестрельных ран, и силы у обоих стремительно убывали. Тем не
менее они бежали вперед, задыхаясь, но ни на  секунду  не  останавливаясь.
Юсиф плакал от отчаянья, хромая позади своего товарища: его нога онемела и
подворачивалась, когда ему случалось наступать на нее, однако сильной боли
он пока еще не чувствовал.
     Наконец впереди показался выход из узкого переулка. Они  выбежали  на
широкую улицу, но тут же повернули обратно, заметив еще одного  мужчину  в
голубой  форме,  бегущего  к  ним.  Вдоль  тротуаров  медленно   двигались
несколько легковых машин;  увидев  знаки,  которые  подавали  им  кричащие
"gendarmes", шоферы тут же  остановили  автомобили,  блокировав  выход  из
переулка. Убегая обратно в  сумрак  узкой  кривой  улочки,  Азиль  и  Юсиф
мысленно проклинали себя за свою глупость. Они знали, что им  не  избежать
сурового  нагоняя  от  начальства.  Старшие  накажут  их  за  необдуманные
поступки и за риск, которому они  подвергли  не  только  себя,  но  и  всю
организацию. Хватая воздух раскрытыми  ртами,  тяжело  дыша,  двое  друзей
тихонько молили Аллаха о том, чтобы он простер над ними свои крылья и  дал
им невредимыми ускользнуть из западни, в которую они попали.
     Еще раз свернув за  угол,  они  споткнулись  о  тела  трех  бездомных
бродяг, скорчившихся на мостовой,  старающихся  теснее  прижаться  друг  к
дружке и к вентиляционным отдушинам парижской подземки  -  теплый  воздух,
поднимавшийся из  этих  отверстий,  согревал  лежащих  на  холодной  земле
оборванных, грязных людей,  устроившихся  здесь  на  ночлег.  Азиль  упал,
сильно ударившись головой о тротуар, и не смог подняться, оглушенный  этим
ударом. Нищие, недовольные тем, что их так неласково потревожили  какие-то
подозрительные личности, в буквальном смысле слова свалившиеся прямо им на
головы, спихнули двоих приятелей в водосточный желоб  рядом  с  тротуаром.
Приподняв голову и оглядевшись,  Юсиф  ужаснулся,  увидев  рядом  с  собой
безжизненно распростертое тело своего товарища. Их  преследователи  бежали
за ними  по  пятам  -  топот  бегущих  ног,  громкие  голоса,  яркие  огни
прожекторов и вой сирен были  уже  где-то  совсем  рядом.  Юсиф,  шатаясь,
поднялся на ноги и поднял своего оглушенного приятеля, понуждая его бежать
дальше.
     Они ринулись в темный переулок, открывшийся напротив того места,  где
они споткнулись о тела бездомных; пробежав вперед несколько  сотен  шагов,
они  почувствовали  тяжелый  смрад,  исходивший  от  маленькой   подземной
речушки, превращенной в  канализационный  сток.  Зловоние  усиливалось  от
духоты, царящей в тесном пространстве узкого  переулка.  Откуда-то  сверху
доносились печальные, протяжные  звуки  саксофона,  наигрывающего  блюз  -
очевидно, музыканта не тревожила суматоха, царившая внизу. Груды  кухонных
отбросов, нагроможденные у задних дверей  небольших  ресторанов,  издавали
резкий неприятный запах. Скорее, Азиль,  скорее,  Юсиф!  Но  куда  бежать?
Огромный ночной Париж был для них чужим  и  враждебным;  они  заблудились,
кружа по темным узким переулкам, и никак не могли найти дорогу домой.
     Теперь  рана  в  простреленной  ноге  Юсифа  ныла  острой,   колючей,
дергающей болью, и вся  нога  горела,  словно  в  огне.  Голова  у  Азиля,
оглушенного падением, все еще кружилась; перед  глазами  то  и  дело  плыл
отвратительный, болезненный туман, и поэтому он решил положиться на своего
любовника - Юсиф найдет дорогу, выведет его из этого ужасного места.
