ПРОЛОГ

       "Зарежь его, - сказал Мэшин. - Зарежь его,
пока я стою здесь и смотрю. Я хочу увидеть поток
крови. Не заставляй меня повторять это дважды".

                                                Джордж Старк "Путь Мэшина"

     Человеческие жизни - их действительные жизни, а не простое физическое
существование - начинаются  по  разному.  Настоящая  жизнь  Тада  Бомонта,
мальчугана, родившегося и выросшего в районе Риджуэя в  Бергенфилде,  штат
Нью-Джерси, началась в 1960 году. Два события произошли с ним в том  году.
Первое изменило его жизнь, второе почти оборвало ее.  Тогда  Таду  Бомонту
было одиннадцать лет.
     В январе он представил  короткий  рассказ  на  литературный  конкурс,
организованный журналом "Америкэн  тин".  В  июне  он  получил  письмо  от
редактора журнала с извещением, что его талант отмечен  почетной  наградой
по разделу беллетристики. В послании сообщалось, что члены жюри  присудили
бы ему второй приз, если бы соискатель  был  на  два  года  старше,  чтобы
полностью соответствовать возрастным  критериям  "Америкэн  тин".  Тем  не
менее, по оценке редактора,  рассказ  Бомонта  "Снаружи  дома  Марти"  был
необычайно зрелым творением, и его автора следовало  горячо  поздравить  с
успехом.
     Через две недели "Америкэн тин" прислал почетный  диплом.  Он  пришел
заказным письмом. В дипломе было напечатано его имя  типографским  шрифтом
столь староанглийского образца, что Бомонт  с  трудом  различал  буквы,  а
внизу листа стояла  позолоченная  печать,  оттиснутая  вместе  с  эмблемой
"Америкэн тин".
     Мать бросилась и обняла Тада, осыпая  поцелуями  этого  спокойного  и
честного малого, который, казалось, никогда не обращал  никакого  внимания
на окружающие его вещи и часто спотыкался об них своими большими ножищами.
     Отец был, однако, менее взволнован.
     - Если все было так здорово, почему же они не  выслали  ему  хотя  бы
какие-нибудь деньги? - пробурчал он.
     Мать ничего не сказала, но бережно хранила письмо и  диплом,  который
был помещен в рамку и повешен  в  комнате  мальчика  над  кроватью.  Когда
родственники или просто знакомые приходили в гости,  она  непременно  и  с
гордостью демонстрировала эти реликвии. Тад,  говаривала  она  собравшейся
компании, в один прекрасный день собирается стать великим  писателем.  Она
всегда чувствовала, что он предназначен для чего-то большого и великого, а
этот диплом был первым доказательством ее правоты. Все это сильно  смущало
Тада, но он слишком любил свою мать, чтобы спорить с ней.
     Однако, как бы он не смущался, Тад все же решил,  что  мать  хотя  бы
частично, но права. Он не знал, есть ли у  него  что-то,  необходимое  для
великого писателя, но он твердо решил стать  писателем  вообще,  не  важно
каким. Почему бы и нет? Он быстро рос  в  мастерстве,  и  искал  нужные  и
правильные слова на широкой и просторной дороге, а не в  узких  закоулках.
Что  касается  денег,  то  издатели  не  смогут  лишить  его  заслуженного
заработка по чисто формальным мотивам. Ему же не всегда будет одиннадцать.
     Второе важное событие того же 1960 года началось в августе. Это  были
головные боли. Сперва они не были слишком сильными, но с началом занятий в
школе, редкие боли в висках и в затылке стали прогрессировать и  сменились
ужасающе длинными марафонами почти предсмертной агонии. Он ничего  не  мог
делать во время  таких  приступов  и  просто  лежал  в  своей  затемненной
комнате, ожидая смерти.
     Приближение  этих  ужасных  приступов  отмечалось   обычно   каким-то
призрачным звуком, который  слышал  только  он  сам  -  это  звучало,  как
отдаленное попискниание тысячи маленьких птичек. Иногда ему казалось,  что
он почти видит этих птичек, которые представлялись ему полевыми воробьями,
облеплявшими целыми дюжинами телефонные провода и крыши во  времена  своих
весенних и осенних перелетов.
     Мать повела его на осмотр к доктору Сьюуорду.
     Доктор исследовал  зрачки  Тада  офтальмоскопом  и  покачал  головой.
Затем, опустив занавески и выключив верхнее освещение, врач попросил  Тада
смотреть на белый участок стены в кабинете. Используя фонарик,  он  быстро
направлял яркие вспышки света на стену, пока Тад смотрел на нее.
     - Это не заставляет тебя развеселиться, сынок?
     Тад покачал головой.
     - Ты не чувствуешь облегчения? Может быть, тебе стало хуже?
     Тад снова покачал головой.
     - Ты чувствуешь какой-нибудь запах? Типа гнилых фруктов  или  горящих
тряпок?
     - Нет.
     - А как насчет твоих птиц? Ты их слышал,  пока  смотрел  за  мигающим
светом?
     - Нет, - сказал озадаченный Тад.
     - Это нервы, - заявил отец  после  того,  как  Тад  был  отправлен  в
комнату для ожидающих. - Чертов малый просто комок нервов.
     - Я думаю, что это мигрень, - сообщил доктор Сьюуорд. - Необычная для
столь юного человека, но не столь уж  и  редкая.  А  он  кажется  очень...
впечатлительным.
     - Он таковым и является, - сказала  Шейла  Бомонт  не  без  некоторой
гордости.
     - Наверное, когда-то будет изобретено лекарство от этой  болезни.  Но
сейчас я боюсь, что ему просто придется перемучиться всем этим.
     - Да, и нам вместе с ним, - сказал Глен Бомонт.
     Но это не были нервы, это не была мигрень, и это не проходило.
     За четыре дня до праздника "Всех  святых"  (1  ноября)  Шейла  Бомонт
услышала вопли одного из мальчуганов, с которыми Тад каждое утро  ждал  на
остановке школьный автобус. Она выглянула  из  кухонного  окна  н  увидела
своего сына, бнвшегося в  конвульснях  на  проезжей  частн  дороги.  Шейла
выскочнла  на  улицу  и  велела  детям  отойти  от  сына,  а  после  этого
остановнлась около него в полной беспомощностн, боясь даже прнкоснуться  к
Таду.
     Еслн бы большой желтый автобус, ведомый мистером Ридом, появнлся чуть
позже, Тад, наверное, отдал бы концы прямо на мостовой. Но  Рид  служнл  в
медчастн  в  Корее.  Он  сумел  запрокинуть  голову  Таду  и  сделать  ему
искусственное  дыхание  в  тот  самый  момент,  когда  мальчик  уже  почти
задохнулся. Тада доставнли на скорой в госпиталь графства  Бергенфилд,  но
на его счастье как раз в это время доктор Хью Притчард пил кофе в приемном
покое. Здесь надо отметить, что как раз в это время Хью  Притчард  являлся
лучшим нейрологом в штате Нью-Джерси.
     Притчард тут же потребовал  себе  рентгеновские  снимки  и  начал  их
расшифровку. Он показал снимки Бомонтам, указав на неясную  тень,  которую
он отметил кружком своего желтого стеклографа.
     - Это... - сказал Притчард. - Что это?
     - Какого черта мы можем знать? - задал, в свою очередь,  вопрос  Глен
Бомонт. - Не я, а вы являетесь здесь, черт побери, доктором.
     - Правильно, - сухо ответил Притчард.
     - Жена говорит, что это похоже на синяк, - добавил затем Глен.
     Доктор после некоторого  раздумья  сказал:  "Если  вы  подразумеваете
здесь припадок, то здесь нет сомненнй. Но если вы полагаете, что  припадок
был связан с эпилепсией, я почти уверен, что это  не  так.  Если  бы  этот
страшный припадок был связан с эпилепсией, то она должна была  бы  достичь
последней критической стадии, и Тад никак не смог  бы  не  реагировать  на
световые  тесты  Литтона.  Вам  бы  даже  не  понадобился  доктор,   чтобы
установить такое заболевание у сына, поскольку  он  начинал  бы  биться  в
судорогах на коврике в гостиной каждый раз, как  менялось  изображение  на
экране вашего телевизора".
     - Тогда что же это? - робко спросила Шейла.
     Притчард обернулся к снимкам, укрепленным  на  экране  с  подсветкой.
"Что это?" -  повторил  он  и  прикоснулся  к  своему  желтому  кружку.  -
"Внезапные приступы головных болей в сочетании  с  предыдущими  припадками
заставляют меня предполагать мозговую опухоль у вашего сына, возможно  еще
небольшую и, надеюсь, не злокачественную.
     Глеи Бомонт окаменело уставился на доктора, в то время как  его  жена
стояла позади него, утирая слезы платком. Она плакала беззвучно. Этот плач
был результатом годов жестоких тренировок. Удары Глена были  всегда  очень
быстры  и  болезненны,  но  почти  никогда  не  оставляли  следов.   После
двенадцати лет своих молчаливых страданий, она, вероятно,  даже  при  всем
желании не смогла бы закричать во весь голос.
     - Не значит ли это, что вы хотите вырезать ему мозги? - спросил  Глен
со своей обычной деликатностью и тактом.
     - Я не собираюсь действовать  подобным  образом,  мистер  Бомонт,  но
полагаю, что хирургия здесь была бы своевременна. И он подумал: "Если  Бог
действительно существует, и  он  действительно  создал  нас  по  образу  и
подобию своему, мне бы не хотелось выяснять, почему чертовски много  людей
типа этого субъекта распоряжаются судьбами столь многих и  причем  намного
лучше их".
     Глен молчал несколько долгих мгновений, опустив голову и наморщив лоб
в тяжелом раздумьи. Наконец он поднял голову и задал тот  вопрос,  который
беспокоил его больше всего на свете.
     - Скажите мне правду, док, - сколько будет стоить вся эта канитель?

     Ассистирующая операционная сестра первой увидела это.
     Ее вопль казался еще более пронзительным и неожиданным в операционном
зале, поскольку последние пятнадцать  минут  там  слышались  лишь  команды
Притчарда, отдаваемые им  шепотом,  да  жужжание  систем  жизнеобеспечения
пациента, перемежаемое коротким шуршанием хирургических пилок.
     Она отшатнулась  назад,  ударилась  о  поднос  с  разложенными  двумя
дюжинами инструментов н опрокинула его. Поднос ударился с громким лязгом о
кафельный пол, вызвав  продолжительное  эхо,  сопровождаемое  грохотом  от
падения  более  мелких,  но  тоже  очень  громогласно  заявивших  о   себе
хирургических принадлежностей.
     - Хилари, - закричала старшая сестра. Ее возглас был проникнут ужасом
и изумлением. Она настолько потеряла самообладание,  что  сделала  полшага
вслед за своей убегающей подругой в зеленом хирургическом комбинезоне.
     Доктор  Альбертсон,  ассистировавший  Притчарду,   просто   оттолкнул
старшую медсестру назад как непослушного теленка, пробурчав: "Помните, где
вы находитесь, пожалуйста".
     - Да, доктор. - Она тотчас встала на свое место, не взглянув даже  на
открытую  дверь  операционной,  откуда  продолжая  вопить  пулей  вылетела
Хилари.
     -  Положите  инструменты  в  стерилизатор,  -  сказал  Альбертсон.  -
Немедленно. Быстро-быстро.
     - Да, доктор.
     Она начала собирать инструменты, тяжело дыша и  готовая  разрыдаться,
но уже приходя в себя.
     Доктор Притчард, казалось, ничего не  заметил.  Он  с  неослабевающим
вниманием рассматривал экран, надетый на череп Тада Бомонта.
     - Невероятно, - шептал  он.  -  Просто  невероятно.  Это  просто  для
учебников. Если бы я не видел этого своими глазами...
     Шипение стерилизатора, казалось, заставило его оглянуться, и Притчард
взглянул на доктора Альбертсона.
     - Я хочу провести всасывание, - сказал он твердо.  Притчард  взглянул
на сестру. - Чем вы занимаетесь? Живо шевелитесь!
     Она подошла с ииструментами в новом поддоне.
     - Сделайте всасывание, Лестер, - обратился Притчард к Альбертсону.  -
Прямо сейчас. И я  покажу  вам  нечто,  чего  вы  никогда  не  увидите  на
ярмарочных шоу уродцев.
     Альбертсон  запустил  операционную  всасывающую  помпу,  не   обращая
внимания на старшую медсестру, которая пронеслась  с  инструментами  прямо
перед ним, словно глухая и безучастная машина.
     Притчард взглянул на анестезиолога.
     - Обеспечь мне хорошее давление крови, дружище. Давление -  это  все,
что я прошу.
     - У него сто пять на шестьдесят восемь, доктор. Стабильно, как скала.
     - Хорошо, его мать говорит, что перед нами здесь лежит  новый  Уильям
Шекспир, а потому держи давление на этом уровне. Очищайте его,  Лестер,  -
не щекотите его этой чертовой штукой!
     Альбертсон наложил отсос для очистки крови. Пульт управления  работал
ритмично и монотонно, гудя где-то в глубине операционной. Затем Альбертсон
услышал свой собственный глубокий вздох. Он вдруг ощутил  себя  вздернутым
на крюке в животе.
     - О, мой Бог. Иисусе. Иисус Христос.
     Он на мгновение в  ужасе  отшатнулся.  Затем  наклонился  ближе.  Над
хирургической маской и за стеклами очков в роговой оправе его глаза  вдруг
выразили живое любопытство н изумление. - Что это?
     - Я думаю, вы видите, что это, - сказал Притчард. - Я читал об  этом,
но никогда не ожидал увидеть это наяву.
     Мозг Тада Бомонта был цвета наружной поверхности  раковины  улитки  -
умеренно серый с розоватым оттенком.
     Сквозь гладкую поверхность коры мозга  выступал  слепой  и  уродливый
человеческий глаз. Мозг слабо пульсировал. Глаз пульсировал вместе с  ним.
Это  выглядело  так,  словно  он  пытался  им  подмигнуть.  Именно  это  -
подмигивание  глаза  -  заставило  ассистирующую   медсестру   удрать   из
операционной.
     - Святой Боже, что это? - снова воскликнул Альбертсон.
     - Это ничто. - сказал Притчард. - Когда-то  это  могло  стать  частью
жизни, человеческой жизни. Сейчас это - ничто. Кроме беспокойства.  А  это
беспокойство мы попробуем устранить.
     Доктор  Лоринг,  анестезиолог,  сказал:  "Можно  и   мне   взглянуть,
Притчард?"
     - Он в порядке?
     - Да.
     - Тогда валяй. Об этом ты сможешь рассказывать внукам. Но поспеши.
     Пока Лоринг все это рассматривал, Притчард обернулся к Альбертсоиу. -
Мне нужен аппарат Негли. Я  собираюсь  приоткрыть  его  чуть-чуть  пошире.
Тогда мы попробуем. Я не знаю, смогу ли я добраться до этого, но я  сделаю
все, что смогу.
     Лестер   Альбертсон,    заменивший    старшую    медсестру,    вложил
свежестерилизованный зонд в руку Притчарда. Притчард,  мурлыкая  про  себя
песенку "Бонанза", обработал разрез быстро и почти без нажима, лишь иногда
посматривая  на  зеркальце,  закрепленное  на  конце  зонда.  Он  работал,
полагаясь в основном на  ощущения  при  прикосновеииях.  Альбертсон  затем
утверждал, что никогда в  жизни  не  встречал  такой  изощренной  хирургии
действительно на кончиках пальцев.
     В добавление к глазу, они нашли часть ноздрей, три ногтя и два  зуба.
Глаз продолжал пульсировать и пытался подмигнуть даже в ту секунду,  когда
Притчард начал его  пунктуру  с  последующим  вырезом.  Вся  операция,  от
начального зондирования до конечной ампутации, заняла всего двадцать  семь
минут. Пять кусочков ткани  шлепнулись  на  поднос  из  нержавеющей  стали
позади раскроенной головы Тада.
     - Я думаю, мы все прочистили, -  наконец  произнес  Притчард.  -  Все
посторонние включения тканей были,  по-моему,  присоединены  рудиментарным
ганглием. Даже если остались другие включения,  у  нас,  я  полагаю,  были
хорошие шансы убить их.
     - Но... как объяснить, что мальчишка все еще жив? Я подразумеваю, что
они были частью его самого, не так ли? - спросил в изумлении Лоринг.
     Притчард указал на поднос. - Мы обнаружили глаз,  несколько  зубов  и
ногтей в башке этого малого, и вы считаете их  частью  его  организма?  Вы
видели недостающие ногти на его пальцах? Хотите проверить?
     - Но даже рак есть лишь часть собственно пациента...
     - Это не был рак, - терпеливо сказал Притчард. Его руки  делали  свое
дело, пока он ораторствовал. - В очень многих случаях, когда  мать  рожает
единственного ребенка, этот младенец фактически начинает  существование  в
ее чреве как двойня, друг  мой.  Пропорция  достигает  соотношения  два  к
десяти. Что происходит с  другим  утробным  плодом?  Сильнейший  поглощает
слабейшего.
     - Поглощает его?  Вы  подразумеваете,  что  он  съедает  двойника?  -
спросил Лоринг. Он выглядел немного бледным. - Мы говорим о внутриутробном
каннибализме?
     - Называйте это как хотите, но происходит оно весьма часто.  Если  им
удастся разработать сонаграмное устройство, о котором столько  болтают  на
всех медицинских конференциях, мы действительно сможем узнать,  как  часто
это случается. Но сейчас не важно, сколь часто или редко  это  происходит;
то, что мы увидели сегодня - это куда  большая  редкость.  Часть  двойника
этого мальчика  осталась  непоглощенной.  Так  случилось,  что  эти  части
проступили в передней доле лба. Столь же легко они могли оказаться  в  его
кишечнике, селезенке, позвоночнике,  еще  где-либо.  Обычно  единственными
врачами, встречающимися с чем-то аналогичным, являются  патологоанатомы  -
это происходит при вскрытиях, - но я никогда еще не слыхал о случае, когда
посторонние включения послужили бы причиной смерти пациента.
     - Так что же произошло здесь? - спросил Альбертсон.
     -  Что-то  заставило  эту  массу  ткани,  которая   была,   наверное,
микроскопических размеров еще год назад, начать снова расти и развиваться.
Часы развития поглощенного двойника, которые остановились по крайней  мере
за месяц до родов у миссис Бомонт, были снова каким-то образом заведены...
и проклятая штуковина действительно начала расти. Нет никаких секретов  во
всем последующем, поскольку одного внутричерепного  давления  было  вполне
достаточно для жестоких головных болей и конвульсий у мальчика.
     - Да, - сказал Лоринг очень мягко, - но почему это случилось?
     Притчард лишь покачал головой. - Если мне удастся попрактиковаться не
только в гольфе в ближайшие тридцать лет, вы можете тогда задать мне  этот
же вопрос. Возможно к тому времени у меня будет ответ.  Все,  что  я  знаю
сейчас, это то, что я вырезал очень необычный и очень редкий вид  опухоли.
Доброкачественной опухоли. И во избежание сложностей, я полагаю, это  все,
что нужно знать родителям. Отец малого мало чем отличается  от  китайского
болвана. Я не представляю, как мне удалось бы объяснить ему, что я  сделал
аборт его 11-летнему сынишке.  Лес,  не  дадим  ему  никаких  поводов  для
раздумий.
     И после  некоторого  размышления,  он  обратился  ласково  к  старшей
медсестре:
     - Я хочу уволить эту глупую телку, которая  удрала  отсюда.  Сделайте
пометку, пожалуйста.
     - Да, доктор.
     Тад Бомонт покинул госпиталь через девять дней после операции.  Левая
половина его тела была очень слаба еще  целых  шесть  месяцев,  и  иногда,
когда Тад особенно уставал, он  видел  странные  редкие  мигающие  вспышки
света перед глазами.
     Мать купила  в  подарок  Таду  старую  32-клавишную  пишущую  машинку
"Ремингтон", и эти  вспышки  появлялись  у  него  незадолго  до  сна,  при
попытках наилучшим образом выразить какую-то мысль или  наметить  развитие
сюжета рассказа, над которым он трудился. Со временем  эти  явления  также
исчезли.
     Тот ужасный и ни на что не  похожий  звук  -  писк  целой  эскадрильи
воробьев - больше никогда не напоминал ему о себе после операции.
     Он продолжал писать, приобретая  уверенность  и  оттачивая  стиль,  и
продал свой первый рассказ журналу "Америкэн тин" через  шесть  лет  после
начала своей настоящей жизни.
     Родители, да и сам Тад,  знали,  что  осенью  у  него  была  вырезана
незлокачественная опухоль из верхней доли лба. Когда он вспоминал об этом,
он думал только о том, что чрезвычайно счастливо отделался.