     Прочь, через широкую улицу, в следующий переулок - этот,  по  крайней
мере, был не таким узким и зловонным, как предыдущий.  Пересекая  проезжую
часть, на которой даже в столь  поздний  час  не  замирало  движение,  они
заметили небольшой внутренний двор с другой стороны тесной вереницы домов.
Из переулка должен быть проход в этот двор. Они метнулись  вперед,  словно
загнанные животные, вкладывая в отчаянный рывок свои  последние  силы.  За
спиной уже отчетливо  слышались  голоса  и  звуки  шагов  "gendarme".  Оба
приятеля находились на грани обморока от боли и усталости; едва ли  сейчас
они отчетливо  сознавали,  где  находятся  и  куда  бегут.  Ворвавшись  во
внутренний двор, они почувствовали, что силы окончательно покидают их.
     "Акху шармута!" Тупик! Из внутреннего двора не было  другого  выхода!
Они оказались в ловушке. Милостивый  Аллах,  сжалься  над  своими  верными
воинами "джихада"!
     Громкие слова команд снаружи, у входа во  двор.  Скрип  автомобильных
шин - машины остановились, перекрыв выход, отняв у Юсифа последнюю надежду
на спасение. Звук открываемых дверей машин.
     Но Азиль упрямо показывал пальцем куда-то во тьму впереди себя.  Юсиф
так и не понял, как удалось его полуослепшему после неудачного падения  на
тротуар товарищу разглядеть крошечную, почти незаметную щель там, где  два
здания плотно примыкали друг к дружке.  Темная  расселина  была  настолько
узкой, что казалось, единая монолитная стена  лопнула  по  шву,  образовав
этот тесный проход, куда едва-едва могли протиснуться два человека.
     "Ятамаджад изм аль раб!" Путь указан!
     Шатаясь, они побрели  через  двор  к  спасительной  щели.  Этот  путь
показался им бесконечно длинным, как дорога грешника в аду. Свет, падавший
из  окон  домов  во  внутренний  двор,  был  похож  на   лучи   скользящих
прожекторов,  обшаривающих  окрестности  в  поисках  притаившегося  врага.
Скрывшись, наконец, в темной узкой щели меж двумя глухими  стенами  домов,
они двинулись вперед. Пространства  меж  домами  едва  хватало,  чтобы  из
последних сил, спотыкаясь, неуклюже ковылять к  выходу  с  другой  стороны
внутреннего двора, крепко держась за руки.
     Впереди  мелькнул  тусклый  свет.  Приглядевшись,  они  увидели,  что
подошли к краю лестницы - крутые  каменные  ступеньки  вели  вниз.  Где-то
неподалеку горел неяркий уличный фонарь, освещая узкий проход между домами
и нижний край лестницы.
     Позади, во дворе, из которого им только что удалось уйти, послышались
голоса. Мешкать было нельзя. Они начали спускаться. Но тут  раненную  ногу
Юсифа пронзила острая боль, и, оступившись, цепляясь за руку Азиля,  он  с
негромким криком  и  упал  ничком  на  крутые  ступени.  Его  обессиливший
любовник не смог удержать равновесие, и через какое-то  краткое  мгновение
оба араба, кувыркаясь, катились вниз; неровные края  разрушенных  временем
ступенек обдирали кожу, больно ударяли по  ребрам,  в  то  время  как  они
скатывались со ступенек вниз.
     Они лежали у подножия лестницы, всхлипывая и громко стеная. У них  не
было сил пошевелиться, и желание жить, и вера в свою счастливую звезду уже
почти оставили их.
     До  выхода  оставалось  всего  несколько  шагов.  Но  это  расстояние
казалось огромным истерзанным, обессилевшим людям.
     Сверху донесся звук шагов, эхом отражающийся от стен. Полиция  сурово
накажет их за убийство  "gendarme"  из  их  бригады.  А  если  полицейские
узнают, что именно они были виновниками сегодняшнего  взрыва  на  Северном
вокзале, что они убили полицейского, пытавшегося  задержать  их  на  месте
происшествия? Что тогда? Трепет  пробежал  по  телам  двух  друзей  -  они
одновременно  подумали  о  наказании,  которое  должны  понести  за   свои
преступления. Инстинктивно потянувшись  друг  к  другу,  соединив  руки  в
крепком пожатии, два любящих друг друга человека лежали  на  земле,  слабо
освещенной уличным  фонарем,  ожидая  новых  капризов  всемогущей  судьбы,
трепеща от боли и страха.
     Тень упала на их лица, и они с трудом повернули головы  к  выходу  из
узкой щели между домами. В неверном, дрожащем свете фонаря они  разглядели
тусклый блеск гладкой черной  поверхности.  Огромный  автомобиль  двигался
медленно и почти бесшумно. Они подумали, что машина проедет мимо,  но  она
плавно остановилась, и ее задняя дверца оказалась  прямо  напротив  узкого
прохода, в  котором  неподвижно  лежали  двое  истерзанных,  окровавленных
людей.
     Дверца открылась. Тихий шепот долетел до ушей Азиля и Юсифа:
     - "Та ал мэи ва са та ииш лии тэктол мара сани я". (Идите за мной - и
вы будете жить, чтобы снова убивать.)
     Это обещание придало им сил.  Кое-как  двое  приятелей  добрались  до
задней дверцы черного лимузина и вползли внутрь.
     (И Клин исполнил свое обещание.)



                            31. ВОЗВРАЩЕНИЕ В НИФ

     Клин пошевелился, передвинувшись  в  своем  кресле  так,  что  теперь
Холлоран не мог видеть его лица.
     Агент  "Ахиллесова  Щита"  поглядел  на  него,  на  несколько  секунд
оторвавшись от наблюдения за  холмами  и  перелесками,  мимо  которых  они
проезжали. Экстрасенс замер на заднем сидении "Мерседеса"; с тех пор,  как
машина отъехала от главного офиса "Магмы",  прошло  около  часа,  но  Клин
сидел неподвижно и был на редкость спокоен - казалось, он  уснул.  Однако,
уснув в движущемся автомобиле, человек обязательно встряхивается время  от
времени, пытаясь вытянуть вперед ноги, устроиться поудобнее или просыпаясь
на секунду, когда его потревожит какой-нибудь резкий  поворот  или  машину
качнет на неровной дороге. Клин же застыл в своем кресле, словно  каменное
изваяние. Не было слышно ровного дыхания спящего человека; мышцы его  тела
не  расслаблялись.  Холлоран  подумал,  что  Клин  находится  в  состоянии
глубокого транса, в который он, по-видимому,  себя  погрузил.  Кто  знает,
чего можно ждать от этого человека,  размышлял  Холлоран,  вновь  переводя
свой взгляд за окно "Мерседеса".
     Холлоран приподнялся и, обернувшись через плечо, посмотрел  в  заднее
стекло автомобиля - на протяжении всего путешествия он часто  оглядывался,
стараясь не упустить из вида возможную слежку.  Несколько  машин  догоняло
их, но "хвоста", по-видимому, не было. На  приличном  расстоянии  за  ними
ехала "Гранада" с двумя его помощниками, готовыми подоспеть  на  помощь  в
считанные секунды, если вдруг случится что-нибудь серьезное.  Он  еще  раз
окинул взглядом шоссе, прежде чем повернуться обратно и усесться поудобнее
на своем сидении.  Тревога  не  покидала  его,  хотя  видимых  причин  для
беспокойства не было. Монк  и  оба  араба  остались  в  здании  "Магмы"  -
очевидно, чтобы дождаться каких-то  важных  новостей,  которые  они  позже
должны  будут  передать  Клину,  или  забрать  кое-какие   вещи   из   его
фешенебельной квартиры на крыше громадного небоскреба. Холлорана ничуть не
огорчала такая "потеря" - все трое телохранителей Клина  казались  ему  не
слишком надежными помощниками, и он отнюдь не жалел об  их  отсутствии.  В
случае серьезной  опасности  Холлоран  рассчитывал  обойтись  лишь  силами
агентов "Ахиллесова Щита". Присутствие неопытной, плохо  обученной  охраны
могло лишь расстроить его планы и помешать  оперативникам  защищать  жизнь
своего клиента. То, что люди "Щита" наконец-то были  вооружены,  придавало
Холлорану больше уверенности в своих силах.