                     ЧАСТЬ I. ДУРАЦКАЯ  ФАРШИРОВКА

       Мэшин медленно и тщательно расправил ножницы своими
длинными и сильными пальцами. -
Держи его голову, Джек, - сказал он человеку
позади Холстеда. - Держи ее крепче, пожалуй-
ста.
       Холстед увидел, что собирается делать Мэ-
шин и начал вопить, в то время как Джек Рэнг-
ли сжал свои сильные руки вокруг его головы,
сделав ее неподвижной. Вопли заполняли забро-
шенный склад и отдавались в нем гулким эхом.
Пустое пространство служило естественным уси-
лителем звука. Холстед звучал как оперный пе-
вец-премьер на вечернем представлении.
       - Я вернулся, - сказал Мэшин. Холстед
крепко зажмурил свои глаза, но это не помогло.
Маленькое стальное лезвие без особых усилий
вспороло веко его левого глаза и прорезало глаз-
ное яблоко с омерзительным треском. Кровавая
вязкая жидкость начала быстро сочиться.
       - Я вернулся от мертвых, и ты, кажется, со-
всем не рад меня видеть, ты, неблагодарный су-
кин сын.

                                       Джордж Старк "Прогулка к Вавилону".



                       Глава 1. ЛЮДИ БУДУТ ГОВОРИТЬ

                                    1

     Номер журнала "Пипл" от 23 мая был самым обычным.
     Обложка  была  посвящена  только  что  умершей  знаменитости,  звезде
рок-н-ролла, который повесился в тюремной камере  после  начала  судебного
расследования в связи с хранением кокаина и других наркотиков. Внутри, под
обложкой, читателям было предложено традиционное меню: девять  нераскрытых
убийств  на  сексуальной  почве  в  малодоступной  западной  части   штата
Небраска; пышущий  здоровьем  и  святостью  гуру,  который  был  уличен  в
совращении малолетних; домохозяйка из  Мэриленда,  вырастившая  гигантскую
тыкву; развод голливудской кинозвезды; свадьба в высшем  свете  Нью-Йорка;
борец, выздоравливающий после сердечного приступа; комик, защищающий  свое
право носить иидийский национальный костюм.
     В журнале также был напечатан очерк о  некоем  антрепренере  из  Юты,
который рекламировал новейший боевик - куклу под  именем  "Да,  мама!  Да,
мама!", которая, по его мнению, выглядела точь-в-точь как  "всеми  любимая
теща". Кукла была снабжена встроенным кассетным проигрывателем, выдававшим
на гора диалоги типа "Обед никогда не остывал в моем доме,  пока  он  рос,
милочка" или "твой брат никогда не рычал по-собачьи, когда я  приезжала  к
нему погостить пару неделек". Для того, чтобы заставить куклу  реветь  или
подвывать, вам следовало не просто нажимать на  закрепленную  в  ее  спинс
клавишу - в этом случае она  начинала  свою  болтовню,  -  а  ударить  эту
проклятую штуковину ногой изо всех сил.
     -  "Да,  мама!"  отлично  сконструирована,  ее  набивочный   материал
гарантирует прочность, а также полную безопасность для стен  и  мебели,  -
заявил гордый изобретатель, мистер Гаспар Уилмот (который, как  говорилось
в очерке, был однажды привлечен к суду за уклонение от уплаты налогов,  но
сумел выйти сухим из воды).
     А на странице тридцать третьей этого самого занимательного и наиболее
информативного номера самого занимательного и информативного американского
журнала была помещена традиционная для "Пипл" заставка - "Забавно,  сильио
и остро - БИОграфии".
     - "Пипл", - сказал Тад Бомонт своей жене Лиз, когда они сидели бок  о
бок за кухонным столом, перечитывая еще раз статью в журнале,  -  попадает
прямо в точку. "БИО". Если вам не хочется "БИО", ПЕРЕЛИСТАЙТЕ СТРАНИЦЫ  ДО
РАЗДЕЛА "В БЕДЕ" и  читайтс  о  девушках,  которых  разделывают  в  дебрях
Небраски.
     - Это не столь смешно, когда действительио всерьез подумаешь обо всем
написанном, - ответила Лиз Бомонт, но тут же  испортила  все  впечатление,
хихикнув в своей маленький кулачок.
     - Не "ха-ха", а несомненно очень точно, - сказал Тад  и  снова  начал
пролистывать статью. Он машинально потер небольшой белый шрам на лбу,  как
это  не  раз  случалось  с  Тадом,  когда  он   находился   в   задумчивой
рассеянности.
     В отличие от большииства реклам в "Пипле", страница  для  "БИО"  была
единственной, где слова занимали больше места, чем картинки.
     - Ты сожалеешь, что сделал это? - спросила Лиз. Она прислушалась,  не
разбудили ли они  с  Тадом  своих  близнецов,  мирно  спавших  в  соседней
комнате.
     - Во-первых, - ответил Тад, - я не делал этого. Мы это  сделали.  Оба
для одного, и один для обоих, помнишь?
     Он похлопал по картинке на второй странице статьи,  изображающей  его
жену, демонстрирующую пару игрушечных гномов около Тада,  восседающего  за
пишущей машинкой у стола, с которого свешивался закрученный  лист  бумаги.
Было невозможно сказать, что именно, и было ли вообще что-либо написано на
этой бумаге. Тад вышел в  точности  таким,  каким  он  выглядел  во  время
работы. Написание текста всегда было для него тяжелым занятием  и  не  тем
делом, которым он мог бы вполне полноценно заниматься на людях,  особеино,
если одним из  наблюдателей  выступал  фотограф  "Пипл".  Это  происходило
вполне легко для Джорджа Старка, но не для Тада Бомонта.  Лиз  никогда  не
пыталась подойти к нему в те  моменты,  когда  Тад  старался  -  и  иногда
действительно с явным успехом - добиться чего-то за письменным столом.
     - Да, но...
     - Во-вторых...
     Он взглянул на фото Лиз с гномами и самого себя,  взирающего  на  нее
сиизу  вверх.  Оба  они  старательно  улыбались.   Это   выглядело   особо
привлекательно на лицах тех людей, которые,  несмотря  на  их  симпатичную
внешность, весьма скупо тратят  время  даже  на  столь  обычное  дело  как
зубоскальство. Он вспомнил прошлые времена, когда  служил  железнодорожным
проводником на Аппалачской линии в штатах Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. В те
дни у него был прелестный енот по имени Джон Уэсли Хардинг. Не  то,  чтобы
он пытался как-то приручить Джона, но енот сам по себе привязался к  Таду.
Правда, старииа Джон любил слегка  кусаться,  особеиио  когда  ему  давали
отхлебнуть из бутылки, и это поведение енота вызывало  у  хозяина  улыбку,
похожую на нынешнюю.
     - Во-вторых, что?
     - Во-вторы.х, есть что-то забавное в одновременном  оскале  кандидата
на Национальную книжную премию и его жены, глазеющих друг  на  друга,  как
два подвыпивших енота.
     - Тад, ты разбудишь двойняшек!
     Он попытался, но без особого успеха, приглушить взрыв гнева.
     - Во-вторых, мы выглядим как пара идиотов, хотя и я не возражаю  быть
чуточку таковым, - сказал он и, крепко обхватив жену, поцеловал ее в шею.
     В другой комнате сперва Уильям, а затем и Уэнди начали плач.
     Лиз попыталась строго посмотреть на мужа, но не смогла. Было  слишком
приятно слышать его смех. Это случалось совсем не часто. Звуки  его  смеха
были полны экзотического шарма для нее. Тад Бомонт никак не соответствовал
типу весельчака.
     - Моя вина, - произнес он. - Пойду успокою ребят.
     Он  приподнялся,  задел  стол  и  чуть  не  опрокинул  его.  Он   был
воспитанным, но странно неуклюжим  человеком,  что  сохраиилось  в  нем  с
раннего детства.
     Лиз успела подхватить горшок с цветами, водруженный  в  самом  центре
стола, как раз  в  тот  момент,  когда  он  собирался  съехать  с  края  и
грохнуться на пол.
     - Это точно, Тад, - сказала она и не смогла удержаться от смеха.
     Он присел снова за стол.  Он  не  взял  ее  руку,  а  просто  ласково
погладил.
     - Слушай, детка, ты не жалеешь?
     - Нет, - ответила она. И короткая мысль пришла ей тут же в голову.  -
Мне все же это причиняет неудобство. Не потому,  что  мы  выглядим  слегка
глуповато, а потому... ну, я просто не знаю,  почему.  Это  просто  слегка
неудобно для меня, это все.
     Мысль пришла, но осталась невысказанной. Было слишком приятно  видеть
его смеющимся. Она поймала его руку и слегка сжала ее.
     - Нет, - сказала она. - Я не жалею. Я  думаю,  это  отлично.  И  если
паблисити поможет "Золотой собаке", когда ты  наконец  решишься  закончить
эту проклятую штуковину, это будет еще лучше.
     Она встала и прижала его плечи к креслу, когда  он  попытался  встать
тоже, чтобы сопровождать Лиз в детскую.
     - Ты увидишь их в следующий раз, - объяснила она. - Я хочу, чтобы  ты
оставался здесь, пока твои подсознательные порывы  разбить  мой  цветочный
горшок окончательно не исчезнут.
     - О'кей, Лиз, - сказал он, улыбаясь. - Я люблю тебя.
     - Я тоже очень люблю тебя. - Она пошла в детскую, а Тад Бомонт  снова
начал листать страницы со своей рекламной "БИО".
     В отличие от  большинства  статей  в  "Пипл"  "БИО"  Тадеуша  Бомонта
начиналась не с полнополосной фотографии, а с весьма небольшой, занимающей
менее четверти страницы журнала. Она невольно обращала на  себя  внимание,
поскольку умелый оформитель журнала окантовал бордюром ту картинку с Тадом
и Лиз, гдс они были сфотографированы  на  кладбище,  в  трауре.  Шрифтовые
линии под фото казались почти грубым контрастом с изображением наверху.
     На этом фото Тад стоял с лопатой, а Лиз с киркой. С одной стороны  от
них стояла тачка с другими кладбищенскими инструментами. На  самой  могиле
были размещены несколько букетов, но это не мешало  прочитать  надпись  на
могильной плите:

                                ДЖОРДЖ СТАРК
                                 1975-1988
                          Не самый приятный парень

     В почти чудовищном контрасте с этим местом и тем, что  там  произошло
(а недавнее  погребение  было  очевидно  из  самих  дат,  как  и  то,  что
скончавшемуся мальчику  было  отпущено  совсем  немного  жизни),  эти  два
могильщика пожимали друг  другу  свободные  от  ииструментов  руки  поверх
свежезасыпанного могильного дерна и радостио смеялись.
     Это позирование было,  конечно,  хорошо  придумано.  Все  фотографии,
иллюстрирующие статью - погребение тела, демонстрация гномов и еще одна  с
Тадом, одиноко бредущим по лесной тропинке, вероятно,  "в  поисках  идей",
были  всесторонне  обдуманы.  Это  было  весело.  Лиз  покупала  "Пипл"  в
супермаркете последние пять лет или около этого, но они  оба  проглядывали
журнал лишь за ужином или, когда не было подходящей  карманной  книжки,  в
ванне. Тад время от времени изумлялся успеху журнала, обдумывая, послужило
ли  этому  стремление  "Пипл"  показывать  жизнь   знаменитостей,   всегда
притягательную  для  массового  читателя,  либо  просто   удачная   подача
материалов со всеми этими огромными черно-белыми  фотографиями  и  броским
текстом, состоящим в основном из простых и  банальных  сентенций.  Но  ему
никогда не приходило в голову поиитересоваться, не  инсценированы  ли  все
эти картинки.
     Фотографом оказалась женщина по имени  Филлис  Майерс.  Она  сообщила
Таду и Лиз, что захватила с  собой  фото  игрушечных  медвежат  в  детских
гробах, причем медвежата одеты в детские костюмы.  Она  надеялась  продать
свои шедевры ведущему нью-йоркскому издателю. Не  позднее  второго  дня  с
начала их знакомства  для  взятия  интервью  Тад  сообразил,  что  женщина
прощупывает его насчет написания текста. "Смерть и игрушечные медвежата, -
сказала она, - будет окончательным и лучшим комментарием  к  американскому
образу смерти, не так ли, Тад?"
     Он предположил, что ее весьма мрачные интересы не ограничатся  только
этим проектом и поэтому мало удивился, когда Майерс  раздобыла  надгробную
плиту Джорджа Старка и привезла ее из
     Нью-Йорка. Это было папье-маше.
     - Вы не возражаете пожать руки перед ней, не так ли? -
     спросила она с улыбкой, которая была сразу и льстивой, и самодо-
     вольной. - Это произведет чудесный шок.
     Лиз посмотрела на Тада вопросительно и с некоторым ужасом. Затем  они
оба  взглянули  на  эту  треклятую   плиту,   привезенную   из   Нью-Йорка
(штаб-квартира журнала "Пипл") в Кастл Рок, штат Мэн (летний  дом  Тада  и
Лиз), со смешанным чувством изумления и тревоги. На  плите  была  надпись,
привлекшая внимание Тада:

                       Не самый приятный парень

     Если просуммировать все то, что хотел поведать  журнал  "Пипл"  своим
затаившим   дыхание   американским   читателям   о   новой    литературной
знаменитости, то суть повествования оказалась бы чрезвычайно простой.  Тад
Бомонт был хорошо  известным  писателем,  чей  первый  роман  "Неожиданные
танцоры" был выдвинут на Национальную книжную премию  в  1972  году.  Это,
конечно, придавало вес автору среди литературных критиков,  но  ничуть  не
интересовало затаивших дыхание поклонников амсриканских знаменитостей, для
которых имя Тада Бомонта гроша  ломаного  не  стоило.  Все  это  произошло
потому, что Бомонт опубликовал еще лишь один  роман  под  своим  подлинным
именем. Тот человек, который действительно привлекал всеобщий иитерес,  не
существовал как реальная личность. Тад написал один гигантский  бестселлер
и еще три имевших чрезвычайно большой успех романа под  другим  именем.  И
этим именем был Джордж Старк.
     Джерри  Харкуэй,   который   являлся   полномочным   и   единственным
корреспондентом  "Ассошиэйтед  пресс"  в   Уотервилле,   оказался   первым
распространителем истории о Джордже Старке после  того,  как  литературный
агент Тада, Рик Коули передал Луизе Букер из журнала "Паблишерз уикли"  ту
же сжатую информацию с одобрения Тада. Ни  Харкуэй,  ни  Букер  не  смогли
заполучить полного отчета по одной причине. Тад был  непреклонен  в  своем
желании уделять не слишком много внимания прилизанному льстивому коротышке
из "Пипл" - Фредерику Клоусону, но и этого было вполне  достаточно,  чтобы
поднять расходимость романа до той степени, которую в обычных условиях  не
смогли бы обеспечить ни "Ассошиэйтед пресс",  ни  профессиональиый  журнал
книгоиздателей. Клоусон, как объяснял Тад Луизе и  Рику,  был  просто  тем
осликом, который вытащил информацию на публику.
     По ходу того первого интервью Джерри задал вопрос, что за парень  был
Джордж Старк. "Джордж, - отвечал Тад, - был не самый приятный парень". Эта
цитата выпрыгнула в заголовок интервью и  вдохновила  Майерс  на  всю  эту
комедию с могильной плитой, украшенной как раз той же  иадписью.  Странный
мир. Очень страниый мир.
     Совсем неожиданно Тад опять разразился смехом.
     На черном фоне пониже фото Тада и Лиз на одной из прекрасных лужаек в
Кастл Роке были оставлены две белые полоски с текстом.
     "ДОРОГОЙ УМЕРШИЙ БЫЛ ОСОБЕННО БЛИЗОК  ЭТИМ  ДВУМ  ЛЮДЯМ",  -  гласила
первая из них.
     "ТАК ПОЧЕМУ ОНИ СМЕЮТСЯ?" - вопрошала вторая.
     - Потому что мир - чертовски странное место, - сказал Тад и фыркнул в
кулак.
     Лиз  Бомонт  оказалась  не  едииственной,  кто  испытывал   некоторые
неудобства от  столь  странного  паблисити.  Тад  и  сам  чувствовал  себя
неловко. И все же ему было  трудно  удерживаться  от  смеха.  Он  потерпел
несколько секунд, а  затем  разразился  хохотом,  когда  его  глаза  снова
остановились на знаменитой строчке - НЕ  САМЫЙ  ПРИЯТНЫЙ  ПАРЕНЬ.  Попытки
замолчать были столь же успешны,  как  затыкание  дыр  в  плохо  сделанной
дамбе: как только вам  удается  ликвидировать  течь  в  одном  месте,  она
неизбежно появляется в другом.
     Тад подозревал нечто не совсем  естественное  в  столь  бессмысленном
смехе - это была форма истерии. Он понимал, что юмор очень редко, если это
вообще возможно, сопровождает подобные вещи. На самом  деле,  весь  случай
располагал к прямо противоположной веселью реакции.
     Нужно чего-то опасаться, может быть.
     Ты опасаешься этой чертовой статьи в журнале?  Это  то,  что  ты  все
время вспоминаешь? Глупо. Боят ься  быть  осмеянным  своими  коллегами  по
факультету  английской  литературы,   разглядывающими   зти   картинки   и
думающими, что ты, бедняга, видимо, немного тронулся.
     Нет. Ему нечего опасаться своих коллег и даже  тех  из  них,  которые
жили на Земле, когда на ней еще разгуливали динозавры. Он, в конце концов,
имеет кое-что, а также достаточно денег для того,  чтобы  начать  жизнь  -
пусть и не всегда под звуки праздничных труб - профессионального писателя,
если только он  того  пожелает  (Тад  не  был  в  этом  полностью  уверен,
поскольку,   хотя   всегда   не   очень   вникал   в   бюрократические   и
административные стороны университетской жизни, он  чрезвычайно  увлекался
чисто преподавательской деятельностью).  Нет,  поскольку  он  уже  однажды
прошел через пересуды коллег, нимало этим не озаботясь, несколько лет тому
назад.
     По-настоящему его заботило лишь то, что думают его друзья, а они, как
и приятели Лиз, в некоторых случаях были и его коллегами по работе. Однако
он  был  склонен  надеяться,  что  именно  близкие  им  люди  легче  всего
догадаются, что это была лишь шутка, розыгрыш.
     Если чего и следовало бояться, то...
     - Остановись, - приказал его мозг тем сухим и жестким тоном,  который
сразу  ставил   на   место   его   самых   непослушных   и   самоуверенных
студентов-старшекурсников,  заставляя  их  бледнеть   и   умолкать   после
замечания Тада. Прекрати эту глупость немедленно.
     Нехорошо. Этот  голос  был  безотказным  оружием  против  зарвавшихся
студентов, но не имел никакого воздействия на самого Тада.
     Он снова глянул на фото, в этот раз не обращая никакого  внимания  на
выражение лиц жены и самого себя, исполнявших роль пары  клоунов,  которые
разыгрывают хорошо отрепетированный трюк.

                               ДЖОРДЖ СТАРК
                                1975-1988
                         Не самый приятный парень

     Это было причиной его опасений.
     Эта могильная  плита.  Это  имя.  Эти  даты.  Эта  мрачная  эпитафия,
которая, хотя и заставила его мычать от смеха, заложила  еще  кое-что  под
изнанку этого смеха.
     Это имя. Эта эпитафия.
     - В конце концов, неважно, - пробормотал Тад. - Сукин сын ныне мертв.
     Но беспокойство оставалось.
     Когда Лиз вернулась с умытыми и переодетыми близнецами, по одному  на
каждой руке, Тад снова перечитывал текст.
     "Убил ли я его?"
     Тадеуш  Бомонт,  один   из   самых   многообещающих   и   талантливых
американских романистов. выдвиженец на Национальную  книжную  премию  1972
года за "Неожиданных танцоров", задумчиво  повторил  вопрос.  Он  выглядел
чуть-,чуть смущенньым. "Убийство", -  заговорил  он  снова  очень  тихо  и
мягко, как будто само это слово никогда не приходило ранее  сму  на  ум...
хотя именно убийство было почти  тем  единственыыьым  делом,  которым  был
действительно  заполнен  мозг  второй,  "темной  половины"  писателя,  как
называл Бомонт Джорджа Старка.
     Из своего широкогорлого кувшина, стоящего позади старомодиой  пишущей
машинки "Ремингтон", он  вытягивает  карандаш  фирмы  "Бэрол  блэк  бьюти"
(которым и только которым  мог  писать  Старк  согласно  Таду  Бомонту)  и
начинает его слегка покусьвать. Если приглядеться к доброй  дюжинс  других
карандашей в кувшине, легко убедиться, что их обкусьвание - милая привычка
хозяина.
     "Нет, - наконец говорит он, ставя карандаш на место. -  Я  не  убивал
его". - Он улыбается. Бомонту тридцать девять, а когда он  улыбается,  его
легко принять за одного из его же собственных студентов.  -  "Джордж  умер
естественной смертью".
     Бомонт утверждает, что Джордж Старк  был  идеей  его  жены.  Элизабет
Стсфсис Бомонт, спокойная и милая блондинка, отказьвается  от  чести  быть
единственной изобретательницей. "Все, что я сделала, -  объясняет  она,  -
было предложение написать роман под вымышленным именем и  посмотреть,  что
из этого получится. Тад испытывал  серьезное  противодействие  со  стороны
коллег-писателей, и ему был нужен стартовый скачок. И  на  самом  деле,  -
смеется она, - Джордж Старк сильно помогал Таду все это время.  Следы  его
присутствия нередко попадались мне в доме, особенно, когда Тад не  успевал
их выкинуть до моего появления. Однажды он попался мне на глаза, выходя из
туалета".
     Как и у большинства своих  сверстников,  проблемы  Бомонта  несколько
сложнее и глубже, чем просто зависть и  помехи  со  стороны  писательского
цеха. По крайней мере два популярных  писателя,  которые  отказали  нам  в
праве  прямо  их  цитировать  и  называть,  заявили,  что  их   беспокоило
психическое состояние Бомонта  во  время  его  творческого  кризиса  между
первой и второй книгами. Один из них уверждает, что подозревал возможность
самоубийства Бомонта  после  публикации  "Неожиданных  танцоров",  которая
вызвала куда больше критики, чем денежных поступлений.
     На вопрос, думал ли он о самоубийстве, Бомонт только качает головой и
говорит: "Это идея для глупца. Настоящая трудность связана не с приемом  у
читателя, а с противодействием уже сформировавшегося  блока  писателей.  И
даже мертвые писатели продолжают цепляться за живых,  мешая  им  двигаться
дальше".
     Тем временем Лиз Бомонт проводила "обработку" - слово Бомонта -  идеи
псевдонима. "Она сказала, что я могу прихлопнуть все  мои  проблемы  одним
ударом, если только сам того пожелаю. Я могу написать любую  понравившуюся
мне штуковину без "Нью-Йорк таймс бук ревью",  подглядывающего  через  мое
плечо, чем именно я сейчас занимаюсь за письменным  столом.  Она  сказала,
что   я,   если   только   захочу,   могу   выдать   вестерн,    детектив,
научно-фантастический роман. Или написать криминальный роман".
     Тад Бомонт усмехается.
     "Я думаю, что последнее предложение  не  было  чисто  случайным.  Она
догадывалась, что я вынашивал идею такого романа, но никак  не  мог  найти
нужной зацепки.
     Идея  псевдонима  была  своего  рода   путеводной   для   меня.   Она
обеспечивала свободу подобно секретному трюку исчезновения через люк, если
вы понимаете, что я подразумеваю.
     Но было и еще кое-что. То, что очень трудно объяснить".
     Бомонт протягивает руку к тонко заточенным карандашам в  кувшине,  но
затем передумывает. Он смотрит в  окно  кабинета  на  зеленеющие  весенние
деревья.
     "Мысль  о  писательстве  под  псевдонимом  была  подобна  идее  стать
невидимкой, - наконец произносит он, почти запинаясь на  каждом  слове.  -
Чем больше я обыгрывал эту идею, тем больше я ошущал, что я буду...  ну...
возрождать самого себя".
     Снова его рука протягивается к кувшину, и на этот раз она захватывает
карандаш, в то время как его мысли уже далеко отсюда.
     Тад перевернул страницу и глянул на двойняшек, сидящих в их сдвоенном
высоком кресле. Двойня  "брат-сестра"  всегда  имеет  чисто  братские  или
братско-сестринские (если вы боитесь упреков в  мужском  шовинизме)  черты
сходства. Уэнди и Уильям были,  однако,  настолько  похожи,  что  казались
абсолютно одинаковыми, не будучи таковыми.
     Уильям улыбался Таду, глядя из-за своей бутылочки.
     Уэнди также улыбалась  отцу,  глядя  из-за  своей  бутылочки,  но  ее
отличала одна принадлежность, которой не успел  обзавестись  ее  братец  -
единственный передний зуб, который прорезался без всякой боли,  появившись
во рту столь же бесшумно, как  перископ  подводной  лодки  на  поверхности
океана.
     Уэнди сняла руку с бутылочки. Открыла  ладонь,  показывая  какая  она
чистая и розовая. Сжала снова. Разжала. Это ее любимое занятие.
     Не глядя на нее, Уильям снял одну из своих рук со своей  бутылочки  и
проделал все то же самое. Это его любимое занятие.
     Тад молча поднял руку со стола и сделал все в точности, как дети.
     Двойняшки радостно заулыбались.
     Он глянул на журнал снова. - "Ах, "Пипл", - подумал он, - где  бы  мы
были и чем бы мы были без вас?  Это  американское  звездное  время,  кроме
шуток".
     Писатель, конечно,  вылил  на  читателей  всю  свою  горечь,  которая
особенно в нем накопилась за долгое  четырехлетие  после  провала  попытки
получить Национальную книжную премию за "Неожиданных танцоров", - но этого
следовало ожидать,  и  он  не  очень  беспокоился  своим  интеллектуальным
стриптизом. С одной стороны, не все было так уж и грязно, а, с другой, ему
всегда было легче жить с правдой, чем с ложью. По крайней мере, на длинной
дистанции.
     Конечно, возникает вопрос, имеют ли что-нибудь общее журнал "Пипл"  и
"длинная дистанция".
     Ну хорошо. Сейчас уже слишком поздно.
     Имя парня, написавшего про него текст, было  Майк  -  он  это  хорошо
помнил, но как фамилия этого Майка? Если только вы не граф, рассуждающий о
наследстве, или  кинозвезда,  сплетничающая  о  других  кинозвездах,  ваша
фамилия всегда  будет  помещена  в  самом  низу  статьи  для  "Пипл".  Тад
перелистал четыре страницы (две из которых были заняты полностью рекламой)
чтобы найти, наконец, фамилию корреспондента. Майк Дональдсон.  Когда  Тад
спросил его, неужто кто-нибудь в мире всерьез интересуется и озабочен  тем
фактом, что Бомонт написал несколько книг под  другим  именем,  Дональдсон
ответил так, что  сильно  рассмешил  Тада:  "Отчеты  свидетельствуют,  что
большинство читателей "Пипл" имеют чрезвычайно узкие носы.  Потому  в  них
очень трудно ковырять, и они вынуждены лезть в  чужие  дела  и  души.  Они
прямо-таки жаждут узнать все, что можно, о вашем приятеле Джордже".
     - Он не мой приятель, - отвечал Тад, все еще смеясь.

     Лиз подошла к столу.
     - Тебе нужна моя помощь? - спросил Тад.
     - Все в порядке, - ответила она. - Я  собираюсь  приготовить  немного
смеси для детей. Ты еще не устал от самолюбования?
     - Не совсем, - бесстыдно заявил Тад и вернулся к статье.

     "Труднее всего было с именем,  -  продолжает  Бомонт,  слегка  трогая
карандаш. - Оно очень важно. Я знал, что оно должно работать. Я знал,  что
оно может разбить тот самый писательский блок,  с  которым  я  сражался...
если я  буду  иметь  двойника.  Настоящего  двойника,  то  есть  абсолютно
независимого от меня самого".
     Как он выбрал Джорджа Старка?
     "Ну, был такой автор криминальных романов по имени Дональд  Уэстлейк,
- объясняет Бомонт. - И  под  своим  настоящим  именем  он  написал  много
забавных юморесок об американской жизни и правах.
     Но начиная с ранних шестидесятых и до середины семидесятых годов,  он
написал серию романов под псевдонимом Ричард  Старк,  и  эти  книги  очень
отличаются от  вышедших  под  настоящим  именем  автора.  Серия  посвящена
профессиональному грабителю по имени Паркер. У него нет  прошлого,  нет  и
будущего, и нет других интересов, кроме краж и грабежей.
     По каким-то причинам, которые знает только сам Узстлейк, он прекратил
в конце концов писать романы о Паркере. Но я никогда не  забуду  сказанное
Уэстлейком уже после раскрытия тайны своего псевдонима. Он заявил, что  он
сам писал свои книги в солнечные дни, а Старк творил  только  в  дождливое
ненастье. Мне это очень понравнлось, поскольку именно тогда для меня  были
сплошные дождливые дни, между 1973 и 1975 годами.
     В  лучших  книгах   той   серии   Паркер   куда   больше   напоминает
робота-убийцу,  чем  человека.   Тема   ограбления   грабителей   является
практически неизменной в этих книгах. И Паркер проходит сквозь негодяев  -
других   негодяев,   хочу   я   сказать   -   в   точности   как    робот,
запрограммированный лишь на одну цель. "Я хочу мои деньги", - говорит  он,
и это все, что он говорит. "Я хочу мои деньги, я хочу мои деньги". Вам это
не напоминает любого из нас?"
     Интервьюер кивает. Бомонт описывает Алексиса Мэшина,  главного  героя
первого и последнего романа Джорджа Старка.
     "Если бы "Путь Мэшина" заканчивался на той же ноте, что и его начало,
я бы навсегда упрятал  роман  в  письменный  стол,  -  говорит  Бомонт.  -
Издавать его было бы чистым плагиатом. Но примерно  через  четверть  этого
пути роман обрел свою собственную жизнь, и все встало на свои места".
     Интервьюер спрашивает, правда ли, что Бомонт после долгой работы  над
книгой узрел ожившего Джорджа Старка и даже беседовал с ним.
     "Да, - отвечает Бомонт. - Но хватит об этом".

     Тад перестает читать и почти готов разразиться новым приступом хохота
помимо своей воли. Близнецы, видя улыбку отца, также приходят в  состояние
еще большего восторга. Тад, наконец, произносит:
     - Боже, как же это мелодраматично! Ты заставил  это  прозвучать,  как
финальную сцену из "Франкенштейна", когда  молния  бьет  в  самую  высокую
башню замка и испепеляет чудовище!
     -  Я,  видимо,  не  смогу  сегодня  покормить  ребят,  если   ты   не
остановишься,  -  заметила  Лиз   таким   тоном,   что   Тад   понял   всю
несвоевременность своей попытки поцеловать ее.
     - Остановиться?
     -  Ты  улыбаешься,  они  улыбаются.  Я  не  могу  кормить  все  время
улыбающегося ребенка, Тад.
     - Извини, - сказал он виновато и взглянул на двойняшек. На  их  лицах
сияли как две капли воды похожие улыбки.
     Он опустил глаза и продолжил чтение.

     "Я начал "Путь Мэшина" одной из ночей 1975 года,  когда  выдумал  это
имя. Но была еще одна вещь. Я заложил лист  бумаги  в  машинку,  собираясь
печатать текст... но затем мне пришлось вынуть эту  бумагу.  Я-то  печатал
все свои произведения на машинке, но Джордж Старк, видимо,  этого  никогда
не делал".
     По лицу Бомонта снова скользнула улыбка.
     "Может быть, это потому, что ему не пришлось пройти курсы  машинописи
в тех каменных отелях, где он проводил большую часть своей жизни".
     Бомонт имеет в виду краткую биографию Джорджа Старка, напечатанную на
суперобложке боевика, где говорится, что автору книги тридцать девять лет,
и что Старк побывал в трех тюрьмах,  отбывая  сроки  за  поджог,  хранение
оружия  и  покушение  на  убийство.  Суперобложка,   однако,   далеко   не
единственный  источник  информации  об  авторе  скандального  бестселлера.
Бомонт также подразумевает автобиографический очерк для "Дарвин пресс",  в
котором он подробно и столь натурально описывает  детали  жизненного  пути
своего  литературного  двойника,  что   можно   позавидовать   воображению
выдающегося романиста. В этом жизнеописанни указаны все вехи и этапы  пути
к славе Джорджа Старка, от его рождения в Манчестере, штат Нью-Гемпшир  до
последнего местожительства в Оксфорде, штат Миссисипи. Не указано лишь то,
что Старк погребен шесть недель тому назад на кладбище  Хоумленд  в  Кастл
Роке, штат Мэн.
     "Я  нашел  старую  тетрадь  для  записей  в  одном  из  ящиков  моего
письменного стола, а также пользуюсь этим", - он показывает  на  кувшин  с
карандашами и кажется несколько удивленным, обнаружив один из них в  своей
руке. - "Я начал писать и все, что помню - это то, что Лиз в середине ночи
спросила меня, собираюсь ли я, наконец, ложиться спать".
     Лиз Бомонт имеет собственные воспоминания о той ночи. Она говорит: "Я
проснулась без четверти двенадцать и заметила, что он еще  не  ложился.  Я
подумала: "Значит, он работает". Но я не услышала звуков машинки, что меня
немного удивило".
     По ее лицу видно, что удивление ее тогда было куда сильнее.
     "Когда  я  спустилась  из  спальни  в  кабинет  мужа  и  увидела  его
царапающим что-то в этой тетрадке, я  прямо-таки  остолбенела,  -  смеется
она. - Его нос почти касался бумаги".
     Интервьюер спрашивает, почувствовала ли она  облегчение,  увидев  эту
картину.
     Своими мягким и  спокойным  голосом  Лиз  отвечает:  "Очень,  сильное
облегчение".
     "Я захлопнул тетрадь и увидел, что  написал  шестнадцать  листов  без
каких-либо помарок и исправлений, - говорит  Бомонт.  -  3а  это  время  я
исписал карандаш почти на три четверти, пользуясь точилкой". Он смотрит на
кувшин с выражением, которое можно одновременно принять и за меланхолию  и
за скрытый юмор. -  "Я  предполагаю,  что  мне  нужно  теперь  убрать  эти
карандаши после смерти Джорджа Старка. Я  сам  не  умею  ими  работать.  Я
пытался. Но ничего не выходит. Что до меня, то  я  не  могу  обойтись  без
машинки. Моя рука иначе тут же устает, а мозг тупеет".
     Он бросает на собеседника быстрый взгляд и загадочно подмигивает.