     Холлоран провел  рукой  по  лицу  -  глаза  его  чуть  покраснели  от
усталости, под набрякшими нижними  веками  легли  тени,  а  на  щеки  были
колючими от жесткой щетины. Он чувствовал себя очень усталым  и  разбитым:
яркое ночное видение, которое предстало перед ним в гостиной  Нифа,  когда
он задремал в  кресле  у  очага,  по-видимому,  отняло  у  него  несколько
драгоценных часов отдыха. Освежающий душ, острая бритва и какая-нибудь еда
не помешали бы ему сразу после приезда в  загородное  поместье.  Затем  он
обойдет и тщательно проверит весь дом и примыкающие к нему озеро,  лужайку
и сад. А потом, если он не  обнаружит  ничего  подозрительного  и  у  него
останется еще несколько свободных часов, он заснет. У него  было  какое-то
неприятное ощущение под ложечкой - он знал, что это чувство вызвано совсем
не голодом; он решил, что потратит на сон  все  свободное  время,  которое
удастся выкроить в ближайшие один-два дня пребывания в Нифе, чтобы  хорошо
отдохнуть и привести себя в  полный  порядок.  Инстинкт,  выработанный  за
многие годы занятий сложным и рискованным ремеслом, подсказывал Холлорану,
что противник вынашивает уже  почти  готовый  план  действий,  и  в  самое
ближайшее время непременно следует ждать  нового  поворота  событий.  Даже
самому себе он не смог бы толково объяснить причину зарождавшегося  в  его
душе  смутного  ощущения  надвигающейся  опасности,  но  некая  взведенная
пружина внутри него уже  реагировала  на  первые  сигналы  тревоги  -  все
чувства Холлорана обострились, реакция  напряженных,  готовых  молниеносно
действовать в любую  минуту  мышц  ускорилась,  однако  лицо  оперативника
"Ахиллесова Щита" ничем не выдавало  его  внутреннего  волнения.  Страх  и
опасение, поселившиеся в некотором уголке его сознания, нашептывающие  ему
о нависшей угрозе, были понятны и  знакомы  Холлорану,  но  теперь  к  ним
примешивались самые  дурные  предчувствия,  похожие  на  суеверные  страхи
чрезмерно  впечатлительного  человека,  увидевшего  перед  собой  рокового
предвестника неотвратимой беды. Холлорана немало  удивило  это  новое  для
него беспокойное ощущение.
     Клин издал приглушенный, невнятный звук, и Холлоран тут же бросил  на
своего клиента быстрый  взгляд.  Плечи  медиума  высоко  поднялись,  грудь
расширилась, а затем быстро опала, и дыхание стало ровным  и  ритмичным  -
очевидно,  он  просто  глубоко  вздохнул  во  сне.  Теперь   Холлоран   не
сомневался, что Клин задремал.
     Кора, сидевшая в  переднем  пассажирском  кресле,  оглянулась,  чтобы
посмотреть на своего начальника. Затем ее глаза  встретились  со  взглядом
Холлорана, и на лице девушки появилась неуверенная улыбка. Прошло, однако,
несколько коротких мгновений, прежде чем Холлоран улыбнулся ей в ответ.
     Несколько минут он наблюдал за Корой,  снова  выпрямившейся  в  своем
кресле, глядя вперед, сквозь ветровое стекло автомобиля. Со  своего  места
он хорошо видел ее четкий профиль. Холлоран размышлял о том, могла ли  эта
молодая женщина выдавать секреты компании сильнейшим  соперникам  "Магмы",
или Клин ошибся в своих догадках. Вряд ли возможно такое  предательство  с
ее стороны, решил он, все еще не  сводя  глаз  с  задумчивого  лица  Коры.