     - Милая, - он взглянул на жену, которая вся была  поглощена  нелегкой
работой по запихиванию в рот Уильяма  последних  ложек  смеси.  Ребенок  с
неменьшим усердием стремился отправить подношение себе на нагрудник.
     - Что?
     - Глянь на меня, всего секунду.
     Она обернулась.
     - Это очень загадочно?
     - Нет, дорогой.
     - Я тоже думаю, что не так уж.

     Конец очерка - это еще одна  ироническая  глава  в  длинной  истории,
которую Тад Бомонт называет не иначе как то, что  только  "чудаки  именуют
романом".
     "Путь  Мэшина"  был  опубликован  в  июне  1976  года   в   небольшом
издательстве  "Дарвин  пресс"  ("сам"  Бомонт  печатается  в  куда   более
престижном "Даттоне") и произвел подлинную литературную сенсацию, выйдя  в
списке бестселлеров на первое место на обоих побережьях Америки. Роман был
экранизирован как сногсшибательный кинобоевик.
     "Долгое время я ожидал, что кто-нибудь обнаружит, что я был Джорджем,
а Джордж был мною, - говорит Бомонт. - Копирайт был зарегистрирован на имя
Джорджа Старка, но мой литературный агент, как и его жена (она теперь  уже
экс-жена, но по-прежнему сотрудничает с ним), да и вся  верхушка,  и  даже
контролер-бухгалтер "Дарвин пресс" знали правду. Он должен  был  знать  ее
хотя бы потому, что Джордж умел писать длиннейшие романы, но никак не  мог
научиться  самостоятельно  подписывать  банковские   чеки.   И,   конечно,
налоговое управление тоже должно было быть в курсе дел. Поэтому  Лиз  и  я
ждали примерно года полтора, что найдется некто, который разрушит всю  эту
комедию. Но этого не случилось. Я думаю, что мне здесь просто очень сильно
и глупо повезло.
     Все это доказывает,  что  когда  ты  уверен  в  невозможности  скрыть
что-либо от болтунов, они все почему-то придерживают языки".
     Вернемся к тем следующим десяти  годам,  когда  блистательный  мистер
Старк, куда более плодовитый, чем его вторая половина, опубликовал еще три
романа. Ни один из них не смог повторить небывалый успех "Пути Мэшина", но
все они занимали места вверху в списках бестселлеров.
     После  длительной  паузы,  вызванной   раздумьем,   Бомонт   начинает
рассуждать  о  причинах  своего  решения  прекратить  столь  выгодную  ему
мистификацию публики: "Вы должны помнить, что Джордж Старк был всего  лишь
выдумкой, не более того. Я с удовольствием вел эту игру долгое время... и,
черт побери, парень делал мне деньги. Я их называл "мои-твои деньги". Одно
только сознание того, что я в любой момент  могу  бросить  преподавание  н
заняться только писательской  работой,  производило  для  меня  гигантскнй
эффект освобождения от всех этих комплексов.
     Но мне хотелось писать и свои  собственные  книги,  и  Старк  начинал
выпадать из игры. Он мешал мне. Все было очень просто.  Я  знал  это,  Лиз
знала, мой агент тоже знал... Я думаю, что даже редактор Джорджа в "Дарвин
пресс" понимал это. Если бы я  продолжал  сохранять  сей  секрет,  соблазн
написать еще один роман Джорджа Старка в конце концов одолел  бы  меня.  Я
столь же подвержен завлекающему зову денег, как и  любой  другой  человек.
Решение поэтому нужно было принимать окончательно и бесповоротно.
     Другими словами, нужно было раскрыться перед публикой. То,  что  я  и
делаю. И как раз сейчас".

     Тад оторвался от статьи с грустной усмешкой. Сразу же вдруг ощутилась
некоторая искусственность и натянутость  его  веселья  по  поводу  фото  в
"Пипл". Потому  что  не  только  фотографы  журнала  умели  подавать  свой
материал так, как это хотели и ожидали неискушенные в литературе читатели.
Он понял, что и большинство интервьюеров умеют это, в большей или  меньшей
степени. Но он считал, что он мог бы быть  несколько  поискуснее  простого
литератора в подаче  материалов  этого  типа;  он  все  же  романист...  а
романист оказался просто парнем, которому платят за его вранье. Чем больше
вранья, тем больше денег.
     Старк, можно сказать, выходил за грань  обычного.  В  этом  была  вся
штука.
     Как прямолинейно.
     Как успешно.
     Как все это отдает дерьмом.
     - Милая?
     - Мм?
     Она пыталась привести лицо Уэнди в относительный порядок. Уэнди  была
не в восторге от этой идеи. Она энергично  мотала  из  стороны  в  сторону
своей маленькой заляпанной нашей головкой, а Лиз старалась  стереть  следы
пиршества влажной салфеткой. Тад подумал, что в конце концов жена  схватит
негодницу, если только не устанет до этого  в  бесплодной  борьбе.  Уэнди,
судя по всему, также учитывала эту спасительную для нее возможность.
     - Не зря ли мы лгали по поводу участия Клоусона во всем этом?
     - Мы не лгали, Тад. Мы просто не называли его имя.
     - И он был пустяковым мужиком, правда?
     - Нет, дорогой.
     - Нет?
     - Нет, - ответила Лиз суровым тоном. Она только  что  занялась  лицом
Уильяма. - Он был грязным маленьким пресмыкающимся.
     Тад фыркнул:
     - Пресмыкающимся?
     - Точно. Пресмыкающимся.
     - По-моему, я впервые в жизни слышу этот научный термин.
     - Я увидела его на коробке с видеокассетой, когда  ходила  в  угловой
магазин. Фильм ужасов назывался "Пресмыкающиеся". И я подумала:  "Чудесно.
Кто-то догадался снять фильм о Фредерике Клоусоне и его семейке. Не забыть
бы рассказать об этом Таду". Но забывала сделать это раньше.
     - Так ты считаешь, что здесь все о'кей?
     - В самом деле, все о'кей, - ответила она.
     Она указала рукой  с  мокрой  салфеткой  сперва  на  Тада,  затем  на
открытый журнал.
     - Тад, ты урвал свой кусок мяса с этого.  Люди  получили  свой  кусок
тоже. А Фредерик Клоусон получил кусок дерьма... но это единственное,  что
он заслужил.
     - Спасибо, - произнес он.
     Она пожала плечами. - Будь уверен. Ты иногда слишком  терзаешь  себя,
Тад.
     - Это беспокоит тебя?
     - Да, все беспокоит... Уильям, ты сейчас  у  меня  доиграешься!  Тад,
если бы ты помог мне сейчас немножко...
     Тад закрыл журнал и понес Уильяма в детскую следом  за  Лиз,  которая
несла Уэнди. Засыпающий ребенок был теплым и приятно отяжелевшим, его руки
обвились вокруг шеи Тада, а сам Уильям еще пытался таращиться  на  мир  со
своим обычным интересом ко всему вокруг себя. Лиз уложила  Уэнди  на  одну
половину стола для пеленания младенцев, Тад сделал то же самое с  Уильямом
на другой стороне. Лиз успела чуть раньше управиться с Уэнди.
     - Значит, - сказал Тад, - мы  должны  закончить  всю  эту  историю  с
"Пипл"? Верно?
     - Да, - ответила она и улыбнулась. Что-то в  этой  улыбке  показалось
Таду не совсем искренним, но он помнил свой собственный ненормальный  смех
и решил ничего не уточнять. Иногда он был совсем не уверен в  правильности
некоторых мыслей и поступков - это было своего  рода  умственным  аналогом
его физической неуклюжести - и тогда полагался во всем на Лиз.  Она  редко
упрекала его в нерешительности, но он видел печать усталости в ее  глазах,
когда заходил слишком далеко в самокопании.  Что  она  могла  сказать?  Ты
слишком терзаешь себя, Тад.
     Он тщательно запеленал Уилла и закрепил страховочную лямку на  животе
ребенка, поскольку еще во время этих операций  Уилл  делал  все  возможное
чтобы скатиться со стола и покончить жизнь самоубийством.
     - Буггууа! - завопил Уилл.
     - Да, - согласился Тад
     - Диввии, - провозгласила Уэнди.
     Тад согласно кивнул: - Это тоже очень верно.
     - Хорошо, что он умер, - вдруг сказала Лиз.
     Тад взглянул на нее. Он задумался на секунду, затем кивнул.  Не  было
необходимости уточнять, кто был он, они оба это знали.
     - Да.
     - Мне он никогда не нравился.
     - Это ведь почти относится к твоему мужу, - готов был  ответить  Тад,
но не стал. Здесь ведь нет ничего  странного  и  обидного,  поскольку  Лиз
говорит не о нем. Не  только  методы  письма  Джорджа  Старка  существенно
отличали его от Тада.
     - Мне тоже, дорогая, - сказал он. - Что у нас на ужин?



                 Глава 3. НАРУШАЯ ВЕДЕНИЕ ДОМАШНЕГО ХОЗЯЙСТВА

                                    1

     Этой ночью Тад увидел кошмарный сон. Он проснулся почти  в  слезах  и
дрожа, как щенок, застигнутый грозой. Он повстречался во  сне  с  Джорджем
Старком, причем последний был теперь агентом по продаже недвижимости, а не
писателем, который всегда стоял позади Тада, воплощаясь лишь в голос  и  в
тень.

                                    2

     Автобиография  Старка  для  "Дарвин  пресс",  которую   Тад   написал
незадолго до написания "Голубых из Оксфорда",  второго  по  счету  шедевра
Джорджа Старка, утверждала, что  Старк  управлял  грузовым  пикапом  марки
"Дженерал моторс" 1967 года  выпуска.  Этот  грузовичок  должен  был  быть
выкрашенным в весенние светлые  цвета.  Во  сне,  однако,  они  неслись  в
мрачно-черном "Торнадо", и Тад понимал, что пикапом здесь и не пахнет. Это
был турбореактивный катафалк.
     "Торнадо"  был  окрашен  целиком  в  черное  и  никак  не   напоминал
автомобиль агента по продаже недвнжимости. Тад все смотрел на  него  через
плечо, пока они шли к дому Старка, который почему-то  хотел  показать  его
Бомонту. Он подумал, что ему придется увидеть Старка в  доме,  и  какой-то
ужас заполнил сердце Тада. Но сейчас Старк стоял как раз  за  плечом  Тада
(хотя он никак не мог взять в толк, откуда  Старк  прошмыгнул  туда  столь
быстро и бесшумно).  Тад  мог  видеть  только  автомобиль,  этого  черного
тарантула, ослепительно сверкающего в солнечном свете. На  заднем  бампере
была наклейка. "МОДНЫЙ СУКИН СЫН" -  гласила  она.  Слова  были  окаймлены
слева и справа черепом и двумя скрещенными когтями.
     Дом, в который Старк привел Тада, был на самом деле его  домом  -  не
тем главным, зимним домом в Ладлоу, неподалеку от университета,  а  летним
домиком в Кастл Роке. Позади здания открывался пейзаж зимнего озера, и Тад
отчетливо слышал потрескивание  ледяных  волн,  набегающих  на  берег.  За
входной калиткой висела небольшая табличка с объявлением "ПРОДАЕТСЯ".
     - Отличный домик, не так ли? - Старк почти прошептал это из-за  спины
Тада. Его голос был столь  ласков,  что  напоминал  урчание  избалованного
домашнего кота.
     - Это мой дом, - ответил Тад.
     - Ты не прав. Хозяин этого дома мертв. Он убил жену и детей, а  затем
и самого себя. Он вытащил затычку. Только и всего - и привет родителям. Он
имел эту затычку в самом себе. Но тебе не следует  столь  тяжело  все  это
переживать. Ты мог бы сказать, что это было чертовски приятно.
     - Разве это смешно? - собирался Тад спросить Старка, и  ему  казалось
особенно важным показать собеседнику, что он ничуть не боится его. Причина
была в том, что Тад был объят ужасом. Но еще до того, как он  сумел  найти
слова для вопроса, огромная рука, которая,  казалось,  была  лишена  ясных
очертаний (хотя это было и  трудно  наверняка  утверждать  из-за  тени  от
большой пальмы, падавшей на собеседников), протянулась через плечо Тада  и
покачала связкой ключей перед его носом.
     Ключи не  позванивали.  Если  бы  это  было  так,  он  бы  что-нибудь
вымолвил, может быть, даже отодвинул бы эти проклятые ключи от лица, чтобы
показать, как  мало  на  него  действует  этот  страшный  человек,  упорно
держащийся за его спиной. Но рука придвигала ключи вплотную  к  его  лицу.
Тад был вынужден схватить связку, грозившую разбить его нос.
     Он  вставил  один  из  ключей  в  замок  наружной  двери  из   гладко
отполированного дуба, снабженной крохотным медным дверным молотком,  очень
похожим на маленькую птичку. Ключ повернулся легко, и  это  было  странно,
поскольку он был вовсе не дверным ключом, а ключом от пишущей  машинки  на
длинном стальном пруте. Все прочие ключи  в  связке  оказались  отмычками,
которыми пользуются взломщики.
     Он взялся за ручку двери и повернул ее. Как  только  он  это  сделал,
обрамленная металлом древесина на двери сморщилась  и  растрескалась  сама
собой, что сопровождалось  серией  хлопков,  столь  же  громких,  как  при
пожаре. Между досками двери вспыхнул огонь. Повалил  дым.  На  двери  были
декоративные щеколды из металла с чеканкой,  одна  из  них  грохнулась  на
лестницу прямо под ноги Таду.
     Он вошел внутрь.
     Он не хотел этого; ему хотелось остаться  на  крыльце  и  спорить  со
Старком. И не только! Убеждать того,  спросить,  зачем,  во  имя  Господа,
Старк сделал это, поскольку войти внутрь дома было еще ужаснее и страшнее,
чем впечатление от встречи с самим Старком. Но это был сон, кошмарный сон,
и ему казалось, что причина всех кошмаров - отсутствие самообладания.  Это
напоминало ощушение от катания на американских горах, когда  кажется,  что
ты в любую секунду после наклона или толчка можешь врезаться  в  кирпичную
стену и погибнуть так же легко и просто, как насекомое под ударом хлопушки
для мух.
     Знакомая до мелочей прихожая показалась ему сейчас совершенно  чужой,
почти  мрачной.  Бросалось  в  глаза  отсутствие  выгоревшей  ярко-красной
ковровой дорожки, которую Лиз давно уже угрожала  заменить,  но  никак  не
осуществляла сие намерени е... и хотя это казалось слишком  незначительной
деталью во время кошмара, это было тем,  к  чему  он  не  раз  возвращался
позднее, поскольку именно это наиболее полно и точно отражало его  ужас  -
ужас независимо от содержания самого  сна.  Можно  ли  считать  безопасной
чью-то жизнь, если даже такая пустяковая вещица, как  ковровая  дорожка  в
прихожей, может вызывать столь  сильные  чувства  разрыва,  дезориентации,
печали и страха?
     Ему не понравились звуки, напоминающие эхо, сопровождавшие  его  шаги
по деревянному полу. Они не только производили впечатление,  что  убеждают
Тада в правоте слов негодяя,  который  неотступно  следовал  за  ним.  Они
доказывали полную пустоту и отсутствие жизни в доме. Но ему еще больше  не
нравились эти звуки, поскольку шаги Тада и шуршание его собственных подошв
звучали как-то потерянно и безнадежно несчастливо.
     Ему хотелось повернуться и уйти, но он никак не  мог  сделать  этого.
Потому что Старк был сзади него, и почему-то он  знал,  что  Старк  сейчас
держит в руках те самые страшные  ножницы  Алексиса  Мэшина,  которыми  их
хозяин изуродовал в конце романа "Путь Мэшина" лицо другого ублюдка.
     Если он обернется, Джордж Старк может слегка обкарнать его.
     Хотя дом был и пуст, но за исключением дорожек и ковров (в том  числе
и ковра, закрывавшего весь пол в гостиной) вся мебель и обстановка были на
месте.
     Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце  прихожей,  откуда
можно было пройти либо прямо в гостиную с круглым потолком и окном во  всю
стену, открывающим вид на озеро,  либо  повернуть  направо  в  кухню.  Тад
коснулся вазы, и  она  разлетелась  на  кусочки,  выпустив  облако  едкого
керамического порошка. Застоявшаяся вода испарилась, и  полдюжины  садовых
роз, стоявших в вазе, увяли и почернели в центре столика. Он потрогал  сам
стол. Поверхность издала сухой треск разрыва, и стол  раскололся  пополам,
но не упал на пол, а остался стоять.
     - Что ты сделал с моим домом? - воскликнул Тад, обращаясь к  стоящему
за ним человеку, не решаясь повернуть к нему голову. У него не было  нужды
проверять наличие этих ужасных ножниц, которыми  еще  до  того,  как  Нони
Гриффитс разукрасила щеки Мэшина красно-белыми бороздами  и  выколола  ему
глаз, сам Мэшин любил освежевывать носы своих "конкурентов по бизнесу".
     - Ничего, - отвечал Старк. Таду не надо было проверять, улыбается  ли
этот негодяй, поскольку эта улыбка явно слышалась в голосе собеседника.  -
Ты сделал это, старина.
     Затем они оказались на кухне.
     Тад зацепил печь, и  она  раскололась  пополам,  как  забитый  грязью
старый колокол. Нагревательные спирали  вытянулись  вверх  и  покривились.
Омерзительное зловоние исходило из темной расщелины  посередине  печи,  и,
наклонившись, он увидел индейку. Она загнила, и темная жидкость с какой-то
начинкой вытекала из живота птицы.
     -  В  местечке  пониже,  чем  здешнее,  мы  называли   это   дурацкой
фаршировкой, - заметил Старк из-за его плеча.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил Тад. -  Где,  по-твоему,  находится
местечко пониже?
     - Эндсвилл, - спокойно ответил Старк. - Это то местечко, где сходятся
все железнодорожные пути, Тад.
     Он еще что-то добавил, но Тад пропустил дальнейшее мимо ушей. На полу
лежал кошелек Лиз, и Тад перепрыгнул через него. Когда он ухватился, чтобы
не упасть, за кухонный стол, то  раскололся  на  мелкие  щепки  и  обсыпал
линолеум древесными опилками.
     - Прекрати немедленно!  -  закричал  Тад.  -  Я  хочу  проснуться!  Я
ненавижу ломать вещи!
     - Ты всегда был неуклюжим, старина, - сказал Старк.
     - Я не должен, -  взволнованно  ответил  Тад.  -  Я  не  должен  быть
неуклюжим. Я не должен ломать  вещи.  Когда  я  осторожен,  все  в  полном
порядке.
     - Да... очень плохо, что ты перестал быть столь осторожным, -  сказал
Старк, с  той  самой  наполнявшей  его  голос  гнусной  улыбочкой.  И  они
оказались в заднем чулане.
     Там была Лиз, сидевшая поджав ноги в углу у двери,  ведущей  в  сарай
для дров.  Один  чулок  был  надет,  другой  спущен  с  ноги.  Она  носила
нейлоновые чулки, и Тад мог видеть спустившуюся петлю на одном из них.  Ее
голова была опущена, ее медово-светлые волосы закрывали лицо. Он не  хотел
смотреть на ее лицо. Как ему не хотелось  видеть  ни  лезвие,  ни  усмешку
Старка, поскольку он и так знал,  что  они  присутствуют  здесь,  так  ему
совсем не нужно было видеть лицо Лиз, чтобы убедиться, что она не  спит  и
не в обмороке, а просто мертва.
     - Включи свет, и тебе будет лучше видно, - посоветовал Старк все  тем
же улыбающимся голосом человека, просто-проводящего-время-со-своим-лучшим-
приятелем. Он положил руку Таду на плечо,  указывая на лампы,  которые сам
Тад устанавливал здесь.  Они были электрические и выглядели одинаково: два
фонаря  "молнии",   закрепленные  на  деревянном  шпинделе  и  управляемые
реостатом на стене.
     - Я не хочу видеть!
     Он пытался сказать это твердым и уверенным тоном, но все  происходило
помимо его волн. Он смог услышать какую-то запинку  в  своем  ответе,  что
показывало его скрытую  готовность  разрыдаться.  А  то,  что  он  сказал,
видимо, не имело никакого значения, поскольку он приблизился к реостату на
стене. Когда  он  щелкнул  переключателем,  из-под  его  пальцев  брызнули
голубые,  не  причинявшие  боли  искры  от  электродуги.  Ручка   реостата
потемнела, сорвалась со стены и пролетела по комнате  подобно  миниатюрной
комете. Она разбила небольшое окно и скрылась  в  полумраке  начинающегося
дня.
     Электрические фонари светились неестественно ярко, а  шпиндель  начал
поворачиваться и закручиваться спиралью,  посылая  движущиеся  по  комнате
тени, которые кружились в каком-то лунатическом танце. Сперва у  одной,  а
затем и у другой лампы лопнул стеклянный колпак, осыпав Тада осколками.
     Почти ни о чем не думая, он наклонился и обхватил  тело  своей  жены,
желая вытащить его до  того,  как  на  нее  обрушится  тяжелый  деревянный
шпиндель. Этот импульс был столь силен, что заглушил все прочие, включая и
осознание того, что в  сущности  данный  поступок  не  имеет  смысла,  она
мертва. Старк мог обрушить на нее небоскреб "Эмпайр Стейт Билдинг", и даже
это ей уже никак не могло бы  повредить.  Ей  уже  ничто  более  не  могло
повредить, в любом случае.
     Когда он просунул свои руки под нее и соединил ладони на ее лопатках,
тело  Лиз  подалось  вперед,  а  голова  запрокинулась.   Кожа   на   лице
потрескалась, как поверхность китайской вазы эпохи Мин. Ее глаза  внезапно
раскрылись. Ядовитая зеленая жижа, еще тепловатая, хлынула на его лицо. Ее
рост открылся, и зубы блеснули. Он ощутил их прикус  на  своих  щеках.  Ее
язык вывалился изо рта и свесился на воротник  ее  сорочки,  как  кровавая
змея.
     Тад начал истерически хохотать - слава богу,  во  сне,  а  не  наяву,
поскольку тогда бы он напугал Лиз на всю жизнь.
     - Я не сделаю тебе куриного обрезания, - мягко сказал  Джордж  Старк.
Его голос теперь не был улыбчивым. Он был холоден как ноябрьское  озеро  в
Кастл Роке. - Запомни это. Ты не хочешь  иметь  дело  со  мной,  поскольку
когда ты со мной...