Девушка слишком тесно связана с Клином, и к тому же - Холлоран был  уверен
в этом - она так сильно боится Феликса, так сильно зависит  от  него,  что
никогда не решилась бы на подобную измену. Однако у Клина на сей счет было
свое собственное мнение, и, по-видимому, в его намерения  не  входило  так
легко от него отказываться. Он обвинил девушку перед президентом "Магмы" и
его заместителем. Но было ли у него для этого хоть  какое-нибудь  реальное
основание?
     Холлоран  отвлекся  от  своих  размышлений,  чтобы  в  очередной  раз
внимательно посмотреть в заднее окно. На дороге  чисто.  За  ними  следует
только "Гранада". Он перевел взгляд на боковые окна. До Нифа отсюда  рукой
подать, подумал он.
     Но  что  же  все-таки  Клин  собирается  предпринять   против   своей
подчиненной в дальнейшем? Холлоран снова мысленно вернулся к своей прежней
теме, прерванной наблюдением за окрестностями. Предъявит ли он ей  открыто
свое обвинение сразу после того, как они  приедут  в  Ниф,  или  же  будет
расставлять хитрые ловушки, чтобы  получить  неопровержимые  улики  против
нее,  поймав  поверенную  своих  сокровенных  планов  за  руку  на   месте
преступления в самый решающий  момент?  Клин  был  слишком  непредсказуем,
чтобы кто-то решился наверняка предугадывать  его  будущие  поступки.  Его
очевидная  параноидная  мания  говорила   за   первое,   однако   жестокая
мстительность, присущая этому полубезумному человеку, предполагала, что он
пойдет вторым путем, спрятав на некоторое время  свои  чувства  в  глубине
души, как бы ему ни хотелось выплеснуть наружу весь клокочущий в нем гнев.
Холлоран подумал,  что  ему  следовало  бы  первым  явиться  к  девушке  и
предупредить ее о том, что может случиться. К чертям Клина и всю  "Магму".
К чертям его нейтралитет, которого он обязан придерживаться для  успешного
выполнения своей задачи. Он, как и  прежде,  будет  охранять  "объект"  от
всякой грозящей  ему  опасности,  но,  черт  побери,  он  сумеет  защитить
девушку, если потребуется, и никому не позволит ее обижать. Холлоран давно
подозревал, что все  четверо  личных  телохранителей  Клина  являются  для
своего начальника чем-то неизмеримо большим, чем обычная  наемная  охрана.
Очевидно, всех их связывают с Клином какие-то темные тайны - возможно, обе
стороны  предпочитали  бы  никогда   не   вспоминать   о   них.   Особенно
подозрительной  личностью  казался  ему  Монк.   Так   что   безграничная,
основанная на скрытом страхе перед  властью,  которую  имел  над  ними  их
начальник,  преданность  верных  слуг  Клина  вполне  могла  заставить  их
послужить  орудием  мести  -  они  исполнят  приказ  своего  господина  не
рассуждая, стоит Клину только шевельнуть пальцем. Холлоран  решил,  помимо
своей основной и  главнейшей  обязанности  -  охранять  своего  клиента  -
установить постоянное наблюдение за Корой. Виновна девушка или  нет,  -  в
любом случае он не даст ей  пострадать  от  рук  этих  не  слишком  умелых
наемных убийц.
     Впереди показался  крутой  изгиб  дороги,  и  машина  довольно  резко
повернула.  Рука  Клина  бессильно  упала  на   мягкую   подушку   сидения
"Мерседеса" и, скользнув к ее краю, свесилась вниз. Холлоран заметил,  что
кожа на руке шелушится и вся покрыта  маленькими  беловатыми  чешуйками  -
видимо, то были омертвелые участки.
     - Как приятно очутиться в сельской местности, подальше от  города,  -
послышался голос Палузинского, сидевшего за рулем. - Воздух здесь  намного
чище, и дышится легче.  Мой  отец  был  крестьянином,  фермером,  господин
Холлоран, и поэтому я очень люблю деревенские пейзажи. Так и  не  смог  до
конца привыкнуть к городской жизни.