                                    3

     Тад проснулся, судорожно вздрагивая. Его лицо было влажно, подушка, в
которую он конвульсивно спрятал лицо, была тоже влажной. Этой влагой могли
быть либо испарина, либо слезы.
     "...Когда ты со мной,  ты  трахаешь  наилучшего",  -  вспомнил  он  и
договорил в подушку, затем лег на нее, прижав колени к груди и  подрагивая
всем телом.
     - Тад? - пробормотала Лиз в своем,  очень  далеком  от  него  сне.  -
Близнецы о'кей?
     - О'кей, - успокоил он. - Я... ничего. Спи дальше.
     - Да, что-то... - Она сказала еще что-то, но  Тад  уже  не  улавливал
смысл  ее  слов.   Он  был  занят  воспоминанием  о  фразе  Старка  насчет
Эндсвилла... места, где заканчиваются все железнодорожные пути.
     Тад лежал на простыне. Он  потер  лицо  и  ожидал  исчезновения  всех
кошмарных ощущений. И они отступали, но удивительно медленно.  По  крайней
мере, ему удалось не разбудить Лиз.
     Он безумно уставился в темноту, не пытаясь уловить смысл сна,  только
желая избавиться  от  него.  Через  некоторое  время  в  соседней  комнате
проснулась Уэнди и начала плакать, требуя перемены белья. Уильям, конечно,
проснулся через несколько секунд и решил,  что  и  ему  необходима  та  же
процедура (хотя, когда  Тад  снял  с  него  пеленки,  они  были  абсолютно
сухими).
     Лиз  тотчас  пробудилась  и  еще  сонная  двинулась  в  детскую.  Тад
сопровождал ее, почти радостный от осознания необходимости возни с  детьми
посреди ночи. Посреди этой ночи, во всяком случае. Он перепеленал Уильяма,
пока Лиз проделывала то же самое с Уэнди. Никто из них не говорил много, и
когда они возвращались в спальню, Тад был рад почувствовать, что теперь он
действительно хочет спать. До этого он боялся, что образ разрушающегося  у
него на глазах тела Лиз никогда более не  даст  ему  возможности  спокойно
спать по ночам.
     Все уйдет утром, так всегда бывает с кошмарными сновидениями.
     Это было его последней мыслью перед погружением в сон.  Но  когда  он
встал на следующее утро, он помнил сон во всех подробностях (хотя одинокое
и печальное эхо от его шагов в  мрачном  коридоре  было  тем  единственным
впечатлением,  которое  полностью  сохранило  в  душе  Тада  эмоциональный
заряд). Это воспоминание о кошмаре  не  могло  быть  стертым  последующими
днями.
     Оно было не  менее  ясным  и  четким,  чем  самые  реальные  события,
отложившиеся в памяти Тада. Ключ,  который  оказался  ключом  от  машинки,
бесформенная пальма, сухой  и  почти  безучастный  голос  Джорджа  Старка,
вещавший из-за плеча, что он не будет трогать  Тада,  а  также  по  поводу
траханья с наилучшими.



                     Глава 3. КЛАДБИЩЕНСКИЕ УБЛЮДКИ

                                    1

     Главу команды садовников Кастл Рока  из  трех  человек  звали  Стивен
Холт, хотя, конечно, каждый в городке называл его просто копателем. Таково
обычное прозвище тысяч садовников в тысячах небольших городков и  поселков
Новой Англии. Как и у большинства коллег,  у  Холта  было  немало  работы,
учитывая  размер  его  бригады.   Город   владел   двумя   лужайками   для
малышей-дошкольников, одна находилась около железнодорожной эстакады между
Кастл Роком и Харлоу, другая - в Кастл Вью. Обе они требовали  постоянного
ухода, поскольку весной  нужно  было  вскопать  почву  для  засева,  летом
подрезать посадки, а осенью удалить все осыпавшиеся листья (не говоря  уже
о деревьях, которые нужно было удабривать и подрезать, а также о  столиках
и скамейках). Кроме того, в городе было два парка в Кастл  Стрим  и  Кастл
Фоллс, в которых всегда было полно народу, особенно  ребятишек,  а  потому
всегда была работа для садовников.
     Одного этого перечня вполне достаточно, чтобы убедить нас в том,  что
старина Стив Холт не мог скучать в  своей  повседневной  суете  до  самого
смертного часа. Но Кастл Рок имел еще и три  кладбища,  за  которые  также
отвечала бригада садовников. Уход за зелеными насаждениями был здесь самой
легкой  и  простой  обязанностью.  Были  еще  и  операции  по   уборке   и
обкладыванию могил дерном. Существовал патруль  дозора.  После  праздников
всегда оставалось множество увядших цветов  и  сломанных  флажков  -  День
Поминовения здесь  был  вне  конкуренции  по  горам  мусора,  но  Праздник
независимости (4 июля), День Матери и День Отца  также  доставляли  немало
хлопот. А существовали еще и бесстыдные надписи на памятниках и  могильных
плитах, которые оставляли ничего не уважающие дети и  которые  нужно  было
немедленно счистить.
     Город всем этим не занимался, конечно. Это  было  делом  тех  парней,
которых называли  копателями,  к  примеру,  Стивена  Холта.  Правда,  этим
христианским именем его называла только мама, а для всех сограждан он  был
Копатель Холт с тех пор, как принялся  за  свою  работу  в  19б4  году,  и
таковым останется до самой смерти, даже если и  займется  другой  работой,
что, конечно, маловероятно в его возрасте - 61 год.
     В семь утра, в среду, которая пришлась  на  первое  июня,  прекрасным
летним деньком Копатель подогнал свой автомобиль  к  кладбищу  Хоумленд  и
вышел из машины открыть ворота. На них висел  замок,  но  им  пользовались
дважды в год - на выпускной вечер в школе и в День всех святых (1 ноября).
Открыв ворота, он медленно поехал по центральной аллее.
     Это утро  было  отдано  разведыванию.  У  него  с  собой  была  схема
кладбища, на которую он наносил  пометки  об  участках,  где  нужно  вести
работы между нынешним днем и Днем Отца. Закончив с осмотром Хоумленда,  он
должен направиться на другое кладбище - Грейс  через  весь  город,  а  уже
оттуда на кладбище  Стэкпоул,  которое  находится  на  пересечении  дороги
Стэкпоул с городской дорогой N_ 3. С этого утра он  и  его  ребята  начнут
действовать там, где это  потребуется.  Будет  не  слишком  тяжело;  самая
трудная работа проделана в конце апреля,  когда  пришлось  вести  весеннюю
уборку.
     Те две недели он, Дейв Филипс  и  Дек  Брэдфорд,  который  возглавлял
городской отдел общественных работ, трудились по 10 часов в  день,  как  и
каждую весну, прочищая засоренные дренажные трубы,  восстанавливая  смытое
весенними ручьями дерновое покрытие, выпрямляя  наклонившиеся  от  паводка
памятники и плиты. Весной всегда были  тысячи  дел,  крупных  и  малых,  и
Копатель приходил домой едва не закрыв глаза, еле успевая приготовить себе
небольшой ужин и перехватить стаканчик  пива  перед  тем,  как  рухнуть  в
кровать. Весенняя уборка всегда кончалась в один день: в тот самый,  когда
он чувствовал, что боли в пояснице способны свести его с ума.
     Июльская страда была совсем не так изнурительна, но весьма  важна.  В
конце июня  в  город  начинали  прибывать  отпускники,  а  вместе  с  ними
приезжали и старожилы (с детьми), которые в свое время покинули Кастл Рок,
поменяв местожительство на более теплые или денежные  края  в  Штатах,  но
по-прежнему владели недвижимостью в этом городке. Это были  люди,  которых
Копатель считал настоящими двуногими  ослами,  способные  поднять  шум  по
поводу поломки лопасти водяного колеса на старой лесопилке.  Или  если  бы
могильный камень дядюшки Реджинальда слегка опрокинулся  под  воздействием
времени.
     "Ничего, зима тоже придет", - подумал он. Это было  время  отдыха  от
всех прочих сезонов года, включая и нынешний, когда зима казалась столь же
далекой, как мечта.
     Хоумленд был самым большим и красивым из всех городских кладбищ.  Его
центральная аллея была почти столь же прямой и широкой, как обычное шоссе,
а ее пересекали четыре более узкие дорожки, чуточку шире, чем  те  полоски
свежескошенного газона, которые захватывает косилка у колесного  трактора.
Копатель проехал всю центральную аллею, затем первую и  вторую  поперечную
дорожку, повернул на третью... и нажал на тормоза.
     - Ох, моча в дерьме! - воскликнул он, выключая  мотор  и  вылезая  из
грузовика. Он пошел вниз по дорожке по направлению к вырытой яме  в  траве
справа от пересечения дорожки с аллеей. Бурые комки  земли  и  куча  грязи
лежали вокруг ямы, как шрапнель после взрыва гранаты. - Сукины дети!
     Он стоял около ямы, его большие загрубелые  руки  были  в  недоумении
опущены. В мыслях царил кавардак. Не раз и не  два  ему  и  его  товарищам
приходилось засыпать ямы на кладбище, вырытые за ночь ватагой  пьяных  или
идиотски веселящихся юнцов. Это были обычно молокососы,  опьяневшие  часто
не столько от спиртного, сколько от лунного света и собственной  смелости.
Насколько  знал  Копатель  Холт,  никому.  из  хулиганов  не   приходилось
действительно выкапывать гроб или, прости Господи, покойника. Как бы пьяны
или наглы не были эти молодчики, они обычно ограничивались  ямой  глубиной
два или три фута, после чего уставали или им наскучивала эта игра. И  хотя
такая игра на городских кладбищах вряд ли говорила о хорошем воспитании  и
вкусе (поскольку ею должны заниматься только профессионалы типа  Копателя,
за что им и платят клиенты), она все же была не столь  уж  необычной.  Как
правило.
     Но здесь, однако, ничего обычного не наблюдалось.
     Яма  не  имела  четких  очертаний,  это  была  просто  воронка.  Она,
несомненно, не  выглядела  как  могила  вытянутой  прямоугольной  формы  с
аккуратными углами. Она была  намного  глубже,  чем  могли  вырыть  пьяные
выпускники школы, но глубина ее была не одинакова, яма суживалась к концу,
и когда Копатель  сообразил,  что  именно  напоминают  очертания  ямы,  он
почувствовал холодок в спине.
     Это выглядело так, словно кто-то действительно был закопан еще  живым
в землю, но очнулся и вырыл себе  путь  наверх,  пользуясь  только  своими
руками.
     - Ах, чтоб их... - прошептал он. - Сволочная проделка. Сучьи дети.
     Должно быть, дети. Нигде внизу не было видно гроба и  никаких  следов
от могильного камня. Это убеждало, что  никакого  тела  здесь  никогда  не
погребали. Ему не  надо  было  возвращаться  к  машине,  где  в  багажнике
хранилась  подробная  схема  кладбища,  для   того   чтобы   узнать   это.
Шестиместный участок кладбища был собственностью семьи  первого  почетного
гражданина города Дэнфорда "Бастера" Китона. И пока только два места  были
заняты могилами отца и дяди Бастера. Они находились справа  от  ямы  и  не
имели никаких  повреждений  или  перекосов  могильных  плит  и  надгробных
камней.
     Копатель хорошо помнил этот участок по другой причине.  Именно  здесь
эти кретины из Нью-Йорка установили свою поддельную могильную плиту, когда
готовили материал о Таде Бомонте.  Бомонт  с  женой  имели  летний  дом  в
городе, на озере. Дейв Филипс присматривал за этим кладбищенским участком,
и сам Копатель помогал Дейву наводить здесь порядок прошлой осенью, еще до
того, как начали опадать листья и наступила горячая пора.  А  этой  весной
Бомонт попросил его самым вежливым и любезным образом о разрешении некоему
фотографу установить здесь поддельный могильный камень для  того,  что  он
называл "шок-трюком".
     "Если вам что-то не по душе, только скажите  слово,  -  сказал  тогда
Бомонт еще вежливее, чем он это делал обычно. - Вообще-то это не Бог весть
какая важная затея".
     "Действуйте смело, - ответил Копатель. - Говорите - журнал "Пипл"?"
     Тад кивнул.
     "Скажите! Здесь что-то есть, правда? Кто-то из журнала "Пипл" в нашем
городке! Я бы хотел заполучить этот номер!"
     "Не уверен, что я тоже, - сказал Бомонт. -  Большое  спасибо,  мистер
Холт".
     Копателю нравился Бомонт, хотя тот и  был  писателем.  Сам  он  дошел
только до восьмого класса и  должен  был  дважды  попытаться  пройти  этот
барьер, пока ему не удалось добиться успеха - и  в  городке  еще  никто  и
никогда не называл его "мистер".
     "Проклятые журналисты, вероятно, с удовольствием раздели  бы  вас  на
этом кладбище  и  сфотографировали  вместе  с  каким-нибудь  свиноподобным
датским догом, не так ли?"
     Бомонт разразился редким для него смехом.
     "Да, это как раз то, что они должны любить, я думаю", - сказал  он  и
похлопал Копателя по плечу.
     Фотографом оказалась женщина из породы  тех,  кого  Копатель  называл
"суками первого класса из города". Городом здесь был, конечно, Нью-Йорк. У
нее была такая походка, словно верхняя и нижняя  части  ее  тела  были  на
шарнирах, а потому обе эти части могли поворачиваться во все стороны, куда
будет угодно. Она раздобыла целый прицеп-вагон в одном из  бюро  по  сдаче
внаем  автомобилей  в  Портленде,  и  этот  вагон  был  так  набит  всяким
фотооборудованием, что маленькая комната в нем  для  нее  и  ее  помощницы
казалась просто чудом. Если бы места в вагоне стало не  хватать  для  всех
этих идиотских фотоштучек, у Копателя не было ни тени сомнения, что  выбор
между помощницей и оборудованием был  бы,  конечно,  сделан  не  в  пользу
первой.
     Бомонты, которые приехали вслед за фотографами,  на  своей  машине  и
припарковали  ее  рядом  с  вагончиком,  казались  несколько   смущенными.
Поскольку  они  сопровождали  первоклассную  суку  из   города   явно   по
собственной  воле  и  желанию,  Копатель  догадался,  что  дело  здесь   в
предначертании свыше. Пока же  он  раздумывал  над  всем  этим,  полностью
игнорируя нетерпеливый взгляд первоклассной суки. "Все в  порядке,  мистер
Бомонт? " - наконец произнес он.
     Бог его знает, но, надеюсь, все пройдет, как надо", - ответил  Бомонт
и подмигнул Копателю. Копатель тоже подмигнул в ответ правым глазом.
     Как только он догадался, что Бомонты согласились участвовать  в  этом
дурацком шоу, Копатель решил обязательно досмотреть все до конца - ему  не
так часто удавалось полюбоваться бесплатным зрелищем. Женщина  привезла  в
вагоне эту треклятую поддельную  могильную  плиту  с  имитацией  старинной
работы. Она куда больше походила на картонки Чарльза Адамса, чем на  любую
настоящую, из тех, которые  Копатель  совсем  недавно  устанавливал,  и  в
немалом количестве. Она суетилась вокруг своей дурацкой  плиты,  заставляя
помощницу крутить  и  перетаскивать  плиту  с  места  на  место.  Копатель
предложил ей свою помощь, но эта стерва  даже  не  сказала  "спасибо",  по
своей обычной хамской нью-йоркской манере, а потому Копатель больше  и  не
высовывался.
     Наконец она нашла, что так долго искала, и заставила теперь помощницу
метаться вокруг нее  с  освещением.  На  это  ушло  еще  никак  не  меньше
получаса. Все это время мистер  Бомонт  стоял  поблизости  и  наблюдал  за
фотографом, машинально потирая иногда свой небольшой белый  шрам  на  лбу.
Его глаза привлекли внимание Копателя.
     Малый, видно, сам  хочет  сделать  ее  фото,  -  подумал  он.  -  Уж,
наверное, Это фото будет куда лучше, чем у этой девки, да и  послужит  оно
подольше и для большего числа людей. Бомонт опишет эту потаскуху  в  одной
из своих книг, а она даже не подозревает об этом".
     Наконец женщина была полностью готова сделать  несколько  фотографий.
Она заставила Бомонтов не меньше дюжины раз пожимать друг другу  руки  над
могильной плитой, поскольку день был  весьма  пасмурный  и  освещение  все
время менялось.  Она  отдавала  команды  визгливым  голосом,  окончательно
сбивая   с   толку   свою   помощницу.   Между   этими   непрекращающимися
покрикиваниями на помощницу  и  командами  Бомонтам  повернуть  головы  то
вправо, то влево, поскольку то дневной свет,  то  ее  проклятое  освещение
никак не могли полностью выхватить  их  лица,  Копатель  все  ожидал,  что
мистер Бомонт - совсем не самый терпеливый мужчина в городе, как он не раз
слышал - наконец взорвется и выйдет из себя. Но мистер Бомонт - и его жена
также - казались скорее смущенными,  чем  обозлившимися,  и  они  все  это
долгое  время  старательно  выполняли   то,   что   приказывала   им   эта
первоклассная сука из города, хотя денек  был  весьма  морозный.  Копатель
подумал, что если бы он был на их месте, давно бы  послал  эту  леди  куда
следует. Наверное, через первые пятнадцать секунд их знакомства.
     И вот он здесь, как  раз  там,  где  была  установлена  эта  дурацкая
поддельная могильная плита, и где разыгрывался дешевый балаган. А если ему
нужны еще какие-то доказательства, то вот на влажном дерне те самые  следы
высоких каблуков первоклассной суки из  города,  которыми  она  протоптала
почти целую дорожку, суетясь вокруг могилы со своими фотоштуковинами. Если
это ее следы, то...
     Вдруг он замер, и чувство холодного ужаса  снова  возникло  где-то  в
спине. Он посмотрел на следы женских сапожек на высоких каблуках и,  когда
он разглядывал их получше, эти следы, его взгляд наткнулся  и  на  другие,
более свежие.