     - В каком краю Польши находилась ферма  ваших  родителей?  -  спросил
Холлоран, только чтобы вежливо поддержать беседу; сейчас  его  мысли  были
заняты совсем другими вещами.
     -  А,  это  глухая,  мало  кому  известная   деревушка,   -   ответил
Палузинский, слегка повернув руль машины и перехватывая его  поудобнее.  -
Да, впрочем, это и неважно. - Он... - Палузинский небрежно кивнул  головой
в сторону спящего на заднем сидении мужчины,  и  Холлорана  весьма  удивил
оттенок то ли легкой иронии, то ли презрительной насмешки,  промелькнувшей
в  тоне,  шофера  и  телохранителя  Клина,  когда  тот  говорил  о   своем
начальнике, - он привез меня сюда много лет тому  назад,  забрал  из  моей
любимой страны.
     - Но ведь дорога  назад  не  закрыта,  и  вы  в  любой  момент  могли
вернуться обратно, - сказал Холлоран, глядя в окно  -  дорога  становилась
все более знакомой по мере того, как они приближались к поместью.
     - Обратно? - переспросил Палузинский с горьким и злым смешком. - Куда
же? К русским, которые высасывают все соки из Польши,  обескровливают  мою
страну? Благодарю покорно, я лучше останусь здесь. Да, останусь здесь, где
люди приветливы, а пища добра и обильна! - И он засмеялся громче,  стукнув
кулаком по "баранке" машины.
     До ворот поместья оставалось совсем  недалеко,  и  Холлоран  еще  раз
внимательно  оглядел  дорогу  впереди  и  позади  "Мерседеса".  Путь   был
совершенно свободен, и сзади маячил только один автомобиль -  "Гранада"  с
двумя помощниками Холлорана.  "Мерседес"  свернул  к  железным  воротам  и
остановился всего в нескольких шагах  от  кованых  ажурных  створок.  Клин
шевельнулся, но, кажется, так и не стряхнул с себя дрему.
     Холлоран открыл ворота и сошел на обочину подъездной аллеи. Подождав,
пока "Гранада" подъедет ближе, он шагнул к дверце  пассажирского  сиденья,
наклонившись к окошку, рядом с  которым  сидел  один  из  агентов  "Щита".
Стекло на окошке передней дверцы плавно опустилось вниз.
     - Свяжитесь с патрульной машиной и убедитесь, что все  в  порядке,  -
сказал Холлоран. - Я буду ждать вас на этом месте через... - он глянул  на
циферблат наручных часов. - Через три часа.
     - Будут ли какие-нибудь  дополнительные  указания?  Может  быть,  нам
нужно сделать что-то еще? - спросил водитель, нагнувшись к открытому  окну
через колени своего пассажира.
     Холлоран покачал головой:
     - Нет. Только патрулирование.  Полный  круг.  Не  пересекайте  границ
поместья.
     - Что, если мы заметим нарушителей?  -  спросил  человек,  сидящий  у
окна, явно раздосадованный таким ответом.
     - Свяжитесь со мной по телефону. Но в поместье не заходите.
     - Что за ерунда?
     - Тем не менее, мне бы не хотелось, чтобы вы это делали.
     Холлоран выпрямился, оглядел дорогу  спереди  и  позади  себя,  затем
неторопливо пошел к воротам. Он  слышал,  как  отъехала  назад  по  дороге
"Гранада", когда взялся за толстый металлический прут распорки. Послышался
глухой низкий звук, и он толкнул створку. Раздался скрип ржавых петель,  и
ворота начали медленно  открываться.  Холлоран  до  конца  распахнул  одну
створку, потом вторую, все  время  чувствуя  на  себе  пристальный  взгляд
невидимого наблюдателя, скрывающегося в каменном двухэтажном домике.