                                    2

     Гусеницы? Может быть, это от гусениц трактора?
     "Конечно, нет; это следы тех же кретинов, которые выкопали  эту  яму,
немного  более  глубокую,  чем  те   предыдущие,   которые   вырывали   их
предшественники. Вот и все.
     Но это было не все, Копатель Холт знал, что это совсем не все. Еще до
того, как он приблизился  к  первому  комку  грязи  на  траве,  он  увидел
глубокий отпечаток обуви на самом краю ямы.
     Чьи же это ноги, чьи? Уж не думаешь ли  ты,  что  эти  следы  оставил
некий бестелесный ангел, летающий поблизости с лопатой  в  руке  наподобие
святого Каспара?
     В мире немало людей, которые любят  и  умеют  лгать  самим  себе,  но
Копатель Холт был не из их числа. Голос его взволнованного разума никак не
мог заставить Холта не верить своим глазам. Всю свою жизнь он  сталкивался
со смертью, и ее отпечатки были слишком хорошо  известны  ему.  Он  бы  не
пожелал такого самому Господу.
     Здесь, на куче грязи около могилы, были не только  отпечатки  чьей-то
ноги, но и округлый след размером почти с блюдце. Этот отпечаток находился
слева от ноги. А  с  другой  стороны  отпечатка  и  несколько  сзади  были
оставлены борозды, в которых явно просматривались  следы  пальцев,  причем
эти пальцы слегка размазали землю до того, как крепко ухватились  за  край
могилы.
     За первым отпечатком ноги он увидел  второй,  а  затем  и  третий.  С
обуви, видимо, осыпались пыль и грязь, которые лежали  кучками  на  траве.
Если бы он не приехал так  рано,  пока  еще  трава  была  влажная,  солнце
наверняка бы высушило все  эти  следы,  и  на  них  никто  бы  не  обратил
внимания.
     Он пожелал бы сам придти сюда попозже, он ведь мог сперва поехать  на
кладбище Грейс, что он и планировал, уходя сегодня из дому.
     Но он передумал, и дело было сделано.
     Следы ног терялись примерно в двенадцати футах от  (могильной?)  ямы.
Возможно, их можно было обнаружить при  более  внимательном  и  тщательном
осмотре, но у него не было особого желания заниматься этим.  А  сейчас  он
решил все же заняться более явными отпечатками у самого края ямы.
     Это были борозды,  оставленные  пальцами.  Перед  ними  было  круглое
углубление, а отпечаток ноги находился несколько позади него. Что  же  все
это означало?
     Не успел Копатель задать себе этот вопрос, как в голове у него тут же
промелькнул и ответ, сказанный тем таинственным шепотом,  которым  сообщал
всякие новости старина Гручо Маркс* в шоу
     * Один из  знаменитых  американских  братьев-киноактеров  комедийного
жанра 30-х годов (Прим. перев.). "Выставите на пари вашу жизнь". Он  вдруг
увидел все так ясно и четко, словно сам  наблюдал,  как  все  происходило,
хотя этого он вовсе не желал наблюдать. От этого зрелища бросало в дрожь.
     Потому что было ясно, что здесь стоял мужчина в свежевырытой могиле.
     Да, но как он там оказался?
     И он ли вырыл яму или кто-то еще сделал это?
     Как  же  получилось,  что  он  видит  теперь  перекрученные  корни  и
разбросанные растения, которые были явно целиком  выдавлены  снизу,  а  не
сорваны сверху могилы?
     Не нужно думать о мелочах. Не нужно вообще ни о чем думать. Так будет
намного проще и лучше. Либо думать только о том человеке, который стоял  в
яме, глубина которой была слишком велика, чтобы из нее можно  было  просто
выпрыгнуть. Тогда что же он  делает?  Он  ухватывается  пальцами  за  край
могилы и вытягивает себя оттуда. Не Бог  весть  какой  трюк  для  крепкого
мужчины, а не какого-нибудь сопливого мальчишки. Копатель еще раз взглянул
на отпечатки ног на земле и подумал: "Для мальчишки это чертовски  большие
ноги. Не меньше двенадцатого размера**, если не еще больше".
     ** Соответствует 46-му размеру обуви по европейским стандартам (Прим.
перев.).
     Руки наружу. Подтянул тело вверх. Во время  этого  упражнения  пальцы
слегка поехали по влажной земле, поэтому в ней до сих пор остались  четкие
бороздки. Наконец, ты вылез наружу, опираясь на одно  колено.  Вот  откуда
этот округлый отпечаток. Наконец, ты вытащил и вторую  ногу,  поставил  ее
рядом с коленом, встал во весь рост и ушел  отсюда.  Все  так  же  ясно  и
просто, как божий день.
     То есть какой-то чудак выбрался из этой могилы и отправился погулять,
не так ли?  Может  быть,  он  просто  проголодался  и  решил  заскочить  в
забегаловку Нэн перехватить чизбургер с пивом?
     "Черт меня побери, но это же не могила,  а  сучья  яма  в  земле!"  -
громко произнес он и чуть-чуть подскочил, почти как воробей перед ним.
     Да, ничего кроме этой ямы - не говорил ли он этого  самому  себе?  Но
почему же он не увидел никаких следов  работы  лопатой?  Почему  он  видит
только следы, уходящие из могилы, но нет ничего вокруг нее, доказывающего,
что кто-то до того подходил к  ней,  чтобы  закопать  того  самого  парня,
который потом вылез.
     Ему ничего не могло прийти в голову, что же делать со всем увиденным.
Копатель  предположил  чисто  теоретически,  что  здесь  могло   произойти
преступление, но как вы  можете  обвинить  кого-то  в  грабеже  могилы,  в
которой ничего похожего на тело не могло лежать  изначально.  Худшее,  что
могло прийти на ум, был вандализм, но неясно, каким образом и для чего  он
был здесь совершен. Копатель Холт был совсем не уверен,  что  ему  хочется
дальше углубляться в эту проблему.
     Лучшее, что можно было сделать на его месте, это  побыстрее  засыпать
яму, разровнять дерн, убрать грязь  и  забыть  обо  всем  этом  как  можно
скорее.
     В конце концов, здесь же никто не был похоронен на самом деле",  -  в
третий раз напомнил он сам себе.
     Тот дождливый весенний день помнился ему лишь  отдельными  эпизодами.
Да, могильная плита была похожа на настоящую! Когда ты увидел ее  в  руках
помощницы фотографа, она выглядела как бутафорская, это  точно.  Но  после
того, как ее установили и украсили цветами, все, и ты сам,  ощутили  почти
полную ее реальность и подлинность, словно под ней действительно  покоился
кто-то.
     Его руки слегка вспотели от напряжения.
     "Ты просто помешаешься на этом, старина", -  строго  сказал  Копатель
самому себе и, когда воробей подскочил снова, Копатель  приветствовал  его
весьма нелюбезными, но абсолютно земными словами. "Убирайся чирикать  к...
матери", - сказал он и подошел к последнему отпечатку ноги.
     За ним, как он этого и ожидал, он увидел другие следы, размазанные по
траве. Они были на  большом  расстоянии  друг  от  друга.  Глядя  на  них,
Копатель никак не мог подумать, что парень  побежал,  но  было  ясно,  что
неизвестный не терял времени даром. Через сорок  ярдов  он  заметил  следы
присутствия этого малого по отброшенной корзинке с цветами. Хотя он не мог
обнаружить  дальнейшие  следы,   корзинка   явно   была   в   стороне   от
первоначального направления движения, которое он мог видеть.  Человек  мог
легко обойти корзинку, но не пожелал этого. Вместо этого он отбросил ее  и
продолжил шествие.
     Люди, поступающие так, не были, по мнению Копателя, теми  парнями,  с
которыми нужно знакомиться поближе, если  только  у  тебя  нет  для  этого
чертовски хорошего повода.
     Двигаясь по диагонали через кладбище,  он  оказался  перед  небольшой
стеной между кладбищем и шоссе. Парень вел себя как  человек,  у  которого
есть места и дела для дальнейших занятий.
     Хотя  Копатель  и  не  был  сильнее  в  сфере  воображения,   чем   в
повседневных делах (эти две вещи, впрочем, часто идут рука об руку), он на
мгновение представил себе этого человека, буквально увидел его:  здорового
парня с крупными ногами, пробирающегося через тишину пригородного кладбища
во мраке, двигаясь  уверенно  и  прямо,  глубоко  утаптывая  землю  своими
ножищами, отбрасывающего корзину одним пинком! Он ничего не боялся -  этот
человек. Поскольку такие вещи еще происходят, в это верят некоторые  люди,
они будут бояться его. Идущего большими шагами, и Бог, пощади мужчину  или
женщину, попавшихся на его пути.
     Птица подскочила.
     Копатель вздрогнул.
     "Забудь это, дружище", -  сказал  он  себе  еще  раз.  -  Загони  эту
проклятую штуковину поглубже, и никогда не вспоминай о ней!"
     Загнать ее внутрь он сумел и постарался забыть, но позже  в  этот  же
день Дек Брэдфорд нашел Холта на Стэкхоул Роуд и рассказал ему  новости  о
Хомере Гамаше, которого нашли сегодня утром чуть менее чем в миле вверх от
кладбища Хоумленд на дороге N_ 35. Весь город был полон ужасных слухов  об
этом убийстве.
     Поэтому, хотя и очень неохотно, Копатель Холт решил сходить к  шерифу
Пэнборну. Он не знал, имеют ли яма и следы какое-то отношение  к  убийству
Хомера Гамаша, но подумал, что лучше всего  рассказать  об  увиденном  тем
людям, которым платят деньги, чтобы они разбирались во всякой чертовщине.



                    Глава 4. СМЕРТЬ В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ

                                    1

     Кастл Рок был, по крайней мере  последние  годы,  очень  несчастливым
городком.
     Для доказательства этого утверждения можно было бы вспомнить, сколько
раз в нем отмечались удары молний, и как часто это происходило в  одном  и
том же месте. И  вообще  если  перечислить  все  несчастья  в  городке  за
последние восемьдесят лет, можно  было  бы  только  ими  заполнить  выпуск
национальных новостей. В эти годы местным шерифом служил Джордж Бэннерман,
но Большой Джордж, как его часто именовали в знак особого уважения, не мог
заниматься делом Хомера Гамаша, поскольку сам уже был  на  том  свете.  Он
пережил  немало  скверных  происшествий,  в  том  числе  и   целую   серию
изнасилований с удушением, совершенных одним из его же подчиненных, но  не
смог пережить рандеву с бешеной собакой на городской дороге N_ 3, когда он
был не просто убит, а буквально разорван на клочья. Оба  эти  случая  были
чрезвычайно необычными, но ведь и сам мир  -  весьма  странное  место.  И,
иногда, несчастливое место.
     Новый шериф (он служил здесь уже восемь лет, но  Алан  Пэнборн  решил
именоваться "новым шерифом" по меньшей мере до 2000-ного года, чтобы,  как
он говорил жене, объяснять избирателям все свои ошибки небольшим стажем  и
опытом работы в здешних местах) тогда еще не жил в  Кастл  Роке.  До  1980
года он занимался  службой  дорожного  движения  в  маленьком,  но  быстро
растущем городке-спутнике Нью-Йорка, неподалеку от Сиракуз.
     Глядя на изуродованное тело Хомера Гамаша, лежащее  в  канаве  позади
дороги N_ 35, он думал, что лучше бы ему  не  менять  место  службы.  Было
ясно, что далеко не все несчастья  Кастл  Рока  умерли  вместе  с  Большим
Джорджем Бэннерманом.
     Ох, успокойся - ты же не хочешь на самом деле очутиться где-то еще на
созданной Господом нашей земле. Не говори так, или несчастье действительно
обрушится на тебя и придавит твои плечи. Это ведь чертовски хорошее  место
и для Энни, и для мальчиков, и оно было вполне подходящим до сих пор и для
тебя, не так ли? Почему же ты захотел убраться отсюда?
     Ведь он уже когда-то занимался чем-то похожим на это, не так  ли?  За
время службы шерифом ему пришлось иметь дело никак не меньше чем с  сорока
трупами. Люди гибли на дорогах и при пожарах, и он встречал не менее сотни
случаев поножовщины и драк между супругами или детьми - и это были лишь те
случаи, о которых заявляли в полицию. Но нынешнее дело было  из  ряда  вон
выходящим, особенно для городка, где за все  время  его  службы  произошло
всего четыре убийства. Всего  четыре,  и  только  одному  из  преступников
удалось сбежать с места происшествия -  Джо  Родвею,  после  того  как  он
размозжил голову своей жене. Имея некоторое представление  об  этой  даме,
Пэнборн был почти опечален, получив телекс из полиции  в  Кингстоне,  штат
Род-Айленд с сообщением о поимке Родвея.
     Один из случаев был связан с непредумышленным убийством, а два других
были простыми случаями разбирательства: в одном деле фигурировал нож, а  в
другом - кастет. Кастет  использовала  жена  старого  пьяницы,  у  которой
истощилось терпение через двадцать лет его художеств. Забулдыга был  забит
до смерти, когда он находился в обычном пьяном сне. На  несчастной  убийце
виднелась немалая порция синяков, еще очень крупных и свежих,  оставленных
ей накануне на память убитым, когда он еще мог стоять на ногах. Пэнборн не
очень сожалел о чрезвычайно мягком наказании, вынесенном судьей  Пендером:
шесть месяцев заключения  в  женской  колонии  и  последующий  шестилетний
испытательный срок. Судья охотно дал бы убийце медаль, которую эта женщина
действительно  заслужила,  но  это  было  невозможно  с   политической   и
юридической точек зрения.
     Убийство в реальной жизни маленьких  городков,  как  он  знал,  очень
редкое явление; в этом отличие  реальности  от  романов  Агаты  Кристи,  в
которых запросто может погибнуть целых семь человек,  один  за  другим,  в
каком-нибудь отрезанном от мира  загородном  доме  некоего  полковника  во
время зимних заносов. В повседневной жизни, Пэнборн был в этом уверен,  вы
почти всегда прибываете на место, где еще находится кретин, тупо взирающий
на дело рук своих и начинающий соображать, какого дьявола он это натворил,
и почему все произошло так быстро и без всякого его намерения.  Даже  если
парень удирал, он никогда не успевал уйти далеко, да и  всегда  находились
два-три свидетеля, которые  могли  в  точности  описать  все  происшедшее,
объяснить кто и где сделал это. Ответом на последний вопрос служило обычно
указание на ближайший бар. Обычно убийство в маленьком городе  было  очень
простой, грубой и глупой штукой.
     Но у всех правил есть исключения. Молния  иногда  действительно  бьет
дважды в одно и то же место, а время от времени убийства в таких маленьких
городках невозможно раскрыть немедленно...
     Пэнборну оставалось только ждать.

                                    2

     Полисмен Норрис Риджуик вышел из своей патрульной машины, припарковав
ее позади машины Пэнборна. Позывные из  радиопередатчиков  потрескивали  в
теплом весеннем воздухе.
     - Едет ли Рэй? - спросил  Пэнборн.  Рэй  ван  Аллен  был  медицинским
экспертом и следователем по делам о насильственной смерти графства Кастл.
     - Да, - ответил Норрис.
     - Как насчет жены Хомера? Кто-нибудь уже сказал ей?
     Пэнборн старался не смотреть на изуродованное  лицо  Хомера.  На  нем
почти ничего не было видно, кроме расплющенного носа. Если  бы  не  протез
левой руки и золотые зубы, которые ранее блестели во рту  Гамаша,  а  ныне
были вдавлены в его шею, Пэнборн сомневался, сумела ли бы даже родная мать
узнать сына.
     Норрис Риджуик, который обладал некоторым сходством с депутатом Бэрни
Файфом из "Энди Гриффин Шоу", потоптался на  месте  и  уставился  на  свои
ботинки, которые почему-то  стали  чрезвычайно  интересными  для  него.  -
Это...  Джон  на  патрулировании  во  Вью,  а  Энди Клаттербук в Обурне, в
окружном суде...
     Пэнборн вздохнул и выпрямился. Гамашу  было  -  должно  было  быть  -
шестьдесят семь лет. Он жил  с  женой  в  небольшом  уютном  домике  около
старого железнодорожного депо менее чем  в  двух  милях  отсюда.  Их  дети
выросли и разъехались. Сама миссис Гамаш позвонила в офис  шерифа  сегодня
рано утром и  сообщила,  почти  плача,  что  в  семь  часов  проснулась  и
обнаружила, что в доме нет Хомера, который иногда ложился спать в одной из
детских комнат из-за ее храпа. Он не приходил домой с вечера. Он  ушел  из
дома на игру в шары в семь вечера, как обычно, и должен  был  вернуться  к
полуночи, не позднее половины первого  в  самом  крайнем  случае,  но  все
постели пусты, а в гараже нет его автомобиля.
     Шейла Бригхем, диспетчер дневной смены,  переключила  этот  вызов  на
номер шерифа, и Пэнборн включился в разговор из заправочной станции  Сонни
Джеккета.
     Она дала ему нужные сведения об автомобиле  -  пикап  "Шевроле"  1971
года выпуска бело-каштанового цвета,  лицензия  штата  Мэн  номер  9б529Q.
Шериф передал эти сведения по рации всем своим патрульным  машинам  (всего
трем, считая и Клата, дающего сейчас показания в окружном суде) и  сообщил
миссис Гамаш, что свяжется с ней, как только получит какую-либо информацию
о ее муже. Он не особенно волновался. Гамаш любил пиво, особенно  в  клубе
боулинга, но он не был полным идиотом. Если бы он сильно перебрал,  он  ни
за что не сел бы за руль, а лег бы поспать на кушетке  в  доме  одного  из
приятелей по клубу.
     Правда, возникал один вопрос.  Если  Хомер  мог  остаться  в  доме  у
кого-то, почему он не позвонил жене, чтобы сообщить об этом? Разве  он  не
знал, что она будет тревожиться? Понятно, что было уже поздно и, возможно,
он не хотел беспокоить  ее.  Это  была  одна  возможность.  Но  наилучшей,
подумал Пэнборн, была бы возможность, что он все же позвонил  ей,  но  она
уже спала в комнате с закрытой дверью и  не  слышала  телефонного  звонка.
Если добавить к тому  же  возможность  нередкого  для  нее  громоподобного
храпа, то все становилось на свои места.
     Пэнборн распрощался с потерявшей не только мужа, но и себя  женщиной,
почти уверенный, что Гамаш появится дома не  позднее  одиннадцати  утра  и
будет предан позору и  кое-какому  еще  более  суровому  наказанию.  Эллен
давала старику знатную острастку, когда он шкодил. Пэнборн  поэтому  решил
при случае даже похвалить Хомера - только тихо и незаметно - за то, что  у
него хватило ума не ехать тридцать миль между Сауз Пэрисом и Кастл  Роком,
когда он был под градусом.
     Примерно через час после звонка Эллен Гамаш, ему стало ясно, что он в
чем-то сильно ошибался при первоначальном анализе ситуации. Если  Гамаш  и
ночевал у кого-то из приятелей по клубу, это было  первым  случаем  в  его
жизни. Иначе бы жена не стала так беспокоиться и подождала бы куда  дольше
звонка от него перед тем, как самой звонить в полицию. И Хомер  Гамаш  был
слишком стар, чтобы так круто менять свои  привычки.  Если  бы  он  где-то
ночевал вне дома, это должно было быть далеко не в первый  раз,  а  звонок
жены никак не свидетельствовал о правильности такого  предположения.  Даже
если дома его ждала бы нерадостная встреча, он  все  равно  бы  отправился
туда по наезженной колее, и он, видимо, так и собирался поступить  прошлой
ночью... но не смог.
     "Значит, старая псина  выучила  новый  трюк,  -  подумал  он.  -  Это
возможно. А может быть,  он  просто  набрался  больше  обычного.  Да  черт
побери, он мог выпить примерно столько же, как всегда,  но  окосеть  более
обычного. Говорят, такое нередко случается".
     Он попытался забыть о Хомере Гамаше хотя бы на время. В кабинете  его
ждал годовой отчет, и сидя в кресле, он вертел карандаш и так, и сяк, не в
силах отвязаться от мысли об этом вывалившемся где-то из машины старикашке
с механической рукой вместо потерянной им в местечке под названием  Пуссан
в необъявленной войне во  Вьетнаме.  Это  произошло,  еще  когда  нынешние
бравые ветераны вьетнамской войны какали в свои  штанишки...  Однако,  все
эти мудрые рассуждения никак не помогали ни отчету, ни поискам Гамаша.
     Ладно, ему надо будет зайти в кабинку Шейлы Бригхем  и  попросить  ее
связаться с Норрисом Риджуиком, поскольку он надеялся, что  только  Норрис
может найти что-нибудь или выяснить судьбу Гамаша. То, что сообщил Норрис,
обдало Алана ледяным ужасом. Это чувство волной пронизало все тело шерифа.
     Он всегда презирал людей, болтающих  о  телепатии  и  предопределении
свыше в своих радиопрограммах в прямом эфире. Эти  люди,  ищущие  каких-то
знаков и сигналов, в конце концов вели себя в жизни, как слепые котята. Но
если бы кто-то спросил, что он предполагал услышать о Хомере Гамаше в  тот
самый момент, Алан наверняка бы ответил: Когда Норрис  откликнулся...  да,
уже тогда я знал, что старик тяжелоранен или мертв. Возможность номер два?"

                                    3

     Норрис остановился у фермы Арсено на дороге N_ 35 примерно в миле  на
юг от кладбища Хоумленд. Он даже не думал  о  Хомере  Гамаше,  хотя  между
фермой Арсено и домом Хомера было меньше  трех  миль,  и  если  бы  старик
прошлой ночью возвращался из Сауз Пэриса обычным маршрутом, он должен  был
бы проехать здесь. Норрису не очень верилось, что кто-то на ферме  заметил
Хомера той ночью, поскольку в этом случае  сам  Хомер  находился  бы  дома
через десять минут или чуть позже.
     Норрис остановился тут только потому, что здесь была лучшая кухня  во
всей округе. А он был одним из  тех  редких  знатоков  кулинарии,  которые
любили готовить сами. В этот день он  был  обуреваем  желанием  заполучить
сахарные рожки. Он надеялся выяснить, когда их начнут продавать у  Арсено.
А уже после этого он мимоходом спросил Долли Арсено, не  случалось  ли  ей
видеть машину Хомера Гамаша прошлой ночью.
     - Как здорово, - сказала миссис Арсено, - что вы спрашиваете об этом,
потому что я видела. Вчера поздно ночью. Нет... теперь я думаю,  это  было
ранним утром уже сегодняшнего дня, потому что Джонни Карсон  еще  выступал
по телевизору, но дело шло уже к концу передачи. Я собиралась  приготовить
еще одну форму мороженого и посмотреть чуточку шоу  Дэвида  Леттермана,  а
потом лечь спать. Я плохо сплю в последнее время, а тот мужчина на  другой
стороне дороги еще более взвинтил мне нервы.
     -  Что  за  мужчина,  миссис  Арсено?  -  спросил  Норрис,   внезапно
заинтересовавшись.
     - Я не знаю, просто какой-то мужчина. Мне не понравился его вид. Даже
как следует не рассмотрела его, а тем не менее мне он почему-то  очень  не
понравился. Звучит странно, я понимаю, но этот дом умалишенных на Джунипер
Хилл совсем не так уж далеко отсюда, и когда ты видишь на сельской  дороге
одинокого мужчину, это уже заставляет тебя нервничать, даже если бы  он  и
носил костюм.
     - А что за костюм был на нем... - начал Норрис,  но  его  слова  были
бесполезны. Миссис Арсено принадлежала к  той  породе  сельских  болтушек,
которые никогда не  обращают  внимания  на  реплики  собеседников.  Норрис
Риджуик решил просто выслушать весь поток ее красноречия и  затем  выудить
из него нужную для себя информацию. Он вынул записную книжку из кармана.
     - Между прочим, - продолжала она, - этот  костюм  заставил  меня  еще
больше волноваться. Мне не казалось нормальным, что  человек  был  одет  в
костюм в этот час, если только вы понимаете, о чем идет речь. Может  быть,
вы и не понимаете, может быть, вы думаете, что я просто глупая старуха,  а
может я и действительно просто глупая старая женщина, но за минуту или две
до появления Хомера я испугалась, не собирается ли этот мужчина подойти  к
моему дому, и я встала, чтобы проверить  запор  на  двери.  Он  все  время
глядел сюда, знаете, я заметила это. Я сообразила,  что,  может  быть,  он
смотрит потому, что окно еще освещено, хотя уже довольно поздно. Возможно,
он мог также видеть и меня, потому что занавески совсем прозрачные.  Я  не
смогла разглядеть его лицо - луны почти не было видно прошлой ночью, и  не
верю, что доживу когда-нибудь до уличного освещения около  дома,  спасибо,
что провели хотя бы кабельное телевидение, как в  городе  -  но  я  смогла
увидеть, как он поворачивает голову. Затем он начал пересекать дорогу,  по
крайней мере, я думаю, что он это делал или  собирался  сделать.  Если  вы
понимаете, что я имею в виду. Я подумала, что сейчас он подойдет  к  моему
дому, постучит в дверь и скажет, что его машина сломалась в дороге и можно
ли ему позвонить от меня по телефону, и я не знала, что бы я  ответила  на
эти слова, если бы он сделал все так. Может быть, я вообще бы ничего и  не
сказала за дверью. Я предполагаю, что я просто глупая старуха, но я начала
тут же вспоминать  фильм  из  серии  "Альфред  Хичкок  представляет",  где
какой-то сумасшедший убил кого-то н разрубил на куски, а затем запрятал их
в багажник своей машины, и они  смогли  его  поймать  только  потому,  что
задний фонарь был разбит или еще что-то в этом роде, но на другой  стороне
было...
     - Миссис Арсено, могу ли я спросить...
     - было то, что я не хочу называть. Это ведь  был  филистимлянин,  или
гоморрец, или еще кто-то, перешедший на другую сторону  дороги,  -  миссис
Арсено продолжала со все большим  вдохновением.  -  Вы  знаете  историю  о
добром самаритянине. Поэтому я была в некотором затруднении  насчет  того,
как мне действовать. Но я сказала себе...
     И здесь Норрис позабыл обо всех сахарных рожках.  Он  даже  сумел  на
секунду прервать миссис Арсено и сообщить ей, что  тот  человек,  которого
она  видела  прошлой  ночью,  может  быть  "находящейся  ныне  в  розыске"
личностью. Он вернул ее к началу  рассказа  и  попросил  описать  ему  все
увиденное без участия Альфреда Хичкока, а также доброго самаритянина, если
только это возможно.
     История, переданная им по рации  шерифу  была  такова:  она  смотрела
"Ночное шоу" в  одиночестве,  ее  муж  и  сыновья  уже  спали.  Ее  кресло
находилось у окна, откуда была видна дорога N_ 35.  Ставни  были  открыты.
Около двенадцати тридцати или двенадцати сорока она  выглянула  в  окно  и
увидела  человека,  стоявшего  на  противоположной  стороне  дороги...  со
стороны кладбища Хоумленд.
     Пришел ли этот мужчина оттуда или с другой стороны?
     Миссис  Арсено  не  может  здесь  ничего  утверждать  наверняка.  Она
предполагает, что он мог прийти  со  стороны  Хоумленд,  что  означало  бы
стремление незнакомца удалиться от города, но она никак не может  привести
каких-либо доводов в пользу  этого  впечатления,  потому  что,  когда  она
выглянула из окна первый раз, она там ничего не увидела, а затем выглянула
через некоторое время, перед тем как встать за формой с  мороженым,  и  он
уже стоял на дороге. Просто стоял и смотрел на освещенное  окно  и,  может
быть, на нее. Она подумала, что он собирается перейти дорогу, или он начал
пересекать ее (наверное, стоял там же, где и был раньше - это просто нервы
у нее разыгрались, решил Алан), когда на верхушке холма появились  огоньки
фар. Когда человек  в  костюме  заметил  приближающийся  свет,  он  поднял
большой палец, как это делают все  путешествующие  бесплатно  на  попутных
машинах.
     - Это был автомобиль Хомера, и сам старикан сидел за рулем, - сказала
Норрису Риджуику миссис Арсено. - Сперва я подумала, что он просто  поедет
дальше, не обращая внимания  на  этого  малого,  как  и  любой  нормальный
человек, встречающий незнакомца посреди ночи. Но этот дуралей  затормозил,
включил задние фары, подъехал назад к пассажиру и  впустил  его  в  кабину
своего пикапа.
     Миссис Арсено, которой было всего сорок шесть, но выглядела  она  лет
на двадцать старше, покачала своей седой головой.
     - Хомер должен был крепко набраться, чтобы допускать к себе в  машину
всякого бродягу, - сказала она. - Набраться или свихнуться, а я ведь  знаю
его почти тридцать пять лет. Он  не  такой  простак.  -  Она  помолчала  в
раздумье.
     - Да... Не такой простак.
     Норрис попытался получить еще какую-либо информацию от миссис  Арсено
по поводу костюма этого человека, но здесь ему не повезло. Он подумал, что
действительно очень жаль, что уличные  фонари  оканчиваются  на  площадках
кладбища Хоумленд, но у таких маленьких городков, как Кастл  Рок,  хватает
денег лишь на это.
     То, что это был костюм, она была  полностью  уверена.  Не  спортивный
плащ и не мужская куртка, и он не был черным, но оставалась еще вся  гамма
цветов, из которых она не могла ничего точно  указать.  Миссис  Арсено  не
думала,  что  костюм  был  чисто-белым,  но  и   не   продвигалась   далее
утверждения, что он не мог быть черным, она готова поклясться в этом.
     - Я не прошу вас клясться, миссис Арсено, - сказал Норрис.
     Когда кто-то разговаривает  с  полисменом  по  делам  официальным,  -
перебила она, втягивая руки внутрь рукавов свитера,  -  это  почти  то  же
самое.
     Поэтому вкратце суть ее показаний была такова: она видела, как  Хомер
Гамаш забрал с собой попутчика примерно в  четверть  первого  этой  ночью.
Ничего такого, о чем  следовало  бы  звонить  в  ФБР.  Было  только  очень
странно, что Хомер подобрал пассажира в трех милях от  своего  дома...  но
так и не доехал туда.
     Миссис Арсено также абсолютно права  и  насчет  костюма.  Глядеть  на
этого малого, столь далекого во мраке ночи, было уже достаточно странно  -
в четверть первого  все  обитатели  фермы  уже  полностью  отключаются  от
дневных забот - а если добавить к тому костюму еще  и  галстук  (какого-то
темного цвета, но ради Бога, не спрашивайте какого именно, потому что я не
могу и не хочу говорить об этом), это  действительно  заставит  нервничать
наблюдателя.
     - Что я должен теперь делать? - спросил Норрис по рации, передав свой
доклад шерифу.
     - Стой там, где сейчас находишься, - сказал Алан. - Можешь обсудить с
миссис Арсено фильмы серии "Альфред Хичкок представляет", пока я не приеду
туда. Мне и самому они всегда нравились.
     Но не успел он проехать и полмили,  как  место  их  встречи  пришлось
срочно перенести с фермы Арсено на участок на милю западнее ее. Мальчик по
имени Фрэнк Гавино, возвращаясь домой с утренней рыбалки у Стриммер  Брук,
увидел пару ног, торчащих из высокой травы на южной стороне дороги N_  35.
Он побежал домой и сказал об этом матери. Она  позвонила  в  офис  шерифа.
Шейла Бригхем передала сообщение Алану Пэнборну и Норрису Риджуику.  Шейла
соблюдала протокол и не упомянула никаких имен в  открытом  эфире  (вместо
чего всегда использовались всевозможные названия  из  мира  животных),  но
Алан по ее опечаленному голосу сразу понял, что даже она  догадалась,  чьи
это ноги.
     Единственным  приятным  событием  этого  утра  было  то,  что  Норрис
закончил опустошение своего желудка до прибытия  Алана  и  остановился  на
северной стороне дороги, подальше  от  тела  и  любых  возможно  имевшихся
следов вокруг него.
     - Что теперь? - спросил Норрис, прерывая раздумье шерифа.
     Алан  тяжело  вздохнул,  и  от  этого  вздоха   взлетели   насекомые,
привлеченные тем, что осталось от Хомера. Это было  проигрышным  делом.  -
Теперь я должен идти к Эллен Гамаш и сообщить ей, что она стала  вдовой  с
этого утра. Ты останешься здесь у тела. Постарайся не  подпускать  к  нему
мух.
     - Но почему, шериф? Их здесь полным-полно. А он...
     - Мертв, да, я это вижу. Я не знаю почему. Потому  что  мне  кажется,
что это будет правильно. Мы не сможем его оживить, но,  по  крайней  мере,
защитим от загаживания мухами то место, где раньше был его нос.
     - О'кей, - сказал Норрис мрачно. - О'кей, шериф.
     - Норрис, как ты думаешь,  сможешь  ли  ты  звать  меня  "Алан"  если
потренируешься? Если ты постараешься?
     - Конечно, шериф, я смогу это сделать.
     Алан хрюкнул и бросил последний взгляд на участок, который. когда  он
вернется сюда,  по  всей  вероятности,  уже  будет  огорожен  ярко-желтыми
лентами с надписью "МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. НЕ  ХОДИТЬ".  Медицинский  эксперт
будет здесь. Генри Пейтон из Оксфордского управления  полиции  штата  тоже
будет  здесь.  Фотограф  и  техники  из  находящегося  в   столице   штата
департамента уголовных дел министерства юстиции вряд ли успеют появиться -
если только парочка из них не находится в этом районе по другому делу - но
они также вскоре появятся. К часу  пополудни  здесь  появится  передвижная
лаборатория полиции штата, набитая судебными экспертами  и  парнями,  чьей
работой было  перемешивание  гипса  и  снятие  муляжных  отливок  со  всех
отпечатков, если только Норрис был достаточно умен или счастлив, чтобы  не
забить  их  шинами  своего  автомобиля  (Алан  склонялся  здесь  в  пользу
счастья).
     И к чему же все это приведет? Да примерно  к  следующему.  Полупьяный
старикан остановился, чтобы помочь страннику ("Полезай сюда, малый, - Алан
почти слышал эти слова, - я еще проеду всего пару миль до дома, но это все
же сократит тебе время на дорогу."),  а  попутчик  отблагодарил  водителя,
забив его до смерти и забрав автомобиль.
     Он догадывался, как потом человек в костюме попросил  Хомера  немного
притормозить - чаще всего они говорят, что им нужно отлить, и, как  только
пикап остановился, он схватил старика, вышвырнул из машины и...
     Да, но дальше все складывается очень плохо. Просто чертовски плохо.
     Алан все еще смотрел на то место, где Норрис Риджуик стерег  кровавое
месиво, которое еще недавно было живым человеком, и терпеливо отгонял  мух
от того, что называлось лицом Хомера, и  почувствовал,  что  его  начинает
мутить.
     Он был просто стариком, сукин ты  сын  -  стариком,  стоящим  у  края
могилы и всего с одной рукой, стариком, чья единственная радость была игра
в вечернем клубе в боулинг. Так почему  ты  просто  не  вытолкнул  его  из
пикапа и не оставил его после этого? Ночь была теплая,  да  даже  если  бы
было  и  холоднее,  он  бы,  наверняка,  остался   жив-здоров.   Я   готов
прозакладывать свои часы, что мы найдем изрядную  долю  антифриза  в  теле
Гамаша. А дорожный номер машины в любом случае уже пошел  по  проводам  во
все концы штата. Так для чего же все это? Парень, я надеюсь,  что  у  меня
будет возможность спросить тебя об этом!
     Но разве дело в причине? Ясно, что не Хомер Гамаш был здесь причиной.
Нет ничего, ради чего  нужно  было  связываться  с  Хомером.  Потому  что,
оглушив его, попутчик вышвырнул Гамаша из машины и оттащил его  в  канаву,
видимо, держа беспомощное тело за подмышки. Алану не нужны  были  мальчики
из  департамента  уголовных  дел,  чтобы  прочитать   следы,   оставленные
каблуками ботинок Гамаша.  По  ходу  дела  преступник  убедился  в  полной
беззащитности жертвы. И уже в канаве, оторвав протез  от  тела,  забил  им
старика насмерть с неимоверной жестокостью.