     Холлоран решил встретиться лицом к лицу с этим  таинственным  стражем
ворот - очевидно, тот, кто прятался в доме, кормил  и  заботился  о  своре
диких собак. Когда он через несколько часов вернется сюда, он  обязательно
должен заглянуть в сторожку. Перед отъездом из "Магмы" обратно  в  Ниф  он
разговаривал с Матером, докладывая ему, насколько плохо защищено поместье,
подробно объясняя, как легко будет  проникнуть  в  особняк  любому  хорошо
подготовленному  террористу.  Плановик  обещал  обсудить  этот  вопрос   с
Джеральдом Снайфом, после  чего  Сэру  Виктору  Пенлоку  будет  предъявлен
ультиматум: либо по всей границе поместья и вокруг самого  особняка  будет
установлена необходимая аппаратура и надежная охрана, либо "Ахиллесов  Щит
будет вынужден расторгнуть контракт. Огромная сумма страховки  гарантирует
"Щиту" поддержку со стороны страховой  компании  Ллойда  -  ведь,  случись
несчастье, компании придется выплатить по  страховому  договору  несколько
десятков миллионов фунтов стерлингов! Сообщение о  стае  шакалов,  рыщущих
вокруг усадьбы, изрядно шокировало Матера. Он удивился  еще  больше  после
того, как он услышал от своего лучшего агента, что тот до сих пор не  имел
возможности  встретиться  с  охраняющим  вход  человеком,  чтобы  подробно
обсудить с ним план совместных действий в случае опасности. Странные дела,
заметил Матер в своей обычной сдержанной, суховатой манере. Похоже, пришла
пора  составить  четкий  свод  основных  правил,  которым  обязаны   будут
следовать обе стороны.
     Холлоран махнул рукой  Палузинскому,  и  после  того  как  "Мерседес"
медленно  проехал  мимо  него,  повернулся  и   закрыл   ворота.   Створки
захлопнулись с неизменным глухим стуком.
     Холлоран снова забрался в машину, и она  плавно  тронулась  с  места.
Палузинский шутливо заметил:
     - Что-то собак не видно. Некому вас сцапать.
     Холлоран нахмурился:
     - Где их держат?
     - Держат? - послышалось в ответ. - Вы, наверное, имеете в виду псарню
или  еще  какое-то  специальное  помещение?  Ха!  Эти   твари   пользуются
неограниченной свободой, они бегают повсюду, где хотят.
     - Однако до сих пор лично мне они редко попадались на глаза.
     - Они не трогают своих.
     - Но вчера...
     - Вы были один. А может быть, они почуяли...
     Холлоран размышлял о том, почему поляк не закончил свою фразу.
     - Они не любят дневного света и обычно прячутся  где-нибудь  в  тени,
пока не стемнеет, - вступила в разговор  Кора,  полуобернувшись  на  своем
сидении. -  Ночью  они  не  спят,  рыщут  по  лесу,  бегают  повсюду.  Они
полудикие, и предпочитают обходить людей стороной.
     -  Да,  а  ночью  становятся  хорошими  сторожами.  Если  в  поместье
проникнет кто-то чужой, они вынюхивают следы  нарушителей  и  крадутся  за
ними.
     - И много ль их уже было, - спросил Холлоран, - нарушителей?
     Палузинский хихикнул. На вопрос Холлорана ответила Кора:
     - На моей памяти чужие люди переходили  границу  этих  земель  только
один или два раза. Они были очень напуганы и тут же убрались обратно.
     - Да, им повезло, если их не  растерзали  на  клочки,  -  откликнулся
Холлоран.
     - Нет, шакалы их  не  тронули.  Чужаки  испугались...  не  зверей,  а
чего-то другого.
     - Я не понял вас. Чего именно они испугались?
     Палузинский снова издал короткий смешок:
     - Леших, лесных чертей, "пан" Холлоран. Вам  никогда  не  приходилось
слышать о леших?
     Впереди показался особняк; красный цвет  кирпича,  из  которого  были
сложены его стены, казался более темным и тусклым в пасмурную погоду. Кора
повернулась обратно, словно не хотела больше участвовать в  разговоре,  но
Холлоран наклонился вперед и положил руку на плечо девушки, чтобы привлечь
ее внимание.