                            Глава 5. 96529Q

     - Посмотрим, посмотрим, - провозгласил патрульный  штата  Коннектикут
Уоррен Хэмильтон, хотя он и был один в машине. Это было  вечером  2  июня,
через 35 часов после обнаружения трупа Хомера Гамаша в городке штата  Мэн,
названия которого Хэмильтон никогда не слыхивал ранее.
     Он был в районе Вестпорт 1-95  у  закусочной  "Макдональдс".  У  него
вошло в привычку сновать около стоянок для бензозаправки и  закусочных  во
время патрулирования внутри штата. Если вы подъезжаете к  последнему  ряду
паркуемых машин ночью,  потушив  свои  фары,  вы  иногда  можете  получить
хороший улов. Лучше, чем хороший. Но иногда. Когда он чувствовал, что  эта
возможность вдруг появляется, он очень часто беседовал сам  с  собой.  Эти
рассуждения начинались с "посмотрим, посмотрим", затем переходили в  нечто
типа давай-ка попросим этого пылесоса выйти наружу"  или  "спроси-ка  свою
маму, верит ли она в это". Патрульный Хэмильтон задавал вопрос насчет мамы
в тех случаях, когда чувствовал что-то неладное.
     - Что мы имеем здесь? - проворковал он на этот раз и запустил  машину
на медленный задний ход. - Проезжаем "Камаро".  Теперь  "Тойоту",  которая
напоминает стареющую облезлую лошадь  своей  обшарпанной  поверхностью.  А
теперь... та-та-та! Старый пикап "Шевроле", который выглядит оранжевым под
светом фар, это означает, что он белого или светло-серого цвета.
     Он  включил  свою  подвижную  фару  и  направил  ее  на  лицензионную
пластину. Эти пластины, по мнению  Хэмильтона,  стали  в  последнее  время
выглядеть куда лучше. Один за другим, каждый штат  вводил  на  них  мелкие
рисованные изображения. Это упрощало  определение  хозяина  номера  ночью,
когда быстро и  сильно  изменяющиеся  условия  освещения  трансформировали
естественные  цвета  окраски  в  самые  невообразимые  оттенки.  И  худшим
освещением для  пластин  с  идентификационным  номером  были  эти  чертовы
оранжевые лампы высокого напряжения. Он не знал, способны ли они  ослепить
преследуемого   преступника,   как   это    предусматривалось    при    их
проектировании, но был абсолютно уверен, что  они  заставляют  полицейских
делать тяжелую лишнюю работу, которой он сам теперь  вынужден  заниматься,
для проверки идентификационных пластин на украденных или  просто  угнанных
из озорства машинах без номеров.
     Маленькие картинки медленно сменяли друг друга, пока не появилась вот
эта. Статуя свободы была Статуей свободы и при ярком  солнечном  свете,  и
при идиотском медно-оранжевом луче этих недоносков. Не важно, какой  цвет,
дама Свободы всегда означает штат Нью-Йорк.
     А вот этот трахнутый отец семейства, которого он высветил на  пикапе,
означает штат Мэн. Теперь уже вам не надо таращить глаза для поиска следов
принадлежности автомобиля  этой  ЗЕМЛЕ  ОТПУСКНИКОВ  и  стараться  понять,
какого же цвета окраска. Вам просто  надо  взглянуть  на  трахнутого  отца
семейства. На самом деле на картинке был изображен рак, и  Хэмильтон  знал
это, но трахнутый отец семейства, как его не называй по-другому, все равно
остается тем, кто он есть. Сам он никогда и не стал бы класть себе  в  рот
эту гадость.  Но  сейчас  он  был  просто  рад  встретится  с  кем-нибудь.
Особенно, когда. у него столь острое желание  подержать  эту  лицензионную
пластину в своих руках.
     - Спроси-ка маму, верит ли она в это, - прошептал он,  сворачивая  на
стоянку.  Он  взял  свой  талмуд  с   перечнем   находящихся   в   розыске
автомобильных номеров, включил освещение внутри  машины  и  начал  листать
здоровенную книгу, водя пальцем по строчкам сверху вниз.
     А вот и он. 96529Q. Штат Мэн, родина всех трахнутых отцов семейства.
     Предварительный объезд пикапа вроде бы говорил о том,  что  в  кабине
никого нет. В кабине была  установлена  подставка  для  винтовки,  но  она
пустовала. Возможно, хотя и  маловероятно,  что  кто-то  ночует  в  кузове
пикапа. И  тоже  вполне  вероятной  была  возможность,  что  этот  кто-то,
ночующий в кузове, держит при себе ту самую винтовку с подставки. А  всего
вероятнее было то, что водитель давно ушел из машины. Все равно...
     Старые  полицейские,  смелые  полицейские,  но   не   старые   смелые
полицейские, - сказал сам себе Хэмильтон приглушенным голосом. Он отключил
мощную фару и медленно объезжал ряд автомашин. Дважды он тормозил и  снова
включал фару, хотя на этот раз даже и не глядел на освещаемые  автомобили.
Всегда есть возможность, что  мистер  96529Q,  выходя  из  ресторана,  уже
увидел Хэмильтона, когда тот освещал украденный им автомобиль,  а  теперь,
когда он видит,  что  Хэмильтон  продолжает  объезд  и  время  от  времени
проверяет другие машины, вор  может  успокоиться  и  не  обращать  особого
внимания на патрульного.
     - Если сам о себе не позаботишься, может быть, всем другим уже буде и
не о ком волноваться, - воскликнул патрульный Хэмильтон. Это была еще одна
его присказка, но не столь частая, как насчет мамы.
     Он нырнул в темный угол, откуда  можно  было  наблюдать  за  пикапом.
Вызвал базу, которая находилась всего в четырех милях вверх по  дороге,  и
сообщил о находке разыскиваемого по делу об убийстве пикапа из штата  Мэн.
Он запросил отряд поддержки и сказал, что  ждет  его  прибытия  как  можно
скорее.
     Хэмильтон никого не замечал поблизости от пикапа и потому решил,  что
с его стороны не будет слишком смелым, если он  приблизится  к  машине  со
всеми предосторожностями. Он будет выглядеть смешным, если  его  товарищи,
прибыв на место, узреют Хэмильтона все еще  сидящим  в  далекой  засаде  в
темноте кустов.
     Он вылез из машины, подтянул ремень с кобурой, но не  расстегнул  ее.
Он вообще за все свои дежурства всего дважды расстегивал кобуру н ни  разу
не палил из пушки. Не хотелось ему этого делать и сейчас.  Он  подходил  к
пикапу под таким углом, чтобы можно было видеть и сам автомобиль, особенно
его кузов, и  возможное  появление  мистера  из  этого  чудного  семейства
ракообразных. Он подождал, пока мужчина и женщина, вышедшие из  ресторана,
подошли к своему "Форду-Седану", и начал снова  двигаться  лишь  после  их
отъезда.
     Держа правую руку около  кобуры,  Хэмильтон  опустил  левую  на  свой
ремень. Эти ремни также стали в последние годы намного лучше  и  красивее,
по его мнению. Он был  еще  мальчишкой,  а  затем  и  взрослым,  страстным
поклонником Бэтмана, известного также как Крестоносец с накидкой,  и  этот
Бэтман, как он подозревал, послужил главной причиной того,  что  Хэмильтон
стал полицейским. Из всех аксессуаров Бэтмана Хэмильтона привлекало  более
всего не оружие и не реактивный двигатель, а ремень славного  крестоносца.
Это чудное произведение  одежного  искусства  напоминало  хороший  магазин
подарков. Оно всегда имело в себе все на все случаи жизни, будь то  канат,
или пара очков для ночного  видения,  или  несколько  ампул  парализующего
газа. Конечно, его служебный ремень был не столь хорош, но  на  левой  его
стороне имелось три кармашка,  в  которых  хранились  три  очень  полезных
вещицы. Одной из них был баллончик на батарейке, выпускаемый под фирменным
названием "Лежать, собака!" Стоило вам нажать на красную кнопку,  "Лежать,
собака!" начинал испускать ультразвуковой свист,  который  превращал  даже
бешеных быков в клубок слипшихся спагетти.  Другая  штучка  была  баллоном
Мэка  (версии  парализующего  газа  Бэтмана  в  исполнении  полиции  штата
Коннектикут). Третьим сокровищем был четырехэлементный фонарик.
     Хэмильтон извлек фонарик и включил  его  одной  левой  рукой.  Правая
по-прежнему лежала на кобуре. Старые полицейские, смелые  полицейские,  но
не старые смелые полицейские.
     Он пустил луч  света  вдоль  кузова  пикапа.  В  нем  находился  лишь
свернутый брезент и ничего более. Кузов был столь же пуст, как и кабина.
     Хэмильтон сохранял все же  некоторую  дистанцию  до  этого  дурацкого
пикапа со смешными картинками. Если бы его спросили "почему", он  вряд  ли
сумел бы дать  ответ,  поскольку  делал  все  не  задумываясь.  Теперь  он
наклонился и осветил фонариком днище пикапа, последнее из  тех  мест,  где
кто-то, могущий причинить ему вред, возможно, спрятался. Маловероятно,  но
все же надо до конца быть во всем уверенным. Он вовсе не хотел, чтобы  шеф
начинал рабочее собрание следующим утром словами: "Дорогие друзья, сегодня
мы прощаемся с патрульным Уорреном Хэмильтоном. Невероятно, но он  покинул
наш мир". Это было бы чертовски обидно.
     Он направил луч быстро слева направо под пикап и ничего не обнаружил,
кроме заржавевшего муфеля, который собирался отвалиться  уже  в  ближайшее
время - это было ясно с первого взгляда на зияющие в нем трещины.
     - Я думаю, мы здесь одни, дорогой, - сказал патрульный Хэмильтон.  Он
осмотрел еще раз всю площадку вокруг пикапа, особенно внимательно следя за
выходящими из ресторана. Он не заметил никого,  кто  наблюдал  бы  за  ним
самим, и решил напоследок подняться на ступеньку к  дверце  кабины,  чтобы
осветить все ее закоулки фонариком.
     - Святое дерьмо, - в изумлении пробормотал Хэмильтон. - Спроси  маму,
верит ли она в эту дрянь.
     Он был даже рад оранжевому цвету пущенного им луча  света,  поскольку
знал, что это болото внутри кабины на самом деле почти  черное,  поскольку
кровь похожа на чернила.
     - И он управлял машиной во всем этом? Иисус Христос,  всю  дорогу  из
Мэна он ехал вот так? Спроси маму...
     Он обшарил лучом фонарика днище в кабине. Сидение и пол  были  свиным
хлевом. Он увидел опорожненные банки пива, пустые и  полупустые  пакеты  с
чипсами н копченой свининой, короб с гамбургерами. Это месиво, похожее  на
жевательную резинку, залепило весь щиток машины.  Пепельница  была  забита
окурками сигарет без фильтра.
     Больше всего здесь было крови. Она виднелась везде: на руле, сиденье,
обшивке двери. Ею была  почти  полностью  залеплена  эмблема  "Шевроле"  и
зеркальце. Хэмильтон подумал, неужели мистеру 96529Q показалось, что здесь
так мало крови, н ее нужно было размазывать еще на  зеркале?  На  ящике  с
большими  гамбургерами  "Макдональдс"  также   виднелся   сгусток   крови.
Хэмильтону показалось, что он видит в нем и несколько волосков.
     - Что он сказал бы знакомой девушке? - пробормотал Хэмильтон.  -  Что
он слегка порезался во время бритья?
     Позади него раздался шуршащий звук.  Хэмильтон  вздрогнул,  чувствуя,
что он, несмотря на все обычные предосторожности, был слишком смел,  чтобы
стать старым, потому что здесь уже не было ничего обычного, нет, сэр.  Тот
парень, который вырос сзади него, добавит крови в кабине старого пикапа, и
это будет его кровь, потому что парень, доехавший в портативной скотобойне
из Мэна почти до Нью-Йорка, несомненно был психом, а эти люди могут  убить
патрульного столь же легко, как купить кварту молока в пакете.
     Хэмильтон в третий раз в жизни выхватил револьвер  из  кобуры,  взвел
курок и почти выстрелил (а, может быть, и два, а то и три раза)  в  темную
пустоту. Он был взвинчен до предела. Но никого поблизости не было.
     Он медленно опустил револьвер, кровь стучала в его висках.
     Небольшое дуновение ветра всколыхнуло ночной  воздух.  Шуршащий  звук
опять повторился. На тротуаре он заметил ящик от рыбного филе  -  из  этой
самой закусочной Макдональдс, несомненно.
     - Как умны вы, Холмс - не обращайте  на  это  внимания,  Ватсон,  это
столь элементарно - именно этот ящик полз с шуршанием при порывах ветра, а
затем снова надолго останавливался.
     Хэмильтон глубоко н прерывисто вздохнул и бережно опустил револьвер в
кобуру. - Здесь почти свихнешься, Холмс, - сказал  он  совсем  неуверенным
голосом. - Еле удержишься от  CR-14  (CR-14  означало  "беглый  огонь"  по
уставу).
     Он подумал, не стоит ли ему опять застегнуть кобуру, поскольку сейчас
уже было абсолютно ясно, что стрелять не в кого, кроме  пустого  ящика  от
рыбного филе, но все же  решил  не  застегивать  ее  до  появления  группы
поддержки. Намного лучше чувствовать  рукоять  револьвера  в  своей  руке.
Удобнее и спокойнее. Потому что его напугала не кровь и не тот  факт,  что
разыскиваемый полицейскими Мэна по делу об убийстве  мужчина  проехал  400
миль в этом месиве. Вокруг пикапа стояло  какое-то  зловоние.  Этот  запах
иногда  встречается  на  сельских  дорогах,   если   автомобиль   переедет
зазевавшегося скунса. Он не знал, обратят ли прибывшие сюда следователи на
это внимание, или это чувствует только он сам, не это его  волновало.  Это
не было запахом крови, или загнивших продуктов, или похоронного бюро. Это,
подумал он, просто запах беды. Чего-то очень и очень  плохого.  Достаточно
плохого, чтобы он раздумал застегивать кобуру, хотя был почти уверен,  что
носитель этого запаха отсюда давно удалился, наверное,  много  часов  тому
назад - не было слышно никаких потрескиваний или вздохов мотора, что  было
бы неизбежно, оставайся он еще теплым. Не в этом  дело.  Он  твердо  знал:
некоторое время пикап был логовом какого-то ужасного существа, и он ни  за
что на свете не встретится с этим существом, не будучи готовым  к  бою.  И
пусть мама скажет, что он не прав.
     Он стоял с пушкой в руке,  его  волосы  на  затылке  встали  дыбом  и
прошла, казалось, целая вечность, пока наконец он не увидел  своих  парней
из группы поддержки.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7]

Страница:  [1]