     - Какие лешие? Что он имеет в виду, в конце концов?
     -  Ничего  особенного,  Лайам.  Ничего  такого,  из-за   чего   стоит
волноваться.
     -  Но  все-таки  расскажите  ему  об  этом,  пожалуйста,  -  попросил
Палузинский,  и  в  его  голосе  прозвучала  добродушная  насмешка.  Поляк
украдкой кинул на Холлорана быстрый взгляд; его глаза за стеклами очков  в
тонкой металлической оправе превратились в две узкие щелочки.
     - Всего лишь плоды воображения, - быстро сказала Кора. - Феликс может
создавать эти воображаемые образы благодаря уникальным способностям  своей
психики. И может заставлять людей видеть то, чего на самом деле нет.
     Да, в этих способностях Клина Холлоран уже имел возможность убедиться
на собственном опыте, когда во время утренней лодочной прогулки  по  озеру
перед его глазами предстали неожиданные, причудливые, странные образы.
     - Феликс чувствует, когда собаки  чем-то  встревожены,  -  продолжала
Кора. - Я точно не могу  сказать,  каким  образом  он  узнает  об  этом  -
возможно, между ним  и  зверями  существует  что-то  вроде  телепатической
связи. Обычно ему не требуется даже слышать их вой или лай - когда  кто-то
переходит границы поместья, Клин сразу узнает  об  этом,  даже  если  стая
шакалов находится в это время далеко от дома.
     Холлоран  начал  понимать,  почему  Клин  чувствует  себя  достаточно
надежно защищенным в своем загородном поместье - по крайней мере,  у  него
есть веские основания больше доверять стае сторожевых  собак,  чем  доброй
дюжине агентов безопасности в своих городских апартаментах.  Этот  человек
сам являлся системой, чувствительно реагирующей на  малейшую  тревогу,  на
любое приближение опасности. Если учесть, какой силой обладал Феликс Клин,
то неудивительно, что он внушал своим подчиненным чувство, весьма  похожее
на страх.
     Автомобиль остановился возле дома, и Кора  обернулась  и  наклонилась
через спинку своего сиденья, чтобы разбудить Клина.
     - Феликс, - тихо позвала она, затем, не дождавшись ответа,  повторила
его имя громче.
     - Феликс, мы уже приехали, - в третий раз сказала Кора, приподнявшись
со своего места и протянув руку вперед, дотронулась до колена Клина.
     Темноволосый человечек, удобно свернувшийся в  углу  заднего  сиденья
"Мерседеса", вздрогнул, но  не  проснулся.  Она  настойчиво  потрясла  его
колено и еще раз громко произнесла его имя.
     Клин   шевельнулся,   вытянул   ноги   вперед.   Пробормотав   что-то
невразумительное,   он   выпрямился   на   мягких   пружинистых   подушках
"Мерседеса".
     - Мы дома? - невнятно спросил он глухим,  усталым  голосом,  так  что
едва можно было разобрать его слова.
     - Да, Феликс, мы в Нифе, - ответила Кора.
     - Хорошо, - сказал он, и, помолчав  несколько  секунд,  повторил  еще
раз: - Хорошо.
     Он  сел,  чуть  повернувшись  направо,  и  взялся  за  ручку   дверцы
автомобиля.
     Пальцы Коры, сильно сжавшие его  колено,  удержали  Клина  на  месте.
Девушка глядела на него широко раскрытыми, испуганными глазами.
     Холлоран замер.
     Клин удивленно переводил свой взгляд с Коры на Холлорана, и  пока  он
делал это, небольшие хлопьевидные кусочки шелушащейся кожи слетали  с  его
лица. Вся поверхность его лица была покрыта вздутыми пупырышками;  мертвая
ткань во многих местах отслаивалась и свободно свисала со щек и лба.
     Он сдвинул брови, и омертвелые  участки  кожи,  похожие  на  чешуйки,
посыпались на его плечи и колени. Клин задрожал всем телом.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7]

Страница:  [5]